ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Пожалуй, не было для беспризорных собак дачного посёлка большей радости, чем появление Мирона. По дороге, ведущей к единственному магазину, он шагал медленно, покачиваясь, закутанный в старые грязные одежды и заросший немытыми, давно нестрижеными волосами. Мирон шёл, шаркая, как старик, и что-то тихо бормоча во всклокоченную бороду. Редкие прохожие зажимали носы и обходили его стороной, зато собаки, учуяв разносящееся от Мирона знакомое амбре, спешили к нему со всех сторон. Они выбирались из-под старых прогнивших крылечек заброшенных домов, вылезали из нор, выкопанных в корнях деревьев, протискивались сквозь щели в заборе, отделяющем лесные заросли от посёлка. Старые, молодые, здоровые, хромые, с проплешинами на боках, собаки выстраивались за Мироном, позабыв на это время о взаимных распрях и лишь беззлобно щерясь на особо наглых и нетерпеливых. К магазину Мирон подходил в сопровождении десятка полутора собак, и все они чинно рассаживались вдоль облупленной стены, ожидая пока тот сделает закупки и выйдет наружу.
Наконец Мирон появлялся со старой спортивной сумкой, набитой консервами и крупами, и большим дырявым пакетом, из которого нёсся умопомрачительный запах. Собаки вскакивали и нетерпеливо скулили, глядя на пакет голодными глазами. Мирон отходил подальше от дороги, присаживался на пень, оставшийся от старой берёзы, доставал из кармана складной нож и начинал кормёжку. Сначала он считал собак, потом извлекал из пакета кольца ливерной и печёночной колбасы, делил поровну на всех, добавляя к порциям по несколько тонких розовых сосисок. Мирон лично кормил собак по очереди и приговаривал:
– Это тебе, кроха, ешь. А это – тебе.
Все терпеливо ждали своей очереди, и никто не смел грызться в присутствии Мирона. Закончив с кормёжкой, Мирон также медленно отправлялся домой, а довольные, сытые собаки разбредались по насиженным местам.
Из своей полуразвалившейся халупы на окраине посёлка Мирон выбирался не чаще двух раз в месяц. Появился он здесь больше двадцати лет назад, когда умерла старушка, бывшая владелица аккуратного домика и ухоженного участка. Мирон был её сыном, тогда ещё довольно молодым мужчиной, лет сорока, но уже хмурым и нелюдимым. Поначалу к нему наведывались соседки, одинокие, вполне приличные женщины, надеясь на более тесное знакомство, но Мирон их отвадил быстро и грубо. Мужиков-соседей тоже не привечал, так и жил одиночкой, приведя когда-то красивый домик в состояние халупы, а участок – в дикий разросшийся малинник. Поговаривали, что Мирон был дважды неудачно женат и страшно разочарован в людях. И совсем не понимали его странной любви к бродячим собакам, и почему он всех, даже здоровенных кудлатых псов, называет «крохами». Никто не знал, что когда-то у Мирона была собака по кличке Кроха, и от воспоминаний о ней у него начинают дрожать руки.
***
Кроху Мирону подсунули во время обмывания первой лейтенантской зарплаты. Тем вечером в его маленькую комнатёнку в офицерской общаге народу набилось человек двадцать. От первых двух рюмок Мирон быстро захмелел и почти ничего не соображал. Только громко хохотал вместе со всеми, выкрикивал бессвязные тосты и что-то пытался петь, когда кто-то притащил гитару. В сизом сигаретном дыму лица теряли очертания, расплывались в бесформенные маски с открытыми ртами, из которых неслись протяжные громкие звуки. Последнее, что Мирон запомнил, – это появление дежурной по общежитию, толстой женщины неопределённого возраста с вечно красным лицом. Её голос визгливой пилой прорезал общий гул, а потом затих, и дежурная оказалась рядом с Мироном. Она хлопала его по плечам, поднимала рюмку, а он уже ничего не видел кроме кружащихся в ускоряющемся хороводе стен…
Утром Мирон проснулся от странного писка в ушах, жуткой головной боли и жажды. Кто-то нещадно лупил ему молотком в лоб изнутри головы и зачем-то обернул язык наждачной бумагой. Мирон застонал, повернулся, и тут пискнуло совсем громко и близко. В шею ткнулось что-то тёплое и мягкое, защекотало и больно ущипнуло за кожу.
– Что это?
От неожиданности Мирон вскочил, скривился, получив несколько ударов внутренним молотком в голову, и мутным взглядом уставился на копошащийся рядом рыжий комочек.
– Щенок?
Мирон закрыл глаза и помотал головой в надежде, что ему померещилось. Но щенок никуда не исчез. Он заскулил, поднял смешную рыжую мордочку и уставился на Мирона чёрными блестящими глазами.
– Откуда ты взялся?
Мирон испуганно огляделся, как будто ожидал увидеть рядом хозяина щенка. В комнате царил бардак, на полу и столе – пустые бутылки, в грязных тарелках – окурки и косточки от оливок.
– Да уж, погуляли, – пробормотал Мирон, вставая с постели.
В голове тотчас снова заработал невидимый молотобоец, а к горлу подступила тошнота. Кряхтя и почёсывая взлохмаченную голову, Мирон прошёл к умывальнику и жадно припал к крану. Холодная вода взбодрила, тошнота улеглась, появилось желание умыться и вычистить зубы, чтобы содрать с языка наждак и сбить мерзкий вонючий привкус. Приведя себя в порядок, Мирон снова вернулся к кровати. Рядом на тумбочке он заметил пакет и записку, написанную печатными буквами: «Тут корм на первое время. Это девочка, как ты и просил. Имя придумай сам».
– Я просил? – Мирон почесал в затылке и попытался хоть что-то вспомнить из вчерашнего вечера. – Обалдели они, что ли? Какая девочка?
Он растерянно посмотрел на щенка, свернувшегося крохотным рыжим клубочком возле смятой подушки. Тёмные глазёнки смотрели со страхом, маленький влажный нос шевелился, тело щенка била мелкая дрожь.
– Да не бойся, не обижу, – сказал Мирон и погладил малыша. Тот сразу вскочил, тоненько заскулил и ткнулся мордочкой в руку. – Есть, наверное, хочешь? Сейчас, подожди. Стой! На кровать нельзя гадить!
Мирон громко вздохнул, заметив растекающееся по простыне жёлтое пятно под щенком, опустил малыша на пол и взялся за пакет. Там оказались сухие, остро пахнущие гранулы, на которые щенок набросился с жадностью и принялся уминать их. Маленький тонкий хвостик при этом мотался из стороны в сторону.
– Эх ты, кроха, – Мирон невольно улыбнулся. – Ешь, давай, и пойдём возвращать тебя обратно.
Но вернуть щенка не вышло. Никто из вчерашних гостей не признавался, откуда взялась собака, все добродушно посмеивались и разводили руками. Один капитан сжалился над Мироном и по-дружески шепнул ему на ухо, что щенок очень похож на собачку тёщи штабного майора, большого друга зам по тылу полка. Та как раз не знала куда пристроить щенков, нагулянных любимицей от неизвестного благородного дворянина.
– Можешь сам сходить к майору и потребовать, чтобы забрал щенка.
– Друг зама по тылу полка? – растерянно спросил Мирон. – А разве он у меня вчера был?
– Заходил ненадолго, когда ты уже почти отрубился.
Идти к майору, самоуверенному полноватому мужчине, Мирон не решился. Рядом с ним он чувствовал себя пацанёнком, только-только выпустившимся из училища. Да и как он попросит забрать щенка, если ничего не помнит? Заедаться со штабным старшим офицером Мирону не хотелось, и Кроха осталась у него.
Она оказалась очень славной смышлёной собачкой. Быстро всему училась, всё понимала и на лету хватала команды Мирона. Его она боготворила с первых же дней знакомства. Не отставала от него ни на шаг в общежитии и на прогулках, спала, прижавшись тёплым боком к его ногам и терпеливо дожидалась на коврике у входной двери, пока Мирон был на работе. В его отсутствие она даже не прикасалась к еде и воде и только после возвращения хозяина домой мчалась к миске, чтобы утолить жажду. В общем полюбила его всей своей собачьей душой, и Мирон тоже прикипел к Крохе, часто брал её на руки и шутливо ругал, пряча лицо от настойчивого шершавого языка.
Через год Кроха выросла в собаку размером чуть крупнее таксы, покрытую тёмно-рыжей короткой шерстью. Уши у Крохи получились стоячие овчарочьи, а умные тёмные глаза смотрели с доверчивым любопытством. В военном городке её все уже знали, даже здоровались, а она вежливо виляла в ответ и гордо шествовала рядом с хозяином. И возможно сложилась бы жизнь Крохи на зависть всем собакам, но как только Мирон получил старлея, его направили в другую часть на командную должность.
Новое место службы Мирону поначалу не понравилось. Богом забытый уголок земли, от которого до ближайшего посёлка было километров пять, а до районного городка и вовсе ехать полтора часа по неровной тряской дороге. Десятка три унылых трёхэтажек, магазинчики с вывесками «Промтовары» и «Продукты», обшарпанный Дом офицеров – вот и весь военный городок, в котором Мирону предстояло жить и работать. Точнее, только жить. А работать Мирон должен был в подземном командном пункте, находящимся в трёх километрах от штаба и казарм, отделённых от жилого городка высоким бетонным забором и широкими зелёными воротами.
Встретили Мирона на новом месте хорошо, быстро определили в отдельную комнату в офицерском общежитии и пообещали в ближайшие месяцы выделить служебную однушку. Дали ему два дня на принятие дел у уходящего в отставку предшественника и три дня на обустройство нового жилища. По совету бывалых Мирон купил себе подержанный велосипед, чтобы быстро добираться к командному пункту. Одно было плохо – суточные дежурства. Кроху нельзя было оставить на сутки без прогулок и пищи, поэтому приходилось брать собой. Начальство поначалу отнеслось к появлению собаки на командном пункте с недовольством, но Кроха покорила старших офицеров своей милой непосредственностью и послушанием. Она везде побывала с Мироном, со всеми познакомилась, на всех посмотрела умными глазёнками и получила всеобщее одобрение. Всё-таки Кроха была очень славной, хоть и беспородной собакой. Мирон купил ей чёрный тонкий ошейник, которым она очень гордилась. С важным видом она бежала рядом с едущим на велосипеде Мироном, и не было на свете собаки счастливей её.
Спустя пару недель Мирон освоился на новой должности. Появилось время на более тесное знакомство с жителями военного городка, а тут как раз и случай выпал очень удачный – юбилей заместителя командира полка, на который позвали всех офицеров с семьями. Мирон тоже получил приглашение на праздник и прибыл вечером взволнованный и наглаженный в украшенную по такому поводу шариками и серпантином офицерскую столовую.
Командир Мирона, начальник командного пункта, майор Степнов по очереди представил всем собравшимся молодого старлея. Некоторых Мирон уже знал, остальным тряс руки и говорил, что очень рад знакомству. Жёны сослуживцев все показались Мирону на одно лицо. С развлечениями и праздниками в городке было туго, поэтому дамы постарались воспользоваться редкой возможностью покрасоваться и явились при полном ярком макияже, с высокими залакированными причёсками и одетые в блестящие люрексом платья и кофточки. Мирон всем мило улыбался и даже не пытался запомнить имена, пока перед ним вдруг не оказалась молодая женщина в тёмном обтягивающем платье с глубоким декольте.
Это декольте буквально сразило Мирона, никогда раньше не видевшего такой роскошной белоснежной груди с тонкими голубыми прожилками, просвечивающими сквозь кожу. Мирону нестерпимо захотелось прижаться к ней щекой и замереть.
– А это наша Стася, – голос Степнова вырвал Мирона из оцепенения, – самый красивый метеоуролог на ближайшие сотню километров.
Он так и сказал «метеоуролог», но Мирон тогда не обратил на это внимания. Усилием воли он заставил себя перевести взгляд с груди на лицо и увидел молодую симпатичную женщину с тёмно-серыми, тронутыми поволокой глазами, и совершенно не накрашенными пухлыми губами. Гладкие русые волосы, собранные в простой хвост, подчёркивали выступающие скулы.
– Очень приятно, – прошептал Мирон и неожиданно для себя поцеловал протянутую руку.
Пальчики у Стаси были мягкие и прохладные.
– Какой галантный кавалер, – произнесла Стася красивым грудным голосом и улыбнулась. Мирон заметил крупные ровные зубы и две трещинки на нижней губе. – Мне тоже очень приятно. Почему я не видела вас раньше?
Мирон стушевался, хотел броситься в объяснения, но тут всем велели рассаживаться за столами. Стася оказалась по правую руку от Мирона. Ела она мало, почти не пила, шуткам не смеялась, а загадочно улыбалась, поглядывая при этом на Мирона. С другой стороны от Стаси сидел пожилой капитан, любитель хорошо поесть на дармовщинку. Он то и дело просил Мирона передать ему какое-то блюдо. Передавая, Мирон ненароком касался локтем Стасиной груди и каждый раз от прикосновения словно нырял в глубокий омут.
Когда начались танцы, Стася решительно отказала первому же пригласившему её кавалеру и заявила, что уже пообещала Мирону. Старлей взлетал на седьмое небо от счастья, обнимая Стасю в танце. Они были почти одного роста, и прекрасная грудь Стаси упиралась в его грудь. У Мирона кружилась голова, но не от выпитого, а от Стасиной близости, её тёплого податливого тела. Само собой, что после окончания праздника, как галантный кавалер он отправился провожать Стасю домой, зашёл к ней на чашечку чая и задержался до самого утра. С этого дня жизнь заиграла для Мирона совсем другими красками, а военный городок больше не казался унылым, ведь в нём сияла самая прекрасная женщина на земле.
Теперь счастливыми днями для Крохи стали суточные дежурства хозяина, когда она могла сопровождать его на командный пункт и обратно. В остальное время Мирон пропадал у Стаси, лишь забегая к себе в комнату, чтобы накормить Кроху и по-быстрому её выгулять. Собака скучала долгими часами и страшно радовалась, когда Мирон вспоминал о ней и дарил своё внимание, как прежде.
– Вот ты скажи, – говорил он, беря Кроху на руки и становясь перед зеркалом, – что она во мне нашла? Она – такая красавица, и я – самый обычный, неказистый, а поди ж ты – всем её ухажёрам нос утёр.
Кроха не слушала и старательно вылизывала Мирону шею, а он придирчиво всматривался в своё лицо со вздёрнутым носом и водянисто-серыми глазами под светлыми ресницами. Ростом Мирон был немного выше Стаси, и хоть не слишком широк в плечах, зато мускулист.
Что касается ухажёров – так Мирон сам видел, какими взглядами провожали Стасю все мужчины от рядового состава до старших офицеров. Но странного тут ничего не было, мужики всегда однозначно реагируют на красивых женщин, а Стася была не просто красива, а загадочно-пленительна. Правда, майор Степнов и другие несколько раз делали Мирону намёки на какую-то личную драму, разыгравшуюся в аккурат перед его приездом в часть. Что-то про шустрого черноглазого прапорщика, уехавшего в другой гарнизон поближе к жене и детям. Вроде бы полыхнула страсть между Стасей и черноглазым, короткая, но очень жаркая, от которой разбилось вдребезги сердце у «самого красивого метеоуролога». Мирон отмахивался, мол, какое ему дело до того, что было до него, но у Стаси как-то невзначай о прапорщике спросил.
– Сплетни это всё. Обычные гарнизонные сплетни, – Стася недовольно повела плечами и устроилась на коленях у Мирона. – Не сплетничают только о старых и некрасивых.
Прекрасная грудь Стаси колыхалась у лица Мирона и гипнотизировала его. Каждая голубая прожилка была ему знакома по отдельности, а в совокупности они уводили в мир грёз и наслаждений, под вырез лёгкого домашнего халатика. Слова Стаси доносились словно из тумана, и Мирон не сразу понял их смысл, когда она со вздохом произнесла:
– Зато теперь у сплетников поводов будет, хоть отбавляй. Только я уже всё решила и просить тебя ни о чём не стану…
– Ты о чём вообще?
– Да ты слушал меня? – Стася поправила халатик и доверчиво положила голову на плечо Мирону. – Кажется, я беременна…
– Что? – Мирон ошалело взглянул на Стасю, ещё не совсем осознав сказанное.
– Не смотри на меня так. Ещё не точно, но скорее всего…
– Так быстро? Но когда?
– В ту самую первую ночь, помнишь? Мы оба немного выпили и забыли об осторожности. – Стася резко встала и принялась ходить по комнате. – Но ты не думай. Ни о чём тебя просить не буду, сама виновата. Понимаю, у тебя мама. Ты молод, а я старше на четыре года. Она вряд ли слышать захочет…
– Стасечка! Да ты что! – воскликнул пришедший в себя Мирон. – О чём тут говорить! Любовь моя! Ты не представляешь, как я счастлив!
В общем, свадьбу сыграли быструю и относительно скромную. Приезжала мама Мирона и Стасины родители. Кто-то плакал от счастья, кто-то – от печали. Родная часть расстаралась и сразу после свадьбы выделила молодой семье служебную полуторную квартиру. Немного в плачевном состоянии после предыдущих жильцов, но не страшно. Родители провели в ней косметический ремонт – переклеили обои, побелили потолки и покрасили стены в кухне и ванной. Справились за три дня и разъехались по домам, а молодые въехали в квартиру вместе с Крохой и зажили семейной жизнью.
Кроха в новом жилище быстро освоилась и Стасю приняла дружелюбно, стараясь заслужить её любовь. Сразу поняла, что теперь та в доме главная, а обожаемый хозяин от неё без ума. Вот только Стася собак категорически не любила. Ну не нравилось ей, как они вертятся всё время под ногами, как укладывают морды на лапы и смотрят влажными просящими глазами, словно в душу заглядывают.
– Собаки в спальне не будет, – заявила Стася в первый же вечер в новой квартире. – Не хватало ещё, чтобы она на кровать влезла.
– Кроха очень умная. Она не полезет на кровать без разрешения, – пытался возразить Мирон. – Пусть ложится на коврик с моей стороны. Мешать не будет.
– Нет! – отрезала Стася. – В спальню пусть вообще забудет дорогу. Мне тут шерсть и блохи не нужны.
– Какие блохи? Я её мою специальным шампунем.
У Стаси наполнились глаза слезами. Грудь несколько раз взволнованно поднялась и опустилась.
– Если тебе нужна не жена, а собака, так и спи с ней. А я в другой комнате на диване прилягу.
– Ты только не волнуйся, – Мирон примирительно обнял Стасю. – Всё будет так, как ты хочешь.
Кроха действительно была очень умной собакой. Она сразу поняла, что Мирон запрещает ей входить в спальню, встала у двери да так и стояла, помахивая хвостиком и наблюдая, как укладываются молодые.
– Да убери ты её с глаз моих! – воскликнула Стася, встретившись со взглядом Крохи.
Впервые Мирон чувствовал себя предателем, закрывая дверь перед носом собаки. Ему было так неловко, но в постели ждала любимая Стася, будущая мать его будущего ребёнка. Ради неё Мирон был готов на всё.
Кроха постояла какое-то время у двери, вздохнула и улеглась у порога. Ночью Стася об неё споткнулась, и утром Мирон долго хмурился и отчитывал Кроху. Потом постелил ей коврик в углу гостиной возле кресла и велел знать своё место. Кроха всё приняла, со всем согласилась и перед сном послушно улеглась на коврик, свернувшись калачиком. Но в гостиной ей долго жить не довелось. У Стаси начался жуткий токсикоз.
Тошнило Стасю постоянно с утра и до вечера. Она побледнела и стала ужасно раздражительной. Работать не могла. В части вошли в её положение и отправили на долгосрочный больничный. Мирон метался перед молодой женой и всячески старался ей угодить.
– Псиной воняет! – кричала Стася, вскакивала с кресла и бежала в туалет.
Кроха виновато прижимала уши и забивалась в угол. Мирон делал чай с лимоном и ждал, пока появится Стася. Она выходила из туалета, падала в изнеможении в кресло и, благодарно улыбаясь, принимала из рук Мирона чашку. Делала несколько глотков, бледнела и замечала свернувшуюся калачиком Кроху.
– Да убери ты отсюда эту дворнягу блохастую! – кричала Стася. – Неужели не видишь, как мне плохо?
И Мирон снова переселил Кроху. Теперь она спала в прихожей возле тумбочки с обувью. Сюда же Мирон переставил миски для воды и еды. В помещение, где находилась Стася, заходить Крохе было запрещено. Она целыми днями тихонько лежала в углу и оживлялась, только идя с Мироном на прогулку или сопровождая его на суточные дежурства. На командном пункте Кроха спала как прежде рядом с хозяином и ради этих счастливых мгновений она готова была терпеть всё что угодно.
Наступала зима – суровая и беспощадная, со снежными заносами и трескучими морозами. Крохин тонкий подшёрсток не спасал от холода, на улице она мелко дрожала, и Мирон купил ей в посёлке у одной бабули детскую меховую безрукавку на шнуровке. В ней он выпускал Кроху из подъезда на короткие прогулки. Та быстро делала свои дела и возвращалась домой. В этой же безрукавке Кроха успевала добежать до командного пункта без риска замёрзнуть по дороге.
Вскоре токсикоз отступил, и Стасе полегчало. К ней вернулся аппетит, румянец на щёки и хорошее расположение духа. Но на работу она не ходила, целыми днями сидела дома, вязала разную мелочь и смотрела телевизор. Мирон уговорил Стасю, чтобы Кроха оставалась дома в сильные морозы, пока он на дежурстве.
– Хорошо, пусть, – согласилась Стася. – Но выгуливать твою дворнягу я не буду. А уж тем более одевать её для прогулок.
– И не надо, – поспешил успокоить Мирон, обрадованный покладистостью жены. – Утром я сам Кроху выгуляю. А вечером ты просто выпустишь её из подъезда, а минут через пятнадцать впустишь.
На следующий день Мирон отправился на дежурство в полной уверенности, что Стася сделает всё так, как он просил. Вечером Стася выпустила Кроху на улицу, а сама уселась смотреть сериал и о собаке забыла. Та быстро сделала свои дела, вернулась к подъездной двери и принялась ждать. Время шло, никто в подъезд не входил не выходил, Кроха начала мёрзнуть. Она поскулила, поскребла лапой, а потом решила бежать туда, где находился её любимый хозяин – на командный пункт.
Её заметили солдаты-срочники, дежурившие вместе с Мироном. Выскочили наружу на пару минут покурить и вдруг наткнулись в темноте на скулящую тень. Мирон так и остолбенел, увидев на руках одного из бойцов трясущуюся Кроху. Быстро уложил её на одеяло под обогревателем и принялся растирать обледеневшие лапы и уши. Кроха только повизгивала и всё пыталась лизнуть в благодарности руки хозяина.
Вернувшись утром домой, Мирон впервые сильно повздорил со Стасей.
– Ты понимаешь, что она могла замёрзнуть? – кричал он. – Почему не забрала её в дом?
– Я выходила за ней! – врала Стася, захлёбываясь слезами. – Бегала как дура по улице! Звала, кричала! Она, видно, сразу к тебе помелась. Дворняга бестолковая!
– Кроха не дура, чтобы по такому холоду бегать!
– Конечно! Кроха у него не дура, а я прямо гадина какая-то!
– Ты поступила жестоко.
– Из-за своей псины убить меня готов. Ох, – застонала Стася, схватившись за живот. – Не жаль тебе ни меня, ни ребёночка.
Мирон сразу спохватился, что наговорил лишнего, подскочил к Стасе и помог ей улечься на кровати. Всхлипывая, Стася отвернулась от него, поджав колени к груди.
– Ну прости меня, погорячился, – умолял Мирон. – Просто Кроха чуть не замёрзла. Стасечка… любовь моя, прости.
Стася Мирона великодушно простила, но с Крохой вести себя стала осторожней. Смотрела по погоде. В сильные морозы сама выводила собаку, а как выпадали тёплые дни, выпускала без раздумий, зная, что Кроха не пропадёт, а побежит к хозяину. Вот на какой-то из таких самостоятельных прогулок Кроха и сошлась с кудлатым чёрно-белым ухажёром. Пару раз он, как истинный влюблённый дворянин, провожал её до командного пункта.
Мирон ничего о романтических встречах не знал, кудлатый на глаза ему не показывался, а потом и вовсе исчез. Кроха шустро бегала, как прежде, и только в середине марта Мирон заметил, что она начала полнеть в боках. Стася к тому времени тоже сильно поправилась, раздалась в талии. Живот округлился и явно обозначился под халатом. Мирону нравилось прижиматься к нему ухом и чувствовать робкие толчки крохотного растущего тельца.
– Что-то Кроха потолстела, – поделился Мирон наблюдениями со Стасей.
– Ест много в последнее время, а гуляет мало, – пожала та плечами. – Чего перестала к тебе бегать? Брал бы её на работу – похудела бы.
Кроха действительно последнюю неделю с неохотой гуляла, и Мирон распереживался: уж не заболела ли? Она лежала на боку в прихожей, когда он заметил, что по животу её пробегают странные волны.
– Что это с тобой? – пробормотал Мирон, как вдруг его осенило: – Беременная!
– Чего-чего?
В прихожую вошла Стася и уставилась на Кроху, виновато бьющую хвостом.
– Щенки у неё будут! – захлёбываясь радостью сообщил Мирон. – У Крохи будут крошки!
– Этого ещё не хватало! – всплеснула Стася руками. – Мало нам одной блохастой дворняги, так ещё щенки появятся! Как родятся – чтобы сразу утопил!
– Да ты что? – Мирон с ужасом взглянул на жену. – Это же моя Кроха. Она меня любит, доверяет, а я её щенков… Думать даже не смей!
– Зачем я только за тебя замуж вышла? Тебе не мужем быть, а в песочнице играться!
– Топить никого не буду! – отчеканил Мирон, и Стася ушла в комнату, надув губы.
Через неделю Кроха родила четырёх щенков – двух рыженьких и двух чёрно-белых. Совершенно беспомощные слепыши издавали чуть слышные звуки и ползали у живота Крохи в поисках сосков. Кроха гордо поглядывала на Мирона тёмными влажными глазами и заботливо вылизывала своих детишек.
– Девочка моя, умница, – ласково шептал Мирон, сидя в прихожей и поглаживая Кроху. – Какие у тебя детки красивые.
– Сейчас самое время их утопить, – сказала Стася. – Пока ещё слепые и ничего не понимают.
– А как же Кроха? Она тоже ничего не понимает? – Мирон взглянул на жену со злостью. – Неужели тебе не жалко? Ты же сама скоро матерью станешь.
– Сравнил тоже – меня и собаку. Потоскует два дня и успокоится. Фу, какие противные! – Стася склонилась над Крохой и щенками. – На облезлых крысят похожи.
Кроха словно поняла её слова, подняла верхнюю губу и глухо зарычала.
– Ты чего? – удивился Мирон. – Это же Стася, твоя хозяйка.
Но Кроха не спускала со Стаси глаз и продолжала рычать.
– Агрессивная какая стала! – Стася недовольно покачала головой и поднялась. – Ещё покусает из-за своих крысят. Утопи их, пока не поздно.
– Не буду. Я их раздам, как подрастут немного.
– Да кому нужны твои дворняги беспородные?
– Ничего, кому-нибудь понадобятся, – успокоил её Мирон.
Время шло, щенки быстро подрастали. К месяцу они выглядели смешными неуклюжими увальнями. Оказалось, что это три девочки и один мальчик. Так во всяком случае определил майор Степнов. Он поддался на уговоры Мирона и забрал рыжего кобелька в подарок сыну. Больше никто в гарнизоне о щенках и слышать не хотел, а в ближайшем посёлке над Мироном посмеялись – своих собак девать некуда.
Между тем щенкам стало тесно в прихожей. Они осмелели, много играли и выбегали друг за дружкой в комнату и на кухню. Кроха уже не убирала за ними, и каждый день Стася заходилась криком, требуя вышвырнуть из квартиры гадящую собачью стаю. Мирон огрызался, говорил, что ищет хозяев. Чтобы хоть как-то ограничить перемещения щенков по квартире, он построил им что-то типа вольера из фанеры, но они подняли жуткий скул, к которому добавились завывания Крохи. Идею с вольером пришлось забыть. Стася в тот день в сердцах швырнула в Мирона кастрюлю с макаронами, и те разлетелись по кухне и прихожей. Мирон в ярости выбежал из дома, хлопнув дверью. Щенки подобрали все макароны, а потом сутки страдали животами.
В отсутствие Мирона у Стаси всё чаще появлялось желание самой вынести щенков из квартиры и оставить их где-нибудь на дороге между гарнизоном и посёлком. Их бы забрал кто-нибудь из проезжающих или не забрал бы… Но между осуществлением этого плана и Стасей всегда вставала Кроха. С рождением щенков у неё полностью изменилось отношение к жене хозяина. К своим детям она её не подпускала. На улицу выбегала ненадолго и быстро возвращалась, следя за Стасей недоверчивым взглядом.
Заканчивался апрель. Семейная жизнь Мирона трещала по всем швам. Стасин голос его больше не приводил в трепет, а вызывал глухое раздражение. Мирону казалось, что он тупой пилой впивается ему в мозг и пилит, пилит… Мирон уговаривал себя, что всё наладится, как только он пристроит щенков, а Стася родит. Просто ей тяжело сейчас. Она стала совсем неуклюжей, с отёчными ногами и одутловатым лицом. Мирон больше не замечал трещинки на её губе, Стася уже давно не улыбалась.
В то утро он возвращался домой страшно уставшим после учений. Трое суток безвылазно провёл под землёй на командном пункте. Мирон жмурился от яркого солнца, мечтал залезть в тёплую ванну, поесть, а потом улечься в постель и долго-долго спать.
Дома у двери его радостным визгом встретила Кроха. Щенки, на ходу хватая друг друга за лапы и покусывая уши, бросились под ноги Мирону. Стася из комнаты не вышла и не произнесла ни слова. Даже в приглушённом звуке работающего телевизора Мирон чувствовал повисшее в квартире напряжение.
– Привет! Я дома!
Мирон нацепил улыбку и шагнул в комнату.
– Привет, – не поворачивая головы, буркнула Стася.
Она сидела, развалившись в кресле и сосредоточенно уставившись в экран.
– Устал ужасно, – Мирон коснулся губами щеки Стаси, – и есть хочу.
– Хочешь есть – ешь, – отрезала она.
Мирон вздохнул и направился в ванную. Включил воду, потрогал – тёплая. Пока ванна наполнялась, быстро переоделся и пошёл на кухню. В холодильнике оказалось почти пусто – только молоко, яйца и пакет с картошкой.
– Стась! – крикнул Мирон. – Меня три дня не было! Ну неужели нельзя было хоть что-то приготовить?
– Приготовить? – на пороге показалась Стася. Знакомые пунцовые пятна одно за другим выступали на лице. – Что бы ты хотел, чтобы я приготовила?
– Да что угодно, – пожал плечами Мирон. – Суп хоть какой-нибудь бы сварила или котлет с картошкой пожарила.
– Суп или котлет? – Стася побагровела. – Вот тебе суп! – Она швырнула в лицо Мирона грязную вонючую тряпку. – Вот тебе котлеты!
– Ты что творишь?
– Ты оставил на меня своих дворняг и хочешь супа с котлетами? – зашлась криком Стася, брызгая слюной.
На крик прибежала Кроха и встала, навострив уши. За ней примчались щенки, решив, что начинается какая-то игра. Один ухватил Стасю за тапок, и она отшвырнула его ногой в сторону. Щенок шмякнулся о стену и завизжал, Кроха зарычала, оскалилась на Стасю.
– Ты видишь? Ты видишь, что делается? Она загрызть меня хочет! – продолжала орать Стася. – А тебе всё равно!
– Нет, не всё равно! – закричал Мирон. – Но ты же пнула её щенка!
– Ах, вот как! Ненавижу! Ненавижу тебя и твоих собак! – Стасю била истерика. – Ты мне жизнь испортил! Я погрязла в дерьме и блохах! Три дня подтирала за дворнягами, а тебе плевать на всё!
Мирон с ужасом, злостью и стыдом смотрел на Стасю. Слова вылетали из её перекошенного рта, били наотмашь и вызывали раздражение. Возразить он не смел, чувствовал, что во многом Стася права. Она бедная, измученная беременностью, ей тяжело, а он – чёрствый чурбан, променявший любимую женщину на каких-то собак.
Тем временем Стася развернулась, чтобы уйти, и наступила на лапу возящемуся у её ног щенку. Тот взвизгнул, и Кроха снова оскалилась.
– Ждёшь, когда она меня покусает?! – закричала Стася. – Тряпка, а не мужик! Мальчишка! Сопляк!
Это оскорбление стало последней каплей. На Мирона накатила ярость, голову залило тяжёлым свинцовым туманом. Сам не понимая, что делает, Мирон схватил холщовую сумку для продуктов, швырнул в неё щенков и бросился к наполняющейся тёплой водой ванне. Кроха, виляя хвостом и взглядывая тревожно, побежала за ним.
Сумка задёргалась в руках у Мирона, когда он с размаху опустил её в воду и прижал к дну ванной. Мелкие пузырьки воздуха помчались сквозь воду наверх. Сумка трепыхалась и билась, казалось, целую вечность. Наконец всё затихло. Последние два пузырька поднялись на поверхность, когда Мирон очнулся и разжал руки. Он вынул их из воды и посмотрел так, как будто увидел впервые. Неужели это были его руки? Неужели это они сейчас сотворили страшное, непоправимое зло? Словно в подтверждение этому на дне ванной лежала, не шевелясь, сумка. Рядом с Мироном, опершись передними лапами о ванну, стояла Кроха. Она не спускала глаз с воды и неуверенно помахивала хвостиком.
В ванную заглянула Стася.
– Теперь ты довольна? – глухо проговорил Мирон.
– Ты что, утопил их? – Она всплеснула руками. – Ты идиот?
– Но ведь ты сама хотела…
– Не в ванной же! Как здесь мыться? Не мог унести куда-то… в реку или озеро…
Стася вышла из ванной, а Мирон устало опустился на пол и обхватил голову руками. Вокруг него, взволнованно повизгивая, бегала Кроха. Она заглядывала Мирону в лицо и снова становилась на задние лапы.
– Пошли, – велел Мирон, поднимаясь. – Идём со мной.
Кроха сначала упиралась, но потом дала увести себя в спальню. Мирон закрыл дверь и вернулся в ванную. Сумка лежала на дне, и на какое-то мгновение Мирону показалось, что происходящее – дурной сон. Он тряхнул головой, но сумка не исчезла, она по-прежнему лежала под водой, и теперь с ней предстояло что-то сделать. Мирон вынул пробку и отупевшим взглядом наблюдал, как сливается вода, закручиваясь в тонкую воронку.
Из спальни нёсся вой Крохи и звуки царапанья когтей по двери.
– Собака в спальне? Я же говорила…
В ванную заглянула Стася и замолкла, наткнувшись на тяжёлый взгляд Мирона. Стася побледнела, развернулась и неслышно ушла в комнату. Мирон остался один на один с сумкой. Заглядывать в неё он боялся, перед внутренним взором мелькали радостно встречающие его смешные увальни. Теперь они, не шевелясь, лежали в этой проклятой сумке. Не раскрывая её, Мирон упаковал сумку в большой целлофановый пакет. Затем положил получившийся свёрток в ещё один пакет и туго завязал ручки.
Торопясь, Мирон поехал на велосипеде к командному пункту. После учений дежурил майор Степнов. Он сильно удивился, увидев вернувшегося Мирона, и осуждающе покачал головой, когда тот попросил лопату.
– Кто ж так делает… Они ведь большие были… Э-эх! Ладно, теперь уж ничего не исправить. Ты подальше там, за пригорком закапывай. Дать помощников?
– Не надо.
Страшную ношу Мирон унёс за два пригорка. Среди по-весеннему сочной травы выкопал яму, вытряхнул в неё из пакетов сумку и закусил губу, заметив безвольно болтающуюся рыжую лапку.
Домой он вернулся не сразу, сначала заехал в офицерское кафе, где безуспешно пытался надраться. Хмель не брал его, только унял дрожь в руках и притупил острое чувство вины. Оно вспыхнуло с новой силой, когда на пороге квартиры Мирона встретила Кроха, жадно обнюхала всего и ушла в ванную.
– Я её выпустила из спальни. Боялась, что соседи на вой сбегутся, – пояснила Стася.
Она заметно повеселела и даже что-то готовила на кухне, тихо напевая под нос.
– Ну прости меня, прости, – Мирон склонился над Крохой и погладил её. Она лежала возле ванны, положив голову на передние лапы и смотрела на него ожидающе вопросительно. – Давай, выходи отсюда. Тут ничего нет. Идём.
Мирон позвал Кроху на выход. Она поднялась, сделала за ним несколько шагов, но потом вернулась и улеглась на прежнее место.
– Не переживай, – Стася тронула Мирона за плечо и впервые за долгое время улыбнулась, – через пару дней она успокоится и всё забудет.
Но Кроха не успокоилась ни через пару дней, ни через неделю. Все дни и ночи она лежала возле ванной, словно боясь пропустить что-то важное. Иногда становилась на задние лапы, заглядывала внутрь, носом шумно тянула воздух.
Весна была в самом разгаре. Мирон старался подольше гулять с Крохой, но она отказывалась от длинных прогулок. Быстро делала свои дела и возвращалась в квартиру, чтобы снова занять пост возле места, где видела своих детей последний раз. Даже не хотела сопровождать Мирона на командный пункт. Стася снова жаловалась: в тесной ванной комнате и так было мало места, а тут ещё под ногами постоянно находилась Кроха. Мирон пробовал закрывать ванную, но Кроха поднимала такой скул, что проще было позволить ей продолжать там лежать.
Всё закончилось в один день, когда Мирон отправился на дежурство. Кроха безучастно лежала на своём посту, как вдруг её ухо уловило донёсшийся с улицы собачий лай. Кроха встрепенулась и прислушалась. Лай не повторялся, но он словно пробудил её от долгой спячки. Она выбежала из ванной, пробежалась по всем комнатам, заглядывая в углы и остановилась перед входной дверью. Несколько раз звонко тявкнула и принялась царапать дверь лапами.
– Приспичило тебе, что ли?
В прихожую вышла недовольная Стася. Не обращая на неё внимания, Кроха продолжала царапать дверь.
– Да иди уже!
Стася выпустила Кроху, и та помчалась по ступенькам к выходу. Подъезд с приходом тёплых майских дней не закрывали, но Стася была уверена, что Кроха, нагулявшись, как обычно побежит к Мирону на командный пункт. Можно было расслабиться и больше не думать о собаке. Стася развалилась на диване и задремала под включённый телевизор.
Утром с дежурства вернулся Мирон. Поставил велосипед под лестничной клеткой, вышел на крыльцо, вдохнул полной грудью – весна в разгаре. Надо обязательно сегодня погулять со Стасей, а то засиделась дома. В гости к кому-нибудь заглянуть, может, договориться в город съездить. В приподнятом настроении Мирон вошёл в квартиру и не сразу понял, что Крохи нет дома. Заглянул в ванную и удивился:
– Стась, а где Кроха?
– А разве не с тобой? – из кухни донёсся голос Стаси.
– Нет, а должна?
– Ну да, она вчера на улицу попросилась. Я её выпустила, думала, к тебе побежит.
– Кроха не прибегала на работу, – Мирон вошёл в кухню и с тревогой посмотрел на жену. – Я был уверен, что она дома.
– Может, снова с кобелём каким-то загуляла, – пожала плечами Стася. – Опять родит дворняг блохастых.
– Сучки с кобелями так просто не гуляют. Ладно, я пошёл. – Мирон решительно направился в прихожую.
– Ты куда?
– Кроху искать.
На велосипеде Мирон объездил весь военный городок, скатал снова на командный пункт, побывал в посёлке, но никто и нигде не видел Кроху. К вечеру Мирона осенила догадка, и он заскочил к майору Степнову в надежде, что Кроха могла прийти к нему, учуяв своего щенка. Его звонким лаем встретил рыжий весёлый бутуз, похожий на мать, и у Мирона кольнуло в сердце.
– Нет, мы Кроху не видели, – развеял надежду майор. – Да ты не переживай, собака умная, домашняя, далеко не могла уйти. Объявления везде расклей, наших поспрашивай. Найдётся!
Но Кроха не нашлась. Три недели Мирон без устали разыскивал её, а потом стало не до собаки – у Стаси начались преждевременные роды. Мирон выпросил у начальства уазик с водителем, и на нём Стасю повезли в районный городок. На ухабах уазик подпрыгивал, Стася стонала, а Мирон, выпучив глаза, кричал на водителя, пожилого усатого прапорщика:
– Осторожней! Ещё родит в дороге!
– Да не родит, – усмехался тот в усы. – Не всё так скоро делается. Это же первые роды? Моя жонка с первенцем сутки мучилась.
В роддоме Стасю быстро приняли, увели в родильное отделение, а Мирону велели не маячить под окнами и отправляться обратно домой. Но он не послушал и с ошалевшими от тревоги глазами бродил вокруг роддома, забегая иногда в кафе за чаем и пирожками. Поздно вечером к Мирону вышла пожилая акушерка в больших роговых очках.
– Поздравляю, папаша. У вас здоровенькая девочка, три шестьсот, рост пятьдесят два сантиметра.
– У меня девочка? Здоровенькая? – Мирон провёл рукой по лбу, ещё не веря своему счастью. – А то что она семимесячная? Это не страшно? Жить будет?
– С чего вы взяли, что ребёнок недоношенный? – удивилась акушерка.
– Мы с женой посчитали, что ей ещё почти два месяца ходить…
– Ой, бросьте! – рассмеялась акушерка. – Совершенно доношенная девочка! Ваша жена ошиблась, но так бывает. Женщины иногда не сразу понимают, что беременны. Был бы у нас аппарат УЗИ – мы бы определяли срок с точностью до нескольких дней. В больших городах уже везде есть, говорят, и нам в следующем году установят.
– Вы уверены, что девочка родилась в срок?
– Папаша, я уже столько младенцев на своём веку перевидала! Уверена. Всё, идите! – Акушерка отвернулась от Мирона, давая понять, что разговор окончен. – Празднуйте. Завтра можете не появляться, а послезавтра приходите, привезите жене что-нибудь вкусненькое.
Акушерка ушла, а Мирон остался стоять, не зная, радоваться ему или биться головой о стену. Стася-то могла и ошибиться в сроке, а вот Мирон никак не мог. С той ночи, когда он провожал Стасю домой, прошло ровно семь месяцев и одна неделя. Нехорошее предчувствие холодной скользкой гадиной вползло в сердце Мирона, свернулось там тугим кольцом и притаилось.
Словно в тумане промелькнули дни до выписки Стаси из роддома. Сослуживцы узнали о рождении девочки и заставили Мирона накрывать поляну. Кто-то притащил детскую кроватку, кто-то – коляску. От жён передали ворох пелёнок, ползунков и пакет погремушек. Мирону хотелось выть, но он заставил себя улыбаться и принимать поздравления. Слова акушерки не давали ему покоя ни днём, ни ночью, забрали спокойный сон, отравили радость жизни.
Наконец наступил день выписки. На том же уазике Мирон забрал жену и дочку, привёз домой и замер на пороге квартиры, наблюдая как Стася бережно укладывает пищащий свёрток в кроватку.
– Что ты там застыл? – жена окликнула Мирона. – Иди, полюбуйся на дочку.
– Я уже видел, – буркнул Мирон, но подошёл к Стасе и заглянул в кроватку.
Плачущий ребёнок вызвал у него досаду и раздражение. Сморщенное розовое личико некрасиво разевало беззубый рот. Мирон всматривался, ища черты сходства с собой или со Стасей, но не находил.
– Моя лапушка кушать хочет, – проговорила Стася, переодеваясь в халат. – Сейчас мама покормит свою девочку.
Грудь у Стаси стала ещё прекрасней и белей, сморщенное розовое личико приникло к ней и принялось жадно сосать, сопя и захлёбываясь. Мирон вспомнил, как был потрясён Стасиной грудью тогда, при знакомстве, и вдруг, неожиданно для себя заявил:
– Акушерка сказала, что ребёнок родился в срок.
Стася быстро взглянула на Мирона, покраснела и рассмеялась:
– Это та карга старая в очках? Много она понимает. Всю жизнь в районной больнице, дальше собственного носа не видит. Иди сюда, – она поманила Мирона, – взгляни, какая она крошечная. Ей бы ещё в животике быть, подрасти немного… А ты говоришь в срок. До чего же ты у меня глупенький…
Голос Стаси звучал неприятно приторно, как будто она говорила с несмышлёнышем. Мирон приблизился к жене, присел рядом на диван, снова заглянул в розовое личико. Девочка словно почувствовала его взгляд, перестала сосать и подняла на Мирона бездонно чёрные глаза.
– У неё глаза тёмные! – Мирон подскочил как ужаленный. Скользкая гадина в сердце развернулась, зашипела, высунув раздвоенный язык.
– Не веди себя как идиот! – Стася пошла пятнами от злости. – У многих новорожденных глаза тёмные. Они меняются со временем.
– Меняются, говоришь? Что ж, посмотрим, – пробурчал Мирон.
Потянулись тяжёлые дни и беспокойные ночи. Девочку назвали Машей. Стася посвящала ей всё своё время. Мирон помогал жене, но к дочке продолжал испытывать странные чувства, граничащие с неприязнью. Сходства с собой он не находил, со Стасей – лишь когда девочка улыбалась. Неделя проходила за неделей, и цвет Машиных глаз обозначался всё отчётливей. У Мирона больше не было сомнений, что они тёмно-карие, почти чёрные.
Однажды Мирон задержался после дежурства, отправившись в библиотеку в Доме офицеров. Там он потребовал учебники биологии и долго изучал их, старательно что-то записывая. Домой он пришёл возбуждённым и сразу подвёл Стасю к зеркалу.
– Какого цвета у тебя глаза?
– Ну, серые, – ответила она, взглянув удивлённо.
– А у меня?
– Тоже серые.
– А ты знаешь, что у родителей с серыми глазами не может быть ребёнка с карими? – Мирон за плечи развернул Стасю к себе лицом. – Маша ведь не моя дочь?
Стася вспыхнула и только собралась возразить, как наткнулась на холодный жёсткий взгляд Мирона. Она отвела глаза, высвободилась и ушла на кухню.
– Это тот прапорщик, да? – Мирон шёл за женой по пятам. – С которым был роман до меня? Это его дочь, верно?
Стася молча расставляла тарелки.
– И та акушерка права. Ты водила меня за нос всё это время. Ты просто использовала меня. Какой же я был дурак! Что молчишь? Скажи хоть что-то в оправдание!
– Зачем? – спросила Стася, и этим вопросом поставила точку в сомнениях Мирона.
– Действительно, – покачал он головой, – зачем, если и так всё ясно. Хотя нет, постой. Скажи, ты хоть немного любила меня? Ладно, пусть не любила. Я хотя бы нравился тебе?
Стася не проронила ни слова. Мирон помрачнел.
– Хорошо, – проговорил он, после некоторого раздумья. – Давай поступим так. Я подам на развод. Маша пусть числится моей дочерью, алименты будешь получать по закону. Только уезжай отсюда как можно скорее. С глаз моих долой. И чтобы я никогда больше не видел ни тебя, ни её.
Стася не возражала. Спустя две недели приехали её родители и увезли дочь вместе с внучкой. А через месяц нашли Кроху, вернее то, что от неё осталось. Солдаты-срочники отправились на поиски первых грибов и наткнулись за пригорками на потускневшую рыжую шкурку. По знакомому чёрному ошейнику солдаты догадались, что это Кроха, и привели Мирона. Он сразу узнал место, где закопал утопленных щенков, с трудом дождался, когда его оставят одного, и дал волю слезам. Рыдал долго, взахлёб, как детстве. Обо всём том, что сделано и что уже никогда не вернуть.
С того времени Мирон сильно изменился. Озлобился, ходил на работу хмурым. В компании звать его перестали – едкими, желчными фразами Мирон мог испортить любое веселье. Сослуживцы поначалу пытались его расшевелить, но потом махнули рукой – своих забот хватало. От женщин Мирон держался подальше, а через три года перевёлся в другую часть.
Говорили, что спустя ещё два года Мирон снова женился. Но брак оказался недолгим. Жена сама сбежала от Мирона, доведённая до отчаяния его ужасной ревностью и тотальным контролем. А потом у Мирона умерла мать, он уволился и поселился в её доме, навсегда отгородившись от людей и с годами превратившись в угрюмого отщепенца.
Собак Мирон больше не заводил, но при встрече с дворнягами светлел лицом. Покупал еду и кормил всех, никому не отказывая. Никто не видел, кроме Мирона, как появлялась рядом с ним в такие минуты маленькая рыжая собачка с умными карими глазами. Она садилась напротив Мирона и с одобрением смотрела на него, помахивая хвостиком. Чёрный ошейник тускло поблёскивал в дневном свете, когда собачка нетерпеливо переминалась с лапы на лапу. Как только кормёжка заканчивалась, собачка вставала, довольно потягивалась и подходила к Мирону, разрешая себя погладить. Мирон касался её головы, и в тот же миг собачка исчезала. Лишь мгновение Мирон ощущал её тепло, но и этого ему было достаточно, чтобы понять – Кроха его простила. В ней он никогда не сомневался. Даже перейдя черту между мирами, она всегда оставалась любящей преданной собакой. Она простила его давно. А вот себя Мирон простить так и не смог...
г. Керчь
Автор: Левина Нина