Ольга Федоровна до войны была женой дипломата, знала английский, еврейский, украинский, говорила по-немецки. Жила с мужем и в Чикаго, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне. До войны жизнь была райская. В тридцать восьмом, когда вернулись из-за границы, работала администратором в гостинице. Приходил Славусик к бабушке в гостиницу: там ему и мороженое, и пирожное, и шоколад – кормили, откармливали...
– Я считаю себя счастливым человеком, – говорила Ольга Федоровна, гладя по голове четырехлетнего Славусика. – Счастливый тот человек, кому всегда помогает случай. Но вдруг началась война. Дедушка и отец Славусика ушли на фронт. На второе военное лето, двадцать восьмого июня, война докатилась до порога дома, где жил Славусик с бабушкой, мамой и годовалым Тимой. Шли танки, летели самолеты со стороны Курска через Касторное и Горшечное; и со стороны Волчанска через Острогожск шли, а шестого июля немцы ворвались в западную часть Воронежа, занимая правый берег. Ольга Федоровна, дочь ее и два внука спрятались в подвале у Марфуши. Дом ее был рядом с Чижовским плацдармом. Смотрит Славусик из подвала – наклонился немец с автоматом. – Век! Век! Век! – выгнал бабушку, мать с Тимой на руках и Славусика. – Здесь только дети и женщины, – на немецком сказала ему Ольга Федоровна. – Приказ – в течение двадцати четырех часов всем жителям оставить город, – сказал немец. Ольга Федоровна дала ему пакетик – подарок мужа-дипломата. И он не бил их. Выгнали всех, погнали колонной в сторону военного городка. Там ложбина. И всех по этой ложбине, как овец, гонят. На руках у матери был маленький брат. Бабушка несла одежду, сухари и кильку. Славусика за руку никто не вел, сам шел. Кто-то падал и поднимался – жарко было, воды не было; кто-то падал и не поднимался. Пригнали в Курбатово. Тут пересылочный лагерь огражден колючей проволокой в два ряда, как тюрьма, на вышках – немцы-охранники. Внизу – собаки. У матери хватило сил донести Тиму, а Славусик дошел сам. Бабушкин мешочек по дороге стал легким, пустым. По дороге немцы никого не кормили. Все, что было у кого, то и ели. Жители села, кто свеклу бросит через колючую проволоку, кто морковку, кто вареную в мундирах картофелину. В бочках привозили воду. И была килька у бабушки. Есть хочется – поел кильки. Поел – пить хочется. Вода теплая: чем больше пьешь, тем больше пить хочется...
*** – Вы ни разу не ели конский навоз? Такой деликатес, – говорит молодая Нина Ольге Федоровне. – Мы только на нем и выживаем... Здесь конюшня. Собираем навоз, и все, что не переварилось в желудке лошади, все это едим. – Как «едим»? – Промываем, намываем. – Как золото? Дети такого возраста, как Славусик, быстро научились воровать, таскали овес у лошадей. Обойдут конюшню, доску отодвинут, залезут рукой, овса схватят и за пазуху. Захватил и Славусик овса горсть – и за пазуху, другой мальчик захватил, третий… Но немцы увидели – казнили. Детей убивали на глазах у детей – запугивали. Дети все видели: насадил ребенка на штык – только крик взметнулся, вырвался и замер. Вскрикнул еще один мальчик. Вскрикнул другой. Немец сказал, что мальчик на штыке – это глупый мальчик. Он бежать хотел. Он врать хотел. Он обман хотел делать немецкому солдату… А утром начался осмотр. Все немцы-врачи в белых халатах с большим санитарным крестом. Вышли из машины и начали всех осматривать, кровь брать из вены. Спрятаться или бежать детям было невозможно. Взяли кровь и уехали. На другой день отобрали детей человек десять, у кого первая группа крови, резус-фактор положительный, и в госпиталь (под Курском немецкий танковый полк в бою был – раненым немцам нужна свежая кровь). От матерей детей сразу забрали. Здоровые дети делились на доноров, кожников, плазменников. Славусик донор был, потому что у него первая группа крови, резус-фактор положительный. Ольга Федоровна знала, что Славусика забрали в госпиталь. Но это далеко было – десять-пятнадцать километров. Сельские люди ходили туда пешком. Но бабушка и мать Славусика были пленными, их не пускали. В госпитале детей кормили. И четырехлетний мальчик знал: возьмут кровь – будешь жить. Больно было только, когда укол делали. Но не так больно стало, когда надрезали вену на внутреннем сгибе локтя, вживили канюлю-трубочку. – Тепер не болно? – улыбается молодая немка, ломая русский язык. – Война кроф любит. А ты любит сахарин? Это тфоя конфета за то, что ты хорош русский малчик. Ты хочешь конфета? – Да, – Славусик улыбается от страха. – Не болно? – Гладит руку мальчику от запястья к сгибу локтя. – Это есть немецкий эксперимент – канюля. Крови надо – открывали канюлю, маленькую пластиковую трубочку, вживленную в вену, и требовали: – Кулачком! Кулачком работать, киндер! Кроф, кроф дать! Немцы знали генную инженерию: кровь брали только у детей с четырех до двенадцати лет. После двенадцати лет проявляется родословная наследственность: у кого эпилепсия, у кого лейкемия… Сначала началось отторжение канюли у мальчика, чья кроватка была рядом. Нагноение все сильнее и сильнее. Мальчик исчез. Славусик к нему привык и долго плакал. Славусик пугался молодой немки, плакал ночью и звал маму. – Я еще могу дать! Возьмите с меня кровь! Не убивайте меня! – плакал Славусик, испуганно хватаясь за белый халат молодой немки. – Я еще хочу дать кровь…
* * * Мать Славусика была до войны красивая женщина. И еще была с ними семнадцатилетняя Ниночка. Их брали немцы для забавы... После этого они давали им хлеб, они, немцы, были «благодарные»… Дочь Ольги Федоровны брали редко, а Нину молодую все чаще и чаще. Однажды там что-то произошло, ее сильно избили. Через день Нина молодая исчезла. А дочь Ольги Федоровны ослепла…
* * * В июле в концлагере режим ожесточился, оттого что приближались русские войска. Тима умер от голода. Бросили в общую братскую могилу с полуживыми. Карболкой полили сверху. Чуть-чуть присыпали землей. Колыхалась черная земля всю ночь. Мать упала, рыдая, билась о землю, слепыми глазами искала сына в вечной темноте… А на утро стрельба и грохот приблизились. Немцы, которые охраняли концлагерь, бросились бежать. Тех, кто в лагере остался из пленных, расстреливали. Кто из детей спрятался, успел – уцелел. Когда Славусик побежал – нарвался на часового. Часовой оттолкнул, штыком проткнул ногу, но не выстрелил. Долго бежать Славусик не мог и отстал от детей. Славусик упал и то ли сознание потерял, то ли заснул... Лежал, лежал и вдруг проснулся – над ним мать, рукой его по лицу гладит, словно ищет глаза, рот, брови… Ольга Федоровна, ее слепая дочь и Славусик возвращались домой и в товарняках, и пешком, как калики перехожие. И пешком, и на лошадях добирались до дома. Идут от станции к станции, от деревни к деревне…
*** Когда добрались до дома, прошла весна, прошло лето, и осень уже догорала красно-багровыми осиновыми всполохами. От дома остались три стены, в кухне закатана пушка, стволом направленная на левый берег… Собирали очистки, что выбросили с кухонь, около военных частей. Мыли их, соскребали, обчищали гниль и грязь и, добавляя мякину, делали валуи… И тут пришло, наконец, письмо от отца Славусика: «Из Германии в Россию выехал из города Ангерлюдде десятого июня сорок пятого года в восемь утра»… Есть по-настоящему – кушать хлеб – начали в пятидесятых годах. Славусик в первый раз наелся хлеба так, что его вырвало…
*** И сколько бы жители города ни занимались строительством, война до сих пор вылезает: то асфальт до деревни не успели провести, то в квартирах-хрущевках трубы проржавели, жильцы заливают жильцов, то крыши текут... Так и не хватило сил догнать и перегнать немцев в Ангермюнде…
ВОЙНА КРОВЬ ЛЮБИТ
(РАССКАЗ)
– Я считаю себя счастливым человеком, – говорила Ольга Федоровна, гладя по голове четырехлетнего Славусика. – Счастливый тот человек, кому всегда помогает случай.
Но вдруг началась война. Дедушка и отец Славусика ушли на фронт. На второе военное лето, двадцать восьмого июня, война докатилась до порога дома, где жил Славусик с бабушкой, мамой и годовалым Тимой. Шли танки, летели самолеты со стороны Курска через Касторное и Горшечное; и со стороны Волчанска через Острогожск шли, а шестого июля немцы ворвались в западную часть Воронежа, занимая правый берег. Ольга Федоровна, дочь ее и два внука спрятались в подвале у Марфуши. Дом ее был рядом с Чижовским плацдармом.
Смотрит Славусик из подвала – наклонился немец с автоматом.
– Век! Век! Век! – выгнал бабушку, мать с Тимой на руках и Славусика.
– Здесь только дети и женщины, – на немецком сказала ему Ольга Федоровна.
– Приказ – в течение двадцати четырех часов всем жителям оставить город, – сказал немец.
Ольга Федоровна дала ему пакетик – подарок мужа-дипломата. И он не бил их. Выгнали всех, погнали колонной в сторону военного городка. Там ложбина. И всех по этой ложбине, как овец, гонят. На руках у матери был маленький брат. Бабушка несла одежду, сухари и кильку. Славусика за руку никто не вел, сам шел. Кто-то падал и поднимался – жарко было, воды не было; кто-то падал и не поднимался. Пригнали в Курбатово. Тут пересылочный лагерь огражден колючей проволокой в два ряда, как тюрьма, на вышках – немцы-охранники. Внизу – собаки.
У матери хватило сил донести Тиму, а Славусик дошел сам. Бабушкин мешочек по дороге стал легким, пустым.
По дороге немцы никого не кормили. Все, что было у кого, то и ели. Жители села, кто свеклу бросит через колючую проволоку, кто морковку, кто вареную в мундирах картофелину. В бочках привозили воду. И была килька у бабушки. Есть хочется – поел кильки. Поел – пить хочется. Вода теплая: чем больше пьешь, тем больше пить хочется...
***
– Вы ни разу не ели конский навоз? Такой деликатес, – говорит молодая Нина Ольге Федоровне. – Мы только на нем и выживаем... Здесь конюшня. Собираем навоз, и все, что не переварилось в желудке лошади, все это едим.
– Как «едим»?
– Промываем, намываем.
– Как золото?
Дети такого возраста, как Славусик, быстро научились воровать, таскали овес у лошадей. Обойдут конюшню, доску отодвинут, залезут рукой, овса схватят и за пазуху. Захватил и Славусик овса горсть – и за пазуху, другой мальчик захватил, третий… Но немцы увидели – казнили. Детей убивали на глазах у детей – запугивали. Дети все видели: насадил ребенка на штык – только крик взметнулся, вырвался и замер. Вскрикнул еще один мальчик. Вскрикнул другой. Немец сказал, что мальчик на штыке – это глупый мальчик. Он бежать хотел. Он врать хотел. Он обман хотел делать немецкому солдату…
А утром начался осмотр. Все немцы-врачи в белых халатах с большим санитарным крестом. Вышли из машины и начали всех осматривать, кровь брать из вены. Спрятаться или бежать детям было невозможно.
Взяли кровь и уехали. На другой день отобрали детей человек десять, у кого первая группа крови, резус-фактор положительный, и в госпиталь (под Курском немецкий танковый полк в бою был – раненым немцам нужна свежая кровь). От матерей детей сразу забрали. Здоровые дети делились на доноров, кожников, плазменников. Славусик донор был, потому что у него первая группа крови, резус-фактор положительный.
Ольга Федоровна знала, что Славусика забрали в госпиталь. Но это далеко было – десять-пятнадцать километров. Сельские люди ходили туда пешком. Но бабушка и мать Славусика были пленными, их не пускали.
В госпитале детей кормили. И четырехлетний мальчик знал: возьмут кровь – будешь жить. Больно было только, когда укол делали. Но не так больно стало, когда надрезали вену на внутреннем сгибе локтя, вживили канюлю-трубочку.
– Тепер не болно? – улыбается молодая немка, ломая русский язык. – Война кроф любит. А ты любит сахарин? Это тфоя конфета за то, что ты хорош русский малчик. Ты хочешь конфета?
– Да, – Славусик улыбается от страха.
– Не болно? – Гладит руку мальчику от запястья к сгибу локтя. – Это есть немецкий эксперимент – канюля.
Крови надо – открывали канюлю, маленькую пластиковую трубочку, вживленную в вену, и требовали:
– Кулачком! Кулачком работать, киндер! Кроф, кроф дать!
Немцы знали генную инженерию: кровь брали только у детей с четырех до двенадцати лет. После двенадцати лет проявляется родословная наследственность: у кого эпилепсия, у кого лейкемия…
Сначала началось отторжение канюли у мальчика, чья кроватка была рядом. Нагноение все сильнее и сильнее. Мальчик исчез. Славусик к нему привык и долго плакал. Славусик пугался молодой немки, плакал ночью и звал маму.
– Я еще могу дать! Возьмите с меня кровь! Не убивайте меня! – плакал Славусик, испуганно хватаясь за белый халат молодой немки. – Я еще хочу дать кровь…
* * *
Мать Славусика была до войны красивая женщина. И еще была с ними семнадцатилетняя Ниночка. Их брали немцы для забавы... После этого они давали им хлеб, они, немцы, были «благодарные»…
Дочь Ольги Федоровны брали редко, а Нину молодую все чаще и чаще. Однажды там что-то произошло, ее сильно избили. Через день Нина молодая исчезла. А дочь Ольги Федоровны ослепла…
* * *
В июле в концлагере режим ожесточился, оттого что приближались русские войска. Тима умер от голода. Бросили в общую братскую могилу с полуживыми. Карболкой полили сверху. Чуть-чуть присыпали землей. Колыхалась черная земля всю ночь. Мать упала, рыдая, билась о землю, слепыми глазами искала сына в вечной темноте…
А на утро стрельба и грохот приблизились. Немцы, которые охраняли концлагерь, бросились бежать. Тех, кто в лагере остался из пленных, расстреливали. Кто из детей спрятался, успел – уцелел. Когда Славусик побежал – нарвался на часового. Часовой оттолкнул, штыком проткнул ногу, но не выстрелил.
Долго бежать Славусик не мог и отстал от детей. Славусик упал и то ли сознание потерял, то ли заснул... Лежал, лежал и вдруг проснулся – над ним мать, рукой его по лицу гладит, словно ищет глаза, рот, брови…
Ольга Федоровна, ее слепая дочь и Славусик возвращались домой и в товарняках, и пешком, как калики перехожие. И пешком, и на лошадях добирались до дома. Идут от станции к станции, от деревни к деревне…
***
Когда добрались до дома, прошла весна, прошло лето, и осень уже догорала красно-багровыми осиновыми всполохами. От дома остались три стены, в кухне закатана пушка, стволом направленная на левый берег…
Собирали очистки, что выбросили с кухонь, около военных частей. Мыли их, соскребали, обчищали гниль и грязь и, добавляя мякину, делали валуи…
И тут пришло, наконец, письмо от отца Славусика: «Из Германии в Россию выехал из города Ангерлюдде десятого июня сорок пятого года в восемь утра»…
Есть по-настоящему – кушать хлеб – начали в пятидесятых годах. Славусик в первый раз наелся хлеба так, что его вырвало…
***
И сколько бы жители города ни занимались строительством, война до сих пор вылезает: то асфальт до деревни не успели провести, то в квартирах-хрущевках трубы проржавели, жильцы заливают жильцов, то крыши текут... Так и не хватило сил догнать и перегнать немцев в Ангермюнде…
Надежда СЕРЕДИНА
Все выпуски журнала доступны в официальном приложении:
AppStore https://itunes.apple.com/ru/app/за-русский-народ/id14..
GooglePlay https://play.google.com/store/apps/details?id=me.ldpr..
#зрн #россия #история #жириновский #лдпр #выборы #президент #война #демократия #конституция #вов #путин #нацизм #холокост #ввж #русофобия #концлагерь #гитлер #народ #церковь #фашизм #москва #коррупция #депутат #патриот #парламент #госдума #православие #пенсии #зарплата #политика #экономика #философия #политог #эксперт #соловьев #курск #воронеж