17 июл 2022
У поэтов есть такой обычай –
В круг сойдясь, оплёвывать друг друга.
Д. Кедрин.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
( 18 июля 1932-- 1 апреля 2017)--
советский и российский поэт. Получил известность также как прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, чтец-оратор и актёр. Был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
( 18 июля 1932-- 1 апреля 2017)--
советский и российский поэт. Получил известность также как прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, чтец-оратор и актёр. Был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
Конфликт двух ярчайших представителей русской поэзии ХХ в. – Евгения Евтушенко и Иосифа Бродского – длится уже более полвека, правда, его участники теперь – не сами зачинатели, а поклонники их творчества. Евтушенко признавал историю с Бродским «самым больным своим местом».
Что же не поделили два знаменитых и несомненно талантливых поэта?
Что же не поделили два знаменитых и несомненно талантливых поэта?
История их непростых отношений началась в 1965 году, после возвращения Иосифа Бродского из ссылки.
Его освобождению способствовал в числе прочих и Евтушенко. По приезду он пригласил ссыльного поэта в ресторан, и последующие две недели они провели бок о бок.
Евтушенко вспоминал:
«Я с ходу пригласил Бродского без всякого разрешения властей почитать стихи на моем авторском вечере в Коммунистической аудитории МГУ.
Это было его первое публичное выступление перед несколькими сотнями слушателей, но он тоже нигде не упоминал об этом – по-видимому, чтобы у его западных издателей даже мысль не возникла, что их диссидент-автор морально мог позволить себе выступать в аудитории с таким именем».
В 1972 г. Бродскому пришлось выехать из страны. По требованию КГБ в считаные дни он должен был покинуть СССР.
В КГБ он неожиданно встретился с Евтушенко, которого вызвали туда из-за ввоза из Америки запрещенной литературы.
Бродский посчитал, что причина была другая – якобы с Евтушенко консультировались по поводу его персоны и именно он настоял на том, чтобы Бродского выдворили из страны. Он назвал Евтушенко стукачом КГБ и обвинил его в своей высылке.
Когда Бродский поселился в Америке, Евтушенко помог ему устроиться на работу в Квинс-колледж.
А после смерти Бродского узнал о том, что когда он сам захотел работать там же, Бродский написал письмо руководству колледжа с просьбой не принимать на работу Евтушенко как «человека антиамериканских взглядов».
Сергей Довлатов вспоминал о том, что когда Бродский услышал, что Евтушенко выступает против колхозов, он сказал: «Если он против, я – за».
При этом Бродский не отрицал поэтического таланта «Евтуха» (как он его называл заочно), и даже признавался в том, что знает его стихи наизусть
«строк на 200 – на 300».
В посвящённом Иосифу Бродскому стихотворении «Брат мой, враг мой» Евгений Евтушенко в 2005 году в книге стихов XXI века
«Памятники не эмигрируют» изложил своё отношение к Бродскому:
Как же так получилось оно?
Кто натравливал брата на брата?
Что – двоим и в России тесно?
И в Америке тесновато?
Как с тобою мы договорим?
Нас пожрал теснотой и ссорами
наш сплошной переделкинский Рим,
да и выплюнул в разные стороны.
Дружбой мы не смогли дорожить.
Может, чтоб не мириться подольше,
и не надо нам было дружить,
ибо ссорясь, мы сделали больше.
Мёртвым нам не уйти, как живым,
от кровавого русского римства.
Мы с тобою не договорим.
Мы с тобою не договоримся.
В 2000-м году Евтушенко жёстко высказал свое мнение о коллеге по перу: «Он создал собственную интонацию, свою поэтику. Что касается его поэзии в целом, то я не назову его русским национальным поэтом и не потому, что он – еврей, а потому что он много усвоил из западной поэзии. Его поэзия не совсем русская, она довольно холодна, в ней нет теплоты человеческой, и любви мало. Хотя он был освобождён по моему письму, вёл он себя нехорошо по отношению ко мне».
Конфликт двух титанов интерпретировали по-разному.
Кто-то называл его спором конъюнктурщика Евтушенко и бунтаря Бродского, объясняя суть расхождений тем, что Евтушенко умел договариваться и мириться с властями, а Бродский был известен своей непримиримостью и нонконформизмом.
Кто-то считал Бродского элитарным поэтом, а Евтушенко – массовым.
Кто-то называл их конфликт «битвой PR-королей» с единственным разногласием – в политических взглядах.
Конечно, этот конфликт не исчерпывается политической подоплекой и необъясним отношением поэтов к СССР или Америке.
В их споре первичны эстетическое и мировоззренческое начала, и вряд ли в этом смысле можно признать одного из них правым, а другого – виноватым.
Его освобождению способствовал в числе прочих и Евтушенко. По приезду он пригласил ссыльного поэта в ресторан, и последующие две недели они провели бок о бок.
Евтушенко вспоминал:
«Я с ходу пригласил Бродского без всякого разрешения властей почитать стихи на моем авторском вечере в Коммунистической аудитории МГУ.
Это было его первое публичное выступление перед несколькими сотнями слушателей, но он тоже нигде не упоминал об этом – по-видимому, чтобы у его западных издателей даже мысль не возникла, что их диссидент-автор морально мог позволить себе выступать в аудитории с таким именем».
В 1972 г. Бродскому пришлось выехать из страны. По требованию КГБ в считаные дни он должен был покинуть СССР.
В КГБ он неожиданно встретился с Евтушенко, которого вызвали туда из-за ввоза из Америки запрещенной литературы.
Бродский посчитал, что причина была другая – якобы с Евтушенко консультировались по поводу его персоны и именно он настоял на том, чтобы Бродского выдворили из страны. Он назвал Евтушенко стукачом КГБ и обвинил его в своей высылке.
Когда Бродский поселился в Америке, Евтушенко помог ему устроиться на работу в Квинс-колледж.
А после смерти Бродского узнал о том, что когда он сам захотел работать там же, Бродский написал письмо руководству колледжа с просьбой не принимать на работу Евтушенко как «человека антиамериканских взглядов».
Сергей Довлатов вспоминал о том, что когда Бродский услышал, что Евтушенко выступает против колхозов, он сказал: «Если он против, я – за».
При этом Бродский не отрицал поэтического таланта «Евтуха» (как он его называл заочно), и даже признавался в том, что знает его стихи наизусть
«строк на 200 – на 300».
В посвящённом Иосифу Бродскому стихотворении «Брат мой, враг мой» Евгений Евтушенко в 2005 году в книге стихов XXI века
«Памятники не эмигрируют» изложил своё отношение к Бродскому:
Как же так получилось оно?
Кто натравливал брата на брата?
Что – двоим и в России тесно?
И в Америке тесновато?
Как с тобою мы договорим?
Нас пожрал теснотой и ссорами
наш сплошной переделкинский Рим,
да и выплюнул в разные стороны.
Дружбой мы не смогли дорожить.
Может, чтоб не мириться подольше,
и не надо нам было дружить,
ибо ссорясь, мы сделали больше.
Мёртвым нам не уйти, как живым,
от кровавого русского римства.
Мы с тобою не договорим.
Мы с тобою не договоримся.
В 2000-м году Евтушенко жёстко высказал свое мнение о коллеге по перу: «Он создал собственную интонацию, свою поэтику. Что касается его поэзии в целом, то я не назову его русским национальным поэтом и не потому, что он – еврей, а потому что он много усвоил из западной поэзии. Его поэзия не совсем русская, она довольно холодна, в ней нет теплоты человеческой, и любви мало. Хотя он был освобождён по моему письму, вёл он себя нехорошо по отношению ко мне».
Конфликт двух титанов интерпретировали по-разному.
Кто-то называл его спором конъюнктурщика Евтушенко и бунтаря Бродского, объясняя суть расхождений тем, что Евтушенко умел договариваться и мириться с властями, а Бродский был известен своей непримиримостью и нонконформизмом.
Кто-то считал Бродского элитарным поэтом, а Евтушенко – массовым.
Кто-то называл их конфликт «битвой PR-королей» с единственным разногласием – в политических взглядах.
Конечно, этот конфликт не исчерпывается политической подоплекой и необъясним отношением поэтов к СССР или Америке.
В их споре первичны эстетическое и мировоззренческое начала, и вряд ли в этом смысле можно признать одного из них правым, а другого – виноватым.
«Я считаю его человеком, с которым мы не договорили. Возможно, наши стихи уже сами будут разговаривать друг с другом, и думаю, что о чем-то договорятся», – сказал Евтушенко в интервью Соломону Волкову, и, возможно, это лучший эпилог этой истории.
Поэт в России - больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт в ней - образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Сумею ли? Культуры не хватает...
Нахватанность пророчеств не сулит...
Но дух России надо мной витает
и дерзновенно пробовать велит.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти, и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты...
Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь -
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра -
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
боль иссеченной музы твоей -
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О, дай мне, Блок, туманность вещую
и два кренящихся крыла,
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай, Пастернак, смещенье дней,
смущенье веток,
сращенье запахов, теней
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есенин, дай на счастье нежность мне
к березкам и лугам, к зверью и людям
и ко всему другому на земле,
что мы с тобой так беззащитно любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам-потомкам.
***
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ.
***
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт в ней - образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Сумею ли? Культуры не хватает...
Нахватанность пророчеств не сулит...
Но дух России надо мной витает
и дерзновенно пробовать велит.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти, и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты...
Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
свою раскованную речь,
свою пленительную участь -
как бы шаля, глаголом жечь.
Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,
своей презрительности яд
и келью замкнутой души,
где дышит, скрытая в тиши,
недоброты твоей сестра -
лампада тайного добра.
Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
боль иссеченной музы твоей -
у парадных подъездов и рельсов
и в просторах лесов и полей.
Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
чтоб идти, волоча всю Россию,
как бурлаки идут бечевой.
О, дай мне, Блок, туманность вещую
и два кренящихся крыла,
чтобы, тая загадку вечную,
сквозь тело музыка текла.
Дай, Пастернак, смещенье дней,
смущенье веток,
сращенье запахов, теней
с мученьем века,
чтоб слово, садом бормоча,
цвело и зрело,
чтобы вовек твоя свеча
во мне горела.
Есенин, дай на счастье нежность мне
к березкам и лугам, к зверью и людям
и ко всему другому на земле,
что мы с тобой так беззащитно любим.
Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам-потомкам.
***
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ.
***
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Евгений Евтушенко, которого недолюбливал Иосиф Бродский, в стихотворении «Предпушкинье» (2007) замечает:
Он проблескивал во Блоке,
Может быть, во мне мерцал.
С нами – все его уроки
Юности честных зерцал.
С нами пил и веселился,
И на всех душа была.
В Бродском он не поселился –
Маловато в нём тепла.
Почему – так? Нежели сработал механизм зависти или ревности? Оказывается, как признался сам Евтушенко, Бродский как-то в своём выступлении перед студентами обвинил его в оскорблении американского флага и привёл в качестве доказательства строчки из стихотворения «Свобода убивать», написанного еще в 1968 году:
Линкольн хрипит в гранитном кресле ранено.
В него стреляют вновь! Зверьё – зверьём.
И звезды, словно пуль прострелы рваные,
Америка, на знамени твоем!
– «Нечего говорить о жестокости власти, если мы несправедливы друг к другу». Эта горькая обида, как и негативные высказывания Бродского, воздвигли своеобразную «берлинскую стену» отчуждения между двумя талантливыми поэтами.
Например, Андрей Холкин утверждал, что Бродский не любил Евтушенко и всячески его полоскал при случае (когда у него спрашивали о Евтушенко) и написал про него много гадостей. Бродский говорил о Евтушенко вроде бы безобидные, на первый взгляд, вещи, типа: "А… Евтух то… ну-у-у..талантливый мужик". И Бродский, видимо, так этим обидел тянущегося к нему Евтушенко.
В одном из своих интервью Иосиф Бродский рассказал, что некто "Кома Иванов публично дал Евтушенко в глаз". Он это прокомментировал так: «Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в таком роде. За что и получил в глаз!»
Кстати, о подобных недоразумениях идёт речь в стихотворении Евтушенко «Памяти Есенина»:
Поэты русские,
друг друга мы браним —
Парнас российский дрязгами засеян.
но все мы чем-то связаны одним:
любой из нас хоть чуточку Есенин.
Теперь я твой навек.
Ты победила.
Ты победила тем,
что не моя.
Заставляют быть нас прахом,
Гасят в душах божий свет.
Если гордость мы забудем,
Мы лишь серой пылью будем
Под колесами карет.
Можно бросить в клетку тело,
Чтоб оно не улетело
Высоко за облака,
А душа сквозь клетку к богу
Все равно найдет дорогу,
Как пушиночка, легка.
Жизнь и смерть — две главных вещи.
Кто там зря на смерть клевещет?
Часто жизни смерть нежней.
Научи меня, Всевышний,
Если смерть войдет неслышно,
Улыбнуться тихо ей.
Помоги, господь,
Все перебороть,
Звезд не прячь в окошке,
Подари, господь,
Хлебушка ломоть —
Голубям на крошки.
Тело зябнет и болеет,
На кострах горит и тлеет,
Истлевает среди тьмы.
А душа все не сдается.
После смерти остается
Что-то большее, чем мы.
Остаемся мы по крохам:
Кто-то книгой, кто-то вздохом,
Кто-то песней, кто — дитем,
Но и в этих крошках даже,
Где-то, будущего дальше,
Умирая, мы живем.
Что, душа, ты скажешь богу,
С чем придешь к его порогу?
В рай пошлет он или в ад?
Все мы в чем-то виноваты,
Но боится тот расплаты,
Кто всех меньше виноват.
Помоги, господь,
Все перебороть,
Звезд не прячь в окошке,
Подари, господь,
Хлебушка ломоть —
Голубям на крошки.
***
Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестьео мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно...
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
Е. ЕВТУШЕНКО.
Е. ЕВТУШЕНКО:
"Для того ли родились,
Для того ли вылупились,
Чтобы после подрались,
Обозлели, вылюбились?
Кто подсказчик лживый,
Кто?
Но по Божьей милости
Я еще надеюсь, что
В небесах помиримся".
Это вот последний мой разговор с Иосифом.
С. ВОЛКОВ: Интересно, что бы он сказал, если бы услышал?
Е. ЕВТУШЕНКО: Если бы он написал такое стихотворение, я бы его обнял…
Можно я выпью чуть-чуть. Зачем, зачем все это было? Почему так
происходит, то, что произошло между нами? Почему? Дьявольщина какая-то
впуталась в это. Ну…
С. ВОЛКОВ: За двух поэтов.
Мне кажется, мы переживаем небывалый культурный слом, размышляет
Соломон Волков. На наших глазах одна цивилизация сменяется другой, а мы,
как это странно и страшно, хватаем друг друга за грудки из-за пустяков.
Между тем мир лет через сто-двести будет разительно другим. Но что при
этом останется от нас, от русской культуры нашего времени? Кому мы сами
поможем разместиться на этом ковчеге, тот, видимо, и доплывет к тем,
другим, нам не ведомым людям. Нужно ли выкидывать одного, чтобы
расчистить место другому? Вряд ли. У меня мечта: пусть на той
воображаемой книжной полке будущего найдется место и одному, и другому, и
третьему. Ведь потерять, обронить проще простого.