Слеза Евы.

21. Письмо.
Сознание вернулось не сразу. Сперва она как сквозь плотный слой ваты слышала какое-то бубнение, словно прерывистый гул. Постепенно гул раздробился на разные голоса, среди которых она узнала голос Сергея. Глафира даже вскинулась что-то ему сказать, но оказалось, тело ей не подчиняется. Оно вообще было каким-то странным – вроде совсем легким, но вместе с тем неуправляемым. Даже рука не поднималась, хоть Глафира несколько раз и пыталась. Было странное ощущение, будто она буквально бьется внутри своего тела, а оно этого не замечает. И пахло странно. Запах был знакомым, но она никак не могла понять, какой именно.
Почему-то она очень хотела встать, словно торопилась куда-то и боялась опоздать. Вот только куда? Вспомнить бы.
И тут прямо около уха она снова услышала голос Шведова, который назвал ее по имени, а потом поинтересовался, как она себя чувствует.
Глафира удивилась. Отлично она себя чувствует. А что случилось?
– Это после укола. Сейчас придет в себя, – сообщил равнодушный голос и грубо потянул вверх ее веки.
Глафира дернулась и открыла глаза.
Она лежала на диване в прихожей. Вокруг туда-сюда ходили люди, и ей вдруг стало ужасно стыдно. А вдруг у нее юбка задралась? Она с трудом скосила глаза и увидела, что прикрыта чьим-то плащом.
– Как ты?
Шведов склонился прямо к ее лицу. Она открыла глаза и очень близко увидела его заросшую темной щетиной щеку.
Он, кажется, о чем-то ее спросил?
Она открыла рот, чтобы ответить «хорошо», и вдруг все вспомнила.
Господи Боже! К ногам твоим припадаю!
Глафира затряслась и, наверное, снова потеряла бы сознание, но Сергей не дал. Он обхватил ее обеими руками, крепко и сильно сжал и стал шептать какие-то слова. Что-то вроде «тихо», «успокойся», «я с тобой»…
Она не понимала смысла, но его мягкий голос постепенно привел ее в чувство. Глафира заплакала.
– Так что, говорить она может? Показания нужно снять.
К ним подошел румяный Мишуткин и, наклонившись, предупредил:
– Мне некогда вообще-то.
Глафира оторвалась от Шведова и спросила:
– Они мертвые?
– Кто? – удивленно ответил ей Мишуткин.
Неужели Бартенев и Стас живы?
– Если вы о племяннике, или кто он там, то да. Мертв.
– А профессор? – костенея от ужаса, спросила она.
– Жив пока. Увезли в госпиталь.
– А что с ним?
– А вы не знаете?
Глафира покачала головой.
– Ударился об пол. Пока без сознания. Может, в коме.
– Он ранен?
– Нет. На теле повреждений не обнаружено. Кроме как от падения.
– А Стас?
– Ну… тут без вариантов.
– Без каких вариантов? – не поняла Глафира.
– Что непонятного? Убит ударом в живот. Предположительно, колющим предметом.
– Рана ножевая, – сказал вдруг Шведов и успел подхватить ее голову.
Снова адекватно воспринимать действительность она стала, когда Сергей приподнял ее повыше, усадив на диване, и принес горячего чаю.
Глафира пила вкусно пахнущий напиток и пыталась уложить в голове все, что произошло.
Сильно мешало то, что по дому, громко переговариваясь, ходили полицейские. Что-то трогали, открывали ящики шкафов, фотографировали.
Только когда они уехали, Глафира наконец обрела способность думать.
Итак, преступники вернулись. Сначала позвонили Сергею, потом ей. Когда они ушли, ворвались в дом и убили сначала Стаса, а потом хотели и профессора, но не стали. Просто толкнули инвалидную коляску, думая, что старик умрет сам. Забрали письмо. Как-то нашли.
– Ты знаешь, кто тебе звонил? – спросила она Шведова, который снова сел рядом.
– Кимыч. Врач из военного госпиталя. Нужно было срочно пройти МРТ. Вообще это не очень долго, я быстро управился.
– И что?
– Вернулся и… все увидел. Сначала подумал, что ты… и тебя… тоже.
– Я опоздала.
– А что случилось?
– Позвонил сосед. Сказал, что к Моте приехала «Скорая». Было только семь. Я Стаса разбудила, попросила за профессором приглядеть и побежала.
– А что с Мотей?
Глафира посмотрела ему в глаза.
– С Мотей все в порядке. Никакой «Скорой» не было.
Шведов поставил кружку на пол и повернулся к ней всем телом.
– Значит, тебя выманили, чтобы не мешала.
– Тебя тоже.
– Нет, звонок был настоящий.
Шведов задумался на минуту.
– Выходит, кто-то наблюдал за домом. Увидели, что я вышел, позвонили тебе…
– А Стасу? Ему тоже?
– Возможно. Его выманить не удалось, но ждать они не могли. Когда еще представится такой удобный случай!
– Бедный мальчик. Наверное, пытался защитить профессора. Или просто прибежал на крик. Олег Петрович, конечно, не мог сопротивляться, но мне почему-то кажется, что он до последнего не признавался, где спрятал письмо. Тогда они его… просто толкнули. От бессильной злобы.
– Подожди. Ты хочешь сказать, что письма они не нашли?
– Я… не знаю. Нет. Нашли. Иначе не ушли бы.
– А ты никого не видела, когда пришла?
Глафира закрыла глаза, восстанавливая в памяти события.
– Когда я пришла, дверь была открыта. В доме тихо. Нет. Никого не было уже. Значит, письмо все-таки у них. Как же они узнали, где тайник? А может, все-таки не нашли? Как узнать?
– Пошли со мной. Сможешь? – вдруг сказал Сергей и посмотрел встревоженно.
Нет, для человека, пережившего стресс, она выглядит неплохо. Бледненькая просто, но соображает уже хорошо. Если будет что-то делать, быстрей оклемается.
Глафира попробовала подняться. Голова немного кружилась, но тело перестало бастовать и слушалось.
– Осмотрим кабинет. Вдруг заметим то, что не увидела полиция.
– Это ты их вызвал?
– Да. Быстро, кстати, приехали. Как будто ожидали.
Они поднялись по лестнице, и первое, что увидела Глафира, – профессорское кресло.
– Не стали его забирать. Сказали, что в больнице не понадобится, – торопливо сказал Сергей, увидев, что у нее застыло лицо.
Она прошла, села на диван и стала смотреть. С виду вроде бы все на своих местах. Следов хаотичных поисков не видно. То ли письмо спрятано не в кабинете, то ли они точно знали, где оно лежит. Но как такое возможно?
А если профессор сам сказал? Сломался после убийства Стасика. Они достали из тайника письмо… но почему тогда оставили в живых Бартенева? Он же видел преступников? Или случайно жив остался? Кресло упало, он ударился головой и отключился. Они и решили, что старик умер. Проверять было некогда.
Шведов осмотрел стол, прошелся по комнате, остановился перед креслом, долго смотрел, а потом перевернул так, как оно лежало, когда приехала полиция.
– Зачем? – спросила Глафира, которую сразу замутило.
Сергей не ответил, внимательно рассматривая обшивку и перекрестья алюминиевых трубок.
– Присядь рядом.
Глафира послушалась.
– Видишь?
Она присмотрелась и увидела: сбоку ткань, которой было обтянуто кресло, аккуратно разрезана. Шведов приподнялся, зацепил ножницы, торчавшие из стаканчика с карандашами, и осторожно засунул их в прореху.
– Там что-то есть.
– Письмо?
Сергей немного повозился и вытащил обрывок целлофановой обертки.
– Это от файловой папки, – прошептала Глафира.
– Значит, письмо Бартенев хранил здесь. Думал, что надежно спрятал свое сокровище.
– Так вот почему они перевернули коляску: чтобы достать письмо. Значит, профессор все же сказал им.
– Необязательно он.
– А кто? Стасик? Зачем тогда они его убили?
– Вот это самое непонятное.
Глафира вдруг рассердилась:
– А все остальное понятное?
Сергей не ответил. Поставил кресло обратно и вдруг спросил:
– Ты закрыла дверь, когда уходила?
– Она тяжелая, поэтому сама захлопывается, когда выходишь. Но я всегда проверяю: дергаю ручку.
– И сегодня дергала?
– Автоматически. А почему ты спрашиваешь? С дверью что-то не так?
– Как раз наоборот. С дверью все в порядке.
– Перестань говорить загадками?! – окончательно вышла из себя Глафира.
Сергей внимательно посмотрел на нее.
– А ты разве не заметила, что дверь не была вскрыта?
– Ну и что? Возможно, Стасик думал, что ты вернулся. Открыл, а там бандиты.
– Тогда почему они не убили его на месте? Внизу? Ведь он же мог шум поднять. А он зачем-то поднялся с ними в кабинет.
Глафира почувствовала, что ее раздражение испарилось, а вместо него возникло что-то другое… Страшное.
– Ты говоришь ужасные вещи.
– Пока я ничего не утверждаю. Просто задаю вопросы.
– А наверху они его почему убили?
– Вот я и говорю: это самое непонятное.
– А полиция? Она тоже об этом спрашивала?
– Полиция? Нет, не спрашивала. Пока. Но надо быть готовым.
– К чему?
– К неприятным вопросам. Мы уже говорили об этом. Они всегда ищут преступника в ближнем круге.
Глафира потрогала влажный лоб.
– В ближнем круге? Стас мертв, профессор в коме. Остаюсь я.
– Меня тоже со счетов не сбрасывай.
– Да ты-то тут при чем?
– Как это? Обманом проник в дом. Зачем? Что мне тут понадобилось? Вынюхивал, где спрятаны ценности?
– И как они, интересно, об этом узнают? Я ничего рассказывать не собираюсь.
– А как я оказался на месте преступления? Мимо шел?
Глафира задумалась.
Это она втянула Сергея. Теперь надо сделать все возможное, чтобы отвести от него подозрения.
– Ты зашел за мной. Мы договаривались, и я просто не успела предупредить. А телефон разрядился. – Она подумала и добавила: – Скажу, что ты мой жених.
Шведов посмотрел. Ишь ты, смелая какая! Хочет вывести его из-под удара. Это понятно.
А если она серьезно?
Они не сразу спохватились, что время приближается к четырем часам. Странно, но о Моте первым вспомнил Шведов. Глафира посмотрела на часы и ахнула. Мобильный она оставила в сумке, а сумку?
Она судорожно огляделась.
– Сейчас я тебе позвоню.
Сергей набрал ее номер. Телефон отозвался из кухни. Когда Глафира в него заглянула, оказалось, что Мотя звонила бессчетное количество раз. Начиная с восьми утра каждые тридцать минут.
– И что мы ей скажем? – с убитым видом поинтересовалась Глафира. – Я домой забежала, как очумелая, и тут же рванула обратно. Странно, как это Мотя сама сюда не заявилась. Она так тревожится, особенно если речь идет обо мне.
Как теперь с Мотей объясняться? Врать Глафира умеет плохо, а правду сказать – язык не повернется. Ничего более-менее правдоподобного она придумать не в состоянии.
– Скажем, что я неожиданно зашел за тобой, попросил разрешения у профессора, и мы вышли прогуляться. Ну а телефон случайно оставили в квартире. Думаю, Матрена Евсеевна не удивится.
– С чего ты взял?
– Она знает, что ты мне нравишься.
От неожиданности Глафира часто заморгала и слегка покраснела. Чего это он вдруг?
Сергей подошел и осторожно взял ее за руку.
– Ты не против?
– Чего? – спросила Глафира и покраснела еще пуще.
– Встречаться со мной?
Руки она не отняла, но немного отодвинулась. Испугал? Кто их, монастырских, знает, как с ними можно, а как нельзя. Может, у них будто в стародавние времена: за руку взял – женись. Хотя справедливости ради надо уточнить, что сегодня они обнимались и довольно крепко.
Он подумал и тут же обругал себя дубиной стоеросовой. Это были другие объятия. Она о них и не вспомнит. И напоминать не стоит. Даже если при этом у него сердце стучало, как очумелое.
Глафира между тем пыталась понять, серьезно он говорит или в шутку. Раньше за ней никто не ухаживал. Хулиганистые мальчишки из класса и то старались не задевать. Знали, что она при монастыре живет, поэтому если что, батюшка Спиридон, служивший в храме Вознесения Господня, на исповеди строго спросит. Если не с них, то с родителей. А это еще хуже.
Кроме того, всем потенциальным ухажерам было известно, что у Глашки за спиной маячит грозная тень тети Моти. А с ней связываться – Боже упаси!
Учеба в вузе тоже особого опыта не прибавила, у них на факультете учились одни девчонки. Чтобы завести знакомство с каким-нибудь парнем, надо было ходить в бары и на дискотеки. А что там делать? Скука смертная.
По этим и многим другим причинам, среди которых были строгие монастырские правила, Глафира справедливо считала себя полным профаном во взаимоотношениях с мужчинами.
Она почувствовала себя растерянной. Как ей следует себя вести? Что сказать? Или вообще ничего не говорить?
«А может, просто сделать то, что душа просит»? – вдруг спросил кто-то в ее голове.
Глафира сделала маленький шажок, уперлась рукой в Сергея и поцеловала его в губы. Вот так. И нечего лицемерить.
Она немного трусила, потому что даже не представляла, как он среагирует на такую безумную выходку.
Он осторожно взялся руками за ее лицо.
– Не бойся. Я тебя не обижу. Я сам боюсь.
– Кого?
– Тебя.
Глафира удивилась. Раньше ее никто не боялся. Даже Бартенев только делал вид, что пугается ее сдвинутых бровей.
– Я боюсь, что недостаточно хорош для тебя. Старый, весь искромсанный, грубый и довольно циничный эскулап. А ты…
– А я? – спросила Глафира.
Ей вдруг стало очень интересно: какой он ее видит?
– А ты синичка – райская птичка. Тебя в клетку не посадишь.
– А ты хотел… в клетку?
Шведов испугался.
– Это я образно. Для примера. Все равно ведь брак… он держит…
Брак? Глафира чуть не икнула от неожиданности, но вовремя сглотнула слюну. Глоток получился громким. Конечно, он услышал. Вот позор!
Шведов услышал, но понял по-своему.
– Если тебе неприятно, я больше не буду об этом говорить.
– Нет! – испугалась Глафира. – Мне приятно! Очень приятно! Говори, сколько хочешь!
«Что она городит! Господи, вразуми!»
И тут Шведов все понял. Ее страхи, надежды, смущение, робость. Старый он осел!
Сергей потянул ее на себя, крепко, по-настоящему обнял и поцеловал уже без дураков, так, как ему давно хотелось.
Когда он наконец оторвался, то увидел, что она улыбается. Значит, все правильно.
– Ну что, пойдем сдаваться? – спросил он, глядя на ее зарумянившееся лицо.
– Мотя, наверное, уже у крыльца караулит.
– С пулеметом?
– Зачем ей пулемет? Она и без него управится.
– Тогда предлагаю сделать покаянный вид.
– И ни слова о том, что случилось.
Шведов кивнул, а потом взял ее за руку и повел домой.
Дверь опустевшего дома медленно закрылась за ними.
Глафира не стала проверять.