27 января 1859 года родился Вильгельм II Гогенцоллерн - германский император и король Пруссии с 15 июня 1888 года по 9 ноября 1918 года.

Последний кайзер Германской империи
Бисмарк о кайзере:
«Император унаследовал от своих предков некоторое разнообразие в чертах характера. От нашего первого короля он перенял любовь к пышности, пристрастие к великолепию придворного церемониала и к торжественному облачению в праздничные дни и особую чувствительность к тонкой лести. Самовластие эпохи Фридриха I в практическом проявлении претерпело в ходе времен существенные изменения; но если бы и теперь существовала законная возможность, то завершением моей политической карьеры была бы, мне думается, участь графа Эбергарда Данкельмана, Ввиду краткости жизни, на какую по годам своим могу рассчитывать, я не избег бы драматического эпилога своей политической карьеры, встретивши эту иронию судьбы с ясным упованием на Бога. Чувство комического я не терял даже в самые серьезные моменты моей жизни.
Наследственное сродство с Фридрихом Вильгельмом I проявляется у императора в пристрастии к «длинным парням». Если поставить под мерку флигель-адъютантов императора, то все эти офицеры окажутся необычайного роста - 6 футов и выше. Случилось однажды, что в Мраморный дворец явился неизвестный рослый офицер, потребовал доступа к Его Величеству, а на расспросы отвечал, что он назначен флигель-адъютантом. Ответу не поверили, запросили Его Величество, и он подтвердил. Новый флигель-адъютант превосходил ростом всех товарищей, которых только что не без труда убедил в законности своей претензии.
Еще резче выражено в нем стремление Фридриха Вильгельма I и Фридриха II к самовластному управлению государством и их вера в законность принципа hoc volo sic jubeo. Ho те осуществляли свою самодержавность в духе времени, не обращая внимания, встречал ли способ их управления одобрение или нет. Трудно установить сейчас, пользовался ли Фридрих Вильгельм I со стороны своих современников таким же признанием, каким он пользуется у последующих поколений, за насилия, которые он совершал, ни с чем не считаясь. Не таков был его отец. В наше время приговор истории уже произнесен: для него высшим законом (suprema lex) было не признание его личных заслуг, a salus publica (государственное благо).
Фридрих Великий не передал своей крови, но его роль в начальной истории нашей государственности должна воодушевлять его потомков. Он обладал двумя друг друга питавшими способностями: талантом полководца и здравым бюргерским пониманием интересов своих подданных. Не обладая первой способностью, он не мог бы длительно пользоваться второй, а без второй его военные успехи не получили бы в такой мере признание потомства, хотя европейские нации, говоря вообще, самыми народными и любимыми королями считают тех, которые возложили на свою родину самые кровавые лавры (правда, и тех, кто их, шутя, ставил на карту). Карл XII упрямо вел Швецию к упадку, и все же его портрет, как символ шведской власти, вы найдете у шведских крестьян чаще, чем изображение Густава Адольфа. Миролюбие и гражданственность, давшие счастье народам, по общему правилу, не воодушевляют, не подкупают христианские нации Европы в такой степени, как готовность победоносно проливать кровь своих подданных на полях сражений. Людовик XIV и Наполеон, войны которых разоряли народы и заканчивались с малым успехом, составляют гордость французов, а гражданские заслуги других монархов и правительств отходят на задний план. Восстанавливая перед собой историю европейских наций, я не вижу примера, чтобы честные и самоотверженные заботы о расцвете мира среди народов имели для них более притягательную силу, чем военная слава, выигранные битвы и завоевания земель.
В противоположность своему отцу, Фридрих II, который рос при новых влияниях, в общении с высокими умами Запада, отличался пристрастием к похвалам, обнаружившимся с малых лет. В своей переписке с графом Секкендорфом он старается импонировать этому старому грешнику своими излишествами в половых отношениях и происходившими от этого болезнями, а свое нападение на Шлезвиг, тотчас по вступлении на престол, он объясняет жаждой славы. С поля сражения он посылает стихи с припиской: «Pas trop mal pour la veille d'une grande-bataille». Но стремление к похвалам "love of approbation" - могучий и к тому же полезный возбудитель в монархе; если монарх им не обладает, то он впадает легче.в жизнь праздную, жадную до наслаждений; un petit roy d'lvetot, se levant tard, se couchant tot, dormant fort bien sans gloire - тоже не большее счастье для страны.
Имел ли бы мир «Великого Фридриха», имел ли бы он героическую фигуру Вильгельма I, если бы оба не искали одобрений? Тщеславие - это в сущности гипотека, которая лежит на способностях человека; она подлежит вычету для определения чистого дохода, который составляет результат его способностей. Ум и смелость Фридриха II были так велики, что их нельзя было обесценить никаким самовосхвалением; что даже излишества самовластия его, которое проявилось в деле при Колине и Кунерсдорфе, в учиненном над Верховным судом насилии по делу Арнольда, в истязаниях Тренка, - не могут поколебать общей оценки. Вильгельм I был всегда горд своим званием прусского офицера и прусского короля, но благородные качества его души, верность и прямота его характера были достаточны, чтобы выдержать эту нагрузку, тем более, что его тщеславие не было связано с преувеличенным мнением о себе, наоборот, его благородная скромность была так же велика, как храбрость и чувство долга. Со всеми резкостями в характере и обращении наших прежних королей примиряла их сердечная и честная благожелательность ко всем подданным и слугам и верность тем и другим.
Привычка Фридриха Великого вторгаться в деятельность своих министров и присутственных мест, а также в жизнь своих подданных, проносится временами перед Его Величеством, заражая его. Пристрастие к заметкам на полях бумаг в стиле Фридриха Великого, повелительного или критического характера, за время моей служебной деятельности было так велико, что приводило к неудобствам в деловом отношении. Резкость их содержания или формы заставляла держать под строгим секретом соответственные акты. Представления, которые я по этому поводу делал Его Величеству, не встречали милостивого отношения; они имели лишь то последствие, что он стал надписывать не на полях соответствующих актов, а на особых листках, которые приклеивали к ним. Менее сложный строй и объем Пруссии позволяли Фридриху Великому с большей легкостью обозревать общее - внутреннее и внешнее - положение страны. Поэтому такому монарху, с его деловым опытом, склонностью к основательной работе и ясным взглядом на вещи, было легче практиковать краткие решения на полях кабинетских бумаг, чем при настоящих условиях. Он до принятия окончательного решения знакомился с правовой и фактической стороной дела, выслушивал мнения компетентных и сведущих людей, что придавало его надписям деловой авторитет.
К наследству Фридриха Вильгельма II император Вильгельм II в двояком отношении непричастен: с одной стороны - вследствие сильного сексуального развития, с другой - вследствие некоторой податливости мистическим влияниям. Каким способом император удостоверяется в воле Божьей, которой он подчиняет свою деятельность, вряд ли можно установить классическими доказательствами. Намеки фантастической статьи под названием «King and Minister. A Midnight Conversation» о какой-то «книге обетов» и о миниатюpax его трех великих предшественников, не вносят ясности в этот вопрос.
С Фридрихом Вильгельмом III я не нахожу в личности Вильгельма II никакого сходства. Тот был молчалив, робок, не любил показываться в публичных местах и не стремился к популярности. Вспоминаю, как в начале 30-х годов на параде в Старгордене он разгневался за овации, которыми нарушили его покой. Когда ему прямо в лицо стали петь «Heil Dir im Siegerkranz» и раздались крики «ура», он так резко и громко крикнул на певцов, что те сразу замолкли. Вильгельм I унаследовал от отца скромность, преисполненную чувства собственного достоинства. Его неизменно задевало, когда приветствия по его адресу переходили границы хорошего вкуса. Лесть a brule point портила ему настроение. Его отзывчивость на всякое выражение преданной любви немедленно исчезала под влиянием преувеличений или заискиваний.
С Фридрихом Вильгельмом IV ныне царствующий император имеет одну общую черту: красноречие и потребность пользоваться им чаще, чем полагается. Речь течет быстро и легко; но его предок был осторожнее, может быть, и трудолюбивее и образованнее его. Для правнука не всегда удобен стенограф, в речах же Фридриха Вильгельма IV редко встречается материал для критики. Они - красноречивое и вместе с тем поэтическое выражение его мыслей, которые могли вызвать в то время целое движение, если бы за речами следовали дела. Я вспоминаю очень хорошо, какое одушевление вызвала коронационная речь и другие публичные выступления короля. Если бы за ними последовали энергичные решения в таком же пышном стиле, то и тогда уже они вызвали бы могучее движение, тем более что в то время не притупилась еще способность воодушевляться политическими делами. В 1841 и 1842 гг. с меньшими средствами можно было достичь больше, чем в 1849 г. Об этом можно судить теперь без партийной предвзятости, так как желательное уже достигнуто, и в 1840 г. с точки зрения национальных заданий нет уже надобности. Le mieux est l'ennemi du bien - одна из самых верных поговорок, против которой немцы склонны на словах погрешать больше, чем другие народы. С Фридрихом Вильгельмом IV у Вильгельма II есть то общее, что принцип политики того и другого коренится в сознании, что король - и только он - лучше других знает волю Божью, что он по воле Господа Бога правит, и потому вправе требовать полного повиновения, что он не обязан обсуждать свои планы с подданными и не должен им эти планы сообщать. Фридрих Вильгельм IV не сомневался в своих привилегиях у Бога: его искренняя вера соответствовала представлению о первосвященнике иудеев, которому только и разрешается вход в скинию.
Тщетно стараются провести некоторые аналогии между Вильгельмом II и его ближайшими тремя предшественниками: душевные свойства, составляющие основную черту в характерах Фридриха Вильгельма III, Вильгельма I и Фридриха III, не проявляются в натуре молодого монарха. Некоторая робкая неуверенность в своих силах уступила место в четвертом поколении, в лице царствующего императора, твердой самоуверенности, какой мы не видели на троне со времен Фридриха Великого. Принц Генрих, его брат, отличается как будто таким же недоверием к своим собственным силам и такой же внутренней скромностью, какие при более близком знакомстве, несмотря на их олимпийское самосознание, обнаруживались в глубине характеров императоров Фридриха и Вильгельма I. При скромном и смиренном представлении последнего о своей личности его глубокое и искреннее упование на Бога придавало его решениям особую силу, что и сказалось в дни конфликта его с рейхстагом. Оба монарха своей сердечной добротой и честным правдолюбием смягчали преувеличенное мнение о значении их высокого происхождения и помазания на царство.
Когда я пытаюсь воссоздать личность ныне царствующего императора уже по окончании моих служебных отношений к нему, то встречаю в нем воплощенными характерные свойства его предков, которые имели бы притягательную силу для меня, если бы они были одушевлены принципом взаимности между монархом и подданными, между господином и слугой.»