С тех пор, как я только стал задумываться о том, чтобы стать священником, я понимал, что возврата к мирянину, к светскому уже никогда не будет.

Ты перешел рубеж, грань, отделяющую тебя от, если можно так сказать, простого смертного. Я мысли не мог допустить о том, что кто-то может с меня снять сан. Если ты становишься священником, то это навечно, навсегда, и не мучения, ничто и никто не должны тебя устрашить на этом пути. Такое отношение к священству было и у моей мамы.
Я даже думаю, что если священник отрекся от Бога (в шестидесятые годы такие случаи были: Осипов, Дарманский, Чертков), то на том свете, представ пред Богом, он все равно будет давать ответ как священник. По рукоположению новому иерею вручается дискос с частицей Святого Агнца со словами: “Приими залог сей, о нем же истязан имаши быти в день Страшного Пришествия Господа нашего Иисуса Христа”. Как же он, отрекшийся от Бога, будет истязан, если своим отречением лишил себя сана?
Священство неизгладимо… с таким чувством человек его принимает и с таким чувством уходит из этого мира. Я никогда не могу понять, как же могут с кого-то за что-то снять сан или как сам священник может написать прошение о снятии сана. Я молюсь за этих людей, как за священников, особенно за тех, кого я хорошо знаю. Передо мной книга Архимандрита Киприана Керна “Православное пастырское служение” (Париж, 1957 г.), в которой я читаю: “Выбран ли священник или назначен единоличной властью своего Архиерея, но он в известный момент своей жизни становится перед таинственным и страшным часом посвящения. Если говорить о символике, то можно провести такие параллели: выбор паствы есть некое сватовство, а хиротония - венчание иерея с паствой. Эта символика подкрепляется чинопоследованиями, общими в таинствах венчания и рукоположения: обхождения вокруг аналоя или престола, пение тех же песнопений (но в обратном порядке) - “Исаия ликуй”, “Святие мученицы”. Отсюда можно сделать следующий вывод: брак священника с его паствой есть нерасторжимый союз, как нерасторжим в принципе и сам брак. Посему перемещения священника с одного места на другое в принципе быть не должно, равно как не должно быть и передвижений архиереев с кафедры на кафедру. В принципе священник несменяем.
Есть и другая, более существенная черта в таинстве рукоположения: священство - неизгладимо, учат римо-католики. Того же мнения придерживаются и греческие богословы. По существу говоря, благодать, низведенная архиереем в таинственном священнодействии во время литургии, не может быть снята никакой властью на земле. Считать, что консисториальный акт может лишить человека благодати Святаго Духа, является богословской непоследовательностью. Ни крещение, ни священство неотъемлемы и неизгладимы. Даже грех отступничества не смывает благодати крещения, поэтому возвращающегося из апостазии не перекрещивают. Точно также и самый страшный грех, совершенный священником и доведший его до осуждения на “лишение сана” не может сам по себе (как не может и консисториальный акт) лишить священника благодати. В случае какой-либо судебной ошибки такого расстриженного священника (который бы оказался невиновным) пришлось бы снова перерукополагать? Такого, конечно, не дерзнет сказать и самый строгий ригорист.
Греки знают лишь пожизненное запрещение священнослужения, но никак не “лишение сана”. Католики развили, как известно, целое учение о так называемом характере таинства, которое говорит о неизгладимой печати двух таинств - крещения и священства.
В своей будущей деятельности кандидат священства никогда не должен забывать об этой неизгладимости дара священнического служения. Хиротония есть тот таинственный акт, который отделяет простого мирянина от благодатного предстоятеля алтаря. От тайносовершителя, от теурга, посредствующего между Богом и миром и ведущего по благодати Святаго Духа свою паству к духовному совершенствованию, к обожению. После хиротонии он уже больше не просто человек, но священнослужитель. Он не только избранник своей паствы, если таковое избрание имело место, а носитель благодати. Теперь это уже не простой мирянин, а теург и тайносовершитель. Это уже не некто с именем-отчеством, а отец такой-то.С этого момента начинается не жизнь, а житие, не деятельность, а служение, не разговоры, а проповедь, не немощь долголетнего расслабленного, а дерзание друга Христова, и “забвение задняго и простирание вперед” (Филипп, III, 13), царство благодати, вечности и распятий Христу”.Для меня очень важны эти мысли Архимандрита Киприана о неизгладимости священства. В самом желании принять священство, заложена истина о его неизгладимости, о том, что священство дается навечно, навсегда, до Страшного Суда и после него, и здесь, и там, в вечной жизни оно вечно. Разве ты волен это решать: Господь дал, и кроме Него никто отнять не может. Богом дано, а не человеком. Разве так можно говорить: я тебя раскрещу, я тебя рассвященствую за то-то и за то-то… С такими вещами, как сан не играют. А то ведь что может получиться: кто-нибудь из нас возьмет и скажет, что он теперь не священник, а какой-нибудь Василий Иванович, и отвечать перед Богом будет только за самого себя. Э, нет, мы священники будем давать ответ по всей строгости перед Богом, не только за себя, но и за тех, кого нам Господь вручил, за наших пасомых.
ЛИТУРГИЯ
Литургия - центр всего, без нее жить нельзя, здесь всё - и небо и земля, и живое и мертвое, весь мир, вся вселенная, - все сосредоточено на Святом Престоле, в Святом Алтаре. Здесь “Твоя от Твоих Тебе приносяща за всех и за вся”. А ты стоишь перед Престолом и всё это совершаешь. Я служу много лет и не могу даже представить себе жизнь без служб, при одной мысли об этом становится страшно. Иногда думаешь о болезнях, немощи, да и о приближающейся старости, из-за которых можешь остаться дома, не пойти на службу… Как будто очень просто, но что за этим стоит, “остался дома”… значит, что ты теперь больше не служишь, даже помыслить об этом страшно… Бежишь, летишь, ползешь, карабкаешься… потому что в храме тебя ждет литургия… Это похоже на влюбленность, когда ты влюблен и тебя ждет любимая, все препятствия сметешь, а к ней доберешься… И здесь тоже “любимая”, любимая тобой литургия, без которой не можешь жить, дышать, и ходить по белу свету не можешь, она твоя возлюбленная служба… Ни с чем не сравнить тишину алтаря, раннюю, предрассветную… и ты в этой алтарной тишине, возлагаешь на себя священные одежды: подризник, епитрахиль, пояс, поручи, фелонь и направляешься к жертвеннику, где тебя ждут чаша, потир, просфоры, копие… целуешь их, произносишь священнейшие слова и вспоминаешь рождение Спасителя, Его Крестную Смерть… Поминаешь живших и ушедших: Господи, помяни, не остави их Своей милостью.. У кого есть на земле ещё такая “должность”, такая Господня “работа”? - только у батюшки. Весь мир перед тобой на этом святом жертвеннике, на святом дискосе, и ты, недостойный, перед Господом, за этот мир молишься…. Только имей “дух сокрушен”, это будет твоя “жертва Богу”. И ложатся частички из святых просфор на тарелочку-дискос… и вот их уже целая гора.
Хорошо утром в храме, всех Господь здесь покрывает Своей любовию, и батюшку, и живых, и усопших… загляните хоть на минуточку… и частичку этой любви захватите с собой на работу, в свои семьи, своим детишкам… Любы < любовь > Бога и Отца будет со всеми вами.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ МОСКОВСКОГО СВЯЩЕННИКА. 70-е годы.
Служил я тогда в Измайлове, а жил - на другом конце Москвы, в Чертанове. А мама жила на улице Ефремова, между станциями метро “Фрунзенская” и “Парк Культуры”. В ту субботу я ночевал у мамы, ранняя воскресная служба начиналась в 7 утра, в алтаре нужно было быть не позднее 6.30, иначе ничего не успеешь сделать и службу задержишь, что непозволительно. Вставал в половине пятого, если не раньше, шел по Комсомольскому проспекту в сторону метро “Парк Культуры”. Если в это время встречалась машина, просил подвезти. Один раз ехал даже на огромном Камазе, сидел на сиденье, как на троне. Все это стоило тогда от 3 р.50 коп. до 5 рублей, как договоришься. Если удавалось подъехать на машине, то на службу приезжал к шести часам, а то и раньше. Рад бывал так, будто мне Нобелевскую премию присудили, уж очень хотелось службу вести не спеша, а если машины не было, тогда по-спринтерски добегал до метро и, как только открывали двери - бегом вниз по эскалатору, а там внизу должен успеть на поезд, если не будешь бежать, то он уйдет, и ты потеряешь целые 10 минут, которые утром так дороги. Шлепнешься, бывало, на сиденье и не веришь - неужели успел? Едешь до Курской, стоишь у дверей наготове, чуть приоткрылись - ты пулей вверх по лестнице, по переходу, чтобы и на Измайловской линии успеть в только что подошедший поезд.
Успел, слава Богу… Сердце готово выпрыгнуть, то ли от радости, то ли от такого бега… Едешь… Вот и Измайлово… Поезд из тоннеля выскочил на улицу - справа лес, слева дома… Опять у двери первый - на старте и - бегом, сейчас должен подойти автобус, не успеешь - придется бежать, высунув язык, довольно большие четыре остановки. Этот отрезок часто бежим вдвоем с о. Петром, дьяконом, ноздря в ноздрю. А если едем на автобусе, то от остановки надо бежать между домами. Врываешься в храм - и наверх, по лестнице-"трапу" на колокольню, где батюшки переодевались. Простите, даже в туалет нельзя заскочить - потеряешь драгоценные минуты…. Подрясник, ряса, крест - и в алтарь вбегаешь… Возглас на "часы": “Благословен Бог наш…” Да, “благословен”, вот поэтому и бежал, спешил, несся как угорелый, чтобы произнести эти чудесные слова…. А затем литургия, там уж “благословенно” Его Царство. Как же можно было не спешить, когда перед тобой Царство Божие, которое в то же время “внутри тебя”? Это “сказка” Божия на все времена и для всех народов, без которой никто из нас жить не может…
Ранняя литургия была моей любовью: в 8 часов утра идет молитва, помин о здравии и за упокой, предстояние перед Богом, перед Его Святым Престолом, полный храм народа, много причастников, молебен с водосвятием и заказные акафисты, пять-шесть и больше. В общей сложности два акафиста прочитаешь целиком, из каждого следующего читаешь хотя бы по два кондака и по два икоса, а потом бежишь крестить… Крестильня полна народа. Она небольшая, очень низкая, воздуху мало, свечи гаснут… Летом крестишь в одном подряснике. Подрясники, мокрые от пота, меняешь - уборщица сушит их на могильных оградках: мокрый вешает, сухой надеваешь на себя - и за дело. Одна группа, вторая, третья, каждая человек по десять-тринадцать, и взрослых, и детей. Потом воцерковляешь, маленьких таскаешь на руках, мальчиков - в алтарь, девочек - к Царским вратам… Под собой ног не чуешь, в глазах темно, нет ни чая горячего, ни завтрака, ни обеда: еды не полагается - таково произволение настоятеля. А если и принесешь что с собой, термос и бутерброд, то нет ни минуты, чтобы это съесть. Один раз настоятель меня за едой застал: “Нечего здесь чаи распивать, работать надо”. Вот так-то…. Закончишь крестины, идешь отпевать или венчать, а время бежит….
Потом еду домой передохнуть. Прибегаю - быстро съедаю тарелку супа, котлеты, залпом выпиваю компот и - на диван…. Лежу и на часы смотрю, секунды отсчитываю, как на старте - сейчас выстрелит стартовый пистолет - и опять стремительный бег… Полежал минут пять, больше нельзя - опоздаешь. В 5 часов вечера начинается заказная заупокойная служба, идет она час, на ней даже поется “Великое славословие”… А в 6 часов - вечерня, в конце - акафист Божией Матери “Иерусалимская” с водосвятием, и опять бег в обратную сторону - в Чертаново. На следующий день утром надо рано вставать и опять служить Литургию, - и так всю неделю. И ничего, и мои домашние такую службу выдерживали, выдерживал и я - был моложе и посильнее…
Конечно, такой ритм служения труден и для священника, и для окружающих его людей. Недавно мне рассказали о молодом человеке, который хотел поговорить со священником, а у того не было времени для разговора. И тогда этот молодой человек… подался к мусульманам, пошел в мечеть, где мулла его очень хорошо принял и поговорил с ним, обласкал, после чего он принял мусульманство и стал молиться Аллаху… Господь-то у всех один и, думаю, Он его не оставит за его искренность и веру. А священником, у которого не было времени на разговоры с молодым человеком, вполне мог быть я - спортсмен-спринтер, марафонец. В такой спешке я служил полтора года, будни мало чем отличались от воскресных дней: одни требы на дому - причащения и соборования - поглощали уйму времени, не до разговоров было с прихожанами, жаждущими совета пастыря.
Помолитесь о нас, “бегунах”, не ропщите и не бегите сразу в мечеть или синагогу. Господь дал нам православную веру, и за неё надо крепко держаться. А мне завтра утром опять вставать и бежать, не так быстро, как в молодости, но бежать всё равно надо - утром рано, как на Пасху, Царство Божие открывается для тех, кто рано встает и сломя голову бежит - пока врата не закрылись, надо в них проскочить, может, Господь и не выгонит, окажет Свою милость просто за один этот бег, а за какие ещё заслуги? Бежать, бежать и бежать, сломя голову, к Богу - вот наш девиз…
НАВЕЧЕРИЕ БОГОЯВЛЕНИЯ. 1998 год.
Я раньше очень любил ранние службы и с большим удовольствием их служил, а теперь полюбил поздние, так как много приходит детей, поют красиво и больше торжественности. Собор Архангела Гавриила располагает к торжественной службе: много прислуживающих, много глаз к тебе обращено, люди ждут службы, слова, молитвы. Для меня главное в службе - это проскомидия, евхаристический канон и помин. Упадешь на колени и шепчешь: помилуй, Господи, Тамару, маму, Глеба, игуменью Анну, послушницу Ирину, Лидию, Ираиду, Машеньку, Лену, Михаила, Наташу, Екатерину, Наташу, иерея Андрея, младенца Ванечку, Вадима, Валю.... Поднимешься с колен, и как будто ты такую работу сделал, важней которой нет на земле. А хор поёт “Тебе поем...” и “Молимтися Боже наш...”, на Престоле Сам Господь Своим Телом и Кровью и ты, простершийся пред Ним, и Божью Матерь здесь вспоминаешь: ”Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней...”
Как хорошо, что мы все собраны здесь вместе и слово, которым хочешь зажечь людей , и причащение детей. С какой открытостью они подходят причащаться, и как много их стало в храме... А после службы молебен и молитва перед Божьей Матерью, окропишь всех водой и идешь в воскресную школу. Что ещё человеку надо: отдохнуть дома немного, посидеть, пописать и лечь спать с именем Господа на устах... Проснуться и все начинать сначала.
ЧУДО ОТ ИКОНЫ БОЖИЕЙ МАТЕРИ "НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ"
Прихожу сегодня служить, а начинать службу не с кем - хора нет. Правда, хор у нас в будни состоит … из одного человека, но и этот “хор” не пришел. Первое сентября, народа нет, но вдруг храм начинает заполняться: один, два, три человека, десять…. Спрашиваю, есть ли исповедники.Подходит молодой бородатый мужчина: “Батюшка, мы исповедовались у отца Владимира на Сивцевом Вражке около Телеграфа, нас человек тридцать”. Я говорю: “Хорошо, причащайтесь”. А хора нет. Время начинать службу. Спрашиваю этого мужчину: “У вас никто петь не умеет?” - “Не беспокойтесь, батюшка, есть, кому петь”. - “А читать кто-нибудь может?” - “Да” - и показывает на молодого человека. И служба пошла…
Начало Литургии, возглас “Благословенно Царство” - и весь храм, человек сорок-пятьдесят, подхватывает: “Аминь”… Так началась эта необыкновенная чудесная литургия. Пели так, как не поёт ни правый ни левый хор…. Пел народ Божий…. На все возгласы отвечал народ, а не хор, изображающий народ. А потом все причащались. В записках часто поминалось имя тяжко болящего иерея Георгия, и я понял, кто стоял в храме и кто так пел, и кто их так петь научил, и какой гигантский труд вложил отец Георгий, чтобы так пели и так предстояли пред Богом, и не только предстояли, а и молились.
Передо мной были “кочетковцы”. Не пришел наш “хор”, состоявший из одного человека, и Божия Матерь прислала Свой хор, не позволила, чтобы служба не состоялась, ведь у нас прихожане петь не умеют, у нас нет запрещённого отца Георгия… Трудно плыть против течения: в сторону уносит и назад может отбросить. Но если приплывешь, несмотря на сопротивление, и достигнешь цели, то сколько радости и сколько радостных лиц засияет вокруг! Доплыл! Значит, верил, крепко верил, что доплывёшь. Нам бы такую веру