Говорят, у А.

А.Ахматовой был любимый тест для новых знакомых:
- чай или кофе?
- кошка или собака?
- Пастернак или Мандельштам?
Ключ к тесту таков. Анна Андреевна считала, что все люди делятся на два типа: тех, кто любит чай-собак-Пастернака, и тех, кто предпочитал кофе-кошек-Мандельштама.
Набор "чай-собаки-Пастернак" изобличал человека надежного, но простоватого, - психически нормальную личность с доминантой оптимизма и душевного здоровья. "Кофе-кошки-Мандельштам" - человека более изысканного, но менее нравственного.
На фото Анна Ахматова и Борис Пастернак на творческом вечере в Политехническом музее. Москва, апрель 1946 года
Есть легенда. Когда Анна Андреевна, с которой едва-едва сняли опалу, вышла на сцену — зал встал, разразились овации.
Об этом стало известно Жданову, члену Политбюро, который отвечал за идеологию.
Жданов якобы доложил Сталину, и тот задал вопрос: «Кто организовал вставание?».
Из книги литератора Натальи Роскиной «Четыре главы» (Париж: YMCA, 1980):
"Ахматова очень любила Пастернака, называла его часто Борисик. Страшно радовалась встречам с ним и огорчалась, что эти встречи не одобряла Зинаида Николаевна Пастернак.
Существует известная фотография, сделанная на знаменитом вечере 1946 года — Ахматова, в своей белой с кистями шали, и — рядом — Пастернак. Оба очень хорошо вышли на этом снимке. Оба смотрят вперед, на зрителя, и видно одиночество каждого, и вместе с тем отчетливо проступает их внутреннее сходство.
Зинаида Николаевна была контрастна им обоим. Однажды Ахматова хотела что-то передать Пастернаку и предложила мне вместе к нему зайти. Мы поднялись на лифте к его лаврушинской квартире. Ахматова сказала: «Ну, если откроет Зина — увидите спектакль». Открыла Зина, спектакль был весьма коротким: она обошлась с Ахматовой, как с курьером из издательства, через порог взяла у нее пакет и захлопнула дверь, не предложив зайти, едва кивнув. «Что, видели?» — спросила Ахматова. Она не скрывала, что глубоко задета.
Горько пришлось ей во время истории с присуждением Пастернаку Нобелевской премии. Казалось бы, постановление ЦК о Зощенко и Ахматовой — в прошлом.
И вот снова публичные поношения, гонения, позорные речи людей, которые, казалось бы, только что сами были гонимыми.
Мрачные дни травли, когда никому не хочется друг на друга смотреть, глаз не хочется поднимать…
Ахматова не читала роман Пастернака «Доктор Живаго» очень долго, хотя, перед тем как выйти в свет за границей, он, что называется, ходил по рукам. Сам Пастернак охотнейшим образом давал его читать и перепечатывать. Никому тогда и в голову не приходило, что скоро это станет криминалом.
Когда я пришла к Анне Андреевне делиться впечатлениями, она, к моему удивлению, сказала, что блуждающая рукопись «Доктора Живаго» до нее не дошла. Я приняла эти слова за чистую монету и спешно постаралась достать ей экземпляр.
Когда я, довольная, что так споро исполнила ее желание, привезла ей папки с машинописью обоих томов романа, Анна Андреевна схватилась за голову: «Неужели вы поверили, что я не достала рукопись? Да Борис сам сколько раз мне предлагал, да и кроме него, все вокруг предлагали, но я изо всех сил старалась, чтобы эта рукопись меня не настигла. Я не верю, что мне понравится».
Я готова была забрать папки назад, но Анна Андреевна остановила меня: «Не увозите. Это судьба. Теперь я прочту».
Однако предчувствие ее оказалось верным, роман ей не понравился — «восхитительными» она нашла только пейзажи, особенно восторгалась описанием куста. Разумеется, стихи из романа она знала и раньше, и очень любила их. Другие, поздние стихи Пастернака часто разочаровывали ее. Однажды она показала мне машинопись длинного стихотворения и спросила: «Как вы думаете, чье оно?» Ответ мой был: «Это чья-то пародия на Пастернака». — «Мне тоже так показалось, — сказала она. — Но это сам Борис. Вот автограф». И она протянула мне текст «Вакханалии».