Истории Ирины Ас

7 июн

Мачеха-25...

Тоню задержали возле завода. Дали ей доработать смену, а потом подошли к женщине. Незаметно, с двух сторон приблизились два человека в штатском, и вполне себе вежливо попросили пройти с ними. Усаживаясь в чёрный воронок, за решетку окна, Тоня сразу всё поняла.
Недооценила она Ивана Ивановича из Ключевки, ох, недооценила! Не приняла всерьёз слова напуганного Фёдора.
Мачеха-25... - 988592245967
«Фёдя — человек простой, мог что-то не так понять», — решила тогда Антонина. Да и не хотелось ей заморачиваться над тем, что казалось смешным. Ну, какая она пособница фашистов? Неужели кто-то всерьёз может так подумать? Она же вся на виду, как на ладони.

Оказалось, кто-то может так подумать. И уехала Антонина в черном воронке. Уехала сразу после смены.
Уставшая, с гудевшими ногами женщина оказалась в камере. В темной сырой камере с каменными стенами и деревянной скамьёй. Захлопнулась за Тоней тяжелая дверь с закрытым окошком, и оказалась она один на один с темнотой. В самом углу под потолком горела маленькая лампочка, но горела это было сильно сказано. Мерцала тускло-тускло, так, что Тоня едва различила деревянную скамью, привинченную к стене.
В маленькой камере было очень холодно. Этот холод проникал внутрь, перехватывая дыхание, сжимая ледяным ободом сердце, предчувствующее беду.

Только попав в камеру и осознав серьезность своего положения, Тоня поняла, что она даже не удивлена. Вся ее жизнь — сплошная череда неурядиц и несчастий. Тоню родили, чтобы она стала помощницей в старости. Её никогда особо не любили, а подруг и друзей у девочки не было по причине отца кулака. С самого детства Тоня усвоила, что она несчастливая. Счастье — это не про неё! Привлекательной внешностью её Бог обделил. Нос картошкой, губы тонкие. Парни на Тоню не засматривались и когда Иван, очень неожиданно, позвал замуж, девушка воспрянула. Думала — вот оно счастье, не все еще потеряно! И неважно ей в тот момент было, что Иван ее не любит. Чувствовала это, понимала, но думала, что своей любовью растопит сердце мужа.
Жила им, дышала им, а Ваня так и не полюбил. Принимал, не более того. Тоне и этого было достаточно. Она холила, лелеяла свое маленькое счастье, вила, как гнездышко.

Проклятая война все разрушила! Можно было затаиться, дождаться мужа, но вдруг оказалось, что нелюбимая падчерица стала родной. Оказалось, что Тоня не готова отдать ее на растерзание фашисту, что жить потом с этим не сможет. И вновь несчастье, вновь борьба. Холод леса, голод, замученная и казненная Матрена, за упокой которой Тоня всегда молилась. Потом болото, когда она простилась с жизнью. Странно, но было вообще не страшно за себя. Тоня всё понимала, что вот-вот конец, но боялась только за детей. За обоих детей одинаково! За своих родных Лизу и Стёпку.
Работу на заводе нельзя воспринимать, как невзгоду. Было тяжело физически, но Тоня работала в колхозе, её трудом не испугать.
Победа была счастьем, но неполным. Оставалось дождаться Ивана. И вот он вернулся. Холодный, отстранённый, но ведь свой, родной муж! Они даже переночевать вместе не успели, а Тоне так хотелось прижаться к родному телу, согреться его теплом. Верила она, что Ваня оттает, ведь, главное — они теперь все вместе!
Но, видимо, счастье — это не про Антонину...

Чувствую, как леденеет внутри, женщина медленно дошла до деревянной скамьи. Обречённо опустилась на неё, зажала голову в ладонях. Подумала вдруг — «хорошо, что сейчас, а не раньше. Лиза со Стёпкой больше не одни, к ним вернулся родной батя, он о них позаботится. Может, есть ещё шанс выйти отсюда? Советская власть должна разобраться, должна восстановить правоту! Кроме того, что отец подался в полиции, мне нечего предъявить. А как же — дети за родителей не отвечают?!!»

Тоня сидела в одном положении, чувствуя, как ее бьет крупная дрожь, очень долго. Наверное, несколько часов сидела не шелохнувшись, только тряслась от холода. Потом поняла, что засыпает. Поняла, когда покачнулась и чуть не свалилась со скамьи. Как бы сложно не было морально, организм требовал отдыха, требовал сна, после двенадцатичасовой рабочей смены.
Скамья была короткой, лежа на ней не уместиться. Женщине пришлось скрючиться в позе эмбриона, подогнуть ноги на холодном дереве. Она не заметила, как провалилась в тяжелый сон, в котором вновь тонула в болоте. Болото было из человеческих рук. Руки хватали ее, тянули, засасывали на дно, а сверху смотрели несколько пар родных глаз. Смотрели с сочувствием, хотели помочь, но Тоня знала, что они ничего не смогут сделать. Эти родные люди — Стёпка, Лиза и Иван. Лицо Ивана всё время расплывалось и время от времени превращалось в лицо Андрея. А Тоня погружалась все глубже и глубже...

Утром Антонина дернулась, когда со скрипом открылась тяжелая дверь. Официальный, жесткий голос произнес:

— Свиридова, на выход!

С виду обычный солдат, молодой, с оружием, повел Антонину по коридорам. Узкие, длинные коридоры, освещенные желтым светом неярких лампочек не имели окон. Тут только двери. Много дверей, тяжелых, с окошками. Точно таких же, из-за которой только что вышла Антонина. Она поняла, что это подвал, когда ее подвели к лестнице.
Тоню завели в кабинет и первым делом она посмотрела на окно. Удивилась, как на улице светло и только потом перевела взгляд на сидевшего за столом мужчину. Красивый, очень красивый мужчина с пронзительным взглядом сидел за столом. Прямой нос, волевой подбородок. Стального цвета глаза смотрели строго, будто пронизывали насквозь, но голос мужчины звучал не враждебно.

— Майор госбезопасности Чеботарёв, — представился он. — Присаживайтесь, гражданка Свиридова.

«Почему гражданка, а не товарищ?» — подумала Тоня. — «Господи, да какая разница, что за глупые мысли лезут в голову».

Антонина приготовилась говорить о своём отце, рассказать, что не виделась с ним с сорок второго года. Но почему-то майор Чеботарев спросил совсем не о Матвее Григорьевиче.

— Расскажите мне, гражданка Свиридова, как часто вы посещали городской рынок?

Тоня растерялась от вопроса. Городской рынок? Да что ей там делать? Там же одно жулье! Женщина сразу вспомнила хлеб с опилками.

— Не ходила я на рынок, — выпалила Тоня и поняла, что совершила ошибку.
Майор будто обрадовался, поймав ее на вранье.

— А у меня есть показания, что вы бывали на рынке. Более того, встречались там с подозрительным мужчиной, уединялись с ним за ларьком.

— А этот... да, это же я хлеб покупала. Обманул меня тот мужик, а я ведь ему всю зарплату месячную...

— А почему советская женщина ходит за хлебом к спекулянтам? Почему вы не отоваривали карточки, полученные вами на заводе?

— Так украли ж карточки. У дочери моей украли и ножиком её пырнули.

Тоня начала рассказывать сумбурно, бессвязно. И чувствовала, что майор ей не верит. Не надо было начинать с вранья! Растерялась просто, ляпнула, не подумав.

Майор Чеботарев внимательно смотрел на женщину, сидевшую перед ним. Она сильно нервничала, покраснела, когда попалась на обмане. Ее крупные, почти мужские, рабочие руки теребили край серой блузы, приспущенной над юбкой. Обыкновенная русская баба, ничего интересного. Выглядит бесхитростно, но сколько таких бесхитростно выглядевших врагов повидал майор Чеботарев! Полицаи и старосты всех мастей, люди, помогавшие немецкой власти после победы расползлись по просторам Родины. Прикидываются добропорядочными советскими гражданами. Их сотни, тысячи! Всех надо поймать, «вывести на чистую воду» и добиться, чтобы понесли заслуженное наказание. Сидят они потом, моргают глазками, как эта баба, и все, почти все, выглядят невинными. Считанные единицы не скрывают свое сути, брызжут ядом в адрес советской власти. Остальные умело накидывают на себя овечью шкуру, как эта баба — Антонина Свиридова, советская колхозница, во время войны трудившаяся на заводе «Красный Октябрь». Если верить докладной, что поступила из Ключевки, эта женщина — тщательно замаскированный пособник, если не сказать диверсант! Фашисты заморочились, создав ей легенду, сделав вид, что ищут ее. И ведь работать она пошла не куда-то, а на оборонный завод! Директор завода ничего плохого в Свиридовой не заметил, написал ей отличную характеристику. Но были и другие люди. Например, соседка по общежитию, видевшая, как Свиридова встречалась с подозрительными мужиками. Даже муж Свиридовой, вернувшийся с войны, был в ней не уверен. Это говорило о многом. Фронтовик сомневался в жене, считал ее неблагонадежной.
Очевидно, Свиридова собирала на заводе сведения, нужные фашистам и передавала их связным, на рынке. А сейчас сидит, блеет что-то про продуктовые карточки, про хлеб с опилками.

Майор Чеботарёв и не таких раскалывал! Решив, что хватит играть с врагом в кошки-мышки, мужчина что есть силы долбанул кулаком по столу. Заорал, выпучив глаза и сразу потеряв свою привлекательность:

— Хватит врать, Свиридова. Рассказывай, какие сведения ты передавала немцам через связного! Рассказывай, как, добившись хорошего расположения директора завода, проникала к нему в кабинет и воровала документы. Или ты их переписывала?

Тоня захлебнулась последними своими словами, дёрнулась, как от удара, прижалась к спинке стола, настолько неожиданным был для неё крик и моментально изменившееся лицо майора. Его стального цвета глаза ещё минуту назад казавшиеся Тони проницательными стали жестоки, очень жестоки. Майор за долю секунды обогнул стол, оказался возле женщины и схватил её за волосы под платком.


О том, что Антонина не вернулась домой ночевать, Андрей узнал только утром, вернувшись со смены. Возле двери комнаты общежития его ждала заплаканная Лиза.

— Мамы нет, она вчера не вернулась с завода. Я бегала туда. На проходной сказали, что она вышла вовремя.

— Как, нет? — растерялся Андрей. — Антонина не могла не вернуться. Надо же, наверное, в милицию идти.

— Папка не разрешает.

Лизе было тяжело выговорить слово «папка». Отвыкла она от него за годы войны, да и слишком отстраненным казался родной отец. Пока мачеха была на заводе, он выпытывал у Лизы, что произошло в Ключевке. Со всеми подробностями велел рассказывать, как бежали они по лесам. И хмурился все время. Казалось, не нравилось отцу то, что Лиза говорит. Он часто переспрашивал:

— А ты не можешь ошибаться? Может быть, тебе показалось? Живой, наверное, фашист-то был.

Отцу не нравились Лизины ответы, а Лизе не нравились его вопросы. А уж когда мама не вернулась домой после смены, отец повел себя более чем странно. Запретил Лизе бегать и искать, и на завод не отпускал. Лиза без спросу сбежала. В милицию мужчина тоже не пошел. Сказал, что нужно ждать.
Чего ждать, Лиза не понимала. Она ждала одного — возвращения дяди Андрея с завода. Знала, что он не будет так спокоен, узнав, что мама пропала.

Андрей и правда разволновался.

— Как же так? Я не понимаю, куда Тоня могла пойти, и почему твой отец...

Андрей вдруг запнулся на полуслове, его лицо вытянулось.

— Лиза, а ты можешь вывести Степку в коридор? Мне с твоим батей поговорить надо.

Лиза согласно кивнула. Заглянула в дверь комнаты, позвала брата. А дядя Андрей вошёл и плотно прикрыл за собой дверь. И всё равно Лиза слышала громкие голоса, мужчины ругались. Потом глухой удар, и дядька Андрей выскочил из комнаты, как ошпаренный, сжимая в кулак свою единственную ладонь.
В комнате остался отец, прикрывая ладонью глаз.

— Дядька Андрей папку ударил? — заморгал Степа. — За что?

Лизе тоже очень хотелось знать, за что! Как-то неприятен был ей в этот момент родной отец. Чувствовала она, что знает он, где мама.

Андрей зашел в свою комнату, разжал кулак. Пальцы тряслись от напряжения. Из ящика стола, за которым Гриша делал уроки, Андрей достал железную шкатулку. Раньше, когда эту шкатулку открывали, раздавалась приятная мелодия. Шкатулку подарила Грише директор детского дома. Сейчас механизм сломался, а в шкатулке Андрей хранил свой орден и медали. Он не любил ими хвастаться, выпячивать, но сейчас они нужны. Андрей наденет их все, когда пойдет искать Антонину. Те люди должны видеть, кто перед ними. Советский солдат, честно прошедший почти всю войну!
👇
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...

НАЧАЛО ТУТ...
•

Комментарии