Осенние листья – Не судьба моя не судьба

Это произошло осенью, вначале октября, в 1982 года, когда мне было 18 лет, сразу в первый же год моей воинской службы в городе Магдебурге / Magdeburg, в округе Херенкруг / Herrenkrug, недалеко от длинной мимо военных частей улицы – Breitscheidstraße / Брайтшайдштрассе, GDR / ГДР.
А спустя 40 лет, я написал вот этот вот рассказ.
Через неделю после прибытия в часть.
– Стой. Ты куда собрался? – Спросил в нашей закрытой военной части, перед трёхэтажным прямоугольным побелённым в фиолетовый цвет передом, с деревянными почти квадратными прямоугольными вверх покрашенными в белый цвет окнами, напротив третьего последнего подъезда, у рядом мимо нас проходящего, высокого выложенного светло-серыми квадратными многочисленными камнями брусчаткой, пешеходному тротуара, с дальше стоящими по краю, прямоугольными ограничивающими светло-серыми камнями, одетый в военную форму, на голове с фуражкой, и майорскими пагонами с крупными жёлтыми звёздами, майор Вячеслав.
– А что так? – Ответил тут же ему в его сторону идущий, тоже в своей зелёной военной форме, и на погонах с двумя небольшими жёлтыми звёздочками, лейтенант Вячеслав.
– Ты что не по форме отвечаешь?
– Да вы меня извините.
– Как извините? Я тебе сейчас покажу, извините. Вообще обнаглел.
– Ладно, что вы хотите?
– Вообще сволочь. Совсем страх потерял. Я тебе так скажу. Всё. Ты будешь наказан. Сейчас же собирай своих, и иди, убирай листву.
– Как листву?
– Да вот так. Или ты думал ты тут просто так сидеть будешь, и мне ещё хамить?
– Ладно.
– Опять? Вот гад бессмертный появился. Нечего не боится.
– А что мне бояться-то? Я же у вас как всегда на побегушках бегаю.
– Ты бегай да не разбейся, смотри. Ладно. Раз ты так. Собирай своих, человека так, три четыре, и иди с ними убирать листву.
– А куда?
– Да ты вообще бессмертный. Мне-то какая разница. Здесь нет, туда иди. За горизонт.
– Да, же так?
– Иди отсюда, пока цел. Всё ты наказан. Так что передай своим. Чтоб готовили жопы к раздаче.
– Спасибо вам. Что сразу не убили. А где брать своих-то? Я же всегда один выполняю приказ.
– Вот сапёры стоят. Понял, нет?
– Ладно. Понял.
– Так. Что понял-то? Иди к ним и возьми у них троих людей. И с ними за листвою.
– Как придёшь, сразу ко мне. Чтоб отчитался, о проделанной работе.
– Хорошо.
– Вот сволочь, а? Ты вообще, похоже, всё забыл. Я тебе гад обновлю её.
А он вместо того чтоб сразу направится в рядом находившейся вход в третий подъезд, немного прошёл прямо, и повернув налево пошёл прямо и зашёл за угол нашего здания казарм и кабинетов начальства, ближе с левой стороны к небольшому одноэтажному побелённому в светло-синий цвет магазинчику промтоваров, с работающей там продавщицей Таней.
– Вот гад. Опять куда-то пошёл. – Сказал вдогонку разгневанный майор, и сам пошёл в сторону нашего последнего третьего подъезда. Чтоб затем, поднявшись на свой второй этаж, вернутся кабинет. И спустя 30 минут, к нам с третьего этажа спустился на улицу этот же лейтенант, и сказал.
– Так все сюда. Так. Ты, ты, ты, и ты. Идём за мной.
И мы четверо солдат, в своей зелёной военной форме, с зелёными пилотками, и спереди красными звёздочками, и чёрных сапогах, направились за ним. Тут же повернули направо немного прошли по уложенным квадратным небольшим многочисленным светло-серыми камням брусчатке, пешеходному тротуару, и дошли справой стороны до закрытой на железный засов проходной, входу-выходу из нашей части. И лейтенант, подойдя впереди нас к дневальному одетому в зелёную военную форму, с зелёной пилоткой, и спереди красной звёздочкой солдату, сказал.
– Открой здесь.
– А разрешение где?
– Да какое разрешение? Вон оно на втором этаже лежит.
– А у кого? Да у этого майора.
– Ах, у этого? Тогда конечно. Проходите товарищ лейтенант. А то тут ходят всякие, а потом мне втык дают. Что выпустил да не туда.
– Я тебе и сам дам втык.
– Да нет, мне-то не надо. Втык. Вы уж идите, пожалуйста, подальше от меня. – Клон тут нашёлся. – Проворчал лейтенант и пошёл дальше.
И мы, за ним выйдя на поперечную уложенную многочисленными светло-серыми квадратными камнями брусчаткой, улицу Breitscheidstraße / Брайтшайдштрассе, тут же повернули направо и по такому же выложенному светло-серыми квадратными многочисленными камнями брусчаткой, пешеходному тротуару, с прямоугольными по левому краю, ограничивающими светло-серыми камнями, рядом с левой стороны брусчатой дорогой, куда-то пошли. Не зная, куда и зачем. Дошли до первого поворота, и повернув направо, по всё спускающейся асфальтированной дороге улицы Mörikestraße / Мёрикештрассе, тротуару, между с двух сторон двухэтажных разнообразной формы домов, продолжили путь. И пройдя по этой небольшой, дошли до её конца и остановились. У немного возвышающейся небольшой заваленной жёлтой осенней с крупными листьями листвой площадки, напротив, за ней, двух двухэтажных домов. С левой стороны, к нам торцом и правее боком передом к грунтовой площадке, стоял один в конце улицы, двухэтажный под четырёхскатной железной крышей, на втором этаже с единственным вертикально вверх окном, а правее под крышей на побелённой бордовой стене с двумя деревянными покрашенными в красно-бурый цвет тоже вертикально вверх окна, за которыми дальше вглубь стояла вертикальная деревянная покрашенная в тёмно-коричневый цвет с чёрной ручкой дверь дома.
А за ним левее в метре от него возвышался высокий одинокий клён. За которым перед асфальтированной уходящею вдаль дорогой, за тянущейся полосой заросшего дикой низкой травой длинного травяного пустыря, возвышался длинный, сколоченный из высоких вертикальных серых досок, со сверху прибитой ржавой тёмно-коричневой колючей проволокой забор. А правее уходящей вдаль асфальтированной дороги, продолжались и уходили дальше вглубь возвышающиеся двухэтажные покрашенные в серый и бордовые цвета, с железными покрашенными в бордовый цвет крышами, немецкой постройки дома.
Правее первого с левой стороны переда дома, с дальней в глубине стоящей вертикальной дверью, через шестиметровый так же заваленный старой листвой и заросший дикой низкой травой пустырь, так же продолжался из вертикальных серых досок с колючей наверху проволокой, деревянный забор. За которым за возвышающемся тоже заросшим дикой мелкой травою не высоким холмом, где-то вдали должна была проходить двухсторонняя, уходящая левее к городу Магдебургу, а правее мимо нашей сапёрной части, и дальше через городки до города Берлина, железная дорога. С регулярно по ней с белым паром и чёрным дымом проходящими, чёрными на угле паровозами, с синими и несущимися за ними зелёными вагонами.
А правее первого переда уходящего вглубь дома, уже боком, и передом к нам, стоял ещё один, второй, точно такой же двухэтажный тоже с четырёхскатной железной крышей, побелённый в бордовой цвет с двумя с левой стороны смотрящими прямо на нас, такими же вертикально вверх двумя деревянными только покрашенными в белый цвет окнами, и справой стороны тоже одинокой вертикальной покрашенной в тёмно-коричневый цвет дверь дома.
Правее этого с дверью домика, располагался так же заваленный старой листвой пустырь, за которым от домика к нам возвышалась и подходила к нам, маленькая с как будь-то специально посаженными деревцами клёна аллея. За которыми дальше ещё правее возвышался кем-то непонятно зачем поставленный, горизонтально уложенный из серых веток ивы и клёна, плетёный недлинный идущий и заканчивающийся у дороги старый забор. Где опять же справой стороны, на углу возвышался и рос высокий толстый с раскидистыми ветками единственный тополь.
И лейтенант скомандовал.
– Так. Здесь листва. И чтоб её не было.
– А куда? – Спросил солдат Андрей.
– Куда хочешь. Все всё поняли? Всё преступаем.
И мы тут же преступили к сбору с земли опавших жёлтых осенних листьев. А перед нами, через небольшую почти прямоугольную грунтовую поросшею местами высокой зелёной травой площадку, через 5 метров друг от друга, стояли два прямоугольных двухэтажных немецкой постройки, как говорят 15 века, небольших на четыре ската, с приподнятыми железные стыками, покрашенные когда-то в тёмно-красный цвет крыши, побелённые тоже в тёмно-красные цвета домика. Мы, стоя наклонившись, собираем с земли листву, и тут один нам говорит.
– Вон смотрите, где-то он ведро нашёл. – Сказал опять Андрей.
А другой солдат, не подходя к нам начал отдельно от нас собирать в найденное ведро листву. А собрав носить справой стороны на обочину грунтовой площадки и высыпать её в кучу.
– А нам тоже можно туда вон высыпать? – Спросил, выпрямив спину я, лейтенанта, а он промолчал, а мы продолжили.
– Ну, раз молчит, значит, нормально сыпет. Туда и будем валить. – Продолжил я.
– Ты совсем обнаглел.
– А что такого я сказал?
– Да нечего. Командуешь тут.
– Да я и не командую тут? Заметил, куда он сыпет вот и повторил.
А я оглянулся, смотрю, а сзади по плавно опускающейся по холму асфальтированной прямой освещённой ярким солнцем дороге, спускается в нашу сторону какая-то высокая одетая в платье и кофточку девушка.
– Ладно. Пусть будет так. А ты что стоишь?
– Сейчас.
– Ты что стоишь-то?
– Да сейчас я иду.
– Вообще оборзел. Я сейчас на тебя начальству нажалуюсь, что ты тут не работал.
– Да ладно. Ты же видишь, что работаю.
– Но, но. Работает он. Ты бы лучше бы не отвлекался бы. А то тут нас из-за тебя ещё накажут.
– Да не бойся ты.
– Совсем страх потерял. Ах, вон ты куда пялишься.
– А что нельзя что ли? – Спросил я его.
– Да смотри, ты смотри. Пока тебя он не огорошил.
– Огорошил? Ты где это слово-то такое нашёл?
– Да он везде есть.
– Наверно есть. Только я им мало пользуюсь. Наверно к нам идёт. Хозяйка объявилась. – Сказал я вслух.
– А может и не к нам. – Поправил другой.
– Да нет, к нам идёт торопиться. Наверно увидела, что мы тут без его присмотра хозяйничаем. Вот и не довольная. Сейчас прибежит да как нам вдарит. Да так что мало не покажется.
– Смотри, чтоб тебе не вдарила.
– Да мне-то за что? Не я же вас сюда привёл, а он. Вот она сейчас ему и покажет. Как без её разрешения тут её листву собирать.
– Да ну тебя. Придумал тоже.
– Да что тут придумывать-то. Сейчас она подойдёт и тут начнётся. Кто посмел тут без моего разрешения собирать. Ну, всё она уже близко.
– Так ты прячься что стоишь?
– Да что это я буду-то ещё и прятаться. Подойдёт, так познакомлюсь, поди. Или поздороваюсь. Хорошо бы её имя узнать.
– А зачем тебе оно-то? Имя-то её.
– Да просто так хотел узнать. Может, пригодилось бы.
– Ну, ты даёшь. С хозяйкой захотел познакомиться.
– А что? Она вроде очень даже ничего. Вполне симпатичная. Темноволосая красавица.
– Ну да. Красавица. Но эта уж точно не для меня. А ты знакомься, если хочешь.
– Ну, спасибо тебе, что разрешил мне.
– Да что я разрешил-то? Знакомься, да и всё.
– Сейчас она тут спустится и познакомимся.
– Ну, ты вообще. Увидел юбку. И сразу готов хоть на край света с ней идти. А я так не смогу.
– Да причём здесь юбка-то? Это у неё платье такое. Наверно красивое.
– Да, да красивое. А под платьем какая-то красота.
– Наверно и там всё красивое.
– Но, но. Тебе видней.
– Ну, всё подходит уже. Держитесь, парни сейчас тут начнётся.
– Ты только сам не начинай.
– А я-то что? Спрошу её имя, да и всё.
– Ну, вот зачем тебе это?
– Да спрошу, да и всё. Просто так комплемент ей сделаю. Чтоб она была довольная. Что мы её тут дом сторожим.
– Но, но. Охранник тут нашёлся.
– А потом замолчим.
– Лучше б ты молчал бы, а не вякал тут.
– А я и не вякаю. Просто почему-то хочется к ней подойти и обнять её милую.
– Да пошёл ты на Х. со своею милою.
– А я бы всё равно подошёл бы к ней. Поговорил бы с ней, да и забрал себе. Такую вот красавицу.
– А она и правда, красивая. Но уж точно не для меня. Мне нужна другая.
– Наверно более скуластая? – Вставил другой. – И голая.
– А что голая наверно тоже красивая будет. – Добавил я. – Ну вот подходит.
К нам подошла, проходя мимо, тёмноволосая с короткой стрижкой, одетая в жёлтое, с белыми в разнобой не большими в разные стороны полосками, и жёлтыми кружочками платье. Поверх которого была одета бордовая с длинными рукавами кофточка, и бежевыми на ноге туфлями девушка.
– Стой здесь. – Сказал мне один.
– Да ты чё? – Спросил я его.
– А то ещё на её упадёшь.
– Да что это я упаду-то?
– Да кто тебя знает.
– Ладно, как знаешь.
– Девушка? А можно с вами познакомиться?
– Враг. Отстань от меня.
И пока она шла мимо нас я продолжил.
– Да вы что такая злая-то?
– Уходи от меня сволочина.
– Даже так? Вот это да.
– А что ты хотел? – Сказала она, посмотрев на меня, и быстро продолжила. – Думал, я с тобою свяжу свою жизнь? Не увидишь этого.
– Ну и ладно. А вообще, я вот что хотел лишь сказать.
– Всё. Отстань от меня.
– А знаете что? Какая же вы удивительная-то.
– Да пошёл ты на хрен солдат.
– Постойте. Да куда же вы?
– Нет, я не постою. Этого ещё захотел. Не бывать этому. Чтоб я с солдатом связалась. Вот если бы ты был майором. Я бы ещё тут подумала. А так иди ты на хрен солдат.
– Да что же вы такая злая-то?
– Всё отстань от меня. Сволочина. Вот гад. Обидел ведь. Хоть домой не приходи.
– Да что это я обидел-то вас?
– Отвали от меня солдат. Всё пака.
– Пока, пока. Вот это да, какая же она прыткая.
И она, совсем не посмотрев больше на нас, чуть ли не бегом пробежала эту заваленную жёлтой осенней листвой придомовую площадку, к двухэтажному с двумя передними в бок красно-бурыми окнами, левому дому. И тут же дойдя до дальней двери и встав на небольшой перед входом низкий деревянный помост, дёрнула за дверную железную чёрную ручку, открыла и быстро зашла и захлопнула покрашенную половой тёмно-коричневой краскою дверь, а я продолжил.
– Даже не представившись нам, и убежала. Вот ведь досада. Такая красавица скрылась. А я бы её уж точно бы забрал.
– Ты смотри, чтоб тебя сейчас тут не забрали. Разнюнился тут. Работай, давай.
– Так я и так работаю. Ты же видишь.
– Работает он. Товарищ офицер? А он тут с бабой слежался.
– Ну, ты даёшь. Сказал тоже. Не с кем я не слёживался.
– Что? Так. Это что тут произошло? Пошли отсюда.
И мы тут же всё, бросив, как есть, пошли за офицером.
– Допрыгался? Я ж тебе говорил а ты за своё.
– А что я за своё-то? Ну, подумаешь, на девушку посмотрел.
– Подумаешь да? Да ты что, не понимаешь что ли? Зачем мы сюда-то приехали-то. Тут же служить надо. А ты сразу за них взялся. Вот ведь гад. Везёт же кому-то. Первый год, а он уже с бабою воркует.
– Да не ворковал я вовсе. Просто так заметил.
– Вот ты заметил. Ладно. Что об этом говорить? Всё равно же бесполезно. Не увидишь ты её.
– Это очень жалко, если не увижу.
– Вот гад а? Он уже жалеет об этом. Тут только отошли на три метра, а он уже жалеет, что упустил её.
– А что не пожалеть-то? Можно и пожалеть. Почему бы и нет.
– Да куда она денется-то?
– Да как куда? – Добавил другой. – Кто его сюда-то выпустит? Так и просидит в санчасти. Если не побьют. А вот побьют, вот тогда ты завоешь.
– А за что меня бить-то? Ведь ничего же я такого не сделал.
– Это ты лучше вон тому скажи. А лучше помалкивай. Чтоб нам ещё из-за тебя не досталося.
– Ладно. Буду молчать. А вообще ты мог бы и помолчать. И он бы не и заметил. А так придём опять туда, и опять будем, чем нибудь да заниматься. То строевой, а то ещё что нибудь заставят. Вам что плохо, что ли там было-то? Пособирали бы ещё листву. А может и завтра сюда же пришли бы. А так, что? Так и будем в этой части сидеть да маяться.
– Смотрите, как разговорился-то? Ты бы лучше бы помолчал.
– А я б на твоём месте бы молился. – Добавил другой. – Сейчас придёшь и всё тебе. Крышка.
– Да какая крышка-то? Скажешь тоже. Подумаешь, на девушку посмотрел.
– Мужики. Вы лучше молчите. И не поддавайтесь на его уговоры. А то и нас приметят.
И мы, повернув с улицы, налево, мы подошли к светло-серым с двумя по краям небольшими красными звёздами воротам.
– Открывай, давай. – Скомандовал через ворота лейтенант. – Всё пришли.
И мы зашли в нашу часть, и тут же за нами закрылись железные широкие покрашенные в светло-серый цвет уже без красных звёзд ворота.
– Всё идите, где были.
И мы с левой стороны высокому тротуару пошли мимо первого, затем второго к третьему последнему подъезду.
А в это время в одном с левой стороны небольшом двухэтажном домике, девушка, зайдя и захлопнув за собою дверь, сказала.
– Мам. Я вернулась. Тут гады траву собирают.
– Гады? – Спросила она.
– Да вон стоят.
И она подошла с левой стороны к окошку, посмотрев направо в бок, увидела удаляющихся вдаль впереди с высоким офицером в фуражке в свое зелёной форме, с пилотками и чёрных сапогах, четверых солдат.
– Куда-то пошли? На и хрен с ним. – Добавила она.
– А ты куда собралась-то?
– Да я только же пришла. А кто он я не знаю. Свалился тут на голову мою.
– Ты что-то сказала?
– Да нет, всё нормально.
– Ну что видала-то?
– Да ничего. Как всегда тут ничего не происходит. А это сволочь всё испортил. Взял да и сказал скотина. Мам? Как жить-то будем?
– Да что случилось-то? Да ну его на хрен. Ты представляешь он гад слово сказал. А теперь я вся мокрая от слёз. А он гад куда-то уходит. А я тут сижу. И его жду. А ведь всё же было как всегда прекрасно. А он взял и всё испортил. Даже плакать не хочется. Скотина стоеросовая. А я вся стаю и улыбаюся тут. Надо было к нему подойти. А я как с цепи сорвалась. Гад он. Взял и обидел меня. Сволочь. Нет, чтоб промолчать. Так он ещё чем-то был недовольный. Скотина. Какая же я скотина. Суровая. Взяла и парня обидела. Сволочь, а не жизнь. Кот стоеросовый. Теперь иди, разбирайся тут с ним. Ведь как было всё замечательно. Всё как всегда. Прогулялася. Ох, сволочь а? Вот как таких только земля носит? Взял и обидел меня стоеросовую. А я бы его так сразу бы убила бы, а потом бы так и был бы моим милым. А он гад уже уходит. Отдаляется скотина стоеросовая. Всё. Надоело выть. Мам? Ах, ты здесь стоишь? Молодец. Как всегда подкралась, а я и не заметила. Ну что скажешь?
– Нечего.
– Вот и я ничего. Ладно, пошли отсюда. А то я и гляжу что тоже убегу. От вас как за ним. Сволочь он. Гад.
– Ты бы умылась.
– Да ну вас всех.
– Я бы его гада уж точного бы не упустила. А он гад уже ушёл. Вот и живи так. Как хочется. Любой вот так возьмёт тебя и раздавит как двуехвостку. А не раздавил бы, так и было бы всё замечательно. Любила бы я его до скончания века. А потом бы ещё и припомнила. Эх, гадство. Ладно. Что здесь стоять? Пойду я тогда. Умоюся.
– Так я не поняла что случилось-то?
– Ладно. Потом расскажу. Ты не поверишь. Эта сволочь. Которая ушла. Мне знаешь что сказала? Сейчас я всё вспомню. Так. Я возвращалась, смотрю, а перед нашим домом и перед соседями, солдаты стоят. Я подхожу, даже не о чём не думая как всегда. А тут один с коленьев поднялся. Хотя не с коленьев вовсе. А просто выпрямился. Дождался когда я подойду, и говорит мне.
– Какая же вы милая. Нет. Не это. Так. Какая же вы замечательная. Ох, гадство. Вот скажи сама. Ты скажи. Я замечательная? Вот и я молчу. Пойду я всё-таки отсюда.
– Дура ты. Нашла о чём переживать-то здесь. Тут срамота одна. Никуда он от тебя-то не денется.
– Вот хоть из дома не выходи. Вот вышла и расстроилась. А так бы всё было бы замечательно. Ты никому не нужен и тебе никто. Вот и майся теперь с этим ****. А я бы взяла бы его, да и убила бы сволочину. Если б на другую бы посмотрел. А мой бы был, был бы довольный. Всё. Мне есть уже хочется. И всё из-за него. Так бы папу подождала. А тут такая трагедия. Чтоб он сдох. Скотина. Мам. Что делать-то? Говорю, говорю. А для кого говорю не понятно же. Он-то ведь не слышит же. Ладно. Может, есть чего?
– Давай его подождём.
– А может, поедим?
– Нет подождём. А потом в магазин с нам сходим.
– Ладно. Будем значит ждать. А вот с ним бы спелась бы. И побежала бы как скотина стоеросовая. Говно он. Взял меня и раздавил. Эх. Ладно. Дождётся он. А вообще он молодец. Сразу всех приметил. То есть меня конечно. А теперь жди его тут. Когда он тут ещё появится. Всё. Надоело уже слёзы лить. Надо было ему всё-таки что-то другое сказать. Обиделся, поди.
– Да нет. Что ты? Он тебя уже простил.
– Сволочь ты не говно. Это я ему. Ведь как было-то всё хорошо. А он смылся и довольный. А может и не довольный. И вроде сзади шёл. Ладно. Давай помолчим что ли. А то я уже как курица мокрая из-за него скотины.
– А что ты так переживаешь-то? Ушёл, так ушёл.
– Да нет, всё нормально. Просто настояние моё он убил. А теперь где-то так скрывается. А вообще. Всё хорошо у нас как всегда. Вот только где оно хорошо-то? Тебе-то мама всё нормально как всегда. А вот мне тоже здесь нормально. Вот только он меня немного просадил. А так всё хорошо у нас как всегда окаянная. А вообще не надо было мне на него и смотреть. А я ещё с ним разговорилась. Давай ему светы разные предлагать. Говорю ему, а он ещё что-то там недовольный был. Ладно. Надо вспомнить. А лучше записать. Так. Сейчас я возьмуся. Так. Я подошла. Мам? У нас бумага есть?
– Ну, ты даёшь. Протокол уже пишет. Вон на тумбочке перед кроватями.
– Ладно. Так. Всё не мешай мне.
– Да кто тебе тут мешать-то будет?
– Ладно, мама. Я сама так решила. Запишу я его. Этого скотину. Так.
– Ну, всё понеслась она по кочкам.
– Мам ну что ты? Никак не даёшь мне, сосредоточится. Так. Что же он там сказал? Ох. Надо было ему сразу сказать, что я занятая. Ладно. Занятая. Но не настолько же? Так. Сейчас я. Так. Я подошла. А он сказал. Какая же вы. Блин опять забыла. Ладно. Ладно, хоть ушла.
– Да я тут сижу.
– Мама? Ну, помолчи, пожалуйста, моя. Так. Эх. Что же он сказал-то? Моя ненаглядная. Сволочь он. Так. Будем понемногу вспоминать. Так. Ладно. Потом это. Я подошла, а он как будь-то, ждал меня. Вот скажи это кому-то, все скажут, ты пропала здесь. А не скажешь, то и не заметят. Так. Эх. Что же делать? Какая же вы? Удивительная. Так вроде нет этого. Так, какая же вы удивительная. Ох. Наша доля долюшка. Вот возьмись за его, так он ещё и недоволен будет. А если счастливым сделать то тогда конечно, будет рад мене. А так как иначе-то? Пусть будет, как сама скажу. Как скажу, так и произойдет. Забудет он меня, да и сама под ним прилягу. Ладно. Это не то. Так. Какая же вы замечательная. Всё. Начало есть. Так. А мне такой не нужен. Мне нужен офицер. Майор. Так. Что же дальше-то? Так. Ну и ладно. Хоть одно вспомнила. Надо бы его спросить. Он уж точно помнит.
– Да, да спроси. Он уж точно тебе всё расскажет. Какая же ты сволочь грязная.
– Мам? Ну, ты что? Я же вчерась всё подмылась. Вот скажи родителям, а потом думай, что сказала зачем. А вообще нечего на него мне время тратить. Уж лучше я прилягу.
– Вот, вот. Это вернее-то будет. Чем о нём вспоминать.
– Ну и ладно. А что же он так быстро-то ушёл?
– Так заставили вот и ушёл.
– Это точно так. Иначе бы тут ещё околачивался бы. Вот надо было мне всё-таки записать его. А так сейчас попробуй, вспомни. Ну и ладно. Что поделаешь. А он скоро будет?
– Да через час придёт.
– Это долго ещё. А то бы. Мам? А может мне ещё погулять?
– Да будя тут. Что там делать-то?
– Да, да. Там делать нечего. Особенно без денег-то. Да и у него наверно нет. – Ты дуру-то не гони, как будь-то не знаешь. Их же теперь оттуда-то не выпустят. Раз виноватый он. Надо было молчать. А он тебя заприметил. Вот теперь уж не выпустят. Будь он не ладен этот сынок.
– Мам? Ну, зачем ты так?
– А я как хочу, так и скажу ему. А ты будь уверена. Не найдёт он дорогу сюда. А найдёт, так сгинет навеки.
– Копец мой полный. Ладно. Расстроил меня и сам не рад, что с ним связался. Мам? А ты есть-то, будешь?
– Отстань от меня сволочина.
– Вот и я говорю. Сволочина. А он говорил замечательная. Может и правда я такая?
– Да он просто не знает тебя, какая ты сволочь замечательная. Другая бы хоть в магазин бы сбегала. Может так хоть скидки есть. А ты тут сидишь и сопли подтираешь.
– Ну и ладно. Сопли так сопли. А вообще он всё-таки герой. Раз меня не испугался совсем.
– Да, да герой. Вот только герои-то они на танки лезут, а это ещё неизвестно куда полезет. А тут и говорить не надо. Все они такие знают, куда надо лезь им. Вот и ты такая. Расстроенная вся. А вот коснись его ещё не понятно с кем ты останешься на снасестях.
– Ладно. Пусть будет так. Как должно было быть. Буду одна. Как всегда.
– Да дура ты. Найдёшь ещё, когда-нибудь себе любимого. Вот только будет ли он тебя кормить? Ещё не известно. Ты же даже подмыться не хочешь. Пока я тебе не скажу по сто раз. А так-то ты добрая вся. Что не скажи сразу в штыки. Вот и его огорошила. А так-то ты сволочь очень даже ничего себе выглядишь. Вот он тебя и заприметил. Скотину чёртову.
– Ладно, сейчас я вымоюсь.
– Вот, вот. Как мужик появился на небе. Так ты сразу к туалету бежишь. А так тебя не допросишься.
– Да ну тебя. Всё. Я закрылася.
А в это время в нашей военной части, полевая почта 43447, 323 - отдельного инженерно-саперного батальона, округа Магдебурга. В поперечно стоящем длинной улицы – Breitscheidstraße / Брайтшайдштрассе, трёхэтажном побеленном в фиолетовый цвет, с серой шиферной на четыре стороны крышы прямоугольного с тремя подъездами дома, на третьем этаже в сапёрной роте.
– Так. Этот что ли?
– Ну да.
– Такой толстяк и в дамки сразу.
– Да не. Какой уж там толстяк. Просто придурок чёртов. Придумал тоже, с бабою знакомится. Как будь-то, не знает чем это черева-то.
– Да и ладно. Ну, расскажи, как ты до такого дорос?
– Да что рассказать-то?
– Красавица была. – Сказал другой.
– Просто мимо шла вот и до нас дошла.
– А что дальше было? Что молчишь?
– Да не молчу я.
– Так. Давай тогда говори. Что мы тебя тут упрашиваем. Или зазнался вовсе?
– Да просто сказал ей, что она удивительная.
– Копец полный. Ты всё-таки дурак. Нашёл чем удивить. Я б так точно не смог бы.
– Ладно, ну его. Слишком много чести, чтоб мы его тут слушали. Иди, давай. – Ну и иди восвояси. – Добавил другой.
А в это время её папа с работы пришёл.
– Пап? А я наверно тут умру.
– Да что ты милая?
– Ты не поверишь. Сегодня меня солдат обидел.
– Как так?
– Да вот так. Погуляла я как всегда. А потом домой пошла. А у дома смотрю, солдаты стоят листья собирают. Я подхожу в нос не дую. А один мне и говорит. Какая же ты. Так. Какая же ты уникальная. Вроде правильно сказала-то. Сейчас. Посмотрю.
И она, вернувшись, с бумажкой, продолжила.
– Так. Так. Какая же ты уникальная девчонка. А я его на хрен послала. Домой пришла, а он уже ушёл. Вместе со своими. Нет, нет. Не правда. Не правду я сказала. Удивительная. Ты представляешь, какой он гад? Меня удивительной назвал. Так и сказал. Какая же ты удивительная. А я его на хрен отправила. И он с ними ушёл. А я тут у окна стою и плачу. Вот гад, а? Что делать-то?
– Охо, хо, хо. – Промолвил отец Вячеслав. – Я так и знал. Что тебя это участь ждёт. В лесу поджидает.
– Так что же папа делать-то будем? Мне даже поговорить-то не с кем. Кругом одна сволота.
– А он что?
– Да ничего. Я его на хрен отправила. А он, куда же ты пошла? Так. Нет. Куда же вы пошли? А я ему сразу сказала, мне майор нужен. А я бы вас любил. Наверно так и сказал. Представляешь? Не помню на хрен. Эх, я уже и писать взялась. А толку ноль. Не могу вспомнить, что сказал-то?
– Ладно, как вспомнишь, сообщишь.
– Хорошо тебе. А я тут вся в трауре. Хоть верёвку ищи.
– Успеешь ещё.
– Мать пошли на улицу. – Сказал отец. – Хоть прогуляемся.
– А я, наверное, повешаюсь тут. Пока вы ходите.
– Идём, давай, с нами пошли. Выдумала тоже.
– Она целый день тут плачет.
– А он откуда здесь появился-то?
– Да с лейтенантом они пришли. Их четверо и он один. Вот и нарвалась. На этого козла. А он гад упёрся куда-то. Наверно сапёр. Они же здесь же рядышком где-то кантуются.
– Это точно кантуются. Так и артиллерия тут под боком стоит.
– Так может, выяснишь? Откуда припёрся.
– Это не сложно. Вот только потом-то что? Он-то может и нормальный солдат-то. Только потом-то мне же его, что? К себе придётся забирать-то. А если они воспротивятся? Или он не захочет. Вот ведь а? Надо же, как тебя угораздило-то вляпаться.
– Да не говори папа. Свалился на мою голову. Как снег на лысу гору.
– А вообще ты бы помолчала. Нашлась тут самая ранимая. И без тебя есть, кому ронять.
– Мам. Я думаю, ты права. Только мне-то теперь что делать? Вешаться что ли?
– Ты не глупи. Я завтра же займусь этим извергом.
– Пап. Ты только его сразу не убивай. А то я насмотреться не смогу. Как он мучается.
– Ладно.
– Вот живёшь тут. Вроде всё спокойно. А тут как врежет словом. И живи, как хочешь. А он гад скрылся с места преступления.
– Хорошо тебе хохотать-то. – Сказала мама папе.
– Вот тебе смешно. А я всё плачу. Наверно он судьба же моя. А если так, то как жить-то мне? Ведь даже голову приклонить-то не к кому.
– Бедная, ты моя бедная. – Сказала мама стоящем у окошка во двор и на улицу, всё сидя не далеко от них на первом этаже, в большой комнате на советском стуле и продолжила. – А я вот возьму, да и сама это говно на чистую воду выволоку. Если уж понравилась сильно. То женись гад. А если иначе. Удавлю сволочину.
– Давай я сам всё же проверю. Завтра и схожу. Тут делов-то.
– Пап. Ты только сразу не бей. А то и жениться некому будет.
– Вот я смотрю на тебя. И просто не узнаю свою дочь. – Сказала мама. – То ей на рынок пора. То сразу вешаться готова, на чёрта лысого.
– Мам. Да не лысый он. А вполне в своём стиле. Солдатском. Так. С ремнём и с пилоткой. Надо же вспомнила. А то я целый день тут корячилась, всё вспомнить не могла. А тут сразу как бац. И сразу его увидела. А он красавчик так себе. Хоть конечно миленький. И даже красивый какой-то. А я бы за него бы замуж вышла. Нарожала бы деток. И как мать сидела и ждала его. А он бы работал. И деньги получал. А я бы их вместе с ним и тратила.
– Давай потом поговорим. – Сказал папа, – Дома всё дома. Не при людях же. И взяв с длинной ламинированной белой из ДСП полки, упакованный в длинный из белой кальки мешке, без каких либо на упаковке названий, с многочисленными небольшими около сантиметра высотой красными символами музыкального инструмента лиры. У немцев называемый почему-то Горячий хлеб, а у нас просто батон. Длинный вытянутый, длинной в 90 сантиметров, и весом в 1 килограмм 400 грамм, в центре высокий вертикальным кирпичиком, с двух сторон уменьшающимся к бокам дугою квадратный, с белой слегка запеченной корочкой, внутри маленько потемнее нашего российского, по цене в 35 марок хлеб.
И булку, без какой либо упаковки или мешочка, длинной 40 сантиметров и высотой 26 сантиметров, белый, мягкий и высокий, внутри потемнее батона, по 32 марки тоже хлеб, подошёл к выходу к кассиру и сказал. – Так. Сколько с нас?
– 77 марок.
– Ладно.
И отдав в магазине продавщице одетой, как и другая продавщица в белый халат, сотню марок, взял в руки толстый и длинный запечённый батон, и прямоугольную высокую пышную булку белого хлеба. А другого здесь хлеба и не продавали. И вышел с ними из одноэтажного прямоугольного стоящего вдоль улицы Breitscheidstraße / Брайтшайдштрассе, сверху покрытой чёрным рубероидом, длинной бетонной, с ломаными многочисленными треугольниками крышей, и под ней широкими в железных покрашенных в чёрный цвет рамах, панорамными окнами, из магазина.
– Пап?
– Давай потом, а?
– Так они же рядом.
– Всё потом давай.
– Ладно. А то бы я сама с ним расправилась. А то ещё пожалеешь его. А я бы его сразу забрала. А знаешь куда? Ты не поверишь. Закрыла бы его к чёрту навечно. Да и целовалась бы с ним. Как с родным.
– Успеешь ещё. – Вставила мать. – Нацелуешься и налюбуешься. Только потом-то что? Женится да? Он-то может, и раз тебе будет. А вот ты-то вообще ни о чём ведь не думаешь. Жить-то где будете? А работать где? Он ведь солдат чёрта лысого. А к нам не просись. Даже не мечтай об этом. Ведь сразу в Россию поедешь ведь. А там ведь тоже не сахар. Там ведь работать надо. А тут тебе даже подмыться не заставишь. Не говоря уже о какой-то там работе. Вот в прошлый раз я тебе вот что сказала? А ты даже не зуб ногой. Так и не сходила в библиотеку, и не принесла мне Лермонтова.
– Нашла чем попрекнуть. Да принесу я тебе его, твоего Лермонтова. Просто там была очередь за ним. А точнее я просто не ходила. Вот оправлюсь маленько и сбегаю.
– Сбегай, сбегай. А то и гляди, скоро мхом зарастёшь. Совсем уже забыла, когда читала что-то. Всё я тебе сказала. Чтоб завтра же пошла. И принесла мен его.
– Ладно, мама. Прогуляюсь ещё.
– А если этот появится. Я его гада к чёрту прибью. Чтоб знал, как нас обижать. Пусть только появится сволочь. Я ему тут все кишки выпущу. Если он ещё не довольный будет что я к нему пришла.
– Давай потом, а? – Сказал отец. – Я же сказал уже. Всё сам выясню. Где он и что думает о тебе.
– Да что он может там думать-то обо мне? Обидел сволочь и скрылся гад.
– Всё. Молчать буду. Что толку говорить о нём? А я бы его сразу бы повесила. На крюк и на плаху. Или любила бы как хотела. А так что толку говорить?
– Мам? А я думаю, ты права. Не увижу я его совсем. А я бы его как родного любила. А потом бы и жили бы вместе. Как два пёрышка. Да на водички той. Что у колодца стоит. А потом бы да не расталися.
– Ну, вот мы и дома пришли. – Сказал отец. – А теперь давай вспоминай тут спокойно, что он там ещё сказал?
– Да я уже всё рассказала.
– Ну как всё? Ты же сказала, что ещё что-то было.
– Да наверно всё. Так. Он сказал, куда же вы? Постояли бы с нами маленько. Да хоть представились. Как зовут бы вас?
– Сволочь. Не мог сам ко мне постучаться. – Вставила мать.
– Так. Успокойся, давай. – Снова сказал отец. – Знай. Если начальник был с ними рядом, то куда он пойдёт? К тебе что ли? Его же сразу свои же прикончат. А заешь как? На гауптвахту на месяц отправят. И помирай там от голода и от холода лютого. Были и обмороженные у нас при минусе трёх. Как посадят на корточках. Так и сидеть будешь там пока не сдохнешь. Их посадят, а они после три дня на ноги встать не могут. А если мороз, то всё считай что крышка. Даже пальцев не чувствуют. А потом так и хромают всё свою жизнь. Да на колёсиках.
– Пап. Неужели всё так плохо-то?
– Плохо очень. Ты доча счастливица, что они его сразу не прибили. За то, что он к тебе заприставал. А иначе бы давно бы его венки бы по улицы несли. У нас был такой вот случай. Мы ему одно. А он нам другое. Ломали его всем батальоном стрелковым. А в итоге он повесился сволочь ненормальная. Я сам ему пищу носил. А он мне спасибо отговаривал. А потом сам себе верёвку надел. А на утро нет его. А другой у нас. Всех на Х. отправлял. Мы его 6 раз в казарме были. А он всё равно вопил. Не имеете вы право надомной издеваться тут. Домой просился. Вот мы и ломали его. Где это видано, чтоб в армию пришёл. И подчиняться нам не стал. Били, чем могли. Даже ремнём бы убили. А потом один тут у нас добренький такой, взял да и подарил ему верёвочку тонкую. И вот уже год его и нет. Сразу вздёрнулся. Так что не реви тут и не надейся-то. Если он там жив здоров. То конечно можно и попробовать. Только потом-то что? Жить же придётся. А потом в Россию уезжать. И живи с ним как захочется.
– Ладно, папа я всё поняла.
– И вообще забыла бы ты его. Лучше бы жилось. А увижу, то спрошу с него по три шкуры. Если доберусь. А если откажется, то сам его вздёрну сволочину. Всё. Больше не реви. Найду его гада сам разберусь. А противится, будет убью его скотину.
– Эх, папа ты папа. Ну что он будет-то противится? Увидишь его и сам офигешь, как рад тебе он будет. И с радостью примчится там ко мне. А я его тут по частичкам разберу. А потом сложу и снова высморкаюсь. Чтоб знал тут, как его тут ждут. А не придёт, убей его там же. Чтоб мне не мучится.
– Всё сказала?
– Да папа.
И мать в маленькой кухоньке из советской алюминиевой кастрюли, черпаком достав и разложив в единственные у них три белые фарфоровые купленные здесь в нашем советском ГДРовском магазине, по краям с тремя широкими бардовыми бантиками тарелки, сваренные в форме бантиков макароны. И полила сверху оставшейся после этой варки маскаронов мутной подсолённой подливкой. А затем разложила рядом с тарелками единственные три советскими нержавеющие ложки и вилки. А так же налила из советского эмалированного покрашенного в жёлтый цвет чайника, как всегда без заварки, в фарфоровые тоже купленные здесь, ГДРовские белые, из набора с рисунком Примадонна, кружки кипячёной водички.
– Мать? Обедать-то будем? – Спросил отец.
– Да одевайтесь и пошли. Макароны уже сварились и хлеб я нарезала.
– А то я уже тут проголодался. Ведь там по три раза ем иногда, и всё равно ещё и тут поклюю маленько с вами. А сегодня как всегда. Там позавтракал и пообедал лишь. А вы тут у меня всегда голодные. Лишь ужином живёте тут. Что толку от этой там Германии? С нашими-то зарплатами. Их-то обычные солдаты-то я узнавал, по 1000 марок в месяц получают. И то недовольные. А мы тут, на двухстах марках втроём сидим. И всегда голодные. А вот у нас все как один в ГДР. Солдаты по 35 марок получают. Ефрейторы по 75, сержанты по 40, а старшие сержанты по 37 марок в месяц получают. Лейтенанты как я уже сказал по 200. Старшие лейтенанты по 250 марок. Капитаны по 300, и майоры по 350 марок в месяц. Вот такая у нас страна. Им всё. А сами-то даже не можем лишний раз хлебушек купить. Всё у нас дорого. А на самом деле. Лишь для нас и дорого. А им наверно в самый раз. И то лишний раз наверно пиво-то не попьют своего-то. А мы мясо вообще не видим. Да какое мясо? Даже макароны не каждый день едим. А на самом деле лишь в части-то и поесть-то и можно. А вот вынести до вас. Так сразу все в трагедии. Не имеешь право ты, хлеб домой таскать. А у нас один приноровился, ты представляешь? Он хлеб под ремень прятал. Чтоб жену накормить. Так его же поймали, и чуть свои же и не вздёрнули. За воровство такое. А ведь у него кроме жены ещё и трое есть. Два парня родилось и девочка с ним. Пока были в школе, хоть их там откармливали. А вышли всё. Живите, как хотите. Вот он и принялся за воровство. Пол будки гад вытаскивал. Так они его чуть ли не повешали сволочи. А он ревел, как молился, чтобы простили его. А потом в Сибирь с ними съездил. И там их второй жене пристроил бывшей. Обещал ей даже ковёр привести. Вот такие мы нищие с нашими-то зарплатами. Вот такие дала у нас артиллеристов появились. Даже не знаешь, куда голову приложить, чтоб выжить нам в стране нам этой. Вот и всё. А вообще давайте лучше поедим.
И втроём поев макароны, с батоном, запивая тёплой из чайника кипячёной без редко у них покупаемого сахара водички, они вроде бы наелись.
– Мам? А можно я ещё хлеба возьму?
– Конечно милая.
И съев с ней вместе ещё с тёплой водой по кусочку батона, они наелись.
– Спасибо.
И она ушла.
– А вот он бы уж точно бы мне хлеба-то не пожалел. Накрыл бы да погладил бы. А он гад где-то там. Всё прячется. А на самом-то деле, он конечно не прячется. Но где он там? Кто ж его знает.
И мать как всегда, так и оставила на письменном оставшемся от прошлых хозяев из ДСП тёмного дерева, с тремя выдвижными ящиками советском столе, оставшейся хлеб. Чтобы утром вдвоём, опять припевая тёплой водой без сахара и маскаронов поесть и снова ждать своего лейтенанта.
А на следующий день он в своей артиллерийской части спросил. А там такого не было. И он, отпросившись на часок, сходил до госпиталя с животом. Затем повернув обратно и не зайдя справой стороны в свою артиллерийскую часть, пошёл дальше. Дошёл до с левой стороны до недалеко от своей части стоящей, до нашего сапёрной части полка, и подойдя, постучался с левой стороны ворот в единственную железную так же покрашенную в серый цвет дверь. И ему открыли двое солдат и спросили.
– Что вам нужно товарищ сержант? – Хотя он был лейтенантом.
– Да я мимо проходил, смотрю. А у вас тут не порядок. Листвы-то полно на тротуаре лежит.
– И что? Завидно, что ли?
– А ты солдат что? Офицера не видишь?
– Да кто вас знает, кто вы тут ходите. Может вы из леса пришли. В форму нарядились и к нам заявились.
– Ну, наглецы, поди. Я это так не оставлю.
– Шли бы вы отсюда.
– Ладно, давай так. Кто вчера у вас за листвой ходил?
– А это? Это с лейтенантом шли. Так. Четверо кажется.
– И надолго ходили?
– Да на полчаса, поди. А что случилось?
– Да нет. Всё нормально.
– Ну и хорошо.
– Да, да. Всё.
– Ладно. Мы пошли. Вам сюда не надо?
– Нет, я дальше пойду.
– Ну, всё я выяснил. Это сапёры к нам пришли.
– Сапёры? Как я рада. Нашёлся он. Всё свадьбы не миновать.
– Ну, ты вообще. Я вообще умора.
– Я даже к ним ещё не зашёл. А она уже с ним готовая жить.
– А вообще ты папа молодец. Герой мой и мамин тоже. А то она ещё обидится. Жалко что не нашёл ты его. Моего любимого. А может, пойдём ещё вместе сходим? – Давай я подумаю пока. Надо было уж сразу зайти. А я вот не решился. Не решительный я у тебя какой-то. А вообще надо бы подумать над этим. А вообще тут и думать нечего. Надо с тобою идти.
– Так я его тоже видела. – Вставила мать.
– Это хорошо, что ты видела. А вообще я рад этому. Возьму его отслужить. И с ним поедешь, потом до родни моей. Или ещё дальше. Где он там живёт. А мы тут без тебя заживём, наконец. Хоть хлебом да наемся. А ты там с ним. Со своим родным кувыркайся.
– А что я согласилась тут же. Он даже вроде и не курит совсем.
– Это радует, конечно.
– Так. Так. Наверно так оно и есть. Какая же я молодец. Даже это заметила. Хоть там никто и не курил. А вот я уверена. Что он не курящий совсем. Лишь бы моим он был. А когда поёдём-то?
– Да хоть сейчас беги. Главное как его оттуда выковыривать. А потом себе устроить. Если отдадут, конечно. И его там не прикончат совсем. Пока я там у себя бегаю. А другого пути-то и нету.
И на следующий день он так и не решился вновь постучаться к ним, в сапёрный батальон.
Через неделю.
– Так все вниз строится. – Скомандовал старший лейтенант Сергей.
И мы всей толпой спустились с третьего этажа, и вышли на улицу. И встали, как нас учили в две шеренге напротив нашего третьего подъезда. Стоим, ждём. И через 5 минут к нам вышел и подошёл наш командир старший лейтенант Вячеслав, а не тот, что с нами из другой роты листву убирал и сказал.
– Так. Чтоб все знали. Значит так. Все вопросы, которые у вас, когда-нибудь будут, вы должны будете мне, лично мне озвучить. И ещё. У нас ожидаются выходные. А поэтому будьте уверены. Те, кто будет хорошо себя вести, возможно, будут выпущены на волю. До 7 часов вечера. Но это не точно. Так что ждите. И ещё если кто нибудь вас из стариков обидит, сразу ко мне подходите. Всё можете идти.
– Вот бы задорого в выходные бы прогуляться. – Почти вслух сказал на улице тихо в одиночестве я. – Надеюсь, меня-то уж точно туда выпустят. Может, и к этой зайду, если не задушит. А задушит так сам убегу.
А выходные пришли, а нас так и не выпустили.
И я на улице смотрю, какой-то лейтенант выходит из первого подъезда, и, повернув налево, по высокому выложенному многочисленными светло-серыми квадратными камнями брусчаткой пешеходному тротуару, с прямоугольным по краю, ограничивающему серым камнем, направился в сторону второго и дальше стоящего третьего последнего подъезда, и я по так же выложенной многочисленными светло-серыми квадратными камнями брусчаткой дороге, направился к нему. Не захотел в своей роте своих лейтенантов спрашивать, потом как нибудь и до них доберусь. А тут такая удача. Я подошёл и спросил.
– Товарищ старший лейтенант. Разрешите обратиться?
– Да. Что хотел?
– А скажите, пожалуйста. Нас вроде хотели на выходные дни на улицу отпустить из части.
– Ах, это? Нет, уже не пойдёте.
– А почему не скажете?
– Ладно, скажу. Хотели, а теперь не хочется.
– А почему не хочется, скажите, пожалуйста?
– Ты вообще, какой-то настойчивый. Сказали же тебе. Не приставай ко мне.
И он ушёл.
Вот и всё. Теперь сиди тут и не вякай. А они будут тут нами командовать. Не увидимся теперь наверно никогда. А она как была мне скалою так и не представилась. Даже имя её не узнаешь теперь. Может потом нас выпустят? Кто его знает. Ну и ладно, что теперь поделаешь.
Как-то в нашей роте.
– Эй, Анатолий? Ты что здесь стоишь-то? Тебя там ищут. А ты здесь околачиваешься.
– Как ищут?
– Да вот так. Иди они же ждут.
– Да куда идти-то?
– Да к проходной.
– Ладно. А что спрашивали-то?
– Да откуда я знаю. Там всё выяснишь.
Я спустился с третьего этажа на первый, и на улицу и по выложенной многочисленными светло-серыми квадратными камнями брусчатке повернув направо, по высокой выложенной светло-серыми квадратными камнями брусчатке, пешеходному тротуару, направился в сторону с левой стороны воротам, правее к проходной, и рядом вначале нашего трёхэтажного с треугольной на три стороны крыши, казарменного здания, на первом этаже, к одной почти квадратной комнате с одним столом штабу. А навстречу ко мне подходит в зелёной пилотке, и на зелёных пагонах с двумя поперёк пагонов пришитыми красными лычками-полосками высокий сержант и тут же говорит.
– Ты Анатолий…..?
– Да я…..
– Тут тебя спрашивали. Что да как.
– А что спрашивали?
– Да мы толком-то незнаем.
– А кто спрашивал-то?
– Да лейтенант один. Спросил и вышел.
– А что он хотел-то? Не знаете, значит.
– Я тебе всё и так сказал. Чтоб ты был в курсе. А потом ушёл. Ты туда не ходи. Там уже никого нет. Всё можешь идти.
– Так там точно никого уже нет?
– Да, да. Всё я пошёл и ты иди. Да не туда ты идёшь. К себе тащись. И там нам не мешайся. Всё равно уже все ушли. Пока за тобою бегали.
– А что сразу-то не нашли? Я же там, в свой роте был.
– Ну откуда я знаю. Как нашли так нашли.
– А у кого это можно спросить?
– Ну, вот зачем это тебе?
– Ну как зачем? Хотя бы знать, зачем интересовались. Ведь не каждый же день тобою интересуются.
– Вот придут в другой раз. Вот тогда и выяснишь. А теперь иди к себе и нас не беспокой. Я и так уже всё тебе сказал.
– Спасибо вам за всё.
– Да не за что пока.
И он тут же развернулся и пошёл обратно в сторону проходной и ворот. А я ничего, не понимая, пошёл обратно.
– Пап? Ну что решил-то? Уже ведь год прошёл?
– Да нет, ещё не весь прошёл. Сейчас же лето ещё. До осени доживём. А там и видно будет.
– И что? Я так и буду бегать туда? И его высматривать. Прихожу туда и побаиваюсь. Как бы меня не схватили совсем. А он даже и не знает, что я там была. Всё куда-то бегает или со всеми ходит. А я как савраска туда-сюда. А его и не видно. Мне бы бинокль достать. Да хоть на него, на гада бы насмотрелась бы. А так ничего же издали не видно же. Да и он не подходит совсем. К забору-то. Наверно ругают там всех кто у забора стоит. Вот никто и не подходит. А я посмотрю, постою и домой возврощяюсь. А он гад, даже и не показывается. Один раз увидела вроде. А может и не он это был. В мою сторону посмотрел и дальше со всеми пошёл. На обед наверно. А у вас обед-то, во сколько там? В части-то вашей бывает.
– У нас в 3.
– Наверно так оно и было тогда.
– Забыла бы его.
– А ты-то не можешь сам-то к нему подойти? А то я там уж тропинку протоптала, поди.
– Давай потом об этом подумаем.
– Всё потом да потом. Уж забыл наверно, как я его-то на хрен послала. Теперь хоть вновь посылай, поди. А он и не показывается. Боится наверно гауптвахты твоей. Вот так и живём. Под страхом этим. Немцам-то хорошо, поди. Им-то многое наверно разрешается. А у нас как всегда. Концлагерь один. Жизнью называемый. А вообще скажи мне папа. Зачем ты тут живёшь? Чтобы маяться да? А я бы его дурака бы повесила. А потом бы приподняла бы, да и клином бы убила. Чтоб знал гад. Как надомною корячиться. А если б взял бы, так убила бы его. За один взгляд на сторону другую.
– Ну, ты и жестокая.
– Знаешь папа. Ты хоть мне и папа. Но я тебя уж точно бы не выбрала. Слабак ты папа. Какого-то парня не можешь ни как решиться, мне тут выковырять. Я-то думала ты сильный. А ты слабак как пень. Бьют, поди. А тебе всё по Х. стоеросовой. А вообще ты сволочь. Обещаешь мне, обещаешь. А я всё жду его и жду. А тебе как было наплевать на меня, на него, так и живёшь всё по-своему. Поели и довольные все. А ты тут терпи, сколько хочешь. Даже имя его до сих пор спросить не отважишься.
– Его Анатолием кличут.
– Анатолием? Ох ты папа, папа. Какой же ты урод. Не спроси тебя.
– Иди отсюда на Х. от меня. Ненормальная. Я к нему не побегу. Если надо пусть сам бежит. А прибежит, я его сам на гауптвахту отправлю. И тебя не пожалею. Буду я ещё ради тебя, тут корячится. Всё вали отсюда. Уродина чёртова.
– Пап. Ты говно. И я какашка чёртова. Всё жду его. А он и не телится. Что толку его тута ждать? Если это не судьба тут наша чёртова. Всё равно же не вместе мы. Да и не увидимся более. А я ухожу от вас. Пойду, погуляю совсем. А лучше бы повеситься. Чтоб не знать его и вас не увидеть вовеки-то вечные. Мам? Я пришли уже. Там всё как было. Наверно надо бы забыть его. А я всё не решаюся. Всё жду его моего любимого. А он и не шевелится. А на самом деле просто конечно не знает, что я тут в одиночестве мучаюсь. Работает, поди, там и тоже корячится. А я всё тут его судьбинушку дожидаюся. А он и не знает совсем. Послала его. Вот он и не думает, что я теперь из-за него тут себе места не сышу. А знал бы, так может быть увиделись. А так хоть пропадай совсем. И свет не мил мне в вечности. Пойду я прилягу что ли. Что-то меня знобит.
И проболев и пролежав в нашем госпитале три недели, от ангины она сама вернулася домой.
– Мам? Я пришла.
– Хорошо милая.
– Милая?
– Да так сказала я.
– Ты не нашла его?
– А я и не ходила.
– Вот и я не пошла я к нему. Что толку-то? А вообще придётся с этим жить. С одиночеством со своим распроклятым. А он так и не узнает, как я его ждала. Всё ждала и ждала. И так и не увидела. Мальчика моего.
– Да брось ты его. Всё равно же не придёт к тебе. А придёт, так сядет. А потом уже и не выпустят. Законы наши чёртовы. Оковы не доделанные как всегда. Я вот пока ты лежала там. К соседке всё ходила. Чтоб одной целый день не маяться. Так она мне знаешь что рассказала? Что немцы-то у нас по другому-то служат. Вот им можно в Гаштет (Гаштет-кафе-пивная) по выходным ходить. И по девушкам прогуляться. А вот у нас как во всём. Одна суета и беззаконие кругом. Вот его и держат, пока не выйдет срок. А потом отпустят, и ещё будут следить. Что бы по военкоматам бегал. Чтоб знать, где он, да и не позвать бы ещё его разок. Вот такие у нас тут законы творятся. А тут у них воля вольная. Сходил пиво попил и живи, как хочется. Лишь бы под законом ходил. А у нас чуть что, сразу в лагеря отправляют. Вот такая у нас тут судьба. А ты говоришь, сходи к нему. Теперь уж будь уверена. Схватили пацана всё. Пока не напьются гады крови. Всё так и будут мучить всех. Пока их срок не выйдет. А потом вывезут и новых привезут. Чтоб мучить есть, кого было. А он твой лишь в России свободен будет. А тут он никто. Зароют и матери не скажут. Как уже было с предыдущем помнишь? Отец про висельника рассказывал. Так его мать даже к могиле сына не допустили. Выслали фото могилы и всё. Смотри и молись. А сюда ни шагу не смей появится. Так что забудь и живи как жила. А вообще он ведь из Челябинска сволочь. И фамилия его даже есть.
– Тварь, какая. Мам. Ты, правда, всё узнала?
– Так это отец рассказал.
– Всё понятно теперь. Сговорились против нас и довольные.
– А ты как хотела? Мне ведь тоже нелегко это удалось. И его я даже видела. А к нему не подходила, конечно. Но так, он был не доволен совсем. Как собака на цепи приютилася. Сама пришла я в часть и сказала им. Что мне надо бы земли у вас набрать. Они, какой земли?
– Может нам съехать, чтобы вам тут побольше досталось?
– Да нет съезжать не надо. Мне накопать бы хоть немного себе для горшка.
– Горшок? Ну, вы даёте.
– Ну что я пройду что ли?
– Сейчас я выясню. Стой здесь и никуда не ходи. Ты поняла меня?
– Да, да. Идите. Буду здесь стоять.
– Ладно. Вот она. Ну и что? Что хотела-то?
– Да земли у вас позаимствовать.
– Землю нашу вычерпать хочешь.
– Да нет что вы, мне немного надо-то сюда. Вот в этот мой горшок.
– Ладно. Будь, по-твоему. А лопата есть?
– Ну откуда у меня тут лопата-то? Я же в доме живу. Будь лопата-то я бы и сама бы накопала бы.
– Ладно, сейчас принесут, поди. Сходи за лопатой в каптёрку.
Меня запустили и спросили затем.
– Ну и где будем копать? – Да вон там, где нибудь на газоне.
– Ладно. Иди, откопай ей. Эй? Идите сюда. – Подозвал он солдат. – Накопайте ей земли вот сюда, в горшочек этот.
– Вот и всё. Спросила их, где тут парень Анатолий?
– Да вон он там стоит.
Я посмотрела вскользь. А он как уставший и замученный у забора стоит и ко мне не подходит. Как стоял, так и простоял. Всё за нами наблюдал. А потом в подъезд зашёл и ушёл куда-то. Вот я и вернулась с пустым горшком. По дороге вытряхнула и была довольная, что наш план удался. Отцом не подписанный. И соседке горшок тот вернула, и спасибо сказала. За подсказанное удовольствие. А он мне не понравился. Сам грустный как собака. Хотя все они такие. Лишнего не скажут, слово не проронят. Вот и всё. Так что нечего тебе за ним гнаться. Всё равно же не угонишься. А поэтому забудь его. А если уж не сможешь, в Россию приедем, в Челябинске отыщешь. А тут всё бесполезно. Мне соседка прямо сказала. Никуда они его не отпустят совсем. В тюрьму попал. А из тюрьмы-то. Лишь в России и выпустят. Свободу понюхать. А то, и не найдёт он неё-то, свободы-то. Это не то, что немцы-то. Как мне как соседка рассказала. Отслужат год и свободные. Идите куда хотите. Лишь бы никого не трогали.
– Да мама. Ты уже рассказывала.
– А ты Машенька моя не плачь. Всё равно же но гад, с тобою не увидится снова.
– А я тебе не верю.
– Ну и ладно. А вообще давай пойдём хоть прогуляемся.
– Так ты одна пойдёшь же?
– Да зачем одна? Пошли вместе.
– Может, к ним тогда зайдём?
– Да кто нас двоих-то впустит?
– Да уж. Обидела я его. Вот он и не знает, что я жду его здесь.
– Да ладно. Что теперь-то?
– И ты молодец. Даже подойти не захотела. И с ним поговорить.
– Да ну его. Видела я его. Неровня он тебе.
– Ну да конечно. Куда уж мне. Вот если бы себе. Тогда конечно. Совсем другое дело. А мне-то, зачем помогать?
– Ладно, пошли.
– Так мы и так идём.
– А давай я к нему сама подойду?
– Да кто тебя впустит-то?
– Ну да конечно. А я бы прошла. А вообще. Он бы был бы моим давным-давно. Если б не было этой армии.
Прошло около года. Пойти надо да поспрашивать. На дурака пойду. Может и пройдёт всё как надо. Ну, всё теперь до своих доберусь. Сейчас кто нибудь да выйдет из них, и я спрошу. – И тут из кабинета в нашей роте выходит лейтенант не старший другой Вячеслав.
– Ладно. Он так он. Думал другой выйдет, но и этот подойдёт.
– Товарищ лейтенант. Разрешите спросить?
– Что хотел?
– Скажите, пожалуйста. Нас же хотели на выходные выпустить? Так, когда же нас выпустят?
– Это уже не в теме.
– То есть не выпустят уже?
– То есть.
И он ушёл.
Вот и всё. Надежда наша умерла. Она очнулась и сожгла. Меня, поранив и убив, надежду нашу пригубив. Её тоже погубила, и меня не пощадила. А она, как и была, так и осталася одна. Лишь бы мне увидеть вновь. Ту любимую любовь. – Неожиданно впервые сочинил я на улице, лишь для себя свои первые стихи.
Так прошёл год, а затем и второй. Так за 2 года службы, я так ни разу её больше и не увидел, да и позабыл потом, да и вспоминать-то было нечего.
А через 2 года службы, нас погрузили на грузовую машину, и довезя в дальнейшем до военных советских частей с аэродромом Мальвинкель / Mahlwinkel, от отдалённого немецкого городка Мальвинкель / Mahlwinkel, и переночевав около военной части на улице под чистым открытым небом трое суток, нас обыскали, кто что везёт, затем, наконец, собрали и посадили всех на белый самолёт ТУ 154. И отправили прямым рейсом домой.
Этот лишь интернет рассказ, и я никогда его не опубликую, то есть вообще никогда
Анатолий Иванов, г. Челябинск