5.

Яков лежал в лесу и спал. Он сжимал в руке палку, которую подобрал по
дороге, готовый защищаться от людей и зверей. Долгие ночи он бодрствовал.
Сегодня осенний день выдался, слава Богу, теплый. Солнце просвечивало сквозь
вершины сосен. Яков был погружен в тяжелый сон челопека, который все
потерял, которому не на что надеяться. Каждый раз, просыпаясь, он
недоумевал: зачем я бежал? Куда? Но усталость брала свое. Во сне он снова
был на горе, и Ванда приносила ему еду. Он стоял на краю обрыва и видел ее,
идущую по долине, разодетую, словно королева в пурпурную парчу, с короной на
голове. Молочные кувшины были из золота. Каким это образом? -- спросил он
ее. -- Когда она успела стать королевой Польши, и где ее свита? И почему она
ходит пешком, и зачем ей золотые кувшины? Наверное, ему это снится... Он
проснулся. Лес оглашали птичьи голоса. Якова томил голод, но вскоре он снова
заснул. Сегодня ее похороныСегодня ее закопают! -- пронеслось в его мозгу.
Наверное ее
похоронят на собачьем кладбище... Боль была слишком велика, чтобы
продолжать думать. Он снова впал в сон, как в опьянение. Отец небесный! Не
хочу я больше жить! -- бормотал он, -- Приведи меня к ней!...
... И вот он с ней. Но на этот раз она -- и Ванда, и, в то же время,
Сарра. Сарра-Ванда -- так он ее называет. Снова все необычно. И как ни
удивительно, но Юзефов и деревня в горах -- это одно и то же. С ним Ванда.
Он сидит в библиотеке зятя, а она принесла ему субботних плодов. Значит, вся
эта история с резней и рабством -- сон. И он принимается рассказывать
Сарре-Ванде свой сон, но ее лицо делается мертвенно бледным и глаза --
грустными.
-- Нет, Яков, это не сон...
Как только она это произнесла, он уже знал, что она мертва. На него
дохнуло могильным холодом.
-- Что мне теперь делать?
-- Не бойся, Яков...
-- Куда мне идти?
-- Возьми нашего ребенка и уходи с ним.
-- Куда?
-- На другую сторону Вислы.
-- Хочу быть с тобой!
-- Еще не время...
-- Где ты?
Она улыбалась проясненной улыбкой и не отвечала. Он начал пробуждаться,
и образ ее некоторое время стоял перед ним, светлый, обрамленный стволами,
-- словно картина. Он протянул к ней руки, и она исчезла. Да, это она, она!
Я видел ее наяву! -- мелькнуло у него в голове. Он помнил ее слова. Но как
он может взять с собой новорожденного младенца, когда его преследуют злодеи?
И как это возможно в это время года перейти Вислу?
Он снова заснул, и когда проснулся, солнце уже прорвалось красноватым
светом сквозь скопище туч. Над вершинами сосен зажглось небесное пламя. Яков
вспомнил, что сегодня еще не молился. Но он ведь только что похоронил жену.
Он не помнил, положено ли ему по закону сотворить вечернюю молитву. Он был
голоден и стал шарить в траве. Здесь росли какие-то ягоды. Он отрывал их и
ел. Терн и колючки колола руки. Он набил живот, но остался голодным.
Настал вечер. Лес наполнился голосами-шорохами, писками, бормотанием.
Какая-то птица непрестанно издавала звуки, похожие на безумный смех. Другая
повторяла одно и то же, словно пророк, не то предсказывая, не то
предупреждая. На востоке появилась луна. Выпала роса, будто просеянная
сквозь небесное решето. Мох испускал теплое благоухание, опьяняющее, как
вино. У Якова болела голова. Он искал тропинку, выход, но тщетно. Со всех
сторон обступили его кусты и деревья. На мгновение ему показалось, что
неподалеку кто-то стоит. Яков, было, заговорил, но видение исчезло. Затем он
услышал, как поблизости переговариваются. Что же это? Я уже в руках у бесов?
-- подумал он, стал молиться и, уповая на Бога, продолжал путь.
Он чуть было не увяз в болоте, еле из него выбрался. Шишки падали,
словно их швыряли невидимые руки. Он скользил по ворохам игл, лежащих здесь
с прошлого года, а быть может -- накопленных за десятилетия. Невозможно было
представить себе, что здесь, в дремучем лесу, за каждой травинкой, за каждым
червячком, за каждой птичкой наблюдает провидение. И хотя каждое живое
создание издавало свой звук, весь лес говорил одним голосом. Яков устал и
опустился под деревом на мшистую подушку. Силы его иссякли, и земля, на
которой он сидел, сделалась ему дорогой и близкой. Могила -- это постель --
промелькнула у него мысль, -- мягчайшая постель... Знай это человек, он бы
так не страшился.
6.
Яков шел песчаными холмами, и луна следовала за ним. Песок ложился
складками, как в пустыне. Там и сам он отсвечивал Еслизной мела. Чем ниже
Яков спускался, тем шире становилась река. Она простиралась огромным
зеркалом. Вначале Яков сам не зная, зачем он идет к ней, но потом
почувствовал жажду. Ведь он со вчерашнего дня глотка воды не имел во рту.
Подойдя к краю берега, он наклонился и пригоршнями зачерпнул воды. Ему
вспомнилось место в Библии о судьях, где рассказывается про Гидеона.
Некоторое время он сидел, отдыхая. Дул прохладный ветерок. Сетчатые тени
ложились на поверхность воды, словно невидимый рыбак ловил невидимую рыбу.
Звезды с неба падали в реку. Где-то далеко зажглись огоньки. Яков ни о чем
не думал, -- мысли сами проносились в его голове. Его снова стало клонить ко
сну. Однако, что-то заставило его стряхнуть с себя дремоту. Он превозмог
усталость и поднялся. Взобравшись на груду камней, огляделся вокруг. Вдалеке
увидел что-то похожее то ли на судно, то ли на баржу, то ли на водяную
мельницу. Он пошел туда. Чем дольше он шел, тем яснее вырисовывалось
очертание того, что оказалось не судном и не мельницей, а паромом,
прикрепленным канатами к столбам. Яков увидел также сторожку и собачью
конуру. Когда он стал приближаться, ему навстречу выскочил пес и залился
лаем. Из сторожки вышел маленький человечек, чернявый, похожий на цыгана,
босой, полуголый, в штанах, закатанных до колен. Волосы у него были длинные
и курчавые. Зычным голосом он накричал на собаку и стал знаками подзывать
Якова. Когда Яков подошел, он сказал:
-- Ночью паром на причале.
-- А куда он везет?
-- Как это, куда? К противоположному берегу.
-- Там есть город?
-- Есть. Неподалеку.
-- Как он называется?
Человек назвал город.
Яков молчал покуда тот не спросил его.
-- Ты еврей?
-- Да, еврей.
-- Где твои вещи?
-- У меня нет вещей.
-- Небось нищий? Где твоя сума?
-- У меня ничего нет кроме этой палки...
-- Что ж, бывает. Я на своем веку видел всякое. У одних есть слишком
много, у других -- ни шиша. Что случилось? Тебя ограбил разбойник?
-- Я не боюсь никакого разбойника, -- ответил Яков, сам удивляясь своим
словам.
-- Да чего уж нашему брату бояться? -- Кроме драных штанов ничего у
тебя не возьмешь. Все же я должен держать пса и даже копье. Есть молодчики,
готовые перерезать веревку и увести паром. Хотя, куда убежишь с паромом?
Намедни тут у одной бабы гусь сиганул в воду, а она собралась было за ним.
Двое мужчин еле удержали ее. Гуся мы после выловили. Спрашиваю тетку:
плавать-то ты умеешь? А она: -- нет! -- Что ж ты, говорю, в воду лезла? -- А
гусь-то мой! -- отвечает... Откуда путь держишь?
-- Из Юзефова.
-- Где это, Юзефов? Небось далеко отсюда?
-- Да...
-- Ездят туда, сюда... Даже королям на месте не сидится. Все они уже
перебывали здесь: швед, москаль, Хмельницкий и кого только не было! Кто меч
или нож в руках держать умеет, предпочитает наживаться на грабеже... Но
кто-то ведь должен работать! А то всем придется зубы на полку положить. Я
человек маленький, но у меня во лбу гляделки есть, в они все видят. Времени
у меня достаточно, и в моей башке варятся разные мысли. Ты, небось, голоден?
-- Мне нечем платить.
-- Кусок хлеба причитается каждому. Даже арестанты в тюрьме получают
единожды в день хлеб с водой. Обожди!
Незнакомец скрылся в сторожке и вскоре возвратился с краюхой хлеба и с
яблоком.
-- На, ешь.
-- Не найдется ли здесь ковш, чтобы вымыть руки?
-- Вымыть руки? Сейчас...
Он принес кувшин. Яков вымыл руки и вытер их полой. Затем он произнес
благословение над хлебом и стал есть. Он сказал:
-- Я должен поблагодарить вас, но прежде надо благодарить Бога.
-- Никого не надо благодарить -- ни меня, ни Бога. Есть у меня хлеб, я
даю. Не было бы, стал бы побираться. У Бога все имеется. Но дает он богатым,
а не бедным.
-- Всевышний решает, кому быть богатым.
-- А, может, нет Бога? Ты что, был на небе и видел его? Тут как-то
проходил помещик, так он сказал, что Бога нет.
-- Какой помещик?
-- Рехнутый, но говорил дельно. Так, мол, и так. Ничего не известно. В
Индии поклоняются змее. Евреи, которые переправляются на пароме, нацепляют
черные коробочки на голову и закутываются в шали. Но когда сюда пришел
Хмельницкий со своими казаками, он всех евреев передушил. Столько побросали
их во все реки, что трупы доплывали до Вислы. Вода смердела. Никакой Бог не
помог им.
-- Злодеи несут наказание.
-- Где там! Был такой помещик в Парчеве, та еще каналия, так он сотни
мужиков до смерти запорол, а прожил девяносто восемь лет. И вот, крестьяне
подожгли его замок, и казалось, что все пойдет прахом, так нет же! Хлынул
проливной дождь и потушил пожар. Он испил стакан вина и скончался в одно
мгновение. А я говорю: черви всех поедят -- плохих и хороших.
-- Почему, вот, вы дали мне хлеба?
-- Просто так. Не в обиду тебе будь сказано, но, когда я вижу голодное
животное, я его тоже кормлю.
7.
Паромщик пригласил Якова в сторожку. Он указал ему место на полу, дав
под голову соломенную подушку. Сам он улегся на скамью. Затем Вацлав -- так
звали паромщика -- пустился в рассуждения.
-- За свою жизнь я усвоил одно: ни к чему нельзя привязываться. Если у
тебя есть корова, ты раб своей коровы. Если у тебя есть лошадь, ты раб своей
лошади. Если у тебя жена, ты ее раб, раб ее матери и ее пригульных детей. У
помещиков много рабов, но сами они тоже в рабстве. Возьми, к примеру,
помещика Пилицкого. Все годы он боялся, как бы его не ограбили. Но никого
столько не грабили, сколько его. Когда он женился на своей Терезе, он
ревновал ее. Достаточно было ей взглянуть на какого-нибудь помещика, как
Пилицкий вызывал того на дуэль. Но вскоре выяснилось,
что она последняя потаскуха по эту сторону Вислы. Она вывалялась во
всех мусорных ямах и даже с жеребцом совокуплялась. О кучере и говорить
нечего. Она довела помещика до того, что тот сам стал поставлять ей
любовников. Вот это и есть раб. Все это я наблюдал и слышал от других, после
чего сказал себе: нет, Вацлав, ты не будешь рабом! Я не мужик. Я родом из
дворян. Кем был мой отец, я не знаю и знать не хочу. Но мать моя из
порядочного дома. Меня хотели сделать сапожником и дать в жены дочь
сапожника -- с приданым и всем, что положено, но, когда я увидел эту девку с
ее матушкой, бабушкой в сестрами, я взял ноги в руки и пустился наутек.
Здесь у переправы я -- вольная птица. Могу себе размышлять, сколько влезет.
Дважды на дню собираются пассажиры, и я делаю свое дело. Но в остальное
время меня оставляют в покое. Я даже не хожу по воскресеньям в церковь. Что
хочет ксендз? Он тоже норовит надеть тебе на шею ярмо.
Яков некоторое время, молча, думал.
-- Быть совершенно свободным человек не может.
-- Но почему?
-- Кто-то ведь должен пахать, сеять, жать, кто-нибудь да должен носить
ребенка, родить его в воспитать.
-- Пускай это делают другие, не я.
-- Женщина выносила вас, родила, воспитала.
-- Я ее не просил об этом. Ей хотелось спать с мужчиной. Вот и все.
-- Но когда уже есть ребенок, надо его кормить, одевать, учить, а не то
вырастет дикий зверь.
-- Пускай растет, что угодно.
Вацлав присвистнул. Вскоре он захрапел. Яков сквозь дрему думал. Да,
это правда. Человека норовят запрячь. Любая страсть -- это нить в той
веревке, которую человек сам себе вешает на шею. Мудрецы же сказали: "Чем
больше у тебя ценностей, тем больше забот". Но мудрецы также сказали:
"Свободен лишь тот, кто учит Тору".
... Яков заснул, проснулся, снова задремал и снова с дрожью пробудился.
Что ему делать? Уйти и оставить ребенка на произвол судьбы? И куда ему идти?
Что ему на чужбине делать? Снова жениться? Снова начать все сначала? Нет.
Достаточно двух жен. У него уже две жены и трое детей на кладбище. Он уже
больше там, чем здесь... С Вислы веяло прохладным ветром. Яков как бы
укутался в собственное тепло. Нос его сонно сопел, но мозг бодрствовал.
Долго лежать здесь он не может. Скоро начнут собираться те, кому надо на ту
сторону реки. Среди них могут быть солдаты, которых послали, чтобы поймать
его. Ему надо будет держаться в стороне, быть невидимкой... Уж не лучше ли,
чтобы его повесили?...
Долгое время спал он тяжелым сном. Когда открыл глаза, светило солнце.
Над ним стоял Вацлав.
-- Ничего себе поспал!
-- Я очень устал.
-- Спи. Нет ничего лучше сна. Если появится непрошенный гость, я дам
тебе знать.
-- Почему ты так заботишься?
-- Твоя голова, небось, стоит недешево... -- И Вацлав подмигнул.
Когда Вацлав, затворив за собой дверь, вышел, Яков услышал шум
проезжающих подвод. Наверное здесь пески прорезала дорога. Доносились
людские голоса, запахи конского навоза, дегтя, колбасы. Каждый раз, когда
проезжала телега, будка так и ходила ходуном. Паром должен был начать
работать лишь в десять часов, но собираться стали намного раньше. Яков сел.
-- Святая душа, где ты сейчас? -- бормотал он. -- Тело твое наверное
уже схоронили на собачьем кладбище...
Он стал думать о ребенке -- его и Сарры, внуке реб Элиэзера из Замостья
и Яна Бжика. Ведь праотец наш Яков также воспитал внуков от Авраама и
Лавана. У Всевышнего, видать, не существует предпочтения. Он благословляет
каждую букашку, каждый листок, каждую былинку... Небесная мельница мелет
таким образом, что даже из отрубей выходит первосортная мука...
У Якова не было воды для омовения рук, но он произнес утреннюю молитву,
которую можно произносить до омовения. Он поднялся и сквозь щель в стене
стал смотреть на улицу. Там было что-то вроде ярмарки -- телеги, мужики,
быки, свиньи, телята. На пароме Яков увидел нечто необычное. Возле мешка
стоял маленький человечек в талесе и тфилин. Лица Яков не видел, так как
молящийся обратил его к Востоку. На нем был белый капот, который в здешних
краях не носят, на ногах сандалии и белые чулки. Сам талес и его кайма также
отличались от обычных. Человек этот клал поклоны, наклоняясь низко-низко,
чуть ли не касаясь головой земли. Но вот он повернул голову. Белая борода
его доходила до самого пояса. Яков не мог более оставаться в будке.
8.
Яков подождал, пока незнакомец кончит молиться, потом вышел и
приветствовал его. К этому времени, молившийся уже надел шапку, каких в
Польше не увидишь. Нечто вроде абаи или курды, которую носят посланцы из
Эрец-Исраэль и евреи, иногда прибывающие сюда из Египта, Йемена или Суз --
города престольного. Яков боялся, что тот говорит только на древнееврейском,
но услышал еврейскую речь:
-- Вы еврей, да? Здесь полно гоев. Но я привык молиться с восходом
солнца.
-- Вы, наверное, посланец из Эрец-Исраэль, приехали с целью сбора денег
для ешвбота?
-- Да, я посланец. Нужда на израильской земле велика. В нынешнем году
была засуха и впридачу еще напала саранча. Когда сами арабы мучаются, то что
остается говорить о евреях? Там просто голод. Даже воды для питья не
хватает, -- ведь у нас пьют дождевую воду. Приходится покупать воду мерками.
Но евреи, рассеянные по свету, сердобольны. Протягиваешь руку, и они
помогают.
-- Когда вы возвращаетесь?
Я уже нахожусь по дороге домой. Мне еще надо посетить несколько общин,
а затем я поеду в Констанцу и там сяду на корабль.
-- Как живется евреям в Эрец-Исраэль?
Посланец призадумался.
-- Смотря кому. Есть и богачи. Но, в основном, там бедняки, и чего им
не дашь, того у них нет. Мы слышали о резне здесь в Польше. Когда пришла
весть об этом Хмельницком, да будь он трижды проклят, и о том, что здесь
творят с евреями, у нас был настоящий Тише беов. Все бросились с мольбою к
Стене плача и к священным могилам. Но отвести это бедствие было уже нельзя.
Разве мы знаем о том, что творится на небе? С тех пор, как разрушен Храм, в
мире все идет по букве закона. Однако имеются приметы, что приближается
конец галута.
-- Что за приметы?
-- Долго рассказывать. Наши ученые, занимающиеся вычислениями в
пророчестве Даниила высчитали, что в 5426 году придет избавление. У
каббалистов имеются свои приметы. Не думайте, что они сидят сложа руки.
Конечно, все находится в руках Всевышнего, но с помощью святых имен и
приобщения к Богу можно многое сделать. Сидят праведники в белых одеяниях и
вникают в тайны тайн. Вы знаток Талмуда?
-- Я изучал.
-- В каббалистические книги иногда заглядываете?
-- Иногда.
-- Так вот, все делается с помощью святых имев. В Талмуде сказано:
каждая травинка имеет своего попечителя. А если так, то и избавление прийдет
при помощи проникновения в божественное, путями каббалы. Целыми ночами евреи
постятся, изучая каббалу, а на рассвете идут в поле и к могилам праведников.
Древних уж нет в живых. Нет рабби Ицхака Лурия, реб Хаима Витала, этого
религиозного фанатика, реб Шломо Алькабеца. Но еще имеются в Цфате кущи
мира. Да и каждое время имеет своих мудрецов. Но при всем при том человек
должен есть. Даже Ханина бен Доса нуждался в мерке рожков. Значит, евреи
должны друг другу помогать. Как вас зовут?
-- Яков.
-- Пожертвуйте что-нибудь, реб Яков.
И посланец вытащил из кармана деревянную кружку для сбора денег. Яков
почувствовал, как краска стыда залила ему лицо.
-- Боюсь, вы мне не поверите, но у меня нет ни единой монетки.
Посланец сунул кружку обратно в карман.
-- Я только что стал вдовцом. Мне следовало бы сидеть
шиве .
-- Почему же вы не сидите?
-- Я скрываюсь от преследования.
-- Вот как? Ну раз так, тогда надо дать вам. Какая разница, где еврей
страдает. У всех нас один Отец. Что с вами стряслось?
-- Если вы хотите меня выслушать, зайдемте в сторожку. Я не хочу, чтобы
меня видели.
-- Давайте. Но там ведь, кажется, паромщик?
-- Он мне уступил на время свое жилье.
Когда они вошли в сторожку, посланец уселся на скамью, сначала
проверив, не лежит ли на ней что-нибудь
из смеси шерсти и льна . Он был такой низенький, что Яков должен был
подложить ему под ноги чурку.
Яков прислонился к стене. Все, все рассказал он, ничего не утаил -- с
того дня, когда его пленили казаки, до той ночи, когда он сбежал от драгун.
Яков говорил, а посланец раскачивался. Он то и дело морщил лицо, кусал
бороду, потирал лоб. Временами он хватался за пейсу, словно ища разрешения
трудного вопроса. Чем дольше длился рассказ, тем беспокойнее становилось
поведение посланца. То он разводил руками, то поднимал брови, то брался за
бороду. Во взгляде его были грусть, жалость в изумление. Иногда у него
вырывался вздох.
Когда Яков умолк, он заговорил не сразу. Заслонив лицо ладонями рук --
маленьких, костлявых, обросших седыми волосками -- он некоторое время
оставался в таком положении. Губы его, наполовину прикрытые бородой и усами,
что-то бормотали. Можно было подумать, что это молитва или заклинание. Затем
он промолвил:
-- Община права. Она осталась христианкой и сын ваш... Учитывается лишь
материнская сторона. Так гласит закон. Но за законом стоит милосердие. Без
милосердия не могло бы быть и закона...
-- Да, да!
-- Но как вы могли пойти на все это?! Впрочем, все уже позади.
-- Я готов понести наказание.
-- Да, это все -- последствия разгрома, разрушения. Не спрашивайте,
чего только я здесь не нагляделся! Но вы ведь все же человек Торы.
-- Иначе я не мог!
-- Наверно, это действительно так. Каждая душа должна внести что-нибудь
свое, иначе ее бы не послали сюда на землю. Сыновья Кетуры также сыновья
Авраама.
-- Что мне теперь делать?
-- Вы обязаны спасти себя и спасти вашего ребенка. Прежде всего вы
должны сделать ему обрезание. Когда он вырастет, его, возможно, надо будет
по всем правилам обратить в еврейство. Надо заглянуть, что об этом говорит
закон. Но пока что пусть он будет евреем. Где-то говорится о том, что перед
тем как прийдет Мессия все благочестивые иноверцы перейдут в иудейство.
-- Где это? Что-то не помню.
-- Есть где-то в Мидраше, кажется. Какая разница? Я дам вам два злотых,
а со временем, когда у вас появятся деньги, вы отдадите. Не обязательно мне,
можно другому такому, как я. Не все ли равно? Деньги эти идут для Эрец
Исраэль. То, что я сегодня очутился именно здесь -- это неспроста. В
сущности я должен был пробыть в городе до середины Суккот. Они хотели, чтобы
я сказал еще одну проповедь. Я собрал бы тогда еще денег. Но вдруг я решил
поехать. Вот так осуществляется воля небес.
Некоторое время мужчины молчали. Затем посланец заговорил первый.
-- Если ее уже похоронили, вы должны сегодня молиться. Возьмите мой
талес и тфилин. Я буду ждать вас с завтраком...