Жёлтый лист сорвался с ветки и, кружась, стал медленно опускаться на землю.
- Ксюша… - у Никанора перехватило горло.
- А? - подняла на него глаза девушка.
- Хорошо-то как… - немного помолчав, сказал Никанор, не отрывая взгляда от любимого лица.
- Хорошо! - улыбнулась Аксинья.
- Дождаться не могу свадьбы нашей.
Щёки девушки заалели стыдливо, она вдруг обернулась, кивнула в сторону реки:
- Гляди, Никаша, ребятишки рыбачат. УшкИ захотели, видно, - костерок на берегу разожгли.
Пахло прелыми листьями и грибами, чистотой и свежестью, пронзительно-голубое небо было ясным и глубоким, каким оно бывает только в пору бабьего лета, с тихим шуршанием падали багряные калиновые листья, а в душе рождалась тихая светлая грусть об уходящем времени.
- А ты разве не ждёшь, когда обвенчают нас? - Никанор бережно обнял невесту.
Ах, где же те безмятежные времена, когда так легко было играть вместе в овражке за слободой! Как, в какое мгновение родная и привычная подружка превратилась в красавицу, к которой и подойти-то боязно, не то что за руку взять или обнять? Разве это та самая Ксюша, которую он носил на своей спине, если она уставала (а может, лукавая девчонка просто делала вид, что уставала) в походах за ягодами к дальнему оврагу? Разве её он спасал от собак господина коменданта, которые за неимением крупной добычи решили поохотиться на испуганного ребёнка?
Но вдруг метнула взгляд на Никанора, полный огня и страсти, от которого зажглось у парня внутри.
- Ксюша… - задохнулся он, застучало неистово сердце.
- Постой, Никаша, ребята чевой-то… - голос у девушки вдруг стал тревожным.
- А? - мысли Никанора путались.
- Ребятишки, говорю, мельтешатся чевой-то. Не стряслась бы с имя беда… - Аксинья отстранила руку парня, глядя на суетящихся вдали детей. - Айда к ним!
Девушка, подобрав подол, рванула к берегу, а за нею, всё ещё во власти волшебного очарования, двинулся Никанор, досадуя в душе на излишнюю скромность невесты, которая заставила её найти предлог и ускользнуть от его ласк. Однако ребятишки на берегу в самом деле выглядели испуганными, а кто-то нырял в холодной уже осенней воде, выискивая что-то на дне.
- Чего стряслось-то? - закричала Ксюша издалека.
- Егорка в воду упал, мы хотели его достать, а найти не можем! - плачущим голосом доложился один из мальчиков.
- Откуда упал? - по коже Никанора пробежал озноб.
Егорка, пятилетний внучок Савелия, уродился слабым и болезненным, с нелепо вывернутыми руками и ногами, плакал без умолку по каким-то одному ему понятным причинам. Уж сколько Марья хлопотала над ним, сколько молитв прочла, сколько мазей и припарок сделала, да всё без толку. А когда пришло время мальчонке вставать на ножки, стало понятно, что не сможет он ходить по-людски. Умом же был Егорка светел и нравом добр и чист, а оттого любили его в семье, любили и уличные ребятишки, часто бравшие малыша с собою то в луга, то на реку.
- С мостков упал… - размазывал по лицу слёзы и сопли парнишка.
Никанор с разбегу нырнул в зеленоватую взбаламученную воду, выискивая руками у мостков детское тельце. Выскочил на мгновение вверх, вдохнул, выдохнул, нырнул снова, но ничего не отыскал. Как же так? Что же ты, родной? Найдись же!
НогИ коснулось что-то, лежащее на дне. Никанор снова выскочил вверх, набрал в лёгкие воздуха, опустился, стараясь нащупать это что-то. Рубашонка… Вот он… Парень вылетел пробкой из воды, кинулся на берег, на ходу стараясь привести малыша в чувство…
Чуда не случилось. Слишком поздно пришла помощь, слишком поздно. Испугался, видно, Егорка, падая, хлебнул воды, забился, не сумел удержаться на поверхности, ушёл на дно.
- Егорушка, славный мой, открой же глазки! - скулила тихонько Ксюша, но тщетными были слёзы её.
- Что мы скажем родителям! - вздохнул Никанор, поднимая ребёнка.
Шёл казак по слободе с печальной своей ношей, не поднимая глаз на встречных, будто это он виноват был в случившемся.
- Ага, прибрал Господь. Как жить-то ему было такому увечному…
- Ох, да ведь хороший какой был…
- Хороший… - вздыхали женщины, вытирая слёзы. - Как матка-то его теперя?
- А Савелий? Как Агаша преставилась, Егорка для него светом в окошке был!
- Ой, не говорите! А всё же Бог милостив. Пока маленький, он для родителей свет в окошке. Да ведь они же не вечные!..
...В курене Савелия было мрачно, пахло ладаном, суетились соседи. Тимофей пришёл, Пётр Калмыков с Таней, Анфиса с Ерофеем, Андрейка. Марья возле Савки хлопотала — не тронулся бы старик умом с горя. А тот молчал, будто окаменевший, сидел на завалинке да вдаль за реку смотрел, на поминальное благолепие природы. Даже в сторону подъехавшего к куреню вестового не поглядел.
- Осподи! - всплеснула руками Марья. - Дали бы ему сына земле предать!
- Да ведь не моя очередь! - Митрий, почерневший и осунувшийся, вышел к вестовому.
- Не знаю ничего. Велено тебе сказать, я и сказал, - смутился посыльный, разворачивая коня. - Разбирайся с комендантом сам.
- Я, Митрий, схожу в канцелярию, переговорю с им али с атаманом. Должон же он понять… - поднялся Савелий.
- Я с тобой, - двинулся следом за ним Тимофей.
- Где атаман? - Савелий поднялся на крыльцо канцелярии.
- Куда прёшь? - встал на пути у него мордатый казак.
- А ну, пусти! - взгляд Савелия был дик и мрачен. - Атаман мне нужон!
- У коменданта он, занят.
- Вот и хорошо, - Савелий рванул дверь, за которой заседал комендант.
- Тебе чего надо? - поднял голову от карты, разложенной на столе, седой уже капитан с беленым париком на голове.
- Ваше благородие… Велели вы сына мово, Митрия, в конвойные отрядить. С почтой, значицца…
- Ну и что? - нетерпеливо переспросил комендант.
- Ваше благородие… Пётр Лукич… - повернулся Савелий к атаману, не поднимавшему голову от карты. - Сынок у его помер. Егорушка, значицца. Смилуйтесь, отправьте кого другого. Пущай хоть простится с кровинушкой своей.
- Приказы не обсуждаются, приказы исполнять дОлжно! - капитан нахмурился.
- Да ведь не его очередь! Ходил он с конвоем в прошлый раз!
- Пойдёт ещё раз.
- Ваше благородие! Отправь меня заместо его! Оставь Митрия! - лицо Савелия стало багроветь.
- Митрию приказ исполнять, а ты, старик, уходи. Прочь отсюда! Не к себе в хлев пришёл!
- Оставь его, гнида… - с ненавистью процедил Савелий. - Оставь…
- Что?! - взвился капитан. - Эй, кто там! Караульный! Взять его!
- Ваше благородие! - кинулся вперёд Тимофей. - Не надо. Горе у него, оттого и сказал лишнего. Он уйдет. Не тронь его, а я отблагодарю! - многозначительно подмигнул он коменданту.
- Вон! Вон отсюда! - закричал комендант. - Оба вон!
- Вот и славно, вот и хорошо, - заторопился Тимофей увести товарища.
- Гнида ты, мразь! - бился в его руках Савелий. - Ну, погоди… Погоди, ваше благородие, отольются тебе наши слёзы! Пожалеешь, да поздно будет!
- Молчи, молчи… - пытался зажать ему рот Тимофей, выводя его на крыльцо.
- Скоро уже… скоро придет вам конец!
Ночью Савелий пропал. Уехал, собрав в седельные сумки немного ржаных сухарей да закаменевшей сушеной рыбы, не сказав ни слова плачущей снохе, ни с кем не попрощавшись.
Митрий вернулся через неделю.
- Не тебя нагонять уехал отец? - спросил его Тимофей, сидя за столом в плохо освещенной, неуютной, будто осиротевшей избе.
- Не видал я его… - мрачно ответил Митрий. - Видно, уехал Петра Фёдоровича искать.
- Кого? - удивлённо поднял брови Тимоха.
- Петра Фёдоровича. Императора. Слухи были, что спасся он чудесным образом, а заместо его заговорщики другого человека у били. И будто бы скрывался он где-то у казаков до поры.
- Ну, слышал я от Савки такие речи. Где же он энтого императора искать собирается?!
- А его искать нужды нет, дядька Тимофей. Император Пётр Фёдорович сам идёт сюда с войском. Яицкие казаки в большом количестве присягнули ему. Илецкий городок взят. Илецкие казаки, почитай, все в его войско пошли.
- Свят-свят-свят… Ты думаешь, что это настоящий Пётр Фёдорович?
- А кто ж его знает, настоящий он али нет. Придёт — так поглядим. Хуже, чем теперя, уже не сделается.
Тимофей покачал головой, но перечить не стал. Понимал, что тяжко на душе у Митрия, оттого и мир ему чёрным кажется, оттого и думает, что хуже того быть не может.
Вечером вестовой привёз приказ из Оренбурга от губернатора Рейнсдорпа — вернуть из отлучек всех казаков, прислать отряд в сто человек для отбития Илецкого города. В списки попали оба брата Калмыковы — Пётр и Павел.
- Что ж, ребяты… - Тимофей обнял сначала одного сына, потом второго. - Стар я уже, многого не понимаю. Как вам быть — сами решайте. Только глядите, от заповедей божьих не отступайте, чтобы душам вашим на том свете мук не принять. А мне бы только взглянуть на него, я бы вмиг распознал — настоящий то император, али смутьян.
Скоро пришла весть, что посланный Рейнсдорпом отряд до Илецкого городка не дошел, потому как войско навоявленного царя уже взяло штурмом крепость Рассыпную, а за ней Нижнеозерную. Что отряд укрылся в Татищевой, но и её смутьяны взяли в осаду, и большая часть казаков переметнулась к врагу. Коменданта крепости вместе с женой, как и других офицеров, расстреляли, а дочь коменданта была обесчещена и взята наложницей к императору.
- Вот чем Савелий грозился капитану, - задумчиво говорил Тимофей Марье, глядя в окно, за которым шёл нудный непрекращающийся осенний дождь. - Знал, что бунт казаки подняли. Неужто верит он, что теперя лучше будет?
- Обида у него в душе на коменданта, мести жаждет он.
- Да ведь и о том надо подумать, что после мести станется. Небось, у нового императора свои придворные есть, свои коменданты и командиры. Будут ли они справедливее прежнего?
- Люди разные… - хмыкнула Марья. - Кто-то будет, кто-то нет. А ты бы отнёс должок господину капитану. Пообещался отблагодарить — так выполняй. Поросеночка поупитаннее выбери.
- Может, петушка с него хватит?
- Не скаредничай. Смутьян придет сюда — возьмет и петушка, и поросенка, нас не спросит. И батюшке отнеси, пускай за сыновей наших помолится, за Петрушу и Павлика.
Тимофей вздохнул, поднялся. Ныла поясница, нудно болела нога, и выходить во двор совсем не хотелось. Но Марья знала, что говорила — в этом Тимофей был уверен. Сказала — значит, надо идти.
Скоро прилетели новые вести — не лучше прежних. Взята Чернореченская, а от неё бунтовщики пошли к Сеитовой слободе, где Пётр Фёдорович жаловал присягнувших ему татар всеми благами — землями и пашнями, реками и озёрами, и протчая, и протчая, включая жалованье и порох. А потом направился к Сакмарскому городку, где встретили его казаки хлебом и солью.
4 октября армия новоявленного царя подошла к Бёрдской…
- Тимоша! Матвей прискакал, говорит, бунтовщики к слободе подходят, - голос Марьи был тревожным.
- Что ж, посмотрим на императора, кто он таков, - Тимофей тяжело поднялся с постели, принялся одеваться.
- Куда же ты? Больной-то? - всплеснула руками Марья.
- Всё одно идти придется. Хоть погляжу, каков он.
Тимофей оседлал коня и, с трудом утвердившись верхом, направился в поле, куда уже стекались толпы слободских женщин, ребятишек, ехали старики и молодые казаки. Там, за слободой, уже ставились шатры и палатки, разжигались костры, пахло дымом и конским навозом.
- Тимофей! Ты здесь! - раздался рядом радостный голос.
- Савелий!
- Я! В армии Петра Фёдоровича сотником теперь служу.
Глаза Савелия были живыми, одухотворенными, светилась в них какая-то фанатичная радость, будто видел он перед собою что-то важное и правильное, чего не замечали другие.
- Где он? - спросил Тимофей, выискивая глазами царя.
- Да вон, видишь? В красном кафтане и шапке с красным верхом.
На деревянный помост, наскоро сооруженный из каких-то досок и устеленный богатым персидским ковром, казаки втащили высокое кресло с бархатной малиновой обивкой, явно украденное из помещичьего дома. Следом поднялся человек, стриженный по-казачьи - «в кружок», с тёмно-русой, почти чёрной, бородой. Был он невысок, плечист, но в поясе тонок, смуглое лицо его покрыто желтоватыми конопатинами, а нос с горбиной, будто клюв у хищной птицы.
- Это он и есть? Император? - Тимофей с сомнением посмотрел на самозванца.
- Он и есть. Каков, а? - засмеялся Савелий.
- Хорош. Только никакой он не Пётр Фёдорович. Уж я-то благородных повидал, не такие они. Ишь, сморкается в пальцы, как простой казак.
- Знамо дело, простой казак Пугачёв и есть. Емельяном зовут. Сам с Дону, с Зимовейской станицы.
- Да как же это! А ты говоришь император! - удивился Тимофей.
- Да хоть чёрт лысый, всё одно император. Если он вторым Стенькой Разиным станет, если за народ стоять будет, то я за ним хоть в огонь пойду, хоть в воду!
- Ишь ты, Стенькой Разиным…
- Тоже ведь с Зимовейской был казак! Небось, одной землицей вскормлены. Погоди, мы с ним такое устроим! Всю землю российскую перевернем. Сеитовская слобода полк выставила, да триста татар, которых Рейнсдорп затребовал, на нашу сторону перешли, да полторы тыщи казаков, да солдат сотни три. Представь, какая силища!
- Петруха с Павлом мои здеся?
- Нет. Они в Татищевой, говорят, присягнули императору вместе со всеми, а потом пропали. Как не было их. Видать, к Рейнсдорпу подались.
- Вона… Постой, а это кто же рядом с Пугачёвым? Не Максим ли Черкас? - Тимофей приставил ладонь козырьком.
- Он самый. А вон это… Узнаёшь?
- Свят-свят-свят… Хлопуша?
- Ага. Видишь, Рейнсдорп его послал к казакам, чтобы супротив Пугачёва поднять, а он на нашу сторону переметнулся.
- Не мудрено, что переметнулся. Рейнсдорп ему ноздри рвал да клейма на лице ставил, а у самозванца он в самолучших друзьях, как я погляжу.
- Ну-ну-ну… Ты язык-то попридержи, Тимоха. За самозванца и вздёрнуть могут запросто. Император он. И не вздумай Емелькой его назвать, обидишь кровно.
Толпа зашумела, задвигалась:
- Ведут, ведут…
- Кого ведут?
- Коменданта ведут с женой.
- А сынок-то ихний где?
- Погоди, и сынка найдут. Отольются кошке мышкины слёзы…
Савелий довольно засмеялся:
- Ну вот, настал час расплаты.
- Постой, Савелий. Да ведь за офицеров отвечать придется!
- Тимоха, Тимоха! Разве ты не понял? Даже если завтра меня на дыбу вздернут, я не пикну. Главное — увидеть, что обидчики наши наказаны.
- Ты ведь не был раньше таким. Когда в тебе поселился этот бесовский огонь? Он выжигает твою душу, я не узнаю тебя! - Савелий отпрянул от товарища своего.
- Давно, Тимофей, давно. Почитай, четверть века копилось, а вспыхнуло, когда Агашу свою на погост отнёс. Да постой, постой, капитана к императору подвели. Что-то будет…
Пугачёв спросил о чём-то пленного коменданта, и Тимофей заметил, что у «императора» не хватает переднего зуба, а левый глаз нервно прищуривается во время разговора.
- Его величество спрашивает, не забижал ли вас комендант, ребятушки? - гаркнул во весь голос Хлопуша.
- Как не забижал, забижал! - загалдела толпа.
- А вас, детушки? - обернулся Пугачев к татарам.
- Ещё как! - зашумели те.
- А сыновья его где?
- Дочка в Самаре замужем. Старшой сын в Уфе служит, - докладывалась одна из стоящих рядом казачек. - Второй в Оренбурге. Третий-то ещё до службы не дорос, здеся, в слободе живёт.
- А что ж сюда-то его не привели? - обратился Пугачев к державшим коменданта казакам.
- Не нашли мы его. Спрятался, видать!
- Ну ничего, найдем. От нас не уйдет. Так что же вы, детушки, хотите для коменданта вашего? Живота али смepти?
- Смepти! - закричал вместе со всеми Савелий.
- Да будет так! - махнул рукой Пугачев, отдавая приказ.
Два казака схватили капитана, поволокли к оврагу. Закричала вдруг дико жена его:
- Самозванец ты, а не император! И меня казни!
Лицо Пугачева передернулось, он снова махнул рукой, и казаки потащили женщину следом за супругом её.
Тимофей стал осторожно выбираться из толпы.
- Куда ты? - удивленно посмотрел на него Савелий. - Самое главное только начинается. А присягать императору?
- Спина болит, сам знаешь. Полежать мне нужно. А присягу я приму, не сумлевайся. Лично присягну Петру Фёдоровичу.
Дома Тимофей поставил коня в стойло, вошел в избу.
- Что там? - Марья тревожно смотрела на мужа.
- Самозванец он. Донской казак Емелька Пугачев! - Тимофей сбросил с себя зипун, повалился на постель.
- Дай, сапоги сыму с тебя! Комендант-то что?
- Расстреляли коменданта. И женку его заодно.
За печью что-то грохнуло, упало.
- Кто там? - удивился Тимофей.
Марья молчала, зажав рот уголком платка. Тимофей вздохнул, поднялся, заглянул за печку. В углу, глядя перед собой неподвижным взглядом, сидел младший сын коменданта.
***********************************
Глава 40.
Время действия - осень 1773 г.
- Марья, а Матвей наш где? Не видал я его у самозванца, - Тимофей задвинул цветастую занавеску, устало сел на постели.
- Не приходил больше, не знаю.
- Ты ба наведалась к ему. Скажи, пущай придет сюда, разговор есть. А парня в подпол покудова спрячь.
- Что ж теперя будет, а, Тимоша? - спросила Марья, опуская за ослабевшим от горя, безвольным подростком тяжёлую крышку погреба и прикрывая её сверху полосатым половичком.
- Поглядим. Савелий-то сотником у самозванца.
- Что ты! - всплеснула Марья руками. - Рази он не догадался, кому служить пошёл?
- Не догадался… Как не догадаться! Он мне и сказал, что Емелькой Пугачевым смутьяна кличут. Да только обида в ём крепко засела на коменданта, на атамана, на весь мир. От обиды к чёрту на службу идтить готов.
- Что ты! Что ты! Упаси его Бог! - замахала руками Марья и выскочила из избы.
Матвей пришёл ближе к вечеру. Зачерпнул из ведра ковш тепловатой воды, выпил махом, сел на лавку, отирая бороду.
- Был у «ампиратора»? - Тимофей испытывающим взглядом посмотрел на сына.
- Ампира-атора… - скривился тот. - Не быть куре Жар-птицей! Ходил я к лагерю его. Что ж, глянуть хоть!
- Вот то-то же… Императором себя объявил, самозванец. А на деле донской казак Емелька. Ты присягу давал?
- Кому? Хлопуше, что ли? Али Черкасу?
- Ох, Матвей, припомнит Афанасий тебе, как ты его из норы вытаскивал, да и посля не шибко жаловал.
- Пущай припоминает. Не больно я спужался.
- Ты, Матюша, не дури. Что у его, что у Черкаса души темные. Ночью уходи к войсковому атаману в Оренбург. Ему верные казаки нужны будут. Петруша с Павлом, должно, тоже туда сбежали, хоть смутьяну и присягали. Савелий сказывал, что видел их под Татищевой.
- Живые?! - радостно вскрикнул Матвей.
- Живые, слава те, Господи, - перекрестился на иконы старик.
- Слава те… Кабы не эти двое, Хлопуша с Черкасом-то, может, и поверил бы я самозванцу. Да только настоящий император не станет с каторжными дружбу водить.
- Как знать… Может, и вправду за народ они? Может, хучь Емелька и самозванец, а полегше станет людям? - в глазах Тимофея были и неуверенность, и страх ошибиться, пойти по ложному пути. - Может, ежели царём простой человек станет, из казаков, так и думки бедняцкие ему понятнее будут, а?
- Думки бедняцкие? Ты, батя, озимые наши не видал?
- Нет, а что? - насторожился старик.
- А ты погляди. И на Савельеву делянку тоже. Погляди, что от них остаётся, когда полторы тыщи казаков коньми по ним пройдут.
- Неужто потоптали?! - Тимофей в изумлении хлопнул ладонями по ляжкам.
- Вот и погляди, что для них думки бедняцкие. Разве рачительный хозяин позволил бы такое? А где теперя кони ихние пасутся? А-ааа… Вот то-то же.
- Чем же он кормить такую ораву будет? Эт… сколько ж одного хлеба надо!
- Провиант он закупит, денег у его хватит.
- Откуда же? У простого-то казака!
- В имениях, какие попадаются на пути, подчистую всё выгребает. Караван под Орской, какой из Бухары шёл, разграблен.
- Вон что… Выходит, тать и разбойник он?
- Говорит, что не для себя берёт, а для воинства своего. Говорит, что богатства эти пОтом мужицким добыты.
- Оно то верно, мужицким… И войско кормить нужно. Сам-то что думаешь?
- Может, и верно. Да только не по мне это. Чем же он лучше тех, кого на плаху кладет? Нет, батя, не стану я ему служить.
- Так тому и быть. Уходи, сынок, в Оренбург, уходи. С собой мальчонку прихватишь. Комендантова сына.
- Где он?! - Матвей приподнялся с лавки, удивленно оглядывая избу.
- В подпол мать его спрятала. Сейчас иди, собирайся в дорогу. Как стемнеет, стукни в окошко.
- А ты как же, бать? Может, и ты в Оренбург?
- Чтобы мать твою на берёзе вздёрнули? Али жён ваших? Али деток? Поглядел я, как они комендантшу казнили, как мальчонку его выискивали. Ежели что — не пожалеют никого. Нет, сынок. Тут я останусь. И присягать самозванцу буду. И служить ему буду сколь смогу. Только служить стану по-своему. Ну, загодя неча болтать, - оборвал Тимофей свою речь. - Там видно будет. Иди, сынок, благослови тебя Бог!
Войско самозванца стояло лагерем за Бёрдской. Дымили костры, раскинулись по степи палатки. В самом большом шатре расположился Пугачев со товарищи, а рядом, в том, что поменьше, разместили веселых девиц.
- Это что же, гарем его, что ли? - удивленно спросила какого-то казака пришедшая поглазеть на войско Марья.
- Придворные дамы императора нашего, что ж такого! Царь-то, небось, мужчина в силе.
- Так, может, законную жену ему взять?
- Есть законная, в Питембурге на мужнем троне сидит. Вот погоди, когда разобьём её армию, саму Катьку в монастырь отправим, тогда можно будет и законную. А пока… не монахом же ему быть, ежели жена у его паскудница!
- Вона… А девки-то что? Не против? - осторожно поинтересовалась Марья.
- Так честь-то какая! Кто ж против будет! - засмеялся казак.
Покачала Марья головой, дальше пошла. Склонялось к горизонту солнце, и вечер был ясен и чист. В стороне у большого костра суетились, приготовляя ужин, башкиры, недалеко от них расположились киргизцы, низкими голосами ревели верблюды, ржали кони, где-то весело отплясывали татары, вскрикивая и подзадоривая друг друга.
От всего этого смешения голосов, звуков, суеты веяло праздником, радостью, свободой. Марья поневоле улыбнулась, расправила плечи: вот бы всегда так — жить в дружбе, доверии и счастье! Может, и правда — станет с новым царем лучше? Может, зря они с Тимофеем ощетинились? Присягнуть Емельяну Ивановичу да жить с чистой душой?
Однако вспомнился испуганный, раздавленный горем сынок коменданта, и очарование вечера разрушилось. Как бы то ни было, а мальчонку надо в город отправлять, в крепость. А там Господь укажет путь.
Промчали мимо Марьи конники — только комки земли от копыт летели. Приложила она руку ко лбу, вгляделась в удаляющиеся фигуры — вроде Хлопуша с Черкасом, да ещё сколько-то казаков поехали в сторону Сеитовой слободы. Корсака предупредить бы про Афанасия, да ведь он с Пугачевым в Сеитовой ещё допрежь Бёрдской побывал, чай, увидал его Тимоша, успел скрыться.
Заныло в груди тоскливо, сползла с лица улыбка. Зашагала Марья домой. Пора уж, стемнеет скоро.
А Хлопуша с Черкасом вперёд неслись, к татарскому городку.
- Да погоди, Афанасий, зачем ты тянешь государя туда? Чем лучче-то? - нетерпеливо спрашивал Черкас.
- Ты, Максим, сам пойми — скоро холода настанут. Надо перебираться в теплое жильё. А я слыхал, есть в Сеитовой домок один, - Хлопуша причмокнул губами.
- В Оренбурге на зиму устроимся. Там теплого жилья вдосталь.
- Думаешь, так скоро крепость одолеть? Нет, голубчик, за неё повоевать придется нам.
- Чего воевать-то? Государь трех женок с письмами прелестными* к казакам послал. Сами сдадут, сами ворота откроют, - хмыкнул Черкас.
--------
* - письменное обращение к простым казакам и солдатам с призывом присоединиться к его войскам
--------
- Ежели откроют, то войдем. А ежели нет? То-то же. Императору дворец нужон, чтобы внушать людишкам трепет. Вот мы ему дворец и добудем!
- Татарина какого обидишь, потом весь ихий полк от нас отшатнется. Государь им все блага сулит, и землю, и воду, и чтобы жить по дедовским заветам, а ты домок отнимать надумал! Али что — он сам отдасть?
- Отдаст, отдаст! - захохотал Хлопуша. - А насчет того, что татарин он — не боись. Хоть и в басурманы подался, на татарке женился, а на самом деле самый простой казак, каких кругом полно.
В щели между створкой и покрытой резным узором аркой появилось лицо:
- Кто тут?
- Открывай, мы люди государевы, - Хлопуша придвинулся поближе, повернулся так, чтобы восходящая луна осветила его обезображенное лицо, завязанное тряпицей.
Человек за воротами охнул, открыл торопливо замки и порскнул куда-то в глубину строений. Казаки толкнули створки, въехали в чисто подметенный широкий двор.
- У нас гости? - наверху террасы, опоясывающей дом, появился Корсак.
Расторопные слуги вынесли масляные фонари, осветив двор и лица приехавших.
- Говорят, незваный гость хуже татарина, - весело захохотал Хлопуша. - А мы незваными явились!
- Мы всегда рады гостям, - голос Корсака был спокойным, и невозможно было понять, удивлён ли он, испуган ли. Нельзя было и по лицу его, скрытому в тени, угадать, что чувствовал он, увидев старого своего недруга.
- Раз так, то веди нас в хоромы, - продолжая смеяться, сказал Хлопуша.
- Что ж, милости просим! - Корсак стал спускаться по лестнице, и вид его был столь величественным, что казаки даже слегка оробели.
Тимофей сошёл вниз, распахнул дверь парадного входа, в который впускал он обычно посетителей, жестом пригласил войти внутрь. И снова движения его были полны благородства и силы, словно был он по меньшей мере багдадским халифом. Хлопуша, насмешливо посмотрев в его сторону, ринулся в дом.
- Вот, гляди! - обратился он к Черкасу, будто хозяина и вовсе рядом не было. - Правду купцы говорили, подходит энтот дом для нашего государя.
- Вижу, прав ты был! - Максим поднял глаза, осматривая лепные потолки и плотные бархатные портьеры, зеркальные шкапчики и дорогие часы в простенке между окон. - А печка-то какая! Царская.
- Вот и я про энто. Здесь и сделаем ставку.
- А где же у государя опочивальня будет?
- Опочивальня… а вот здесь! - Хлопуша толкнул дверь в другую комнату, за которой на самом деле была небольшая спаленка.
- Годится! - отозвался Черкас.
Хлопуша вышел в коридор, из которого лестница вела наверх, и пройдя немного, открыл другую дверь:
- Вот здесь метрески* жить будут. А что, от государя недалече, и нам не помеха.
--------
* - любовницы
--------
- А мы?
Хлопуша взбежал по лестнице:
- А мы вот здесь! Устроено тут, правда, по-басурмански. Ну да ничего, мы лавки да столы сами принесём, мы не гордые. А, Корсак? - повернулся он к Тимофею, с саркастической улыбкой наблюдавшему за ними. - То бишь Калмыков Тимофей Никаноров сын. Согласен, что ли?
- Так ты ведь уже всё решил, для чего тебе моё согласие?
- Это верно, оно мне ни к чему. А всё же знать хочется, что в душе у тебя.
Корсак улыбнулся. Душа его рыдала. С ужасом представлял себе Тимофей пугачевских наложниц в комнате, где принимал он когда-то дорогих его сердцу гостей, а беглых каторжников, сквернословящих и пьющих вино, - в покоях, где столько лет был он счастлив. Но никогда не показал бы он этого врагу своему, как не сказал бы, что в разграбленном под Орской крепостью караване были и его товары на немалые суммы, среди которых два десятка ящиков сусального золота.
- Чужая душа потемки, да и в своей разобраться нелегко. Что же, ты прав. Государю нужны достойные палаты. Мне только жаль, что скромное моё жилище ничем не напоминает петербургских дворцов, к которым привыкли Их Величество. Однако всё-таки это лучше, чем шатер в чистом поле.
- Сознайся, жаль тебе дома, а? - захохотал Хлопуша.
- Аллах дал, Аллах взял, - Корсак сложил перед собою ладони, прошептал что-то, провёл ими перед лицом, - Всё в Его воле.
- Куда же ты теперь? - ухмыльнулся Черкас. - Айда с нами. Завтра едем штурмовать Оренбург.
- Согласен. Мне только нужно собраться, ведь я давно уже не был в боях. К утру я приеду в лагерь, заодно прихвачу гостинцев для государя.
- Метрескам его конфет не забудь! - подмигнул Хлопуша.
- А домок-то ничего, - хлопнул Черкас по плечу своего товарища, когда они возвращались в Бёрдскую. - Прав ты был, Афанасий, что потащил меня сюда. Откуда ты узнал про него?
- Я о нём много чего знаю. Это тот самый упырь, из-за которого я носа своего лишился и на каторгу попал.
- Почему ты его Калмыковым назвал? Он родственник им?
- Ооо… это длинная история, но я тебе расскажу о ней. Сколько дней… Видит Бог, сколько дней и ночей не спал я, мечтая вырваться из крепости, вернуться сюда, отомстить. Рейнсдорп — вот уж истинный осел! Он послал меня к вам в лагерь, чтобы я уговорил казаков выдать властям Емельяна, обещая мне за это помилование! - Хлопуша раскатисто захохотал. - Обещая помилование! А ещё говорил — пушки, мол, заклепай, и порох сожги! В голове его вовсе не было, что выпуская меня из крепости, он уже помиловал меня и дал свободу. Чего же мне ещё желать!
- А я и рад был тебя увидеть в нашем лагере! - хлопнул его по плечу Черкас.
- Братцы, а что это горит там? - спросил вдруг один из сопровождавших их казаков, оглянувшись.
Над слободой поднималось, разгораясь, зарево. Хлопуша замер, будто онемев, потом круто развернул коня и помчался обратно.
- Ах ты, мать твою… - выругался Черкас. - Зарублю на месте, паскуда!
Пламя разгоралось всё ярче, и, когда казаки подъехали ко двору Корсака, спасать что-то было уже поздно. Оранжевые языки жарко лизали стены дома, лавки, амбаров. Суетились рядом люди, да только тушить никто не решался.
- Воду, что ли, несите! - крикнул Хлопуша.
- Нет, Афанасий, - сказал Черкас, принюхиваясь. - Не поможет вода. Земляным маслом полил он, прежде чем запалить.
- Земляным маслом? Это что такое?
- На Кавказе у берега Каспийского моря из земли выступает это масло. Есть его нельзя, но оно исцеляет от разных болезней. А ещё его заправляют в светильники. Видно, этим маслом и полил Корсак стены дома, чтобы горело жарче.
- Ааах… - Хлопуша зло рубанул воздух рукой. - Найти бы его! Я бы его самого...
- Теперь уже не найдем. Он хитрее нас оказался. Что ж, довольствуйся тем, что лишил его такого богатого дома.
- Нет, я найду его. Его кумпаньон и шурин Ахметка где-то здесь живет. Должно, Корсак, у него прячется. Да и женушку с дитями куда-то он поселить должон. Эй, как тебя! - окликнул Хлопуша молодого парня. - Я государев человек. А скажи-ка, где родич Корсака живет? И куда он жену свою дел?
- Тауфика жена? - с готовностью подскочил к нему татарин. - Так они с братом её Ахметом дня три назад в Казань отбыли. К родственникам. Тауфик следом собирался ехать.
- Вон оно что… - Черкас покрутил ус, задумчиво глядя на пылающее здание.
С грохотом обвалились перекрытия, столб искр поднялся в небо, испугав суетящихся рядом людей.
Возвращался Хлопуша чернее тучи.
- Что ты, в самом деле? - пытался утешить его Черкас. - Дом другой подыщем. А то гляди, завтра Оренбург возьмём, так там и получше этого найдем.
- Из-под земли бы достал его… - заскрежетал зубами Хлопуша.
- Ничего, достанем. И Казань наша будет. Видал, сколько народу к нам идет? И ещё больше добавится. Всю Россию перевернем, нигде ему покою не будет. И не только ему. Всем, кто супротив нас пойдет.
Хлопуша молчал с мрачным видом.
Следующий день тоже не принёс ему радости. Оказалось, что казачки, посланные в Оренбург с прелестными письмами, были задержаны караульными. К тому же штурм крепости успехом не увенчался. Раз за разом пытались бунтовщики взять её приступом, но всякий раз получали отпор.
Дни шли за днями, надвигалась зима, становилось всё холоднее, всё морознее. Ледяной ветер гнал по застывшей в камень земле пыль и редкие снежинки, трепал сиротливо стоящие в степи палатки, навевал тоску.
Пора было располагаться на зимние квартиры.
Продолжение следует.......... _______________________________________
Произведение взято с канала Чаинки """"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""" Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения". Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с правой стороны найти хештэк #вечерниечтения Эта рубрика выходит каждый день в 18.30 Большая просьба написать отзыв об этой серии романов. А также пишите в комментариях какой тематики произведения Вы бы ,ещё,хотели почитать .
АЛЧЕВСК ГОРОД НОВОРОССИИ
Дикая степь...
Время действия - осень 1773 г.
Жёлтый лист сорвался с ветки и, кружась, стал медленно опускаться на землю.
- Ксюша… - у Никанора перехватило горло.
- А? - подняла на него глаза девушка.
- Хорошо-то как… - немного помолчав, сказал Никанор, не отрывая взгляда от любимого лица.
- Хорошо! - улыбнулась Аксинья.
- Дождаться не могу свадьбы нашей.
Щёки девушки заалели стыдливо, она вдруг обернулась, кивнула в сторону реки:
- Гляди, Никаша, ребятишки рыбачат. УшкИ захотели, видно, - костерок на берегу разожгли.
Пахло прелыми листьями и грибами, чистотой и свежестью, пронзительно-голубое небо было ясным и глубоким, каким оно бывает только в пору бабьего лета, с тихим шуршанием падали багряные калиновые листья, а в душе рождалась тихая светлая грусть об уходящем времени.
- А ты разве не ждёшь, когда обвенчают нас? - Никанор бережно обнял невесту.
Ах, где же те безмятежные времена, когда так легко было играть вместе в овражке за слободой! Как, в какое мгновение родная и привычная подружка превратилась в красавицу, к которой и подойти-то боязно, не то что за руку взять или обнять? Разве это та самая Ксюша, которую он носил на своей спине, если она уставала (а может, лукавая девчонка просто делала вид, что уставала) в походах за ягодами к дальнему оврагу? Разве её он спасал от собак господина коменданта, которые за неимением крупной добычи решили поохотиться на испуганного ребёнка?
- Жду… - кротко сказала Ксюша, смущённо опустив глаза.
Но вдруг метнула взгляд на Никанора, полный огня и страсти, от которого зажглось у парня внутри.
- Ксюша… - задохнулся он, застучало неистово сердце.
- Постой, Никаша, ребята чевой-то… - голос у девушки вдруг стал тревожным.
- А? - мысли Никанора путались.
- Ребятишки, говорю, мельтешатся чевой-то. Не стряслась бы с имя беда… - Аксинья отстранила руку парня, глядя на суетящихся вдали детей. - Айда к ним!
Девушка, подобрав подол, рванула к берегу, а за нею, всё ещё во власти волшебного очарования, двинулся Никанор, досадуя в душе на излишнюю скромность невесты, которая заставила её найти предлог и ускользнуть от его ласк. Однако ребятишки на берегу в самом деле выглядели испуганными, а кто-то нырял в холодной уже осенней воде, выискивая что-то на дне.
- Чего стряслось-то? - закричала Ксюша издалека.
- Егорка в воду упал, мы хотели его достать, а найти не можем! - плачущим голосом доложился один из мальчиков.
- Откуда упал? - по коже Никанора пробежал озноб.
Егорка, пятилетний внучок Савелия, уродился слабым и болезненным, с нелепо вывернутыми руками и ногами, плакал без умолку по каким-то одному ему понятным причинам. Уж сколько Марья хлопотала над ним, сколько молитв прочла, сколько мазей и припарок сделала, да всё без толку. А когда пришло время мальчонке вставать на ножки, стало понятно, что не сможет он ходить по-людски. Умом же был Егорка светел и нравом добр и чист, а оттого любили его в семье, любили и уличные ребятишки, часто бравшие малыша с собою то в луга, то на реку.
- С мостков упал… - размазывал по лицу слёзы и сопли парнишка.
Никанор с разбегу нырнул в зеленоватую взбаламученную воду, выискивая руками у мостков детское тельце. Выскочил на мгновение вверх, вдохнул, выдохнул, нырнул снова, но ничего не отыскал. Как же так? Что же ты, родной? Найдись же!
НогИ коснулось что-то, лежащее на дне. Никанор снова выскочил вверх, набрал в лёгкие воздуха, опустился, стараясь нащупать это что-то. Рубашонка… Вот он… Парень вылетел пробкой из воды, кинулся на берег, на ходу стараясь привести малыша в чувство…
Чуда не случилось. Слишком поздно пришла помощь, слишком поздно. Испугался, видно, Егорка, падая, хлебнул воды, забился, не сумел удержаться на поверхности, ушёл на дно.
- Егорушка, славный мой, открой же глазки! - скулила тихонько Ксюша, но тщетными были слёзы её.
- Что мы скажем родителям! - вздохнул Никанор, поднимая ребёнка.
Шёл казак по слободе с печальной своей ношей, не поднимая глаз на встречных, будто это он виноват был в случившемся.
- Господи Исусе Христе… - крестились казачки у колодца. - Отмучился мальчонка.
- Ага, прибрал Господь. Как жить-то ему было такому увечному…
- Ох, да ведь хороший какой был…
- Хороший… - вздыхали женщины, вытирая слёзы. - Как матка-то его теперя?
- А Савелий? Как Агаша преставилась, Егорка для него светом в окошке был!
- Ой, не говорите! А всё же Бог милостив. Пока маленький, он для родителей свет в окошке. Да ведь они же не вечные!..
...В курене Савелия было мрачно, пахло ладаном, суетились соседи. Тимофей пришёл, Пётр Калмыков с Таней, Анфиса с Ерофеем, Андрейка. Марья возле Савки хлопотала — не тронулся бы старик умом с горя. А тот молчал, будто окаменевший, сидел на завалинке да вдаль за реку смотрел, на поминальное благолепие природы. Даже в сторону подъехавшего к куреню вестового не поглядел.
- Митрий! - зычным голосом крикнул посыльный. - Собирайся! Тебе велено ехать почту конвоировать! Да поторапливайся!
- Осподи! - всплеснула руками Марья. - Дали бы ему сына земле предать!
- Да ведь не моя очередь! - Митрий, почерневший и осунувшийся, вышел к вестовому.
- Не знаю ничего. Велено тебе сказать, я и сказал, - смутился посыльный, разворачивая коня. - Разбирайся с комендантом сам.
- Я, Митрий, схожу в канцелярию, переговорю с им али с атаманом. Должон же он понять… - поднялся Савелий.
- Я с тобой, - двинулся следом за ним Тимофей.
- Где атаман? - Савелий поднялся на крыльцо канцелярии.
- Куда прёшь? - встал на пути у него мордатый казак.
- А ну, пусти! - взгляд Савелия был дик и мрачен. - Атаман мне нужон!
- У коменданта он, занят.
- Вот и хорошо, - Савелий рванул дверь, за которой заседал комендант.
- Тебе чего надо? - поднял голову от карты, разложенной на столе, седой уже капитан с беленым париком на голове.
- Ваше благородие… Велели вы сына мово, Митрия, в конвойные отрядить. С почтой, значицца…
- Ну и что? - нетерпеливо переспросил комендант.
- Ваше благородие… Пётр Лукич… - повернулся Савелий к атаману, не поднимавшему голову от карты. - Сынок у его помер. Егорушка, значицца. Смилуйтесь, отправьте кого другого. Пущай хоть простится с кровинушкой своей.
- Приказы не обсуждаются, приказы исполнять дОлжно! - капитан нахмурился.
- Да ведь не его очередь! Ходил он с конвоем в прошлый раз!
- Пойдёт ещё раз.
- Ваше благородие! Отправь меня заместо его! Оставь Митрия! - лицо Савелия стало багроветь.
- Митрию приказ исполнять, а ты, старик, уходи. Прочь отсюда! Не к себе в хлев пришёл!
- Оставь его, гнида… - с ненавистью процедил Савелий. - Оставь…
- Что?! - взвился капитан. - Эй, кто там! Караульный! Взять его!
- Ваше благородие! - кинулся вперёд Тимофей. - Не надо. Горе у него, оттого и сказал лишнего. Он уйдет. Не тронь его, а я отблагодарю! - многозначительно подмигнул он коменданту.
- Вон! Вон отсюда! - закричал комендант. - Оба вон!
- Вот и славно, вот и хорошо, - заторопился Тимофей увести товарища.
- Гнида ты, мразь! - бился в его руках Савелий. - Ну, погоди… Погоди, ваше благородие, отольются тебе наши слёзы! Пожалеешь, да поздно будет!
- Молчи, молчи… - пытался зажать ему рот Тимофей, выводя его на крыльцо.
- Скоро уже… скоро придет вам конец!
Ночью Савелий пропал. Уехал, собрав в седельные сумки немного ржаных сухарей да закаменевшей сушеной рыбы, не сказав ни слова плачущей снохе, ни с кем не попрощавшись.
Митрий вернулся через неделю.
- Не тебя нагонять уехал отец? - спросил его Тимофей, сидя за столом в плохо освещенной, неуютной, будто осиротевшей избе.
- Не видал я его… - мрачно ответил Митрий. - Видно, уехал Петра Фёдоровича искать.
- Кого? - удивлённо поднял брови Тимоха.
- Петра Фёдоровича. Императора. Слухи были, что спасся он чудесным образом, а заместо его заговорщики другого человека у били. И будто бы скрывался он где-то у казаков до поры.
- Ну, слышал я от Савки такие речи. Где же он энтого императора искать собирается?!
- А его искать нужды нет, дядька Тимофей. Император Пётр Фёдорович сам идёт сюда с войском. Яицкие казаки в большом количестве присягнули ему. Илецкий городок взят. Илецкие казаки, почитай, все в его войско пошли.
- Свят-свят-свят… Ты думаешь, что это настоящий Пётр Фёдорович?
- А кто ж его знает, настоящий он али нет. Придёт — так поглядим. Хуже, чем теперя, уже не сделается.
Тимофей покачал головой, но перечить не стал. Понимал, что тяжко на душе у Митрия, оттого и мир ему чёрным кажется, оттого и думает, что хуже того быть не может.
Вечером вестовой привёз приказ из Оренбурга от губернатора Рейнсдорпа — вернуть из отлучек всех казаков, прислать отряд в сто человек для отбития Илецкого города. В списки попали оба брата Калмыковы — Пётр и Павел.
- Что ж, ребяты… - Тимофей обнял сначала одного сына, потом второго. - Стар я уже, многого не понимаю. Как вам быть — сами решайте. Только глядите, от заповедей божьих не отступайте, чтобы душам вашим на том свете мук не принять. А мне бы только взглянуть на него, я бы вмиг распознал — настоящий то император, али смутьян.
Скоро пришла весть, что посланный Рейнсдорпом отряд до Илецкого городка не дошел, потому как войско навоявленного царя уже взяло штурмом крепость Рассыпную, а за ней Нижнеозерную. Что отряд укрылся в Татищевой, но и её смутьяны взяли в осаду, и большая часть казаков переметнулась к врагу. Коменданта крепости вместе с женой, как и других офицеров, расстреляли, а дочь коменданта была обесчещена и взята наложницей к императору.
- Вот чем Савелий грозился капитану, - задумчиво говорил Тимофей Марье, глядя в окно, за которым шёл нудный непрекращающийся осенний дождь. - Знал, что бунт казаки подняли. Неужто верит он, что теперя лучше будет?
- Обида у него в душе на коменданта, мести жаждет он.
- Да ведь и о том надо подумать, что после мести станется. Небось, у нового императора свои придворные есть, свои коменданты и командиры. Будут ли они справедливее прежнего?
- Люди разные… - хмыкнула Марья. - Кто-то будет, кто-то нет. А ты бы отнёс должок господину капитану. Пообещался отблагодарить — так выполняй. Поросеночка поупитаннее выбери.
- Может, петушка с него хватит?
- Не скаредничай. Смутьян придет сюда — возьмет и петушка, и поросенка, нас не спросит. И батюшке отнеси, пускай за сыновей наших помолится, за Петрушу и Павлика.
Тимофей вздохнул, поднялся. Ныла поясница, нудно болела нога, и выходить во двор совсем не хотелось. Но Марья знала, что говорила — в этом Тимофей был уверен. Сказала — значит, надо идти.
Скоро прилетели новые вести — не лучше прежних. Взята Чернореченская, а от неё бунтовщики пошли к Сеитовой слободе, где Пётр Фёдорович жаловал присягнувших ему татар всеми благами — землями и пашнями, реками и озёрами, и протчая, и протчая, включая жалованье и порох. А потом направился к Сакмарскому городку, где встретили его казаки хлебом и солью.
4 октября армия новоявленного царя подошла к Бёрдской…
- Тимоша! Матвей прискакал, говорит, бунтовщики к слободе подходят, - голос Марьи был тревожным.
- Что ж, посмотрим на императора, кто он таков, - Тимофей тяжело поднялся с постели, принялся одеваться.
- Куда же ты? Больной-то? - всплеснула руками Марья.
- Всё одно идти придется. Хоть погляжу, каков он.
Тимофей оседлал коня и, с трудом утвердившись верхом, направился в поле, куда уже стекались толпы слободских женщин, ребятишек, ехали старики и молодые казаки. Там, за слободой, уже ставились шатры и палатки, разжигались костры, пахло дымом и конским навозом.
- Тимофей! Ты здесь! - раздался рядом радостный голос.
- Савелий!
- Я! В армии Петра Фёдоровича сотником теперь служу.
Глаза Савелия были живыми, одухотворенными, светилась в них какая-то фанатичная радость, будто видел он перед собою что-то важное и правильное, чего не замечали другие.
- Где он? - спросил Тимофей, выискивая глазами царя.
- Да вон, видишь? В красном кафтане и шапке с красным верхом.
На деревянный помост, наскоро сооруженный из каких-то досок и устеленный богатым персидским ковром, казаки втащили высокое кресло с бархатной малиновой обивкой, явно украденное из помещичьего дома. Следом поднялся человек, стриженный по-казачьи - «в кружок», с тёмно-русой, почти чёрной, бородой. Был он невысок, плечист, но в поясе тонок, смуглое лицо его покрыто желтоватыми конопатинами, а нос с горбиной, будто клюв у хищной птицы.
- Это он и есть? Император? - Тимофей с сомнением посмотрел на самозванца.
- Он и есть. Каков, а? - засмеялся Савелий.
- Хорош. Только никакой он не Пётр Фёдорович. Уж я-то благородных повидал, не такие они. Ишь, сморкается в пальцы, как простой казак.
- Знамо дело, простой казак Пугачёв и есть. Емельяном зовут. Сам с Дону, с Зимовейской станицы.
- Да как же это! А ты говоришь император! - удивился Тимофей.
- Да хоть чёрт лысый, всё одно император. Если он вторым Стенькой Разиным станет, если за народ стоять будет, то я за ним хоть в огонь пойду, хоть в воду!
- Ишь ты, Стенькой Разиным…
- Тоже ведь с Зимовейской был казак! Небось, одной землицей вскормлены. Погоди, мы с ним такое устроим! Всю землю российскую перевернем. Сеитовская слобода полк выставила, да триста татар, которых Рейнсдорп затребовал, на нашу сторону перешли, да полторы тыщи казаков, да солдат сотни три. Представь, какая силища!
- Петруха с Павлом мои здеся?
- Нет. Они в Татищевой, говорят, присягнули императору вместе со всеми, а потом пропали. Как не было их. Видать, к Рейнсдорпу подались.
- Вона… Постой, а это кто же рядом с Пугачёвым? Не Максим ли Черкас? - Тимофей приставил ладонь козырьком.
- Он самый. А вон это… Узнаёшь?
- Свят-свят-свят… Хлопуша?
- Ага. Видишь, Рейнсдорп его послал к казакам, чтобы супротив Пугачёва поднять, а он на нашу сторону переметнулся.
- Не мудрено, что переметнулся. Рейнсдорп ему ноздри рвал да клейма на лице ставил, а у самозванца он в самолучших друзьях, как я погляжу.
- Ну-ну-ну… Ты язык-то попридержи, Тимоха. За самозванца и вздёрнуть могут запросто. Император он. И не вздумай Емелькой его назвать, обидишь кровно.
Толпа зашумела, задвигалась:
- Ведут, ведут…
- Кого ведут?
- Коменданта ведут с женой.
- А сынок-то ихний где?
- Погоди, и сынка найдут. Отольются кошке мышкины слёзы…
Савелий довольно засмеялся:
- Ну вот, настал час расплаты.
- Постой, Савелий. Да ведь за офицеров отвечать придется!
- Тимоха, Тимоха! Разве ты не понял? Даже если завтра меня на дыбу вздернут, я не пикну. Главное — увидеть, что обидчики наши наказаны.
- Ты ведь не был раньше таким. Когда в тебе поселился этот бесовский огонь? Он выжигает твою душу, я не узнаю тебя! - Савелий отпрянул от товарища своего.
- Давно, Тимофей, давно. Почитай, четверть века копилось, а вспыхнуло, когда Агашу свою на погост отнёс. Да постой, постой, капитана к императору подвели. Что-то будет…
Пугачёв спросил о чём-то пленного коменданта, и Тимофей заметил, что у «императора» не хватает переднего зуба, а левый глаз нервно прищуривается во время разговора.
- Его величество спрашивает, не забижал ли вас комендант, ребятушки? - гаркнул во весь голос Хлопуша.
- Как не забижал, забижал! - загалдела толпа.
- А вас, детушки? - обернулся Пугачев к татарам.
- Ещё как! - зашумели те.
- А сыновья его где?
- Дочка в Самаре замужем. Старшой сын в Уфе служит, - докладывалась одна из стоящих рядом казачек. - Второй в Оренбурге. Третий-то ещё до службы не дорос, здеся, в слободе живёт.
- А что ж сюда-то его не привели? - обратился Пугачев к державшим коменданта казакам.
- Не нашли мы его. Спрятался, видать!
- Ну ничего, найдем. От нас не уйдет. Так что же вы, детушки, хотите для коменданта вашего? Живота али смepти?
- Смepти! - закричал вместе со всеми Савелий.
- Да будет так! - махнул рукой Пугачев, отдавая приказ.
Два казака схватили капитана, поволокли к оврагу. Закричала вдруг дико жена его:
- Самозванец ты, а не император! И меня казни!
Лицо Пугачева передернулось, он снова махнул рукой, и казаки потащили женщину следом за супругом её.
Тимофей стал осторожно выбираться из толпы.
- Куда ты? - удивленно посмотрел на него Савелий. - Самое главное только начинается. А присягать императору?
- Спина болит, сам знаешь. Полежать мне нужно. А присягу я приму, не сумлевайся. Лично присягну Петру Фёдоровичу.
Дома Тимофей поставил коня в стойло, вошел в избу.
- Что там? - Марья тревожно смотрела на мужа.
- Самозванец он. Донской казак Емелька Пугачев! - Тимофей сбросил с себя зипун, повалился на постель.
- Дай, сапоги сыму с тебя! Комендант-то что?
- Расстреляли коменданта. И женку его заодно.
За печью что-то грохнуло, упало.
- Кто там? - удивился Тимофей.
Марья молчала, зажав рот уголком платка. Тимофей вздохнул, поднялся, заглянул за печку. В углу, глядя перед собой неподвижным взглядом, сидел младший сын коменданта.
***********************************
Время действия - осень 1773 г.
- Марья, а Матвей наш где? Не видал я его у самозванца, - Тимофей задвинул цветастую занавеску, устало сел на постели.
- Не приходил больше, не знаю.
- Ты ба наведалась к ему. Скажи, пущай придет сюда, разговор есть. А парня в подпол покудова спрячь.
- Что ж теперя будет, а, Тимоша? - спросила Марья, опуская за ослабевшим от горя, безвольным подростком тяжёлую крышку погреба и прикрывая её сверху полосатым половичком.
- Поглядим. Савелий-то сотником у самозванца.
- Что ты! - всплеснула Марья руками. - Рази он не догадался, кому служить пошёл?
- Не догадался… Как не догадаться! Он мне и сказал, что Емелькой Пугачевым смутьяна кличут. Да только обида в ём крепко засела на коменданта, на атамана, на весь мир. От обиды к чёрту на службу идтить готов.
- Что ты! Что ты! Упаси его Бог! - замахала руками Марья и выскочила из избы.
Матвей пришёл ближе к вечеру. Зачерпнул из ведра ковш тепловатой воды, выпил махом, сел на лавку, отирая бороду.
- Был у «ампиратора»? - Тимофей испытывающим взглядом посмотрел на сына.
- Ампира-атора… - скривился тот. - Не быть куре Жар-птицей! Ходил я к лагерю его. Что ж, глянуть хоть!
- Вот то-то же… Императором себя объявил, самозванец. А на деле донской казак Емелька. Ты присягу давал?
- Кому? Хлопуше, что ли? Али Черкасу?
- Ох, Матвей, припомнит Афанасий тебе, как ты его из норы вытаскивал, да и посля не шибко жаловал.
- Пущай припоминает. Не больно я спужался.
- Ты, Матюша, не дури. Что у его, что у Черкаса души темные. Ночью уходи к войсковому атаману в Оренбург. Ему верные казаки нужны будут. Петруша с Павлом, должно, тоже туда сбежали, хоть смутьяну и присягали. Савелий сказывал, что видел их под Татищевой.
- Живые?! - радостно вскрикнул Матвей.
- Живые, слава те, Господи, - перекрестился на иконы старик.
- Слава те… Кабы не эти двое, Хлопуша с Черкасом-то, может, и поверил бы я самозванцу. Да только настоящий император не станет с каторжными дружбу водить.
- Как знать… Может, и вправду за народ они? Может, хучь Емелька и самозванец, а полегше станет людям? - в глазах Тимофея были и неуверенность, и страх ошибиться, пойти по ложному пути. - Может, ежели царём простой человек станет, из казаков, так и думки бедняцкие ему понятнее будут, а?
- Думки бедняцкие? Ты, батя, озимые наши не видал?
- Нет, а что? - насторожился старик.
- А ты погляди. И на Савельеву делянку тоже. Погляди, что от них остаётся, когда полторы тыщи казаков коньми по ним пройдут.
- Неужто потоптали?! - Тимофей в изумлении хлопнул ладонями по ляжкам.
- Вот и погляди, что для них думки бедняцкие. Разве рачительный хозяин позволил бы такое? А где теперя кони ихние пасутся? А-ааа… Вот то-то же.
- Чем же он кормить такую ораву будет? Эт… сколько ж одного хлеба надо!
- Провиант он закупит, денег у его хватит.
- Откуда же? У простого-то казака!
- В имениях, какие попадаются на пути, подчистую всё выгребает. Караван под Орской, какой из Бухары шёл, разграблен.
- Вон что… Выходит, тать и разбойник он?
- Говорит, что не для себя берёт, а для воинства своего. Говорит, что богатства эти пОтом мужицким добыты.
- Оно то верно, мужицким… И войско кормить нужно. Сам-то что думаешь?
- Может, и верно. Да только не по мне это. Чем же он лучше тех, кого на плаху кладет? Нет, батя, не стану я ему служить.
- Так тому и быть. Уходи, сынок, в Оренбург, уходи. С собой мальчонку прихватишь. Комендантова сына.
- Где он?! - Матвей приподнялся с лавки, удивленно оглядывая избу.
- В подпол мать его спрятала. Сейчас иди, собирайся в дорогу. Как стемнеет, стукни в окошко.
- А ты как же, бать? Может, и ты в Оренбург?
- Чтобы мать твою на берёзе вздёрнули? Али жён ваших? Али деток? Поглядел я, как они комендантшу казнили, как мальчонку его выискивали. Ежели что — не пожалеют никого. Нет, сынок. Тут я останусь. И присягать самозванцу буду. И служить ему буду сколь смогу. Только служить стану по-своему. Ну, загодя неча болтать, - оборвал Тимофей свою речь. - Там видно будет. Иди, сынок, благослови тебя Бог!
Войско самозванца стояло лагерем за Бёрдской. Дымили костры, раскинулись по степи палатки. В самом большом шатре расположился Пугачев со товарищи, а рядом, в том, что поменьше, разместили веселых девиц.
- Это что же, гарем его, что ли? - удивленно спросила какого-то казака пришедшая поглазеть на войско Марья.
- Придворные дамы императора нашего, что ж такого! Царь-то, небось, мужчина в силе.
- Так, может, законную жену ему взять?
- Есть законная, в Питембурге на мужнем троне сидит. Вот погоди, когда разобьём её армию, саму Катьку в монастырь отправим, тогда можно будет и законную. А пока… не монахом же ему быть, ежели жена у его паскудница!
- Вона… А девки-то что? Не против? - осторожно поинтересовалась Марья.
- Так честь-то какая! Кто ж против будет! - засмеялся казак.
Покачала Марья головой, дальше пошла. Склонялось к горизонту солнце, и вечер был ясен и чист. В стороне у большого костра суетились, приготовляя ужин, башкиры, недалеко от них расположились киргизцы, низкими голосами ревели верблюды, ржали кони, где-то весело отплясывали татары, вскрикивая и подзадоривая друг друга.
От всего этого смешения голосов, звуков, суеты веяло праздником, радостью, свободой. Марья поневоле улыбнулась, расправила плечи: вот бы всегда так — жить в дружбе, доверии и счастье! Может, и правда — станет с новым царем лучше? Может, зря они с Тимофеем ощетинились? Присягнуть Емельяну Ивановичу да жить с чистой душой?
Однако вспомнился испуганный, раздавленный горем сынок коменданта, и очарование вечера разрушилось. Как бы то ни было, а мальчонку надо в город отправлять, в крепость. А там Господь укажет путь.
Промчали мимо Марьи конники — только комки земли от копыт летели. Приложила она руку ко лбу, вгляделась в удаляющиеся фигуры — вроде Хлопуша с Черкасом, да ещё сколько-то казаков поехали в сторону Сеитовой слободы. Корсака предупредить бы про Афанасия, да ведь он с Пугачевым в Сеитовой ещё допрежь Бёрдской побывал, чай, увидал его Тимоша, успел скрыться.
Заныло в груди тоскливо, сползла с лица улыбка. Зашагала Марья домой. Пора уж, стемнеет скоро.
А Хлопуша с Черкасом вперёд неслись, к татарскому городку.
- Да погоди, Афанасий, зачем ты тянешь государя туда? Чем лучче-то? - нетерпеливо спрашивал Черкас.
- Ты, Максим, сам пойми — скоро холода настанут. Надо перебираться в теплое жильё. А я слыхал, есть в Сеитовой домок один, - Хлопуша причмокнул губами.
- В Оренбурге на зиму устроимся. Там теплого жилья вдосталь.
- Думаешь, так скоро крепость одолеть? Нет, голубчик, за неё повоевать придется нам.
- Чего воевать-то? Государь трех женок с письмами прелестными* к казакам послал. Сами сдадут, сами ворота откроют, - хмыкнул Черкас.
--------
* - письменное обращение к простым казакам и солдатам с призывом присоединиться к его войскам
--------
- Ежели откроют, то войдем. А ежели нет? То-то же. Императору дворец нужон, чтобы внушать людишкам трепет. Вот мы ему дворец и добудем!
- Татарина какого обидишь, потом весь ихий полк от нас отшатнется. Государь им все блага сулит, и землю, и воду, и чтобы жить по дедовским заветам, а ты домок отнимать надумал! Али что — он сам отдасть?
- Отдаст, отдаст! - захохотал Хлопуша. - А насчет того, что татарин он — не боись. Хоть и в басурманы подался, на татарке женился, а на самом деле самый простой казак, каких кругом полно.
- Ну, поглядим… - сдался Черкас.
К Корсакову двору подъехали уже затемно.
- Дом как дом… - проворчал Максим.
- Погоди, - ухмыльнулся Хлопуша, постучал кулаком в массивные, обитые железом ворота.
В щели между створкой и покрытой резным узором аркой появилось лицо:
- Кто тут?
- Открывай, мы люди государевы, - Хлопуша придвинулся поближе, повернулся так, чтобы восходящая луна осветила его обезображенное лицо, завязанное тряпицей.
Человек за воротами охнул, открыл торопливо замки и порскнул куда-то в глубину строений. Казаки толкнули створки, въехали в чисто подметенный широкий двор.
- У нас гости? - наверху террасы, опоясывающей дом, появился Корсак.
Расторопные слуги вынесли масляные фонари, осветив двор и лица приехавших.
- Говорят, незваный гость хуже татарина, - весело захохотал Хлопуша. - А мы незваными явились!
- Мы всегда рады гостям, - голос Корсака был спокойным, и невозможно было понять, удивлён ли он, испуган ли. Нельзя было и по лицу его, скрытому в тени, угадать, что чувствовал он, увидев старого своего недруга.
- Раз так, то веди нас в хоромы, - продолжая смеяться, сказал Хлопуша.
- Что ж, милости просим! - Корсак стал спускаться по лестнице, и вид его был столь величественным, что казаки даже слегка оробели.
Тимофей сошёл вниз, распахнул дверь парадного входа, в который впускал он обычно посетителей, жестом пригласил войти внутрь. И снова движения его были полны благородства и силы, словно был он по меньшей мере багдадским халифом. Хлопуша, насмешливо посмотрев в его сторону, ринулся в дом.
- Вот, гляди! - обратился он к Черкасу, будто хозяина и вовсе рядом не было. - Правду купцы говорили, подходит энтот дом для нашего государя.
- Вижу, прав ты был! - Максим поднял глаза, осматривая лепные потолки и плотные бархатные портьеры, зеркальные шкапчики и дорогие часы в простенке между окон. - А печка-то какая! Царская.
- Вот и я про энто. Здесь и сделаем ставку.
- А где же у государя опочивальня будет?
- Опочивальня… а вот здесь! - Хлопуша толкнул дверь в другую комнату, за которой на самом деле была небольшая спаленка.
- Годится! - отозвался Черкас.
Хлопуша вышел в коридор, из которого лестница вела наверх, и пройдя немного, открыл другую дверь:
- Вот здесь метрески* жить будут. А что, от государя недалече, и нам не помеха.
--------
* - любовницы
--------
- А мы?
Хлопуша взбежал по лестнице:
- А мы вот здесь! Устроено тут, правда, по-басурмански. Ну да ничего, мы лавки да столы сами принесём, мы не гордые. А, Корсак? - повернулся он к Тимофею, с саркастической улыбкой наблюдавшему за ними. - То бишь Калмыков Тимофей Никаноров сын. Согласен, что ли?
- Так ты ведь уже всё решил, для чего тебе моё согласие?
- Это верно, оно мне ни к чему. А всё же знать хочется, что в душе у тебя.
Корсак улыбнулся. Душа его рыдала. С ужасом представлял себе Тимофей пугачевских наложниц в комнате, где принимал он когда-то дорогих его сердцу гостей, а беглых каторжников, сквернословящих и пьющих вино, - в покоях, где столько лет был он счастлив. Но никогда не показал бы он этого врагу своему, как не сказал бы, что в разграбленном под Орской крепостью караване были и его товары на немалые суммы, среди которых два десятка ящиков сусального золота.
- Чужая душа потемки, да и в своей разобраться нелегко. Что же, ты прав. Государю нужны достойные палаты. Мне только жаль, что скромное моё жилище ничем не напоминает петербургских дворцов, к которым привыкли Их Величество. Однако всё-таки это лучше, чем шатер в чистом поле.
- Сознайся, жаль тебе дома, а? - захохотал Хлопуша.
- Аллах дал, Аллах взял, - Корсак сложил перед собою ладони, прошептал что-то, провёл ими перед лицом, - Всё в Его воле.
- Куда же ты теперь? - ухмыльнулся Черкас. - Айда с нами. Завтра едем штурмовать Оренбург.
- Согласен. Мне только нужно собраться, ведь я давно уже не был в боях. К утру я приеду в лагерь, заодно прихвачу гостинцев для государя.
- Метрескам его конфет не забудь! - подмигнул Хлопуша.
- А домок-то ничего, - хлопнул Черкас по плечу своего товарища, когда они возвращались в Бёрдскую. - Прав ты был, Афанасий, что потащил меня сюда. Откуда ты узнал про него?
- Я о нём много чего знаю. Это тот самый упырь, из-за которого я носа своего лишился и на каторгу попал.
- Почему ты его Калмыковым назвал? Он родственник им?
- Ооо… это длинная история, но я тебе расскажу о ней. Сколько дней… Видит Бог, сколько дней и ночей не спал я, мечтая вырваться из крепости, вернуться сюда, отомстить. Рейнсдорп — вот уж истинный осел! Он послал меня к вам в лагерь, чтобы я уговорил казаков выдать властям Емельяна, обещая мне за это помилование! - Хлопуша раскатисто захохотал. - Обещая помилование! А ещё говорил — пушки, мол, заклепай, и порох сожги! В голове его вовсе не было, что выпуская меня из крепости, он уже помиловал меня и дал свободу. Чего же мне ещё желать!
- А я и рад был тебя увидеть в нашем лагере! - хлопнул его по плечу Черкас.
- Братцы, а что это горит там? - спросил вдруг один из сопровождавших их казаков, оглянувшись.
Над слободой поднималось, разгораясь, зарево. Хлопуша замер, будто онемев, потом круто развернул коня и помчался обратно.
- Ах ты, мать твою… - выругался Черкас. - Зарублю на месте, паскуда!
Пламя разгоралось всё ярче, и, когда казаки подъехали ко двору Корсака, спасать что-то было уже поздно. Оранжевые языки жарко лизали стены дома, лавки, амбаров. Суетились рядом люди, да только тушить никто не решался.
- Воду, что ли, несите! - крикнул Хлопуша.
- Нет, Афанасий, - сказал Черкас, принюхиваясь. - Не поможет вода. Земляным маслом полил он, прежде чем запалить.
- Земляным маслом? Это что такое?
- На Кавказе у берега Каспийского моря из земли выступает это масло. Есть его нельзя, но оно исцеляет от разных болезней. А ещё его заправляют в светильники. Видно, этим маслом и полил Корсак стены дома, чтобы горело жарче.
- Ааах… - Хлопуша зло рубанул воздух рукой. - Найти бы его! Я бы его самого...
- Теперь уже не найдем. Он хитрее нас оказался. Что ж, довольствуйся тем, что лишил его такого богатого дома.
- Нет, я найду его. Его кумпаньон и шурин Ахметка где-то здесь живет. Должно, Корсак, у него прячется. Да и женушку с дитями куда-то он поселить должон. Эй, как тебя! - окликнул Хлопуша молодого парня. - Я государев человек. А скажи-ка, где родич Корсака живет? И куда он жену свою дел?
- Тауфика жена? - с готовностью подскочил к нему татарин. - Так они с братом её Ахметом дня три назад в Казань отбыли. К родственникам. Тауфик следом собирался ехать.
- Вон оно что… - Черкас покрутил ус, задумчиво глядя на пылающее здание.
С грохотом обвалились перекрытия, столб искр поднялся в небо, испугав суетящихся рядом людей.
Возвращался Хлопуша чернее тучи.
- Что ты, в самом деле? - пытался утешить его Черкас. - Дом другой подыщем. А то гляди, завтра Оренбург возьмём, так там и получше этого найдем.
- Из-под земли бы достал его… - заскрежетал зубами Хлопуша.
- Ничего, достанем. И Казань наша будет. Видал, сколько народу к нам идет? И ещё больше добавится. Всю Россию перевернем, нигде ему покою не будет. И не только ему. Всем, кто супротив нас пойдет.
Хлопуша молчал с мрачным видом.
Следующий день тоже не принёс ему радости. Оказалось, что казачки, посланные в Оренбург с прелестными письмами, были задержаны караульными. К тому же штурм крепости успехом не увенчался. Раз за разом пытались бунтовщики взять её приступом, но всякий раз получали отпор.
Дни шли за днями, надвигалась зима, становилось всё холоднее, всё морознее. Ледяной ветер гнал по застывшей в камень земле пыль и редкие снежинки, трепал сиротливо стоящие в степи палатки, навевал тоску.
Пора было располагаться на зимние квартиры.
Продолжение следует..........
_______________________________________
Произведение взято с канала Чаинки
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения".
Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с правой стороны найти хештэк #вечерниечтения
Эта рубрика выходит каждый день в 18.30
Большая просьба написать отзыв об этой серии романов.
А также пишите в комментариях какой тематики произведения Вы бы ,ещё,хотели почитать .