"Несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и самом умышленном городе в мире".
Ф.М. Достоевский.
В Петербурге может измениться все, кроме его погоды.
И его света.
Это северный свет, бледный и рассеянный, в нем и память, и глаз приобретают необычайную резкость.
Человек, рожденный в этом городе, нахаживает пешком, по крайне мере смолоду, не меньше, чем хороший бедуин.
И это не из-за того, что автомобилей мало.
А оттого, что идти под этим небом, по набережным коричневого гранита, вдоль огромной серой реки, есть само по себе раздвижение жизни и школа дальнозоркости.
В зернистости гранитной набережной близ постоянно текущей, уходящей воды есть нечто такое, что пропитывает подошвы чувственным желанием ходьбы. Пахнущий водорослями встречный ветер с моря исцелил здесь немало сердец, перегруженных ложью, отчаянием и беспомощностью.
Это город, где как-то легче переносится одиночество, чем в других местах, потому что и сам город одинок.
Странное утешение черпаешь в сознании, что вот эти камни не имеют ничего общего с настоящим и еще меньше с будущим. Единственное, что заставляет их вспомнить о настоящем, это климат, и наиболее уверенно они себя чувствуют в скверную погоду поздней осени или преждевременной весны, кода дождь мешается с мокрым снегом и мечется шквал.
Или в разгар зимы, когда дворцы и особняки высятся над замерзшей рекой, как старые имперские вельможи, — в снеговых шалях и опушке, как в меховых шубах. Когда пурпурный шар заходящего январского солнца окрашивает их высокие венецианские окна жидким золотом, продрогший пешеход на мосту неожиданно видит то, что имел в виду Петр, воздвигая эти стены: гигантское зеркало одинокой планеты.
И, выдыхая пар, он чувствует почти жалость к этим нагим колоннам в дорических прическах, замороженным, погруженным в этот безжалостный холод......
У Северянина -- Москва: "Неподражаемой России незаменимая земля". А "Двор с человечьей душой" Окуджавы-- арбатский.
Мы жили в городе цвета окаменевшей водки.
Электричество поступало издалека, с болот,
и квартира казалась по вечерам
перепачканной торфом и искусанной комарами.
Одежда была неуклюжей, что выдавало
близость Арктики. В том конце коридора
дребезжал телефон, с трудом оживая после
недавно кончившейся войны.
Три рубля украшали летчики и шахтеры.
Я не знал, что когда-нибудь этого больше уже не будет.
Эмалированные кастрюли кухни
внушали уверенность в завтрашнем дне, упрямо
превращаясь во сне в головные уборы либо
в торжество Циолковского. Автомобили тоже
катились в сторону будущего и были
черными, серыми, а иногда (такси)
даже светло-коричневыми. Странно и неприятно
думать, что даже железо не знает своей судьбы
и что жизнь была прожита ради апофеоза
фирмы Кодак, поверившей в отпечатки
и выбрасывающей негативы.
Райские птицы поют, не нуждаясь в упругой ветке.
И. БРОДСКИЙ, 1994.
Камнем был как бы я, пучком водорослей — моя левая кисть".
Запах мерзлых водорослей — напоминал ему о городе в устье большой серой реки.
О городе, в котором он родился и некогда обещал умереть.
А может быть, никакого напоминания не было — или было желание не вспоминать.
И. БРОДСКИЙ. "Привязанность к этому запаху следовало, вне всяких сомнений, приписать детству на берегах Балтики <…>.
У меня, однако, сомнения были. Хотя бы потому, что детство было не столь уж счастливым <…>.
В любом случае на предмет ностальгии детство тянуло с трудом. Я всегда знал, что источник этой привязанности где-то в другом месте, вне рамок биографии, вне генетического склада, где-то в гипоталамусе, где хранятся воспоминания наших хордовых предков об их родной стихии — например, воспоминания той самой рыбы, с которой началась наша цивилизация.
Была ли рыба счастлива, другой вопрос".
метет, врываясь на Литейный,
спиною к ветру человек
встает у лавки бакалейной.
Тогда приходит новый стих,
ему нет равного по силе.
И нет защитников таких,
чтоб эту точность защитили.
Такая жгучая тоска,
что ей положена по праву
вагона жесткая доска,
опережающая славу.
__И. Бродский___
Отношение жителей к "прелестям" петербургской погоды, прослеживающееся в поэзии XIX века, укладывается в довольно узкий диапазон. Красками лишь холодных тонов рисуется облик города, полускрытого в тумане, пригнутого к вечно мокрой земле дождём и ветром.
"И вот опять ползут косматые туманы
Из северных болот и сумрачных лесов,
Покинув нехотя просторные поляны
Для тесной суеты шумливых городов."
Строки Аполлона Коринфского.
***
"Начинается день безобразный –Мутный, ветреный, тёмный и грязный.
Ах, ещё бы на мир нам с улыбкой смотреть!
Мы глядим на него через тусклую сеть,
Что как слёзы струится по окнам домов
От туманов сырых, от дождей и снегов!Злость берёт, сокрушает хандра,
Так и просятся слезы из глаз..."
Николай Некрасов.
Настроения ли, превалировавшие в обществе, определяли тот угол зрения, под которым в столь неприглядном свете виделась питерская погода, или, наоборот, климат туманной столицы настолько не совместим с комфортным самоощущением человека, что рождал в душах настроение упадка и уныния?
Специалисты же определяют климат Петербурга как "близкий к морскому, с умеренно тёплой зимой и нежарким летом".
Уже в начале XX века в поэтическом образе петербургского климата появляются новые черты, свежие краски тёплых тонов брошены на палитру.
***
Владимира Княжнина в 1914 году:
"День золотой, благоуханный
В начале мая,
Летний сад,
Голубоватый и туманный,
За сенью Фельтенских оград."
***
"Весёлый ветер гонит лёд,
А ночь весенняя - бледна,
Всю ночь стоять бы напролёт
У растворённого окна.
Это Николай Гумилёв. 1919 год.
***
"И хмурый Петроград с туманом и дождём
Напоминает мне своей немой печалью
Красавицу с заплаканным лицом
Под белой, трепетной, задумчивой вуалью..."
А так только Николай Агнивцев мог сказать!1915 год.
***
А для меня это самый дорогой сердцу город:
И – майской ночью в белом дыме,
И – в завываньи зимних пург –
Ты – всех прекрасней, - несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург.
«...B Петербурге есть эта загадка - он действительно влияет на твою
душу, формирует ее», - так в одном из поздних интервью Иосиф Бродский высказался о городе, в котором родился и вырос.
Спасибо Татьяна за великолепные литографии М.Добужинского....Разглядываешь их и думаешь,как Бродский:
«Как широко на набережных
мне, / как холодно и ветрено и вечно...»
В стихах, созданных в эмиграции, мотив невозможности возвращения в город детства у Бродского отчетливо усиливается: «Я родился в большой стране, / в устье реки.
Зимой / она всегда замерзала. Мне / не вернуться домой»
В стихотворении 1994 года «Мы
жили в городе цвета окаменевшей водки...» поэт осознает то, чего не
понимал герой ранней лирики: что вечное возвращение - это иллюзия
молодости, реверса в жизни нет. Все, в том числе и город, каким его
помнит герой, существует лишь в единичном разе, в виде фотоснимков
памяти.
Но климат как раз может казаться хорошим только людям любящим его как "некую картинку"
Как иллюстрацию .
Так люблю, что, страдая, любуюсь тобой!
И за что я люблю тебя, тихая ночь?
Ты не мне, ты другим посылаешь покой!