МОЛОКАНКА из сундука нашей памяти И стояла в центре нашего села, чуть в сторону от того места, где сегодня стоит памятник Сергею Мироновичу Кирову, строение из добротного леса, который в наших местах теперь, пошучу, уже и не делают. Много ли таких тогда было из такого леса? Школа, вчерашний поповский дом священника с интересной со всех сторон биографией по фамилии Бугаков (не путать с сегодняшним литературным классиком школьной программы Булгаковым — затмившим и Льва Толстого и Михаила Шолохова своей «Мастер и Маргаритой»). Бугаков некоторое время был священником и в Зеркальской церкви. В советское уже время. Контора в «Большевике», напротив болота среди улицы и школа в Кирово, где директором был Ворноский, дай Бог памяти вспомнить, как его звать было и величать. Потом оно, это массивное и масштабное строение в центре села, как-то в привычке и текучке лет — тихонько слиняло. ... Но вот неожиданно всплыла история этой молоканки. В письме, которое мне прислала Наталья Подкопаева, попросив эту историю (написанную впрочем, хорошим литературным языком — сегодняшнее поколение так писать не умеет) немного отшлифовать. У меня сложилось впечатление, что писала она его на клавиатуре телефона с большим переизбытком точек и запятых. Положение человека отработавшего почти тридцать лет в газете и десять из них редактором к этому обязывает. И я это в меру сил своих и способностей это попытался сделать. Чем черт не шутит. Авось получится? ... «Сижу, разложив фото — они все вперемежку и пытаюсь хоть как-то рассортировать их... Читала ваш рассказ (это мой текст про Федора Баева), и думаю о колхозной молоканке, которая была на площади. Точнее не о факте того, что она там была... Это знают многие, а о строении, о бревнах, из которых она была сделана. Просто так оказалось, что она связана с моей семьей и моим детством. Так вот, выросла я в добрых и любящих меня, вредную, неимоверно руках троих бабушек.. Жил в Урлапово Тарасов Перфилий. Он был участником Русско-Японской войны. У него было трое детей, из которых я захватила самую младшую дочь. Она умерла в июле 1987 года. Но обо всех — по порядку Тарасова Мария Перфильевна Валентина Алексеевна Бобкова мне рассказала, что в этой войне от нашего села участвовало три человека: Кретов — имя его не знаю, Тарасов Перфилий. И еще один. Она тоже его имени не помнит. Хорошо помню, как сидела она на своей кровати, поджав коленки к подбородку, на маленькой периночке, а в ногах вечно была кошка с котятами, которым мне хотелось побыстрее открыть глазки. В морозы, когда нас распускали из школы, я сидела с ней на печке, и она своими маленькими тоненькими пальчиками шелушила для меня тыквенные семечки. Многие помнят, как сидела она на завалинке, летом, в фуфайке и теплом платке. А еще не давал мне покоя нянькин сундук. Он большой, окованный железом, стоял у изголовья кровати, всегда на замке. И то, что он был на замке. Этот сундук будоражил всегда мое любопытство, а воображение рисовало в нем несметные богатства. Подивиться, конечно, там было чему. Холсты большие, разные по своей текстуре... Целых три рулона. Самотканные половики, вышитые нянькой рушники, иконы и образа, царские деньги, ее ботинки на деревянных гвоздях. (Я сдала их в наш музей) И конечно — праздничная одежда. Сшитые по старинке юбки. Кофтачки. Шали. Самая красивая шаль — настоящая китайская, светло коричневая, с кистями... Ее забрала Катя, сестра, и долго носила. А еще был узелок и не мне одной он не давал покоя. Что же в нем?! Открываю секрет. Маленькие щипчики для бровей, комочки мела, несколько монет, камешки серы и какие то сушеные травы. Как она умудрилась сохранить? Их раскулачили. Не понимаю... Ее родной брат, маме Вале моей отец, не хотел входить в колхоз.. Забрали 9 дойных коров, и амбар. Но ни куда не выслали. За то, что Афанасий Перфильевич не хотел входить в колхоз, ему дали один год принудительных работ. Прабабушка ездила к нему и возила продукты. На быках.
Тарасова Мария (Марея) Перфильева
Это единственное ее фото.
Тарасов Афанасий Перфильевич с сыном Григорием
Тарасова Анна Перфильева
Няне в наследство шел амбар, но его утащили и сделали из него молоканку. После отработки, как называемого «принуда» (принудительных работ), Афанасий работал в колхозе конюхом. У него умер сын. Парню было 19 лет, он учился в городе Горьком, ехал домой, сошел поезд с рельсов, тонули люди. Спасая их, он получил воспаление легких. Отец очень за ним тосковал. Был в ночь с конями, пас, закричал филин, а ему показалось, что это кричит сын. Его парализовало, наверно был инсульт. Он проболел год и умер в 1943 году. Мама Валя ходила в третий класс, баба Улита во время войны развозила обеды на поля на быках, она и потом работала возчиком, возила сливки в Бобровку на молоканку. А из нашей, когда ее разобрали, построили двухквартирный дом на Морозовке, так что бревна нашей молоканке до сих пор служат людям, только дом этот давно уже обложен кирпичом... Вот такая вот история. Правда про коров я точно не знаю, сколько было дойных, может всех вместе было 9. Я имею в виду КРС. Баба Улита вышла замуж за вдовца и Григорий был ей пасынок, но есть фото, подписанное его рукой, там написано — «мамке и папке и сестрёнке Валечка». А мама Валя его очень часто вспоминала.
В платке баба Улита с сестрой Харитоньей
А они — Горбуновы. Их отец, Прохор Савельевич жил на том месте, где живёт Валентина Алексеевна Бобкова, в молодости был драчлив, одно время был старостой села, лудил всякую посуду, Валентина Алексеевна сказала, что много попадается обрезков железа, любил пить бражку. Месяц пьет. Потом месяц каждый день топит баню. Приходит в себя... У него было 6 детей, два сына и 4 дочери. Один сын, я не знаю его имени, молодой за кражу попал в тюрьму. Отсидел и жил в Новосибирске, больше о нем ничего не знаю. Второго звали Владимир, он закончил 7 классов и работал учителем, сначала здесь, потом в Барчихе, ушел на фронт, погиб. Из дочерей Прасковья умерла молодой. Харитонья жила в Норильске, потом в Нытве. Клавдия, самая младшая, я ее тоже хорошо помню, она то приезжала жила в Урлапово, то в Шипуново, то опять уезжала в Норильск к сестре. Детей у нее не было, она проводила на войну жениха, его убили, замуж она так и не вышла, нянчилась с детьми сестры и внуками. Ну и баба Улита, когда умер ее муж Афанасий Перфильевич Тарасов, так и прожила вместе с золовкой, в одной комнате. Баба Улита будила меня в школу и грела на трубе колготки, жарила мои любимые ломотки (это кусочки хлеба в сметане), Бывало, поругаются между собой, Марея Перфильева и баба Улита, сидят на кроватях друг перед другом и неделю не разговаривают... А еще, когда приезжали гости, мне доставалось спать с бабой Улитой. Для меня это было испытание. Она неимоверно храпела во сне. И нюхала табак, как говорили, нюху... Умерла она раньше няньки, летом, как раз в то лето, когда меняли в доме печку и трубу...» ... Рассматриваю фотографии, высланные Натальей, цепко приглядываясь к деталям, канувшего времени. Вижу — ба! — яркую память тех лет. Ковер расписной клеенчатый, который тогда был в каждом над кроватью с гусарским сюжетом. Насколько я сведущ, но в наших музеях ничего от них, от этой яркой приметы того времени, по-моему и близко не осталось. Но насколько они при всей своей безыскусности были великолепны, и наше воображение будоражили глядя на нас в прибранных горенках со стен.
Шипуновский краеведческий музей
:Владимир Бровкин
это урлаповские
МОЛОКАНКА
из сундука нашей памяти
И стояла в центре нашего села, чуть в сторону от того места, где сегодня стоит памятник Сергею Мироновичу Кирову, строение из добротного леса, который в наших местах теперь, пошучу, уже и не делают.
Много ли таких тогда было из такого леса? Школа, вчерашний поповский дом священника с интересной со всех сторон биографией по фамилии Бугаков (не путать с сегодняшним литературным классиком школьной программы Булгаковым — затмившим и Льва Толстого и Михаила Шолохова своей «Мастер и Маргаритой»). Бугаков некоторое время был священником и в Зеркальской церкви. В советское уже время. Контора в «Большевике», напротив болота среди улицы и школа в Кирово, где директором был Ворноский, дай Бог памяти вспомнить, как его звать было и величать.
Потом оно, это массивное и масштабное строение в центре села, как-то в привычке и текучке лет — тихонько слиняло.
...
Но вот неожиданно всплыла история этой молоканки.
В письме, которое мне прислала Наталья Подкопаева, попросив эту историю (написанную впрочем, хорошим литературным языком — сегодняшнее поколение так писать не умеет) немного отшлифовать.
У меня сложилось впечатление, что писала она его на клавиатуре телефона с большим переизбытком точек и запятых.
Положение человека отработавшего почти тридцать лет в газете и десять из них редактором к этому обязывает.
И я это в меру сил своих и способностей это попытался сделать.
Чем черт не шутит. Авось получится?
...
«Сижу, разложив фото — они все вперемежку и пытаюсь хоть как-то рассортировать их...
Читала ваш рассказ (это мой текст про Федора Баева), и думаю о колхозной молоканке, которая была на площади. Точнее не о факте того, что она там была... Это знают многие, а о строении, о бревнах, из которых она была сделана. Просто так оказалось, что она связана с моей семьей и моим детством.
Так вот, выросла я в добрых и любящих меня, вредную, неимоверно руках троих бабушек..
Жил в Урлапово Тарасов Перфилий. Он был участником Русско-Японской войны. У него было трое детей, из которых я захватила самую младшую дочь. Она умерла в июле 1987 года.
Но обо всех — по порядку
Тарасова Мария Перфильевна
Валентина Алексеевна Бобкова мне рассказала, что в этой войне от нашего села участвовало три человека: Кретов — имя его не знаю, Тарасов Перфилий. И еще один. Она тоже его имени не помнит.
Хорошо помню, как сидела она на своей кровати, поджав коленки к подбородку, на маленькой периночке, а в ногах вечно была кошка с котятами, которым мне хотелось побыстрее открыть глазки.
В морозы, когда нас распускали из школы, я сидела с ней на печке, и она своими маленькими тоненькими пальчиками шелушила для меня тыквенные семечки.
Многие помнят, как сидела она на завалинке, летом, в фуфайке и теплом платке.
А еще не давал мне покоя нянькин сундук. Он большой, окованный железом, стоял у изголовья кровати, всегда на замке.
И то, что он был на замке.
Этот сундук будоражил всегда мое любопытство, а воображение рисовало в нем несметные богатства. Подивиться, конечно, там было чему. Холсты большие, разные по своей текстуре... Целых три рулона. Самотканные половики, вышитые нянькой рушники, иконы и образа, царские деньги, ее ботинки на деревянных гвоздях. (Я сдала их в наш музей) И конечно — праздничная одежда. Сшитые по старинке юбки. Кофтачки. Шали. Самая красивая шаль — настоящая китайская, светло коричневая, с кистями...
Ее забрала Катя, сестра, и долго носила.
А еще был узелок и не мне одной он не давал покоя. Что же в нем?!
Открываю секрет.
Маленькие щипчики для бровей, комочки мела, несколько монет, камешки серы и какие то сушеные травы.
Как она умудрилась сохранить? Их раскулачили. Не понимаю... Ее родной брат, маме Вале моей отец, не хотел входить в колхоз.. Забрали 9 дойных коров, и амбар.
Но ни куда не выслали.
За то, что Афанасий Перфильевич не хотел входить в колхоз, ему дали один год принудительных работ.
Прабабушка ездила к нему и возила продукты.
На быках.
Это единственное ее фото.
Няне в наследство шел амбар, но его утащили и сделали из него молоканку.
После отработки, как называемого «принуда» (принудительных работ), Афанасий работал в колхозе конюхом. У него умер сын. Парню было 19 лет, он учился в городе Горьком, ехал домой, сошел поезд с рельсов, тонули люди. Спасая их, он получил воспаление легких.
Отец очень за ним тосковал.
Был в ночь с конями, пас, закричал филин, а ему показалось, что это кричит сын.
Его парализовало, наверно был инсульт. Он проболел год и умер в 1943 году.
Мама Валя ходила в третий класс, баба Улита во время войны развозила обеды на поля на быках, она и потом работала возчиком, возила сливки в Бобровку на молоканку. А из нашей, когда ее разобрали, построили двухквартирный дом на Морозовке, так что бревна нашей молоканке до сих пор служат людям, только дом этот давно уже обложен кирпичом...
Вот такая вот история. Правда про коров я точно не знаю, сколько было дойных, может всех вместе было 9. Я имею в виду КРС.
Баба Улита вышла замуж за вдовца и Григорий был ей пасынок, но есть фото, подписанное его рукой, там написано — «мамке и папке и сестрёнке Валечка». А мама Валя его очень часто вспоминала.
В платке баба Улита с сестрой Харитоньей
А они — Горбуновы. Их отец, Прохор Савельевич жил на том месте, где живёт Валентина Алексеевна Бобкова, в молодости был драчлив, одно время был старостой села, лудил всякую посуду, Валентина Алексеевна сказала, что много попадается обрезков железа, любил пить бражку.
Месяц пьет. Потом месяц каждый день топит баню. Приходит в себя...
У него было 6 детей, два сына и 4 дочери. Один сын, я не знаю его имени, молодой за кражу попал в тюрьму. Отсидел и жил в Новосибирске, больше о нем ничего не знаю. Второго звали Владимир, он закончил 7 классов и работал учителем, сначала здесь, потом в Барчихе, ушел на фронт, погиб. Из дочерей Прасковья умерла молодой. Харитонья жила в Норильске, потом в Нытве. Клавдия, самая младшая, я ее тоже хорошо помню, она то приезжала жила в Урлапово, то в Шипуново, то опять уезжала в Норильск к сестре.
Детей у нее не было, она проводила на войну жениха, его убили, замуж она так и не вышла, нянчилась с детьми сестры и внуками. Ну и баба Улита, когда умер ее муж Афанасий Перфильевич Тарасов, так и прожила вместе с золовкой, в одной комнате. Баба Улита будила меня в школу и грела на трубе колготки, жарила мои любимые ломотки (это кусочки хлеба в сметане), Бывало, поругаются между собой, Марея Перфильева и баба Улита, сидят на кроватях друг перед другом и неделю не разговаривают...
А еще, когда приезжали гости, мне доставалось спать с бабой Улитой. Для меня это было испытание. Она неимоверно храпела во сне. И нюхала табак, как говорили, нюху...
Умерла она раньше няньки, летом, как раз в то лето, когда меняли в доме печку и трубу...»
...
Рассматриваю фотографии, высланные Натальей, цепко приглядываясь к деталям, канувшего времени.
Вижу — ба! — яркую память тех лет. Ковер расписной клеенчатый, который тогда был в каждом над кроватью с гусарским сюжетом. Насколько я сведущ, но в наших музеях ничего от них, от этой яркой приметы того времени, по-моему и близко не осталось. Но насколько они при всей своей безыскусности были великолепны, и наше воображение будоражили глядя на нас в прибранных горенках со стен.