К ТЕМЕ "MAN IN THE MIRROR". МИР В ЗЕРКАЛЕ ДЖОКОНДЫ
На этом сайте буквально все имеет отношения к Майклу Джексону.
Исключительные культурные феномены в истории человечества, будь то шедевры мирового искусства или выдающиеся творческие личности, погружаясь в собственное бессмертие, часто движутся в русле судьбы прекрасного образа, запечатленного в начале 16 века на портрете гения Ренессанса, Леонардо да Винчи. От момента создания его жизнь и эволюция в мире людей показывает, как Нептунианское, божественное осваивается и ассимилируется в своей среде Меркурианским (ментально-прагматическим) по смыслу человечеством на данном этапе эволюции.
Джоконда создана не только в эпоху величайшего творческого взлета цивилизации, но и сознанием беспрецедентного гения в ряду других художников этого уникального времени. Леонардо да Винчи был интеллектуальным творцом-универсалом, сочетая в себе художественный, научный и изобретательский таланты, далеко опередившие свою эпоху. Вышедшая из-под кисти мастера недосягаемая и исключительная Мона Лиза обладает трансперсональными качествами божественного явления и феномена будущего, скрытого за дымкой вуали времени и выступившего из нее на обозрение человечества, благодаря талантливой руке художника.
За пять столетий Примадонна Возрождения обросла свойствами архетипа, с которым человечество соотносит себя в своей общей массе и посредством индивидуальностей, пытающихся актуализировать себя в парадигме творческого 12 Дома. Архетип предполагает квинтэссенцию, то есть собирательность образа, его вечность, “древнюю, древнюю душу” (Майкл Джексон), непреложность и движение во времени с опорой на связь прошлого с будущим. Истинный Нептунианский образ несет в себе божественную безграничность как антитезу ограниченному, зажатому в физической клетке бытия земному миру.
Оцененная по достоинству своим временем в лице знатоков искусства, коллег и учеников Леонардо, Великая Мона затем подверглась 2,5-вековому забвению, скрываясь за стенами резиденции Франциска 1, королевских дворцов и даже в спальне Наполеона Бонапарта. Как будто ей требовалось время, чтобы отстояться в своем совершенстве и вдруг воспрянуть из забвения во всем своем непостижимом великолепии. Ведь в ней заложен ген времени, в котором она родилась, ген бессмертия и Возрождения (Плутон). Заново Джоконду открыли символисты во второй половине 19 века. Критик Уолтер Патер в своём эссе 1867 года описал образ да Винчи как мифическое воплощение вечной женственности, которое “старше скал, меж которых оно сидит”, и которое “умирало множество раз и изучило тайны загробного мира”.
А писатель-романтик Теофиль Готье обратил внимание человечества на ее Улыбку, которая с подачи экстазно-пафосного мышления символистов превращена в самый прекрасный и живучий миф в истории. И не без основания. Символисты еще следовали тем впечатлениям от Моны Лизы эпохи ее создания, в которых улыбка ренессансной дивы делала ее “скорее божественным, чем человеческим существом”, причем до такой степени, что “и сама жизнь не могла бы быть иной” (биограф Леонардо да Винчи Дж. Вазари). В 1852 году художник Люк Масперо покончил жизнь самоубийством, оставив простую записку благородного рыцаря в тоске о прекрасной даме сердца: "Много лет я цеплялся за ее улыбку. Я предпочитаю умереть".
Джоконда прекрасна, как прекрасен настоящий Нептунианский шедевр. И дело здесь не только во внешней красивости, спорной по мнению многих, но в фундаментальной красоте самой природы и жизни, которую своей витальностью символизирует Мона. “Джоконда” с итальянского языка и как аналог английского “joking” означает “веселая”, “играющая”. Такой ореол несло бытие в представлении культуры Ренессанса, возникшей как антитеза Средневековью, отвернувшемуся от жизни как божественного удовольствия. В отличие от плоских, суровых, суррогатных образов предшествующей эпохи с печатью отрешенности на челе, Мона Лиза самым явным образом и ярко противопоставила себя косности, скованности и смерти, обеспечив своей жизненностью жизнь вечную.
Эта живость образа достигнута талантом Леонардо благодаря мгновению, которое, по Пушкину, остановилось на портрете художника, потому что было прекрасно. Лучше всего существо этого мгновения объяснили, как ни странно, не искусствоведы или знатоки культуры, а психолог, специалист по мимике Пол Экман, связывая улыбку с определенным выражением глаз: Это “флиртующая улыбка, хотя при этом соблазнитель и отводит глаза в сторону от объекта своего интереса, чтобы затем вновь бросить на него лукавый взгляд, который опять же мгновенно отводится, едва лишь будет замечен. Необычность впечатления от знаменитой Моны Лизы отчасти и заключается в том, что Леонардо ловит свою натуру именно в момент этого игривого движения; повернув голову в одну сторону, она смотрит в другую – на предмет своего интереса. В жизни это выражение лица мимолётно – взгляд украдкой длится не более мгновения”.
И действительно, в лице Моны Лизы не только запечатлен миг, в котором ощущается предшествующая эмоция и ожидается следующая. Художник-транстекстуальщик, другим словом, интерпретатор так выразил эту пролонгированность образа на портрете Леонардо.
Но и сама эта эмоция на лице модели двойственна по природе. Т. Готье определил ее как излучаемую непостижимой и загадочной женщиной-вамп: “Джоконда! Это слово немедленно вызывает в памяти сфинкса красоты, который так загадочно улыбается с картины Леонардо… Опасно попасть под обаяние этого призрака… Её улыбка обещает неизвестные наслаждения, она так божественно иронична…”
З. Фрейд подтвердил в образе Джоконды “самое совершенное изображение антагонизма, управляющего любовной жизнью женщины, сдержанности и обольщения, жертвенной нежности и безоглядно-требовательной чувственности. Леонардо… удалось воспроизвести двоякий смысл её улыбки, обещание безграничной нежности и зловещей угрозы”. “В ней хотели читать гордость и нежность, чувственность и кокетство, жестокость и скромность” (Б. Виппер). “Нежность и скотство, стыдливость и затаенное сладострастие, великая тайна сердца, обуздывающего себя, ума рассуждающего, личность, замкнутая в себе, оставляющая другим созерцать лишь блеск ее (Пьер Корле в изложении Эжена Мюнца).
Так, образ Моны был создан изначально открытым духовным трансформациям и психологическому богатству жизни и собирательным образом, содержит вечный дуализм человеческого существования, высокое и низкое, божественное и дьявольское начало, в разных пропорциях соответствующее ему. Она сочетает в себе несоединимое: женское и мужское (у модели мужской тип лица), детскую веселую непосредственность и взрослую искушенность, интеллектуальную одухотворенность и первозданный биологизм, целомудрие и сексуальность, оберегающую сдержанность и полную отдачу жизни. Этим богатством проявлений и единством противоположностей обеспечена монументальность образа прекрасной флорентийки, которая сообщила ей значение и смысл архетипа.
При этом образ Леонардо отвечает высокой одухотворенности (Нептун) и интеллекту (Уран) в качестве зеркала индивидуальности самого творца. “Чудо Моны Лизы заключается именно в том, что она мыслит; что, находясь перед пожелтевшей, потрескавшейся доской, мы непреоборимо ощущаем присутствие существа, наделённого разумом, существа, с которым можно говорить и от которого можно ждать ответа” (Б. Виппер). В Джоконде пытались найти внешнее сходство с художником, тогда как она есть его альтер-эго в трансцендентных свойствах таланта души и творческого сознания.
“Мона Лиза смотрела прямо ему в глаза с улыбкой, которая была наполнена тайной, как тихая вода, совершенно чистой, но такой глубокой, что, сколько бы ни был в ней взгляд, как бы он ни исследовал, он не мог видеть дна, – она улыбалась ему собственной улыбкой. Теперь Леонардо и Мона Лиза были подобны двум зеркалам, которые, отражаясь друг в друге, углублялись в бесконечность” (отрывок из романа Д. Мережковского “Воскресшие боги. Леонардо да Винчи”, 1899-1900 гг.)
В этом одухотворенном состоянии бездонности Мона Лиза демонстрирует внутреннее достоинство, если не сказать, превосходство, в силу гармонии, которая является ее внутренней природой. И поэтому она открыто, почти дерзко, заигрывает с жизнью, с иронией относясь к ней с высоты своего духовного и интеллектуального пьедестала. Именно в силу недосягаемости этого трона, в Джоконде видят и эталон, идеал человеческой природы, и упрек в несовершенстве тому, кто не может соответствовать высокому, двигаясь в сторону от божественного. Благодаря этому естественному превосходству, дерзости и богатству жизни, которым она владеет, Мона не дает покоя тщеславному и меркантильному человечеству.
Божественной печати в своем образе художник достиг также благодаря технике “сфумато”, эффектом которой является тончайшая дымка, или туман (Нептун), окружающий физически осязаемые формы, растворяя мазки кисти. Синоним этого тумана – тайна, непостижимость, которая заставляет людей культивировать загадки Моны Лизы и заниматься их вечным разгадыванием, вглядываясь в мимолетность ее Улыбки. Тем более, что, на самом деле, улыбаются ни ее губы, а глаза, потопляя в своей всеохватности. Как выразился В. Гращенков, в гармоничном мире образа Леонардо “угадывается все богатство возможностей физического и духовного бытия”.
Нептунианским, буквально, водным является и пейзаж за спиной Джоконды. Выполненный в зелено-голубых тонах, благодаря “сфумато” как бы через толщу воды, он олицетворяет собой одновременно высокий космос и непознанные, и в силу этого, ужасающие глубины океана, где уже вступает в свои права Плутон (змеевидная дорога в символике планеты). Неслучайно, отчетливой линией в интерпретации образа является инопланетная. Джоконда в роли внеземного существа, человека “не от мира сего” соединяет в себе высокоразвитую интеллектуальную природу и угрозу непознанного и непонятого.
Благодаря высокой линии горизонта на картине, этот космический океан как будто низвергается к невидимым ногам сидящей на балконе Моны, делая ее на этом фоне монументально плывущей из прошлого в будущее, от низких измерений к высоким. Искусствовед Б. Виппер акцентировал: “У Моны Лизы – реальность жизни, у пейзажа – реальность сна. Благодаря этому контрасту Мона Лиза кажется такой невероятно близкой и ощутимой, а пейзаж мы воспринимаем как излучение её собственной мечты”. Повторяя движения пейзажа складками платья, локонами волос, струящейся зыбкой улыбкой Джоконда олицетворяет собой разумный океан вечности, вместившийся в полотно ренессансного гения.
Но то, как вслед за Возрождением высоко восприняли Джоконду символисты, претерпевает трансформацию с наступлением 20 века. Акцентируя свое влияние из Близнецов, Нептун в силу "изгнанного" статуса в Знаке (попранный Бог), инкриминирует “покушение на искусство” (Г. Козлов) в лице Джоконды. Ее низвержение осуществлялось как постепенная поступательная профанация высшего начала, запечатленного в образе Высокого Возрождения. У сюрреалистов, кубистов и представителей других экспериментальных направлений, которые в начале 20 века восстали против традиционного искусства, это имело упреждающее значение, давшее в последствие толчок китчевому направлению в интерпретации и цитировании образа Джоконды.
Новое время в зеркале Джоконды увидело себя в соответствии со своими реалиями, диаметральной перестройкой всех основ, ментальным и творческим бунтом будущего против прошлого. Своеобразным манифестом новых направлений искусства в пику традиции стало произведение Каземира Малевича “Частичное затмение”. На нем скопированная Джоконда перечеркнута крест на крест кровавой краской с тем, чтобы воздвигнуть над ней геометрию новой реальности, намечая в этом нагромождении конструкций и деталей пока еще неясное будущее. Марсель Дюшан в 1919 году в духе зарождающейся сексуальной революции, гомосексуальной подоплекой и непристойной аббревиатурой унизил целомудренный образ Леонардо, после чего она в прямом смысле “пошла по рукам”. Рене Магрит вообще не прочь был вычеркнуть ее из жизни человечества в своем “отсутствующем” портрете.
Рожденная во время транзита Нептуна по Близнецам, пресса сделала ее трамплином для своего растущего могущества и иррациональной (Нептун) власти над умами, источником финансового существования. Кража картины в 1911 году, ее поиск и возвращение были раскручены СМИ по законам детективного жанра, немало способствуя одновременной популярности шедевральной звезды и ее разносу и последующему низвержению с высоты духовного эталона. Сделав “бедный” шедевр мировой сенсацией и персонажем криминальной и светской хроники, именно пресса большей частью способствовала его меркантильному массовому потреблению. Наступило время, когда Джокондой стали не восхищаться и эволюционировать в ее духовности, а использовать ее гипноз (Нептун) и паразитировать на магической притягательности.
Потребительское мышление Америки вдогонку газетным тиражам способствовало ее отправке собственно в производственный тираж, запустив массовую эксплуатацию образа в виде репродукций даже на оберточной бумаге и вещей прикладного и утилитарного назначения. Здесь печатный эксперимент художника поп-арта Э. Уорхолла.
“Американские художники-авангардисты не стали ниспровергать “Джоконду” с пьедестала, как когда-то их коллеги европейцы. Наоборот, Энди Уорхолл, Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг и другие звезды поп-арта стали эксплуатировать образ Моны Лизы так же, как другие продукты массовой культуры – от банки супа Кэмпбелл до Мерилин Монро” (Г. Козлов). Америку охватила Джокондомания, после этого картина появилась в рекламе и стала торговой маркой. Превратившись в век глобализации во всемирную ценность для технологий, шедевральная Дива стала распространять свое влияние на массовый туризм, поп-культуру и китчевые направления изоискусства.
Постепенно с развитием научно-технического прогресса подлинник Леонардо стал соревноваться с копиями, а дух и рука художника – с гаджетами и “творчеством” машин. Диалог из советского фильма “Служебный роман”: “О, какая занятная репродукция Джоконды!” – “Что вы, Людмила Прокофьевна, это же вычислительная машина Боровских запрограммировала”. Моналисиана попирала территориальные границы и "железные занавеси".
Чем далее, тем более “богатство возможностей физического и духовного бытия” (В. Гращенков) образа Леонардо становилось источником для множества направлений его интерпретаций и цитирования любым, кто мог держать в руках кисть, карандаш, а затем и компьютерную мышку. Мона самым беспардонным образом была использована и распята популярной потребностью в визуальных развлечениях. И именно потому, что “Джоконда“ – не портрет. Это – зримый символ самой жизни человека и природы”, великий шедевр стал зеркалом и того времени, в котором вместо “божественной искры” стал властвовать “monkey business”.
Вместе с продукцией желтой прессы Джоконда из музейной золотой клетки пришла почти в каждый дом и стала для каждого своей, примеряя на себя все понятные и обыденные образы, не гнушаясь самыми низменными в современных представлениях людей. Она стала пить, курить, снедаться пороками, испытывая дьявольские чувства во всем их многообразии, служа тем самым зеркалом комплексов неполноценности каждого индивидуального создателя и, в целом, всей эпохи потребления и растления ценностей.
Подобно тому, как, тайно уязвляясь в собственном “зеркале”, писал о Божественной Искре Ренессанса философ А. Лосев: "Мона Лиза" с её “бесовской улыбочкой”. “Ведь стоит только всмотреться в глаза Джоконды, как можно без труда заметить, что она, собственно говоря, совсем не улыбается. Это не улыбка, но хищная физиономия с холодными глазами и отчётливым знанием беспомощности той жертвы, которой Джоконда хочет овладеть и в которой, кроме слабости, она рассчитывает ещё на бессилие перед овладевшим ею скверным чувством”. Ему вторил А. Эфрос, пополнив ту часть человечества, которое заточено было пренебрегать великим. Он видел в Джоконде “изображение какого-то получеловеческого, полузмеиного существа, не то улыбающегося, не то хмурого, господствующего над охладевшим, голым, утёсистым пространством, раскинувшимся за спиной”.
Отражая в себе духовные и физические пороки нового человечества, Мона стала дурнеть внешне, доходя до полнейшего безобразия и откровенной уродливости. Ее стало распирать в размерах – образ толстеющего на суррогатах человечества, символизирующий тенденцию, предсказанную на картинах Ф. Ботеро. Страдать натуральным зоологизмом, поворачиваясь к свету дикой, первозданной природной сущностью, на самом деле, обожествленной в ней ее создателем.
Она стала еще больше сводить с ума, издеваясь своим превосходством и неразгаданностью, тем самым притягивая наиболее буйных представителей сходящего с ума рода человеческого, видевших в ней упрек своему безумному существованию.
Ее делали заложницей социального гнева и субъективных проблем индивидов, чувствующих себя изгоями, выставляли предметом торга в качестве мести за никчемность жизни и разочарование в истинах. Мона Лиза, в силу своей исключительности и высоты, больше всех шедевров пережила покушений на свое существование в мире людей и ниже всего была низвергнута со своего пьедестала.
Отдельная статья – это доходящие до смешного интертекстуальные диагнозы, которые ставятся Джоконде медиками различной специализации. Абсурд так отчетлив, что не остался не замеченным юмористами-сатириками, которые довели его до гротеска. Так, советско-российский писатель-сатирик Михаил Задорнов иронизирует над теми, кто по ту сторону рамы:
“Шедевр тем и отличается, что он показывает человеку, каков его внутренний мир. Например, смотрят люди на Джоконду, а потом один говорит: "Она мне ухмыльнулась", другой: “А мне злорадно улыбнулась”, третий: “А на меня посмотрела с надеждой”. Вот поэтому она и шедевр, что каждому показывает, кто он есть, и что о себе думает. А ученые про шедевры потом загадки выдумывают, чтобы пиариться. Мне даже довелось прочитать в одной из статей, что написали о загадке Джоконды ученые-медики. Они доказывали, что у Моны Лизы, судя по лицу, множество заболеваний и что она злобная, а улыбка у нее не загадочная. Просто за сжатыми плотно губами она скрывает кариес и несвежее дыхание! Потому что глубоко беременна, никак не может разрешиться от бремени, и от этого у нее начался атеросимптоматический кардиосклероз с хроническим бронхитом, пониженной секрецией и расстройство вестибулярного аппарата, отчего и появилась на лице такая кривая улыбка”.
Наконец, Серж Брэмли в 1995 году нашел оскорбление в том, что Мона “воспроизводилась до бесконечности на открытках, коробках из-под шоколада и сувенирных пепельницах, чрезмерно использовалась идолопоклоннической публикой, подвергалась всем манипуляциям журналистов и рекламодателей, карикатурно изображалась, пародировалась, украшалась инопланетными атрибутами”. Брэмли справедливо утверждает: “Мона Лиза была лишена своего существа, потеряла свою личность. Жертва своей славы, она перестала быть картиной, а стала публичной иконой, клише. Визуальный вампиризм унес жизнь и кровь из шедевра. Торжество славы подрывается трагедией знаменитостей. Продукция массовой культуры… разрушает лучшие продукты цивилизации, которые она произвела”.
На картинке изображение английского художника-граффитчика Бэнкси “Джоконда с гранатометом”.
“Вместо того, чтобы отражать непостижимый разум художника, теперь ее глаза отражают то, что наша цивилизация и наше лицемерие сделали с ней – они отражают нас самих. Мона Лиза преподносится нашему обществу как зеркало, в котором отражается его помпезность, неуверенность, предположения, но также и его тоска по вещам, теперь недостижимым. Мы можем никогда не узнать ее секреты, потому что они не ее секреты; они наши, мы проецируем их на икону, которой является Мона Лиза. Сегодняшняя Мона – это маска, суррогат нас самих, предназначенная для того, чтобы скрыть, кем мы являемся, и вместо этого предложить каталог формализованных личностей”.
“С помощью пародий, намеков и прямых наложений образ Джоконды присоединяется ко всем типам личности, знаменитостям и обычным людям. Эти слияния с высшим образчиком переносят нашу обыденную жизнь в освященные залы славы, где мы можем фантазировать, что ведем значимую жизнь. Но это – устаревшее клише нашего времени, свидетельство нашей собственной незащищенности и наших собственных сомнений в том, что мы имеем власть над нашими судьбами”. Символы статуса могут быть легко использованы для маскировки сомнений в собственной значимости при властном стремлении самоутвердиться.
Пародийное, китчевое и утилитарно прикладное направление в интерпретации и использовании образа Джоконды является зеркалом того, как пародией на высокое становятся меркантильно-Меркурианские “ценности” нового времени, как благодаря массовости и “поп-корновому” мышлению обесценивается высокое и исключительное. Пародия, профанация, извращение остаются всемирным стёбом духовно мельчающего человечества над высоким образом Возрождения, которое в 16 веке максимально приблизилось к интерпретации божественного в своем творческом взлете.
Но есть и другая правда. “Приводя Мону в наш век, заставляя ее чувствовать себя комфортно в нашей одежде и проводя ее через ритуалы современной жизни, мы втягиваем прошлое со всеми его ценностями в настоящее. Обладание предметом равносильно обладанию его духом”.
Но все-таки Джоконда не устает звать к себе настоящей. Поэтому неизменно посещаем многотысячными зрителями 711-й зал Лувра, где она живет как бесценная историческая и культурная реликвия без срока давности и тления.
Поэтому она искрится, выложенная драгоценными камнями, на картине неизвестного китайского художника.
Оживает под колдующими над асфальтом, волшебными руками уличных художников.
Возвращается к своим божественным истокам благодаря умелому профессионализму реставраторов. Известная американская художница Дженес Кортес завершила реставрацию картины Леонардо, использовав копию из музея Прадо.
Великие шедевры всегда служили зеркалом, в котором отражаются реалии и ценности каждой эпохи. Удивительно то, что они сосредотачиваются на одном изображении или личности большой известности. Мона Лиза – квинтэссенция знаменитостей. Но в отличие от мимолетной известности, она пришла из-за пределов времени. В силу своей безграничности она несет свое существо через национальные, этнические и религиозные границы, превращаясь во всеобщую “матрицу” для культурных и социальных феноменов следующих эпох. И поэтому ее слава вне разрушительного действия времени.
На этом сайте не говорится ничего, что не имеет отношения к Майклу Джексону, что не является иллюстрацией природы этого человека и не соотносилось бы с его жизнью.
Мир в зеркале Джоконды = Мир в зеркале Майкла Джексона.
По материалам Wikipedia и сайта “Образы Моны Лизы для современного мира”
Майкл Джексон Легенда Эпохи
К ТЕМЕ "MAN IN THE MIRROR". МИР В ЗЕРКАЛЕ ДЖОКОНДЫ
На этом сайте буквально все имеет отношения к Майклу Джексону.
Исключительные культурные феномены в истории человечества, будь то шедевры мирового искусства или выдающиеся творческие личности, погружаясь в собственное бессмертие, часто движутся в русле судьбы прекрасного образа, запечатленного в начале 16 века на портрете гения Ренессанса, Леонардо да Винчи. От момента создания его жизнь и эволюция в мире людей показывает, как Нептунианское, божественное осваивается и ассимилируется в своей среде Меркурианским (ментально-прагматическим) по смыслу человечеством на данном этапе эволюции.
Но и сама эта эмоция на лице модели двойственна по природе. Т. Готье определил ее как излучаемую непостижимой и загадочной женщиной-вамп: “Джоконда! Это слово немедленно вызывает в памяти сфинкса красоты, который так загадочно улыбается с картины Леонардо… Опасно попасть под обаяние этого призрака… Её улыбка обещает неизвестные наслаждения, она так божественно иронична…”
З. Фрейд подтвердил в образе Джоконды “самое совершенное изображение антагонизма, управляющего любовной жизнью женщины, сдержанности и обольщения, жертвенной нежности и безоглядно-требовательной чувственности. Леонардо… удалось воспроизвести двоякий смысл её улыбки, обещание безграничной нежности и зловещей угрозы”. “В ней хотели читать гордость и нежность, чувственность и кокетство, жестокость и скромность” (Б. Виппер).
“Нежность и скотство, стыдливость и затаенное сладострастие, великая тайна сердца, обуздывающего себя, ума рассуждающего, личность, замкнутая в себе, оставляющая другим созерцать лишь блеск ее (Пьер Корле в изложении Эжена Мюнца).
В Джоконде пытались найти внешнее сходство с художником, тогда как она есть его альтер-эго в трансцендентных свойствах таланта души и творческого сознания.
В этом одухотворенном состоянии бездонности Мона Лиза демонстрирует внутреннее достоинство, если не сказать, превосходство, в силу гармонии, которая является ее внутренней природой.
И поэтому она открыто, почти дерзко, заигрывает с жизнью, с иронией относясь к ней с высоты своего духовного и интеллектуального пьедестала. Именно в силу недосягаемости этого трона, в Джоконде видят и эталон, идеал человеческой природы, и упрек в несовершенстве тому, кто не может соответствовать высокому, двигаясь в сторону от божественного.
Благодаря этому естественному превосходству, дерзости и богатству жизни, которым она владеет, Мона не дает покоя тщеславному и меркантильному человечеству.
Нептунианским, буквально, водным является и пейзаж за спиной Джоконды. Выполненный в зелено-голубых тонах, благодаря “сфумато” как бы через толщу воды, он олицетворяет собой одновременно высокий космос и непознанные, и в силу этого, ужасающие глубины океана, где уже вступает в свои права Плутон (змеевидная дорога в символике планеты).
Неслучайно, отчетливой линией в интерпретации образа является инопланетная. Джоконда в роли внеземного существа, человека “не от мира сего” соединяет в себе высокоразвитую интеллектуальную природу и угрозу непознанного и непонятого.
Искусствовед Б. Виппер акцентировал: “У Моны Лизы – реальность жизни, у пейзажа – реальность сна. Благодаря этому контрасту Мона Лиза кажется такой невероятно близкой и ощутимой, а пейзаж мы воспринимаем как излучение её собственной мечты”.
Повторяя движения пейзажа складками платья, локонами волос, струящейся зыбкой улыбкой Джоконда олицетворяет собой разумный океан вечности, вместившийся в полотно ренессансного гения.
У сюрреалистов, кубистов и представителей других экспериментальных направлений, которые в начале 20 века восстали против традиционного искусства, это имело упреждающее значение, давшее в последствие толчок китчевому направлению в интерпретации и цитировании образа Джоконды.
Своеобразным манифестом новых направлений искусства в пику традиции стало произведение Каземира Малевича “Частичное затмение”.
На нем скопированная Джоконда перечеркнута крест на крест кровавой краской с тем, чтобы воздвигнуть над ней геометрию новой реальности, намечая в этом нагромождении конструкций и деталей пока еще неясное будущее.
Марсель Дюшан в 1919 году в духе зарождающейся сексуальной революции, гомосексуальной подоплекой и непристойной аббревиатурой унизил целомудренный образ Леонардо, после чего она в прямом смысле “пошла по рукам”.
Рене Магрит вообще не прочь был вычеркнуть ее из жизни человечества в своем “отсутствующем” портрете.
Кража картины в 1911 году, ее поиск и возвращение были раскручены СМИ по законам детективного жанра, немало способствуя одновременной популярности шедевральной звезды и ее разносу и последующему низвержению с высоты духовного эталона.
Сделав “бедный” шедевр мировой сенсацией и персонажем криминальной и светской хроники, именно пресса большей частью способствовала его меркантильному массовому потреблению.
Наступило время, когда Джокондой стали не восхищаться и эволюционировать в ее духовности, а использовать ее гипноз (Нептун) и паразитировать на магической притягательности.
Америку охватила Джокондомания, после этого картина появилась в рекламе и стала торговой маркой. Превратившись в век глобализации во всемирную ценность для технологий, шедевральная Дива стала распространять свое влияние на массовый туризм, поп-культуру и китчевые направления изоискусства.
Диалог из советского фильма “Служебный роман”: “О, какая занятная репродукция Джоконды!” – “Что вы, Людмила Прокофьевна, это же вычислительная машина Боровских запрограммировала”. Моналисиана попирала территориальные границы и "железные занавеси".
Мона самым беспардонным образом была использована и распята популярной потребностью в визуальных развлечениях. И именно потому, что “Джоконда“ – не портрет. Это – зримый символ самой жизни человека и природы”, великий шедевр стал зеркалом и того времени, в котором вместо “божественной искры” стал властвовать “monkey business”.
Она стала пить, курить, снедаться пороками, испытывая дьявольские чувства во всем их многообразии, служа тем самым зеркалом комплексов неполноценности каждого индивидуального создателя и, в целом, всей эпохи потребления и растления ценностей.
Ему вторил А. Эфрос, пополнив ту часть человечества, которое заточено было пренебрегать великим. Он видел в Джоконде “изображение какого-то получеловеческого, полузмеиного существа, не то улыбающегося, не то хмурого, господствующего над охладевшим, голым, утёсистым пространством, раскинувшимся за спиной”.
Отражая в себе духовные и физические пороки нового человечества, Мона стала дурнеть внешне, доходя до полнейшего безобразия и откровенной уродливости. Ее стало распирать в размерах – образ толстеющего на суррогатах человечества, символизирующий тенденцию, предсказанную на картинах Ф. Ботеро. Страдать натуральным зоологизмом, поворачиваясь к свету дикой, первозданной природной сущностью, на самом деле, обожествленной в ней ее создателем.
Мона Лиза, в силу своей исключительности и высоты, больше всех шедевров пережила покушений на свое существование в мире людей и ниже всего была низвергнута со своего пьедестала.
“Шедевр тем и отличается, что он показывает человеку, каков его внутренний мир. Например, смотрят люди на Джоконду, а потом один говорит: "Она мне ухмыльнулась", другой: “А мне злорадно улыбнулась”, третий: “А на меня посмотрела с надеждой”. Вот поэтому она и шедевр, что каждому показывает, кто он есть, и что о себе думает. А ученые про шедевры потом загадки выдумывают, чтобы пиариться. Мне даже довелось прочитать в одной из статей, что написали о загадке Джоконды ученые-медики. Они доказывали, что у Моны Лизы, судя по лицу, множество заболеваний и что она злобная, а улыбка у нее не загадочная. Просто за сжатыми плотно губами она скрывает кариес и несвежее дыхание! Потому что глубоко беременна, никак не может разрешиться от бремени, и от этого у нее начался атеросимптоматический кардиосклероз с хроническим бронхитом, пониженной секрецией и расстройство вестибулярного аппарата, отчего и появилась на лице такая кривая улыбка”.
Брэмли справедливо утверждает: “Мона Лиза была лишена своего существа, потеряла свою личность. Жертва своей славы, она перестала быть картиной, а стала публичной иконой, клише. Визуальный вампиризм унес жизнь и кровь из шедевра. Торжество славы подрывается трагедией знаменитостей. Продукция массовой культуры… разрушает лучшие продукты цивилизации, которые она произвела”.
На картинке изображение английского художника-граффитчика Бэнкси “Джоконда с гранатометом”.
Мона Лиза преподносится нашему обществу как зеркало, в котором отражается его помпезность, неуверенность, предположения, но также и его тоска по вещам, теперь недостижимым.
Мы можем никогда не узнать ее секреты, потому что они не ее секреты; они наши, мы проецируем их на икону, которой является Мона Лиза. Сегодняшняя Мона – это маска, суррогат нас самих, предназначенная для того, чтобы скрыть, кем мы являемся, и вместо этого предложить каталог формализованных личностей”.
Но есть и другая правда. “Приводя Мону в наш век, заставляя ее чувствовать себя комфортно в нашей одежде и проводя ее через ритуалы современной жизни, мы втягиваем прошлое со всеми его ценностями в настоящее. Обладание предметом равносильно обладанию его духом”.
Но все-таки Джоконда не устает звать к себе настоящей. Поэтому неизменно посещаем многотысячными зрителями 711-й зал Лувра, где она живет как бесценная историческая и культурная реликвия без срока давности и тления.
Мона Лиза – квинтэссенция знаменитостей. Но в отличие от мимолетной известности, она пришла из-за пределов времени. В силу своей безграничности она несет свое существо через национальные, этнические и религиозные границы, превращаясь во всеобщую “матрицу” для культурных и социальных феноменов следующих эпох. И поэтому ее слава вне разрушительного действия времени.
Мир в зеркале Джоконды = Мир в зеркале Майкла Джексона.