Я думал, что сердце из камня,

Памяти Анненского

К таким нежданным и певучим бредням

     
Зовя с собой умы людей,

Был Иннокентий Анненский последним

     
Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,

     
Входил в высокий кабинет,

Где ждал меня спокойный и учтивый,

     
Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,

     
Как бы случайно уроня,

Он вбрасывал в пространства безымянных

     
Мечтаний – слабого меня.

О, в сумрак отступающие вещи

     
И еле слышные духи,

И этот голос, нежный и зловещий,

     
Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,

     
Звенела медь и шла гроза,

А там, над шкафом, профиль Эврипида

     
Слепил горящие глаза.

…Скамью я знаю в парке; мне сказали,

     
Что он любил сидеть на ней,

Задумчиво смотря, как сини дали

     
В червонном золоте аллей.

Там вечером и страшно и красиво,

     
В тумане светит мрамор плит,

И женщина, как серна боязлива,

     
Во тьме к прохожему спешит.

Она глядит, она поёт и плачет,

     
И снова плачет и поёт,

Не понимая, что всё это значит,

     
Но только чувствуя – не тот.

Журчит вода, протачивая шлюзы,

     
Сырой травою пахнет мгла,

И жалок голос одинокой музы,

     
Последней – Царского Села.

  Гумилев   Н.