Народный артист Леонид Броневой: «Мне много лет, и от того, что прожитой жизнью называется, два чувства остались — чувство страха и чувство голода: вечный голод и вечный страх!
» Памяти Леонида Броневого (17 декабря 1928 - 9 декабря 2017)
Леонид Броневой стал актёром не по зову сердца, а по необходимости: сыну врага народа был заказан путь в журналистику или армию. Вся жизнь Леонида Броневого походила на безконечную борьбу: с голодом, страхом, обстоятельствами. Лишь в зрелом возрасте пришла к нему известность, уважение и самое настоящее счастье. Он был очень прямолинейным человеком со сложным характером, и при этом очень верным и постоянным.
Леонид Броневой в детстве. Леонид Броневой родился в Киеве, но уже в 8 лет отправился вместе с мамой в ссылку после ареста отца, которого признали врагом народа. Леонид Броневой мечтал о карьере журналиста или военного, но к этим профессиям путь ему был закрыт. Поэтому после окончания школы он поступил в Ташкентский театрально-художественный институт. Работал актёром в Магнитогорске и Оренбурге. Казалось, судьба улыбнулась ему в 1953 году, когда Леонид Сергеевич поступил сразу на третий курс Школы-студии МХАТ. Девчонки засматривались на обаятельного и галантного Леонида. Тем более, он был старше своих однокурсников и казался куда серьёзнее. Но сам Броневой был скромен и даже застенчив, несмотря на кажущуюся вальяжность и искрометное чувство юмора.
После окончания Школы-студии Леонид Броневой получил распределение в Грозный. Там же он познакомился с выпускницей Щукинского училища Валентиной Блиновой, на которой вскоре женился. Вскоре Леонид Броневой переводится в Иркутск, там они с женой получат квартиру, там же появится на свет их дочь.
Леонид Броневой с первой женой, Валентиной Блиновой. Жили супруги небогато, но вполне счастливо. Когда родилась дочь, Леонид твердо решил назвать её в честь обожаемой супруги, тоже Валечкой. Актёр чувствовал свою ответственность за семью и стремился полностью обеспечить своих девочек всем необходимым. Параллельно с работой в Иркутском театре организовал драматический кружок и хор на заводе, сам аккомпанировал на аккордеоне, приезжал с коллективом в Москву. Позже супруги переедут в Воронеж, где их счастье трагически оборвётся.
Дочь Броневого с портретом отца. Когда дочери Леонида Броневого ещё не исполнилось и четырёх лет, супруге поставили страшный диагноз: онкология. У молодой женщины, никогда не державшей в руках сигарету, страшное заболевание поразило лёгкое. Позже врачи объяснят развитие болезни полученной когда-то травмой грудной клетки. Валентина Блинова ушла из жизни в 30 лет, а Леонид Сергеевич остался один, с маленькой дочкой на руках.
Ему было трудно одному, с маленьким ребёнком на руках. Леонид Броневой отправился с дочерью в столицу, где жили родственники супруги.
Но и там его ждало не меньше трудностей. На работу в театр неизвестного актёра, хоть и имеющего уже опыт работы, не брали. Они с дочерью очень нуждались, даже голодали. Леонид Броневой вынужден был даже играть в домино на деньги.
К счастью, вскоре его приняли в труппу Театра на Малой Бронной, а чуть позже он начал сниматься в кино. Кинематограф покорился Леониду Броневому далеко не сразу. Эпизодические роли не привели его к славе, однако служили неплохим подспорьем для поддержания семейного бюджета.
Всенародная любовь и слава пришли к нему после съемок в картине «Семнадцать мгновений весны». Обаятельного Мюллера цитировала реально вся страна.
Леонид Броневой в роли Мюллера.
Постепенно в их с дочерью жизни всё наладилось. Жили они довольно скромно, но Леонид Сергеевич никогда не жаловался. Он добился исполнения своей мечты: жить и работать в Москве. А вот в личной жизни он всё так же оставался один. Леонид Броневой дал себе слово не жениться, пока не вырастет Валентина. Не хотел травмировать дочь появлением в доме посторонней для неё женщины.
Леонид Броневой со второй женой, Викторией Валентиновной.
Ему было уже немало лет, когда он обрел тот самый уютный дом, о котором всегда мечтал. Еще раньше в его жизни появилась женщина, ставшая его половинкой. Виктория Валентиновна не имела никакого отношения к миру искусства, но при этом была преданной поклонницей Леонида Броневого, ходила на все спектакли с его участием. Постепенно между ними возникли теплые отношения, появились серьёзные чувства. Расписались они, когда дочь актёра окончила школу и поступила в институт.
Виктория Валентиновна окружила Леонида Сергеевича теплом и заботой, стала главной его помощницей. В то время, когда она была ещё его невестой, помогала ему учить роль Мюллера. Текста было много и Леонид Броневой очень боялся что-то упустить из роли. Поэтому ночами постоянно репетировал диалоги со Штирлицем, текст за которого и читала Виктория Валентиновна.
Коллеги актёра вспоминали, как торопился он домой после спектакля или репетиции, сетуя: супруга там без меня скучает.
Леонид Броневой и его супруга Виктория Валентиновна в день выписки из Киевской больницы, где Леониду Сергеевичу спасли жизнь после инфаркта.
Когда Леонид Сергеевич перенёс инфаркт во время гастролей в Киеве, жена неотлучно находилась с ним рядом. Ухаживала, кормила, купала и вела постоянные разговоры о будущем. Это давало ему силы бороться с болезнью.
Леонид Броневой с женой и дочерью.
Леонид Сергеевич вообще отличался стальным характером, полностью отвечавшим его фамилии. Приняв решение, практически никогда не менял его. Так случилось в отношениях с дочерью. Между ними произошел какой-то конфликт, и Леонид Сергеевич просто прекратил с ней всякое общение. Им так и не удалось примириться до конца дней Броневого.
Леонида Броневого не стало 9 декабря 2017 года.
Похоронен Леонид Сергеевич 11 декабря 2017 г. в Москве на Новодевичьем кладбище (5 уч.). Могила на Центральной аллее. В апреле 2020 г. рядом с ним похоронили жену.
Предлагаем вашему вниманию интервью, которое Дмитрий Гордон взял у Леонида Сергеевича Броневого в 2012 году.
С Дмитрием Гордоном.
У Леонида Сергеевича редкая и моментально запоминающаяся фамилия - говорят, это и не фамилия вовсе, а прозвище, которое получили когда-то его отец и дядя. У Одесского кондитера Иосифа Факторовича было трое сыновей, которые отцовское прибыльное дело должны были унаследовать, и может, так бы все и случилось, если бы не большевицкий государственный переворот, после которого власть в городе стала меняться, словно в кинофильме «Свадьба в Малиновке».
Приняв сторону красных, один из братьев во время уличного боя в одиночку пошел на белогвардейский броневик, прикрывавший вокзал. Броневик подбил, но сам при этом погиб - с тех пор родных Леонида Сергеевича в Одессе стали называть «броневыми» или «бронированными», и прозвище это так приклеилось, что вскоре заменило Факторовичам фамилию. Впоследствии оба брата покойного поступили на советскую службу в органы ОГПУ, и новые документы помогли скрыть тот факт, что их сестра эмигрировала в Америку, однако не защитили: когда в Украине начались советские репрессии и связанная с ними напрямую чистка аппарата, одного из них попросту застрелили, а второго - отца будущего актера - приговорили к 10 годам лагерей и отправили в Сибирь валить лес.
В связи с этим детство для Лени Броневого закончилось в восемь с половиной: подававший надежды скрипач из обезпеченной семьи, не знавшей голода и лишений, жившей в просторной и светлой четырехкомнатной квартире в центре Киева, оказался с мамой в ссылке, сполна ощутив, что такое нищета и нужда. Эти впечатления не покидали Леонида Сергеевича долгие годы, ведь после возвращения из ссылки началась война, бежать от которой понадобилось аж в Чимкент, голодное студенчество в Ташкенте, скитания по периферийным театрам, чужим углам, ободранным гостиничным номерам. Да и в Москве, куда Броневой приехал, чтобы попробовать свои силы в Школе-студии МХАТ, было не слаще. По окончании уже второго театрального ВУЗа в столице никто Леонида не ждал, и мытарства начались снова: теперь уже с женой-москвичкой, которая, выйдя за Броневого, направление получила в провинцию.
Родив Леониду дочь Валю, актриса Валентина Блинова прожила недолго: четыре года спустя умерла от рака легкого. «Я не понимал, откуда, за что нам такая напасть? - вспоминал Леонид Броневой в одном из интервью. - Она ведь даже никогда не курила!». Московские врачи, к которым Леонид Сергеевич супругу повез, предположили: болезнь развилась из-за травмы (несчастный случай произошел с Валентиной на театральных подмостках - она оступилась, упала и сильно ушибла грудную клетку). Обследовать женщину смогли, а вот спасти, к сожалению, нет, и Броневому вновь довелось на прочность себя проверять - будучи молодым вдовцом, и кормить, и одевать, и воспитывать дочь, а как с этим справиться, если в кармане ни гроша и ни в один театр не берут?
О всенародной славе, обрушившейся на Леонида Сергеевича после роли шефа гестапо Генриха Мюллера в сериале «Семнадцать мгновений весны», и речи тогда не было. Известность пришла к актеру поздновато, в 45, зато навсегда, ведь картина Татьяны Лиозновой считается культовой не только у поколения, которое смотрело ее, не отрываясь от экранов, в начале 70-х, но и у последующих, а главные герои - Тихонов-Штрилиц и Броневой-Мюллер - стали персонажами сотен анекдотов.
Российское телевидение и теперь так часто «Семнадцать мгновений весны» показывает (и в раскрашенной версии, и в оригинальной черно-белой), что выдуманные истории о героях сериала продолжают появляться, как грибы после дождя. Даже дети в школах порой удивляются: почему о Мюллере в учебниках по истории упоминается, а о Штирлице и радистке Кэт - ни слова? Роль высокопоставленного нациста, от которой многие советские актеры отказались бы, не раздумывая, чтобы, как говорят сейчас, «не портить карму», Леонид Сергеевич, закаленный провинциальными театрами, где амплуа как такового у артистов не было, поскольку играть приходилось все, что дадут, принял - то ли как возможность, наконец, заявить о себе, то ли как очередное испытание, своеобразный вызов: а смогу ли? А что из этого получится?
Что ж, с задачей своей он справился так, как не ожидал никто: страну-победительницу и народ, пострадавший от фашистов больше всех остальных, заставил полюбить... гестаповца! Выстоял и здесь - благодаря недюжинному таланту и броневому, заданному фамилией, характеру.
Стойкий, прямолинейный, жесткий - таким знают актера те, кто хоть раз с ним общался. «Угрюмый и мрачный, но руку помощи первый протянет, - утверждают коллеги. - Творческий, понимающий, думающий, однако и волевой, способный в нужный момент собраться и даже крошечную роль в спектакле сыграть так, что зритель закричит: «Браво!». К слову, с такими возгласами и добрыми пожеланиями артиста провожали не так давно не со сцены, а... из больницы: осенью минувшего года, будучи на гастролях в Киеве, Броневой перенес обширный инфаркт, был прооперирован и в 83 года пошел на поправку. «Вот уж не зря у него такая фамилия», - восхищались медики.
Самому Леониду Сергеевичу то, что он - Броневой, не нравилось никогда: актер не раз признавался, что охотнее выступал бы под фамилией матери - Ландау, но перейти на нее так и не собрался.
- Вы знаете, Леонид Сергеевич, сказать «очень рад» будет неправильно - я безмерно рад, что мы с вами наконец встретились, ведь вы для меня - живая легенда. За окнами - Киев, ваш родной город...
- ...да...
- ...и я почему-то не сомневаюсь: где бы вы ни были, он все равно в сердце. На какой улице вы жили?
- Крещатик, дом 39, квартира 23 - это здание я искал. Это не там, где огромный жилой дом со ступенями? Короче, когда я выходил на балкон, - четыре года мне было, Господи, Боже ты мой! - напротив была улица... Забыл уже, как она называется, - шла вверх от Крещатика к Оперному театру. Ага, вспомнил: раньше Ленина имя носила, а сейчас - Богдана Хмельницкого. Слева гастроном располагался, где продавались сиропы в таких (показывает)...
- ...конусах?
- Да, там я впервые выпил газировки с сиропом, и ощущения были, как в произведении Катаева у того мальчишки, помнишь? В первый раз газировка - это нечто! - а справа трибуны всегда к праздникам строились,
- ...Помню, мне было пять лет, на 1 мая образовалась толпа детей, лет по семь - ну, до десяти, а в середине - возвышение такое, и на нем совсем маленькая девочка. Заиграл оркестр, они стали петь - я тебе это сейчас изображу. Девочка пела так (поет): «Вчора була у Сталіна, і він мене признав. І ці чарівні квіточки мені подарував. У цих чарівних квіточках (смеется) чарівна сила є, бо це дарунок Сталіна, що силу всім дає!». А хор этот тысячный подпевал: «А-а, а-а...», и она снова: «Що силу всім дає». Потом был финал. Малышка пела: «А-а, а-а...», и весь хор с оркестром: «Що силу всім да-ає!». Дети долго-долго ноту держали - примерно как Юра Гуляев, когда исполнял: «Он сказал: «Поехали!»...Он взмахнул рукой, Словно вдоль по Питерской, Питерской пронесся над Землей»...
- Лучше никто эту ноту, последнюю, не берет - была, помню, какая-то передача, я встретил Пахмутову и мужа ее, Добронравова, и спросил: «Скажите, почему вы не вставили эту песню Гуляева, ведь никто так ту ноту не брал, ни один певец? - а вы другого певца показали». Она растерялась: «Да?». Я возмутился: «Нехорошо это - то, что Юры в живых нет, еще не повод, чтобы в эфир его не пускать». Эта картина с детьми, песенка... - мне казалось тогда, что это такое счастье, такая красота! - и когда потом стали людей расстреливать, и Царскую Семью убили, и это и то, что делается, я никак не мог совместить. И до сих пор не могу - мне 83 года, а я не в силах понять, как такое было возможно. Нас что, загипнотизировали? Или мы идиотами были? Что происходило?
- Скорее всего, и то, и другое...
- Да, но разве могут не все, но слишком многие быть идиотами?
- Еще как!
- Ну, могут, могут, да... Компартию Украины возглавил человек, с виду смешной, толстенький, а ведь когда человек смешной, это значит, он хороший, потому что тот, кто не смешон, обязательно страшен. Вот Сталин несмешной - страшный, а Хрущев был вроде добряк, но природа большую фигу тут нам показала. Первое, что этот «добряк» сделал, - бывшего первого секретаря ЦК Компартии Украины Станислава Косиора (нарком внутренних дел УССР Всеволод Балицкий и красивый мужчина - командующий Киевским военным округом командарм первого ранга Иона Якир казнены были еще в 37-м) приказал расстрелять, и далее, за ними - сотни тысяч. Мой дядька, родной брат отца Александр Броневой, был убит в своем кабинете: он служил заместителем наркома внутренних дел Балицкого по кадрам. Три ромба имел! В армии был бы командарм, а там на два звания ниже, комиссар какой-то...
- Пришли и просто так расстреляли? - Убили в кабинете свои же, а что удивительного? Ежов вызвал Блюхера - и в кабинете убил.
- Да вы что?!
- Запросто! - какие там приговоры? (Вздыхает). Ужасно... Отца арестовали, когда мне восемь с половиной лет было, маме - 29, а ему - 31.
- Он тоже был генералом?
- Один ромб, комбриг - если бы служил в армии, а так майор госбезопасности.
Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет). Мама экономическое отделение окончила, отец - юридическое, и она умоляла его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и он: «А куда мне?». - «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а здесь станешь стрелять их - есть разница или нет?». Мама очень умная была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел гимнастерку, кобуру с пистолетом... - ему это нравилось. - Людей он допрашивал?
- Да, и то, что получил по 58-й «десятку» - по делу. Заслужил! Это наказание! За каждое преступление, нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь, обязательно будет наказание Божеское...
- ...и разве маршал Тухачевский не был за подавление Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине наказан? И Блюхер тоже - нельзя такое творить!
- Чем в Киевском НКВД отец занимался?
- Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный отдел, по выкачке золота у бывших нэпманов - ну, можешь себе представить, нет? Мне страшную вещь рассказали: он отца нынешнего президента Академии наук Украины Патона, великого ученого, допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с Борисом Евгеньевичем не знаком и даже встречаться боюсь - как сын такого человека...
Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки прошли - хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же порядочный...». - «Но, дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну, мама, лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом». Кстати, во время ареста...
- ...а это происходило при вас?
- Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная... Забрали маузер, ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я скоро вернусь». Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его арестовывали, ты даже слезинки не проронила?». В детстве спросить об этом не мог, я вообще еще ничего не понимал - теперь-то уже понимаю... Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала - нет, он пошел, и закончил так, как закончил».
- Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в Сан-Диего в зале вдруг встал человек...
- ...ой, встал! Старик - это ужасно было, и мне тяжело вспоминать... В конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы какие-нибудь есть?». - и он поднялся: «У меня не вопрос - я хочу вам сказать: ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко». В зале повисла гнетущая тишина - представляешь мои ощущения? Только что я пел песни, много рассказывал... «Вы знаете, - потупил я взгляд, - конечно же, он преступник, но, может, я стал артистом (интуитивно, даже не понимая этого), чтобы хоть немного загладить его вину», хотя по-настоящему я стал артистом, Димочка, потому, что никуда не брали. В военные? Вот! (Показывает кукиш). В журналистику? Вот! В дипломатию? Вот!
- Сын репрессированного...
- ...что ты - врага народа! В Школу-студию МХАТ - фигу! Везде анкеты, и замечательный вопрос там был, в каждой из них. Молодежь этого не знает - многостраничная анкета была, и страшный вопрос, ответить на который не мог: «Находились ли вы или ваши ближайшие родственники на временно оккупированных территориях или в заключении?» - и дальше: «Если умерли, то где похоронены?». Я уточнял: «Мама, мы же на оккупированной территории не были». - «Но мы были в ссылке - этого достаточно». - «Так Сталин ведь говорил: «Сын за отца не отвечает». - «Ну, слушай его больше - все это слова».
- Что еще интересно, человек, поднявшийся в Сан-Диего, поведал мне о сестре отца - я этого не знал. Отец скрывал, что его родная сестра эмигрировала в Америку, и когда я там находился, ей было, как мне сейчас, 83 или 84 года. Тот человек сказал: «Ну ладно, а вы знаете, что у вас здесь родная тетя живет?». Я: «Нет». - «Она миллиардерша, у нее в Голливуде шесть студий - она вам звонила?». - «Нет». - «А вы ей?». - «А зачем мне ей звонить? - подумает еще, что денег хочу. Нет, я ее безпокоить не буду». - «Она могла бы дать вам какую-нибудь роль...». Я плечами пожал: «Я не знаю английского, но ради такого дела, конечно же, выучил бы».
...Да, отец это скрыл - если бы признался, взяли бы его в ту организацию!
- Он вам рассказывал, как в родном НКВД его допрашивали?
- Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина - по-моему, из Ирпеня под Киевом, украинка - умоляла его в начале 30-х: «Возьмите куда-нибудь сына, пристройте - с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже лебеду съели...». Отец пообещал: «Возьму» - и устроил в Киевское ОГПУ часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся. Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и смотрю - за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».
- Лейтенант госбезопасности...
- Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что он сделал, - выбил отцу зубы. С ходу так - подошел... Отец вспоминал: «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление - этого я ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на комсомольском собрании голосовал - за Ленина или за Троцкого?». На столе документы лежат... Отец ответил: «За Троцкого, потому что он тогда первым лицом считался, а Ленин вторым». - «А-а-а, так ты троцкист!». Он: «Нет, я коммунист».
Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого - Солженицына или О'Генри? На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима, под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». - «Здесь! Здесь! Здесь!». Прибыл новенький, отец смотрит - на самом краю стоит тот мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком, весь трясется от холода. «А бригадиром у нас, - вспоминал он, - был двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп дал - за это и сел». Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу: «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».
Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек. Отец говорит матросу: «Садиться нельзя - он может замерзнуть!». - «Ладно, я ему скажу». Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали целый день, про мальчишку забыли... Отец вспоминал: «Возвращаемся, смотрю - на пеньке что-то ледяное - непонятная какая-то скульптура!». Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». - «Щас проверим. Ну-ка, дай лом» - и ломом как ударил! «Никогда, - говорил отец, - не забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» - замерз...
Тоже, знаешь ли, наказание, хотя обвинять всех живших в то время нельзя - нельзя! Не все же герои, но я только знаю, что за каждое содеянное преступление приходит наказание, ты должен платить за него: в лучшем случае - здоровьем, в худшем - своей жизнью, а в самом плохом - жизнью родных и близких, которых любишь больше себя.
- 37-й год, вам восемь с половиной лет, и вместе с матерью вас отправляют в Малмыж Кировской области...
- Это уже утром... Ночью, в три часа - арест, а в девять утра (у нас в этом доме на Крещатике четырехкомнатная квартира была) входят управдом, участковый, дворник и какой-то человек в штатском - по-моему, из ОГПУ, и этот, в штатском, говорит: «Вот постановление - вы должны освободить дом, Киев, Украину от своего присутствия, и на это 24 часа вам дается».
- Мама растерянно: «А куда мы?..». - «В ссылку. По решению тройки. В Малмыж Кировской области» (там Александр Александрович Калягин родился, замечательный артист - он мне рассказывал). Я ничего не понимаю, мама чего-то плачет... Ну, после этой квартиры - солома, куры...
- Барак, наверное?
- Нет, избушка, и мне она даже нравилась - я же маленький был, - а мама пять раз Хрущеву писала, но он не ответил ни разу. По-моему, на шестое письмо не он, а из его канцелярии отписали: «Уважаемая товарищ Броневая! Если вы хотите уменьшить срок ссылки с пяти до двух лет (а мы уже год с лишним там были), или откажитесь от фамилии, или разведитесь с мужем». Она тут же ответила: «Фамилию менять не буду, а с мужем разведусь». (С горечью). Обманули! - все пять лет мы провели в ссылке - с 37-го по 41-й.
Вернулись мы в конце мая, до войны 22 дня оставалось...
- ...и вы ее встретили в Киеве?
- Да, и помню, как говорили: «Немцы завтра в Киев войдут!». Мы с мамой пошли на пристань Днепра, там стояла толпа народу - с детьми, с вещами... Пробраться к маленькому пароходику, который отбывал, нельзя было: на нем помещалось около 100 человек, но погрузились 500. Не успел он отплыть - прямым попаданием был уничтожен, в 30 метрах от берега, - все ушли на дно... Когда мы возвращались, мама плакала, что не смогли уплыть: лишь потом все узнали.
Затем началась борьба за то, чтобы в товарный попасть эшелон: влезть туда тоже было невозможно. Попали. Ехали месяц. Почему в Чимкенте сошли, не помню, а почему месяц добирались? Ну, три минуты едем, потом остановка: надо пропустить на платформах танки, эшелоны солдат, опять три минуты - и снова стоим...
А эти фашисты проклятые! Помню, «Мессершмитт» почти на уровне вагона летел, - можешь себе представить? - мы все легли на пол, а он нас обстреливал... Вообще, ты знаешь, мне много лет, и от того, что называется прожитой жизнью, у меня два чувства остались - чувство страха (которое я уже изжил, потому что теперь ничего не боюсь) и чувство голода: вечный голод и вечный страх!
Недавно я российскому Первому каналу полуторачасовое дал интервью, в котором меня попросили о Великой Отечественной поговорить, и я стал вспоминать, что когда в Ташкенте учился, по вечерам в кабаке работал. Нас там три человека было: скрипач-старичок, пианистка и я с аккордеоном - у меня три четверти аккордеон был, немецкий, «Соберано»...
- Сколько вам лет было?
- В 47-м году? 19 - красивый был мальчик, и вот в кабаке сидели всегда три компании: одни - фронтовики: молодые ребята, без руки, без обеих рук, без ноги, вторые - воры в законе: человек восемь, шикарно одетые, и третья компания - хулиганье, все в наколках, отвратительные. Я между тем весь репертуар Лещенко, Вертинского, Козина выучил, все тюремные песни знаю и все военные. Как ни странно, воры в законе военные заказывали - может, для фронтовиков: «В кармане маленьком моем есть карточка твоя...», «Землянку», фронтовики - Лещенко, Вертинского и Козина, а хулиганье брало тридцатку (она красного цвета была), наматывало на вилку - и так нам врезало, что однажды старика насмерть чуть не прибили. Бросали и кричали: «Мурку!», «По тундре»!» - и надо было все исполнять. Старичок складывал деньги в футляр для скрипки, к трем часам ночи обязательно была драка...
- Кого с кем?
- Хулиганье между собой разбиралось, но однажды задели фронтовиков, и, ты не поверишь, здоровым накачанным хулиганам эти безногие таких наваляли! Воры в законе не вмешивались, сидели и смотрели, а на другой день пришел парень - в сером костюме, две золотые фиксы и значок, я помню: тройка, семерка, туз, подошел к столику хулиганья, что-то такое сказал - и ушел. Потом у одного из воров я спросил: «А кто это был?». - «Это Васька Заика - немножко он заикается». - «А кто он?». - «Самый большой вор в законе». - «Почему самый большой?». - «Самым большим является тот, кто может походя убить человека, вытереть нож и пойти дальше. Или застрелить - это не каждый может, но тот, кому такое под силу, первый». Больше фронтовиков хулиганы не трогали...
Вот там-то с одним из воевавших я познакомился - молодой мальчик, слушай! Он однажды пришел - три медали «За отвагу» у него на груди! - столько я больше никогда не видел, только две. Спросил у него: «Скажи, а что надо, чтобы три такие медали получить?». Он ответил: «Ну, первую дали, когда немецкого полковника в плен притащил». - «Один взял?». - «Да. Вторую, когда два танка подбил». - «А чтобы третью дали, надо, наверное, выстрелить в самолет?». Он улыбнулся: «Я выстрелил и попал в бензобак - не «Мессершмитт» сбил, а «Юнкерс», и вот в той программе, где у меня интервью брали, я сказал: «Я обращаюсь к министру обороны Российской Федерации: нельзя ли узнать, сколько в войну было людей, которые три медали «За отвагу» имели? Не думаю, что очень много, потому что эту награду только рядовым солдатам за личную храбрость, и она выше, чем звание Героя Советского Союза, чем три ордена Славы! Интересно, сколько в России, Украине, Беларуси, не важно, - в живых их осталось и нельзя ли хотя бы к Героям Советского Союза их приравнять?».
Передачу ту в эфир не пустили, причина мне непонятна, но сейчас я очень рад, что тебе об этом сказал - может, украинские власти выяснят, сколько воевало их, с тремя медалями, и сколько уцелело?
Да, ты знаешь, пока в том кабаке шла драка, старичок-скрипач забирал себе 75 процентов денег, а нам с пианисткой 25 оставлял, так мы забастовку устроили и сказали: «50 - вам, 50, на двоих, нам». Был страшный спор! - в результате половину все-таки отвоевали.
...Ой, в Ташкентском ГИТИСе вместе со мной много парней училось, только что с фронта пришедших. Такие ребята замечательные - и все были голодные, все! Мы выходили во двор, а на втором этаже жена директора института каждый день варила куриный бульон. Мы подходили (вдыхает)...
- ...нюхали...
- ...и от этого запаха пьянели, а когда 27 рублей стипендии получали, отправлялись на туркменский рынок, и каждый брал себе самсу с бараниной, шашлык (после чего нас тошнило с голоду), плов, лепешку горяченькую, виноград, чай зеленый - и шли, как пьяные! То, что оставалось, можно было тратить на все это несколько дней - счастливые были дни! (Грустно). Весь курс наш Ташкентский умер (поступили мы в 46-м и в 50-м закончили).
Потом в Школе-студии МХАТ я учился, но в Художественный театр не взяли - отправили в Грозный, в Чечено-Ингушетию, в Театр имени Лермонтова. Помню последнюю ночь перед отъездом - я шел по Москве, остановился, смотрю - окна горят. Подумал: «Какие счастливые люди! Живут здесь...». Уехал в Грозный, затем - в Иркутск... Да, вот еще... В Воронеже, как только туда прибыл, народный артист СССР режиссер Фирс Шишигин меня спрашивает: «Какую роль вы хотите сыграть? - я «Третью патетическую» буду ставить». Я ответил: «Ленина». - «Нет, Ленина Степан Ожигин сыграет, Народный артист РСФСР». Я руками развел: «Тогда, если можно, ничего». - «Ну, ладно» - как будто я что-то чувствовал. Нас с женой в ма-а-аленьком гостиничном номерочке поселили (она уже была в положении), дома заниматься было негде, поэтому я в театре сидел на балконе и за весь репетиционный период выучил текст.
Ожигин замечательно репетировал, просто прекрасно, но однажды развернули дорожки, забегал директор и какой-то вошел человек - как потом оказалось, секретарь обкома по агитации и пропаганде Смирнов. Сел, Шишигин говорит: «Начали!» - и Ожигин то ли неважно себя чувствовал, то ли разволновался - очень плохо сыграл (я же все репетиции видел - ну плохо, мне даже обидно за него стало).
Закончили первую сцену, где Ленин на заводе, с рабочими, и секретарь, слышу, спрашивает: «А другого Ленина у тебя нет?». - «Нет. Ну, приехал тут один, хотел играть...». - «Чего же не дал? Позови его, где он?». Я скромно так: «Здесь я». - «Спуститесь!». Я спустился, Шишигин ко мне обратился: «Познакомься, Леонид, это товарищ Смирнов». «Ты можешь сейчас сначала всю сцену на заводе сыграть?» - спросил секретарь. Ни одной репетиции не было, но я сказал: «Попытаюсь». - «Что тебе для этого нужно?». - «Ничего. Кепку». Дали кепку, я - на нервной почве, наверное, - сыграл хорошо, и Смирнов постановил: «Вот он будет играть». Бедный Степа в больницу слег, мне было неловко, но я таки играл Ленина в «Третьей патетической».
- И за эту роль получили квартиру - первую в жизни?
- Да, за нее. Был звонок... А, нет, подожди, я играл Ленина, ничего не получая, но однажды вдруг опять расстелили дорожки и попросили спуститься вниз. Я в гриме Ильича подхожу, в дверях первый секретарь обкома стоит, а дальше пройти боится. Там и командующий Южно-Уральским военным округом генерал Белов, и целая толпа, а у окошка - небольшого роста человек в сером костюме. Это был кандидат в члены Политбюро секретарь ЦК КПСС Аверкий Борисович Аристов - улыбнулся, руку мне протянул и, глядя на весь этот народ, произнес: «Ленин всем очень-очень нравится». Я поблагодарил: «Спасибо!».
На следующее утро, в семь часов, раздается звонок: «Это из городского комитета партии говорят - приезжайте, пожалуйста, мы машину за вами пришлем». Я: «Да ничего, могу и троллейбусом». - «Нет-нет, мы пришлем - черную «Победу». Сел я в нее, привезли, секретарь принял и говорит: «А вот это председатель горисполкома. Товарищ председатель, дайте ему, пожалуйста, ключи от двух квартир и свозите посмотреть, чтобы жилье себе выбрал». Я с перепугу худшее взял (смеется): квартира на четвертом этаже с балконом была, а я второй этаж без балкона схватил - ну, что уж теперь?..
- Вот скажите, как после этого Ленина вам не любить?
- Нет, я его не люблю и это очень мягко сказано - Ленин выступал в здании нашего театра, «Ленкома», на III съезде комсомола, и такое сказал: «Между добром и злом нет никакой разницы: добро - это то, что за советскую власть, а все остальное - зло!». Гром оваций раздался - «одобрям!». Этим было дано указание...
- Все, конец! Странно - вроде ж учился, интеллигентный человек... Значит, не совсем интеллигентный, наверное, потому что «интеллигенция - говно», ее выслать, расстрелять надо...
- Злой...
- А вот почему? Может, потому что маленький... Не знаю, отчего он таким стал - просидел очень комфортно в Швейцарии, получал деньги...
- Может, мало получал?
- Нет, много - Сталин и Камо привозили.
- Налеты делали - будь здоров...
- Он хорошо в швейцарских ресторанах питался, на велосипеде ездил, что тоже здорово, но, мне рассказывали, когда выпивал, очень злой становился. Вот однажды принял на грудь и сказал молодому Сталину: «Эй, ты, осетин! Пляши!» - и тот сплясал, после чего уже сам начал делать такое с Хрущевым. Или Микояну подкладывал кусок торта...
- «Дедовщина!» Причем повальная, всенародная. Концлагеря начались раньше у нас, а не в Германии! Надо проверить - мы же до сих пор не можем установить, сколько в войну погибло и сколько из-за репрессий: можно посчитать или нет?!
- Цифры назвают такие: вместе с жертвами Гражданской войны, репрессий и голода - 50 миллионов...
- Ну, попробуй скажи это коммунистам - они назовут тебя клеветником и начнут утверждать, что убитых миллион - максимум! Спроси что-нибудь повеселее, а то люди скажут: «Что он тут нам рассказывает?». Молодежь вообще ничему не верит, отмахнется: «Все он врет!». Кстати, о вранье: где эта Кондратюк, журналистка «Радянської України» - ты не мог бы узнать, жива она или нет? Написала когда-то, что я все выдумал, что не учился никогда в Киеве по классу скрипки.
- А вы же в десятилетке музыкальной здесь занимались...
- Да, на подготовительное отделение в возрасте шести лет пришел. Там два профессора были - Давид Соломонович Бертье и Яков Самойлович Магазинер, так вот, ассистент Бертье Алексей Петрович Пелах (не перепутай фамилию, его уже нет) меня принимал. Сказал: «Слух у мальчика почти абсолютный, но я не уверен, что у него силы воли хватит: это адский труд - на скрипке играть», и после того как вышла в «Радянській Україні» клеветническая статья, что я нигде музыке не обучался, моих родителей никто не ссылал, что все я вру...
- В 73-м году это было?
- (Кивает). Кондратюк, чтоб она провалилась, зараза чертова! - зачем она это сделала?
- «Семнадцать мгновений весны» только же вышли, да?
- Да, и Господь еще сделал так, что дом мой разрушен: я ходил-ходил - не нашел его. Знаю, что рядом Бессарабка, а дома нет! - ну, ладно, Бог с ним, то ли наши снесли, то ли немцы «постарались», но музыкальную школу нашел - она осталась. Зашел туда уже пожилым человеком, под 50 лет, переменка, идет Алексей Петрович навстречу, и я говорю: «Здравствуйте! Вы меня не узнаете?». - «Нет» - ну, конечно: он знал меня шестилетним... Я тогда: «Я Леня Броневой», он: «Ах!» - схватил меня, обнял: «Ленечка!». Я сказал: «Я пришел, потому что сегодня утром вышла статья, что я все вру и здесь не учился, - как же я рад, что вы еще живы! Вы - свидетель, вы ведь прослушивали меня в подготовительный класс в 34-м году - может, напишете хоть несколько слов?». Он рукой махнул: «Да ну их, эти газеты! Давайте я лучше учеников соберу, с первого по седьмой класс».
Набралось человек 20 - от семилетних до лет 14-ти примерно, все по классу скрипки. Я спросил: «Ребята, вы фильм «Семнадцать мгновений весны» смотрели?». - «Да, вы - Мюллер?». - «Мюллер, Мюллер, но я не поэтому к вам пришел». Алексей Петрович сказал: «Вот ваша парта, Ленечка, где вы в первом классе сидели», и я признался: «Ребята, есть такая газета - «Радянська Україна» - она обделала меня с головы до ног: мол, я здесь не занимался, а я занимался, ребятки! Второклашки, вы же концерт Ридинга учите?». - «Да». - «Я тоже учил. А концерт Зейтца?». - «Да». - «И я - я уже его играл и пытался первую часть концерта Вивальди ля-минор разучить. Не могу сыграть вам на скрипке, вы же знаете: один день не поиграешь - теряешь все навыки, но сяду сейчас за рояль, и то, что напевать буду, - это будет партия скрипки у Вивальди». Сел и начал играть... Что там творилось! - я доказал, что не лгу.
- «Радянська Україна» извинилась?
- Мелким шрифтом в самом низу страницы, ничего разобрать нельзя было: произошла, дескать, опечатка. Какая опечатка? Ну, ладно...
Чтобы помнили
Народный артист Леонид Броневой: «Мне много лет, и от того, что прожитой жизнью называется, два чувства остались — чувство страха и чувство голода: вечный голод и вечный страх!
»
Памяти Леонида Броневого (17 декабря 1928 - 9 декабря 2017)
Леонид Броневой родился в Киеве, но уже в 8 лет отправился вместе с мамой в ссылку после ареста отца, которого признали врагом народа. Леонид Броневой мечтал о карьере журналиста или военного, но к этим профессиям путь ему был закрыт. Поэтому после окончания школы он поступил в Ташкентский театрально-художественный институт. Работал актёром в Магнитогорске и Оренбурге.
Казалось, судьба улыбнулась ему в 1953 году, когда Леонид Сергеевич поступил сразу на третий курс Школы-студии МХАТ. Девчонки засматривались на обаятельного и галантного Леонида. Тем более, он был старше своих однокурсников и казался куда серьёзнее. Но сам Броневой был скромен и даже застенчив, несмотря на кажущуюся вальяжность и искрометное чувство юмора.
Жили супруги небогато, но вполне счастливо. Когда родилась дочь, Леонид твердо решил назвать её в честь обожаемой супруги, тоже Валечкой. Актёр чувствовал свою ответственность за семью и стремился полностью обеспечить своих девочек всем необходимым. Параллельно с работой в Иркутском театре организовал драматический кружок и хор на заводе, сам аккомпанировал на аккордеоне, приезжал с коллективом в Москву. Позже супруги переедут в Воронеж, где их счастье трагически оборвётся.
Когда дочери Леонида Броневого ещё не исполнилось и четырёх лет, супруге поставили страшный диагноз: онкология. У молодой женщины, никогда не державшей в руках сигарету, страшное заболевание поразило лёгкое. Позже врачи объяснят развитие болезни полученной когда-то травмой грудной клетки. Валентина Блинова ушла из жизни в 30 лет, а Леонид Сергеевич остался один, с маленькой дочкой на руках.
Ему было трудно одному, с маленьким ребёнком на руках. Леонид Броневой отправился с дочерью в столицу, где жили родственники супруги.
Но и там его ждало не меньше трудностей. На работу в театр неизвестного актёра, хоть и имеющего уже опыт работы, не брали. Они с дочерью очень нуждались, даже голодали. Леонид Броневой вынужден был даже играть в домино на деньги.
К счастью, вскоре его приняли в труппу Театра на Малой Бронной, а чуть позже он начал сниматься в кино. Кинематограф покорился Леониду Броневому далеко не сразу. Эпизодические роли не привели его к славе, однако служили неплохим подспорьем для поддержания семейного бюджета.
Всенародная любовь и слава пришли к нему после съемок в картине «Семнадцать мгновений весны». Обаятельного Мюллера цитировала реально вся страна.
Постепенно в их с дочерью жизни всё наладилось. Жили они довольно скромно, но Леонид Сергеевич никогда не жаловался. Он добился исполнения своей мечты: жить и работать в Москве. А вот в личной жизни он всё так же оставался один. Леонид Броневой дал себе слово не жениться, пока не вырастет Валентина. Не хотел травмировать дочь появлением в доме посторонней для неё женщины.
Ему было уже немало лет, когда он обрел тот самый уютный дом, о котором всегда мечтал. Еще раньше в его жизни появилась женщина, ставшая его половинкой. Виктория Валентиновна не имела никакого отношения к миру искусства, но при этом была преданной поклонницей Леонида Броневого, ходила на все спектакли с его участием. Постепенно между ними возникли теплые отношения, появились серьёзные чувства. Расписались они, когда дочь актёра окончила школу и поступила в институт.
Виктория Валентиновна окружила Леонида Сергеевича теплом и заботой, стала главной его помощницей. В то время, когда она была ещё его невестой, помогала ему учить роль Мюллера. Текста было много и Леонид Броневой очень боялся что-то упустить из роли. Поэтому ночами постоянно репетировал диалоги со Штирлицем, текст за которого и читала Виктория Валентиновна.
Коллеги актёра вспоминали, как торопился он домой после спектакля или репетиции, сетуя: супруга там без меня скучает.
Когда Леонид Сергеевич перенёс инфаркт во время гастролей в Киеве, жена неотлучно находилась с ним рядом. Ухаживала, кормила, купала и вела постоянные разговоры о будущем. Это давало ему силы бороться с болезнью.
Леонид Сергеевич вообще отличался стальным характером, полностью отвечавшим его фамилии. Приняв решение, практически никогда не менял его. Так случилось в отношениях с дочерью. Между ними произошел какой-то конфликт, и Леонид Сергеевич просто прекратил с ней всякое общение. Им так и не удалось примириться до конца дней Броневого.
Приняв сторону красных, один из братьев во время уличного боя в одиночку пошел на белогвардейский броневик, прикрывавший вокзал. Броневик подбил, но сам при этом погиб - с тех пор родных Леонида Сергеевича в Одессе стали называть «броневыми» или «бронированными», и прозвище это так приклеилось, что вскоре заменило Факторовичам фамилию. Впоследствии оба брата покойного поступили на советскую службу в органы ОГПУ, и новые документы помогли скрыть тот факт, что их сестра эмигрировала в Америку, однако не защитили: когда в Украине начались советские репрессии и связанная с ними напрямую чистка аппарата, одного из них попросту застрелили, а второго - отца будущего актера - приговорили к 10 годам лагерей и отправили в Сибирь валить лес.
В связи с этим детство для Лени Броневого закончилось в восемь с половиной: подававший надежды скрипач из обезпеченной семьи, не знавшей голода и лишений, жившей в просторной и светлой четырехкомнатной квартире в центре Киева, оказался с мамой в ссылке, сполна ощутив, что такое нищета и нужда. Эти впечатления не покидали Леонида Сергеевича долгие годы, ведь после возвращения из ссылки началась война, бежать от которой понадобилось аж в Чимкент, голодное студенчество в Ташкенте, скитания по периферийным театрам, чужим углам, ободранным гостиничным номерам. Да и в Москве, куда Броневой приехал, чтобы попробовать свои силы в Школе-студии МХАТ, было не слаще. По окончании уже второго театрального ВУЗа в столице никто Леонида не ждал, и мытарства начались снова: теперь уже с женой-москвичкой, которая, выйдя за Броневого, направление получила в провинцию.
Родив Леониду дочь Валю, актриса Валентина Блинова прожила недолго: четыре года спустя умерла от рака легкого. «Я не понимал, откуда, за что нам такая напасть? - вспоминал Леонид Броневой в одном из интервью. - Она ведь даже никогда не курила!». Московские врачи, к которым Леонид Сергеевич супругу повез, предположили: болезнь развилась из-за травмы (несчастный случай произошел с Валентиной на театральных подмостках - она оступилась, упала и сильно ушибла грудную клетку). Обследовать женщину смогли, а вот спасти, к сожалению, нет, и Броневому вновь довелось на прочность себя проверять - будучи молодым вдовцом, и кормить, и одевать, и воспитывать дочь, а как с этим справиться, если в кармане ни гроша и ни в один театр не берут?
О всенародной славе, обрушившейся на Леонида Сергеевича после роли шефа гестапо Генриха Мюллера в сериале «Семнадцать мгновений весны», и речи тогда не было. Известность пришла к актеру поздновато, в 45, зато навсегда, ведь картина Татьяны Лиозновой считается культовой не только у поколения, которое смотрело ее, не отрываясь от экранов, в начале 70-х, но и у последующих, а главные герои - Тихонов-Штрилиц и Броневой-Мюллер - стали персонажами сотен анекдотов.
Российское телевидение и теперь так часто «Семнадцать мгновений весны» показывает (и в раскрашенной версии, и в оригинальной черно-белой), что выдуманные истории о героях сериала продолжают появляться, как грибы после дождя. Даже дети в школах порой удивляются: почему о Мюллере в учебниках по истории упоминается, а о Штирлице и радистке Кэт - ни слова?
Роль высокопоставленного нациста, от которой многие советские актеры отказались бы, не раздумывая, чтобы, как говорят сейчас, «не портить карму», Леонид Сергеевич, закаленный провинциальными театрами, где амплуа как такового у артистов не было, поскольку играть приходилось все, что дадут, принял - то ли как возможность, наконец, заявить о себе, то ли как очередное испытание, своеобразный вызов: а смогу ли? А что из этого получится?
Что ж, с задачей своей он справился так, как не ожидал никто: страну-победительницу и народ, пострадавший от фашистов больше всех остальных, заставил полюбить... гестаповца! Выстоял и здесь - благодаря недюжинному таланту и броневому, заданному фамилией, характеру.
Стойкий, прямолинейный, жесткий - таким знают актера те, кто хоть раз с ним общался. «Угрюмый и мрачный, но руку помощи первый протянет, - утверждают коллеги. - Творческий, понимающий, думающий, однако и волевой, способный в нужный момент собраться и даже крошечную роль в спектакле сыграть так, что зритель закричит: «Браво!». К слову, с такими возгласами и добрыми пожеланиями артиста провожали не так давно не со сцены, а... из больницы: осенью минувшего года, будучи на гастролях в Киеве, Броневой перенес обширный инфаркт, был прооперирован и в 83 года пошел на поправку. «Вот уж не зря у него такая фамилия», - восхищались медики.
Самому Леониду Сергеевичу то, что он - Броневой, не нравилось никогда: актер не раз признавался, что охотнее выступал бы под фамилией матери - Ландау, но перейти на нее так и не собрался.
- Вы знаете, Леонид Сергеевич, сказать «очень рад» будет неправильно - я безмерно рад, что мы с вами наконец встретились, ведь вы для меня - живая легенда. За окнами - Киев, ваш родной город...
- ...да...
- ...и я почему-то не сомневаюсь: где бы вы ни были, он все равно в сердце. На какой улице вы жили?
- Крещатик, дом 39, квартира 23 - это здание я искал. Это не там, где огромный жилой дом со ступенями? Короче, когда я выходил на балкон, - четыре года мне было, Господи, Боже ты мой! - напротив была улица... Забыл уже, как она называется, - шла вверх от Крещатика к Оперному театру. Ага, вспомнил: раньше Ленина имя носила, а сейчас - Богдана Хмельницкого. Слева гастроном располагался, где продавались сиропы в таких (показывает)...
- ...конусах?
- Да, там я впервые выпил газировки с сиропом, и ощущения были, как в произведении Катаева у того мальчишки, помнишь? В первый раз газировка - это нечто! - а справа трибуны всегда к праздникам строились,
- ...Помню, мне было пять лет, на 1 мая образовалась толпа детей, лет по семь - ну, до десяти, а в середине - возвышение такое, и на нем совсем маленькая девочка. Заиграл оркестр, они стали петь - я тебе это сейчас изображу. Девочка пела так (поет): «Вчора була у Сталіна, і він мене признав. І ці чарівні квіточки мені подарував. У цих чарівних квіточках (смеется) чарівна сила є, бо це дарунок Сталіна, що силу всім дає!». А хор этот тысячный подпевал: «А-а, а-а...», и она снова: «Що силу всім дає». Потом был финал. Малышка пела: «А-а, а-а...», и весь хор с оркестром: «Що силу всім да-ає!». Дети долго-долго ноту держали - примерно как Юра Гуляев, когда исполнял: «Он сказал: «Поехали!»...Он взмахнул рукой, Словно вдоль по Питерской, Питерской пронесся над Землей»...
- Лучше никто эту ноту, последнюю, не берет - была, помню, какая-то передача, я встретил Пахмутову и мужа ее, Добронравова, и спросил: «Скажите, почему вы не вставили эту песню Гуляева, ведь никто так ту ноту не брал, ни один певец? - а вы другого певца показали». Она растерялась: «Да?». Я возмутился: «Нехорошо это - то, что Юры в живых нет, еще не повод, чтобы в эфир его не пускать».
Эта картина с детьми, песенка... - мне казалось тогда, что это такое счастье, такая красота! - и когда потом стали людей расстреливать, и Царскую Семью убили, и это и то, что делается, я никак не мог совместить. И до сих пор не могу - мне 83 года, а я не в силах понять, как такое было возможно. Нас что, загипнотизировали? Или мы идиотами были? Что происходило?
- Скорее всего, и то, и другое...
- Да, но разве могут не все, но слишком многие быть идиотами?
- Еще как!
- Пришли и просто так расстреляли?
- Убили в кабинете свои же, а что удивительного? Ежов вызвал Блюхера - и в кабинете убил.
- Да вы что?!
- Запросто! - какие там приговоры? (Вздыхает). Ужасно... Отца арестовали, когда мне восемь с половиной лет было, маме - 29, а ему - 31.
- Он тоже был генералом?
- Один ромб, комбриг - если бы служил в армии, а так майор госбезопасности.
Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет). Мама экономическое отделение окончила, отец - юридическое, и она умоляла его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и он: «А куда мне?». - «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а здесь станешь стрелять их - есть разница или нет?». Мама очень умная была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел гимнастерку, кобуру с пистолетом... - ему это нравилось.
- Людей он допрашивал?
- Да, и то, что получил по 58-й «десятку» - по делу. Заслужил! Это наказание! За каждое преступление, нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь, обязательно будет наказание Божеское...
- ...и разве маршал Тухачевский не был за подавление Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине наказан? И Блюхер тоже - нельзя такое творить!
- Чем в Киевском НКВД отец занимался?
- Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный отдел, по выкачке золота у бывших нэпманов - ну, можешь себе представить, нет? Мне страшную вещь рассказали: он отца нынешнего президента Академии наук Украины Патона, великого ученого, допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с Борисом Евгеньевичем не знаком и даже встречаться боюсь - как сын такого человека...
Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки прошли - хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же порядочный...». - «Но, дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну, мама, лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом». Кстати, во время ареста...
- ...а это происходило при вас?
- Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная... Забрали маузер, ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я скоро вернусь». Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его арестовывали, ты даже слезинки не проронила?». В детстве спросить об этом не мог, я вообще еще ничего не понимал - теперь-то уже понимаю... Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала - нет, он пошел, и закончил так, как закончил».
- Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в Сан-Диего в зале вдруг встал человек...
- ...ой, встал! Старик - это ужасно было, и мне тяжело вспоминать... В конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы какие-нибудь есть?». - и он поднялся: «У меня не вопрос - я хочу вам сказать: ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко». В зале повисла гнетущая тишина - представляешь мои ощущения? Только что я пел песни, много рассказывал... «Вы знаете, - потупил я взгляд, - конечно же, он преступник, но, может, я стал артистом (интуитивно, даже не понимая этого), чтобы хоть немного загладить его вину», хотя по-настоящему я стал артистом, Димочка, потому, что никуда не брали. В военные? Вот! (Показывает кукиш). В журналистику? Вот! В дипломатию? Вот!
- Сын репрессированного...
- ...что ты - врага народа! В Школу-студию МХАТ - фигу! Везде анкеты, и замечательный вопрос там был, в каждой из них. Молодежь этого не знает - многостраничная анкета была, и страшный вопрос, ответить на который не мог: «Находились ли вы или ваши ближайшие родственники на временно оккупированных территориях или в заключении?» - и дальше: «Если умерли, то где похоронены?». Я уточнял: «Мама, мы же на оккупированной территории не были». - «Но мы были в ссылке - этого достаточно». - «Так Сталин ведь говорил: «Сын за отца не отвечает». - «Ну, слушай его больше - все это слова».
...Да, отец это скрыл - если бы признался, взяли бы его в ту организацию!
- Он вам рассказывал, как в родном НКВД его допрашивали?
- Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина - по-моему, из Ирпеня под Киевом, украинка - умоляла его в начале 30-х: «Возьмите куда-нибудь сына, пристройте - с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже лебеду съели...». Отец пообещал: «Возьму» - и устроил в Киевское ОГПУ часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся. Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и смотрю - за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».
- Лейтенант госбезопасности...
- Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что он сделал, - выбил отцу зубы. С ходу так - подошел... Отец вспоминал: «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление - этого я ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на комсомольском собрании голосовал - за Ленина или за Троцкого?». На столе документы лежат... Отец ответил: «За Троцкого, потому что он тогда первым лицом считался, а Ленин вторым». - «А-а-а, так ты троцкист!». Он: «Нет, я коммунист».
Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого - Солженицына или О'Генри? На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима, под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». - «Здесь! Здесь! Здесь!». Прибыл новенький, отец смотрит - на самом краю стоит тот мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком, весь трясется от холода. «А бригадиром у нас, - вспоминал он, - был двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп дал - за это и сел». Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу: «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».
Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек. Отец говорит матросу: «Садиться нельзя - он может замерзнуть!». - «Ладно, я ему скажу». Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали целый день, про мальчишку забыли... Отец вспоминал: «Возвращаемся, смотрю - на пеньке что-то ледяное - непонятная какая-то скульптура!». Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». - «Щас проверим. Ну-ка, дай лом» - и ломом как ударил! «Никогда, - говорил отец, - не забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» - замерз...
Тоже, знаешь ли, наказание, хотя обвинять всех живших в то время нельзя - нельзя! Не все же герои, но я только знаю, что за каждое содеянное преступление приходит наказание, ты должен платить за него: в лучшем случае - здоровьем, в худшем - своей жизнью, а в самом плохом - жизнью родных и близких, которых любишь больше себя.
- 37-й год, вам восемь с половиной лет, и вместе с матерью вас отправляют в Малмыж Кировской области...
- Это уже утром... Ночью, в три часа - арест, а в девять утра (у нас в этом доме на Крещатике четырехкомнатная квартира была) входят управдом, участковый, дворник и какой-то человек в штатском - по-моему, из ОГПУ, и этот, в штатском, говорит: «Вот постановление - вы должны освободить дом, Киев, Украину от своего присутствия, и на это 24 часа вам дается».
- Мама растерянно: «А куда мы?..». - «В ссылку. По решению тройки. В Малмыж Кировской области» (там Александр Александрович Калягин родился, замечательный артист - он мне рассказывал). Я ничего не понимаю, мама чего-то плачет... Ну, после этой квартиры - солома, куры...
- Барак, наверное?
- Нет, избушка, и мне она даже нравилась - я же маленький был, - а мама пять раз Хрущеву писала, но он не ответил ни разу. По-моему, на шестое письмо не он, а из его канцелярии отписали: «Уважаемая товарищ Броневая! Если вы хотите уменьшить срок ссылки с пяти до двух лет (а мы уже год с лишним там были), или откажитесь от фамилии, или разведитесь с мужем». Она тут же ответила: «Фамилию менять не буду, а с мужем разведусь». (С горечью). Обманули! - все пять лет мы провели в ссылке - с 37-го по 41-й.
- ...и вы ее встретили в Киеве?
- Да, и помню, как говорили: «Немцы завтра в Киев войдут!». Мы с мамой пошли на пристань Днепра, там стояла толпа народу - с детьми, с вещами... Пробраться к маленькому пароходику, который отбывал, нельзя было: на нем помещалось около 100 человек, но погрузились 500. Не успел он отплыть - прямым попаданием был уничтожен, в 30 метрах от берега, - все ушли на дно... Когда мы возвращались, мама плакала, что не смогли уплыть: лишь потом все узнали.
Затем началась борьба за то, чтобы в товарный попасть эшелон: влезть туда тоже было невозможно. Попали. Ехали месяц. Почему в Чимкенте сошли, не помню, а почему месяц добирались? Ну, три минуты едем, потом остановка: надо пропустить на платформах танки, эшелоны солдат, опять три минуты - и снова стоим...
А эти фашисты проклятые! Помню, «Мессершмитт» почти на уровне вагона летел, - можешь себе представить? - мы все легли на пол, а он нас обстреливал... Вообще, ты знаешь, мне много лет, и от того, что называется прожитой жизнью, у меня два чувства остались - чувство страха (которое я уже изжил, потому что теперь ничего не боюсь) и чувство голода: вечный голод и вечный страх!
Недавно я российскому Первому каналу полуторачасовое дал интервью, в котором меня попросили о Великой Отечественной поговорить, и я стал вспоминать, что когда в Ташкенте учился, по вечерам в кабаке работал. Нас там три человека было: скрипач-старичок, пианистка и я с аккордеоном - у меня три четверти аккордеон был, немецкий, «Соберано»...
- Сколько вам лет было?
- Кого с кем?
- Хулиганье между собой разбиралось, но однажды задели фронтовиков, и, ты не поверишь, здоровым накачанным хулиганам эти безногие таких наваляли! Воры в законе не вмешивались, сидели и смотрели, а на другой день пришел парень - в сером костюме, две золотые фиксы и значок, я помню: тройка, семерка, туз, подошел к столику хулиганья, что-то такое сказал - и ушел. Потом у одного из воров я спросил: «А кто это был?». - «Это Васька Заика - немножко он заикается». - «А кто он?». - «Самый большой вор в законе». - «Почему самый большой?». - «Самым большим является тот, кто может походя убить человека, вытереть нож и пойти дальше. Или застрелить - это не каждый может, но тот, кому такое под силу, первый». Больше фронтовиков хулиганы не трогали...
Вот там-то с одним из воевавших я познакомился - молодой мальчик, слушай! Он однажды пришел - три медали «За отвагу» у него на груди! - столько я больше никогда не видел, только две. Спросил у него: «Скажи, а что надо, чтобы три такие медали получить?». Он ответил: «Ну, первую дали, когда немецкого полковника в плен притащил». - «Один взял?». - «Да. Вторую, когда два танка подбил». - «А чтобы третью дали, надо, наверное, выстрелить в самолет?». Он улыбнулся: «Я выстрелил и попал в бензобак - не «Мессершмитт» сбил, а «Юнкерс», и вот в той программе, где у меня интервью брали, я сказал: «Я обращаюсь к министру обороны Российской Федерации: нельзя ли узнать, сколько в войну было людей, которые три медали «За отвагу» имели? Не думаю, что очень много, потому что эту награду только рядовым солдатам за личную храбрость, и она выше, чем звание Героя Советского Союза, чем три ордена Славы! Интересно, сколько в России, Украине, Беларуси, не важно, - в живых их осталось и нельзя ли хотя бы к Героям Советского Союза их приравнять?».
Передачу ту в эфир не пустили, причина мне непонятна, но сейчас я очень рад, что тебе об этом сказал - может, украинские власти выяснят, сколько воевало их, с тремя медалями, и сколько уцелело?
Да, ты знаешь, пока в том кабаке шла драка, старичок-скрипач забирал себе 75 процентов денег, а нам с пианисткой 25 оставлял, так мы забастовку устроили и сказали: «50 - вам, 50, на двоих, нам». Был страшный спор! - в результате половину все-таки отвоевали.
...Ой, в Ташкентском ГИТИСе вместе со мной много парней училось, только что с фронта пришедших. Такие ребята замечательные - и все были голодные, все! Мы выходили во двор, а на втором этаже жена директора института каждый день варила куриный бульон. Мы подходили (вдыхает)...
- ...нюхали...
- ...и от этого запаха пьянели, а когда 27 рублей стипендии получали, отправлялись на туркменский рынок, и каждый брал себе самсу с бараниной, шашлык (после чего нас тошнило с голоду), плов, лепешку горяченькую, виноград, чай зеленый - и шли, как пьяные! То, что оставалось, можно было тратить на все это несколько дней - счастливые были дни! (Грустно). Весь курс наш Ташкентский умер (поступили мы в 46-м и в 50-м закончили).
Потом в Школе-студии МХАТ я учился, но в Художественный театр не взяли - отправили в Грозный, в Чечено-Ингушетию, в Театр имени Лермонтова. Помню последнюю ночь перед отъездом - я шел по Москве, остановился, смотрю - окна горят. Подумал: «Какие счастливые люди! Живут здесь...». Уехал в Грозный, затем - в Иркутск... Да, вот еще... В Воронеже, как только туда прибыл, народный артист СССР режиссер Фирс Шишигин меня спрашивает: «Какую роль вы хотите сыграть? - я «Третью патетическую» буду ставить». Я ответил: «Ленина». - «Нет, Ленина Степан Ожигин сыграет, Народный артист РСФСР». Я руками развел: «Тогда, если можно, ничего». - «Ну, ладно» - как будто я что-то чувствовал. Нас с женой в ма-а-аленьком гостиничном номерочке поселили (она уже была в положении), дома заниматься было негде, поэтому я в театре сидел на балконе и за весь репетиционный период выучил текст.
Ожигин замечательно репетировал, просто прекрасно, но однажды развернули дорожки, забегал директор и какой-то вошел человек - как потом оказалось, секретарь обкома по агитации и пропаганде Смирнов. Сел, Шишигин говорит: «Начали!» - и Ожигин то ли неважно себя чувствовал, то ли разволновался - очень плохо сыграл (я же все репетиции видел - ну плохо, мне даже обидно за него стало).
Закончили первую сцену, где Ленин на заводе, с рабочими, и секретарь, слышу, спрашивает: «А другого Ленина у тебя нет?». - «Нет. Ну, приехал тут один, хотел играть...». - «Чего же не дал? Позови его, где он?». Я скромно так: «Здесь я». - «Спуститесь!». Я спустился, Шишигин ко мне обратился: «Познакомься, Леонид, это товарищ Смирнов». «Ты можешь сейчас сначала всю сцену на заводе сыграть?» - спросил секретарь. Ни одной репетиции не было, но я сказал: «Попытаюсь». - «Что тебе для этого нужно?». - «Ничего. Кепку». Дали кепку, я - на нервной почве, наверное, - сыграл хорошо, и Смирнов постановил: «Вот он будет играть». Бедный Степа в больницу слег, мне было неловко, но я таки играл Ленина в «Третьей патетической».
- И за эту роль получили квартиру - первую в жизни?
- Да, за нее. Был звонок... А, нет, подожди, я играл Ленина, ничего не получая, но однажды вдруг опять расстелили дорожки и попросили спуститься вниз. Я в гриме Ильича подхожу, в дверях первый секретарь обкома стоит, а дальше пройти боится. Там и командующий Южно-Уральским военным округом генерал Белов, и целая толпа, а у окошка - небольшого роста человек в сером костюме. Это был кандидат в члены Политбюро секретарь ЦК КПСС Аверкий Борисович Аристов - улыбнулся, руку мне протянул и, глядя на весь этот народ, произнес: «Ленин всем очень-очень нравится». Я поблагодарил: «Спасибо!».
На следующее утро, в семь часов, раздается звонок: «Это из городского комитета партии говорят - приезжайте, пожалуйста, мы машину за вами пришлем». Я: «Да ничего, могу и троллейбусом». - «Нет-нет, мы пришлем - черную «Победу». Сел я в нее, привезли, секретарь принял и говорит: «А вот это председатель горисполкома. Товарищ председатель, дайте ему, пожалуйста, ключи от двух квартир и свозите посмотреть, чтобы жилье себе выбрал». Я с перепугу худшее взял (смеется): квартира на четвертом этаже с балконом была, а я второй этаж без балкона схватил - ну, что уж теперь?..
- Вот скажите, как после этого Ленина вам не любить?
- Нет, я его не люблю и это очень мягко сказано - Ленин выступал в здании нашего театра, «Ленкома», на III съезде комсомола, и такое сказал: «Между добром и злом нет никакой разницы: добро - это то, что за советскую власть, а все остальное - зло!». Гром оваций раздался - «одобрям!». Этим было дано указание...
- Все, конец! Странно - вроде ж учился, интеллигентный человек... Значит, не совсем интеллигентный, наверное, потому что «интеллигенция - говно», ее выслать, расстрелять надо...
- Злой...
- А вот почему? Может, потому что маленький... Не знаю, отчего он таким стал - просидел очень комфортно в Швейцарии, получал деньги...
- Может, мало получал?
- Нет, много - Сталин и Камо привозили.
- Налеты делали - будь здоров...
- Он хорошо в швейцарских ресторанах питался, на велосипеде ездил, что тоже здорово, но, мне рассказывали, когда выпивал, очень злой становился. Вот однажды принял на грудь и сказал молодому Сталину: «Эй, ты, осетин! Пляши!» - и тот сплясал, после чего уже сам начал делать такое с Хрущевым. Или Микояну подкладывал кусок торта...
- «Дедовщина!» Причем повальная, всенародная. Концлагеря начались раньше у нас, а не в Германии! Надо проверить - мы же до сих пор не можем установить, сколько в войну погибло и сколько из-за репрессий: можно посчитать или нет?!
- Цифры назвают такие: вместе с жертвами Гражданской войны, репрессий и голода - 50 миллионов...
- Ну, попробуй скажи это коммунистам - они назовут тебя клеветником и начнут утверждать, что убитых миллион - максимум! Спроси что-нибудь повеселее, а то люди скажут: «Что он тут нам рассказывает?». Молодежь вообще ничему не верит, отмахнется: «Все он врет!». Кстати, о вранье: где эта Кондратюк, журналистка «Радянської України» - ты не мог бы узнать, жива она или нет? Написала когда-то, что я все выдумал, что не учился никогда в Киеве по классу скрипки.
- А вы же в десятилетке музыкальной здесь занимались...
- Да, на подготовительное отделение в возрасте шести лет пришел. Там два профессора были - Давид Соломонович Бертье и Яков Самойлович Магазинер, так вот, ассистент Бертье Алексей Петрович Пелах (не перепутай фамилию, его уже нет) меня принимал. Сказал: «Слух у мальчика почти абсолютный, но я не уверен, что у него силы воли хватит: это адский труд - на скрипке играть», и после того как вышла в «Радянській Україні» клеветническая статья, что я нигде музыке не обучался, моих родителей никто не ссылал, что все я вру...
- В 73-м году это было?
- (Кивает). Кондратюк, чтоб она провалилась, зараза чертова! - зачем она это сделала?
- «Семнадцать мгновений весны» только же вышли, да?
- Да, и Господь еще сделал так, что дом мой разрушен: я ходил-ходил - не нашел его. Знаю, что рядом Бессарабка, а дома нет! - ну, ладно, Бог с ним, то ли наши снесли, то ли немцы «постарались», но музыкальную школу нашел - она осталась. Зашел туда уже пожилым человеком, под 50 лет, переменка, идет Алексей Петрович навстречу, и я говорю: «Здравствуйте! Вы меня не узнаете?». - «Нет» - ну, конечно: он знал меня шестилетним... Я тогда: «Я Леня Броневой», он: «Ах!» - схватил меня, обнял: «Ленечка!». Я сказал: «Я пришел, потому что сегодня утром вышла статья, что я все вру и здесь не учился, - как же я рад, что вы еще живы! Вы - свидетель, вы ведь прослушивали меня в подготовительный класс в 34-м году - может, напишете хоть несколько слов?». Он рукой махнул: «Да ну их, эти газеты! Давайте я лучше учеников соберу, с первого по седьмой класс».
Набралось человек 20 - от семилетних до лет 14-ти примерно, все по классу скрипки. Я спросил: «Ребята, вы фильм «Семнадцать мгновений весны» смотрели?». - «Да, вы - Мюллер?». - «Мюллер, Мюллер, но я не поэтому к вам пришел». Алексей Петрович сказал: «Вот ваша парта, Ленечка, где вы в первом классе сидели», и я признался: «Ребята, есть такая газета - «Радянська Україна» - она обделала меня с головы до ног: мол, я здесь не занимался, а я занимался, ребятки! Второклашки, вы же концерт Ридинга учите?». - «Да». - «Я тоже учил. А концерт Зейтца?». - «Да». - «И я - я уже его играл и пытался первую часть концерта Вивальди ля-минор разучить. Не могу сыграть вам на скрипке, вы же знаете: один день не поиграешь - теряешь все навыки, но сяду сейчас за рояль, и то, что напевать буду, - это будет партия скрипки у Вивальди». Сел и начал играть... Что там творилось! - я доказал, что не лгу.
- «Радянська Україна» извинилась?
- Мелким шрифтом в самом низу страницы, ничего разобрать нельзя было: произошла, дескать, опечатка. Какая опечатка? Ну, ладно...