- Хочешь, я тебе крепость покажу? – Мишка оценивающе посмотрел на гостя.
- Хочу! Покажь! – глаза у Федьки загорелись.
- Айда! – загорелый чуть ли не дочерна, Мишка был жилистым и гибким мальчишкой примерно того же возраста, что и Фёдор.
- Да куды? Не пушшу, пока не съедите кашу! – подбоченилась мать.
- Ладно уж, давай твою кашу, - примирительно сказал Мишка.
В животе его давно уже принималась квакать лягушка, потому что с самого утра дел у мальца было невпроворот, и поесть толком было некогда. Разделенная на четверых друзей татарская лепёшка, горячая, прямо из тандыра, всего лишь немного заглушила голод, но не насытила. Да и было это уже давно, когда солнце ещё не дошло до зенита. Однако разве это была причина, чтобы отвлекаться от важных занятий?
С самого утра Мишка с товарищами помогали матросам ладить яхту для какого-то генерала. А потом солнце высветило английские монетки на дне, и мальчишки ныряли, пытаясь достать их. Монетки оказались не особо ценными, но старый боцман, живущий в белом домике в глубине бухты, обменял их на русские деньги, которых хватило купить у татарина горячую лепешку. Потом они вчетвером искали затопленные в войну пушки, а потом Мишка с отцом проверяли сети. И опять некогда было думать о еде.
Мать поставила на столе глиняную миску, полную разваренной пшённой каши, приправленной постным маслом. Вытащила из печи сковороду жареной рыбы, отрезала по ломтю грубого серого хлеба.
- А чаю? – хитровато подмигнув Фёдору, спросил Мишка.
- Верно вспомнил. Воды ишшо принеси! – усмехнулась мать.
Мишка насупился и взялся молча наворачивать кашу. Через четверть часа с обедом было покончено.
- А батька с маткой твои где? – спросил Мишка Федюньку, поднимаясь по крутому склону.
- Померли.
Мелкие камешки да жёсткая прошлогодняя трава кололи босые ноги. Но Федька даже не морщился. Его манила эта крепость, притягивала, сулила какие-то необыкновенные впечатления.
- Ааа, сиротствуешь, значит. Петруха тоже сирота. Его батьку в Севастополе убили, а матка от холеры померла. Один живёт. Тебе повезло, родня есть. Небось, думать, чем трюм набить, не нужно.
- Один? Во всём доме?!
- Доме... – фыркнул Мишка. – У него, брат, целая крепость. Придём, увидишь. А вот тут лагерь английский был. Видишь – землю ровняли. Палатки стояли да домики для офицеров.
- А теперь куда они подевались?
- Так англичане увезли с собой, когда уходили. Они, брат, и железную дорогу увезли.
- Какую дорогу?! – поразился Федька.
Мишка, довольный произведенным эффектом и возможностью показать себя знатоком, принялся рассказывать:
- Они, брат, как только заявились сюда, принялись обустраиваться. Надолго, вишь, думали здесь остаться. Набережную каменную сделали, дома настроили, магазины здоровые. А ещё дорогу железную. Две железные доски кладутся на землю, а по им пароход катится. Это такая машина невиданная. Сверху труба, из её дым валит, а сам весь начищенный, всякие бронзовые штуки на ём сверкают.
- Правда?! – глаза у Федьки полезли на лоб от удивления.
- Вот те крест! – Мишка рассказывал так, будто своими глазами видел эту диковину – Как рявкнет, как засвистит, ажно ухи закладывает. А к пароходу прицеплены тележки, вагонетки называются. Некоторые крытые, чтобы людей возить. Ох, и силища!!!
- Покажь, где она! – глаза у Федюньки загорелись.
- Так говорю же, увезли они, англичане. Разобрали всё и увезли, когда уходили отседова.
- А зачем им нужна была эта дорога?
Мишка нахмурился:
- Снаряды они возили на ей, которыми Севастополь обстреливали. Вот тут, в Балаклаве, разгружали свои корабли. И по этой стороне бухты дорога была, и по той, прямиком от пристаней к позициям. Здесь они все бонбы свои перегружали на вагонетки и везли.
Мальчишка замолчал, сердито сопя. Восхищение невиданным чудом техники уступило место обиде. Эвон, навалились-то всем миром на город, обложили со всех сторон, как волки. Где уж тут устоять было...
А Федька, почувствовав, как изменилось настроение нового приятеля, виновато молчал. В душе его было уважение к этому пареньку, знавшему так много, так важно рассуждавшему и так роскошно сплевывавшему сквозь зубы при разговоре.
- А крепость-то кто строил? Неужто тоже они, агличане?
- Эва, сказанул! – засмеялся Мишка. – Этой крепости уже тыща годов. Стааарая! Она и до войны разбитая была, а теперь ещё больше. Сказывали, на башнях раньше каменные доски древние были прилажены. Так их открутили и увезли... эти... итальянцы.
- Зачем?! – поразился Федька.
- Кто их знает... – Мишка презрительно цвикнул слюной в сторону. – А англичане даже с могилок камни надгробные снимали и увозили. Даже осколки снарядов собрали, и пули, которые на земле валялись.
Федька непонимающе смотрел на приятеля.
- Батя их мародёрами называет. Бандиты и есть бандиты. Они когда город заняли, так людЯм велели убираться, а сами их дома заняли. А уходили, так разграбили всё. А из старых пуль и осколков можно новых наделать. Петрухааа! – закричал вдруг Мишка. – Ты гдей-то? Петруха!
- Ну, чего орешь? – из под старой драной лодки, невесть как оказавшейся на склоне горы, вылез подросток.
- Спишь что ли? На вот тебе! – откуда-то из кармана штанов Мишка извлек жареную рыбину и кусок хлеба.
Федька и не заметил, в какой момент они перекочевали со стола в Мишкины карманы. Вот это ловко! И мать не увидела. Петруха с достоинством принял угощение, взялся есть, лениво поглядывая по сторонам. Он был голоден, однако показывать это он считал ниже своего достоинства.
- А я вот гостя привел, крепость показать, - стараясь сделать голос солиднее, значимее, сказал Мишка. – Из Андреевки пришли сегодня батины сослуживцы. Эвот шурин Семёнов. Пришлый здеся, моря раньше в глаза не видал.
Петруха с жалостью посмотрел на Федьку:
- Как же без моря? Без моря разве жизня? Айда, покажу крепость.
И они пошли по крутому склону к возвышающейся полуразрушенной башне.
- Вот тут ты и живёшь? – спросил Федька.
Петруха фыркнул:
- Где хочу, там и живу. Всё моё.
Однако башня, казавшаяся снизу целой, была разбита, в её бойницах гулял ветер, а крыши не было вовсе. Как же жить в ней, думал Федюнька, где укрываться от непогоды? Однако вопросов задавать он не стал, рассудив, что, возможно, в других башнях, видневшихся на горе, условия получше.
Перед ними лежала бухта, и с горы как на ладони просматривался каждый её изгиб, каждый поворот её узкой горловины.
- Отсюда солдаты наши по кораблям неприятельским палили, - пояснил Петруха. – Не хотели пускать в город. Только мало у нас было пушек. Четыре мортиры* всего.
--------
* артиллерийское орудие с коротким стволом
--------
- А ты... Ты тоже... тут сражался? – охрипшим вдруг голосом спросил Федюнька.
- Не, я тогда ещё мал был. Мне сосед-грек сказывал про то, как дело обстояло. Он как раз тут и сидели в обороне. Солдаты почитай все греки местные, балаклавские. Шмаляли в неприятельские корабли – будь здоров. Только больше их было, англичан. Да к тому же вон оттуда, с суши, ещё отряд шёл, - Петруха махнул рукой в сторону гор. - Ну, и начали они палить по крепости. Разбили лафеты у мортир, попали в зарядный ящик. Как тут держать оборону, когда и нечем стрелять, и не из чего...
- И что?..
- Всех в плен взяли. И нашего полковника Манто с офицерами, и солдат. А тех, кто в городе жил, выгнали. Полтора часа всего людям дали, чтобы собраться. Матка со мною на руках в Севастополь ушла, к бате.
Федюнька смотрел на разрушенные стены крепости, на узкий вход в бухту, и сердце его замирало от ужаса и благоговения. Значит, вот здесь стояли пушки, здесь суетились заряжающие, здесь разрывались вражеские снаряды, калеча и убивая защитников. Может быть, вот на этом самом месте умирал какой-нибудь солдат, вспоминая в последние минуты своих близких. Фёдор опустился на колени и провёл рукой по раскиданным камням. Они помнили...
- Ну что, будешь другие башни смотреть? – голос Петрухи вернул Федюньку к действительности. – А то пошли к морю спустимся!
- Пошли... – согласился Фёдор.
Они снова взбирались по тропе вверх, на гору, и с вершины её открылся вид на море, и снова душу Федюньки охватили и восторг, и страх. Сильный холодный ветер пробирал до костей, словно испытывая людей на прочность. Огромная башня со смешным названием Донжон* стояла почти у самого края скалы. Казалось, сделай ещё шаг, и полетишь вниз, покатишься, ломая кости, до самого низа, на камни, которыми усеяна береговая кромка.
--------
* Донжон – главная башня в средневековых замках
--------
Петруха приоткрыл тяжелую дверь. Внутри башни было темно и сыро. Фёдор инстинктивно отступил назад.
- Что, не хочешь заходить? – насмешливо спросил Петька.
- Не, я лучше к морю, - засмущался Федюнька.
- Тогда айда! – Петруха захлопнул дверь. Он сам не горел желанием входить в жуткую темноту башни, но виду он не показал, играя из себя бывалого старожила этих мест.
А Фёдор, молча шагая по камням следом за новыми знакомыми, всё больше проникался к ним уважением. Вот, значит, где Петруха укрывается от непогоды. Верно, и печка есть внутри. Разве можно без неё! Но как же темно и страшно там! И, верно, очень одиноко зимними ночами, когда буйствует ветер, и море ревёт и бьётся о каменистый берег.
Федюнька содрогнулся то ли от пронзительного ветра, то ли от мысли об одиноком существовании в крепости, перевёл взгляд на море. Далеко внизу по тёмно-синему шёлку ползали мухи с белыми крылышками, оставляя за собой светлый, быстро тающий след.
- Шаланды! – Мишка махнул рукой в сторону мух.
Вон оно что... Значит, и их лодка вот так же виделась с высоты горы...
- Айда пошустрее! – скомандовал Петька. – Солнце скоро сядет.
И они шли скорым шагом по узенькой тропинке вдоль обрывистого берега. У Федюньки, слабого и непривычного к быстрой ходьбе и частым подъёмам, бешено колотилось сердце и темнело в глазах. Вот так и свалишься, не видя дороги, вниз. Покалечишься навек, а то и совсем головёнку свернёшь себе. Разве что повезёт уцепиться за кустик или дерево, умудрившиеся вырасти на крутом склоне. Он напряженно смотрел себе под ноги, стараясь держать в поле зрения мелькающие перед ним загрубевшие пятки Мишки. Справа под горой плескалось море, впереди темнела громада мыса Айя.
Наконец приятели спустились к берегу, покрытому крупным галечником. Петруха скинул заплатанные штаны и, солидно крякнув, кинулся в воду, поплыл, шумно отфыркиваясь, то скрываясь с головой, появляясь снова. Следом, восторженно взвизгнув, ринулся Мишка.
- А ты чего? Айда! – крикнул он Федьке.
Айда? Да ведь вода холодная... Не позволяла Василиса ему даже ноги мочить в море. Вот будет летом жарко, тогда и искупаешься, мол. А в студёной воде и захворать недолго.
Однако прибой был таким ласковым, а вода такой прозрачно-бирюзовой, что Федька не утерпел. А, будь что будет! Он торопливо скинул одежду и шагнул в воду. Глаза его расширились, когда холодная майская волна плеснулась на разгорячённое от ходьбы тело. Сердце скакнуло куда-то в горло, а дыхание перехватило.
- Да ты чего, боисся что ли? – звенел Мишка.
Нет, Федюнька не боялся. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Просто непривычным было прикосновение моря. Как говорил Семён – нужно просто лечь на воду? Фёдор раскинул руки и попытался принять горизонтальное положение. Волна хлестнула ему в лицо, попала в нос и уши, и мальчишка инстинктивно забарахтался, забултыхался, пытаясь нащупать ногами дно. Однако дна не было, и снова водяной вал ударил в лицо, больно обожгло где-то в носу, от ужаса сердце бешено заколотилось.
«Как только испужаисси, тут тебе и крышка!» - прозвучал в сознании голос Семёна. «Оно, море-то, не любит, когда его боятся. Серчает!» - стучало в голове. Нет, неправда! Сёмка, он... Стыдно... Совестно перед Семёном... А ведь и правда испужался! Федька ухватил ртом побольше воздуха и попробовал снова лечь на воде, раскинув руки. И вдруг, о чудо, он почувствовал себя птицей, парящей над каменистым дном, проглядывающим сквозь толщу хрустальной воды. От восторга он закричал и снова захватил ртом воздуха.
Оно держало его! Море держало его вверху, поднимало волной и опускало, сносило к берегу и снова утаскивало прочь.
- А я знаю! – вдруг сказал Фёдор громко. – Теперь я всё понял.
- Что ты понял? – поинтересовался Мишка, подплывая ближе.
- Я понял, почему облака вверху держатся и не падают. Они как мы, плывут и смотрят на нас. Только я не знаю, где они плывут. Наверное, там, наверху, тоже море есть.
- Чудной ты какой-то! – засмеялся Мишка. – Сказки сочиняешь. Айда на камень!
И он широкими бросками поплыл к лежащему саженях в четырёх от берега большому валуну, на который уже взбирался Петруха.
Айда... Сказать легко, а как сделать-то? Федька попробовал махать руками, подражая летящей птице. Однако проку от этого было не много. Нешто попробовать грести, будто вёслами? Махать сразу обеими руками было тяжело, не хватало силёнок. Тогда Фёдор схитрил, стал грести руками попеременно, и тело его наконец двинулось в нужном направлении.
- Залезай! – сказал Мишка, подавая руку, когда Федюнька добрался до камня. – Я думал, что ты вовсе плавать не умеешь. А ты, хоть и по-собачьи, а всё же плывёшь. Где научился-то в своей деревне? Небось, речка там есть?
- Угу... – ответил Фёдор.
Речка, конечно, в деревне была, и ребятишки в знойные дни с удовольствием плескались в её водах. Особенно любили местечко одно, где бережки расходились, а меж ними было вроде озерца с поросшими кустарником берегами. Вот только Фёдору туда ходить никто не позволял. Да он и сам не рвался, прекрасно зная, что не хватит у него силёнок дурачиться наравне с другими ребятами. Становиться же посмешищем для сверстников ему не хотелось.
- Нырять будешь? – спросил Мишка.
Но Фёдор не слышал его, он с восхищением смотрел на Петьку, который, оттолкнувшись от края валуна, рыбкой полетел вниз. Тело парня, живое, гибкое, загорелое, без брызг и всплесков вошло в воду и двигалось, слегка изгибаясь, словно большая водяная змея, почти до самого дна, а потом, резко изменив направление, поднялось на поверхность.
- Ах, хорошшша! – крикнул он и, отфыркиваясь, сильными толчками поплыл к берегу. – Айда домой, братцы!
- Щас, идём! – крикнул Мишка и прыгнул в воду, подняв целую тучу брызг.
Федюнька ступил на край валуна, посмотрел вниз. Страшно. А вдруг...
- Не боись, прыгай! – крикнул Мишка.
Как только забоисся, тут тебе и крышка... Нет, нельзя показывать страх. Фёдор набрал в грудь побольше воздуха и, закрыв глаза, оттолкнулся от камня. Секунда полета, и вот уже по ступням его ударила вода, а ноги разъехались в стороны, словно у лягушонка. Грудь сдавило, захотелось сделать вдох, но тут же в нос хлынула солёная жидкость, рассыпались перед глазами зелёные искры, взорвались в голове тысячей маленьких взрывов. Не боись... Ни за что не потопнешь... Вода, она, брат, выталкивает вверх. Надо только дождаться, когда вытолкнет. И Фёдор перестал мельтешить руками. Но вот уже на самом деле его вытолкнуло вверх, и он, тяжело дыша, взялся грести к берегу.
- А ты молодец! – с уважением сказал Мишка. – Никогда моря не видал, а не побоялся, нырнул. Здорово, брат, нырнул! И не скажешь, что впервой... Или не впервой? На речке нырял?
- Нет... – хрипло сказал Фёдор.
- Оставайся у нас. Мы тебя научим плавать по-нашему. Будем вместе пушки английские искать. У нас в бухте, сказывают, три пушки потоплено.
Мишка выбрался на берег, запрыгал на одной ноге, вытряхивая из ушей воду.
- Ага... – буркнул Фёдор, пытаясь выйти из воды.
Однако прибой бил его по ногам, стягивал обратно. Хотелось упасть на колени и горько заплакать от бессилия, от усталости, от того, что холодный вечерний воздух охватывал тело, и кожа вся была покрыта пупырышками, а зубы стучали в ознобе. Фёдора не радовали похвалы новых приятелей, не до них ему было.
- Бери одежду, наденешь, когда обсохнешь! – сказал Мишка, и Федюнька послушно собрал вещи в охапку.
- Побежим, а то стемнеет скоро! – приказал Петруха и рванул вверх по склону.
Фёдор тоскливо посмотрел ему вслед. Бежать... Тут дойти-то сил нет, разве же сможет он бежать?! Но отставать от ребят было нельзя, и он, тяжело вздохнув, двинулся следом.
От быстрого шага тело разогрелось, высохло, и Федюнька на ходу натянул на себя одежду. Солнце скрылось за краем горы, и навалились сумерки. С каждой минутой они становились всё гуще.
- Эх, надерёт мне батя уши за тебя, - сетовал Мишка. – Бегать-то ты вовсе не умеешь. Всё больше плетёшься шагом.
Фёдор молчал, только дышал тяжело, с каким-то свистом. Он уже не смотрел опасливо по сторонам, не боялся свалиться со скалы. Он только старался не выпускать из вида мелькающие Мишкины пятки. Стучало в голове, просверкивали перед глазами то красные, то зелёные искры. Но Федька не жаловался. Он терпеливо ждал. Ждал, когда закончится эта дорога, ведь не может же она быть бесконечной!
- Да я же говорила, Мишка его увёл с собой! – раздался вдруг из темноты женский голос. – Ах ты, поганец! Опять на камни бегал!
- Мам, да мы же быстро хотели! – оправдывался Мишка.
- Живой? – Семён подхватил на руки Федюньку.
- Сём, я плавать научился и нырять... – прошептал тот, закрывая от усталости глаза.
- Вот задаст нам Василиса, ежли узнает, - пробормотал Сёмка. – Вода-то студёная для тебя. Не захворал бы...
Но Фёдор уже не слышал его. Прижавшись к могучему плечу матроса, он спал. Семён заботливо обернул тщедушное тело мальчишки бушлатом и понёс его к домику Ивана, старого товарища, вместе с которым много лет хлебали кашу из одного котелка и к которому привели его неотложные дела.
Проснулся Фёдор только утром, когда солнце поднялось над горами. Мишку уже увели из дома мальчишеские заботы, во дворе раздавались голоса Матвея и хозяина Ивана. Гремела котелком, вычищая его, хозяйка. Сквозь открытое окно, оплетенное жидкими побегами винограда, пробивались солнечные лучики и ложились на обмазанный глиной пол замысловатым узором. Где-то басовито гудел шмель.
Фёдор осторожно приподнялся над циновкой, пытаясь понять, хватит ли у него на это сил. К его удивлению, силы были. Только немного ныли ноги, уставшие от непривычно далёкого перехода. Мальчишка вышел во двор.
- Проснулся? А Мишка уже убёг, - мать с облегчением посмотрела на Федьку – как будто здоров, не захворал малец. – На вот, поешь. Молочка свежего с рынка принесла тебе.
Она поставила на стол кружку теплого молока, положила рядом ломоть хлеба. Однако не успел Фёдор одолеть завтрак, появился Семён.
- Федюнька, встал уже! Допивай молоко, а хлеб по пути доешь. Айда домой!
На причале возле шаланды уже суетилась стайка мальчишек, среди которых были и Мишка, и Петруха. Ребята с одобрением поглядывали на Фёдора. Видно, рассказали им про то, как он не забоялся с камня прыгнуть.
- Приезжай ещё, Федь! Вместе будем пушки искать! – крикнул Мишка.
На выходе из бухты, за изгибом, он увидел расставленные на кольях сети, среди которых резвилась большая чёрная рыбина.
- Что это?! – опешил Фёдор.
- Ох, мать твою... Морская свинья... – чертыхнулся Семён. – Рыбу из сетей ворует.
Матвей убрал парус, и лодка замерла на месте. Громко свистя и хлопая, матросы пытались отпугнуть дельфина от снастей.
- Зачем? – спросил Фёдор. – Разве мало здесь рыбы? Мишка сказывал, в шторм её столько набивается в бухту, что по ней ходить можно.
- Правду сказывал. Случается здесь и такое. Только вот животина эта и сети рвёт, и сама калечится, - ответил Сёмка.
Дельфин, играя, то выпрыгивал из воды, сверкая лоснящимися чёрными боками, то снова скрывался в глубине.
Фёдор с интересом разглядывал невиданного зверя. Эвон... даже свиньи морские бывают!
И вдруг взгляд его упал за борт. Солнечные лучи пронизывали толщу прозрачной, чистой воды и терялись где-то далеко, в тёмной и мрачной пучине. А в лучах этих играли, резвились мириады мелких, словно мошки, живых существ.
- Сём, что это? – Фёдор заворожённо смотрел на этот танец.
- Где? – не понял Семён.
- Эвот... За бортом.
- А, живность морская. Птицы мошек едят, а рыбы вот эту мелочь. А морская свинья рыбой питается, - и он снова громко свистнул, пытаясь испугать дельфина.
Как же у Господа всё разумно устроено, думал Федька, не имея сил оторвать взгляда от пронизанного солнечным светом моря, в котором кипела своя жизнь.
В Андреевку пришли к вечеру и уже издалека заметили странное оживление и суматоху, царящие на берегу.
*****************************************
Агамемнон
Глава 26.
Время действия - 1862 год.
- Агаша, Агаша, поди сюда! Фьють-фьють-фьють! – Ананий вышел из сараюшки с миской в руках.
С трудом передвигая ногу, старик доковылял до стены кладовки, возле которой обычно кормили дворового пса.
- На вот, поешь потрошков зайчиных. Агаша, ты когда-нибудь ел зайчатину? Нет? Скусная штука, вот что я тебе скажу!
Пёс вертел хвостом, осторожно обнюхивал угощение и посматривал на старика.
- Что, не по ндраву тебе? А зря. Я, бывалоча, силки на гумне расставлю, а зайцы, они страсть как любят овёс воровать на гумне. Так какой-нибудь косой и попадётся. И нам хватало, и Трезорке доставалось. – Ананий уселся на чурбачок. – Что не ешь? Брезгваешь? Оно, конечно, весной да летом зайцев бить не положено. Да вышло вот так, Агаша. Запутался, бедолага, в старой сети, лапу повредил. Что теперь делать? В степи он таперича не жилец. Всё одно лиса али волк сцапает.
Пёс осторожно начал поедать угощение.
- Вот и молодец, Агаша. Эх, и имечко, язви тя... Анюта, как вы пса-то зовёте? – старик повернулся к дочери, сновавшей по двору по каким-то своим делам.
- Агамемнон, - улыбнулась Аннушка.
- Агамеееемнон... Надо же! Чево это такое хоть?
- Корабль так называется. Аглицкий. На ём адмирал сидел самый главный.
- Так отчего же собаку им назвали? – удивился Ананий.
- От того и назвали. Собака собакой и есть! Для русского человека от него радости не было, так оно понятно. А вот то, что он своим кораблям спастись не дал, то не по-христиански было. Потому и собака.
- Это как – своим спастись не дал? – удивился Ананий.
- Тимоша сказывал, однова буря страшная на море была. В войну. В тот день пять десятков кораблей неприятельских сгинуло. Одних военных три десятка, да купцы. Людей без счета. Никому спасенья не было. Только вот этот самый Агамемнон в море ушёл, от скал подальше. Там и переждал шторм. А как если бы скомандвал адмирал всем в открытое море уходить, то, глядишь, и спаслись бы люди. Так Тимофей сказывал. Даже в бухту Балаклавскую не всем позволили войти. И так, мол, тесно там. Вот и разбило корабли в щепки. Даже людей в клочки разорвало.
- Вона как... И впрямь собака. Как, говоришь, имечко-то у пса?
- Агамемнон.
- Агам... Агамемнон, сукин сын! Постой, Анюта, а кто это в море под парусом вышел? – старик приложил руку козырьком ко лбу. – Не Семён ли?
- Семён с Матвеем в Балаклаву пошли. Федюньку с собой взяли. Завтра вернуться обещали.
- Вона как... Эх, язви её... нога...
Старик, кряхтя, поднялся и поковылял в сараюшку, где он свежевал случайно попавшегося в сети зайца. Нравилась ему жизнь у зятя, по душе пришлись места, жить бы да радоваться, одно не давало покоя – больные ноги. И в родной деревне не помощник он был сыну, а дорогой совсем разболелся. Хоть и ходко шли лошади, а всё же и морозы старика донимали, и ветры студёные, да и на постоялых дворах не всегда тепло было. Мучился в пути старик, да помочь ему не получалось.
- Ничего, батя, приедем – полегчает. Места у нас такие, любого на ноги поставят! – успокаивал свёкра Тимофей, озабоченно поглядывая на его распухшую ногу. – Аннушка уж совсем помирать собиралась, а выздоровела да раздобрела, благодарение Господу!
- А что, Тимоша, как же под венец-то она, больная, пошла? – осторожно спросила Глафира.
- Нет, под венец она уже не хворая была. А я ведь до того, как увидел её, жениться и не собирался вовсе. Думал, куда мне, стар я уже. Вот братишек-артельщиков окручу, их деткам радоваться стану.
- А как же вышло-то?!
- Привезли её в Севастополь совсем плохую. Уж и не поднималась она. Всё лежала на телеге. Других-то девиц обвенчали сразу, а её помирать оставили. Поверенный, который этим делом занимался, попросил забрать её в Андреевку, присмотреть последние деньки за ней, а потом схоронить по-людски.
- Согласился я взять её. Санитаром немного служил в гошпитале, за хворыми ходить умею. Подошёл, глянул на неё – мать моя родная! – глаза-то, глаза! Словно синь морская, и взгляд ангельский, нездешний. Нет, думаю, нельзя ей помирать, никак нельзя. Так и вышло. Божьей милостью выкарабкалась, теперь уж и нипочём не догадаешься, что на краю была.
- Да что там! Это вам благодарность за дочку вашу. И дело всякое умеет, и слово разумное скажет, и ласковая. Молодая жена для старого мужа частенько бедой оборачивается. А моя Аннушка радость в дом принесла.
Глафира тихонько плакала, вспоминая пересуды деревенских баб. Аннушка-дурочка, мол, пугало огородное, заговариваться стала. Гнали от себя бедняжку и сверстницы замужние, и девки на выданье. Да полно, правду ли говорит Тимофей?
Однако рассказы Тимофея оказались чистой правдой. Выбежала встречать приехавших красавица. Увидел бы её кто из деревенских – не поверил бы, что это та самая Аннушка, нелепая, непохожая на женщину, слабая, будто кошка. Высокая от природы, теперь она стала статной, даже величавой женщиной. Выбежала встретить мужа любимого, да разглядела в повозке родителей. Замерла, глазам своим не веря, не знала, кого первого обнимать – мужа ли, дорогих людей привезшего, или матушку с батюшкой.
«Вылитая свекровь, покойница – думала, глядя на дочь, Глафира. – И ростом, и статью».
«А глаза-то и впрямь – синева! – любовался Ананий. – В точности как у Глаши в юные годы».
Правда, с возрастом глаза Глафиры потускнели, поблекли, подернулись какой-то мутью. И видеть стали плохо – оттого и не помощница была она в доме. Да Аннушке помощь её и не нужна была. Где сама управлялась, где муж плечо подставлял, где подружки подхватывали. Больше беспокоили её отцовы ноги – мучился старик болями, стонал ночами, вертелся, будто на сковородке. Приезжала однажды Роксана, смотрела, водила над суставами горячими ладонями. Потом уехала, оставив целебные мази. И как будто бы полегчало старику, как будто бы стал спать спокойнее, а двигаться всё равно ему было трудно.
- Что это с ним? – удивлённо спросил как-то заехавший проведать их Дилявер.
Погорилась тогда Аннушка, рассказала ему про хворь отцовскую. Покачал татарин головой, однако ничего не сказал. Уехал.
- Надо же! – удивился тогда Ананий. – Я-то думал, что татары русских людей крадут и продают, а этот как будто свой человек!
- Так ведь они разные, батя! – отозвался Тимофей, осматривая привезённые гостем яблоневые саженцы. – Какие и теперь злы на нас, а кто-то вот вроде Дилявера, нашу сторону держит.
- Просто, Тимоша, вы сами хорошие. Смотрю на вас, матросов, и удивляюсь – как дружно живёте! Ни пакости, ни зависти, ни обид. Помогаете друг другу!
- Да ведь мы привычные так жить. На корабле на каждой палубе своя артель. Рядом люди спят, из одного котла едят, живут друг у друга на глазах. И поддерживать соседа завсегда нужно, нравится тебе это или нет. Сегодня ты ему поможешь, завтра он тебе. Без этого не выжить. Трудная ведь она, доля матросская. Ох, какая трудная! И сюда поселялись мы вместе, потому как сошлись прежде по дружбе. И от Государя получили все в равной доле. Чему же завидовать?
- Так-то оно так, да ведь всяко случается. И у родных братьев разлад бывает, а вы так не родные!
- Лучше, чем родные, батя! Ты вот, к примеру, не знаешь, а мы с Аннушкой ведь благодаря братишкам обвенчались.
- Как так?!
- Я, батя, всё опасался под венец её звать. Старый, мол, жизнью битый. Куда уж мне такую красавицу в жёны! Думал, позову – а она побоится обидеть меня, согласится, да будет всю жизнь несчастной. А тут её, прознав, что жива она, приказали в Керчь отправить. Замуж за какого-то поселенца. Разве же можно было её чужому человеку отдавать! Сгубил бы ведь девку! – Тимофей замолчал, вспоминая, что пережил он в те минуты. – Да вот братишки помогли, дело сладили. Посыльного опоили, а нас с Анной в двуколку посадили, и в Севастополь отправили венчаться. Нарочный когда проспался, дело уже слажено было. Вот так и живём. А без того, чтобы помогать друг другу, батя, никак нельзя. Пропадем поодиночке.
Что такое артель, Ананий знал. Артелью подряжались мужики из их деревни уголь жечь в лесах. Про уставы артельные жёсткие слышал, про то, что за неподчинение могли и наказать ослушника. И про то, что уставы те кровью писаны. Опытом вековым мужицким. Только вот в Андреевке видел он что-то большее, чем артель. Искренняя приязнь была меж людьми. А это дорогого стоило.
- Вот так, Агаша... И ты дичинки раскушал! – Ананий вышел из сарайки с разделанной тушкой русака, поплатившегося за своё любопытство. – Что, пондравилось? Погоди, зимой-то, верно, побольше их будет.
- Так может, пирога спечь с зайчатинкой? – спросила Аннушка.
- А и то! Спеки, дочушка, спеки! – обрадовался старик.
К вечеру, когда все дела были закончены, подоена корова, а молоко разлито по крынкам и расставлено в холоде, Анна занялась пирогом. Под навесом, где устроена была для неё уличная печка, она месила тесто, рубила начинку. Рядом сидела Глафира, рассказывая про деревенскую жизнь. На высоком топчане, покрытом сенным матрасом, устроился Ананий, с любопытством следя за тем, что происходит у соседей. Его взгляд был острым и цепким, замечал далеко вокруг, и старик частенько развлекался наблюдениями, сидя в тени навеса, никем не замеченный.
Однако в этот раз его внимание привлекало что-то необычное. Казалось, что по дороге двигается обоз. Медленно, едва-едва, ползли крытые брички. Откуда здесь обоз? Зачем? Ананий переводил взгляд на соседей, мирно занимавшихся своими обыденными делами. Не замечают? Или видят, но не придают этому значения?
- Тимоша! – не выдержал старик. – А ты глянь-ка, что там по дороге пылит? Не цыгане ли? Уж больно похоже на их...
Тимофей приставил ладонь ко лбу:
- И верно, едет кто-то. Уж не поселенцы ли к нам? Нынче много их кочует по Расее. Только у нас работы-то нет для их, сами управляемся с Божьей помощью. Чем жить станут?
Озабоченно вглядывающегося в даль Тимофея заметили соседи, и вот уже все андреевцы с интересом ждали, кого же несёт к ним судьба.
Скоро обоз приблизился к поселку и остановился недалеко от крайнего дома. Тимофей пошёл к приезжим, чтобы узнать, кто пожаловал к ним.
По виду это были обычные русские крестьяне. Несколько мужиков, бабы и целая орава ребятишек.
- Доброго здоровьица! Какими судьбами в наших краях? Не нужно ли вам чего? – Тимофей подошёл к крайней бричке.
Загомонили, загалдели приезжие, приветствуя старого матроса. Однако же чувствовалась в их поведении настороженность. Что же, опасаются, как примут их старожилы, решил Тимофей.
- Переселенцы мы, - вышел вперёд мужичок с острой редкой, торчащей вперёд бородёнкой. – Из Курской губернии прибыли. Направили нас из Симферопольской канцелярии в Андреевку. Вот докУмент у нас имеется.
Мужичок вытащил откуда-то из-за пазухи бумагу, протянул Тимофею.
- И где же он, Пимен Макаров? – спросил матрос, посмотрев документы.
- Я и есть Пимен! – мужик бросил на Тимофея недобрый взгляд.
- Выходит, ты выкупил землю, и теперь хочешь обосноваться здесь?
- Нет! – выступил вперёд другой переселенец. – Землю мы на паях взяли. Вскладчину. Обчая она, земля-то наша. Совместно владеть будем, сообча пахать-сеять. Я вот Андрон Верехов. Энто Иван Кузьмин. Эвот Сашка Богомолов, - мужик стал указывать на стоящих рядом. – Ты погляди, погляди. Разве не написано в гумагах про нас?
- Написано... Есть такие... Да отчего же написано тут, что выкупил Пимен Макаров? – Тимофей непонимающе посмотрел на мужика.
- Верно, выкупил Пимен по доверенности. Деньги в банк вносил он. Он и росписи свои ставил. Потому как он один из нас грамошный. Мы доверенность на его в губернии писали. Чтобы, значицца, он за нас все дела вёл.
- Что же, - отступил Тимофей. – Раз указали вам жить здеся, то и ладно. В добрый час. Хорошим соседям мы завсегда рады.
- Землемер из канцелярии завтра прибудет, чтобы наделы нам нарезать, - хмуро сказал Пимен.
- Вот и славно, - согласился Тимофей. – Может, помочь чем нужно?
- Помочи нам пока не требуется, благодарствуем, - ответил Андрон. – Разве что кто из ваших баб покажет, где вода у вас, да где стираются.
- Покажут. Только у нас не бабы, а матросские жёнки.
- Бабы, они и есть бабы! – отмахнулся Андрон. – Волос долог, да ум короток.
Скоро задымил костерок у обоза, зазвенела женскими да детскими голосами степь за селом, забелели настиранные тряпки.
- Чтой-то не ндравицца мне этот Пимен, - делился шёпотом Ананий с зятем. – Ты, Тимоша, завтра сам поехай с ими в поле. Как бы не вышло пакости какой.
- А что Пимен? Обычный мужик. Один из всех грамотный, вот и взял на себя заботу о попутчиках. Опасается, что обманет кто или обидит. Лихих людей хватает, всяк норовит урвать за счет простака. Опять же от нас чего ожидать, не ведает. То ли добром встретим, то ли обиды чинить станем. Вот и смотрит волком. А в поле я, само собой, съезжу. Вот с Елисеем и поедем, присмотрим, что да как.
Успокаивал Тимофей тестя, а у самого на душе скребло. Ему тоже не приглянулся Пимен. Что-то было не так, а что – он сам не понимал.
- Не умею я эти чиновничьи бумажки читать! – жаловался он Аннушке. – Вроде по-русски писано, а ничего не понимаю. Понял только, что Пимен за землю деньги в банк собственноручно внёс. За двадцать десятин, ни больше ни меньше. А если мне придется бумаги выправлять, а я не смыслю в них ничего?
- Так ведь справил же родителям моим. А с землёй что – она тебе Государем дадена. Не посмеет никто обмануть.
- Оно верно. Что же, Аннушка, хорошо мы в Андреевке жили эти годы. Привык я уже, что все свои. А теперь привыкать надо к чужим.
- Привыкнем. Жили бы без пакости, так привыкнем, тоже своими станут.
Тимофей вздохнул. Видно стар стал, тяжело к новому привыкать.
На другой день пожаловал землемер, и все приезжие мужики отправились с ним в поле нарезать наделы. Поехали и Тимофей с Елисеем. Однако ничего обидного для старожилов не случилось. И для переселенцев вышло всё справедливо. Тут вот под огороды, там под хлеб. В тот же день принялись мужики пахать целину на бахчи, а бабы взялись обустраиваться под открытым небом.
- Господи, да как же вы в степи-то ночевать будете? – всплескивала руками Дарьюшка.
- А детки-то, детки как? – ахала Марья маленькая.
- Да мы ужо привышные! – смеялись бабы. – В пути-то, почитай, только в непогоду на постоялых дворах ночевали.
- Ну вот, и нашим ребятёшкам товарищи для игр будут! – усмехались матросы. – А вот жить в бричках – непорядок. С дитями-то. Дай-кось, землянки вам обустроим. Оно, конечно, не палаты каменные, да всё же жить можно. Мы и сами жён своих в землянухи привели.
К вечеру, прежде чем солнце скрылось за краем моря, мужчины успели выкопать яму для одного дома.
Так, с шутками-прибаутками, с помощью Божьей да поддержкой старожилов и обустраивались новосёлы.
Особенно был рад приезжим Федюнька. Теперь у него появились товарищи – Васька Кузьмин да Назарка Верехов. Весёлые, шкодливые мальчики, с которыми Федюньке было интересно. Вот только с Митькой Макаровым подружиться не удалось. Как будто бы и загорится взгляд у парнишки, хочется ему пойти с ребятами на лодки поглазеть или, к примеру, в рощу, да посмотрит на отца и остынет. Опустит взгляд в землю, пробормочет что-то непонятное да отойдет.
- Чего это он? – недоумевал Федька.
- Кто его знает, - пожимали плечами Васька с Назаркой. – Раньше как будто он другой был, и на речку с нами ходил, и гнёзда птичьи зорить*.
--------
* - разорять
--------
К концу июня, когда море разогрелось, Василиса позволила Федюньке купаться, но только под приглядом Семёна. Кабы знала она, что мальчонка уже успел понырять с камней в майской холодной воде! Однако женщинам лишнего знать было ни к чему, и это осталось их с Сёмкой тайной.
Теперь уже Фёдор почти не боялся утонуть. Разве здесь, где дно в море было пологим, страшно? Это там, в Балаклаве, он испугался. Да и кто бы не струхнул на его месте, впервые нырнув в ледяную воду с камня, зная, что под тобою не меньше двух саженей!
А ещё Семён научил его ставить на лодке парус и показал, как управлять рулём. Правда, силёнок у Федьки пока не хватало. Но это было не важно. Впереди было целое лето, а по большому счёту – впереди была целая жизнь.
--------------------------------------------------- Продолжение будет.......... Произведение взято на канале Чаинки https://dzen.ru/chainki?lang=ru&referrer_place=layout ________________________________________ Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения". Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с левой стороны найти хештэк #вечерниечтения Эта рубрика выходит каждый день в 18.30
АЛЧЕВСК ГОРОД НОВОРОССИИ
Вольные люди...
БалаклаваВремя действия - 1862 год.
- Хочешь, я тебе крепость покажу? – Мишка оценивающе посмотрел на гостя.
- Хочу! Покажь! – глаза у Федьки загорелись.
- Айда! – загорелый чуть ли не дочерна, Мишка был жилистым и гибким мальчишкой примерно того же возраста, что и Фёдор.
- Да куды? Не пушшу, пока не съедите кашу! – подбоченилась мать.
- Ладно уж, давай твою кашу, - примирительно сказал Мишка.
В животе его давно уже принималась квакать лягушка, потому что с самого утра дел у мальца было невпроворот, и поесть толком было некогда. Разделенная на четверых друзей татарская лепёшка, горячая, прямо из тандыра, всего лишь немного заглушила голод, но не насытила. Да и было это уже давно, когда солнце ещё не дошло до зенита. Однако разве это была причина, чтобы отвлекаться от важных занятий?
С самого утра Мишка с товарищами помогали матросам ладить яхту для какого-то генерала. А потом солнце высветило английские монетки на дне, и мальчишки ныряли, пытаясь достать их. Монетки оказались не особо ценными, но старый боцман, живущий в белом домике в глубине бухты, обменял их на русские деньги, которых хватило купить у татарина горячую лепешку. Потом они вчетвером искали затопленные в войну пушки, а потом Мишка с отцом проверяли сети. И опять некогда было думать о еде.
Мать поставила на столе глиняную миску, полную разваренной пшённой каши, приправленной постным маслом. Вытащила из печи сковороду жареной рыбы, отрезала по ломтю грубого серого хлеба.
- А чаю? – хитровато подмигнув Фёдору, спросил Мишка.
- Верно вспомнил. Воды ишшо принеси! – усмехнулась мать.
Мишка насупился и взялся молча наворачивать кашу. Через четверть часа с обедом было покончено.
- А батька с маткой твои где? – спросил Мишка Федюньку, поднимаясь по крутому склону.
- Померли.
Мелкие камешки да жёсткая прошлогодняя трава кололи босые ноги. Но Федька даже не морщился. Его манила эта крепость, притягивала, сулила какие-то необыкновенные впечатления.
- Ааа, сиротствуешь, значит. Петруха тоже сирота. Его батьку в Севастополе убили, а матка от холеры померла. Один живёт. Тебе повезло, родня есть. Небось, думать, чем трюм набить, не нужно.
- Один? Во всём доме?!
- Доме... – фыркнул Мишка. – У него, брат, целая крепость. Придём, увидишь. А вот тут лагерь английский был. Видишь – землю ровняли. Палатки стояли да домики для офицеров.
- А теперь куда они подевались?
- Так англичане увезли с собой, когда уходили. Они, брат, и железную дорогу увезли.
- Какую дорогу?! – поразился Федька.
Мишка, довольный произведенным эффектом и возможностью показать себя знатоком, принялся рассказывать:
- Они, брат, как только заявились сюда, принялись обустраиваться. Надолго, вишь, думали здесь остаться. Набережную каменную сделали, дома настроили, магазины здоровые. А ещё дорогу железную. Две железные доски кладутся на землю, а по им пароход катится. Это такая машина невиданная. Сверху труба, из её дым валит, а сам весь начищенный, всякие бронзовые штуки на ём сверкают.
- Правда?! – глаза у Федьки полезли на лоб от удивления.
- Вот те крест! – Мишка рассказывал так, будто своими глазами видел эту диковину – Как рявкнет, как засвистит, ажно ухи закладывает. А к пароходу прицеплены тележки, вагонетки называются. Некоторые крытые, чтобы людей возить. Ох, и силища!!!
- Покажь, где она! – глаза у Федюньки загорелись.
- Так говорю же, увезли они, англичане. Разобрали всё и увезли, когда уходили отседова.
- А зачем им нужна была эта дорога?
Мишка нахмурился:
- Снаряды они возили на ей, которыми Севастополь обстреливали. Вот тут, в Балаклаве, разгружали свои корабли. И по этой стороне бухты дорога была, и по той, прямиком от пристаней к позициям. Здесь они все бонбы свои перегружали на вагонетки и везли.
Мальчишка замолчал, сердито сопя. Восхищение невиданным чудом техники уступило место обиде. Эвон, навалились-то всем миром на город, обложили со всех сторон, как волки. Где уж тут устоять было...
А Федька, почувствовав, как изменилось настроение нового приятеля, виновато молчал. В душе его было уважение к этому пареньку, знавшему так много, так важно рассуждавшему и так роскошно сплевывавшему сквозь зубы при разговоре.
- А крепость-то кто строил? Неужто тоже они, агличане?
- Эва, сказанул! – засмеялся Мишка. – Этой крепости уже тыща годов. Стааарая! Она и до войны разбитая была, а теперь ещё больше. Сказывали, на башнях раньше каменные доски древние были прилажены. Так их открутили и увезли... эти... итальянцы.
- Зачем?! – поразился Федька.
- Кто их знает... – Мишка презрительно цвикнул слюной в сторону. – А англичане даже с могилок камни надгробные снимали и увозили. Даже осколки снарядов собрали, и пули, которые на земле валялись.
Федька непонимающе смотрел на приятеля.
- Батя их мародёрами называет. Бандиты и есть бандиты. Они когда город заняли, так людЯм велели убираться, а сами их дома заняли. А уходили, так разграбили всё. А из старых пуль и осколков можно новых наделать. Петрухааа! – закричал вдруг Мишка. – Ты гдей-то? Петруха!
- Ну, чего орешь? – из под старой драной лодки, невесть как оказавшейся на склоне горы, вылез подросток.
- Спишь что ли? На вот тебе! – откуда-то из кармана штанов Мишка извлек жареную рыбину и кусок хлеба.
Федька и не заметил, в какой момент они перекочевали со стола в Мишкины карманы. Вот это ловко! И мать не увидела. Петруха с достоинством принял угощение, взялся есть, лениво поглядывая по сторонам. Он был голоден, однако показывать это он считал ниже своего достоинства.
- А я вот гостя привел, крепость показать, - стараясь сделать голос солиднее, значимее, сказал Мишка. – Из Андреевки пришли сегодня батины сослуживцы. Эвот шурин Семёнов. Пришлый здеся, моря раньше в глаза не видал.
Петруха с жалостью посмотрел на Федьку:
- Как же без моря? Без моря разве жизня? Айда, покажу крепость.
И они пошли по крутому склону к возвышающейся полуразрушенной башне.
- Вот тут ты и живёшь? – спросил Федька.
Петруха фыркнул:
- Где хочу, там и живу. Всё моё.
Однако башня, казавшаяся снизу целой, была разбита, в её бойницах гулял ветер, а крыши не было вовсе. Как же жить в ней, думал Федюнька, где укрываться от непогоды? Однако вопросов задавать он не стал, рассудив, что, возможно, в других башнях, видневшихся на горе, условия получше.
- Вон, гли-кось, бухта наша! – махнул рукой Мишка.
Федька обернулся и замер.
- Господи Исусе... – наконец смог он сказать.
Перед ними лежала бухта, и с горы как на ладони просматривался каждый её изгиб, каждый поворот её узкой горловины.
- Отсюда солдаты наши по кораблям неприятельским палили, - пояснил Петруха. – Не хотели пускать в город. Только мало у нас было пушек. Четыре мортиры* всего.
--------
* артиллерийское орудие с коротким стволом
--------
- А ты... Ты тоже... тут сражался? – охрипшим вдруг голосом спросил Федюнька.
- Не, я тогда ещё мал был. Мне сосед-грек сказывал про то, как дело обстояло. Он как раз тут и сидели в обороне. Солдаты почитай все греки местные, балаклавские. Шмаляли в неприятельские корабли – будь здоров. Только больше их было, англичан. Да к тому же вон оттуда, с суши, ещё отряд шёл, - Петруха махнул рукой в сторону гор. - Ну, и начали они палить по крепости. Разбили лафеты у мортир, попали в зарядный ящик. Как тут держать оборону, когда и нечем стрелять, и не из чего...
- И что?..
- Всех в плен взяли. И нашего полковника Манто с офицерами, и солдат. А тех, кто в городе жил, выгнали. Полтора часа всего людям дали, чтобы собраться. Матка со мною на руках в Севастополь ушла, к бате.
- Ну что, будешь другие башни смотреть? – голос Петрухи вернул Федюньку к действительности. – А то пошли к морю спустимся!
- Пошли... – согласился Фёдор.
Они снова взбирались по тропе вверх, на гору, и с вершины её открылся вид на море, и снова душу Федюньки охватили и восторг, и страх. Сильный холодный ветер пробирал до костей, словно испытывая людей на прочность. Огромная башня со смешным названием Донжон* стояла почти у самого края скалы. Казалось, сделай ещё шаг, и полетишь вниз, покатишься, ломая кости, до самого низа, на камни, которыми усеяна береговая кромка.
--------
* Донжон – главная башня в средневековых замках
--------
Петруха приоткрыл тяжелую дверь. Внутри башни было темно и сыро. Фёдор инстинктивно отступил назад.
- Что, не хочешь заходить? – насмешливо спросил Петька.
- Не, я лучше к морю, - засмущался Федюнька.
- Тогда айда! – Петруха захлопнул дверь. Он сам не горел желанием входить в жуткую темноту башни, но виду он не показал, играя из себя бывалого старожила этих мест.
А Фёдор, молча шагая по камням следом за новыми знакомыми, всё больше проникался к ним уважением. Вот, значит, где Петруха укрывается от непогоды. Верно, и печка есть внутри. Разве можно без неё! Но как же темно и страшно там! И, верно, очень одиноко зимними ночами, когда буйствует ветер, и море ревёт и бьётся о каменистый берег.
Федюнька содрогнулся то ли от пронзительного ветра, то ли от мысли об одиноком существовании в крепости, перевёл взгляд на море. Далеко внизу по тёмно-синему шёлку ползали мухи с белыми крылышками, оставляя за собой светлый, быстро тающий след.
- Шаланды! – Мишка махнул рукой в сторону мух.
Вон оно что... Значит, и их лодка вот так же виделась с высоты горы...
- Айда пошустрее! – скомандовал Петька. – Солнце скоро сядет.
И они шли скорым шагом по узенькой тропинке вдоль обрывистого берега. У Федюньки, слабого и непривычного к быстрой ходьбе и частым подъёмам, бешено колотилось сердце и темнело в глазах. Вот так и свалишься, не видя дороги, вниз. Покалечишься навек, а то и совсем головёнку свернёшь себе. Разве что повезёт уцепиться за кустик или дерево, умудрившиеся вырасти на крутом склоне. Он напряженно смотрел себе под ноги, стараясь держать в поле зрения мелькающие перед ним загрубевшие пятки Мишки. Справа под горой плескалось море, впереди темнела громада мыса Айя.
Наконец приятели спустились к берегу, покрытому крупным галечником. Петруха скинул заплатанные штаны и, солидно крякнув, кинулся в воду, поплыл, шумно отфыркиваясь, то скрываясь с головой, появляясь снова. Следом, восторженно взвизгнув, ринулся Мишка.
- А ты чего? Айда! – крикнул он Федьке.
Айда? Да ведь вода холодная... Не позволяла Василиса ему даже ноги мочить в море. Вот будет летом жарко, тогда и искупаешься, мол. А в студёной воде и захворать недолго.
Однако прибой был таким ласковым, а вода такой прозрачно-бирюзовой, что Федька не утерпел. А, будь что будет! Он торопливо скинул одежду и шагнул в воду. Глаза его расширились, когда холодная майская волна плеснулась на разгорячённое от ходьбы тело. Сердце скакнуло куда-то в горло, а дыхание перехватило.
- Да ты чего, боисся что ли? – звенел Мишка.
Нет, Федюнька не боялся. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Просто непривычным было прикосновение моря. Как говорил Семён – нужно просто лечь на воду? Фёдор раскинул руки и попытался принять горизонтальное положение. Волна хлестнула ему в лицо, попала в нос и уши, и мальчишка инстинктивно забарахтался, забултыхался, пытаясь нащупать ногами дно. Однако дна не было, и снова водяной вал ударил в лицо, больно обожгло где-то в носу, от ужаса сердце бешено заколотилось.
«Как только испужаисси, тут тебе и крышка!» - прозвучал в сознании голос Семёна. «Оно, море-то, не любит, когда его боятся. Серчает!» - стучало в голове. Нет, неправда! Сёмка, он... Стыдно... Совестно перед Семёном... А ведь и правда испужался! Федька ухватил ртом побольше воздуха и попробовал снова лечь на воде, раскинув руки. И вдруг, о чудо, он почувствовал себя птицей, парящей над каменистым дном, проглядывающим сквозь толщу хрустальной воды. От восторга он закричал и снова захватил ртом воздуха.
Оно держало его! Море держало его вверху, поднимало волной и опускало, сносило к берегу и снова утаскивало прочь.
- А я знаю! – вдруг сказал Фёдор громко. – Теперь я всё понял.
- Что ты понял? – поинтересовался Мишка, подплывая ближе.
- Я понял, почему облака вверху держатся и не падают. Они как мы, плывут и смотрят на нас. Только я не знаю, где они плывут. Наверное, там, наверху, тоже море есть.
- Чудной ты какой-то! – засмеялся Мишка. – Сказки сочиняешь. Айда на камень!
И он широкими бросками поплыл к лежащему саженях в четырёх от берега большому валуну, на который уже взбирался Петруха.
Айда... Сказать легко, а как сделать-то? Федька попробовал махать руками, подражая летящей птице. Однако проку от этого было не много. Нешто попробовать грести, будто вёслами? Махать сразу обеими руками было тяжело, не хватало силёнок. Тогда Фёдор схитрил, стал грести руками попеременно, и тело его наконец двинулось в нужном направлении.
- Залезай! – сказал Мишка, подавая руку, когда Федюнька добрался до камня. – Я думал, что ты вовсе плавать не умеешь. А ты, хоть и по-собачьи, а всё же плывёшь. Где научился-то в своей деревне? Небось, речка там есть?
- Угу... – ответил Фёдор.
Речка, конечно, в деревне была, и ребятишки в знойные дни с удовольствием плескались в её водах. Особенно любили местечко одно, где бережки расходились, а меж ними было вроде озерца с поросшими кустарником берегами. Вот только Фёдору туда ходить никто не позволял. Да он и сам не рвался, прекрасно зная, что не хватит у него силёнок дурачиться наравне с другими ребятами. Становиться же посмешищем для сверстников ему не хотелось.
- Нырять будешь? – спросил Мишка.
Но Фёдор не слышал его, он с восхищением смотрел на Петьку, который, оттолкнувшись от края валуна, рыбкой полетел вниз. Тело парня, живое, гибкое, загорелое, без брызг и всплесков вошло в воду и двигалось, слегка изгибаясь, словно большая водяная змея, почти до самого дна, а потом, резко изменив направление, поднялось на поверхность.
- Ах, хорошшша! – крикнул он и, отфыркиваясь, сильными толчками поплыл к берегу. – Айда домой, братцы!
- Щас, идём! – крикнул Мишка и прыгнул в воду, подняв целую тучу брызг.
Федюнька ступил на край валуна, посмотрел вниз. Страшно. А вдруг...
- Не боись, прыгай! – крикнул Мишка.
Как только забоисся, тут тебе и крышка... Нет, нельзя показывать страх. Фёдор набрал в грудь побольше воздуха и, закрыв глаза, оттолкнулся от камня. Секунда полета, и вот уже по ступням его ударила вода, а ноги разъехались в стороны, словно у лягушонка. Грудь сдавило, захотелось сделать вдох, но тут же в нос хлынула солёная жидкость, рассыпались перед глазами зелёные искры, взорвались в голове тысячей маленьких взрывов. Не боись... Ни за что не потопнешь... Вода, она, брат, выталкивает вверх. Надо только дождаться, когда вытолкнет. И Фёдор перестал мельтешить руками. Но вот уже на самом деле его вытолкнуло вверх, и он, тяжело дыша, взялся грести к берегу.
- А ты молодец! – с уважением сказал Мишка. – Никогда моря не видал, а не побоялся, нырнул. Здорово, брат, нырнул! И не скажешь, что впервой... Или не впервой? На речке нырял?
- Нет... – хрипло сказал Фёдор.
- Оставайся у нас. Мы тебя научим плавать по-нашему. Будем вместе пушки английские искать. У нас в бухте, сказывают, три пушки потоплено.
Мишка выбрался на берег, запрыгал на одной ноге, вытряхивая из ушей воду.
- Ага... – буркнул Фёдор, пытаясь выйти из воды.
Однако прибой бил его по ногам, стягивал обратно. Хотелось упасть на колени и горько заплакать от бессилия, от усталости, от того, что холодный вечерний воздух охватывал тело, и кожа вся была покрыта пупырышками, а зубы стучали в ознобе. Фёдора не радовали похвалы новых приятелей, не до них ему было.
- Бери одежду, наденешь, когда обсохнешь! – сказал Мишка, и Федюнька послушно собрал вещи в охапку.
- Побежим, а то стемнеет скоро! – приказал Петруха и рванул вверх по склону.
Фёдор тоскливо посмотрел ему вслед. Бежать... Тут дойти-то сил нет, разве же сможет он бежать?! Но отставать от ребят было нельзя, и он, тяжело вздохнув, двинулся следом.
От быстрого шага тело разогрелось, высохло, и Федюнька на ходу натянул на себя одежду. Солнце скрылось за краем горы, и навалились сумерки. С каждой минутой они становились всё гуще.
- Эх, надерёт мне батя уши за тебя, - сетовал Мишка. – Бегать-то ты вовсе не умеешь. Всё больше плетёшься шагом.
Фёдор молчал, только дышал тяжело, с каким-то свистом. Он уже не смотрел опасливо по сторонам, не боялся свалиться со скалы. Он только старался не выпускать из вида мелькающие Мишкины пятки. Стучало в голове, просверкивали перед глазами то красные, то зелёные искры. Но Федька не жаловался. Он терпеливо ждал. Ждал, когда закончится эта дорога, ведь не может же она быть бесконечной!
- Да я же говорила, Мишка его увёл с собой! – раздался вдруг из темноты женский голос. – Ах ты, поганец! Опять на камни бегал!
- Мам, да мы же быстро хотели! – оправдывался Мишка.
- Живой? – Семён подхватил на руки Федюньку.
- Сём, я плавать научился и нырять... – прошептал тот, закрывая от усталости глаза.
- Вот задаст нам Василиса, ежли узнает, - пробормотал Сёмка. – Вода-то студёная для тебя. Не захворал бы...
Но Фёдор уже не слышал его. Прижавшись к могучему плечу матроса, он спал. Семён заботливо обернул тщедушное тело мальчишки бушлатом и понёс его к домику Ивана, старого товарища, вместе с которым много лет хлебали кашу из одного котелка и к которому привели его неотложные дела.
Проснулся Фёдор только утром, когда солнце поднялось над горами. Мишку уже увели из дома мальчишеские заботы, во дворе раздавались голоса Матвея и хозяина Ивана. Гремела котелком, вычищая его, хозяйка. Сквозь открытое окно, оплетенное жидкими побегами винограда, пробивались солнечные лучики и ложились на обмазанный глиной пол замысловатым узором. Где-то басовито гудел шмель.
Фёдор осторожно приподнялся над циновкой, пытаясь понять, хватит ли у него на это сил. К его удивлению, силы были. Только немного ныли ноги, уставшие от непривычно далёкого перехода. Мальчишка вышел во двор.
- Проснулся? А Мишка уже убёг, - мать с облегчением посмотрела на Федьку – как будто здоров, не захворал малец. – На вот, поешь. Молочка свежего с рынка принесла тебе.
Она поставила на стол кружку теплого молока, положила рядом ломоть хлеба. Однако не успел Фёдор одолеть завтрак, появился Семён.
- Федюнька, встал уже! Допивай молоко, а хлеб по пути доешь. Айда домой!
На причале возле шаланды уже суетилась стайка мальчишек, среди которых были и Мишка, и Петруха. Ребята с одобрением поглядывали на Фёдора. Видно, рассказали им про то, как он не забоялся с камня прыгнуть.
- Приезжай ещё, Федь! Вместе будем пушки искать! – крикнул Мишка.
- Приеду, братцы! Непременно приеду! – крикнул Фёдор, забираясь в лодку.
На выходе из бухты, за изгибом, он увидел расставленные на кольях сети, среди которых резвилась большая чёрная рыбина.
- Что это?! – опешил Фёдор.
- Ох, мать твою... Морская свинья... – чертыхнулся Семён. – Рыбу из сетей ворует.
Матвей убрал парус, и лодка замерла на месте. Громко свистя и хлопая, матросы пытались отпугнуть дельфина от снастей.
- Зачем? – спросил Фёдор. – Разве мало здесь рыбы? Мишка сказывал, в шторм её столько набивается в бухту, что по ней ходить можно.
- Правду сказывал. Случается здесь и такое. Только вот животина эта и сети рвёт, и сама калечится, - ответил Сёмка.
Дельфин, играя, то выпрыгивал из воды, сверкая лоснящимися чёрными боками, то снова скрывался в глубине.
Фёдор с интересом разглядывал невиданного зверя. Эвон... даже свиньи морские бывают!
И вдруг взгляд его упал за борт. Солнечные лучи пронизывали толщу прозрачной, чистой воды и терялись где-то далеко, в тёмной и мрачной пучине. А в лучах этих играли, резвились мириады мелких, словно мошки, живых существ.
- Сём, что это? – Фёдор заворожённо смотрел на этот танец.
- Где? – не понял Семён.
- Эвот... За бортом.
- А, живность морская. Птицы мошек едят, а рыбы вот эту мелочь. А морская свинья рыбой питается, - и он снова громко свистнул, пытаясь испугать дельфина.
Как же у Господа всё разумно устроено, думал Федька, не имея сил оторвать взгляда от пронизанного солнечным светом моря, в котором кипела своя жизнь.
В Андреевку пришли к вечеру и уже издалека заметили странное оживление и суматоху, царящие на берегу.
*****************************************
Агамемнон
Время действия - 1862 год.
- Агаша, Агаша, поди сюда! Фьють-фьють-фьють! – Ананий вышел из сараюшки с миской в руках.
С трудом передвигая ногу, старик доковылял до стены кладовки, возле которой обычно кормили дворового пса.
- На вот, поешь потрошков зайчиных. Агаша, ты когда-нибудь ел зайчатину? Нет? Скусная штука, вот что я тебе скажу!
Пёс вертел хвостом, осторожно обнюхивал угощение и посматривал на старика.
- Что, не по ндраву тебе? А зря. Я, бывалоча, силки на гумне расставлю, а зайцы, они страсть как любят овёс воровать на гумне. Так какой-нибудь косой и попадётся. И нам хватало, и Трезорке доставалось. – Ананий уселся на чурбачок. – Что не ешь? Брезгваешь? Оно, конечно, весной да летом зайцев бить не положено. Да вышло вот так, Агаша. Запутался, бедолага, в старой сети, лапу повредил. Что теперь делать? В степи он таперича не жилец. Всё одно лиса али волк сцапает.
Пёс осторожно начал поедать угощение.
- Вот и молодец, Агаша. Эх, и имечко, язви тя... Анюта, как вы пса-то зовёте? – старик повернулся к дочери, сновавшей по двору по каким-то своим делам.
- Агамемнон, - улыбнулась Аннушка.
- Агамеееемнон... Надо же! Чево это такое хоть?
- Корабль так называется. Аглицкий. На ём адмирал сидел самый главный.
- Так отчего же собаку им назвали? – удивился Ананий.
- От того и назвали. Собака собакой и есть! Для русского человека от него радости не было, так оно понятно. А вот то, что он своим кораблям спастись не дал, то не по-христиански было. Потому и собака.
- Это как – своим спастись не дал? – удивился Ананий.
- Тимоша сказывал, однова буря страшная на море была. В войну. В тот день пять десятков кораблей неприятельских сгинуло. Одних военных три десятка, да купцы. Людей без счета. Никому спасенья не было. Только вот этот самый Агамемнон в море ушёл, от скал подальше. Там и переждал шторм. А как если бы скомандвал адмирал всем в открытое море уходить, то, глядишь, и спаслись бы люди. Так Тимофей сказывал. Даже в бухту Балаклавскую не всем позволили войти. И так, мол, тесно там. Вот и разбило корабли в щепки. Даже людей в клочки разорвало.
- Вона как... И впрямь собака. Как, говоришь, имечко-то у пса?
- Агамемнон.
- Агам... Агамемнон, сукин сын! Постой, Анюта, а кто это в море под парусом вышел? – старик приложил руку козырьком ко лбу. – Не Семён ли?
- Семён с Матвеем в Балаклаву пошли. Федюньку с собой взяли. Завтра вернуться обещали.
- Вона как... Эх, язви её... нога...
Старик, кряхтя, поднялся и поковылял в сараюшку, где он свежевал случайно попавшегося в сети зайца. Нравилась ему жизнь у зятя, по душе пришлись места, жить бы да радоваться, одно не давало покоя – больные ноги. И в родной деревне не помощник он был сыну, а дорогой совсем разболелся. Хоть и ходко шли лошади, а всё же и морозы старика донимали, и ветры студёные, да и на постоялых дворах не всегда тепло было. Мучился в пути старик, да помочь ему не получалось.
- Ничего, батя, приедем – полегчает. Места у нас такие, любого на ноги поставят! – успокаивал свёкра Тимофей, озабоченно поглядывая на его распухшую ногу. – Аннушка уж совсем помирать собиралась, а выздоровела да раздобрела, благодарение Господу!
- А что, Тимоша, как же под венец-то она, больная, пошла? – осторожно спросила Глафира.
- Нет, под венец она уже не хворая была. А я ведь до того, как увидел её, жениться и не собирался вовсе. Думал, куда мне, стар я уже. Вот братишек-артельщиков окручу, их деткам радоваться стану.
- А как же вышло-то?!
- Привезли её в Севастополь совсем плохую. Уж и не поднималась она. Всё лежала на телеге. Других-то девиц обвенчали сразу, а её помирать оставили. Поверенный, который этим делом занимался, попросил забрать её в Андреевку, присмотреть последние деньки за ней, а потом схоронить по-людски.
- Ох! – Глафира закрыла лицо руками. – Дочушка моя бедная...
- Согласился я взять её. Санитаром немного служил в гошпитале, за хворыми ходить умею. Подошёл, глянул на неё – мать моя родная! – глаза-то, глаза! Словно синь морская, и взгляд ангельский, нездешний. Нет, думаю, нельзя ей помирать, никак нельзя. Так и вышло. Божьей милостью выкарабкалась, теперь уж и нипочём не догадаешься, что на краю была.
- Бог милостив, слава Тебе, Господи, Исусе Христе! – заплакала мать, утирая слёзы уголком платка. – И тебе, Тимоша, родительская наша благодарность!
- Да что там! Это вам благодарность за дочку вашу. И дело всякое умеет, и слово разумное скажет, и ласковая. Молодая жена для старого мужа частенько бедой оборачивается. А моя Аннушка радость в дом принесла.
Глафира тихонько плакала, вспоминая пересуды деревенских баб. Аннушка-дурочка, мол, пугало огородное, заговариваться стала. Гнали от себя бедняжку и сверстницы замужние, и девки на выданье. Да полно, правду ли говорит Тимофей?
Однако рассказы Тимофея оказались чистой правдой. Выбежала встречать приехавших красавица. Увидел бы её кто из деревенских – не поверил бы, что это та самая Аннушка, нелепая, непохожая на женщину, слабая, будто кошка. Высокая от природы, теперь она стала статной, даже величавой женщиной. Выбежала встретить мужа любимого, да разглядела в повозке родителей. Замерла, глазам своим не веря, не знала, кого первого обнимать – мужа ли, дорогих людей привезшего, или матушку с батюшкой.
«Вылитая свекровь, покойница – думала, глядя на дочь, Глафира. – И ростом, и статью».
«А глаза-то и впрямь – синева! – любовался Ананий. – В точности как у Глаши в юные годы».
Правда, с возрастом глаза Глафиры потускнели, поблекли, подернулись какой-то мутью. И видеть стали плохо – оттого и не помощница была она в доме. Да Аннушке помощь её и не нужна была. Где сама управлялась, где муж плечо подставлял, где подружки подхватывали. Больше беспокоили её отцовы ноги – мучился старик болями, стонал ночами, вертелся, будто на сковородке. Приезжала однажды Роксана, смотрела, водила над суставами горячими ладонями. Потом уехала, оставив целебные мази. И как будто бы полегчало старику, как будто бы стал спать спокойнее, а двигаться всё равно ему было трудно.
- Что это с ним? – удивлённо спросил как-то заехавший проведать их Дилявер.
Погорилась тогда Аннушка, рассказала ему про хворь отцовскую. Покачал татарин головой, однако ничего не сказал. Уехал.
- Надо же! – удивился тогда Ананий. – Я-то думал, что татары русских людей крадут и продают, а этот как будто свой человек!
- Так ведь они разные, батя! – отозвался Тимофей, осматривая привезённые гостем яблоневые саженцы. – Какие и теперь злы на нас, а кто-то вот вроде Дилявера, нашу сторону держит.
- Просто, Тимоша, вы сами хорошие. Смотрю на вас, матросов, и удивляюсь – как дружно живёте! Ни пакости, ни зависти, ни обид. Помогаете друг другу!
- Да ведь мы привычные так жить. На корабле на каждой палубе своя артель. Рядом люди спят, из одного котла едят, живут друг у друга на глазах. И поддерживать соседа завсегда нужно, нравится тебе это или нет. Сегодня ты ему поможешь, завтра он тебе. Без этого не выжить. Трудная ведь она, доля матросская. Ох, какая трудная! И сюда поселялись мы вместе, потому как сошлись прежде по дружбе. И от Государя получили все в равной доле. Чему же завидовать?
- Так-то оно так, да ведь всяко случается. И у родных братьев разлад бывает, а вы так не родные!
- Лучше, чем родные, батя! Ты вот, к примеру, не знаешь, а мы с Аннушкой ведь благодаря братишкам обвенчались.
- Как так?!
- Я, батя, всё опасался под венец её звать. Старый, мол, жизнью битый. Куда уж мне такую красавицу в жёны! Думал, позову – а она побоится обидеть меня, согласится, да будет всю жизнь несчастной. А тут её, прознав, что жива она, приказали в Керчь отправить. Замуж за какого-то поселенца. Разве же можно было её чужому человеку отдавать! Сгубил бы ведь девку! – Тимофей замолчал, вспоминая, что пережил он в те минуты. – Да вот братишки помогли, дело сладили. Посыльного опоили, а нас с Анной в двуколку посадили, и в Севастополь отправили венчаться. Нарочный когда проспался, дело уже слажено было. Вот так и живём. А без того, чтобы помогать друг другу, батя, никак нельзя. Пропадем поодиночке.
Что такое артель, Ананий знал. Артелью подряжались мужики из их деревни уголь жечь в лесах. Про уставы артельные жёсткие слышал, про то, что за неподчинение могли и наказать ослушника. И про то, что уставы те кровью писаны. Опытом вековым мужицким. Только вот в Андреевке видел он что-то большее, чем артель. Искренняя приязнь была меж людьми. А это дорогого стоило.
- Вот так, Агаша... И ты дичинки раскушал! – Ананий вышел из сарайки с разделанной тушкой русака, поплатившегося за своё любопытство. – Что, пондравилось? Погоди, зимой-то, верно, побольше их будет.
- Так может, пирога спечь с зайчатинкой? – спросила Аннушка.
- А и то! Спеки, дочушка, спеки! – обрадовался старик.
К вечеру, когда все дела были закончены, подоена корова, а молоко разлито по крынкам и расставлено в холоде, Анна занялась пирогом. Под навесом, где устроена была для неё уличная печка, она месила тесто, рубила начинку. Рядом сидела Глафира, рассказывая про деревенскую жизнь. На высоком топчане, покрытом сенным матрасом, устроился Ананий, с любопытством следя за тем, что происходит у соседей. Его взгляд был острым и цепким, замечал далеко вокруг, и старик частенько развлекался наблюдениями, сидя в тени навеса, никем не замеченный.
Однако в этот раз его внимание привлекало что-то необычное. Казалось, что по дороге двигается обоз. Медленно, едва-едва, ползли крытые брички. Откуда здесь обоз? Зачем? Ананий переводил взгляд на соседей, мирно занимавшихся своими обыденными делами. Не замечают? Или видят, но не придают этому значения?
- Тимоша! – не выдержал старик. – А ты глянь-ка, что там по дороге пылит? Не цыгане ли? Уж больно похоже на их...
Тимофей приставил ладонь ко лбу:
- И верно, едет кто-то. Уж не поселенцы ли к нам? Нынче много их кочует по Расее. Только у нас работы-то нет для их, сами управляемся с Божьей помощью. Чем жить станут?
Озабоченно вглядывающегося в даль Тимофея заметили соседи, и вот уже все андреевцы с интересом ждали, кого же несёт к ним судьба.
Скоро обоз приблизился к поселку и остановился недалеко от крайнего дома. Тимофей пошёл к приезжим, чтобы узнать, кто пожаловал к ним.
По виду это были обычные русские крестьяне. Несколько мужиков, бабы и целая орава ребятишек.
- Доброго здоровьица! Какими судьбами в наших краях? Не нужно ли вам чего? – Тимофей подошёл к крайней бричке.
Загомонили, загалдели приезжие, приветствуя старого матроса. Однако же чувствовалась в их поведении настороженность. Что же, опасаются, как примут их старожилы, решил Тимофей.
- Переселенцы мы, - вышел вперёд мужичок с острой редкой, торчащей вперёд бородёнкой. – Из Курской губернии прибыли. Направили нас из Симферопольской канцелярии в Андреевку. Вот докУмент у нас имеется.
Мужичок вытащил откуда-то из-за пазухи бумагу, протянул Тимофею.
- И где же он, Пимен Макаров? – спросил матрос, посмотрев документы.
- Я и есть Пимен! – мужик бросил на Тимофея недобрый взгляд.
- Выходит, ты выкупил землю, и теперь хочешь обосноваться здесь?
- Нет! – выступил вперёд другой переселенец. – Землю мы на паях взяли. Вскладчину. Обчая она, земля-то наша. Совместно владеть будем, сообча пахать-сеять. Я вот Андрон Верехов. Энто Иван Кузьмин. Эвот Сашка Богомолов, - мужик стал указывать на стоящих рядом. – Ты погляди, погляди. Разве не написано в гумагах про нас?
- Написано... Есть такие... Да отчего же написано тут, что выкупил Пимен Макаров? – Тимофей непонимающе посмотрел на мужика.
- Верно, выкупил Пимен по доверенности. Деньги в банк вносил он. Он и росписи свои ставил. Потому как он один из нас грамошный. Мы доверенность на его в губернии писали. Чтобы, значицца, он за нас все дела вёл.
- Что же, - отступил Тимофей. – Раз указали вам жить здеся, то и ладно. В добрый час. Хорошим соседям мы завсегда рады.
- Землемер из канцелярии завтра прибудет, чтобы наделы нам нарезать, - хмуро сказал Пимен.
- Вот и славно, - согласился Тимофей. – Может, помочь чем нужно?
- Помочи нам пока не требуется, благодарствуем, - ответил Андрон. – Разве что кто из ваших баб покажет, где вода у вас, да где стираются.
- Покажут. Только у нас не бабы, а матросские жёнки.
- Бабы, они и есть бабы! – отмахнулся Андрон. – Волос долог, да ум короток.
Скоро задымил костерок у обоза, зазвенела женскими да детскими голосами степь за селом, забелели настиранные тряпки.
- Чтой-то не ндравицца мне этот Пимен, - делился шёпотом Ананий с зятем. – Ты, Тимоша, завтра сам поехай с ими в поле. Как бы не вышло пакости какой.
- А что Пимен? Обычный мужик. Один из всех грамотный, вот и взял на себя заботу о попутчиках. Опасается, что обманет кто или обидит. Лихих людей хватает, всяк норовит урвать за счет простака. Опять же от нас чего ожидать, не ведает. То ли добром встретим, то ли обиды чинить станем. Вот и смотрит волком. А в поле я, само собой, съезжу. Вот с Елисеем и поедем, присмотрим, что да как.
Успокаивал Тимофей тестя, а у самого на душе скребло. Ему тоже не приглянулся Пимен. Что-то было не так, а что – он сам не понимал.
- Не умею я эти чиновничьи бумажки читать! – жаловался он Аннушке. – Вроде по-русски писано, а ничего не понимаю. Понял только, что Пимен за землю деньги в банк собственноручно внёс. За двадцать десятин, ни больше ни меньше. А если мне придется бумаги выправлять, а я не смыслю в них ничего?
- Так ведь справил же родителям моим. А с землёй что – она тебе Государем дадена. Не посмеет никто обмануть.
- Оно верно. Что же, Аннушка, хорошо мы в Андреевке жили эти годы. Привык я уже, что все свои. А теперь привыкать надо к чужим.
- Привыкнем. Жили бы без пакости, так привыкнем, тоже своими станут.
Тимофей вздохнул. Видно стар стал, тяжело к новому привыкать.
На другой день пожаловал землемер, и все приезжие мужики отправились с ним в поле нарезать наделы. Поехали и Тимофей с Елисеем. Однако ничего обидного для старожилов не случилось. И для переселенцев вышло всё справедливо. Тут вот под огороды, там под хлеб. В тот же день принялись мужики пахать целину на бахчи, а бабы взялись обустраиваться под открытым небом.
- Господи, да как же вы в степи-то ночевать будете? – всплескивала руками Дарьюшка.
- А детки-то, детки как? – ахала Марья маленькая.
- Да мы ужо привышные! – смеялись бабы. – В пути-то, почитай, только в непогоду на постоялых дворах ночевали.
- Ну вот, и нашим ребятёшкам товарищи для игр будут! – усмехались матросы. – А вот жить в бричках – непорядок. С дитями-то. Дай-кось, землянки вам обустроим. Оно, конечно, не палаты каменные, да всё же жить можно. Мы и сами жён своих в землянухи привели.
К вечеру, прежде чем солнце скрылось за краем моря, мужчины успели выкопать яму для одного дома.
Так, с шутками-прибаутками, с помощью Божьей да поддержкой старожилов и обустраивались новосёлы.
Особенно был рад приезжим Федюнька. Теперь у него появились товарищи – Васька Кузьмин да Назарка Верехов. Весёлые, шкодливые мальчики, с которыми Федюньке было интересно. Вот только с Митькой Макаровым подружиться не удалось. Как будто бы и загорится взгляд у парнишки, хочется ему пойти с ребятами на лодки поглазеть или, к примеру, в рощу, да посмотрит на отца и остынет. Опустит взгляд в землю, пробормочет что-то непонятное да отойдет.
- Чего это он? – недоумевал Федька.
- Кто его знает, - пожимали плечами Васька с Назаркой. – Раньше как будто он другой был, и на речку с нами ходил, и гнёзда птичьи зорить*.
--------
* - разорять
--------
К концу июня, когда море разогрелось, Василиса позволила Федюньке купаться, но только под приглядом Семёна. Кабы знала она, что мальчонка уже успел понырять с камней в майской холодной воде! Однако женщинам лишнего знать было ни к чему, и это осталось их с Сёмкой тайной.
Теперь уже Фёдор почти не боялся утонуть. Разве здесь, где дно в море было пологим, страшно? Это там, в Балаклаве, он испугался. Да и кто бы не струхнул на его месте, впервые нырнув в ледяную воду с камня, зная, что под тобою не меньше двух саженей!
А ещё Семён научил его ставить на лодке парус и показал, как управлять рулём. Правда, силёнок у Федьки пока не хватало. Но это было не важно. Впереди было целое лето, а по большому счёту – впереди была целая жизнь.
---------------------------------------------------
Продолжение будет..........
Произведение взято на канале Чаинки
https://dzen.ru/chainki?lang=ru&referrer_place=layout
________________________________________
Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения".
Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с левой стороны найти хештэк #вечерниечтения
Эта рубрика выходит каждый день в 18.30