Вальтер Гизекинг. Так я стал пианистом (продолжение)
Родители часто поговаривали о том, чтобы провести некоторое время в Германии и дать мне возможность получить «порядочное» музыкальное образование. В октябре 1911 года этот план смог быть претворен в жизнь… И мы отправились в путь на старую родину, которая для меня была новой, почти неведомой страной.
Когда скорый поезд в районе прекрасного горного масива Эстерель пересек границу края, в котором мы до сих пор жили, и начиналась, чужая для меня страна, печаль расставания дошла до моего сознания. При этом я тогда совершенно не знал – да и не мог знать, не имея возможности сравнивать, – как удачно сложились обстоятельства, позволившие мне провести годы детства в местности, столь богатой удивительно прекрасными ландшафтами.
А теперь я оказался в бесцветной, по-осеннему холодной, туманной Северной Германии. Климатическое различие перенести было трудно, а более грубая пища редко приходилась мне по вкусу. Притом я ведь жил не у чужих, а у дедушки и бабушки, которые встретили нас с любовью и радушием.
У родителей отца была довольно обширная деревенская усадьба; обрабатывали ее лишь частично, так как дедушка занимал должность старшего дорожного мастера в округе Минден, в обязанность которого входила забота о состоянии шоссейных дорог. Как королевский чиновник, он принадлежал к кругу почетных граждан селения, тем более что был и церковным старостой. Дедушка и бабушка были протестантами, очень набожными и искренне верующими. Если бы я не ходил с ними по воскресеньям в церковь, это причинило бы им истинное горе. Местный пастор читал проповеди интересно и живо; однако я вскоре предпочел заменять органиста. Когда я немного освоился и стал разбираться в хоралах и литургии, добрейший кантор, воспользовавшись моими консерваторскими каникулами, взял длительный отпуск и заставил меня несколько недель самостоятельно работать органистом в церкви в Ладе, полноправным, но без оплаты.
Роберт Шуман – Детские сцены (1938), соч. 15 – Вальтер Гизекинг. 1 и 3 сентября 1955 года, Лондон
В ноябре 1911 года отец записал меня в ганноверскую городскую консерваторию. Ганновер был ближайшим крупным городом, и коллега отца по энтомологии – учитель скрипичной игры – рекомендовал ему эту консерваторию. Директор Карл Леймер[1] подверг меня строжайшему экзамену по музыке. Сомневаюсь, поверил ли он тому, что я почти не учился. Его также весьма насторожило вот что: когда он проверял мое умение читать с листа, я, с азартом выполняя crescendo, взял фа-диез-минорный аккорд, напечатанный на следующей, еще не перевернутой странице. Я его предугадал, ибо почувствовал, что он должен был неминуемо появиться. Но играть то, что еще не прочитано? Этого делать все же не полагалось! Однако пьеса эта была новым произведением, лишь недавно появившимся в печати, и все ограничилось тем, что Леймер слегка покачал головой, на что я даже не обратил внимания...
Через несколько дней меня вызвали в консерваторию, и я был очень горд тем, что заниматься со мной стал сам господин директор. Господин Леймер посадил меня и в свой оркестровый класс, и два раза в неделю я усердно пиликал на скрипке пли на альте. Вскоре консерваторский оркестр дал публичный концерт; я сидел за седьмым пультом вторых скрипок; но как только я вышел на сцену, я испытал самый сильный приступ эстрадного волнения за всю мою жизнь. Я едва осмеливался касаться струн смычком, но, видимо, он так дрожал, что все же издавал какие-то звуки – это было ужасно.
Спустя несколько месяцев (7 февраля 1912 года) Карл Леймер предложил мне участвовать в консерваторском ученическом концерте. Я был так взволнован, что, находясь на эстраде, совсем позабыл про мучившую меня перед этим сильную зубную боль. Однако свою программу я сыграл без каких-либо злоключений: Прелюдию и фугу ми мажор Баха п Rondo capriccioso Мендельсона. Вскоре я выступил уже с оркестром и исполнил первую часть концерта до минор Бетховена. К тому времени, если память не изменяет мне, я уже почти перестал испытывать страх перед эстрадой.
Между тем выяснилось, что нельзя ограничиться «основательным обучением в течение одной зимы». Занятия приняли серьезный характер.
Весь 1912 год я постоянно ездил из Ладе в Ганновер и обратно. Я научился ездить на велосипеде, чтобы быстрей добираться до железной дороги в Миндене. Там я ночевал у дяди, особенно когда возвращался из Ганновера поздно вечером после концертов. В плохую погоду средством передвижения между Минденом и Петерсхагеном, что напротив Ладе, был поезд узкоколейной железной дороги, медленно тянувшийся по другому берегу реки Везер. Многие ученики минденской гимназии постоянно пользовались этими поездками; с одним из учеников старшего класса Вальтером Р. я подружился. Он познакомил меня со своими одноклассниками, которые были примерно моего возраста; вскоре я стал частым гостем на вечеринках старшеклассников, где меня ценили как аккомпаниатора песен и «поставщика» музыки и посвящали в таинства пивопития.
Великие пианисты XX века
Жизнь и творчество выдающихся пианистов ХХ столетия. Среди них такие мастера мировой фортепианной школы, как Мария Юдина, Сергей Рахманинов, Глен Гульд, Святослав Рихтер, Дину Липатти, Артуро Бенедетти Микеланджели, Эмиль Гилельс, Артур Рубинштейн, Марта Аргерих, Владимир Горовиц, Григорий Соколов, Кристиан Цимерман и другие...
Весной и летом 1912 года, следуя старой привычке, я охотился за бабочками в окрестностях Ладе. Но игра на фортепиано стала все больше и больше занимать мое время. Хотя я никогда не занимался слишком много – мой учитель вовсе и не требовал этого, – каждое утро я проводил два – два с половиной часа за роялем и еще некоторое время после обеда. Абсолютного максимума я достиг, когда, придя в ярость от первого этюда Шопена (из ор. 10), разучивал его однажды в течение шести часов, стремясь добиться чистоты исполнения. Но это был исключительный случай.
Для следующего шага на поприще моих публичных выступлений Леймер придумал нечто необычное: 4 сентября – и снова на консерваторском ученическом концерте – я исполнил все четыре баллады Шопена. Это было отмечено даже ганноверской газетой «Tageblatt», критик которой между прочим писал: «Исполнение четырех шопеновских баллад показало техническое и музыкальное совершенство, позволяющее прийти к самым лучшим выводам – в том отношении, что перед нами большой талант, находящийся в становлении, и что его пианистическое воспитание – на высоком уровне. И в артистическом отношении исполнение было на самом высоком уровне, и это позволяет надеяться на блестящее будущее, если будут сохранены и доведены до совершенства все важнейшие стороны столь удивительной ученической работы». Не стану отрицать, что мне было очень приятно читать такую критическую статью, но особенно она обрадовала моего учителя; позднее он обижался больше, чем я, когда господа критики придирались к отдельным мелочам.
В октябре 1912 года меня снова выпустили на эстраду с первой частью шопеновского концерта ми минор, а 25 ноября я должен был исполнить самостоятельно расшифрованный генерал-бас на чембало (правда, это было фортепиано, звучность которого была изменена с помощью канцелярских кнопок, воткнутых в молоточки) в баховской кантате «Der Streit zwischen Phoebus und Pan».
В начале 1913 года, следуя настоятельным советам моего учителя, мы с матерью переехали в Ганновер. Еще зимой 1911/12 года отец вернулся в Вильфранш, так как хотел продолжать работу в области энтомологии. Разлука моих родителей постепенно стала затем постоянным явлением.
В большом городе я почувствовал себя поначалу еще более одиноким, чем в Ладе. Я так привык находиться на вольной природе, что меня даже утешало, когда я мог наблюдать за вороной на крыше дома с противоположной стороны улицы. Но музыка заставила отступить все эти неуместные проявления сентиментальности. Вскоре Карл Леймер стал давать мне уроки четыре раза в неделю, и иногда я играл ему в течение нескольких часов.
У Леймера было тогда в Ганновере множество завистников и недоброжелателей, которые называли его педантом и отказывали ему в способности глубоко понимать музыку. Формулировка «верность произведению» («Werktreue») была придумана, мне кажется, лишь позднее. Советы Леймера, воспитанная им точность игры и добросовестное отношение к нотам полностью соответствовали этому понятию и были именно тем, что мне требовалось. И технические его указания были настолько точными, что в дальнейшем, когда я совершенствовал свое туше, мне никогда не приходилось вносить какие-либо изменения в манеру моей игры.
Вальтер Гизекинг
Из-за того, что мы поселились в Ганновере, расходы на мое обучение стали большими. Поэтому Леймер подал прошение прусскому правительству о предоставлении мне стипендии на время обучения. Понадобилось пройти проверку в тогдашней королевской Высшей музыкальной школе в Берлине. Я играл там профессору Барту[2]; запомнилось лишь то, что я попросил разрешить мне играть на рояле фирмы Гротриан-Штейнвег, знакомом по Ганноверу. Но в ответ я услышал: «Кавалеристу во время парада не всегда дают собственного коня» – или нечто подобное. Такой ответ звучал не очень ободряюще, но я был слишком чистосердечен, и это колкое замечание не смутило меня.
Не помню уже, что я тогда играл. Пособие было предоставлено, но предусматривало бесплатное обучение... в Берлинской высшей школе. Этого вовсе не хотел Карл Леймер, который рассчитывал оставить меня в Ганновере. Было подано еще одно прошение, и я получил стипендию для занятия в Ганновере. Кроме того, Леймер добился затем субсидии городского магистрата, и я мог жить там с матерью, не зная почти никаких забот.
В 1913 году консерватория предоставила мне возможность выступить в следующих концертах:
Вечер, посвященный Шопену, 3 февраля 1913 года. 12 этюдов, ор. 10. Концерт ми минор (с оркестром). Фантазия фа минор. Полонез ля-бемоль мажор.
Вечер, посвященный Шуману, 28 апреля 1913 года. Токката. Симфонические этюды. Вариации для двух фортепиано (партию второго фортепиано исполнял Карл Леймер). Фантазия, ор. 17. Карнавал.
В сентябре состоялись два вечера из сочинений Бетховена. На первом я играл сонаты ор. 13, 27 № 2, 53, 57 и 111; на втором – всего лишь спустя четыре дня – «Сонату для молоточкового фортепиано» ор. 106 и концерт ми-бемоль мажор.
Первый самостоятельный концерт, который я сам организовал, был дан 24 октября 1913 года в Миндене (Вестфалия). Правда, рекламе помогли родственники и знакомые; во всяком случае публики было много, и я заработал огромную сумму – 144 золотые марки. Кроме того, мне было предложено несколько ангажементов, и я выступал как аккомпаниатор и солист; огромных денег это, конечно, не приносило, но гонорары были весьма желанны и пополняли мои доходы.
Давал я также уроки и, обучая игре на фортепиано, добросовестно стремился помочь и менее одаренным начинающим. Интереснее была моя концертмейстерская работа с несколькими будущими оперными певцами. Я разучивал с ними партии, исполнением которых они надеялись блеснуть на сцене. К сожалению, им часто не хватало вокальных возможностей или музыкальности; почти всегда возникали затруднения, когда приходилось просчитывать такты. Встречались певцы, настолько плохо понимавшие структуру такта, что предпочитали мысленно заполнять паузы каким-то «бум-бум», вместо того чтобы считать.
Один-единственный раз я выступил перед публикой в качестве органиста – солиста и аккомпаниатора – в церковном концерте в Миндене (19 ноября 1913 года). Я сыграл Токкату ре минор Баха и Шестую сонату для органа Мендельсона.
4 февраля 1914 года консерватория вновь организовала в Ганновере вечер фортепианной музыки, который следует упомянуть по той причине, что в программу его я впервые включил сочинение композитора, чье имя впоследствии было столь тесно связано с моей концертной деятельностью: Дебюсси! Незадолго перед этим я получил «Отражения в воде» и сразу же разучил эту пьесу, не предполагая (хотя уже тогда глубоко восхищался ею), что позднее буду так часто ее исполнять...
В той же программе значилась Баллада Грига (Вариации, ор. 24), на материале которой я провел эксперимент по разучиванию на память. Я сыграл ее десять раз по нотам. После этого я знал ее наизусть!
О тяжелом будущем, ожидавшем Европу, я не имел ни малейшего представления. Карл Леймер уже вел переговоры с каким-то берлинским агентством и строил планы, как он представит меня прессе и публике столицы в сезоне 1914/15 года. А пока он предложил сыграть на заключительных консерваторских экзаменах концерт ми-бемоль мажор Листа и программу из сочинений Шопена и Листа: прелюдии, ор. 28 Шопена; сонату си минор Листа, транскрипцию песен Шуберта-Листа и фантазию «Дон-Жуан».
К числу совершенно незабываемых впечатлений, которые я получил в 1913 году, относится фортепианный вечер Эжена д’Альбера[3]. Я впервые понял тогда, сколь захватывающе совершенной может быть фортепианная игра, и в голове засела мысль: вот как можно играть на фортепиано и вот примерно чего надо добиваться. Леймер говорил, что прежде д'Альбер играл ровнее, а значит, и еще лучше. Я с трудом мог этому поверить; но слова моего учителя были для меня авторитетны, и я не смел выразить сомнения. Такого рода сильное впечатление от игры пианиста я вынес еще только один раз – много позднее, когда слушал Рахманинова в «Карнеги-холле» в Нью-Йорке. И это была поразительная, импонирующая фортепианная игра. Конечно, иногда мои коллеги играли очень хорошо, но все же не так, чтобы действительно целиком тебя захватить. Бузони я, к сожалению, не слышал.
(Продолжение следует)
------------------------------------ [1] Леймер Карл (1858 – 1944) – немецкий педагог и пианист. В 1897 г. основал в Ганновере музыкальную школу, а затем консерваторию. Совместно с В. Гизекингом опубликовал две книги, посвященные вопросам фортепианного искусства [2] Барт Рихард (1850 – 1923) – немецкий пианист, композитор и педагог [3] д'Альбер Эжен (1864 – 1932) – немецкий пианист и композитор
Великие пианисты XX века
Вальтер Гизекинг. Так я стал пианистом (продолжение)
Родители часто поговаривали о том, чтобы провести некоторое время в Германии и дать мне возможность получить «порядочное» музыкальное образование. В октябре 1911 года этот план смог быть претворен в жизнь… И мы отправились в путь на старую родину, которая для меня была новой, почти неведомой страной.Когда скорый поезд в районе прекрасного горного масива Эстерель пересек границу края, в котором мы до сих пор жили, и начиналась, чужая для меня страна, печаль расставания дошла до моего сознания. При этом я тогда совершенно не знал – да и не мог знать, не имея возможности сравнивать, – как удачно сложились обстоятельства, позволившие мне провести годы детства в местности, столь богатой удивительно прекрасными ландшафтами.
А теперь я оказался в бесцветной, по-осеннему холодной, туманной Северной Германии. Климатическое различие перенести было трудно, а более грубая пища редко приходилась мне по вкусу. Притом я ведь жил не у чужих, а у дедушки и бабушки, которые встретили нас с любовью и радушием.
У родителей отца была довольно обширная деревенская усадьба; обрабатывали ее лишь частично, так как дедушка занимал должность старшего дорожного мастера в округе Минден, в обязанность которого входила забота о состоянии шоссейных дорог. Как королевский чиновник, он принадлежал к кругу почетных граждан селения, тем более что был и церковным старостой. Дедушка и бабушка были протестантами, очень набожными и искренне верующими. Если бы я не ходил с ними по воскресеньям в церковь, это причинило бы им истинное горе. Местный пастор читал проповеди интересно и живо; однако я вскоре предпочел заменять органиста. Когда я немного освоился и стал разбираться в хоралах и литургии, добрейший кантор, воспользовавшись моими консерваторскими каникулами, взял длительный отпуск и заставил меня несколько недель самостоятельно работать органистом в церкви в Ладе, полноправным, но без оплаты.
Через несколько дней меня вызвали в консерваторию, и я был очень горд тем, что заниматься со мной стал сам господин директор. Господин Леймер посадил меня и в свой оркестровый класс, и два раза в неделю я усердно пиликал на скрипке пли на альте. Вскоре консерваторский оркестр дал публичный концерт; я сидел за седьмым пультом вторых скрипок; но как только я вышел на сцену, я испытал самый сильный приступ эстрадного волнения за всю мою жизнь. Я едва осмеливался касаться струн смычком, но, видимо, он так дрожал, что все же издавал какие-то звуки – это было ужасно.
Спустя несколько месяцев (7 февраля 1912 года) Карл Леймер предложил мне участвовать в консерваторском ученическом концерте. Я был так взволнован, что, находясь на эстраде, совсем позабыл про мучившую меня перед этим сильную зубную боль. Однако свою программу я сыграл без каких-либо злоключений: Прелюдию и фугу ми мажор Баха п Rondo capriccioso Мендельсона. Вскоре я выступил уже с оркестром и исполнил первую часть концерта до минор Бетховена. К тому времени, если память не изменяет мне, я уже почти перестал испытывать страх перед эстрадой.
Между тем выяснилось, что нельзя ограничиться «основательным обучением в течение одной зимы». Занятия приняли серьезный характер.
Весь 1912 год я постоянно ездил из Ладе в Ганновер и обратно. Я научился ездить на велосипеде, чтобы быстрей добираться до железной дороги в Миндене. Там я ночевал у дяди, особенно когда возвращался из Ганновера поздно вечером после концертов. В плохую погоду средством передвижения между Минденом и Петерсхагеном, что напротив Ладе, был поезд узкоколейной железной дороги, медленно тянувшийся по другому берегу реки Везер. Многие ученики минденской гимназии постоянно пользовались этими поездками; с одним из учеников старшего класса Вальтером Р. я подружился. Он познакомил меня со своими одноклассниками, которые были примерно моего возраста; вскоре я стал частым гостем на вечеринках старшеклассников, где меня ценили как аккомпаниатора песен и «поставщика» музыки и посвящали в таинства пивопития.
Для следующего шага на поприще моих публичных выступлений Леймер придумал нечто необычное: 4 сентября – и снова на консерваторском ученическом концерте – я исполнил все четыре баллады Шопена. Это было отмечено даже ганноверской газетой «Tageblatt», критик которой между прочим писал: «Исполнение четырех шопеновских баллад показало техническое и музыкальное совершенство, позволяющее прийти к самым лучшим выводам – в том отношении, что перед нами большой талант, находящийся в становлении, и что его пианистическое воспитание – на высоком уровне. И в артистическом отношении исполнение было на самом высоком уровне, и это позволяет надеяться на блестящее будущее, если будут сохранены и доведены до совершенства все важнейшие стороны столь удивительной ученической работы». Не стану отрицать, что мне было очень приятно читать такую критическую статью, но особенно она обрадовала моего учителя; позднее он обижался больше, чем я, когда господа критики придирались к отдельным мелочам.
В октябре 1912 года меня снова выпустили на эстраду с первой частью шопеновского концерта ми минор, а 25 ноября я должен был исполнить самостоятельно расшифрованный генерал-бас на чембало (правда, это было фортепиано, звучность которого была изменена с помощью канцелярских кнопок, воткнутых в молоточки) в баховской кантате «Der Streit zwischen Phoebus und Pan».
В начале 1913 года, следуя настоятельным советам моего учителя, мы с матерью переехали в Ганновер. Еще зимой 1911/12 года отец вернулся в Вильфранш, так как хотел продолжать работу в области энтомологии. Разлука моих родителей постепенно стала затем постоянным явлением.
В большом городе я почувствовал себя поначалу еще более одиноким, чем в Ладе. Я так привык находиться на вольной природе, что меня даже утешало, когда я мог наблюдать за вороной на крыше дома с противоположной стороны улицы. Но музыка заставила отступить все эти неуместные проявления сентиментальности. Вскоре Карл Леймер стал давать мне уроки четыре раза в неделю, и иногда я играл ему в течение нескольких часов.
У Леймера было тогда в Ганновере множество завистников и недоброжелателей, которые называли его педантом и отказывали ему в способности глубоко понимать музыку. Формулировка «верность произведению» («Werktreue») была придумана, мне кажется, лишь позднее. Советы Леймера, воспитанная им точность игры и добросовестное отношение к нотам полностью соответствовали этому понятию и были именно тем, что мне требовалось. И технические его указания были настолько точными, что в дальнейшем, когда я совершенствовал свое туше, мне никогда не приходилось вносить какие-либо изменения в манеру моей игры.
Не помню уже, что я тогда играл. Пособие было предоставлено, но предусматривало бесплатное обучение... в Берлинской высшей школе. Этого вовсе не хотел Карл Леймер, который рассчитывал оставить меня в Ганновере. Было подано еще одно прошение, и я получил стипендию для занятия в Ганновере. Кроме того, Леймер добился затем субсидии городского магистрата, и я мог жить там с матерью, не зная почти никаких забот.
В 1913 году консерватория предоставила мне возможность выступить в следующих концертах:
Вечер, посвященный Шопену, 3 февраля 1913 года.
12 этюдов, ор. 10. Концерт ми минор (с оркестром). Фантазия фа минор. Полонез ля-бемоль мажор.
Вечер, посвященный Шуману, 28 апреля 1913 года.
Токката. Симфонические этюды. Вариации для двух фортепиано (партию второго фортепиано исполнял Карл Леймер). Фантазия, ор. 17. Карнавал.
В сентябре состоялись два вечера из сочинений Бетховена. На первом я играл сонаты ор. 13, 27 № 2, 53, 57 и 111; на втором – всего лишь спустя четыре дня – «Сонату для молоточкового фортепиано» ор. 106 и концерт ми-бемоль мажор.
Первый самостоятельный концерт, который я сам организовал, был дан 24 октября 1913 года в Миндене (Вестфалия). Правда, рекламе помогли родственники и знакомые; во всяком случае публики было много, и я заработал огромную сумму – 144 золотые марки. Кроме того, мне было предложено несколько ангажементов, и я выступал как аккомпаниатор и солист; огромных денег это, конечно, не приносило, но гонорары были весьма желанны и пополняли мои доходы.
Давал я также уроки и, обучая игре на фортепиано, добросовестно стремился помочь и менее одаренным начинающим. Интереснее была моя концертмейстерская работа с несколькими будущими оперными певцами. Я разучивал с ними партии, исполнением которых они надеялись блеснуть на сцене. К сожалению, им часто не хватало вокальных возможностей или музыкальности; почти всегда возникали затруднения, когда приходилось просчитывать такты. Встречались певцы, настолько плохо понимавшие структуру такта, что предпочитали мысленно заполнять паузы каким-то «бум-бум», вместо того чтобы считать.
Один-единственный раз я выступил перед публикой в качестве органиста – солиста и аккомпаниатора – в церковном концерте в Миндене (19 ноября 1913 года). Я сыграл Токкату ре минор Баха и Шестую сонату для органа Мендельсона.
4 февраля 1914 года консерватория вновь организовала в Ганновере вечер фортепианной музыки, который следует упомянуть по той причине, что в программу его я впервые включил сочинение композитора, чье имя впоследствии было столь тесно связано с моей концертной деятельностью: Дебюсси! Незадолго перед этим я получил «Отражения в воде» и сразу же разучил эту пьесу, не предполагая (хотя уже тогда глубоко восхищался ею), что позднее буду так часто ее исполнять...
В той же программе значилась Баллада Грига (Вариации, ор. 24), на материале которой я провел эксперимент по разучиванию на память. Я сыграл ее десять раз по нотам. После этого я знал ее наизусть!
К числу совершенно незабываемых впечатлений, которые я получил в 1913 году, относится фортепианный вечер Эжена д’Альбера[3]. Я впервые понял тогда, сколь захватывающе совершенной может быть фортепианная игра, и в голове засела мысль: вот как можно играть на фортепиано и вот примерно чего надо добиваться. Леймер говорил, что прежде д'Альбер играл ровнее, а значит, и еще лучше. Я с трудом мог этому поверить; но слова моего учителя были для меня авторитетны, и я не смел выразить сомнения. Такого рода сильное впечатление от игры пианиста я вынес еще только один раз – много позднее, когда слушал Рахманинова в «Карнеги-холле» в Нью-Йорке. И это была поразительная, импонирующая фортепианная игра. Конечно, иногда мои коллеги играли очень хорошо, но все же не так, чтобы действительно целиком тебя захватить. Бузони я, к сожалению, не слышал.
(Продолжение следует)
------------------------------------
[1] Леймер Карл (1858 – 1944) – немецкий педагог и пианист. В 1897 г. основал в Ганновере музыкальную школу, а затем консерваторию. Совместно с В. Гизекингом опубликовал две книги, посвященные вопросам фортепианного искусства
[2] Барт Рихард (1850 – 1923) – немецкий пианист, композитор и педагог
[3] д'Альбер Эжен (1864 – 1932) – немецкий пианист и композитор
#ВальтерГизекинг #БиографииПианистов