«Мы же смогли – в чужой стране, на чужом языке – начать жизнь заново. Мы не жаловались на судьбу, не употребляли наркотики, не грабили – мы просто пахали. И смогли. Почему они не могут? Что они носятся со своим рабством? Его давно нет!» – это типичные высказывания наших эмигрантов, которые сегодня, на фоне протестов «Чёрные жизни имеют значение», часто приходится слышать. Эмигранты, с которыми приходится общаться, – мои сверстники. То есть люди, выросшие в СССР, где не было социального неравенства, обеспечивался равный доступ к хорошему школьному образованию вне зависимости от доходов семьи. Неравенство не было вмонтировано в систему государственного механизма, и понять, что значит быть изгоем в своей стране, нашим людям бывает сложно. Мне для этого понадобились годы учёбы – сначала в магистратуре, потом в докторантуре Университета Колорадо США. «Структурный расизм», о котором сегодня много говорят, начинается не с самой истории рабства, а с его ликвидации. Именно после Гражданской войны 1861–1865 гг. стали появляться гетто, в которых селились вчерашние рабы. На картах эти поселения выделялись красными линиями – они определялись как нежелательные для инвестиций. Банки и страховые компании использовали эти линии для того, чтобы отказывать жителям поселений в кредитах. Отсюда не только низкое качество и стоимость жилищ обитателей гетто, но и убогое состояние школ, в которых учатся чёрные дети, – ведь большую часть финансирования американские школы получают от налога на местную недвижимость. Маленькие налоги от дешёвой недвижимости – это переполненные классы, низкая зарплата учителей, низкое качество преподавания и многое другое. После отмены сегрегации в результате отчаянных протестов 1960-х кредиты чёрным стали выдавать, но под самые невыгодные проценты, что объясняется рискованностью финансовых операций в неблагополучных районах и завышенными страховыми ставками. При любом экономическом кризисе, когда рушится рынок, процент неплатёжеспособности среди чёрных, соответственно, несоизмеримо выше, чем среди их белых соотечественников. А вот разница в накоплениях всегда неизменна: на каждые 100 долларов накоплений в средней белой семье приходится приблизительно 5 долларов накоплений в чёрной. Борцов за расовое равноправие возмущает, когда чёрных обвиняют в нежелании работать, желании жить на пособия и промышлять криминалом. Я не знаю, какая доля правды в этих обвинениях. Но как человек, переживший постперестроечный коллапс в одном из неблагополучных районов крупного индустриального города бывшего СССР, я знаю, как легко люди теряют себя, когда рушится привычный уклад жизни и когда нет надежды, что общество поможет подняться. То самое общество, которое в случае с чёрными в Америке, тобой попросту брезгует. Где взять силы, чтобы захотеть вернуться к людям, презирающим тебя? Я спрашиваю об этом Ланса – чёрного ассистента моего американского доктора. Лансу повезло: его маме удалось начать новую жизнь уже вне гетто после восстания 1992 года, когда город пылал в протестных пожарах. Ланс рассказывает мне о жизни в гетто. О торговле наркотиками, в которой замешаны полицейские; о том, как сложно вырваться из преступной среды; как она не отпускает… Всё, что я слышу от Ланса, резонирует с прочитанным в академической литературе. По словам Мануэла Кастелса, известного американского социолога, «статистически говоря, выхода из гетто нет». Проблему гетто расстрелом мародёров не решишь. К тому же мародёры – всего лишь часть протеста, наиболее видимая его часть. Верхушка айсберга. А «под водой» миллионы белых, поддерживающих чёрное восстание. По последним социологическим данным пропрезидентского канала FOX, протесты поддерживают 57% американцев; до трети участников – белые люди. Это новая реальность, с которой невозможно не считаться. Корни этой реальности восходят к революции 1960-х, когда начало приходить осознание, что ужасы колониализма, расизма, холокоста и т.д. – закономерный итог развития западной цивилизации, её нетерпимости к многообразию культурных форм, её хищничеству и внутренней деспотии. Начиная с 1970-х, программа «постмодернизма» – деконструкции порабощающих социальных норм западного модерна – стала активно внедряться в учебные планы американских вузов. Всё большее количество студентов выпускались из них с пониманием того, что культурное, расовое и сексуальное неравенство вмонтировано в структуру западных капиталистических обществ. В определённом смысле критики этой интеллектуальной программы правы – «левые» профессора действительно разрушают устои. Не разрушать их означает сохранять и воспроизводить белую привилегию, сексуальное неравноправие, неоколониализм, империализм и т.д. – так видят ситуацию крайне левые и анархисты, роль которых в нынешнем расшатывании ситуации довольно велика. Совершенно иначе видят проблему противники протестов. Уничтожение структуры доминирования белых для них – это уничтожение самой страны. С чем, собственно, трудно поспорить. Америка, которую мы знаем, – это страна структурного неравенства и расизма. Другой Америки не было никогда – только на уровне мифов. Поэтому слом системы – это действительно слом Америки, как бы кто к этому ни относился. Нравится это нам или нет, но целование сапог протестантов и массовое преклонение перед ними колен – это проявление того самого «огромного чувства вины» западного общества, о котором в своё время писал французский философ Жан Бодрийяр. «Слабого и перепуганного общества, которое не умеет жить в соответствии с им же провозглашёнными принципами» – это уже слова Филиппа Хэмонда, британского социолога. Легко понять тех, кого новая реальность пугает. Труднее серьёзно воспринимать призывы «разогнать». «Разогнать» все накопившиеся противоречия и «установить порядок железной рукой» в Америке не получится; получится гражданская война. Разрыв между «двумя Америками», трампистами и либералами, радикален – такого в истории современных США не может припомнить никто, и виноват в этом не только Трамп, как многие либералы это пытаются представить. В глазах противников Трампа трамписты выглядят как «люди, достойные сожаления» – так их назвала Хиллари Клинтон в ходе предвыборной компании 2016 года. И это ещё мягкая формулировка; в обиходе трампистов называют гораздо более обидными словами. «Реднек» – самое популярное из них. Дословно – это «человек с красной шеей», то есть тот, кто, по представлению либералов, занимается монотонным физическим трудом и, следовательно, не страдает от избытка творческого мышления и интеллекта. Само собой разумеется, у трампистов такие высказывания симпатии не вызывают. Не вызывает у них восторга и многое другое из либеральной повестки дня. Например, «бесполые» туалеты для трансгендеров – время от времени их установка сопровождается кулачными боями, как это было в одной из калифорнийских школ в 2016 году. У либералов, в свою очередь, восторга не вызывает любовь «людей, достойных сожаления» к огнестрельному оружию, их «ксенофобия», «гомофобия» и вообще «нетерпимость». Я взяла эти слова в кавычки, потому что любое большое сообщество людей всегда многообразно. Не все из сторонников Трампа гомофобы и расисты, как это пытаются представить их оппоненты; не все из его противников «извращенцы» и т.д. Но дискурсивно ситуация сегодня сконструирована таким образом, как будто сложностей и противоречий внутри каждой из этих мега-«команд» – трампистов и либералов – не существует. Что разница между «двумя Америками» радикальна и что ни по одному из разъединяющих вопросов договориться попросту нельзя. Ситуация зашла так далеко, что, по данным центра Гэллопа, люди, поддерживающие разные политические лагеря, перестали дружить, встречаться и заключать браки – это именно та степень антагонизма, при которой становится возможным вооружённый гражданский конфликт. Во властных кабинетах есть люди, которые это понимают, и именно поэтому армия не ведёт наступление на тех, кто грабит магазины и рушит памятники, как бы кому-то ни хотелось, чтобы, как на Украине в 2014 году, в ход пошли танки. Силовыми методами мир в Америке сохранить не удастся. Америка – сложнейшее общество, состоящее из огромного количества часто взаимоисключающих представлений о добре и зле. Это сложнейшая совокупность противоречий, управление которыми требует сложнейших решений. Но для того чтобы эти решения стали возможны, нужно перестать видеть в политических противниках непримиримых врагов и постараться разглядеть возможности для компромиссов. При любых прошлых кризисах Америке это удавалось. Удастся ли на этот раз? Шанс есть всегда. Ольга Байша, доцент Высшей школы экономики, США
Литературная Газета
Красные линии структурного расизма
«Мы же смогли – в чужой стране, на чужом языке – начать жизнь заново. Мы не жаловались на судьбу, не употребляли наркотики, не грабили – мы просто пахали. И смогли. Почему они не могут? Что они носятся со своим рабством? Его давно нет!» – это типичные высказывания наших эмигрантов, которые сегодня, на фоне протестов «Чёрные жизни имеют значение», часто приходится слышать.
Эмигранты, с которыми приходится общаться, – мои сверстники. То есть люди, выросшие в СССР, где не было социального неравенства, обеспечивался равный доступ к хорошему школьному образованию вне зависимости от доходов семьи. Неравенство не было вмонтировано в систему государственного механизма, и понять, что значит быть изгоем в своей стране, нашим людям бывает сложно. Мне для этого понадобились годы учёбы – сначала в магистратуре, потом в докторантуре Университета Колорадо США.
«Структурный расизм», о котором сегодня много говорят, начинается не с самой истории рабства, а с его ликвидации. Именно после Гражданской войны 1861–1865 гг. стали появляться гетто, в которых селились вчерашние рабы. На картах эти поселения выделялись красными линиями – они определялись как нежелательные для инвестиций. Банки и страховые компании использовали эти линии для того, чтобы отказывать жителям поселений в кредитах. Отсюда не только низкое качество и стоимость жилищ обитателей гетто, но и убогое состояние школ, в которых учатся чёрные дети, – ведь большую часть финансирования американские школы получают от налога на местную недвижимость.
Маленькие налоги от дешёвой недвижимости – это переполненные классы, низкая зарплата учителей, низкое качество преподавания и многое другое. После отмены сегрегации в результате отчаянных протестов 1960-х кредиты чёрным стали выдавать, но под самые невыгодные проценты, что объясняется рискованностью финансовых операций в неблагополучных районах и завышенными страховыми ставками. При любом экономическом кризисе, когда рушится рынок, процент неплатёжеспособности среди чёрных, соответственно, несоизмеримо выше, чем среди их белых соотечественников. А вот разница в накоплениях всегда неизменна: на каждые 100 долларов накоплений в средней белой семье приходится приблизительно 5 долларов накоплений в чёрной.
Борцов за расовое равноправие возмущает, когда чёрных обвиняют в нежелании работать, желании жить на пособия и промышлять криминалом. Я не знаю, какая доля правды в этих обвинениях. Но как человек, переживший постперестроечный коллапс в одном из неблагополучных районов крупного индустриального города бывшего СССР, я знаю, как легко люди теряют себя, когда рушится привычный уклад жизни и когда нет надежды, что общество поможет подняться. То самое общество, которое в случае с чёрными в Америке, тобой попросту брезгует. Где взять силы, чтобы захотеть вернуться к людям, презирающим тебя?
Я спрашиваю об этом Ланса – чёрного ассистента моего американского доктора. Лансу повезло: его маме удалось начать новую жизнь уже вне гетто после восстания 1992 года, когда город пылал в протестных пожарах. Ланс рассказывает мне о жизни в гетто. О торговле наркотиками, в которой замешаны полицейские; о том, как сложно вырваться из преступной среды; как она не отпускает… Всё, что я слышу от Ланса, резонирует с прочитанным в академической литературе. По словам Мануэла Кастелса, известного американского социолога, «статистически говоря, выхода из гетто нет».
Проблему гетто расстрелом мародёров не решишь. К тому же мародёры – всего лишь часть протеста, наиболее видимая его часть. Верхушка айсберга. А «под водой» миллионы белых, поддерживающих чёрное восстание. По последним социологическим данным пропрезидентского канала FOX, протесты поддерживают 57% американцев; до трети участников – белые люди. Это новая реальность, с которой невозможно не считаться.
Корни этой реальности восходят к революции 1960-х, когда начало приходить осознание, что ужасы колониализма, расизма, холокоста и т.д. – закономерный итог развития западной цивилизации, её нетерпимости к многообразию культурных форм, её хищничеству и внутренней деспотии. Начиная с 1970-х, программа «постмодернизма» – деконструкции порабощающих социальных норм западного модерна – стала активно внедряться в учебные планы американских вузов. Всё большее количество студентов выпускались из них с пониманием того, что культурное, расовое и сексуальное неравенство вмонтировано в структуру западных капиталистических обществ.
В определённом смысле критики этой интеллектуальной программы правы – «левые» профессора действительно разрушают устои. Не разрушать их означает сохранять и воспроизводить белую привилегию, сексуальное неравноправие, неоколониализм, империализм и т.д. – так видят ситуацию крайне левые и анархисты, роль которых в нынешнем расшатывании ситуации довольно велика.
Совершенно иначе видят проблему противники протестов. Уничтожение структуры доминирования белых для них – это уничтожение самой страны. С чем, собственно, трудно поспорить. Америка, которую мы знаем, – это страна структурного неравенства и расизма. Другой Америки не было никогда – только на уровне мифов. Поэтому слом системы – это действительно слом Америки, как бы кто к этому ни относился.
Нравится это нам или нет, но целование сапог протестантов и массовое преклонение перед ними колен – это проявление того самого «огромного чувства вины» западного общества, о котором в своё время писал французский философ Жан Бодрийяр. «Слабого и перепуганного общества, которое не умеет жить в соответствии с им же провозглашёнными принципами» – это уже слова Филиппа Хэмонда, британского социолога.
Легко понять тех, кого новая реальность пугает. Труднее серьёзно воспринимать призывы «разогнать». «Разогнать» все накопившиеся противоречия и «установить порядок железной рукой» в Америке не получится; получится гражданская война. Разрыв между «двумя Америками», трампистами и либералами, радикален – такого в истории современных США не может припомнить никто, и виноват в этом не только Трамп, как многие либералы это пытаются представить.
В глазах противников Трампа трамписты выглядят как «люди, достойные сожаления» – так их назвала Хиллари Клинтон в ходе предвыборной компании 2016 года. И это ещё мягкая формулировка; в обиходе трампистов называют гораздо более обидными словами. «Реднек» – самое популярное из них. Дословно – это «человек с красной шеей», то есть тот, кто, по представлению либералов, занимается монотонным физическим трудом и, следовательно, не страдает от избытка творческого мышления и интеллекта.
Само собой разумеется, у трампистов такие высказывания симпатии не вызывают. Не вызывает у них восторга и многое другое из либеральной повестки дня. Например, «бесполые» туалеты для трансгендеров – время от времени их установка сопровождается кулачными боями, как это было в одной из калифорнийских школ в 2016 году. У либералов, в свою очередь, восторга не вызывает любовь «людей, достойных сожаления» к огнестрельному оружию, их «ксенофобия», «гомофобия» и вообще «нетерпимость».
Я взяла эти слова в кавычки, потому что любое большое сообщество людей всегда многообразно. Не все из сторонников Трампа гомофобы и расисты, как это пытаются представить их оппоненты; не все из его противников «извращенцы» и т.д. Но дискурсивно ситуация сегодня сконструирована таким образом, как будто сложностей и противоречий внутри каждой из этих мега-«команд» – трампистов и либералов – не существует. Что разница между «двумя Америками» радикальна и что ни по одному из разъединяющих вопросов договориться попросту нельзя.
Ситуация зашла так далеко, что, по данным центра Гэллопа, люди, поддерживающие разные политические лагеря, перестали дружить, встречаться и заключать браки – это именно та степень антагонизма, при которой становится возможным вооружённый гражданский конфликт. Во властных кабинетах есть люди, которые это понимают, и именно поэтому армия не ведёт наступление на тех, кто грабит магазины и рушит памятники, как бы кому-то ни хотелось, чтобы, как на Украине в 2014 году, в ход пошли танки.
Силовыми методами мир в Америке сохранить не удастся. Америка – сложнейшее общество, состоящее из огромного количества часто взаимоисключающих представлений о добре и зле. Это сложнейшая совокупность противоречий, управление которыми требует сложнейших решений. Но для того чтобы эти решения стали возможны, нужно перестать видеть в политических противниках непримиримых врагов и постараться разглядеть возможности для компромиссов. При любых прошлых кризисах Америке это удавалось. Удастся ли на этот раз? Шанс есть всегда.
Ольга Байша,
доцент Высшей школы экономики, США