Комментарии
- 30 июл 2018 22:57Бедные женщины. Как тяжело быть женщиной . От нее столько хотят. И чтоб красавица и умн ца и еселая и негрустная и общительная и скромная и скоромная . и мать и любовница и бабушка,но и терять свой статус нельзя. Нажо оставаться собой держать себя в " рамках" А ведь женщина это всего лишь челвк. и хоть может и звучит это гордо ,но где взять столько сид. Интересная и сложная судьба этого человека.Помянем ее добрым словом . Светлая память
- 31 июл 2018 02:45Как интересно читать истории из жизни великих!!!! Оказывается их судьбы не такие уж и лёгкие, как нам думается!!!!! Очень интересно!!!! Спасибо " эксклюзива"за интересные посты!!!! Прекрасно!!!!
- 31 июл 2018 08:19Спасибо за интересную статью. С удовольствием читаю Ваши публикации.
- 31 июл 2018 14:36Жизнь прожить - не поле перейти. Великих людей мы не можем, просто не имеем права судить. Это наша история. Это наша гордость. А судить будет Господь Бог. Мы лишь можем сказать СПАСИБО, ЧТО ВЫ БЫЛИ ДЛЯ НАС.
- 31 июл 2018 19:53особенно Лидия Смирнова..и хорошо,что мы про неё раньше ничего не знали..как сейчас про других актеров.
- 1 авг 2018 00:32В основном , Лидия Смирнова воспринималась , как человек кинематографического "официоза". Просто мы не видели тех фильмов , в которых она снималась молодой . Актриса она , конечно , замечательная . А снимки какие изумитель.ные ! Многим западным звездам далеко до нее . В глазах Смирновой живая душа любящей женщины .
- 1 авг 2018 12:21Благодарю Вас от всей души! Прочитала с огромным удовольствием об этой прекрасной актрисе... У вас талант заинтересовать людей..
Дано не каждому!
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
Эксклюзив
ЛИДИЯ СМИРНОВА: «Тридцать семь лет жизни я воровала свое счастье»
увлекавшаяся ими, да к тому же — талантливая актриса, Лидия Смирнова
была самой «долгосверкающей» звездой на нашем кинонебосклоне. Да, она
разбивала сердца известных, гениальных мужчин, но никто не знал, что
творилось с ее собственным сердцем. Об этом с беспощадной, шокирующей
откровенностью Лидия Смирнова рассказала в своей книге воспоминаний «Моя
любовь». Представляю вам наиболее интересные фрагменты из мемуаров
замечательной актрисы — о ее жизни, ее актерской судьбе, ее мужчинах.
«От меня все отказались. Если бы не тетя, я была бы беспризорной»
Оказывается, я родилась семимесячной, «в рубашке», и было это в городке
Мейзеленске под Казанью. Меня завертывали в вату и клали в печурку — в
русской печке есть такие углубления. По всем приметам, меня ждала
долгая, счастливая жизнь...
Мне не было и трех лет, когда произошла революция. Тетя рассказывала
мне, что мой отец был белый офицер в армии Колчака... Мама была сельской
учительницей. После меня у нее родился мальчик, мой братик.
Девятимесячный, он вывернулся из маминых рук, упал головой об пол, долго
кричал, а потом умер. У мамы началось буйное помешательство. Я была
совсем маленькой, но помню маму в белой смирительной рубашке с
завязанными рукавами, она бьется о спинку кровати и кричит... Довольно
скоро мама умерла...
родственникам — всюду отказ, отказ. Наконец я попала в Тобольск, в семью
его старшего брата. Тетя Маруся потом часто повторяла: «От тебя все
отказались, если бы не мы, ты была бы беспризорной»...
Утром на завтрак мне давали стакан чая, два куска сахара и два куска
хлеба с маслом. Если я хотела взять еще, тетка била меня по руке. Из
одежды у меня была черная бумазейная юбка и такой же свитер. Еще было
зеленое шерстяное платье, но его позволяли надевать только на Рождество и
Пасху... Не дай Бог мне было опоздать домой! Тетя тогда встречала меня
бранью и пощечинами. Она вообще со мной не церемонилась. Если вещи в
моем ящике лежали не в надлежащем порядке, она вытряхивала их на пол,
брала меня за шиворот и тыкала, как котенка, в эту кучу...
Впрочем, моим приемным родителям тоже было со мной нелегко. В раннем
детстве я перенесла туберкулез, росла нервным ребенком, была рассеянной,
невнимательной, часто била посуду. Уже школьницей я продолжала писать в
постель... Однажды тетка сказала мне: «Вот вырастешь, выйдешь замуж и
описаешь своего мужа»... И я все время думала, какой это будет дяденька,
как я с ним лягу спать и как я его описаю. Этот ужас я пронесла через
все свое детство...
Однажды тетя Маруся связала узелок с моими вещичками и сказала: «Уходи,
ты непослушная, я не могу с тобой справиться». И я... пошла по
квартирам... «Меня тетя выгнала из дома. Возьмете меня к себе жить?»
...Никто не взял. В конце концов я пошла к дворничихе, к ее косой дочке,
с которой мне почему-то не разрешали дружить. Она меня пустила к себе,
мы с ней залезли на кровать, высокую-высокую, с огромным количеством
подушек. Там было так хорошо, мягко...
...Лишь поздно вечером моя тетя дошла до дворничихи, опять взяла меня за
ухо и так привела домой... Сунула между ног мою голову, спустила
трусики и стала бить розгой — тоненьким прутиком... Хорошо помню: жжет,
как будто режут ножом... На утренней молитве после обязательного «Отче
наш» я попросила у Господа здоровья для дяди Пети, всех родных и друзей.
«А тетя Маруся пусть умрет», — вдруг выпалила я шепотом. Отомстила!
...И все же тетя много для меня сделала... Спасла от туберкулеза, дала
образование, какие-то незыблемые жизненные основы. Она всегда мне
говорила: «Если к тебе кто-то пришел, а у тебя ничего нет, ты должна его
угостить — хоть стаканом чая и куском хлеба... Все, что у тебя есть,
нужно делить пополам с человеком, который пришел к тебе в дом». Да, у
нее был трудный характер... но ведь и жизнь у нее была трудной...
Спасибо ей за все!
После школы я закончила промышленно-экономический техникум при Училище
имени Баумана... и с дипломом экономиста-статистика пошла работать в
Главное управление авиационной промышленности... В то время я любила
ходить в театр... Смотрела с жадностью, как ходят актрисы, как говорят,
как они одеты. Я просто завидовала тому, что они на сцене, а я — в
зале... Сижу, и никто меня не знает. А мне так хотелось прославиться!..
Хотелось, чтобы на меня смотрели, восхищались, чтобы мне аплодировали.
Поэтому я подала заявление в несколько заведений, где «учили на
актрису»: в Вахтанговское, Щепкинское, к Таирову, даже во ВГИК. И
представьте себе, меня всюду приняли.
Я выбрала школу Камерного театра под руководством Александра Таирова.
Потому, что... жила рядом... На экзамен пришла в длинном черном платье с
голой спиной — таком же, какое увидела в заграничном фильме. С одной
разницей: я сама его сшила из дешевенького сатина... Я читала «Ворону и
лисицу», танцевала танго, все время стараясь как можно чаще
поворачиваться к приемной комиссии спиной... Последним заданием мне дали
этюд: у меня болит голова, а мне звонит возлюбленный, приглашая в
театр... Сначала я жутко стонала, показывая, что моя голова
раскалывается от боли. Потом «слушала трубку» и спрашивала: «А в какой
театр? — И восклицала: — Ах, в Камерный! Ну конечно, пойду. Это же самый
лучший театр! Там такие великолепные актеры...» — И перечислила всю
приемную комиссию. Когда я закончила, Таиров, улыбаясь, сказал:
«Спасибо, девушка. Хотел бы пожелать вам, чтобы вы никогда не теряли
свою непосредственность». Мою грубую лесть Александр Яковлевич назвал
непосредственностью!
...Однажды, уже став артисткой театра, я съездила в Ленинград —
пробоваться на главную роль в фильме «Моя любовь». Кроме меня, испытание
держали 18 человек. Совершенно не надеялась на удачу, я беспечно
отправилась с Сергеем (журналист Добрушин, за которого Лидия Смирнова в
17 лет вышла замуж. — Ред.) и друзьями на байдарках на Урал. Лишь на
всякий случай сообщила киностудии адреса наших стоянок. И вдруг в одном
городке получаю телеграмму: «Вы утверждены на главную роль. Срочно
приезжайте». Мне хватило нескольких минут, чтобы собраться...
Буквально «с корабля на бал» я попадаю в роскошный номер гостиницы
«Европейская»; лучшая портниха шьет мне королевское платье, а композитор
Дунаевский — тот самый, любимый, легендарный, необычайно популярный —
хочет со мной познакомиться... Было от чего потерять голову.
Почему-то я ожидала увидеть гиганта, под стать его мощной музыке, а
вошел и стремительно сел за рояль человек небольшого роста, с тонким,
нервным лицом. Увлеченно и темпераментно заиграл песню «Друзья, шагайте в
ногу...».
— Ну, как вам? — спросил он у меня.
— Я... я не знаю... Мне кажется, здесь должна быть другая песня — вроде «Чтобы тело и душа были молоды».
— А мне нравится эта, — сказал Дунаевский весело и как-то внимательно на меня посмотрел..
...Когда фильм был закончен, он подарил мне экземпляр песни «Моя любовь»
с надписью: «Я ничего вам не дарю — я отдаю то, что принадлежит вам»...
А потом пошли письма и телеграммы... Каждый день... «Люблю тебя свято и
страстно, чисто и греховно, нежно и требовательно, ревниво и
доверчиво»... Я приходила к нему, стучала условным знаком — он открывал
дверь и говорил: «Пришло солнце!» Бежал в одну комнату, потом в другую:
«Пришло солнце!» Это было так романтично! И все было этому подчинено...
Однажды Дунаевский вдруг предложил мне стать его женой. Он все обдумал:
мы будем вместе жить, вместе работать над новой картиной. Я замерла. Мне
нравились наши чувства, наша любовь... Он был талантливым, умным,
богатым. Стать женой Дунаевского?.. Переехать в Ленинград? Но тогда
кончатся наши тайные свидания, ожидание встреч, письма, телеграммы,
цветы — эта дивная сказка! А как же Сергей?.. При всем своем легкомыслии
я понимала, что не могу его оставить. Короче, я испугалась, сказала:
«Пусть все остается по-прежнему».
Дунаевский уехал... И все — ни писем, ни телеграмм... Потом я вдруг
узнаю, что приехал, а мне не сообщил... Надеваю черную шляпку, вуалетку,
черный строгий костюм и направляюсь к нему... Прихожу в гостиницу,
стучу, он открывает мне дверь и не кричит: «Солнце пришло», а только:
«Здравствуйте».
— Здравствуй, я пришла.
— Пожалуйста, проходите.
— Я пришла, я!
— Садитесь, пожалуйста.
— Что, что? — ...Мне делается не по себе: — Что случилось?
— Как что случилось? Я вам предложил все... Вы отказались... Я вас просто больше не люблю...
— Так что же, мне уйти?
— Как вам угодно. Воля ваша
...Уже после войны я снялась в фильме «Новый дом». Дунаевский написал
музыку к нему... и у нас в связи с этим была встреча. Он в то время
руководил детским ансамблем в Доме железнодорожников. Я пришла в его
кабинет. Вижу: в кресле сидит красивая молодая женщина и по-американски
держит ноги на столе. Это была его неофициальная жена, в то время
балерина Театра оперетты... Впоследствии я узнала, что Дунаевский не
хотел уходить от первой жены и сына Жени. Тогда эта балерина родила
Максима, который сейчас стал популярным композитором... Но я забежала
наперед.
...Как-то на отдыхе в Майори (Центральная часть Юрмалы, в 24 км от Риги.
— Ред.) по дороге с пляжа я зашла в ресторанчик. Маленький оркестрик
заиграл «Мою любовь»... И вдруг кто-то меня берет за плечи. Поднимаю
голову — Исаак Иосифович: «Вы, конечно, думаете, что это они сами в вашу
честь сыграли? Нет, это я заказал». Сказал, мне почудилось, чуть
злорадно. Потом пригласил меня на свой последний сольный концерт в Риге:
«Я буду дирижировать для вас, как когда-то...»
...Это была летняя скромная площадка. Он дирижировал своим оркестром. Я
смотрела, вспоминала... Обратила внимание на то, что он плохо выглядел,
был бледный, уставший. После концерта пошла за кулисы, поблагодарила
его... Утром он улетел в Москву, а на следующий день его не стало...
(Исаак Дунаевский умер 25 июля 1955 года. По странной иронии судьбы в
этот же день 52 годами позже умерла и Лидия Смирнова. — Ред.)
«Сергея Прокофьева я совершенно возненавидела. Только потом поняла, что рядом со мной был гений»
...О войне я узнала в булочной. Услышала там это непривычное слово.
Прибежала домой, кричу: «Сергей, война!» Включили радио, и с этого
момента все как будто перевернулось... Приезжаю на «Мосфильм» — у меня
съемки. Вижу какой то штаб, какое-то собрание. И вот уже первая
бомбежка...
Мы сразу же начали снимать боевые киносборники. Одновременно я
готовилась к «Парню из нашего города» — эту картину задумали еще до
войны... Немцы бомбили «Мосфильм» беспрерывно — и киностудию
эвакуировали... В Алма-Ате нас разместили в гостинице «Советская». Здесь
жили рядовые актеры, а звезды — Пырьев, Эйзенштейн, Ладынина, Черкасов,
Пудовкин, Тиссе — в доме, который прозвали «лауреатником»...
Судьба меня столкнула в Алма-Ате с очень примечательными женщинами много
старше меня, принадлежавшими к московскому бомонду... Поэтесса
Кончаловская, жена Михалкова, очень забавно рассказывала нам, как она
реагирует на любовные похождения своего Сергея: прежде всего начинает
дружить со своими соперницами, а потом очень ловко их «изымает»... Зина
Свешникова — жена второго режиссера у Эйзенштейна — ...была когда-то
любовницей Маяковского и с пикантными подробностями вспоминала о своих с
ним отношениях... У Иры Лерр — опереточной актрисы — на наших глазах
протекал роман с Пудовкиным... А Вера Марецкая изо всех сил соблазняла
Председателя Совнаркома Казахстана — ни больше ни меньше. У нее что-то
не получалось, и мы каждый раз спрашивали: «Ну как, он отдался тебе или
нет?» Наконец Вера приходит и говорит: «Он мой». И рассказывает
подробно, как это случилось...
В гостинице рядом со мной жил Сергей Прокофьев со своей женой-итальянкой
и двумя сыновьями. Он все время сочинял музыку. Выдержать это было
нелегко. Он бесконечно отрабатывал две первые ноты. Я все ждала, когда
же родится третья, а он снова возвращался к первым двум. Я его
совершенно возненавидела... Только потом поняла, что рядом со мной был
гений. А сочинял он в то время знаменитую «Золушку».
Бывала я в номере, где жил Зощенко с актерами и режиссерами Барнетом,
Римой (Романом) Карменом и Люсей (Алексеем) Каплером. Зощенко нам гадал.
У него был «свой метод», он выспрашивал у той, которой гадал, ее тайны.
Такой серьезный, грустный... В красивого, всегда нетрезвого Барнета
были влюблены все женщины. У Римы Кармена в то время были личные
неурядицы. Сын Сталина, Вася, отбил у него жену. Рима... написал письмо
Сталину. Тот, разозлившись, дал приказ: жену Кармену вернуть, а Васю
отправить на фронт. А у Каплера был роман с дочерью Сталина —
Светланой... «Люся, — говорили ему, — ну куда ты лезешь?.. Подумай, чем
ты рискуешь?..» А он отвечал: «Я ее люблю. Я не могу ее бросить, пойду
на все». И он таки поплатился, столько лет сидел в лагерях!
«Рапопорт ногтями снимал мертвых гнид с моей головы и говорил мне... о своей любви»
..Алма-Атинская кинофабрика была крошечной студией с одним большим
павильоном и несколькими маленькими, поэтому работали в три смены. Зимой
в павильонах не топили. Когда мы с Колей Крючковым снимались ночью в
«Парне из нашего города», у нас изо рта шел пар. И мы мечтали о...
кипятке. Утром, после съемок, Коля выпивал стакан спирта, немножко играл
на гармошке, за что его нещадно ругала жена... ложился спать,
просыпался, выпивал стакан воды и делался пьяным. Опять они ссорились,
потом в ночь мы снова шли на смену... Кстати, за свою актерскую жизнь я
сыграла восемь жен Крючкова — таких разных женщин... одни его любили,
другие били. И всегда он был прекрасным, неповторимым партнером,
настоящим другом...
...За мной в Алма-Ате ухаживал Эрмлер (кинорежиссер и актер, четырежды
лауреат Сталинской премии. — Ред.). А мне больше нравился Рапопорт
(известный оператор-постановщик, бывший муж киноактрисы Зои Федоровой. —Ред.)... Он, так же как Эрмлер, был лауреатом Государственной премии, и
оба они получали лауреатские продуктовые пайки.
Советский российский кинорежиссёр, актёр, сценарист. Лауреат четырёх Сталинских премий
Как-то сидят Михоэлс, Марецкая. Стук в дверь, входит Эрмлер и приносит
фитилечек (света, естественно, не было) и чайничек небольшой, в котором
сварены два яйца: «Лидочка, вот вам свет и еда»... Михоэлс мне: «Вот
видите, какой он замечательный, как он вас любит, как заботится»... И
тут снова стук в дверь, прибегает Рапопорт и приносит все 50 яиц,
которые он получил в пайке. Поставил молча передо мной и убежал. «...Тот
будет тебе всю жизнь носить по два яйца всмятку, а этот отдаст все, что
у него есть», — сказала мне Марецкая.
А потом я заболела брюшным тифом... При этом заболевании обычно стригут
волосы, ибо от высокой температуры заводятся вши. Но студия попросила,
чтобы волосы мои не трогали, так как я уже начала сниматься в главной
роли, а делать замену дорого...
...У меня было три волны болезни... Но настал день, когда меня посадили и
сказали, что сейчас вымоют голову. Я взялась за волосы, а они остались у
меня в руках, и я увидела, что они покрыты гнидами. Уже после больницы,
чтобы спасти оставшиеся волосы... мы с Рапопортом ехали в горы,
находили полянку с пенечком, он на него садился, клал мою голову на
колени, мазал волосы керосином, а потом ногтями снимал мертвых гнид... И
с этими гнидами в руках говорил мне о своей любви... Он пек мне яблоки
на сухих листьях, учил меня ходить: мышцы были атрофированы... Он один
понимал, как я одинока и беззащитна: родные далеко, а муж погиб на
фронте... Владимир Рапопорт стал моим вторым мужем.
Советский кинооператор, режиссёр.
Заслуженный деятель искусств РСФСР
«Тридцать семь лет жизни я воровала свое счастье, скрывала свою любовь с Воиновым»
Симпатию к Константину Наумовичу Воинову (знаменитый актер, сценарист и
режиссер, создавший фильмы «Женитьба Бальзаминова», «Молодо-зелено»,
«Дача» и др. — Ред.) я почувствовала сразу же, на первой картине, на
«Жучке». Он был очень сильный, волевой художник — в искусстве. И
совершенно безвольный, беспомощный человек в личной жизни. Совершенно не
умел врать и не признавал ложь... Все, что угодно, только не вранье. И к
нашим отношениям он с самого начала отнесся очень серьезно. Я
относилась к нашей связи проще. Мне нравилось быть влюбленной:
становится интересно работать, появляется азарт, увлеченность.
Когда уже заканчивались съемки, Воинов стал говорить, что дальше так не
может продолжаться и он должен все открыть Николаевой (его жена. — Ред.)
и Рапопорту. Я, конечно, перепугалась, ведь Рапопорт был для меня и
мама, и папа, и бабушка, и дедушка, и муж. Бросать его я не
собиралась... Мы по-прежнему плодотворно работали с Воиновым. Я
чувствовала, как он раскрывает во мне меня, мои новые актерские
качества... И он был увлечен мной как актрисой, ему тоже интересно...
Постепенно я поняла, что не могу без него жить. И настала трагедия.
Он все рассказал Николаевой, требовал, чтобы и я рассказала Рапопорту. А
я все тянула. Он стал ревновать меня, а я его... Приезжала на такси к
дому, где они с женой жили... ставила два кирпича у окна их спальни и
подглядывала через створки занавески... Потом мы сняли комнату, и я
беспрерывно лгала... Я могла иметь Рапопорта мужем, а Воинова
любовником, другом, соратником, творцом... Но Константин Наумович был
категорически против такого положения. Выпив для храбрости, он приехал к
Рапопорту, сказал, что любит меня и требует какого-то решения... «Все
мы хорошие люди, и всем плохо!» — повторял он... В то время Рапопорт
заболел. Врачи сказали, что у него язва желудка, сделали операцию —
оказалось, рак. Я окончательно поняла, что не могу его бросить...
«ушли в глубокое подполье»... Получалось так: я живу с человеком,
которого жалею, но не люблю, и с человеком, которого люблю, но не могу
пожалеть, проявить все женские качества жены, хозяйки, подруги. И все
силы я тратила на то, чтобы облегчить Рапопорту страдания. Великолепный
хирург профессор Андросов сделал ему операцию и сказал: «Я надеюсь,
два-три года он протянет».
А Воинов в это время берет чемодан, укладывает вещи, плачет вместе с
женой и дочкой, а затем с чемоданом приходит в какую-то замызганную
чужую комнату в коммунальной квартире. Я ходила в эту комнату...
готовила обеды, потом уходила обратно. Он скандалил, не отпускал меня,
называл предательницей. Однажды под Новый год я прибежала к нему с
вкусной едой. Он уже изрядно пьян... Подвожу часы, и мы встречаем Новый
год за два часа до его начала. Потом опрометью бегу назад... к
Рапопорту... Снова готовлю какие-то вкусные вещи, стараюсь улыбаться, у
меня это плохо получается...
...Рапопорт прожил после операции 13 лет... Все вокруг кричали, что он
ангел, святой... а вот Смирнова сволочь, дрянь... она его мучает... Но
он, наверное, тоже ничего не мог с собой сделать...
С Воиновым мы были связаны 37 лет!.. Столько лет я воровала свое
счастье, не была открытой в своих чувствах, скрывала и подавляла свою
любовь! Никто никогда не разобрался, не подумал о том, каково было
мне!.. Без него (умер в 1995 году; Смирновой было уже 80. — Ред.) я
осиротела...
...Воинов снимал по своему сценарию «Дачу»... Потрясающе сыграли
Гурченко, Шагалова, Евстигнеев, Папанов, Лучко... В этом фильме море
юмора — тонкого, по-настоящему смешного... Но вот «Дача» вышла на экран,
проходит какое-то время, и появляется огромная разносная статья — то ли
в «Литературке», то ли в «Культуре». Внизу подпись: Сергей Михалков.
Видимо, партия дала очередную установку — ругать комедии.
...Во время войны, когда Наташа Кончаловская, жена Михалкова, была с
Андроном в Алма-Ате, как-то он приезжал к ним. Прямо с фронта... Приехал
в одной гимнастерке, а было уже холодно. Он длинный, такого же роста,
как мой муж Сергей, а я взяла с собой в эвакуацию Сережино пальто,
которое купила на свой первый гонорар за «Мою любовь». На пальто можно
было тогда выменять немало продуктов, но я отдала его Михалкову... Много
лет спустя, я снималась в его картине «У них есть Родина», за что
получила Государственную премию...
..Когда мы с Рапопортом жили в Ленинграде, Михалков у нас
останавливался. Однажды под Новый год приехал очень взволнованный:
послал Сталину свои басни и ждал ответа. Когда-то и Константин Симонов
послал в Кремль свой сборник «С тобой и без тебя», который он посвятил
Валентине Серовой. Сталин наложил резолюцию: «Напечатать два экземпляра.
Один — ей, другой — ему»... Конечно, Сталина боялись. И вот уже первое
января, второе, третье... никакого ответа. Наконец телеграмма —
прекрасная похвала, Сталин принял его басни — и Михалков стал
Михалковым.
Рапопорт дружил с Наташей Кончаловской, у него были все ее очень
талантливые книжки в стихах. На одной из них она написала: «Моему
любимому другу, моему любимому человеку». И Михалков шутил со мной: «Они
дружат, давай и мы тоже с тобой будем дружить. Отомстим им!»
...Словом, Михалков, всю жизнь считался моим хорошим приятелем, даже
другом. И вдруг я читаю эту статью, в которой он ругает все комедии,
вышедшие на экран в последнее время, и в том числе «Дачу»... А тогда
ведь придавали большое значение прессе... Изругал тебя орган ЦК — другие
газеты подхватят, и тебя затопчут. Или наоборот: если кого похвалили,
где надо, то начнут хвалить все... Главное — что сказал ЦК...
Я звоню Михалкову:
— Сережа, здорово. Как живешь?
Он радостно отвечает:
— А как ты живешь, подруга моя дорогая?
— Я сделала новую картину, хотела бы, чтобы ты ее посмотрел.
— Какую картину?
— «Дача». Очень смешная история, я там играю главную роль.
— Хорошо, давай посмотрим.
— Ты эту картину не видел?
— Да мне некогда. Какие там картины...
— Так, значит, ты не видел «Дачу»?
— Нет, не видел.
— Не видел? Ах ты, сволочь!!!
Это было самое ласковое слово. Из меня, как из извергающегося вулкана, хлынула брань.
— Да подожди ты, меня просили подписать, — говорит он, — я и подписал. Мне-то что?
— Тебе-то что?! А судьба 70 человек тебя не касается?! — И бросила трубку.
Проходит два дня, иду в театр, а Михалков... как раз выходит из
подъезда, его ждет машина. Я снова к нему, разгневанная. Он спрашивает:
«Ну и что же ты хочешь?..» — и отводит меня от машины, чтобы шофер не
слышал. Я говорю:
— Признайся публично, что ты не видел этой картины!
— Нет, это невозможно! Хочешь... я попрошу кого-нибудь написать хвалебную рецензию.
— Кто же после того, как ты разругал, решится хвалить?..
Все это так и повисло в воздухе... И тогда Михалков показался мне плохим
человеком, а до этого времени я думала, что он хороший...
«Симонов изо всех сил старался вылечить свою жену от алкоголизма, но ничего не смог сделать»
Кстати, Константина Симонова я знала еще тогда, когда он, собственно, не
был Симоновым. А познакомились мы с ним в трамвае... Стою в вагоне,
держусь за ручку. Вдруг мелькнуло лицо, которое обратило на себя
внимание. Я еще раз посмотрела: человек вытягивает шею и тоже смотрит на
меня. Я вышла у Петровских ворот — он соскочил с трамвая, догоняет и
говорит: «Здравствуйте». Он меня узнал: мой первый фильм уже шел в
кинотеатрах. Мы немного прошлись. Назвал свою фамилию, сунул свой
телефон и спросил мой... Он уже печатался, но я его не читала и ничего
не знала о нем... Позже я подружилась с его женой Валей Серовой, бывала у
нее в гостях, была свидетелем того, как она пристрастилась к выпивке.
Костя очень страдал, пытался ее лечить.
Помню, как мы летели с Валей с каких-то концертов. Во время полета
разговаривали с летчиками. Они уважали Серову, знали, что ее первый муж
был их коллегой (летчик-испытатель Анатолий Серов, герой гражданской
войны в Испании, трагически погиб, испытывая новый самолет. — Ред.), и
даже дали ей на несколько минут руль управления... До Москвы была одна
посадка, мы пошли обедать. Валя выпила рюмку чего-то, водки, наверное, и
очень быстро захмелела. Когда мы шли обратно в самолет, мне пришлось ее
поддерживать. Я забеспокоилась: нам еще лететь полтора часа, а вдруг
она не придет в себя? В самолете она легла и заснула...
Приземляемся. Она была уже в форме. Когда мы вышли из самолета, Костя
встречал нас с цветами. Я еще из окошка увидела: он стоит в белых, очень
красивых брюках, стройный такой... Первое, что он у меня спросил: «Что,
Валя пила?» — «Нет». Он посмотрел мне в глаза и сказал: «Это неправда».
Он знал малейшие нюансы ее поведения.
...Валя была необыкновенно добрым человеком. Ее очень любили, у нее было
много друзей, всегда полон дом гостей: она угощала, и люди,
пристрастные к выпивке, находились там постоянно...
Когда Герасимов, Симонов и Рапопорт возвращались из Китая в Москву, мы
их встречали втроем — Тамара Макарова, Валя Серова и я. Поезд немного
опаздывал. Мы волновались: давно не видели своих мужей. В то время Валя
была беременна. Позже мне Рапопорт рассказал, как Костя восхищенно
говорил: «Какое счастье, когда тебя встречает беременная жена!» Симонов
развивал эту тему особого мужского ощущения. И все повторял: «Я еду, а
меня ждет моя жена! Она беременна».
...Что Костя любил Валю, я знала не только потому, что он посвятил ей
свою лучшую лирику. Он был способен любить. Но не выдержал, ничего не
смог сделать (Серова спивалась. — Ред.) Они разошлись..
«Мой завтрак с Политбюро закончился бесславно. Даже лососину не попробовала»
...Я много занималась партийной, общественной работой. Даже стала
заправским оратором... Началось это, наверное, тогда, когда я выступала
перед Сталиным в Кремле.
Застолье, большой прием. Были передовики производства, стахановцы и сам
Стаханов, а от кинематографистов пригласили Эйзенштейна, Тиссе и меня —
как начинающую... Все уставились на Сталина — что он делает, как он
смотрит. Я обратила внимание на то, как накрыты столы. Черная икра
лежала в вазочках для варенья — стеклянных, на длинных ножках. Сидящая
напротив меня «сельскохозяйственная героиня» взяла две ложки икры,
положила их в чай и спокойненько его пила. Никогда в жизни, наверное, не
видела она этой икры...
спрашиваю Эйзенштейна. «Скажи самое главное: и жизнь хороша, и жить
хорошо», — ответил он... Когда меня вызвали, сердце ушло в пятки...
Пришла на трибуну — и оказалась совсем недалеко от Сталина... Я говорила
о том, что дала советская власть мне, сироте, с малых лет оставшейся
без родителей... Уже не вижу Сталина, ничего не вижу, а остановиться не
могу. Слава Богу, вспомнила совет Сергея Михайловича. «И жизнь хороша, и
жить хорошо!» — произнесла я с пафосом, подняв руку кверху, и ушла. «А
говорила, выступать не умеешь», — сказал мне Эйзенштейн...
...Когда в очередной раз закрывали наш Театр киноактера, я познакомилась
с Екатериной Фурцевой. Она тогда была первым секретарем московского
горкома партии, и я к ней пришла на прием... Помню ее большой кабинет,
большой стол. Жестом пригласила меня сесть, а сама продолжала говорить
по телефону. Громко, резко, грозно кого-то отчитывала... а я незаметно
ее разглядывала: красивая, прекрасно одетая, сережки в ушах, ухоженные
руки...
Когда мы подружились с Фурцевой, я могла ей позвонить и сказать: «У меня
новая картина вышла». — «Присылайте». Пару раз мы смотрели мои фильмы
вместе в ее просмотровом зале. Она садилась на диван, подбирала под себя
ноги. Нам приносили чай с бутербродами...
...Екатерина Алексеевна любила выпить. Со временем это становилось все
заметней... Помню, я встретила Фурцеву в Нью-Йорке, в веселой компании
на 56-м этаже какого-то клуба. Она хохотала, была пьяной, но очень
нравилась американцам. Они так хорошо о ней говорили: раскованная,
веселая, умная... Потом я как-то встретила ее с мужем в Праге, в
универмаге. Она очень естественно и просто представила нас друг другу.
Тогда это было редкостью. Фурцева, несмотря на то, что была членом
Политбюро и министром, была чуть ли не единственной из официальных
руководителей, до сердца которой можно было достучаться...
...Когда в 1967 году мы снимали в Вологде картину «Дядюшкин сон», меня
вдруг срочно потребовали в Москву на какое-то очень важное совещание... С
поезда — сразу в Колонный зал. Просят пройти за кулисы, прямо в
президиум. На сцене за длинным столом все Политбюро... В перерыве оно
уходит, я тоже выхожу. Какие-то молодые люди в черных костюмах говорят:
«Вам сюда».
Вхожу... Большой стол, красивые украинки-официантки кормят наших
руководителей... Первое, что вижу, — лососину... Ну, думаю, сейчас
попробую... Стоит тишина. Лишь Подгорный уронил: «Очень вкусные сырки». И
кладет мне на тарелку сырок. Молча, опустив голову, ест Косыгин,
тяжелый взгляд бросает на меня Суслов. Весело жует Брежнев.
Как мне проявиться, думаю я и говорю: «Я сейчас приехала из Вологды, там
мороз ужасный — 33 градуса. Мы, актеры, замерзаем на съемках... Лошадям
даже попоны надевают, их жалеют, а нас — нет». Никто и ухом не повел,
но я продолжаю... Вдруг Брежнев меня перебивает: «Из Вологды, говорите?
Там рядом наш Череповецкий комбинат знаменитый, там Ильин первый
секретарь. Передайте ему привет!»... И все начинают обсуждать этот завод
и проблемы черной металлургии. Я хотела сказать про кино, про съемки,
про актеров. Хотела понравиться. Но никто меня уже не слушал. Так
бесславно закончился мой завтрак с Политбюро. Даже лососину не
попробовала!
«Я слушала Шостаковича и чувствовала себя абсолютной дурой»
...Как-то Фридрих Маркович Эрмлер, который очень любил Дмитрия
Дмитриевича Шостаковича, пригласил меня к нему в гости... Было нелегкое
время, мало продуктов... Когда мы пришли, на столе стояла ваза с сушками
и больше ничего. Я была уже знакома с Шостаковичем... знала, что он —
гений, хотя его музыка для меня в то время была трудна. И вот мы у него в
доме, и Дмитрий Дмитриевич будет играть новую сюиту... Очень
взволнованный, он садится за рояль. Сидит так, что я вижу его лицо.
Начинает играть.
Полились какие-то непонятные для меня звуки. Я испуганно посмотрела на
всех: каждый слушал, закрыв глаза. Было видно, что они вслушиваются в
звуки, что музыка приносит им наслаждение. Я же чувствовала себя
абсолютной дурой. Мне казалось, что и я могу сочинить то, что он играет.
Но я тоже закрывала глаза, видя, как все переживают, а сама чувствовала
себя все хуже и хуже от собственного несовершенства... Когда все это
закончилось, я сидела такая подавленная, а у Шостаковича на глазах
слезы. Он плачет. Все его целуют, он взволнован невероятно. Гений
исполнил свое сочинение. Я молчала, пытаясь изобразить на лице восторг.
Кажется, получилось...
Я рассказывала эту историю друзьям-актерам и всегда наблюдала разную
реакцию. Вообще, взаимоотношения в нашей актерской среде — вещь очень
непростая. Поэтому я очень ценю каждое проявление доброжелательности,
особенно если оно исходит от братьев по искусству.
тридцати звонков, и среди них Нонна Мордюкова... «Ну, ты сука! Ах,
какая же ты сука! Да! Ты настоящая сука!» — повторяла она. В устах Нонны
это звучало как искренняя похвала.
Вот Пугачева может рассказывать о своих отрицательных поступках ярко и
вполне искренне, а популярность ее от этого только растет. Я тоже
рассказываю друзьям истории, отнюдь меня не украшающие, причем с таким
удовольствием, будто о подвигах повествую... Мне вообще нравится над
собой смеяться, чуть-чуть иронизировать. Лучше это сделаю я, чем кто-то
другой.
...Вспоминаю, как когда-то мы летели в роскошном самолете из Афганистана
в Ливан. Я такой внутренней отделки никогда не видела. Возвращается из
туалета Клара Лучко, слегка обалдевшая: «Слушай, там такое творится — с
ума сойти можно! Все перламутровое, розовое, крахмальные салфетки
разного цвета, разных размеров, кресло вертится... Там такие кремы,
такие лосьоны! Беги туда, наши кремы выброси, а их положи». Я пошла,
села... С трудом разбираю: дневной лосьон, ночной крем... Бутылки такие
красивые. Выбрасываю наши кремы в туалет, освобождаю две баночки, беру
бутылку с лосьоном, нажимаю... И вдруг все содержимое брызнуло фонтаном в
потолок, на меня, на костюм, на зеркало, на салфетки! Какой ужас!..
И в страшном сне мне не могло присниться, что я буду драить туалет на
международных авиалиниях!.. Я стала этими салфетками все очищать: лицо,
зеркало, костюм. Сижу в туалете десять минут, 20, 30, 40. Ко мне уже
стучатся. Не вышла, пока не навела порядок. «Господи, ну наконец-то, —
облегченно вздохнула Лучко. — Я решила, ты там душ принимаешь и мажешься
всеми этими кремами». Я рассказала все, что случилось. Она умирала от
смеха... Кинозвезда Советского Союза ворует в самолете лосьоны!..
«Не хочу умирать»
...В детстве, когда тетя Маруся объявила, что она мне не мама, а тетя, я
так жалела себя, ощущала свое сиротство. Зато потом у меня по жизни
сложилось амплуа женщины, которая умеет за себя постоять. Но на самом
деле я из тех собак, которые лают, а хвост поджимают: не могу себя
защитить...
...Я столько матерей сыграла, а в жизни не пришлось испытать чувство
материнства (аборт, который актриса сделала из-за съемок в картине «Моя
любовь», лишил ее возможности родить ребенка. — Ред.)... Иногда я
мысленно разговариваю с моими несуществующими детьми, остерегаю их от
ошибок...
медленно ходить, не стало уверенности в ногах... Характер явно портится.
Появилось чувство обиды, раздражения... Раньше со мной было весело, ко
мне тянулись люди. Неужели теперь их удел тоскливо меня терпеть? И я
снова хочу нравиться, стараюсь преодолеть боль в суставах, скрыть свои
огорчения... Идет борьба за жизнь... Мне сейчас кажется, что я столько
не дочитала, столько не узнала при всей моей жадности к жизни. У меня
какой-то страх: не хочу умирать.
но пока ко мне будут ходить дети, потом внуки, потом правнуки, я буду с
вами, а когда перестанут ходить, вот тогда я действительно умру»...
Каждому человеку в глубине души хочется, чтобы его помнили. Может,
радость моей профессии в том, что картины... «мой прах переживут»...
Может быть, останутся моя Дуська или Жучка, Москалева или Варя,
Шурочка... Или вот эта книга...