Василий закрыл рамку с фотографиями картоном, подвернул гвоздики:
- Милаша, ровно получилось?
- Да ты сперва на стенку повесь! - засмеялась та, - А так вроде ничего!
Улыбающийся Матвей, внуки, Машутка с подругами, а по центру новая карточка — на фоне Красного знамени.
Хороший то был день, замечательный. Первомайский. Возле школы митинг собрался, сначала слушали по радио короткое выступление товарища Сталина, потом с поздравлениями выступили старые коммунисты. Ребятишки стихи читали, а когда уже деревенские расходиться собирались, приехала машина с инспектором областного отдела народного образования. Тот тоже поздравил селян, а под конец вручил под их неистовые аплодисменты премию Василию за успехи в обучении и воспитании подрастающего поколения. Тысяча рублей — деньги не сказать чтобы огромные, а на дороге не валяются. Считай, три зарплаты. Да Василий и ста рублям рад был бы. Значит, не забыли их с Милашей, ценят.
Иван Клоков, агроном, тем временем фотоаппарат принёс, на память карточки сделал — и всем селом, и побригадно, и всех желающих. Но первым делом Василия с Милашей и учениками снял. У школьной стены на фоне Красного знамени. Даже пёс Тобик в кадр попал. Жаль, что фотографии не могут передать цвет. Поди, дети этих ребят лет через двадцать и не поймут, что за спинами пап-мам знамя растянуто. Знамя, за которое столько людей жизни свои отдали. Ну ничего, если сами не поймут, то родители расскажут.
А ещё Иван им с Милашей хорошие портреты сделал — один семейный, вдвоём, а на другом только Василий, строгий, собранный, с медалью за гражданскую на груди. Мастер в городе снимки увеличил, подкрасил ив рамочку оправил. Миланья всё нарадоваться не могла, портреты на видном месте на стене повесила. Ну и общую карточку с ребятами тоже попросила в рамку вставить. Туда, где внуки и его, и Милашины.
На премию можно было пальто хорошее жене купить, даже два — Машутке тоже не мешало бы. Но Миланья только отмахнулась — зачем в деревне пальто, бабам в укор, что ли? Мне, говорит, и тулупчика хватит, буду как все. Машутка из своей деревни приехала отца поздравить, тоже отказалась:
- Купите лучше радиоприёмник себе на эти деньги.
Приёмник был давней мечтой Василия. Конечно, репродуктор на столбе возле конторы работал исправно, ровно в 7.00 каждого утра сторож Михалыч включал тумблер и над селом начинал звучать голос диктора или бодрые песни. Но хотелось свой, чтобы сидеть рядом с тихо бормочущим аппаратом и неспешно слушать его, не упуская ни единой мелочи в новостях, наслаждаться голосами московских артистов в литературных постановках.
Купили, водрузили на этажерку на видном месте. Милаша накрыла его затейливой накидкой из расшитой ткани с кружевными оборками, чтобы ни единая пылиночка не садилась. В первый же вечер после покупки пришли гости, удивлялись, мечтали завести такой же себе, слушали внимательно передававшийся в это время радиоспектакль.
- И правда, совсем не то, что на столбе слушать!
- Да какое там слушать! - отмахивались бабы. - С ведрами бежишь от колодца скорей-скорей, не до театров.
- Культурно… - вздыхали мужики.
Так в доме Карпуховых появился ещё один член семьи — с деревянным корпусом, тканевым динамиком под затейливой решёткой и блестящими ручками.
- Хорошо, ровно… - с улыбкой сказала Милаша, глядя, как Василий укрепляет на стене рамку с фотографиями. - Теперь всё время перед глазами.
- Это верно… - вздохнул Василий, прислушиваясь к сводке новостей, звучащей из динамика.
- Вась… Как думаешь, война будет? - тихо спросила Миланья, и улыбка сползла с её лица.
Василий снова вздохнул, крякнул, будто мучила его боль от старой раны, не ответил.
- Вот и я думаю, что будет… - Милаша положила руку на плечо мужа. - Как думаешь, выстоим?
- В этом не сомневайся, выстоим. Однако трудно будет. Под немцем вся Европа.
- А… до станицы-то нашей не дойдут они? - голос Миланьи стал ещё тише.
- Не допустят. Красная армия готова ко всему. Бои будут у западных границ.
- Может, написать нашим, чтобы детишек сюда привезли? Всё спокойнее будет и нам, и им.
- Без паникёрства! Эдак все побегут сломя голову. Паника хуже пожара! - строго сказал Василий, потом голос его смягчился. - Пригласить-то можно на каникулах отдохнуть, а там уж пусть решают сами. И гляди, про войну-то ни словом в письме не упоминай! И намёков не делай!
Однако не успело письмо уйти, как пришла страшная весть.
- Вася… - Милаша сломя голову бежала к огородам, где муж старательно окучивал кустики картошки. - Вася!
- Ты чего? Босая-то? - Василий удивлённо посмотрел на неё. - Чего стряслось?
- Война… Сейчас объявили… по радио…
Голосила, билась на руках у соседок высокая сухопарая старуха:
- Сыночек мой, сыночек! Яшенька, родненький!
- Ну что ты, Марьюшка, что ты! - пытались её успокоить женщины.
- На границе ведь он, под самым Брестом. И невестка с внучками. Как же они теперь! Ой, горе-то…
- Да не хорони ты их, Марья! Даст Бог, все живы!
Через несколько дней село приехал милиционер, прямиком к учителю в дом пришёл:
- Товарищ Карпухов, вы обязаны в пятидневный срок сдать свой радиоприёмник в органы Наркомата связи!
- Как это «сдать»?! - не понял Василий. - Почему? Зачем?
- Постановление Совнаркома. Радиоприёмники могут быть использованы врагом во вред Советской власти. Завтра в газетах опубликуют текст.
- А как же новости? Где нам получать новости о положении на фронте?
- Есть громкоговоритель на улице, слушайте его.
Каким образом враг может использовать его личный приёмник, Василий не понимал, однако аппарат в райцентр отвёз. Возле военкомата толпились люди — молодые мужчины с сосредоточенными, серьёзными лицами, старики, обсуждавшие начавшуюся войну. Голосили бабы, плакали ребятишки. Пристроился к старикам и Василий, слушал, курил, однако в разговоры не ввязывался.
- Кто следующий? Чего стоишь? Не задерживай! - кто-то впихнул его в двери.
- Тебе чего, отец? - военком устало поднял на него покрасневшие от бессонницы глаза. - Сына мобилизовали? Или внука?
- Меня… Я про себя узнать хотел.
- Батя, тебе лет-то сколько?
- Шестьдесят два.
- Так ты призыву не подлежишь. Не отрывай время, проходи, без тебя забот хватает!
- Так я… в гражданскую воевал. Опыт есть. Может, пригожусь?
- Добровольцем, значит, хочешь… Ты кто по профессии?
- Учитель.
- Иди, товарищ учитель, в районный отдел народного образования. Там получишь задание. У вас, учителей, теперь свой фронт будет, ничуть не менее важный.
- Так как же…
- Идите, товарищ, не мешайте работать! В районо идите!
Василий вышел, потоптался у крыльца, глядя на пляшущего вприсядку мобилизованного мужичка, в глазах которого, однако, было вовсе не веселье, а какая-то отчаянная решимость, потом направился к зданию районо.
- Василий Прохорович, добрый день! К самому? - приветливо спросила секретарша. - Идите, как раз сейчас у него никого нет.
Василий прошёл в кабинет заведующего.
- Здравствуйте, Михаил Петрович.
- А, Карпухов! Входите, входите! - начальник поднялся из-за стола, протянул руку, здороваясь. - Приехал узнать, какие перед нами задачи стоят? Или так, проездом?
- Да всё сразу. Велели радиоприёмник сдать, вот и привёз его. А я ведь только недавно купил. Премию свою потратил.
- А, да, на временное хранение. Есть такое постановление. Жаль, конечно. Но что делать, жестокая необходимость, - начальник сел, пригласив жестом Василия последовать его примеру. - Получишь обратно, как только разобьем фашистов.
- Вот никак не могу я взять в толк, каким образом враги могут ими воспользоваться. Объясни мне, тёмному человеку.
- Объясню. В Прибалтийском военном округе, например,враги по радио распространяли ложную информацию, создавая в народе панические настроения.
- Ложную информацию? - хмыкнул Василий. - Чем ещё можно напугать людей, над головами которых летают вражеские самолеты и на которых сбрасывают бомбы?
- Э, не скажи. Знаешь, почему Франция была взята Гитлером за 38 дней? В том числе благодаря радио. Нацисты использовали его для создания паники. Французскому обывателю сообщали, что немцы уже прорвались в тылы, что командование отдает неправильные приказы, что Франции уже нет. Тысячи жителей бросились бежать, перекрыв дороги, по которым должны были передвигаться войска. Военные получали ложные сообщения о том, что соседние части уже капитулировали. В общем, создавался хаос и ощущение, что всё пропало. В результате вполне боеспособные части, имевшие возможность отражать нападение, просто складывали оружие. Вот чтобы не допустить этого, было решено изымать приёмники. Все новости, какими бы они ни были — горькими или радостными, главное правдивыми, - будут сообщать официально по проводному радио. У вас ведь есть в селе репродуктор?
- Есть.
- Вот и отлично. Вот что, Василий Прохорович, забудь про свой приёмник. Перед нами, учителями, теперь стоят очень важные задачи. Начало учебного года, видимо, придётся переносить. В сентябре нужно будет помочь с уборкой урожая. Мобилизация заберёт очень много мужчин, на их место встанут женщины и дети.
- Да ведь малыши у меня! Начальная школа!
- Мы не должны потерять ни зёрнышка, Василий Прохорович. Нам армию кормить, нам рабочих заводов кормить. И, по всей видимости, будет много эвакуированных. Готовьтесь к этому.
Первые беженцы в Шумаковке появились уже в начале осени. Три измученные женщины с ребятишками на руках и пожилая семейная пара, ещё сохранившая остатки городского лоска. Всех разместили на квартирах у селян, женщинам нашлась работа в совхозе, а малышей определили в детский сад. Старики тоже без дела не сидели, хотя и с трудом привыкали к тяготам деревенского быта.
Весь август и сентябрь школьники пропадали в полях и на току. Хлеб жали серпами. Были бы постарше — сели бы за штурвалы комбайнов, но для комбайнов они были слишком малы, а потому взяли в руки инвентарь своих бабушек. Для серпа нужна сноровка и сила, которых в детских ручонках было мало. Однако ничего, старались. Пришло время — вооружились лопатами и копали картошку на совхозном огороде. Помогали ребята совхозу чем могли. Уставали смертельно, валились с ног, едва добравшись до дома, но не жаловались. В их маленьких сердечках была вера, что они, пусть понемногу, помогают ушедшим на фронт отцам бить врага.
В октябре, ближе к концу его, когда землю уже прихватывали морозы, а ледяные ветры пробирали до костей, управляющий Мокей с несколькими женщинами возил хлеб в Оренбург на городской элеватор. Вернулся сам не свой:
- В городе полно эвакуированных заводов. Из Киева, Великих Лук, Витебска, Гомеля, Одессы, Полтавы, Днепропетровска… Всех не запомнил. Я вечером, пока бабы обоз стерегли, по городу ходил. Своими глазами всё видал. Уже работают, братцы!
- Погоди, как работают? - с недоумением переспросил кто-то из стариков. - Завод построить — это тебе не сарай поставить!
- Работают. Выдают продукцию для фронта.
- Да где же? В Оренбурге, поди, столько корпусов-то под них нет!
- Какие в цехах местных артелей, а какие в чистом поле под открытым небушком. Братцы, я такого не видал никогда! По столбам фонари светят, станки рядами стоят, всё грохочет, гудит. Костры горят, чтобы рабочим погреться можно было. Близко не подойдёшь, кругом охрана, а издаля видно.
- Эх ты-ы… А ведь зима скоро. Дай Бог, если снег поздно ляжет и дождей не будет. А коли к холоду ещё и непогодь добавится, тогда не сладко рабочим придётся.
- Эвакуированных в городе тьма, - продолжал Мокей. - Кто по домам расселился, а кто в землянках устроился. На вокзале — не протолкнуться, люди спят на полу, там же больные лежат. Грязные, вши по одежде ползают. Как бы тиф не пошёл…
- Ох, Господи… - прошептал кто-то.
- Продукты на рынке есть, только цены на всё — не подъедешь.
- Их, эвакуированных, хоть кормят? Где же брать бедолагам продовольствие, ежели цены такие? - утёрла слезу одна из женщин. - Мы-то тут найдём какую травинку, не помрём, а они?
- Вот что, Мокей! - подал голос Василий. - Бери нашего телка, которого на зиму растили. Поедешь на элеватор в следующий раз, отвезёшь мясо на какой-нибудь завод.
- И мою бери!
- И мою!
- Погодите, братцы, - махнул рукой Мокей. - Одним телком весь завод не осчастливишь, а у нас ещё впереди…
- Что?!
- Эвакуированных нам принимать ещё. Много. Расселять будем по избам. Эх, знать бы загодя… С лета бы землянок нарыли. Да что уж теперь! Каждому двору придётся взять семью, а то и две. И продовольствием их обеспечивать нам самим придётся.
Тихонько лила слёзы в стороне Марья, думая о ненаглядном своём сыночке Яшеньке, не подававшем вестей с самого начала войны, о невестке и маленьких внучках, которых с радостью приняла бы она в своём доме. Печалилась и Миланья — как там родные в станице… В письмах-то всё хорошо — тревожно, но в целом благополучно. Да ведь если и худо, они не напишут!
Эвакуированных привезли в декабре. Недавно созданный эвакопункт приступил к разгрузке вокзала и расселению беженцев. Дошла очередь принимать людей и до Шумаковки. Но прежде этого случилось чудо.
Марья, выплакавшая глаза по пропавшей семье сына, получила телеграмму: «Встречайте, еду детьми».
Глава 36.
1941 г.
-Что, Марья Григорьевна, не приехали? - Василий подошёл к стоящей на перроне женщине.
-Нет, Василь Прохорыч, нету. Второй день уже на исходе…
-Может быть, они в Переволоцке сошли? Как в телеграмме-то сказано было?
-Встречайте... А где — не написано. Только отсюда им будет ближе до дома, чем от райцентра, - Марья сняла рукавицы, подышала на иззябшие пальцы, потёрла ладонью об ладонь и снова натянула на них варежки.
Василий посмотрел на Милашу, хлопотавшую у саней, подумал, что надо бы съездить на всякий случай в райцентр на станцию, расспросить людей, а то и договориться с кем-нибудь, чтобы позвонили, если невестка Марьина там объявится.
-Марьюшка, я тебе продуктов привезла. Небось, всё подъела, что с собой брала? - Милаша вытащила из соломы, настеленной в санях, горшок с кашей и мешочек, в котором угадывалась краюшка хлеба.
-Миланья Антиповна, я потом. Поезд сейчас должен прийти, встречу его, тогда уж…
-А, хорошо, Марьюшка, - Миланья сунула горшок обратно, укутала его соломой. - Лошадь твоя где? Я бы тебе в сани переложила еды.
- Добрые люди к себе во двор поставили, распрягли, накормили. Нечего, говорят, скотину мучить. Вон из того дома женщина сжалилась над нами!
- Из того дома? Знаю её, хорошая она. Мы ведь жили здесь много лет. И правда, чего же скотину мучить, второй день ждёшь всё-таки! Ничего, скоро твои внучки прибудут.
-Не знаю уж, живы ли... - Марья горестно покачала головой. - Люди, которые оттуда едут, говорят, что немцы бомбят поезда шибко. Много, говорят, убитых и пораненных бывает. Да я и сама видала вагоны обгоревшие…
-Не думай о плохом. Бомбят на прифронтовых территориях. Если смогла невестка твоя телеграмму дать, значит, они уже в безопасности.
-Дай-то Бог… Вон идёт поезд…
Паровоз издалека дал гудок и стал замедлять ход.
- Стоянка три минуты, - хмуро сказал, проходя мимо, станционный рабочий. - Поторопитесь, ежели что!
Поезд, громко фыркая и выпуская клубы пара, остановился у платформы. Марья напряжённо вглядывалась в выходивших из вагонов людей. Старушка с мешком, одноногий матрос, тяжело опирающийся на костыли, пожилая женщина.
- Нету… Не приехали… - горестно вздохнула Марья и, сгорбившись, побрела к саням.
- Мама… - вдруг сказала женщина, только что сошедшая с подножки вагона.
Женщина криво улыбнулась, с трудом сдерживая слёзы. Она понимала — трудно узнать в ней прежнюю Ирину, цветущую, модно одетую городскую кокетку. Обветренная кожа огрубела, сложилась морщинами, разгладить которые уже не сможет ни один чудесный крем, а в волосах серебрились седые пряди.
- Ирина… Девочки где? Внученьки мои где? - Марья с ужасом смотрела на невестку.
- Здесь…
Из вагона выглянула проводница:
- Встречают? Гражданочка, забирайте детей, состав отправляется!
Поезд дёрнулся, фыркнул, выпустив пар.
- Скорее, скорее! - торопила проводница.
Василий вскочил на подножку, подхватил легко одетую дрожащую девочку лет семи, стоявшую в тамбуре.
- Она?
- Она! Вторую забирайте! Чемодан не забудьте!
Передав ребёнка Милаше, Василий вернулся — в проходе вагона на чемодане сидела трёхлетняя малышка в лёгком платьице и старой кофте, покрывающей её до пяток.
- Почему она раздета? Где тёплые вещи?
- Нет тёплых вещей. Спасибо скажите, что так довезли, - ответила проводница. - Да скорее же! Поезд отходит!
- Спасибо, родная! - Василий неожиданно обнял её, чмокнул в щеку, подхватил малышку и чемодан, бросился к выходу.
- Люся! Люсенька! - Марья бежала следом за набирающим скорость поездом.
- Держите! - Василий скинул чемодан, спрыгнул следом сам, стараясь не выронить девочку.
- Она же голая совсем! - ужаснулась Миланья. - А у нас морозище давит! Ну-ка, надевай!
Она скинула с себя тулуп, сняла толстую вязаную фуфайку, с головой закутала в неё маленькую Люсю.
- В солому, в солому их! Света, закапывайся хорошо! И Люсеньку мы сейчас укроем, чтобы никакой мороз до неё не добрался!
Милаша ласково ворковала с девочками, энергично закидывая их соломой. Марья металась рядом, причитая:
- Господи, не довезём… Замёрзнут!
- Довезём! - крикнула Миланья. - Василь Прохорыч, гони в деревню!
Она плюхнулась животом на сани, распахнув полы тулупа, укрывая им сверху детей от пронизывающего ветра.
До деревни путь неблизкий, но лошадка бежала быстро, будто сознавая, что от её резвости зависят жизни детей. Чёрный лес возле оврага угрюмо качал ветками им вслед, холодное солнце в туманном морозном облаке равнодушно смотрело на них сверху, скрипел под полозьями снег.
Дома Миланья сунула детей на тёплую печку, отогрела их, накормила, пока наконец не приехали Марья с невесткой.
- Пусть у меня ребятишки переночуют. У тебя, Марья, изба не топлена, поди, - Милаша вытащила из печи горшок с горячей похлёбкой. - За стол садитесь, иззябли ведь.
- И то верно… - Марья устало опустилась на лавку. - Эх, Миланья Антиповна… Ежели бы не ты, замёрзли бы внученьки мои.
- Если бы не я, другие помогли бы, обогрели, - отрезала Милаша. - Расскажи, Ирина, как так вышло, что дети голы и босы остались. Потеряли, что ли, вещи в пути? Или обокрали вас?
- Не было у нас никаких вещей, - тихо сказала Ирина. - Безо всего бежали мы. Немцы Брест захватили 22 июня. Говорят, они ещё задолго до нападения всё о городе знали — фамилии и имена партийных и хозяйственных работников, коммунистов и активистов. Знали кто и где живёт, чем дышит. Уже в полдень 22-го начались аресты. Семьи красных командиров расстреливали сразу.
- Господи, Боже… - в ужасе прошептала Марья. - А вы как же..?
- Видно, хорошо за нас кто-то молился… - взгляд Ирины был страшен, она будто видела что-то, недоступное сидящим рядом с ней людям. - У Якова увольнение было в тот день. Субботу мы провели вместе, а вечером к нам пришел лейтенант Гречкин, вызвал Якова на два слова. Сказал, что видел колонну машин с военными. По документам это была передислоцирующаяся часть красноармейцев, но лейтенант чётко слышал из машины немецкую речь.
- Что же вы… Что же они в набат-то не били? Почему тревогу не поднимали? - вскричала Марья. - Может, и не было бы этого всего?!
- О немцах было доложено куда надо, конечно. Но это уже ничего не решало, до нападения оставались считанные часы. Остановить фашистов уже ничто не могло, - покачала головой Ирина. - Яков мне с девочками велел уходить, даже не дал времени собраться. С собою сумочка с документами, моими украшениями и небольшим количеством денег, вот и всё. Мы успели дойти до деревни, где жили родители Яшиного приятеля, там и укрывались первое время.
- А сам-то он? Яшенька? - обмирая от страха, спросила Марья.
- В ту ночь он отправил нас подальше от города, а сам поехал в часть. Машин ночью не найти, так он на чьём-то велосипеде. В деревне появился на рассвете дня через три. Грязный, обросший, раненный в руку. Сказал, что попытается выйти к своим, а меня с девочками надёжные люди спрячут у лесника на кордоне. Мы тогда ещё не знали, что это всё надолго, надеялись на помощь Москвы, на приход наших частей, которые отгонят врага с территории СССР. Он ушёл, и больше я его не видела.
Старуха сникла, слёзы, копившиеся в её глазах, покатились по морщинистым щекам.
- Ну что ты, Марья! - укоризненно сказала Милаша. - Живой он, живой. Воюет где-то. Погоди, напишет ещё.
- Мы жили у лесника, - продолжала Ирина. - Вдали грохотало, ухало. Временами затихало, и я уже начинала надеяться, что всё закончилось, но бои начинались снова. Это фашисты пытались взять крепость. Потом лесник сказал, что оставаться нам на кордоне нельзя, рано или поздно к нему придут немцы. Какая-то девушка принесла крестьянскую одежду для меня и для детей и отвела нас в свою деревню, а через несколько дней в другую. Так мы и кочевали — от одного чужого дома до другого. Кто-то кормил нас, кто-то давал одежду, позволял помыться. Мои украшения остались там… Одни брали плату, другие нет… Советские деньги никому нужны не были. Благодаря им мы добрались сюда, когда нас перевели через линию фронта. Так страшно, мама… - голос Ирины стал тихим, едва слышным.
- Почему же ты решила, что семьи красных командиров расстреливали? - Милаша никак не могла поверить в чудовищную правду рассказа.
- Я была там, - просто и буднично сказала Ирина.
- Где?!
- Там. Я видела их тела. Я не могла спокойно ждать в деревне… ещё тогда, до лесника. Я оставила детей и пошла в город на рассвете 23 июня. Не дошла, наткнулась на яму, в которую людей скинули. После неё я точно знала, что немцы ни меня, ни детей не пощадят. И потом, когда скиталась с детьми, я слышала рассказы свидетелей их зверств, я видела пленных красноармейцев. Много пленных, но среди них не было ни одного комиссара и ни одного еврея. Их расстреливают первыми.
- Комиссаров понятно. Но почему евреев? - задумчиво сказал Василий.
- Немцы говорят, что вся коммунистическая зараза идёт именно от них.
- То есть, по их мнению, русский народ не сам решает, жить ему при коммунистах или при ком-то ещё, что за него евреи думают? А они рассчитывают заменить евреев и навязать нам свои порядки? Рассчитывают, что русские — это стадо баранов, которому всё равно, за кем идти и чем жить?
- Они говорят, что пришли освободить простой народ от коммунистической чумы.
- И что, легче живётся простому народу без коммунистов?
Ирина вздохнула:
- Не насмехайтесь. Вы ведь сами знаете, каково там.
- Они в Смоленске. Смоленск был захвачен в конце июля.
- Ох, Господи… - тяжело вздохнула Милаша.
- Через линию фронта нас перевели в начале ноября. Мне некуда было больше идти, кроме как к вам, мама.
- Ну и правильно! Правильно, что сюда приехала! - Марья оживилась. — Вместе будем. Изболелась душа моя об вас.
- И всё время дети вот так легко одеты? - спросил Василий.
- Да, всё время. Но они были либо в вагоне, либо на вокзале, поэтому не простыли.
- А что у вас в чемодане?
- В чемодане? - голос Ирины вдруг стал жалким, по-детски беспомощным. - Ничего в нём нет. Я подобрала его… после того, как наш поезд разбомбили в первый раз… Очевидно, хозяева чемодана погибли… потому что никто его не искал. В нём лежали книги и какие-то тетради. Нести их было тяжело, поэтому я сложила их на подоконнике на очередном вокзале — вдруг кто-нибудь захочет почитать.
- Зачем же вам пустой чемодан?
- Это так странно, когда у человека нет вещей. Мне хотелось быть как все. И потом, я укладывала на него спать моих девочек, ведь на вокзале на голом полу очень холодно.
- Вот оно что…
- А ничего, Ирина, у меня много отрезков ткани, я пошью девочкам одежду! - как можно веселее сказала Милаша.
Однако шить ей пришлось не только на Марьиных внучек. Через два дня позвонили из райцентра — забирайте, мол, эвакуированных. Управляющий Мокей да несколько стариков на пяти санях поехали за людьми, но пришлось сделать несколько рейсов, чтобы забрать их всех. Уставших, измученных, насторожённых. Они боялись громких звуков, косых взглядов, резких возгласов. Они сжимались и ощетинивались, пытаясь обезопасить себя. Они тоскливо смотрели на дорогу, которая всё дальше уводила их от родного дома в суровые, неприветливые, как им казалось, места.
В конторе, куда привозили беженцев, некуда было яблоку упасть. Сидели на баулах прибывшие, толпились у дверей деревенские, гомонили, обсуждали что-то, тревожно поглядывая друг на друга.
- Бабоньки, тише! - Мокей поднял руку, призывая односельчанок к тишине. - Будем распределять эвакуированных. Сначала с ребятишками. У кого дети, выходи вперёд!
Шагнули к столу несколько женщин.
- Фамилия! - крикнул Мокей. - Секретарь, записывай. Сколько ребят?
- Один.
- А у тебя? — Мокей повернулся к другой прибывшей.
- Двое.
- А вот там много ребятишек — это чьи? - Мокей показал куда-то в угол.
- Ничьи, получается… - робко сказал старичок в явно чужой шапке-ушанке.
- Как это ничьи? Где их мать?
- Сироты они.
- Детский дом, что ли? - не понял Мокей. - Где их сопровождающий?
- Нет сопровождающего. Родителей они потеряли, когда поезд наш разбомбили. Вот и собрали их в одном вагоне. Присматривали женщины за ними, кормили кто чем мог, но старшего над ними нет.
- Вот это номер… - Мокей почесал затылок. - Зачем же их сюда прислали? Их в детский дом определять нужно.
- А ты, Мокей, позвони в райцентр, - вылезла одна из бойких бабёнок. - Пускай забирают.
Мокей снял трубку телефона, покрутил диск.
- Алло! Алло! Захар Петрович? Это из Шумаковки управляющий. Ага, приняли… Да, видели… Да, привезли… Захар Петрович, их в детский дом определять нуж… А я что с ними бу… А мне что де…
С окаменевшим лицом он положил трубку, помолчал. В звенящей тишине слышалось только взволнованное дыхание людей.
- Говорит, не принимают их в детские дома, - наконец сказал Мокей. - В детских домах кормить ребят нечем, болезни свирепствуют. Велел обустраивать их самим. Что делать будем, бабоньки?
Женщины молчали. Прокормить такое количество детей в голодные годы было задачей не из лёгких.
- Может быть, устроим свой детский дом, деревенский?
- Детскому дому нужны нянечки, воспитатели, повар. Столько рабочих рук от совхозных забот оторвать придётся! - сказал кто-то из стариков. - Разбирать ребят надо по одному на дом.
- А что же я, к примеру, с этим дитём делать буду? - всплеснула руками пожилая доярка, с самого раннего утра до позднего вечера пропадавшая на ферме. - У меня свои давно выросли. Мне его даже оставить не с кем будет! За ребятёшками глаз да глаз нужон, а мои глаза на общественных коров целыми днями глядят.
- И мне не с кем! И мне! - послышались голоса.
- Вот что, сирот мы с Миланьей возьмём! - выступил вдруг вперёд Василий. - И присмотрим, и обиходим, и накормим.
- Насчёт «накормим» ты, Василь Прохорыч, погорячился. Прокормить такую ораву тяжело. Так что мы от совхоза иногда вспоможение тебе делать будем. А за присмотр и обиход вам с Миланьей Антиповной низкий поклон.
- Чай, не поп с попадьёй мы, чтобы нам поклоны отбивать, - отрезал Василий. - Ну-ка, посторонитесь, товарищи, мы ребят заберём.
- А возьмите и меня, - робко сказал старичок в ушанке. - Я помогу за ними присматривать. Много места не займу, обещаю. Я где-нибудь в уголочке устроюсь.
- Идём! - махнул ему рукой Василий.
Ребятишек было восемь. Самому маленькому, казалось, от силы года четыре, а самому старшему семь — это он знал точно. Одетые в тряпьё, завшивевшие, голодные.
Сначала Василий с Милашей их стригли, собирая совком разбегающихся насекомых и отправляя в печное огненное жерло, потом купали, и наконец, покормив, уложили их спать на тёплой лежанке.
- Вы вон того мальчонку отдельно кладите! - осторожно сказал старик, указывая на худенького светловолосого малыша, чем-то неуловимо напоминавшего маленького Федюньку.
- А что такое? - удивлённо посмотрела на него Милаша.
- Да вот беда с ним… - замялся старичок. - Под себя он ходит иной раз…
Василий с Миланьей переглянулись.
- Как зовут его?
- Фёдором.
Миланья в изнеможении опустилась прямо на пол.
- Да вы не думайте, он не специально! - заторопился старик. - И не часто. Я, признаться, прикипел к нему душой, пока ехали. Оттого и попросился к вам на постой. На внучка моего… покойного… похож он… Так вот… Я ухаживал за ним в дороге как мог, я готов ухаживать за ним здесь. Только, пожалуйста, не выгоняйте его. Не отдавайте его в детский дом. Он погибнет там.
Старик молитвенно сложил руки.
- Да никто его выгонять не будет! - сказал Василий. - И похоже, что любимчиком Фёдор будет не только у вас!
Он с улыбкой посмотрел на Милашу, вытиравшую набежавшую слезинку.
- Это уж точно! - она посмотрела на светлую головёнку, свесившуюся с лежанки и счастливо засмеялась.
Глава 37, заключительная.
1950 г.
- Доброе утро, Василий Прохорович!
Василий обернулся — у калитки с тетрадкой в руках стояла молодая девушка в красивом светлом платье.
- Доброе утро. Вы к нам? Наверное, из районо по поводу передачи школьного имущества?
- Нет-нет, я корреспондент районной газеты. Мне нужно… - девушка вдруг засмущалась, залепетала неуверенно. - Я бы хотела… взять у вас интервью. Вы позволите?
- Но почему у меня? - удивился Василий. - А-а, я догадываюсь. Вы берёте интервью у ветеранов, которые прошли две войны. Мы с женой читали ваши статьи в газете. Но я ведь только в гражданскую воевал, всю прошедшую я был здесь, в тылу. Да входите же, не стойте за воротами!
- Вовсе нет, Василий Прохорович! Этот цикл статей готовят другие корреспонденты. - засмеялась журналистка и толкнула калитку. - А я именно к вам. Ведь вы полвека отдали школе! Я хотела бы об этом расспросить.
Василий вздохнул:
- Теперь уже всё, ухожу на заслуженный отдых. Уходим с Миланьей Антиповной. Что же, отвечу на ваши вопросы. Садитесь вот здесь, у стола. Вы же писать будете!
Он сел на скамейку, стоявшую под ветками доцветающей уже сирени.
- Как хорошо тут у вас! - девушка потянула носом ароматный воздух и весело плюхнулась в Милашино плетёное кресло по другую сторону стола.
- Так что же вы хотите спросить у меня?
- Всё!
- Эх, милая девушка! - улыбнулся Василий. - Если я начну рассказывать всё про свои семьдесят лет, то вам тетрадочки точно не хватит.
- У нас гости? - из дома выглянула Миланья. - Здравствуйте.
- Это корреспондент из районной газеты, - пояснил Василий. - Интервью у меня брать приехала.
- Чаю хотите? - не дожидаясь ответа, Милаша нырнула в дом.
- Не откажусь! - журналистка посмотрела ей вслед и раскрыла тетрадь. - Вот расскажите, например, как вы с женой своей встретились, ведь вы же, скорее всего, вместе более пятидесяти лет. В каком возрасте раньше женились?
- Вместе мы немало лет, а всё же не полвека. Она моя вторая жена.
- Где же первая? Наверное, в гражданскую погибла?
- Нет, в Великую Отечественную. Её немцы расстреляли.
- Как так? За что?!
- Да кто же теперь скажет, - по лицу Василия пробежала тень. - Может быть, за дело, а может, за слово. Не стерпела душа её бесчинств фашистских, всё же казачка она была. А помогала она партизанам или просто высказала немцам, что в душе было, никто не знает. Она в Усть-Медведицкой… в Серафимовиче, то есть, жила.
- Вот как… Она там, а вы здесь? Вы не были вместе? Разошлись?
- Гражданская развела нас. Она меня белоказакам выдала. Чудом сумел сбежать, иначе расстреляли бы.
- Так она враг?!
- Зачем же… Русский человек, душой болевший за родную землю. Просто по-разному видели мы с нею будущее России.
- А дети у вас были?
- Почему были? Один сын, правда, в гражданскую погиб, а второй жив. Воевал, имеет ордена и медали. Теперь внуков нянчит на пенсии.
- Вы у них в гостях бываете?
- Конечно. И у жены моей Миланьи Антиповны родни на Дону хватает. Позапрошлым летом мы туда ездили. Город посмотрели, как он после войны восстанавливается. С Доном-батюшкой встретились… - глаза Василия затуманились, из груди вырвался вздох.
- Красивый Дон?
- Очень.
Из дома вышла Милаша, в руках поднос с двумя чашками чая и кусочками сладкого пирога на тарелке.
- Угощайтесь! - она поставила поднос на стол, обмахнула клеёнку полотенцем, расставила угощение.
- А ты что же себе чашку не принесла? - удивился Василий.
- Да я что же… - засмущалась Милаша. - Я тут зачем! К тебе люди приехали, а я мешаться только буду…
- Э, нет. Ты как раз самое главное лицо и есть! - возмутился Василий. - Я тебе жизнью своей обязан и в прямом, и в переносном смысле. Неси-ка чашку для себя!
Жена, смущаясь, зашла в дом, а журналистка с интересом посмотрела на мужа.
- Я, видите ли, когда от белых бежал раненный, упал без памяти, - взялся пояснять Василий. - Так бы и замёрз, либо кто из казаков увидал бы меня, прикончил, да Милаша меня нашла. Нашла, спрятала, подлечила, отвезла надёжным людям из учпрофсоюза, а те уже на советскую землю меня переправили. И потом всю оставшуюся жизнь мою рядом была, во всём поддерживала, душу грела. Разве я смог бы столько сделать для ребят, если бы не Миланья Антиповна!
Милаша, раскрасневшаяся, взволнованная, вышла из дома с чашкой в руках, села на табуреточку у стола.
- А как вы стали учителем? - девушка снова схватилась за карандаш.
- Приказ получил от атамана. Я ведь к строевой службе готовился, воином быть собирался, а вместо этого попал на учительские курсы.
- Как вы стали большевиком? Когда вы поняли, что именно этот путь самый правильный?
Василий помолчал, задумчиво глядя вдаль, на зеленеющее за рекой поле озимой пшеницы.
- Да разве так бывает, чтобы взгляды и убеждения человека менялись в один день? - он вздохнул, посмотрел на девушку. - Наверное, с Милашиных дочек всё и началось.
Миланья с изумлением посмотрела на мужа:
- Как это?
- Встретилась ты мне как-то на улице, а они за подол твой держатся, семенят следом за тобой, ножками босыми пылят по дороге, - Василий улыбнулся. - Посмотрел я на них и подумал, что впереди у них только тяжкий труд, как у всех казачек. Семья, муж, дети. Работа в поле и по дому. А ведь они, может быть, талантами одарены к наукам каким-нибудь! Может быть, в них дремлет новый Ломоносов или Пушкин! Да если и нет в них особой одарённости, всё равно жаль их — сколько интересного мимо них пройдёт…
- Это верно… - вздохнула Милаша. - По себе знаю. А ведь супруг мой, царствие ему небесное, хорошим человеком был, добрым. Представьте, каково жилось тем, у кого муж самодур или свёкор со свекровью вздохнуть не дают.
- Советская власть дала свободу женщине! - важно кивнула журналистка, делая в тетради заметки. - А потом?
- Потом? Однажды я оказался рядом с табачной фабрикой. Как раз был конец смены и рабочие выходили из ворот. Измученные табачной пылью, больные, кашляющие ребятишки.
- Ребятишки?! - девушка подняла на Василия глаза.
- Ребятишки. Их тонкие пальчики проворнее набивали папиросы, да и платили им меньше, чем взрослым. Тогда я узнал, как живут дети рабочих. Конечно, некоторые промышленники создавали для своих рабочих хорошие условия — строили дома для них, открывали школы и детские сады. Но таких предпринимателей были единицы. Чаще всего дети бедняков хлебали полной ложкой нужду и лишения. Меня увиденное поразило, мне захотелось это как-то исправить.
- А вы встречаетесь с кем-нибудь из ваших соратников по партии? С теми, с кем вы начинали революционную борьбу?
- Связи с ними были потеряны ещё в гражданскую. Кто-то погиб, кто-то переменил место жительства — поди ищи его по стране! Вот только…
- Что?
- Не так давно попалась мне на глаза заметка в газете… Кажется, в «Правде»… Там рассказывали о партизанском движении на южном Дону. И упомянута была фамилия старого коммуниста, ушедшего во время оккупации в подполье и совершавшего диверсии против фашистов. Большевика того немцы арестовали и расстреляли, а у меня заноза в сердце с тех пор, как заметку прочитал.
- Но почему? Вы узнали в ней кого-то из знакомых вам людей?
- Там были только первая буква имени и фамилия — С.Картунов. Конечно, Картуновых на свете много, мало ли, кто это. Только чудится мне, что это был мой старый товарищ Семён, который и привёл меня когда-то в марксистский кружок.
- А как же узнать теперь, он это или нет? - журналистка положила карандаш, пытливо глядя на Василия. - Может быть, написать письмо в редакцию газеты?
- Да писали мы! - подала голос Милаша. - Только ответа не получили.
- Наверное, писем приходит в редакцию очень много, а на каждое нужно ответить толково, обстоятельно, - грустно сказал Василий. - Вот и не доходит до нас очередь.
- Василий Прохорович! - вдруг сказала Милаша. - А давай махнём туда сами! Вот закончится учебный год, и поедем! А что — знакомые места увидим, и про товарища Картунова узнаем. Может быть, это и правда он был!
Василий улыбнулся, глядя на неё, перевёл взгляд на журналистку:
- Теперь понимаете, почему я говорю, что Миланья Антиповна у нас самое главное лицо? Она ведь понимает, что мне хочется съездить, только боязно доставить близким лишние заботы и хлопоты. А она вот, видите, поддержала меня.
- Да перестань! - засмеялась Милаша. - Мне и самой очень хочется поехать.
- А на кого вы оставите свой дом, хозяйство? - полюбопытствовала гостья.
- Хозяйства у нас не много. В войну держали мы кур и козу, чтобы прокормить эвакуированных ребят, а теперь только кот остался.
- Как раз собиралась я про эвакуированных расспросить. Ведь вы взяли к себе… сколько..? семь? восемь детей?
- Восемь. Трудно было, конечно. Да ведь всем в войну было трудно, - пожал плечами Василий.
- Что для вас оказалось сложнее всего? - журналиста шуршала карандашом по тетрадному листу. - Ведь это чужие друг другу дети, выросшие в разных условиях. Наверное, была необходимость их сдружить, научить их ладить друг с другом?
- Это были дети, выросшие в одной, советской, стране. Они были в равном положении — дети, потерявшие своих родителей, и конфликтов между ними возникало ничуть не больше, чем в обычной семье между родными братьями и сёстрами.
- Самое сложное было накормить их, - вздохнула Милаша. - Дети росли, двигались и всё время хотели есть. А взять-то особо негде было. Каждый лишний кусочек люди старались отдать на фронт. Нам-то что — грибочков собрали, пожарили, вот и поели, а каково солдату на фронте! Да ведь вы и сами всё знаете не хуже нашего, сами всё это пережили!
- Милаша у нас мастерица, - ласково глядя на жену, сказал Василий. - Она из ничего ужин состряпать может.
Милаша снова вздохнула. Разве станешь рассказывать газетчикам, как это «из ничего» давалось! Как приходилось собирать корешки и травки, чтобы немного заглушить урчание детских желудков… Грибы и ягоды заготавливала, сушила их на зиму, а сколько времени те грибы и ягоды есть, если солнце нещадно палит землю начиная с июня? Правда, иногда случались «праздники».
Как вот, например, с совхозным творогом. Молоко на ферме два раза в день пропускали через большой сепаратор, ручку которого бабы крутили по очереди, фляги со сливками опускали в деревянный короб, устроенный над родником, а обезжиренное молоко — обрат — сливали в бочки. Потом работницы зачерпывали обрат вёдрами и поили телят. Ближе к лету молодняк пил молоко неохотно, переходя на взрослые корма и воду, и обрат порой застаивался в бочке. Над ним кружили тучи мух, кислый запах бил в нос издалека, и женщины вздыхали — пропадает добро… Вот только взять его никто не решался — расхищение народного имущества грозило большим сроком. Однажды кто-то из доярок заглянул в бочку и ахнул:
- Бабоньки, да тут творога-то сколь!
Такой продукт телятам не годился, а бочки всё равно нужно было очищать, и женщины, не опасаясь наказания, разобрали творог по домам. Принесли и Милаше, корми, мол, эвакуированных.
А однажды маслозавод не принял сливки, которые каждый день возили из совхоза флягами. Сказали, что не соответствует кислотность, масло шумаковцы должны изготовить сами и сдать его на следующий день. Что же — должны так должны. До утра бабы сбивали масло, однако в награду за бессонную ночь каждая из них унесла корчик жирной ароматной пахты. Милаша трудилась над маслом наравне со всеми, и ей тоже досталось немного.
Правда, у Карпуховых была коза, да на такую ораву всегда мало! Корову брать или ещё коз — так их прокормить надо. А возраст уже не тот, трудно стало успевать и по хозяйству, и в школе, и с детьми.
- Да… - сказала Милаша и снова вздохнула. - Мастерица…
Журналистка дописала строчку, подняла голову:
- А где теперь эти дети?
- У большинства нашлись родственники, забрали их к себе, - сказал Василий, рассеянно хлопая себя по карманам.
- Василий Прохорович давал объявление в газетах о розыске их родных, - пояснила Милаша. - Даже самого маленького, который не помнил своего имени, опознали по родимому пятну.
- Да, объявления… - Василий, будто спохватившись, махнул рукой.
- Вы хотите курить? - засмеялась девушка. - Курите, не стесняйтесь! Но вы сказали «у большинства». А как же те, у которых родственники не нашлись?
- У одного мальчика, у Фёдора, никого не было. Мы хотели, чтобы он остался у нас, - Василий задымил папиросой. - Но нам пришлось отпустить его. За стариком, который жил у нас в эвакуации, помогал нам заботиться о ребятах, приехал из Москвы сын, боевой офицер с орденами и медалями, прошедший всю войну, дослужившийся до генерала. Он захотел усыновить мальчика. Фёдор-то в самом деле сильно на его погибшего ребёнка похож оказался — он показывал нам фотокарточку, которую всегда носит с собой. Мы… мы с Милашей… не стали удерживать Федюньку… всё-таки в Москве ему будет лучше, чем в нашей деревне.
Милаша украдкой вытерла слезу.
- А сам-то он чего хотел больше — остаться с вами или уехать?
- Ах, что может хотеть ребёнок! Он и к нам привык, прикипел, и Москва ему интересна. Но мы уже старые, мы не сможем, не успеем его вывести в люди.
- Он вам пишет? - тихо спросила журналистка.
- Пишет. И мы прошлым летом у них в гостях были, - Милаша подавила в себе рыдание. - Федюнька так радовался нам! Ничего, главное, чтобы ему было хорошо.
- Может быть, вам лучше переехать в столицу?
Милаша улыбнулась, покачала головой:
- Нет, мы здесь останемся. Правда, Вася? Это наша земля, наши люди, с которыми мы срослись, с ними мы и останемся до конца.
- Правда! - Василий затушил окурок. - Видите, по улице женщина идёт? Это наша Марья. Великой души человек. Сын её Яков красный командир, на границе служил, когда война началась. Был ранен, с боями прорывался к своим, попал в плен, бежал, оказался у партизан. Потом, когда наши освободили Белоруссию, вернулся в строй. Жена его Ирина с двумя дочками сумела вырваться из оккупации, привезла девочек Марье, сама в Оренбурге пошла на завод работать. От станка не отходила, несколько норм за смену выполняла. А внучек Марья растила. Да вон младшая, Люся, за нею скачет. Славная девочка, смышлёная. Учителем хочет стать, когда вырастет. Хорошая будет учительница.
- Да разве только Марья? - Милаша задумчиво теребила краешек цветастой клеёнчатой скатерти. - Сколько здесь людей хороших, славных. Возьми управляющего нашего, Мокея. Старик ведь, а не побоялся, взвалил на себя деревню, когда мужики на фронт ушли. У нас в совхозе пять деревень, главная — база — в пятнадцати километрах от Шумаковки, там и контора, там и сельсовет. Директором в сорок первом женщину назначили, она агрономом до войны работала. Какая бы образованная ни была, а всё-таки женщина. Тяжело ей пришлось, ой тяжело. Трактора на нужды оборонных заводов забрали, паши и сей на лошадях. План по хлебосдаче подняли, по мясозаготовкам… Эх, да что говорить! Вот Мокей старался как мог, чтобы и её не подвести, и своих людей беречь.
- Береги не береги, а война по всем людям катком прошла, - Василий махнул рукой. - Но я восхищаюсь нашими женщинами, их силе духа и благородству. После войны стали появляться у нас пленные немцы. Бродили по деревням в поисках еды. Одни предлагали обменять на хлеб или картошку какие-нибудь безделушки, вырезанные из дерева, другие просто попрошайничали. И вы знаете, наши женщины делились с ними последним. Отрывали от себя кусок, чтобы накормить немца. Женщины, у которых, может быть, этот самый немец убивал мужей и сыновей!
- Значит, они простили фашистов? - тихо спросила журналистка.
- Нет, не простили. Когда один пленный забрался в погреб к Поле Касаткиной, бабы его едва на вилы не подняли. Избили крепко, связали и сдали в милицию. Не простили. Но представьте всю высоту их великодушия — протянуть свой хлеб поверженному врагу.
Он подумал о том, что в сердцах этих женщин воистину христианское смирение и милосердие. Они не ходят в церковь, не стоят на молитвах, не осеняют себя крестным знамением, но Бог всё равно жив в их душах. И пока это так, Он не оставит Россию Своей милостью и защитой.
Журналистка, исписав тетрадку, ушла, а Василий ещё долго сидел на скамейке, глядя на зелёное поле за рекой. Семьдесят с хвостиком лет прожил он на свете, полвека из них отдал школе. Уместить их в одну тетрадку? Даже смешно подумать… А если бы она попросила его поставить оценку этим годам? Всего ли он в жизни добился? Всё ли сложилось так, как надо? Всё ли получилось? Василий нахмурился — были, были в душе занозы, было то, чего он сделать не смог. Да полно, Василий Прохорович! Все ли в жизни исполняют хотя бы половину своих задумок? Но Вы-то сделали очень много. Вы были одним из тех, кто шёл впереди, создавая на пустом месте советскую школу. Вы пробивали дорогу в нехоженых дебрях, из простых крестьянских ребятишек воспитывая пламенных пионеров и комсомольцев, тех самых, которые грудью закрыли страну в Великую Отечественную, которые подняли её из руин и запустили в космос человека.
Вы — идущие впереди…
---------------------------------------
Конечно, всё было совсем не так! Простите меня, Василий Прохорович, за мои домыслы!
Но как всё было на самом деле? Теперь уже никто не расскажет. Нет уже на свете тех, кто учился у Вас, покинули этот мир те, кто знал Вас лично, уходят даже те, кто помнит, что именно Вы создали их школу. Лет десять назад ещё можно было найти Вашу фамилию на сайте школы, которую Вы открыли на станции К., но теперь того ресурса нет, есть новомодный, с Госуслугами, в котором места для истории школы не нашлось. Увы…
Простите меня и вы, дорогие мои читатели! Информации о Василии Прохоровиче осталось очень мало, и я позволила себе представить, как всё могло происходить. Немного изменила фамилию героя, названия населённых пунктов. Настоящие называть не буду, ведь мой роман — всего лишь вымысел, опирающийся на несколько строчек, оставшихся от реального человека. Вот краткая биография Василия Прохоровича, дошедшая до нас:
«Карпухин Василий Прохорович.
Родился в станице Усть-Медведицкая (ныне г. Серафимович Волгоградской области) 4 февраля 1879 года. В 1900-1901 году прошёл одногодичные учительские курсы в Ростове. В 1907-1908 годах работал учителем в Ф. С 1912 года принимал активное участие в революционных действиях, состоял в подпольной группе. В годы гражданской войны боролся за установление на Дону советской власти. Получил много ранений, лежал в госпиталях. Был выдан женой белоказакам. Приговорённый к расстрелу, Василий Прохорович сумел бежать. Уходил от преследования босиком по снегу. Однако был схвачен и вновь приговорён к смерти. Сумел снова бежать. Спасли Василия Прохоровича учителя Учпрофсоюза, поместили в больницу. После выздоровления в 1922 году был направлен в ст. К. учителем. Первую начальную школу Василий Прохорович организовал в здании железнодорожного вокзала, в помещении буфета. Через три года добился перевода школы в здание подсобного помещения для машинистов, где была всего одна комната. Постепенно делал пристройки, увеличивая количество классов. Организовал первую в К. пионерскую организацию. Василий Федорович был учителем, пионервожатым. Вёл хоровой и драматический кружки. Помогала ему вторая жена - вела труды, учила девочек рукоделию, принимала участие в работе кружков.
Проработал Василий Прохорович в К. до 1934 года. В 1934 году был направлен в село Ш.
В 1936 году едва не погиб от рук бандитов.
В 1950 году Василий Прохорович ушел на заслуженный отдых, но до конца своих дней оставался Учителем, Коммунистом, Человеком»
P.S. А Люся на самом деле стала хорошим учителем!
P.P.S. Многие описанные в романе ситуации взяты из реальной жизни.
КОНЕЦ.
Дорогие друзья! Вот и новая повесть подоспела. Период не самый любимый для меня, но это наша история. А история складывается из событий, дел и судеб человеческих. Этих людей давно уже нет на земле, но именно их поколения прокладывали нам дорогу, создавали крепкий фундамент для современной России. Они шли впереди нас.
Повесть посвящается Василию Прохоровичу Карпухину.
Произведение взято и скопировано на канале "Чаинки" платформы Дзен.
Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения". Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с правой стороны найти хештэк #вечерниечтения Эта рубрика выходит каждый день в 18.30 Большая просьба написать отзыв об этой серии романов. А также пишите в комментариях какой тематики произведения Вы бы ,ещё,хотели почитать .
АЛЧЕВСК ГОРОД НОВОРОССИИ
Идущие впереди...
1941 г.
Василий закрыл рамку с фотографиями картоном, подвернул гвоздики:
- Милаша, ровно получилось?
- Да ты сперва на стенку повесь! - засмеялась та, - А так вроде ничего!
Улыбающийся Матвей, внуки, Машутка с подругами, а по центру новая карточка — на фоне Красного знамени.
Хороший то был день, замечательный. Первомайский. Возле школы митинг собрался, сначала слушали по радио короткое выступление товарища Сталина, потом с поздравлениями выступили старые коммунисты. Ребятишки стихи читали, а когда уже деревенские расходиться собирались, приехала машина с инспектором областного отдела народного образования. Тот тоже поздравил селян, а под конец вручил под их неистовые аплодисменты премию Василию за успехи в обучении и воспитании подрастающего поколения. Тысяча рублей — деньги не сказать чтобы огромные, а на дороге не валяются. Считай, три зарплаты. Да Василий и ста рублям рад был бы. Значит, не забыли их с Милашей, ценят.
Иван Клоков, агроном, тем временем фотоаппарат принёс, на память карточки сделал — и всем селом, и побригадно, и всех желающих. Но первым делом Василия с Милашей и учениками снял. У школьной стены на фоне Красного знамени. Даже пёс Тобик в кадр попал. Жаль, что фотографии не могут передать цвет. Поди, дети этих ребят лет через двадцать и не поймут, что за спинами пап-мам знамя растянуто. Знамя, за которое столько людей жизни свои отдали. Ну ничего, если сами не поймут, то родители расскажут.
А ещё Иван им с Милашей хорошие портреты сделал — один семейный, вдвоём, а на другом только Василий, строгий, собранный, с медалью за гражданскую на груди. Мастер в городе снимки увеличил, подкрасил ив рамочку оправил. Миланья всё нарадоваться не могла, портреты на видном месте на стене повесила. Ну и общую карточку с ребятами тоже попросила в рамку вставить. Туда, где внуки и его, и Милашины.
На премию можно было пальто хорошее жене купить, даже два — Машутке тоже не мешало бы. Но Миланья только отмахнулась — зачем в деревне пальто, бабам в укор, что ли? Мне, говорит, и тулупчика хватит, буду как все. Машутка из своей деревни приехала отца поздравить, тоже отказалась:
- Купите лучше радиоприёмник себе на эти деньги.
Приёмник был давней мечтой Василия. Конечно, репродуктор на столбе возле конторы работал исправно, ровно в 7.00 каждого утра сторож Михалыч включал тумблер и над селом начинал звучать голос диктора или бодрые песни. Но хотелось свой, чтобы сидеть рядом с тихо бормочущим аппаратом и неспешно слушать его, не упуская ни единой мелочи в новостях, наслаждаться голосами московских артистов в литературных постановках.
Купили, водрузили на этажерку на видном месте. Милаша накрыла его затейливой накидкой из расшитой ткани с кружевными оборками, чтобы ни единая пылиночка не садилась. В первый же вечер после покупки пришли гости, удивлялись, мечтали завести такой же себе, слушали внимательно передававшийся в это время радиоспектакль.
- И правда, совсем не то, что на столбе слушать!
- Да какое там слушать! - отмахивались бабы. - С ведрами бежишь от колодца скорей-скорей, не до театров.
- Культурно… - вздыхали мужики.
Так в доме Карпуховых появился ещё один член семьи — с деревянным корпусом, тканевым динамиком под затейливой решёткой и блестящими ручками.
- Хорошо, ровно… - с улыбкой сказала Милаша, глядя, как Василий укрепляет на стене рамку с фотографиями. - Теперь всё время перед глазами.
- Это верно… - вздохнул Василий, прислушиваясь к сводке новостей, звучащей из динамика.
- Вась… Как думаешь, война будет? - тихо спросила Миланья, и улыбка сползла с её лица.
Василий снова вздохнул, крякнул, будто мучила его боль от старой раны, не ответил.
- Вот и я думаю, что будет… - Милаша положила руку на плечо мужа. - Как думаешь, выстоим?
- В этом не сомневайся, выстоим. Однако трудно будет. Под немцем вся Европа.
- А… до станицы-то нашей не дойдут они? - голос Миланьи стал ещё тише.
- Не допустят. Красная армия готова ко всему. Бои будут у западных границ.
- Может, написать нашим, чтобы детишек сюда привезли? Всё спокойнее будет и нам, и им.
- Без паникёрства! Эдак все побегут сломя голову. Паника хуже пожара! - строго сказал Василий, потом голос его смягчился. - Пригласить-то можно на каникулах отдохнуть, а там уж пусть решают сами. И гляди, про войну-то ни словом в письме не упоминай! И намёков не делай!
Однако не успело письмо уйти, как пришла страшная весть.
- Вася… - Милаша сломя голову бежала к огородам, где муж старательно окучивал кустики картошки. - Вася!
- Ты чего? Босая-то? - Василий удивлённо посмотрел на неё. - Чего стряслось?
- Война… Сейчас объявили… по радио…
Голосила, билась на руках у соседок высокая сухопарая старуха:
- Сыночек мой, сыночек! Яшенька, родненький!
- Ну что ты, Марьюшка, что ты! - пытались её успокоить женщины.
- На границе ведь он, под самым Брестом. И невестка с внучками. Как же они теперь! Ой, горе-то…
- Да не хорони ты их, Марья! Даст Бог, все живы!
Через несколько дней село приехал милиционер, прямиком к учителю в дом пришёл:
- Товарищ Карпухов, вы обязаны в пятидневный срок сдать свой радиоприёмник в органы Наркомата связи!
- Как это «сдать»?! - не понял Василий. - Почему? Зачем?
- Постановление Совнаркома. Радиоприёмники могут быть использованы врагом во вред Советской власти. Завтра в газетах опубликуют текст.
- А как же новости? Где нам получать новости о положении на фронте?
- Есть громкоговоритель на улице, слушайте его.
Каким образом враг может использовать его личный приёмник, Василий не понимал, однако аппарат в райцентр отвёз. Возле военкомата толпились люди — молодые мужчины с сосредоточенными, серьёзными лицами, старики, обсуждавшие начавшуюся войну. Голосили бабы, плакали ребятишки. Пристроился к старикам и Василий, слушал, курил, однако в разговоры не ввязывался.
- Кто следующий? Чего стоишь? Не задерживай! - кто-то впихнул его в двери.
- Тебе чего, отец? - военком устало поднял на него покрасневшие от бессонницы глаза. - Сына мобилизовали? Или внука?
- Меня… Я про себя узнать хотел.
- Батя, тебе лет-то сколько?
- Шестьдесят два.
- Так ты призыву не подлежишь. Не отрывай время, проходи, без тебя забот хватает!
- Так я… в гражданскую воевал. Опыт есть. Может, пригожусь?
- Добровольцем, значит, хочешь… Ты кто по профессии?
- Учитель.
- Иди, товарищ учитель, в районный отдел народного образования. Там получишь задание. У вас, учителей, теперь свой фронт будет, ничуть не менее важный.
- Так как же…
- Идите, товарищ, не мешайте работать! В районо идите!
Василий вышел, потоптался у крыльца, глядя на пляшущего вприсядку мобилизованного мужичка, в глазах которого, однако, было вовсе не веселье, а какая-то отчаянная решимость, потом направился к зданию районо.
- Василий Прохорович, добрый день! К самому? - приветливо спросила секретарша. - Идите, как раз сейчас у него никого нет.
Василий прошёл в кабинет заведующего.
- Здравствуйте, Михаил Петрович.
- А, Карпухов! Входите, входите! - начальник поднялся из-за стола, протянул руку, здороваясь. - Приехал узнать, какие перед нами задачи стоят? Или так, проездом?
- Да всё сразу. Велели радиоприёмник сдать, вот и привёз его. А я ведь только недавно купил. Премию свою потратил.
- А, да, на временное хранение. Есть такое постановление. Жаль, конечно. Но что делать, жестокая необходимость, - начальник сел, пригласив жестом Василия последовать его примеру. - Получишь обратно, как только разобьем фашистов.
- Вот никак не могу я взять в толк, каким образом враги могут ими воспользоваться. Объясни мне, тёмному человеку.
- Объясню. В Прибалтийском военном округе, например,враги по радио распространяли ложную информацию, создавая в народе панические настроения.
- Ложную информацию? - хмыкнул Василий. - Чем ещё можно напугать людей, над головами которых летают вражеские самолеты и на которых сбрасывают бомбы?
- Э, не скажи. Знаешь, почему Франция была взята Гитлером за 38 дней? В том числе благодаря радио. Нацисты использовали его для создания паники. Французскому обывателю сообщали, что немцы уже прорвались в тылы, что командование отдает неправильные приказы, что Франции уже нет. Тысячи жителей бросились бежать, перекрыв дороги, по которым должны были передвигаться войска. Военные получали ложные сообщения о том, что соседние части уже капитулировали. В общем, создавался хаос и ощущение, что всё пропало. В результате вполне боеспособные части, имевшие возможность отражать нападение, просто складывали оружие. Вот чтобы не допустить этого, было решено изымать приёмники. Все новости, какими бы они ни были — горькими или радостными, главное правдивыми, - будут сообщать официально по проводному радио. У вас ведь есть в селе репродуктор?
- Есть.
- Вот и отлично. Вот что, Василий Прохорович, забудь про свой приёмник. Перед нами, учителями, теперь стоят очень важные задачи. Начало учебного года, видимо, придётся переносить. В сентябре нужно будет помочь с уборкой урожая. Мобилизация заберёт очень много мужчин, на их место встанут женщины и дети.
- Да ведь малыши у меня! Начальная школа!
- Мы не должны потерять ни зёрнышка, Василий Прохорович. Нам армию кормить, нам рабочих заводов кормить. И, по всей видимости, будет много эвакуированных. Готовьтесь к этому.
Первые беженцы в Шумаковке появились уже в начале осени. Три измученные женщины с ребятишками на руках и пожилая семейная пара, ещё сохранившая остатки городского лоска. Всех разместили на квартирах у селян, женщинам нашлась работа в совхозе, а малышей определили в детский сад. Старики тоже без дела не сидели, хотя и с трудом привыкали к тяготам деревенского быта.
Весь август и сентябрь школьники пропадали в полях и на току. Хлеб жали серпами. Были бы постарше — сели бы за штурвалы комбайнов, но для комбайнов они были слишком малы, а потому взяли в руки инвентарь своих бабушек. Для серпа нужна сноровка и сила, которых в детских ручонках было мало. Однако ничего, старались. Пришло время — вооружились лопатами и копали картошку на совхозном огороде. Помогали ребята совхозу чем могли. Уставали смертельно, валились с ног, едва добравшись до дома, но не жаловались. В их маленьких сердечках была вера, что они, пусть понемногу, помогают ушедшим на фронт отцам бить врага.
В октябре, ближе к концу его, когда землю уже прихватывали морозы, а ледяные ветры пробирали до костей, управляющий Мокей с несколькими женщинами возил хлеб в Оренбург на городской элеватор. Вернулся сам не свой:
- В городе полно эвакуированных заводов. Из Киева, Великих Лук, Витебска, Гомеля, Одессы, Полтавы, Днепропетровска… Всех не запомнил. Я вечером, пока бабы обоз стерегли, по городу ходил. Своими глазами всё видал. Уже работают, братцы!
- Погоди, как работают? - с недоумением переспросил кто-то из стариков. - Завод построить — это тебе не сарай поставить!
- Работают. Выдают продукцию для фронта.
- Да где же? В Оренбурге, поди, столько корпусов-то под них нет!
- Какие в цехах местных артелей, а какие в чистом поле под открытым небушком. Братцы, я такого не видал никогда! По столбам фонари светят, станки рядами стоят, всё грохочет, гудит. Костры горят, чтобы рабочим погреться можно было. Близко не подойдёшь, кругом охрана, а издаля видно.
- Эх ты-ы… А ведь зима скоро. Дай Бог, если снег поздно ляжет и дождей не будет. А коли к холоду ещё и непогодь добавится, тогда не сладко рабочим придётся.
- Эвакуированных в городе тьма, - продолжал Мокей. - Кто по домам расселился, а кто в землянках устроился. На вокзале — не протолкнуться, люди спят на полу, там же больные лежат. Грязные, вши по одежде ползают. Как бы тиф не пошёл…
- Ох, Господи… - прошептал кто-то.
- Продукты на рынке есть, только цены на всё — не подъедешь.
- Их, эвакуированных, хоть кормят? Где же брать бедолагам продовольствие, ежели цены такие? - утёрла слезу одна из женщин. - Мы-то тут найдём какую травинку, не помрём, а они?
- Вот что, Мокей! - подал голос Василий. - Бери нашего телка, которого на зиму растили. Поедешь на элеватор в следующий раз, отвезёшь мясо на какой-нибудь завод.
- И мою бери!
- И мою!
- Погодите, братцы, - махнул рукой Мокей. - Одним телком весь завод не осчастливишь, а у нас ещё впереди…
- Что?!
- Эвакуированных нам принимать ещё. Много. Расселять будем по избам. Эх, знать бы загодя… С лета бы землянок нарыли. Да что уж теперь! Каждому двору придётся взять семью, а то и две. И продовольствием их обеспечивать нам самим придётся.
Тихонько лила слёзы в стороне Марья, думая о ненаглядном своём сыночке Яшеньке, не подававшем вестей с самого начала войны, о невестке и маленьких внучках, которых с радостью приняла бы она в своём доме. Печалилась и Миланья — как там родные в станице… В письмах-то всё хорошо — тревожно, но в целом благополучно. Да ведь если и худо, они не напишут!
Эвакуированных привезли в декабре. Недавно созданный эвакопункт приступил к разгрузке вокзала и расселению беженцев. Дошла очередь принимать людей и до Шумаковки. Но прежде этого случилось чудо.
Марья, выплакавшая глаза по пропавшей семье сына, получила телеграмму: «Встречайте, еду детьми».
1941 г.
-Что, Марья Григорьевна, не приехали? - Василий подошёл к стоящей на перроне женщине.
-Нет, Василь Прохорыч, нету. Второй день уже на исходе…
-Может быть, они в Переволоцке сошли? Как в телеграмме-то сказано было?
Изо рта говорящих валил густой пар. Мороз давил, выжимал слёзы из глаз, щипал кожу.
-Встречайте... А где — не написано. Только отсюда им будет ближе до дома, чем от райцентра, - Марья сняла рукавицы, подышала на иззябшие пальцы, потёрла ладонью об ладонь и снова натянула на них варежки.
Василий посмотрел на Милашу, хлопотавшую у саней, подумал, что надо бы съездить на всякий случай в райцентр на станцию, расспросить людей, а то и договориться с кем-нибудь, чтобы позвонили, если невестка Марьина там объявится.
-Марьюшка, я тебе продуктов привезла. Небось, всё подъела, что с собой брала? - Милаша вытащила из соломы, настеленной в санях, горшок с кашей и мешочек, в котором угадывалась краюшка хлеба.
-Миланья Антиповна, я потом. Поезд сейчас должен прийти, встречу его, тогда уж…
-А, хорошо, Марьюшка, - Миланья сунула горшок обратно, укутала его соломой. - Лошадь твоя где? Я бы тебе в сани переложила еды.
- Добрые люди к себе во двор поставили, распрягли, накормили. Нечего, говорят, скотину мучить. Вон из того дома женщина сжалилась над нами!
- Из того дома? Знаю её, хорошая она. Мы ведь жили здесь много лет. И правда, чего же скотину мучить, второй день ждёшь всё-таки! Ничего, скоро твои внучки прибудут.
-Не знаю уж, живы ли... - Марья горестно покачала головой. - Люди, которые оттуда едут, говорят, что немцы бомбят поезда шибко. Много, говорят, убитых и пораненных бывает. Да я и сама видала вагоны обгоревшие…
-Не думай о плохом. Бомбят на прифронтовых территориях. Если смогла невестка твоя телеграмму дать, значит, они уже в безопасности.
-Дай-то Бог… Вон идёт поезд…
Паровоз издалека дал гудок и стал замедлять ход.
- Стоянка три минуты, - хмуро сказал, проходя мимо, станционный рабочий. - Поторопитесь, ежели что!
Поезд, громко фыркая и выпуская клубы пара, остановился у платформы. Марья напряжённо вглядывалась в выходивших из вагонов людей. Старушка с мешком, одноногий матрос, тяжело опирающийся на костыли, пожилая женщина.
- Нету… Не приехали… - горестно вздохнула Марья и, сгорбившись, побрела к саням.
- Мама… - вдруг сказала женщина, только что сошедшая с подножки вагона.
- А? - Марья оглянулась.
- Мама… Не узнаёте?
- Хоссподи… - прошептала Марья, зажимая ладонью рот. - Иринушка… Это ты?
Женщина криво улыбнулась, с трудом сдерживая слёзы. Она понимала — трудно узнать в ней прежнюю Ирину, цветущую, модно одетую городскую кокетку. Обветренная кожа огрубела, сложилась морщинами, разгладить которые уже не сможет ни один чудесный крем, а в волосах серебрились седые пряди.
- Ирина… Девочки где? Внученьки мои где? - Марья с ужасом смотрела на невестку.
- Здесь…
Из вагона выглянула проводница:
- Встречают? Гражданочка, забирайте детей, состав отправляется!
Поезд дёрнулся, фыркнул, выпустив пар.
- Скорее, скорее! - торопила проводница.
Василий вскочил на подножку, подхватил легко одетую дрожащую девочку лет семи, стоявшую в тамбуре.
- Она?
- Она! Вторую забирайте! Чемодан не забудьте!
Передав ребёнка Милаше, Василий вернулся — в проходе вагона на чемодане сидела трёхлетняя малышка в лёгком платьице и старой кофте, покрывающей её до пяток.
- Почему она раздета? Где тёплые вещи?
- Нет тёплых вещей. Спасибо скажите, что так довезли, - ответила проводница. - Да скорее же! Поезд отходит!
- Спасибо, родная! - Василий неожиданно обнял её, чмокнул в щеку, подхватил малышку и чемодан, бросился к выходу.
- Люся! Люсенька! - Марья бежала следом за набирающим скорость поездом.
- Держите! - Василий скинул чемодан, спрыгнул следом сам, стараясь не выронить девочку.
- Она же голая совсем! - ужаснулась Миланья. - А у нас морозище давит! Ну-ка, надевай!
Она скинула с себя тулуп, сняла толстую вязаную фуфайку, с головой закутала в неё маленькую Люсю.
- В солому, в солому их! Света, закапывайся хорошо! И Люсеньку мы сейчас укроем, чтобы никакой мороз до неё не добрался!
Милаша ласково ворковала с девочками, энергично закидывая их соломой. Марья металась рядом, причитая:
- Господи, не довезём… Замёрзнут!
- Довезём! - крикнула Миланья. - Василь Прохорыч, гони в деревню!
Она плюхнулась животом на сани, распахнув полы тулупа, укрывая им сверху детей от пронизывающего ветра.
До деревни путь неблизкий, но лошадка бежала быстро, будто сознавая, что от её резвости зависят жизни детей. Чёрный лес возле оврага угрюмо качал ветками им вслед, холодное солнце в туманном морозном облаке равнодушно смотрело на них сверху, скрипел под полозьями снег.
Дома Миланья сунула детей на тёплую печку, отогрела их, накормила, пока наконец не приехали Марья с невесткой.
- Пусть у меня ребятишки переночуют. У тебя, Марья, изба не топлена, поди, - Милаша вытащила из печи горшок с горячей похлёбкой. - За стол садитесь, иззябли ведь.
- И то верно… - Марья устало опустилась на лавку. - Эх, Миланья Антиповна… Ежели бы не ты, замёрзли бы внученьки мои.
- Если бы не я, другие помогли бы, обогрели, - отрезала Милаша. - Расскажи, Ирина, как так вышло, что дети голы и босы остались. Потеряли, что ли, вещи в пути? Или обокрали вас?
- Не было у нас никаких вещей, - тихо сказала Ирина. - Безо всего бежали мы. Немцы Брест захватили 22 июня. Говорят, они ещё задолго до нападения всё о городе знали — фамилии и имена партийных и хозяйственных работников, коммунистов и активистов. Знали кто и где живёт, чем дышит. Уже в полдень 22-го начались аресты. Семьи красных командиров расстреливали сразу.
- Господи, Боже… - в ужасе прошептала Марья. - А вы как же..?
- Видно, хорошо за нас кто-то молился… - взгляд Ирины был страшен, она будто видела что-то, недоступное сидящим рядом с ней людям. - У Якова увольнение было в тот день. Субботу мы провели вместе, а вечером к нам пришел лейтенант Гречкин, вызвал Якова на два слова. Сказал, что видел колонну машин с военными. По документам это была передислоцирующаяся часть красноармейцев, но лейтенант чётко слышал из машины немецкую речь.
- Что же вы… Что же они в набат-то не били? Почему тревогу не поднимали? - вскричала Марья. - Может, и не было бы этого всего?!
- О немцах было доложено куда надо, конечно. Но это уже ничего не решало, до нападения оставались считанные часы. Остановить фашистов уже ничто не могло, - покачала головой Ирина. - Яков мне с девочками велел уходить, даже не дал времени собраться. С собою сумочка с документами, моими украшениями и небольшим количеством денег, вот и всё. Мы успели дойти до деревни, где жили родители Яшиного приятеля, там и укрывались первое время.
- А сам-то он? Яшенька? - обмирая от страха, спросила Марья.
- В ту ночь он отправил нас подальше от города, а сам поехал в часть. Машин ночью не найти, так он на чьём-то велосипеде. В деревне появился на рассвете дня через три. Грязный, обросший, раненный в руку. Сказал, что попытается выйти к своим, а меня с девочками надёжные люди спрячут у лесника на кордоне. Мы тогда ещё не знали, что это всё надолго, надеялись на помощь Москвы, на приход наших частей, которые отгонят врага с территории СССР. Он ушёл, и больше я его не видела.
Старуха сникла, слёзы, копившиеся в её глазах, покатились по морщинистым щекам.
- Ну что ты, Марья! - укоризненно сказала Милаша. - Живой он, живой. Воюет где-то. Погоди, напишет ещё.
- Мы жили у лесника, - продолжала Ирина. - Вдали грохотало, ухало. Временами затихало, и я уже начинала надеяться, что всё закончилось, но бои начинались снова. Это фашисты пытались взять крепость. Потом лесник сказал, что оставаться нам на кордоне нельзя, рано или поздно к нему придут немцы. Какая-то девушка принесла крестьянскую одежду для меня и для детей и отвела нас в свою деревню, а через несколько дней в другую. Так мы и кочевали — от одного чужого дома до другого. Кто-то кормил нас, кто-то давал одежду, позволял помыться. Мои украшения остались там… Одни брали плату, другие нет… Советские деньги никому нужны не были. Благодаря им мы добрались сюда, когда нас перевели через линию фронта. Так страшно, мама… - голос Ирины стал тихим, едва слышным.
- Почему же ты решила, что семьи красных командиров расстреливали? - Милаша никак не могла поверить в чудовищную правду рассказа.
- Я была там, - просто и буднично сказала Ирина.
- Где?!
- Там. Я видела их тела. Я не могла спокойно ждать в деревне… ещё тогда, до лесника. Я оставила детей и пошла в город на рассвете 23 июня. Не дошла, наткнулась на яму, в которую людей скинули. После неё я точно знала, что немцы ни меня, ни детей не пощадят. И потом, когда скиталась с детьми, я слышала рассказы свидетелей их зверств, я видела пленных красноармейцев. Много пленных, но среди них не было ни одного комиссара и ни одного еврея. Их расстреливают первыми.
- Комиссаров понятно. Но почему евреев? - задумчиво сказал Василий.
- Немцы говорят, что вся коммунистическая зараза идёт именно от них.
- То есть, по их мнению, русский народ не сам решает, жить ему при коммунистах или при ком-то ещё, что за него евреи думают? А они рассчитывают заменить евреев и навязать нам свои порядки? Рассчитывают, что русские — это стадо баранов, которому всё равно, за кем идти и чем жить?
- Они говорят, что пришли освободить простой народ от коммунистической чумы.
- И что, легче живётся простому народу без коммунистов?
Ирина вздохнула:
- Не насмехайтесь. Вы ведь сами знаете, каково там.
- Иринушка, а твои-то… - тихо спросила Марья. - Родители-то твои..?
- Они в Смоленске. Смоленск был захвачен в конце июля.
- Ох, Господи… - тяжело вздохнула Милаша.
- Через линию фронта нас перевели в начале ноября. Мне некуда было больше идти, кроме как к вам, мама.
- Ну и правильно! Правильно, что сюда приехала! - Марья оживилась. — Вместе будем. Изболелась душа моя об вас.
- И всё время дети вот так легко одеты? - спросил Василий.
- Да, всё время. Но они были либо в вагоне, либо на вокзале, поэтому не простыли.
- А что у вас в чемодане?
- В чемодане? - голос Ирины вдруг стал жалким, по-детски беспомощным. - Ничего в нём нет. Я подобрала его… после того, как наш поезд разбомбили в первый раз… Очевидно, хозяева чемодана погибли… потому что никто его не искал. В нём лежали книги и какие-то тетради. Нести их было тяжело, поэтому я сложила их на подоконнике на очередном вокзале — вдруг кто-нибудь захочет почитать.
- Зачем же вам пустой чемодан?
- Это так странно, когда у человека нет вещей. Мне хотелось быть как все. И потом, я укладывала на него спать моих девочек, ведь на вокзале на голом полу очень холодно.
- Вот оно что…
- А ничего, Ирина, у меня много отрезков ткани, я пошью девочкам одежду! - как можно веселее сказала Милаша.
Однако шить ей пришлось не только на Марьиных внучек. Через два дня позвонили из райцентра — забирайте, мол, эвакуированных. Управляющий Мокей да несколько стариков на пяти санях поехали за людьми, но пришлось сделать несколько рейсов, чтобы забрать их всех. Уставших, измученных, насторожённых. Они боялись громких звуков, косых взглядов, резких возгласов. Они сжимались и ощетинивались, пытаясь обезопасить себя. Они тоскливо смотрели на дорогу, которая всё дальше уводила их от родного дома в суровые, неприветливые, как им казалось, места.
В конторе, куда привозили беженцев, некуда было яблоку упасть. Сидели на баулах прибывшие, толпились у дверей деревенские, гомонили, обсуждали что-то, тревожно поглядывая друг на друга.
- Бабоньки, тише! - Мокей поднял руку, призывая односельчанок к тишине. - Будем распределять эвакуированных. Сначала с ребятишками. У кого дети, выходи вперёд!
Шагнули к столу несколько женщин.
- Фамилия! - крикнул Мокей. - Секретарь, записывай. Сколько ребят?
- Один.
- А у тебя? — Мокей повернулся к другой прибывшей.
- Двое.
- А вот там много ребятишек — это чьи? - Мокей показал куда-то в угол.
- Ничьи, получается… - робко сказал старичок в явно чужой шапке-ушанке.
- Как это ничьи? Где их мать?
- Сироты они.
- Детский дом, что ли? - не понял Мокей. - Где их сопровождающий?
- Нет сопровождающего. Родителей они потеряли, когда поезд наш разбомбили. Вот и собрали их в одном вагоне. Присматривали женщины за ними, кормили кто чем мог, но старшего над ними нет.
- Вот это номер… - Мокей почесал затылок. - Зачем же их сюда прислали? Их в детский дом определять нужно.
- А ты, Мокей, позвони в райцентр, - вылезла одна из бойких бабёнок. - Пускай забирают.
Мокей снял трубку телефона, покрутил диск.
- Алло! Алло! Захар Петрович? Это из Шумаковки управляющий. Ага, приняли… Да, видели… Да, привезли… Захар Петрович, их в детский дом определять нуж… А я что с ними бу… А мне что де…
С окаменевшим лицом он положил трубку, помолчал. В звенящей тишине слышалось только взволнованное дыхание людей.
- Говорит, не принимают их в детские дома, - наконец сказал Мокей. - В детских домах кормить ребят нечем, болезни свирепствуют. Велел обустраивать их самим. Что делать будем, бабоньки?
Женщины молчали. Прокормить такое количество детей в голодные годы было задачей не из лёгких.
- Может быть, устроим свой детский дом, деревенский?
- Детскому дому нужны нянечки, воспитатели, повар. Столько рабочих рук от совхозных забот оторвать придётся! - сказал кто-то из стариков. - Разбирать ребят надо по одному на дом.
- А что же я, к примеру, с этим дитём делать буду? - всплеснула руками пожилая доярка, с самого раннего утра до позднего вечера пропадавшая на ферме. - У меня свои давно выросли. Мне его даже оставить не с кем будет! За ребятёшками глаз да глаз нужон, а мои глаза на общественных коров целыми днями глядят.
- И мне не с кем! И мне! - послышались голоса.
- Вот что, сирот мы с Миланьей возьмём! - выступил вдруг вперёд Василий. - И присмотрим, и обиходим, и накормим.
- Насчёт «накормим» ты, Василь Прохорыч, погорячился. Прокормить такую ораву тяжело. Так что мы от совхоза иногда вспоможение тебе делать будем. А за присмотр и обиход вам с Миланьей Антиповной низкий поклон.
- Чай, не поп с попадьёй мы, чтобы нам поклоны отбивать, - отрезал Василий. - Ну-ка, посторонитесь, товарищи, мы ребят заберём.
- А возьмите и меня, - робко сказал старичок в ушанке. - Я помогу за ними присматривать. Много места не займу, обещаю. Я где-нибудь в уголочке устроюсь.
- Идём! - махнул ему рукой Василий.
Ребятишек было восемь. Самому маленькому, казалось, от силы года четыре, а самому старшему семь — это он знал точно. Одетые в тряпьё, завшивевшие, голодные.
Сначала Василий с Милашей их стригли, собирая совком разбегающихся насекомых и отправляя в печное огненное жерло, потом купали, и наконец, покормив, уложили их спать на тёплой лежанке.
- Вы вон того мальчонку отдельно кладите! - осторожно сказал старик, указывая на худенького светловолосого малыша, чем-то неуловимо напоминавшего маленького Федюньку.
- А что такое? - удивлённо посмотрела на него Милаша.
- Да вот беда с ним… - замялся старичок. - Под себя он ходит иной раз…
Василий с Миланьей переглянулись.
- Как зовут его?
- Фёдором.
Миланья в изнеможении опустилась прямо на пол.
- Да вы не думайте, он не специально! - заторопился старик. - И не часто. Я, признаться, прикипел к нему душой, пока ехали. Оттого и попросился к вам на постой. На внучка моего… покойного… похож он… Так вот… Я ухаживал за ним в дороге как мог, я готов ухаживать за ним здесь. Только, пожалуйста, не выгоняйте его. Не отдавайте его в детский дом. Он погибнет там.
Старик молитвенно сложил руки.
- Да никто его выгонять не будет! - сказал Василий. - И похоже, что любимчиком Фёдор будет не только у вас!
Он с улыбкой посмотрел на Милашу, вытиравшую набежавшую слезинку.
- Это уж точно! - она посмотрела на светлую головёнку, свесившуюся с лежанки и счастливо засмеялась.
1950 г.
- Доброе утро, Василий Прохорович!
Василий обернулся — у калитки с тетрадкой в руках стояла молодая девушка в красивом светлом платье.
- Доброе утро. Вы к нам? Наверное, из районо по поводу передачи школьного имущества?
- Нет-нет, я корреспондент районной газеты. Мне нужно… - девушка вдруг засмущалась, залепетала неуверенно. - Я бы хотела… взять у вас интервью. Вы позволите?
- Но почему у меня? - удивился Василий. - А-а, я догадываюсь. Вы берёте интервью у ветеранов, которые прошли две войны. Мы с женой читали ваши статьи в газете. Но я ведь только в гражданскую воевал, всю прошедшую я был здесь, в тылу. Да входите же, не стойте за воротами!
- Вовсе нет, Василий Прохорович! Этот цикл статей готовят другие корреспонденты. - засмеялась журналистка и толкнула калитку. - А я именно к вам. Ведь вы полвека отдали школе! Я хотела бы об этом расспросить.
Василий вздохнул:
- Теперь уже всё, ухожу на заслуженный отдых. Уходим с Миланьей Антиповной. Что же, отвечу на ваши вопросы. Садитесь вот здесь, у стола. Вы же писать будете!
Он сел на скамейку, стоявшую под ветками доцветающей уже сирени.
- Как хорошо тут у вас! - девушка потянула носом ароматный воздух и весело плюхнулась в Милашино плетёное кресло по другую сторону стола.
- Так что же вы хотите спросить у меня?
- Всё!
- Эх, милая девушка! - улыбнулся Василий. - Если я начну рассказывать всё про свои семьдесят лет, то вам тетрадочки точно не хватит.
- У нас гости? - из дома выглянула Миланья. - Здравствуйте.
- Это корреспондент из районной газеты, - пояснил Василий. - Интервью у меня брать приехала.
- Чаю хотите? - не дожидаясь ответа, Милаша нырнула в дом.
- Не откажусь! - журналистка посмотрела ей вслед и раскрыла тетрадь. - Вот расскажите, например, как вы с женой своей встретились, ведь вы же, скорее всего, вместе более пятидесяти лет. В каком возрасте раньше женились?
- Вместе мы немало лет, а всё же не полвека. Она моя вторая жена.
- Где же первая? Наверное, в гражданскую погибла?
- Нет, в Великую Отечественную. Её немцы расстреляли.
- Как так? За что?!
- Да кто же теперь скажет, - по лицу Василия пробежала тень. - Может быть, за дело, а может, за слово. Не стерпела душа её бесчинств фашистских, всё же казачка она была. А помогала она партизанам или просто высказала немцам, что в душе было, никто не знает. Она в Усть-Медведицкой… в Серафимовиче, то есть, жила.
- Вот как… Она там, а вы здесь? Вы не были вместе? Разошлись?
- Гражданская развела нас. Она меня белоказакам выдала. Чудом сумел сбежать, иначе расстреляли бы.
- Так она враг?!
- Зачем же… Русский человек, душой болевший за родную землю. Просто по-разному видели мы с нею будущее России.
- А дети у вас были?
- Почему были? Один сын, правда, в гражданскую погиб, а второй жив. Воевал, имеет ордена и медали. Теперь внуков нянчит на пенсии.
- Вы у них в гостях бываете?
- Конечно. И у жены моей Миланьи Антиповны родни на Дону хватает. Позапрошлым летом мы туда ездили. Город посмотрели, как он после войны восстанавливается. С Доном-батюшкой встретились… - глаза Василия затуманились, из груди вырвался вздох.
- Красивый Дон?
- Очень.
Из дома вышла Милаша, в руках поднос с двумя чашками чая и кусочками сладкого пирога на тарелке.
- Угощайтесь! - она поставила поднос на стол, обмахнула клеёнку полотенцем, расставила угощение.
- А ты что же себе чашку не принесла? - удивился Василий.
- Да я что же… - засмущалась Милаша. - Я тут зачем! К тебе люди приехали, а я мешаться только буду…
- Э, нет. Ты как раз самое главное лицо и есть! - возмутился Василий. - Я тебе жизнью своей обязан и в прямом, и в переносном смысле. Неси-ка чашку для себя!
Жена, смущаясь, зашла в дом, а журналистка с интересом посмотрела на мужа.
- Я, видите ли, когда от белых бежал раненный, упал без памяти, - взялся пояснять Василий. - Так бы и замёрз, либо кто из казаков увидал бы меня, прикончил, да Милаша меня нашла. Нашла, спрятала, подлечила, отвезла надёжным людям из учпрофсоюза, а те уже на советскую землю меня переправили. И потом всю оставшуюся жизнь мою рядом была, во всём поддерживала, душу грела. Разве я смог бы столько сделать для ребят, если бы не Миланья Антиповна!
Милаша, раскрасневшаяся, взволнованная, вышла из дома с чашкой в руках, села на табуреточку у стола.
- А как вы стали учителем? - девушка снова схватилась за карандаш.
- Приказ получил от атамана. Я ведь к строевой службе готовился, воином быть собирался, а вместо этого попал на учительские курсы.
- Как вы стали большевиком? Когда вы поняли, что именно этот путь самый правильный?
Василий помолчал, задумчиво глядя вдаль, на зеленеющее за рекой поле озимой пшеницы.
- Да разве так бывает, чтобы взгляды и убеждения человека менялись в один день? - он вздохнул, посмотрел на девушку. - Наверное, с Милашиных дочек всё и началось.
Миланья с изумлением посмотрела на мужа:
- Как это?
- Встретилась ты мне как-то на улице, а они за подол твой держатся, семенят следом за тобой, ножками босыми пылят по дороге, - Василий улыбнулся. - Посмотрел я на них и подумал, что впереди у них только тяжкий труд, как у всех казачек. Семья, муж, дети. Работа в поле и по дому. А ведь они, может быть, талантами одарены к наукам каким-нибудь! Может быть, в них дремлет новый Ломоносов или Пушкин! Да если и нет в них особой одарённости, всё равно жаль их — сколько интересного мимо них пройдёт…
- Это верно… - вздохнула Милаша. - По себе знаю. А ведь супруг мой, царствие ему небесное, хорошим человеком был, добрым. Представьте, каково жилось тем, у кого муж самодур или свёкор со свекровью вздохнуть не дают.
- Советская власть дала свободу женщине! - важно кивнула журналистка, делая в тетради заметки. - А потом?
- Потом? Однажды я оказался рядом с табачной фабрикой. Как раз был конец смены и рабочие выходили из ворот. Измученные табачной пылью, больные, кашляющие ребятишки.
- Ребятишки?! - девушка подняла на Василия глаза.
- Ребятишки. Их тонкие пальчики проворнее набивали папиросы, да и платили им меньше, чем взрослым. Тогда я узнал, как живут дети рабочих. Конечно, некоторые промышленники создавали для своих рабочих хорошие условия — строили дома для них, открывали школы и детские сады. Но таких предпринимателей были единицы. Чаще всего дети бедняков хлебали полной ложкой нужду и лишения. Меня увиденное поразило, мне захотелось это как-то исправить.
- А вы встречаетесь с кем-нибудь из ваших соратников по партии? С теми, с кем вы начинали революционную борьбу?
- Связи с ними были потеряны ещё в гражданскую. Кто-то погиб, кто-то переменил место жительства — поди ищи его по стране! Вот только…
- Что?
- Не так давно попалась мне на глаза заметка в газете… Кажется, в «Правде»… Там рассказывали о партизанском движении на южном Дону. И упомянута была фамилия старого коммуниста, ушедшего во время оккупации в подполье и совершавшего диверсии против фашистов. Большевика того немцы арестовали и расстреляли, а у меня заноза в сердце с тех пор, как заметку прочитал.
- Но почему? Вы узнали в ней кого-то из знакомых вам людей?
- Там были только первая буква имени и фамилия — С.Картунов. Конечно, Картуновых на свете много, мало ли, кто это. Только чудится мне, что это был мой старый товарищ Семён, который и привёл меня когда-то в марксистский кружок.
- А как же узнать теперь, он это или нет? - журналистка положила карандаш, пытливо глядя на Василия. - Может быть, написать письмо в редакцию газеты?
- Да писали мы! - подала голос Милаша. - Только ответа не получили.
- Наверное, писем приходит в редакцию очень много, а на каждое нужно ответить толково, обстоятельно, - грустно сказал Василий. - Вот и не доходит до нас очередь.
- Василий Прохорович! - вдруг сказала Милаша. - А давай махнём туда сами! Вот закончится учебный год, и поедем! А что — знакомые места увидим, и про товарища Картунова узнаем. Может быть, это и правда он был!
Василий улыбнулся, глядя на неё, перевёл взгляд на журналистку:
- Теперь понимаете, почему я говорю, что Миланья Антиповна у нас самое главное лицо? Она ведь понимает, что мне хочется съездить, только боязно доставить близким лишние заботы и хлопоты. А она вот, видите, поддержала меня.
- Да перестань! - засмеялась Милаша. - Мне и самой очень хочется поехать.
- А на кого вы оставите свой дом, хозяйство? - полюбопытствовала гостья.
- Хозяйства у нас не много. В войну держали мы кур и козу, чтобы прокормить эвакуированных ребят, а теперь только кот остался.
- Как раз собиралась я про эвакуированных расспросить. Ведь вы взяли к себе… сколько..? семь? восемь детей?
- Восемь. Трудно было, конечно. Да ведь всем в войну было трудно, - пожал плечами Василий.
- Что для вас оказалось сложнее всего? - журналиста шуршала карандашом по тетрадному листу. - Ведь это чужие друг другу дети, выросшие в разных условиях. Наверное, была необходимость их сдружить, научить их ладить друг с другом?
- Это были дети, выросшие в одной, советской, стране. Они были в равном положении — дети, потерявшие своих родителей, и конфликтов между ними возникало ничуть не больше, чем в обычной семье между родными братьями и сёстрами.
- Самое сложное было накормить их, - вздохнула Милаша. - Дети росли, двигались и всё время хотели есть. А взять-то особо негде было. Каждый лишний кусочек люди старались отдать на фронт. Нам-то что — грибочков собрали, пожарили, вот и поели, а каково солдату на фронте! Да ведь вы и сами всё знаете не хуже нашего, сами всё это пережили!
- Милаша у нас мастерица, - ласково глядя на жену, сказал Василий. - Она из ничего ужин состряпать может.
Милаша снова вздохнула. Разве станешь рассказывать газетчикам, как это «из ничего» давалось! Как приходилось собирать корешки и травки, чтобы немного заглушить урчание детских желудков… Грибы и ягоды заготавливала, сушила их на зиму, а сколько времени те грибы и ягоды есть, если солнце нещадно палит землю начиная с июня? Правда, иногда случались «праздники».
Как вот, например, с совхозным творогом. Молоко на ферме два раза в день пропускали через большой сепаратор, ручку которого бабы крутили по очереди, фляги со сливками опускали в деревянный короб, устроенный над родником, а обезжиренное молоко — обрат — сливали в бочки. Потом работницы зачерпывали обрат вёдрами и поили телят. Ближе к лету молодняк пил молоко неохотно, переходя на взрослые корма и воду, и обрат порой застаивался в бочке. Над ним кружили тучи мух, кислый запах бил в нос издалека, и женщины вздыхали — пропадает добро… Вот только взять его никто не решался — расхищение народного имущества грозило большим сроком. Однажды кто-то из доярок заглянул в бочку и ахнул:
- Бабоньки, да тут творога-то сколь!
Такой продукт телятам не годился, а бочки всё равно нужно было очищать, и женщины, не опасаясь наказания, разобрали творог по домам. Принесли и Милаше, корми, мол, эвакуированных.
А однажды маслозавод не принял сливки, которые каждый день возили из совхоза флягами. Сказали, что не соответствует кислотность, масло шумаковцы должны изготовить сами и сдать его на следующий день. Что же — должны так должны. До утра бабы сбивали масло, однако в награду за бессонную ночь каждая из них унесла корчик жирной ароматной пахты. Милаша трудилась над маслом наравне со всеми, и ей тоже досталось немного.
Правда, у Карпуховых была коза, да на такую ораву всегда мало! Корову брать или ещё коз — так их прокормить надо. А возраст уже не тот, трудно стало успевать и по хозяйству, и в школе, и с детьми.
- Да… - сказала Милаша и снова вздохнула. - Мастерица…
Журналистка дописала строчку, подняла голову:
- А где теперь эти дети?
- У большинства нашлись родственники, забрали их к себе, - сказал Василий, рассеянно хлопая себя по карманам.
- Василий Прохорович давал объявление в газетах о розыске их родных, - пояснила Милаша. - Даже самого маленького, который не помнил своего имени, опознали по родимому пятну.
- Да, объявления… - Василий, будто спохватившись, махнул рукой.
- Вы хотите курить? - засмеялась девушка. - Курите, не стесняйтесь! Но вы сказали «у большинства». А как же те, у которых родственники не нашлись?
- У одного мальчика, у Фёдора, никого не было. Мы хотели, чтобы он остался у нас, - Василий задымил папиросой. - Но нам пришлось отпустить его. За стариком, который жил у нас в эвакуации, помогал нам заботиться о ребятах, приехал из Москвы сын, боевой офицер с орденами и медалями, прошедший всю войну, дослужившийся до генерала. Он захотел усыновить мальчика. Фёдор-то в самом деле сильно на его погибшего ребёнка похож оказался — он показывал нам фотокарточку, которую всегда носит с собой. Мы… мы с Милашей… не стали удерживать Федюньку… всё-таки в Москве ему будет лучше, чем в нашей деревне.
Милаша украдкой вытерла слезу.
- А сам-то он чего хотел больше — остаться с вами или уехать?
- Ах, что может хотеть ребёнок! Он и к нам привык, прикипел, и Москва ему интересна. Но мы уже старые, мы не сможем, не успеем его вывести в люди.
- Он вам пишет? - тихо спросила журналистка.
- Пишет. И мы прошлым летом у них в гостях были, - Милаша подавила в себе рыдание. - Федюнька так радовался нам! Ничего, главное, чтобы ему было хорошо.
- Может быть, вам лучше переехать в столицу?
Милаша улыбнулась, покачала головой:
- Нет, мы здесь останемся. Правда, Вася? Это наша земля, наши люди, с которыми мы срослись, с ними мы и останемся до конца.
- Правда! - Василий затушил окурок. - Видите, по улице женщина идёт? Это наша Марья. Великой души человек. Сын её Яков красный командир, на границе служил, когда война началась. Был ранен, с боями прорывался к своим, попал в плен, бежал, оказался у партизан. Потом, когда наши освободили Белоруссию, вернулся в строй. Жена его Ирина с двумя дочками сумела вырваться из оккупации, привезла девочек Марье, сама в Оренбурге пошла на завод работать. От станка не отходила, несколько норм за смену выполняла. А внучек Марья растила. Да вон младшая, Люся, за нею скачет. Славная девочка, смышлёная. Учителем хочет стать, когда вырастет. Хорошая будет учительница.
- Да разве только Марья? - Милаша задумчиво теребила краешек цветастой клеёнчатой скатерти. - Сколько здесь людей хороших, славных. Возьми управляющего нашего, Мокея. Старик ведь, а не побоялся, взвалил на себя деревню, когда мужики на фронт ушли. У нас в совхозе пять деревень, главная — база — в пятнадцати километрах от Шумаковки, там и контора, там и сельсовет. Директором в сорок первом женщину назначили, она агрономом до войны работала. Какая бы образованная ни была, а всё-таки женщина. Тяжело ей пришлось, ой тяжело. Трактора на нужды оборонных заводов забрали, паши и сей на лошадях. План по хлебосдаче подняли, по мясозаготовкам… Эх, да что говорить! Вот Мокей старался как мог, чтобы и её не подвести, и своих людей беречь.
- Береги не береги, а война по всем людям катком прошла, - Василий махнул рукой. - Но я восхищаюсь нашими женщинами, их силе духа и благородству. После войны стали появляться у нас пленные немцы. Бродили по деревням в поисках еды. Одни предлагали обменять на хлеб или картошку какие-нибудь безделушки, вырезанные из дерева, другие просто попрошайничали. И вы знаете, наши женщины делились с ними последним. Отрывали от себя кусок, чтобы накормить немца. Женщины, у которых, может быть, этот самый немец убивал мужей и сыновей!
- Значит, они простили фашистов? - тихо спросила журналистка.
- Нет, не простили. Когда один пленный забрался в погреб к Поле Касаткиной, бабы его едва на вилы не подняли. Избили крепко, связали и сдали в милицию. Не простили. Но представьте всю высоту их великодушия — протянуть свой хлеб поверженному врагу.
Он подумал о том, что в сердцах этих женщин воистину христианское смирение и милосердие. Они не ходят в церковь, не стоят на молитвах, не осеняют себя крестным знамением, но Бог всё равно жив в их душах. И пока это так, Он не оставит Россию Своей милостью и защитой.
Журналистка, исписав тетрадку, ушла, а Василий ещё долго сидел на скамейке, глядя на зелёное поле за рекой. Семьдесят с хвостиком лет прожил он на свете, полвека из них отдал школе. Уместить их в одну тетрадку? Даже смешно подумать… А если бы она попросила его поставить оценку этим годам? Всего ли он в жизни добился? Всё ли сложилось так, как надо? Всё ли получилось? Василий нахмурился — были, были в душе занозы, было то, чего он сделать не смог. Да полно, Василий Прохорович! Все ли в жизни исполняют хотя бы половину своих задумок? Но Вы-то сделали очень много. Вы были одним из тех, кто шёл впереди, создавая на пустом месте советскую школу. Вы пробивали дорогу в нехоженых дебрях, из простых крестьянских ребятишек воспитывая пламенных пионеров и комсомольцев, тех самых, которые грудью закрыли страну в Великую Отечественную, которые подняли её из руин и запустили в космос человека.
Вы — идущие впереди…
---------------------------------------
Конечно, всё было совсем не так! Простите меня, Василий Прохорович, за мои домыслы!
Но как всё было на самом деле? Теперь уже никто не расскажет. Нет уже на свете тех, кто учился у Вас, покинули этот мир те, кто знал Вас лично, уходят даже те, кто помнит, что именно Вы создали их школу. Лет десять назад ещё можно было найти Вашу фамилию на сайте школы, которую Вы открыли на станции К., но теперь того ресурса нет, есть новомодный, с Госуслугами, в котором места для истории школы не нашлось. Увы…
Простите меня и вы, дорогие мои читатели! Информации о Василии Прохоровиче осталось очень мало, и я позволила себе представить, как всё могло происходить. Немного изменила фамилию героя, названия населённых пунктов. Настоящие называть не буду, ведь мой роман — всего лишь вымысел, опирающийся на несколько строчек, оставшихся от реального человека. Вот краткая биография Василия Прохоровича, дошедшая до нас:
«Карпухин Василий Прохорович.
Родился в станице Усть-Медведицкая (ныне г. Серафимович Волгоградской области) 4 февраля 1879 года. В 1900-1901 году прошёл одногодичные учительские курсы в Ростове. В 1907-1908 годах работал учителем в Ф. С 1912 года принимал активное участие в революционных действиях, состоял в подпольной группе. В годы гражданской войны боролся за установление на Дону советской власти. Получил много ранений, лежал в госпиталях. Был выдан женой белоказакам. Приговорённый к расстрелу, Василий Прохорович сумел бежать. Уходил от преследования босиком по снегу. Однако был схвачен и вновь приговорён к смерти. Сумел снова бежать. Спасли Василия Прохоровича учителя Учпрофсоюза, поместили в больницу. После выздоровления в 1922 году был направлен в ст. К. учителем. Первую начальную школу Василий Прохорович организовал в здании железнодорожного вокзала, в помещении буфета. Через три года добился перевода школы в здание подсобного помещения для машинистов, где была всего одна комната. Постепенно делал пристройки, увеличивая количество классов. Организовал первую в К. пионерскую организацию. Василий Федорович был учителем, пионервожатым. Вёл хоровой и драматический кружки. Помогала ему вторая жена - вела труды, учила девочек рукоделию, принимала участие в работе кружков.
Проработал Василий Прохорович в К. до 1934 года. В 1934 году был направлен в село Ш.
В 1936 году едва не погиб от рук бандитов.
В 1950 году Василий Прохорович ушел на заслуженный отдых, но до конца своих дней оставался Учителем, Коммунистом, Человеком»
P.S. А Люся на самом деле стала хорошим учителем!
P.P.S. Многие описанные в романе ситуации взяты из реальной жизни.
КОНЕЦ.
Дорогие друзья! Вот и новая повесть подоспела. Период не самый любимый для меня, но это наша история. А история складывается из событий, дел и судеб человеческих. Этих людей давно уже нет на земле, но именно их поколения прокладывали нам дорогу, создавали крепкий фундамент для современной России. Они шли впереди нас.Повесть посвящается Василию Прохоровичу Карпухину.
Произведение взято и скопировано на канале "Чаинки" платформы Дзен.
Напоминаем Вам,что большие литературные произведения мы публикуем в рубрике "Вечерние чтения".
Для того , чтобы зайти в эту рубрику нужно зайти в Темы и с правой стороны найти хештэк #вечерниечтения
Эта рубрика выходит каждый день в 18.30
Большая просьба написать отзыв об этой серии романов.
А также пишите в комментариях какой тематики произведения Вы бы ,ещё,хотели почитать .