2 сен 2024
Что остается от человека после смерти?
Всё те же его любимые вещи; те, которые, по словам Чуковской, "вдруг окатывают человека с головы до ног" памятью; которые с легкостью воссоздадут нам облик ушедшего человека или напомнят о том времени, когда он был с нами....
О том,как одевался Иосиф Бродский, как относился к трендовым вещам ( модное словосочетание сегодня), как менял свою изданную книгу на джинсы, какие куртки, шарфы привозила ему Анна Андреевна- со всем этим мы уже ознакомились в предыдущей заметке.
А вот как одевалась сама Ахматова -- королева русского Серебряного века ?
" ВСЁ БЫЛО ВАЖНО ---
И КАК ОНА ПИСАЛА, И КАК ЖИЛА:
Именно потому, что этот образ, когда прекрасный, а когда пугающий, всегда был целен, складывался из сочетания поз, жестов, слов, речи, поведения и, конечно, нарядов.
Уже в гимназический период Ахматова отличалась от своих одноклассниц.
И КАК ОНА ПИСАЛА, И КАК ЖИЛА:
Именно потому, что этот образ, когда прекрасный, а когда пугающий, всегда был целен, складывался из сочетания поз, жестов, слов, речи, поведения и, конечно, нарядов.
Уже в гимназический период Ахматова отличалась от своих одноклассниц.
Что это было?
"Волшебный" материал — или "волшебная девушка", на которой любая, самая будничная одежда, например, школьная форма выглядит необычайно?
Словно уже тогда начинается мифологизация образа.
"Вы не можете себе представить, каким чудовищем я была в те годы, — рассказывала она Лидии Чуковской. — Вы знаете, в каком виде тогда барышни ездили на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки (одна из них крахмальная) и шелковое платье.
Наденет резиновую туфельку и особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя и на берег.
И тут появлялось чудовище—я — в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два.
Платье от соли торчало на мне колом.
И так, кудлатая, мокрая, бежала домой".
Но проходит детство, наступает юность, Анна Горенко становится невестой, а затем и женой Николая Гумилева.
Начинается ее постепенное вхождение в поэтический круг Петербурга.
Какой вспоминают ее в то время? Всегда худенькой, тонкой, стройной. Очень часто одетой в темное платье.
"Волшебный" материал — или "волшебная девушка", на которой любая, самая будничная одежда, например, школьная форма выглядит необычайно?
Словно уже тогда начинается мифологизация образа.
"Вы не можете себе представить, каким чудовищем я была в те годы, — рассказывала она Лидии Чуковской. — Вы знаете, в каком виде тогда барышни ездили на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки (одна из них крахмальная) и шелковое платье.
Наденет резиновую туфельку и особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя и на берег.
И тут появлялось чудовище—я — в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два.
Платье от соли торчало на мне колом.
И так, кудлатая, мокрая, бежала домой".
Но проходит детство, наступает юность, Анна Горенко становится невестой, а затем и женой Николая Гумилева.
Начинается ее постепенное вхождение в поэтический круг Петербурга.
Какой вспоминают ее в то время? Всегда худенькой, тонкой, стройной. Очень часто одетой в темное платье.
Пока не упоминается знаменитая шаль.
Очевидно, этот аксессуар еще не успел стать любимым, совершенно своим.
Одеваться по парижской моде в те годы было для нее естественно.
В 1910-х годах юную Ахматову можно было принять за француженку.
"В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то:
„К слепневским господам хранцужанка приехала".
Очевидно, этот аксессуар еще не успел стать любимым, совершенно своим.
Одеваться по парижской моде в те годы было для нее естественно.
В 1910-х годах юную Ахматову можно было принять за француженку.
"В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то:
„К слепневским господам хранцужанка приехала".
Один период в ее жизни сменялся другим.
Чередовались то подчеркнутое небрежение к себе ,то желание нравиться и быть красивой.
О подобном периоде, относящемся уже к 1960-м годам, вспоминает Виктор Кривулин:
"Она в какой-то момент перестала следить за собой, стала ходить в балахоне — в сарафане серого цвета.
Он не пачкался, не маркий был".
Чередовались то подчеркнутое небрежение к себе ,то желание нравиться и быть красивой.
О подобном периоде, относящемся уже к 1960-м годам, вспоминает Виктор Кривулин:
"Она в какой-то момент перестала следить за собой, стала ходить в балахоне — в сарафане серого цвета.
Он не пачкался, не маркий был".
О том же вспоминает Наталья Ильина: "Годами ходила в старой, с потрепанным воротником шубе, что очень беспокоило Н. Ольшевскую, взвалившую на себя все бытовые заботы Ахматовой".
"Я видела ее, — вспоминает Н.Г. Чул- кова, - и в старых худых башмаках и поношенном платье, и в роскошном наряде, с драгоценной шалью на плечах".
Когда должны были прийти гости или почему-то необходимо было выглядеть нарядной , надевалось "аккуратно выглаженное белое платье" или шаль накидывалась поверх халата и чуть подкрашивались губы ( Л.Чуковская)
Когда должны были прийти гости или почему-то необходимо было выглядеть нарядной , надевалось "аккуратно выглаженное белое платье" или шаль накидывалась поверх халата и чуть подкрашивались губы ( Л.Чуковская)
Преображение могло произойти в считанные мгновения.
"Я говорю: „Ануш, там идут к нам", а она спросит: „Что, уже пора хорошеть?" И тут же, по заказу хорошеет"( Н.Я.Мандельштам)
"А. А обходится без всяких украшений, как и в одежде, которой у нее, кстати, почти нет. А красота и даже дендизм во всем присутствуют".
( Художник А. Любимова).
Что сказать о вспоминаемых всеми ахматовских темных платьях?
Были ли они и в самом деле ее постоянной одеждой и в молодости, и позже ?
" Анна Ахматова осталась такой же скромной, как и „вошла" в литературу. С течением месяцев и лет голос и движения ее становились только тверже, увереннее, но не теряли изначального своего характера.
Так же и темные платья, которые она надевала совсем юной."( В. Пяст)
В этих воспоминаниях замечательно то, как одежда включается непременной составной частью в образ поэта.
Платья — наравне с манерой чтения стихов.
Одним из любимейших и более всего идущих ей цветов был лиловый.
Он памятен по раннему стихотворению:
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка .
И по многим воспоминаниям.
"Она в своем лиловом халате с широкими рукавами; поднимет руки, ну, просто, чтобы прическу поправить, а впечатление такое, будто она воздела их к небу: то ли тебя благословляет, то ли молится".
( Ардов)
"Я говорю: „Ануш, там идут к нам", а она спросит: „Что, уже пора хорошеть?" И тут же, по заказу хорошеет"( Н.Я.Мандельштам)
"А. А обходится без всяких украшений, как и в одежде, которой у нее, кстати, почти нет. А красота и даже дендизм во всем присутствуют".
( Художник А. Любимова).
Что сказать о вспоминаемых всеми ахматовских темных платьях?
Были ли они и в самом деле ее постоянной одеждой и в молодости, и позже ?
" Анна Ахматова осталась такой же скромной, как и „вошла" в литературу. С течением месяцев и лет голос и движения ее становились только тверже, увереннее, но не теряли изначального своего характера.
Так же и темные платья, которые она надевала совсем юной."( В. Пяст)
В этих воспоминаниях замечательно то, как одежда включается непременной составной частью в образ поэта.
Платья — наравне с манерой чтения стихов.
Одним из любимейших и более всего идущих ей цветов был лиловый.
Он памятен по раннему стихотворению:
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка .
И по многим воспоминаниям.
"Она в своем лиловом халате с широкими рукавами; поднимет руки, ну, просто, чтобы прическу поправить, а впечатление такое, будто она воздела их к небу: то ли тебя благословляет, то ли молится".
( Ардов)
Ахматова в шали — это расцвет ее славы.
В 1913 году "парижская" челка и шаль стали неотъемлемой частью ее поэтического образа.
Одно из "хрестоматийных" изображений Анны Ахматовой — в синем платье и желтой шали — появляется в 1914 году на картине Альтмана.
Еще один образ (в оранжевой шали) на картине Ольги Делла-Вос-Кардовской.
В 1913 году "парижская" челка и шаль стали неотъемлемой частью ее поэтического образа.
Одно из "хрестоматийных" изображений Анны Ахматовой — в синем платье и желтой шали — появляется в 1914 году на картине Альтмана.
Еще один образ (в оранжевой шали) на картине Ольги Делла-Вос-Кардовской.
Этот аксессуар становится абсолютно любимым:
"Вот это в самом деле моя вещь", — скажет Ахматова Чуковской в 1960-х годах.
Не удивительно, что именно эта, ее, вещь была мифологизирована в посвященном ей блоковском мадригале:
Красота страшна, вам скажут,
Вы накинете лениво шаль испанскую на плечи,
Красный розан в волосах.
И Вы, покорная молве,
Шаль желтую накинете лениво,
Цветок на голове… ( Л.Чуковская)
В мае 1939 года Чуковская рассказала Ахматовой, "как видела ее впервые на вечере памяти Блока в лазурной шали".
— Это мне Марина подарила, — сказала Анна Андреевна".
О том же мы читаем в ахматовских записных книжках:
"Марина подарила мне синюю шелковую шаль, которой я прикрывала мое тогдашнее рубище („лохмотья сиротства").
"Вот это в самом деле моя вещь", — скажет Ахматова Чуковской в 1960-х годах.
Не удивительно, что именно эта, ее, вещь была мифологизирована в посвященном ей блоковском мадригале:
Красота страшна, вам скажут,
Вы накинете лениво шаль испанскую на плечи,
Красный розан в волосах.
И Вы, покорная молве,
Шаль желтую накинете лениво,
Цветок на голове… ( Л.Чуковская)
В мае 1939 года Чуковская рассказала Ахматовой, "как видела ее впервые на вечере памяти Блока в лазурной шали".
— Это мне Марина подарила, — сказала Анна Андреевна".
О том же мы читаем в ахматовских записных книжках:
"Марина подарила мне синюю шелковую шаль, которой я прикрывала мое тогдашнее рубище („лохмотья сиротства").
Хорошо памятна шаль и по двум другим "мадригалам" — мандель- штамовскому и цветаевскому стихотворениям, посвященным Ахматовой.
И у них этот аксессуар мифологизирован не меньше, чем у Блока.
У Мандельштама шаль становится "ложноклассической", принадлежащей чуть ли не расиновской Федре:
В пол-оборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
А у Цветаевой шаль превращается в символ ахматовской подчеркнутой "нерусскости", восточности:
Узкий, нерусский стан —
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.
Еще одним типом одежды, очень ценившимся Ахматовой, были халаты и кимоно.
Собственно, ее любимые халаты и были настоящими кимоно, "китайскими мужскими пальто", как она их называла.
Черный шелковый халат с серебряным драконом на спине в 1938 году впервые упоминает Лидия Чуковская.
В нем она видит Ахматову дома, в квартире Пунина.
"Порван по шву, от подмышки до колена, но это ей, видимо, не мешает".
А. Ардов так описывает ахматовский гардероб в 1940-е - 1960-е годы:
" Своеобразный стиль одежды был в какой-то мере сохранен. Ахматова носила просторные платья темных тонов.
Дома появлялась в настоящих японских кимоно черного, темно-красного или темно-стального цвета. А под кимоно шились, как мы это называли, „подрясники" из шелка той же гаммы, но посветлее.
Кроме Анны Андреевны, никто так не одевался, но ей очень шел этот несуетливый покрой и глубокие цвета, тяжелая фактура тканей".
И у них этот аксессуар мифологизирован не меньше, чем у Блока.
У Мандельштама шаль становится "ложноклассической", принадлежащей чуть ли не расиновской Федре:
В пол-оборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
А у Цветаевой шаль превращается в символ ахматовской подчеркнутой "нерусскости", восточности:
Узкий, нерусский стан —
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.
Еще одним типом одежды, очень ценившимся Ахматовой, были халаты и кимоно.
Собственно, ее любимые халаты и были настоящими кимоно, "китайскими мужскими пальто", как она их называла.
Черный шелковый халат с серебряным драконом на спине в 1938 году впервые упоминает Лидия Чуковская.
В нем она видит Ахматову дома, в квартире Пунина.
"Порван по шву, от подмышки до колена, но это ей, видимо, не мешает".
А. Ардов так описывает ахматовский гардероб в 1940-е - 1960-е годы:
" Своеобразный стиль одежды был в какой-то мере сохранен. Ахматова носила просторные платья темных тонов.
Дома появлялась в настоящих японских кимоно черного, темно-красного или темно-стального цвета. А под кимоно шились, как мы это называли, „подрясники" из шелка той же гаммы, но посветлее.
Кроме Анны Андреевны, никто так не одевался, но ей очень шел этот несуетливый покрой и глубокие цвета, тяжелая фактура тканей".
Конечно, были вещи и вполне материальные.
" Украшения любила — ожерелья, броши, перстни, — вопрос „идет или не идет" не был для нее безразличен", — пишет Н. Ильина.
" Украшения любила — ожерелья, броши, перстни, — вопрос „идет или не идет" не был для нее безразличен", — пишет Н. Ильина.
"Память рода" была аккумулирована в вещах, оставшихся от бабушки Анны Мотовиловой.
"Она умерла, когда моей маме было девять лет, и в честь ее меня назвали Анной. Из ее фероньерки сделали несколько перстней с бриллиантами и одно с изумрудом, а ее наперсток я не могла надеть, хотя у меня были тонкие пальцы"
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела
И вздохнула: "Ах, года!
Вот и внучка молода".
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: "Он по ней,
С ним ей будет веселей".
Еще одной вещицей, хранящей память детства и одновременно — пророческой, словно содержащей в себе будущее, была булавка, найденная на прогулке в Киеве: "наверху в Царском саду я нашла булавку в виде лиры.
Бонна сказала мне: „Это значит, ты будешь поэтом".
По портретам и стихам Ахматовой памятны различные ожерелья или бусы, которые она носила.
Хорошо известны, скажем, стихотворное "на шее мелких четок ряд".
"Она умерла, когда моей маме было девять лет, и в честь ее меня назвали Анной. Из ее фероньерки сделали несколько перстней с бриллиантами и одно с изумрудом, а ее наперсток я не могла надеть, хотя у меня были тонкие пальцы"
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела
И вздохнула: "Ах, года!
Вот и внучка молода".
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: "Он по ней,
С ним ей будет веселей".
Еще одной вещицей, хранящей память детства и одновременно — пророческой, словно содержащей в себе будущее, была булавка, найденная на прогулке в Киеве: "наверху в Царском саду я нашла булавку в виде лиры.
Бонна сказала мне: „Это значит, ты будешь поэтом".
По портретам и стихам Ахматовой памятны различные ожерелья или бусы, которые она носила.
Хорошо известны, скажем, стихотворное "на шее мелких четок ряд".
Другое памятное упоминание бус находим в цитировавшейся уже выше "Поэме без героя":
С той, какою была когда-то,
В ожерелье черных агатов,
До долины Иосафата
Снова встретиться не хочу.
Т.Каратеева:" Мы хорошо знаем так называемые "хрестоматийные" портреты поэтов многократно воспроизведенные в разных изданиях, узнаваемые.
Но редко обращаем внимание на детали, особенно такие маленькие и, как кажется, незначительные, как какая-нибудь брошка.
Да и видим ли мы ее, в самом деле, эту брошку?
Фотографии часто публикуются кадрированными и совсем не такими, какими они создавались.
А между тем и у этой, кажется, безвестной брошки есть своя история.
Однажды Анна Ахматова представила Лидии Чуковской небольшое "компаративное исследование".
Поводом провести его стали фотоснимки, принесенные кем-то ей в подарок.
"На столе передо мною, — пишет Лидия Корнеевна, — были выложены две фотографии Марины Цветаевой и фотография Ахматовой, которую я уже знала, но теперь в увеличенном виде.
<.> Анна Андреевна положила передо мною рядом одну фотографию Марины Ивановны и другую — свою и спросила:
– Узнаёте?
Я не поняла.
– Брошку узнаёте? Та же самая. Мне ее Марина подарила.
Я вгляделась: безусловно так. Одна и та же брошка на платье у Цветаевой и Ахматовой".
С той, какою была когда-то,
В ожерелье черных агатов,
До долины Иосафата
Снова встретиться не хочу.
Т.Каратеева:" Мы хорошо знаем так называемые "хрестоматийные" портреты поэтов многократно воспроизведенные в разных изданиях, узнаваемые.
Но редко обращаем внимание на детали, особенно такие маленькие и, как кажется, незначительные, как какая-нибудь брошка.
Да и видим ли мы ее, в самом деле, эту брошку?
Фотографии часто публикуются кадрированными и совсем не такими, какими они создавались.
А между тем и у этой, кажется, безвестной брошки есть своя история.
Однажды Анна Ахматова представила Лидии Чуковской небольшое "компаративное исследование".
Поводом провести его стали фотоснимки, принесенные кем-то ей в подарок.
"На столе передо мною, — пишет Лидия Корнеевна, — были выложены две фотографии Марины Цветаевой и фотография Ахматовой, которую я уже знала, но теперь в увеличенном виде.
<.> Анна Андреевна положила передо мною рядом одну фотографию Марины Ивановны и другую — свою и спросила:
– Узнаёте?
Я не поняла.
– Брошку узнаёте? Та же самая. Мне ее Марина подарила.
Я вгляделась: безусловно так. Одна и та же брошка на платье у Цветаевой и Ахматовой".
Мы тоже попробовали провести подобное исследование — и запросили в в архиве РГАЛИ фотографии Ахматовой и Цветаевой.
А дальнейшую судьбу этой вещицы проясняет запись, сделанная Ахматовой:
"Марина подарила мне брошку, которую я разбила о пол Мариинского театра"
(Записные книжки .)
Лев Озеров, в последний раз глядя на Ахматову, замечает ее любимую вещь, без которой, наверное, уже немыслим ее образ:
"Появился цинковый гроб, в оконце которого я увидел Анну Андреевну в ее знаменитой шали.
Это было видение царевны в гробу, возвышенное видение, запомнившееся на всю жизнь".
Конечно, остались и переданы в музей и вещи Ольги Судейкиной, из которых выросла "Поэма без героя", и подарки близких людей, и некоторые украшения.
Но сама Ахматова однажды замечательно сформулировала, что останется от нее после смерти:
"О каком наследстве можно говорить?
Взять под мышку рисунок Моди и
уйти".
А дальнейшую судьбу этой вещицы проясняет запись, сделанная Ахматовой:
"Марина подарила мне брошку, которую я разбила о пол Мариинского театра"
(Записные книжки .)
Лев Озеров, в последний раз глядя на Ахматову, замечает ее любимую вещь, без которой, наверное, уже немыслим ее образ:
"Появился цинковый гроб, в оконце которого я увидел Анну Андреевну в ее знаменитой шали.
Это было видение царевны в гробу, возвышенное видение, запомнившееся на всю жизнь".
Конечно, остались и переданы в музей и вещи Ольги Судейкиной, из которых выросла "Поэма без героя", и подарки близких людей, и некоторые украшения.
Но сама Ахматова однажды замечательно сформулировала, что останется от нее после смерти:
"О каком наследстве можно говорить?
Взять под мышку рисунок Моди и
уйти".
P.S. Простите, что формат заметки нарушен🙏.
Но об Ахматовой...сколько не говори, всегда мало.
Но об Ахматовой...сколько не говори, всегда мало.
«Конечно, она очень ценила красивые вещи и понимала в них толк, — пишет Корней Чуковский. — Старинные подсвечники, восточные ткани, гравюры, ларцы, иконы древнего письма и т.д. то и дело появлялись в ее скромном жилье, но через несколько дней исчезали».
А вот шарфы, переданные Ахматовой из Англии ее старинной подругой Саломеей Андрониковой, не носились ею вовсе. Она успела отдать их кому-то заочно, едва получив. «Анна Андреевна показала мне два шарфа, — вспоминает Чуковская, — подарок от Саломеи Андрониковой, оба — ослепительной красы. Даже и представить себе невозможно, что где-то простые смертные носят такие вещи. Один пестроватый, другой лиловый.
-- Я уже подарила оба, — сказала Анна Андреевна. — Мне не надо.
– Ну почему же, Анна Андреевна! Вам лиловое особенно к лицу.
– Нет. Не надо. Вы помните? Испанской королеве прислали однажды из Голландии в подарок сундук с дивными чулками. Ее министр не принял их: „У королевы испанской нет ног".»
Танюша,спасибо за богатый материал о гардеробе А.Ахматовой!Хотелось бы добавить:«Я всю жизнь делала с собой все, что было модно», — заявляла Ахматова. В 1900-е годы в моду вошли шляпы причудливых форм, которые подчас напоминали блюда с царского стола. Они украшались искусственными цветами, страусовыми перьями и даже чучелами птиц: ястребов, куропаток, пестрых фазанов и декадентских воронов."
Не получилось скачать фото А.Горенко с семьёй в Киеве за 1909г...но там на ней костюм-тайер, или костюм-портной (от французского costume tailleur), — это городской костюм, состоящий из шерстяных юбки и жакета. Тайер стал популярен в начале XX века в качестве деловой одежды для женщин. Именно он надет на Ахматовой на фотографии с семьей, причем ее тайер выделяется более изысканным кроем жакета светлого цвета. Ахматова вообще любила отличаться в одежде — не просто следовать моде, но носить то, что шло именно ей. Так, соученица Ахматовой по гимназии Вера Беер в конце 1900-х вспоминала:
«Даже в мелочах Горенко отличалась от нас. Все мы, гимназистки, носили одинаковую форму — коричневое платье и черный передник определенного фасона. У всех слева на широкой грудке передника вышито стандартного размера красными крестиками обозначение класса и отделения. Но у Горенко материал какой-то особенный, мягкий, приятного шоколадного цвета. И сидит платье на ней как влитое, и на локтях у нее никогда нет заплаток. А безобразие форменной шляпки-„пирожка“ на ней незаметно».
Известные строчки «Я надела узкую юбку, / Чтоб казаться еще стройней» имеют биографическое основание. Вера Неведомская, соседка Гумилевых по поместью, вспоминала: «Ходит то в темном ситцевом платье вроде сарафана, то в экстравагантных парижских туалетах (тогда носили узкие юбки с разрезом)». Эти «хромающие» юбки от Поля Пуаре, передвигаться в которых можно было только маленькими шажками, находились в начале 1910-х годов на пике моды..
На смену экстравагантным конструкциям из перьев и цветов первого десятилетия XX века пришли простые фетровые шляпы: ток — круглая шляпка без полей, и клош — шляпка-колокольчик с небольшими, опущенными вниз полями. Ахматова была большой поклонницей таких фасонов и говорила о 1910-х годах: «Это было тогда, когда я заказывала себе шляпы», — назначая один из любимых аксессуаров символом эпохи.
После революции парижские туалеты исчезли с советских улиц. В 1920-м Ахматова задумывалась: «А вдруг в Европе за это время юбки длинные или носят воланы. Мы ведь остановились в 1916 году — на моде 1916 года». И хотя поэтесса писала, что в эти годы ходила «в каких-то своих лохмотьях», на фотографиях она появляется в платье в цветочек модного фасона и современных лаконичных туфлях. Ахматова умела и хотела быть разной, как она сама говорила, «красавицей или уродкой», ее видели «и в старых худых башмаках и поношенном платье, и в роскошном наряде, с драгоценной шалью на плечах» (по воспоминаниям Н. Г. Чулковой).
