Рожденные воевать и править

Нередко задаешься вопросом - каким образом сочетались в русской, к примеру, аристократии столь разнонаправленные порывы? Каким образом сегодняшний герой, спасающий страну от внешнего врага, завтра обращается смутьяном и заговорщиком, расшатывающим ее же основания?
Каким образом героические и подвижнические труды на благо своего владения или государства в целом завтра сменяются участием в разорительной междоусобице? И всё это как будто без перехода, нередко между другими, весьма достойными делами.
Явление это - не только русское. Все древние и средневековые общества - с неизбежными отличиями - порождали один и тот же тип людей, породу воинов, рожденных сражаться и править. Зародившись в глубинах варварства, когда единственным его назначением было убивать врагов на войне и в разбойничьем набеге, за тысячелетия истории воинский слой окреп, обратился наследственной знатью, а появлением государства обрел новый смысл.
Ибо тем, кто защищал государство, дарована была - справедливо ли, нет ли, - власть в нем, власть над землями и народами. Власть, ограниченная лишь первым среди тех же равных - царем, королем, великим князем. С этого времени молодого «воина» сызмальства учили уже и управлять людьми - далеко не только в военном походе.
Воинская знать не могла быть закрытой кастой (и не была таковой на самом деле даже в Индии с ее кастовым строем). Она регулярно обновлялась, принимая в себя новых людей - в основном на нижайшие слои, но нередко и в число аристократов, «мужей совета». Так произошло, например, с русским боярством после монгольского нашествия, литовских завоеваний и собирания земель Москвой.
Очень немногие аристократические роды (что говорить о мелких служилых!), кроме правящих Рюриковичей, достоверно выводили свои родословия из киевской эпохи. Однако аристократия действительно воспроизводила и выращивала себя, свои идеалы и жизненные принципы. Новые люди включались в старую знать, через браки и общение в рамках одних общественных структур перенимали ее наследие. Становились ею.
А взгляды этих людей на мир сильно отличались от привычных наших представлений о «государственном человеке», да и от наших обыденных. Читая средневековые источники из любой части Европы, подмечаешь интересную черту - знатные люди той эпохи не служили абстракциям, не мыслили ими. Такие понятия, как «народ» или «государство» в нашем нынешнем понимании, были им глубоко чужды - разве что они могли апеллировать к «общему благу» при необходимости в чём-то убедить народную массу.
Весь мир виделся им через призму исключительно личных отношений. Они служили конкретному, осязаемому, видимому и знакомому (более или менее хорошо) государю. Они были преданны тем, с кем находились в дружеских (не всегда прочных) и родственных (увы, тоже) отношениях. Наконец - они служили Богу. И видели в Нем такого же Государя, пусть неизмеримо высокого и далекого, но тоже доступного для понимания, для просьб о помощи в делах, для личной присяги на верность и взаимных обязательств.
И даже «земля» - не была исключением из этой системы личностного восприятия мира. Бессмысленно прилагать к «земле Русской» из средневековых памятников или «милой Франции» с другого конца Европы современные категории «национального» или «патриотического». На Руси с ее молодой государственностью, конечно, существовало острое осознание ценности силы и независимости государства как таковой -сродни древнегреческому или римскому.
Однако для аристократа в любой точке средневекового мира важнее было другое. «Земля» - это родовой дом, это вместилище сородичей в самом широком смысле слова, людей своего «языка», которые доверили тебе эту «землю» в обмен на заступничество и водительство.
А вследствие этого «земля» -это ещё и владение, родовая собственность, которую следует защищать и которой следует править. Так было во всех слоях знати, но прежде всего у сливок ее, высших аристократов, суверенных владетелях на своих «землях» - удельных князей Руси, герцогов и графов на Западе.
И именно этот слой - лучшие из лучших - испытали настоящую и поистине личную катастрофу с образованием централизованных государств. Русь, конечно, не была исключением. Более того, ситуация в Московском государстве, с его стремлением воспринять византийское самодержавие, оказалась серьезнее, чем где-либо еще. Бывшие князья-суверены оказались встроены в систему цельной, не оставившей им ни малейших суверенных прав монархии.
Они отныне должны были служить ей, а править лишь тем, что она им даст за службу. Что даст им - один из их же родни, по стечению обстоятельств поднявшийся надо всеми. Мало того - отнявший у этих всех то, что им принадлежало по праву. А их не учили служить. Это они учили других служить себе.
Даже последний удельный князек в своём уделе был «первым после Бога». Да, над ним был великий князь - но он сам мог занять место великого при большой удаче в первой же замятне - или, по крайней мере, обеспечить независимость своим потомкам. В дарованном московским государем поместье и даже в «собственной» вотчине быть столь полновластным хозяином уже не получалось - сами условия их существования были иные, чем у древних уделов.
Государь, правда, по мановению руки мог создать новые «уделы», если того требовали его или зародившиеся государственные интересы. Вот и получалось, что вчерашние купцы Строгановы - большие хозяева на своих огромных, компактно расположенных на задворках государства землях, чем любые родовитые князья в центральных областях России, - например, Шуйские. А если учесть ещё, что земли, а то и вся жизнь могли пойти прахом от какого-то государева «эксперимента» вроде опричнины...
Выносимо ли было это всё для вчерашних хозяев Руси? Следует скорее удивляться тому, сколь мало было прямых вооружённых мятежей на Руси XVI века, и тому, что не было ни единой внутренней войны (в отличие от той же Франции и многих других стран). Разве что учиненный самим Иваном Грозным разор северных областей.
Но рано или поздно уверенность высшей аристократии в том, что каждый из ее среды имеет право на власть не меньшее, чем московский Рюрикович, должна была взорваться смутой. И взорвалась... хотя амбиции князей были, конечно, не единственным, да и не главным ингредиентом горючей смеси.
Но единое государство уже сложилось - и всякий раз, когда знать получала возможность распорядиться его судьбой, будь то через прямое насилие или по слабости государевой власти, перед ней оказывалось два пути. Первый - повернуть время вспять, разодрать государство на удельные, а там, как знать, и новые великие княжения. Второй - установить совместное управление тем, что есть, единой землей.
Русская знать всегда предпочитала второй путь, хотя он и оборачивался раз за разом беспощадной войной честолюбий. Наверное, сознание величия и силы новой огромной «земли» -обеспечивающей силу и величие тех, кто ею правит, увеличивающей их цену - довлело над умами даже самых низких честолюбцев времён Смуты. Тем более умами их несравненно более великих предшественников и предков в XVI веке.
Ни один опыт боярского правления в Московской Руси как будто не кончился добром. Но задумаемся - а мог ли кончиться? Могла ли выжить на Руси устойчивая аристократическая система власти? Не праздный вопрос. Ведь история знает примеры не только шестисотлетней аристократической Спарты или почти тысячелетней патрицианской Венеции.
В русском Новгороде, в огромной и богатой державе Русского Севера, аристократический строй просуществовал, сквозь взлёты и падения, почти три с половиной века. Это дольше, чем время жизни единой Московской Руси до Смуты, гораздо дольше, чем малоудачный опыт земской монархии после неё. Дольше, чем история созданной трудами Петра Империи.
Но всё это не отменяет описанного выше негатива. Как видно, дело было не в политическом строе самом по себе, а в качестве людей, встающих у руля власти. Не стоит искать идеальный политический строй. Таковым не была ни абсолютная монархия, ни аристократическое правление. Эффективность любой общественной и политической системы зависит не в последнюю, если не в первую очередь от тех, кто ее осуществляет. Достаточно сравнить результаты самодержавных правлений, скажем, Ивана Грозного и Петра I.
И всё-таки остаётся единственное бесспорное преимущество любого средневекового аристократа перед любым чиновником абсолютистской державы или современным «демократическим» политиком. Люди той породы действительно знали, как управлять государством, как вести людей в делах войны и мира. Их этому учили сызмальства. Они рождались для этого.
Цитируется по: Алексеев С.В. Бремя лучших: от аристократии к элите.
Иллюстрация: Пётр Васин. Новгородский посадник в бою (XIV-XV вв.).