Памяти Алексея Баталова...

Баталов и Ахматова.
(Интервью с известным актером)
- Мои родители - актеры МХАТа. ( мать Баталова - Нина Ольшевская, красавица, подруга Анны Ахматовой, жена писателя Ардова, бабушка актрисы Анны Ардовой). Когда мне было еще мало лет, моим родителям дали маленькую комнатушку, крыльцо которой выходило прямо во внутренний двор МХАТа. Сквозь огромные ворота в задней стене театра я мог видеть, как на сцене меняют декорации.
В погожие дни актеры проводили здесь свое свободное время. Многие из них забегали к нам в комнату выпить в перерыве чашку чая или поболтать.
В этом дворе я повстречался с женой Чехова. Однажды она подписала мой диплом, правда, при этом она назвала меня дураком.
- Как это?
- Был экзамен, она, старенькая уже, посмотрела наш дипломный спектакль. Все начали ее провожать... Я подошел к ней с почтением, стою перед ней. Она спрашивает: "Где твой диплом?" "У нашего декана". "Неси, я подпишу". "Ну, что вы, Ольга Леонардовна..." - начал я торопливо. "Неси, дурак, потом поймешь", - ответила она.
В прошлом году во время репетиции с учениками я обмолвился, что Ольга Леонардовна Книппер-Чехова говорила, как здесь надо играть, и вдруг я вижу, что они сидят, не верят мне. К счастью, отыскал, показал студентам...
Ольга Леонардовна была последним связующим звеном между реальностью и театром, созданным на материале Чехова.
Писательский дом
- Когда мама вышла замуж за Ардова Виктора Ефимовича, я попал в первый писательский дом, который был построен недалеко от храма Христа Спасителя. У нас квартира была на первом этаже и, если окошечко откроешь, сразу начиналась земля. Это было очень удобно - меня родители выставляли через окно на улицу, и там я играл с пасынком какого-то приходившего к нам в гости дяди. Этим дядей оказался Булгаков.
Сверху над нами жил Мандельштам, приходил и рассказывал сказки Юрий Олеша. Там же я впервые увидел Анну Андреевну Ахматову.
Эта тетя с челкой очень отличалась от маминых московских подруг. Ее называли по имени-отчеству. Взрослые ей старались угодить. Ей отдали самый главный в доме диван. И уже по этому было понятно, что она важный гость. Она забиралась на диван с ногами и возлежала так сколько хотела.
У нее были длинные платья, медленные движения, тихий голос.
Позже я Анну Андреевну чаще видел, чем собственную бабушку. Но кто такая Ахматова, я не понимал.
...Во время ареста Мандельштама у него была Анна Ахматова, ей не разрешили уйти, она просидела всю ночь, пока шел обыск. А Булгаков только что на стену не бросался - его пьесы не ставили...
- Ваша семья тоже ведь пострадала в тридцатые годы?
- С возрастом передо мной стала открываться реальность. Есть фотография, на которой я стою вместе с мамой и Анной Андреевной. Обе кажутся очень счастливыми. Но теперь я знаю, что в это время уже был расстрелян Гумилев, во второй раз арестовали сына Анны Андреевны. Уже посажены мой дед и бабушка, которая провела в лагерях более 20 лет лишь за то, что была дворянкой.
Война
Когда началась война, нас у мамы было трое: грудной Мишка, четырехлетний брат и я. В эвакуации я впервые столкнулся с реальной жизнью. Мы ехали в товарном вагоне до Свердловска, жили в лагере для писательских детей. Потом были Чистополь, Казань, Свердловск, Уфа, Бугульма. Мама переезжала из города в город, услышав, что где-то там жить дешевле. Я работал, помогал водовозу, научился запрягать лошадь. Первую зарплату получил, когда нас послали убирать огурцы. И если я представляю себе горе и радость, то только потому, что видел настоящее горе и настоящее счастье.
В Бугульме собрали коллектив, который выступал в госпиталях. И так образовался театр, который существует по сегодняшний день. Первое собрание труппы, состоявшей из эвакуированных, артистов, происходило в нашей комнатушке, где в керосиновой лампе без стекла помигивал огонек. Я работал помощником рабочего сцены. Впервые как актер я вышел на сцену с подносом и с репликой: "Кушать подано". Это было в спектакле по Островскому.
У меня была не иждивенческая карточка, а продовольственная карточка служащего, по которой я получал 200 г хлеба вперемешку с полынью. Я научился колоть дрова, верхом ездить на лошади, убирать, молотить.
Однажды в писательском лагере мама два дня проплакала. Это было в тот день, когда приходила Цветаева, просилась устроиться посудомойкой на работу, на кухню. Ей отказали, и вскоре она повесилась.
Меня стали брать на концерты в госпитали. В память навсегда врезались раненые - я тогда впервые отчетливо понял, что каждый из них пострадал на войне, защищая конкретно меня. И более счастливого дня, чем День Победы, для меня не было. Это осталось в моем сознании, определило нравственные ценности. Это сейчас мы ценим холодильники, машины... А тогда цена и мера человеческой жизни были другими - и она навсегда во мне осталась. Я три раза играл в фильмах о войне и все свое понимание войны вложил в свои роли.
"Летят журавли" - самая дорогая для меня картина.
Я понимаю, что умирать на экране совсем не то, что умирать в жизни. Но играть в таких фильмах - это прямая возможность поклониться этим людям. И ничего нет важнее, как быть точным, играя такую роль. В фильме "Летят журавли" у меня роль небольшая, минут на пятнадцать, но все, что мог, я в нее вложил.
Моего героя пуля настигает со спины. При этом человек падает вперед. Но Урусевский придумал так, чтобы мой герой падал, цепляясь за березы, и я очень боялся сыграть неправдоподобно.
Но как-то раз после просмотра мне один человек из зрительского зала сказал: "Как вы догадались, что нужно так падать?" Я говорю: "А что?" "Ты прямо меня сыграл. Я как раз за березы цеплялся и падал".
Более высокой похвалы и более счастливого дня у меня не было.
Дура с собачкой
- Когда мы вернулись из эвакуации, я пошел в школу, она находилась прямо напротив Третьяковской галереи. Все правое крыло развалилось от бомбы, а в нашем классе на доске были написаны детские задачки. Я не верил, что из меня получится актер, и учился рисовать. В школе я выпустил газету и повесил ее в уборной, а у нас учились дети Микояна и других больших начальников. Ардову позвонили и сказали, чтоб он меня переводил в другую школу.
Однажды в коридоре появились странные люди, они выбирали ребят для съемок в фильме "Зоя". И на съемки разрешалось брать только хороших учеников. За всю следующую неделю я выучил больше, чем за всю жизнь. Когда пришел день отправлять ребят на киностудию, я был в их числе.
- Вы предпочли кино театру?
- Во МХАТе даже ведущие артисты годами сидели без ролей. Я уехал к Иосифу Хейфицу - он из меня сделал актера. Я учился режиссуре. Хейфиц говорил,что в столе должно лежать три сценария, тогда один из трех получится. Хейфиц меня потом позвал в "Даму с собачкой".
- За что вы любите Чехова?
- Чехов жил поперек реальности. Однажды он закашлялся, когда писал, и на рукопись упали капельки крови. Чехов как врач понимал, что это туберкулез. Но он отправился на Сахалин - даже не в поезде, а на лошадях, останавливался в каждом остроге и пытался провести перепись заключенных. Этот нравственный пример передается из поколения в поколение. По таким людям, как он, в мире судят о нас, русских. Не обязательно, чтобы вся нация состояла из апостолов, но обязательно, чтобы были избранные. Чтобы кто-то предстоял пред Господом, как Серафим Саровский.
Когда начал видоизменяться Художественный театр, к бюсту Чехова, что стоял в фойе театра, перестали класть цветы, потому что его герои никак не соответствовали советским представлениям о человеке будущего. "Даму с собачкой" не хотели запускать ни за какие деньги по той же причине. У моего героя двое детей, а он ходит к какой-то дуре с собачкой. Однажды даже в "Крокодиле" написали, что некий режиссер Х. увлекся дамой с песиком и не нашел более интересной темы в нашей бурной жизни. Хотя, конечно, моему герою подражать не надо...
Голая правда
- Какие отклики вызывали ваши роли?
- За все мои роли меня ругали. Но в фильме "Москва слезам не верит" я совершил героический поступок - первым из актеров с голым задом появился на советском экране. В сцене, где мы пьянствуем, я сижу в плаще, одетом на голое тело. Но потом все это вырезали, сказали, что рабочий такого уровня не должен ходить голым и пьянствовать.
Олег Табаков очень смешно сыграл в фильме поклонника главной героини. Даже слишком смешно, поэтому его роль тоже покромсали. Спустя время я узнал, что вырезанные куски руководство "Мосфильма" показывало высокому начальству.
- Ожидали ли вы, что фильм будет иметь такой успех?
- Конечно, невероятно, что и спустя четверть века фильм помнят и любят. Этого успеха предугадать было нельзя. Мы полагали, что делаем негромкий фильм о судьбе женщины в Москве. Кстати, картина с похожим сюжетом уже была, в ней играли Гурченко и Джигарханян. И вдруг на наш фильм валом повалила публика. Другие режиссеры стали завидовать Меньшову, и когда ленту выдвинули на "Оскара", распустили слух, что американцы ни за что не дадут премию фильму про советскую женщину и советского рабочего. Ни режиссера, ни его жену Веру Алентову на вручение "Оскара" не отправили. (Точно так же не отправили съемочную группу кинофильма "Летят журавли" на получение пальмовой ветви в Канны).
Все успокоились и перестали нервничать. Началась церемония вручения "Оскаров". И ведущий неожиданно объявляет, что "Москва слезам не верит" получает награду. От нас никто не выходит. Пауза. И по ступеням начинает подниматься какой-то человек, не выражающий особой радости по поводу этого события. Это был второй советник какого-то третьего нашего посла. Когда объявили его должность, в зале раздался гомерический хохот.
Кинопроизводство у нас было государственное, и ни Меньшову, ни Хейфицу за "Даму с собачкой", ни Калатозову за "Летят журавли" наград не досталось. Эти призы хранились в министерстве кинематографии.
"Москвич" в подарок от Ахматовой
- Что стало с вашей квартирой на Остоженке?
- Хотелось бы, чтобы там был музей Анны Андреевны. У нас она жила долго. На книгах подписывала "Москва, Ордынка". Умерла она при моей матушке. Больше никого не было. Анне Андреевне должны были сделать укол, и она отправила маму в коридор, сказав, что в этом ничего нет красивого. Через минуту ее не стало.
У нее с мамой была глубокая связь, Анна Андреевна ей доверяла. После смерти мамы мы нашли книги с дарственной подписью Ахматовой "Ниночке, которая про меня знала все". И мама ничего о ней не сказала лишнего - только то, что хотела Анна Андреевна.
- Правда, что Лев Гумилев ревновал к вам свою мать?
- Лев в одном письме обиженно написал, что он просил мать что-то привезти ему в тюрьму, а Анна Андреевна передачу не прислала, а артисту купила машину. Насчет машины это правда. Когда я вернулся из армии, она мне дала деньги, чтобы я купил что-нибудь из одежды. Но я купил не пиджак, а старый "Москвич" и пригнал под окна своего дома. Поднялся в квартиру, подошел к Анне Андреевне и говорю: "Я купил машину". Пауза. Потом она поворачивается ко мне и говорит: "По-моему, это великолепно". На этой же машине я возил Анну Андреевну на сотый километр передавать Леве посылки.
И если она не присылала чего-то Леве, то только потому, что это не полагалось.
- Как читала стихи Ахматова?
- Анна Андреевна читала стихи совершенно ни на кого не похоже, не прибавляя и не убавляя интонации, как будто она читает чужие стихи, но с уважением, никак не украшая их. От этого строчки казались еще более возвышенными. Ахматова говорила, что стихи ей как будто кто-то диктовал. То же самое говорил Пушкин.
Мы после войны поехали с ней вдвоем на "Москвиче" в Царское Село. После войны она как бы рассталась навсегда с местами своей молодости. В ее стихах 44-го года есть слова: "На прошлом я черный поставила крест". Так что ее намерение побывать в Царском Селе для меня было совершенно неожиданным. Там все было разрушено, все заросло. Она показывает на кусты и говорит: "Вот его лавочка!"
- Кого?
- Пушкина. Здесь он сидел.
Я полез в кусты и действительно увидел железную скамейку, поставленную еще в лицейские времена.
Она шла как человек, оказавшийся на пепелище сожженного дома.
- Сейчас все говорят, что культура убывает, умирает...
- Культура жива. Просто время от времени она может как бы скрываться из виду, как подводный ручеек... Я общался с Дмитрием Лихачевым, когда его назначили председателем Российского фонда культуры. И он говорил, что надо спасать библиотеки, но, говоря библиотеки, делал ударение на букве "о". "Зачем библиотеки спасать, когда люди перестали читать?" - спросил я нахально. Лихачев поворачивается и говорит: "Однажды придет Ломоносов - а больше и не надо - и нужно, чтобы когда он пришел, книжка была на месте".
- Как вы относитесь к последней постановке "Мастера и Маргариты"?
- Можно ставить "Мастера и Маргариту" по-разному. Булгакова начали снимать как для массовой культуры. Но придет и другое время. Когда умер Пушкин, было решено издать его полное собрание сочинений, но книги не были выкуплены. Все не сразу делается. И очень образованные немцы поняли только через сто лет, кто такой Бах. А Моцарта в Вене поначалу играли на окраине.
- Ради чего стоит жить?
- Чтобы найти себя.
- Как найти себя в жизни?
- Делайте то, что вам интересно, от чего радостно. Так мне многие говорили. И так обретается дело, которое никто лучше вас не сделает, а дальше ему надо служить. Меня окружали люди дела. Оператор Москвин, который работал вместе с Сергеем Эйзенштейном, умел вытачивать даже линзы для кинокамер, например. У него токарный станок стоял в квартире. Его поднимали на третий этаж строительным краном. Этот станок он запирал на замок от жены.
- Хотели бы вы жизнь прожить по-другому?
- Доживя до своего возраста, я открыл совершенно невероятную вещь. На склоне лет выясняется, что все, что с вами происходило - тяжелого, ужасного, иногда невыносимого, - это звенья одной цепи, которая называется ваша жизнь. Нельзя выбросить ни одно звено. Она только тогда будет ваша, если все звенья останутся на месте. Даже тяжелейшие периоды жизни принесли что-то бесценное. Но надо дожить до старости, чтобы понять, как все тонко и взаимосвязано вокруг. Ни за что на свете, как говорил поэт, мне не нужна другая судьба кроме той, которую мне подарил Бог в России.