Нахлебница

- Ты что, зараза, масло сливошное на хлеб то мажешь? – тётка Маруся нависла над Асей с искажённым от злобы лицом, - Маргарин на что? Ишь, нахлебница, и куда в тебя лезет, прорва?
- Я немножко, тётя, совсем чуть-чуть, маргарин невкусный такой, - Ася зажмурилась и втянула голову в худенькие плечики. Тётка попрекала её каждым куском, невзирая на то, что Асина мама регулярно присылала деньги с лихвой, и на еду, и на одёжку с обувкой.
- А ну сгинь с глаз моих, - распалялась тётка, - Хлев нечищеный, двор не метён, а она расселась, барыня, вон отсюда, приблуда.
Ася прошмыгнула мимо красной от злобы родственницы, выскочила во двор и разрыдалась. Ну за что? За что она так с ней? Десятилетний Генка, Асин ровесник и старший тёткин сын, единственный, кто не гнобил девочку в этом доме, ухватил её за руку и потащил в сторону сарая.
- Поешь, Ась, - Генка протянул сестричке кусок хлеба, стянутый у матери из-под носа, - В хлеву я почистил, а двор мы с тобой вместе быстро подметём, ешь, не плачь.
Семья Завьяловых была большущей. Родители Петра и Алёны сговорились поженить их, когда те ещё пешком под стол ходили. А как подросли, так и сами уверовали в то, что по судьбе друг другу. Была ли про меж них любовь? Да кто ж его знает, но плодились и размножались они регулярно, двенадцать деток на свет произвели. Жизнь в деревне трудная, кто деревенские, соврать не дадут, да такую ораву прокормить попробуй. Что с тех колхозных трудодней, слёзы одни, так что хозяйство держали большое, только успевай поворачиваться. Дети, конечно, помощники. Старшая из дочерей, Клавдия, третья по счёту, с измальства за остальными детьми ходила, нянчила, да по дому хозяйничала, пока мать с отцом в поле управлялись. Последышем Маруськой Алёна разродилась, когда за сорок ей было. Ну на кой? Уж ни сил, не желания с лялькой маяться у родителей не было, а посему кормить не стала, Бог дал, он и возьмёт. Клавдия мать журила, да только, как об стенку горох, поэтому забрала она ни в чём не повинную малышку в свою семью. Муж, Андрей, не возражал, тем более к тому времени, схоронили они уже трёх своих сыночков, что рождались, да почти сразу помирали. Маруська подрастала, сестрицу старшую мамой звала, а с родной матерью и знаться не хотела. Умер Андрей внезапно, когда пять девчонке было. Убивалась Клавдия сильно, уж больно любила мужа, но Маруську на ноги ставить кроме неё некому было. Так что беду в памяти схоронить пришлось. Только через десять лет снова замуж пошла. В семнадцать и воспитанница её замуж подалась, тяжёлая уж. Так, с разницей в пару месяцев и рожали, Клавдия дочку, Асеньку, а Маруся сына, Гену.
Мужа Клавиного, Степана, на должность в район перевели, так и разъехались сестра-мама с сестрой-дочкой. Толи за грехи родительские, толи судьба такая Клавдии выпала, но и Степана она похоронила, когда Асеньке девять было. Родственники мужа заставили её похороны и поминки за свой счёт справлять, да так, чтоб честь по чести. Продала Клава всё, что хоть какую-то ценность представляло, да ещё и должна осталась. Вот тогда она на поклон к сестрице, которой в своё время помереть не дала, как родное дитя выпестовала и поехала. В ноги упала, просила, чтобы Асенька у них пожила, пока она в богатом доме работать станет, да долги отрабатывать. Губы Маруська поджала, но отказать не посмела, хоть своих ребятишек уже трое у неё было. Так Ася в ад к родственничкам и попала.
- Аська, а ну подь сюда, - тётка, с утра пребывавшая в дурном настроении, позвала девочку во двор, - Давай, скидывай галоши, штаны, да полезай в корыто.
Ася оторопела. Зябко на улице, начало октября, корыто, полное глиной, даже чуть коркой ледяной взялось. И что тётке в голову взбрело в такую пору дом подмазывать?
- Тётя Маруся, может, хоть в баню перетащим, холодно, ноги застынут, - девочка, пытаясь вразумить тётку, таращилась на неё во все глаза.
- А ну поворачивайся, лентяйка, - замахнулась на неё злющая баба, - Ещё баню угадить не хватало. Давай-давай, я воду горячую подливать стану, авось не околеешь.
Закусив губы и сдерживая слёзы, Ася разделась и забралась в корыто. Ноги застыли тут же, но тётка пообещала подгонять её палкой, ежели чего и девочка стала топтать глину, утирая украдкой слёзы. Генка, уже тащивший во двор вёдра с водой, попытался влезть в корыто, подменить Асю, но мать отвесила ему такую звонкую оплеуху, что стало понятно, в этот раз помочь сестрёнке не получится. Вечером Ася слегла с температурой. Тётка, обозвав её дерьмушкой, зло сунула девочке какую-то таблетку и скрылась за дверью.
- Мамочка…, - шептала Ася, кутаясь в ознобе в тоненькое одеяло, - Родная, милая, забери меня, мамочка, не могу я тут больше. Я работать пойду, я помогать буду, мамочка…
Толи во сне, толи наяву, ей слышались весёлые голоса из кухни. Дядька Яков, тёткин муж, относившийся к Асе, как к мебели, приехал с работы. Младшие брат с сестрой, Катька с Толиком, визжали от восторга, видимо, одаренные отцом. Тётка, гремя тарелками, что-то монотонно бухтела. К Асе она больше не заглядывала. Когда все в доме уснули, девочка услышала, как приоткрылась дверь и в проём протиснулся Гена. Он приволок ей своё одеяло и ещё что-то прижимал к груди. «Что-то» оказалось пряником и конфетой.
- Папка привёз, - отдавая сестрёнке дары, он избегал её взгляда, - Мамка сказала тебе не даст, сказала, чтоб сами втихую ели, а я вот…, - он помог Асе развернуть конфету.
Тётка влетела в комнату внезапно, словно караулила под дверью.
- Так и знала, гадёныш, я что тебе велела? – мать схватила Генку за ухо и с силой потащила к двери.
Захлопнув за сыном дверь, она вернулась и влепила Асе такую пощёчину, что из её глаз брызнули слёзы. Пряник выпал из её ладошки и покатился по полу. Тётка тут же стала топтать его ногой, размазывая в крошки по полу. А Асе казалось, что ведьма топчет не пряник, а её саму, злясь и изрыгая проклятия.
Утром Ася проснулась от ласковых маминых прикосновений и поцелуев. Она приехала! Услышала и приехала! Тётка топталась у двери, исподтишка поглядывая на след от пощёчины, на лице племянницы. Пыталась что-то лопотать, но Клавдия её осадила:
- Да, Маруся, я к тебе с подарками и гостинцами для твоих ребятишек, а тут… такое. А может права была тогда наша мамка, бросив тебя на лавку, на погибель? Может, ещё тогда почуяла, какую гадину на свет белый произвела? Нет у тебя больше ни сестры, ни матери, и племянницы тоже нет. Бог тебе судья.
Асины вещички собрали быстро. Больше ни словом не обмолвились. И ушли восвояси из Маруськиной жизни, не оглядываясь. Генка стоял за воротами, глядя им вслед, пока они совсем не скрылись из виду.
- Асенька, это ты? – Женщина услышала в телефонной трубке незнакомый, старческий голос.
- Да. А Вы кто? – Асе почему-то вдруг стало не по себе.
- Так тётя я твоя, Маруся, - закашлялась на том конце звонившая, - помощи у тебя просить звоню. Одна я совсем осталась, болею. Генка с шестнадцати лет носа домой не кажет, даже не знаю, жив ли. Катька всё гуляла-гуляла, да сгинула совсем. А Толик в тюрьме, ни за что посадили. Яша помер, а я вот…, приезжай, дочка, помоги, прошу.
- Номером Вы ошиблись, женщина, нет здесь Ваших родных, разменяли Вы их когда-то на грошики сиротские и пряник мятный. А у Гены всё хорошо, вовремя он из вашего осиного гнезда съехал. И не звоните сюда больше, Бог в помощь, - Ася повесила трубку и помотала головой, словно стряхивая грустные воспоминания из детства.
Житие не святых