Солнце подползло к горизонту. Литвинов приподнялся на песке, отыскал глазами радиста – сутуловатого крепкого парня с длинными цепкими руками. Силы радист был необыкновенной – ломал пятаки. – Гордиенко, как рация? – спросил у него майор. – В порядке! – Следи за рацией, Гордиенко, как за своей головой. И вы все следите за рацией, – сказал он группе, всем сразу, ни к кому конкретно не обращаясь, – подстраховывайте Гордиенко. Одного его не оставляйте. Рация – наша жизнь. Понятно, Шаповалов? – спросил он у дюжего сибиряка, лежавшего ближе всех к майору. – Так точно! – А тебе, Агрба? – Да. – Всем все ясно, командир, – медленно произнес Шавкат, и майор не стал продолжать опрос. В конце концов он сам, первым после Гордиенко, должен следить за рацией. Никогда не говорил майор о том, что надо делать, если его убьют, а сейчас вдруг заговорил – к чему бы это? – Несовершенна наша техника, товарищ майор, – сказал Кудинов, – надежности на двести граммов, а тяжести – на двадцать килограммов. Несправедливо это! – Гордиенко страхуйте! – снова предупредил майор. – Страхует тот, кто находится рядом. Любой! Я, Кудинов, Шавкат, Королев, Боря – все! Понятно? Неужели Литвинов что-то чувствовал или говорил так только потому, что говорилось именно так; наверное, внутри у него возник опасный холодок, обварил стылым грудь, сердце, в легких совсем истаял воздух; едва они поднялись и вскарабкались на гребень бархана, под которым отдыхали, как Королев, который решил помочь дюжему Гордиенко, согнулся поудобнее и подставил закорки под тяжелую рацию, но вдруг вскрикнул задушенно, перекрестил воздух руками и покатился под бархан. – Королев! – неверяще воскликнул майор и, разъезжаясь ботинками в стороны, побежал вниз с бархана. – Что с тобой, Королев? Шавкат, плоско прижимаясь к песку, почти смыкаясь с ним, выгреб себя на макушку бархана, молча огляделся, засек среди песка одинокую темную точку и зло погрузил кулак в податливую сыпучую массу, захватил пальцами мелкой стеклистой крупки, сжал. На щеках у него взбухли неровные твердые желваки – возникли, словно два камушка, и пропали. Вспышка прошла. Взгляд его ничего не выражал, был сосредоточенным, спокойным, немного сонным. Он попробовал еще раз засечь темную подвижную точку, но тот, кто подстрелил крупного молчаливого сибиряка, больше не показывался. – Тарантул! – проговорил Шавкат. Стрелявший действительно был тарантулом – невидимым, неслышимым, опасным. – Королев! – Майор нагнулся над солдатом, который лежал головой вниз, плотно зарывшись лицом в песок, только уши – большие мягкие уши доброго человека – торчали на поверхности, ноги были неловко подогнуты, сразу обе. Литвинов попытался перевернуть его, хотя можно было не переворачивать – по положению ног было видно, что Королев убит. – Королев! – с жалостью проговорил майор, стащил со спины сибиряка рацию, которая мешала перевернуть Королева, положить на спину, ладонью стер песок с удивленно замершего лица, выдул песок из глазниц, но не до конца – песок прилип к влажным глазам, набился в рот, наклеился на зубы. – Королев! – Майор не мог успокоиться, он все пытался дозваться, потом, словно бы поняв, что звать бесполезно, откинулся назад, промычал что-то невнятно. Из горла Королева с шумом выбулькнула кровь, струйкой потекла на песок, Королев умер мгновенно, не мучаясь, не жалея ни о чем, – он просто не успел пожалеть о чем-то. С макушки бархана вниз съехал Шавкат, поправил на голове покосившуюся чалму. – Жаль, «бура» у нас нет, – сказал он. – Их и было-то всего… Кот наплакал… один человек. – Разве это человек? – горько проговорил майор. – Из «бура» стрелял и в пески ушел, затаился. Надо быть осторожными, командир. – Значит, он… – Майор подумал, что Зьяр послал снайпера для уничтожения рации – иначе почему он снял Королева, а не Агрбу, допустим, и не радиста Гордиенко, выделявшегося из всех своей дюжей фигурой, но споткнулся на полуслове и махнул рукой. Конечно, жаль, что у них нет «бура» – старой дальнобойной винтовки, хотя за время блужданий по пустыне они взяли этих «буров» немало, но все трофеи пошли в костер, под динамитные заряды, все изрублены в капусту. «Бур» берет цель далеко… У автомата плечо небольшое, достает только с бархана на бархан, дальше пуля не летит, повисает в воздухе, у штатной армейской винтовки – больше, а у «бура» – этой длинноствольной дуры – плечо, как у орудия; бьет на три с половиной километра, и снайпер, подобный тому, кто убил Королева, уже не будет действовать безнаказанно, он мигом потеряет смелость: пошлет пулю из «бура» – в ответ получит точно такую же. – Разрешите мне пойти за ним, – сказал Шавкат, – я возьму его. Иначе он будет охотиться за нами. – Да, будет охотиться! – подтвердил майор. – Иди, Шавкат. Но постарайся догнать группу до темноты. Мы будем идти прямо шесть километров, потом свернем на девяносто градусов. По следам все поймешь. Один пойдешь? – Бобоходир пусть останется с вами. Убитого присыпали песком, майор на карте, помеченной грифом родного управления, пометил место, где оставили Королева. – Пошли! Гордиенко двигался сразу за майором, трудно всхрипывая на ходу и балансируя одной рукой, другой он поддерживал лямку с рацией. Смерть Королева подсекла его, при мысли о том, что это мог быть он, подкашивались и слабели ноги, хрустел хребет, противно, будто у старика, скрипели кости. «Это что же, отложение солей? – тупо спрашивал он себя. – Почему так скрипят мослы?» Он слышал, что кости «поют», когда в суставах возникают соляные «музыкальные» прослойки, но возраст у Гордиенко был еще не «певческий», рано. В ушах стоял вязкий тонкий звон – очень липкий, чужой – не избавиться, не вытряхнуть. Было жаль Королева, было жаль себя, было жаль любого из их группы – влипли ребята в беду. И ладно бы чем-то провинились, согрешили перед Богом, но они-то не провинились, не согрешили. Если только согрешило их начальство, но за это начальство и должно отвечать. Гордиенко поддернул лямку, сглотнул горькие слезы, собравшиеся во рту. Перед ним маятником качалась фигура майора – резко уходила в одну сторону, потом в другую; человек, который, возможно, разглядывает сейчас их группу в прорезь прицела, ни за что не сумеет взять майора на мушку, и Гордиенко старался идти точно так же, как и Литвинов, мотаясь из стороны в сторону и цепляясь глазами за спину майора. Нет Королева… Нет Королева… Только что рядом сидел, переобувался парень – и нет его. Гордиенко на правах старичка качнул права, сказал: – А ноги-то твои дурно пахнут! Королев в ответ не растерялся, мигом выстрелил – проговорил не поворачивая головы: – Ты что, разве не знаешь, откуда они растут? – спокойно присыпал порошком из маленькой стеклянной пробирки мозоли, растер белую пыль на коже и обулся снова. И вот Королева нет. Может быть, снайпер целил не в человека, а в рацию – и такой вопрос возник у рядового Гордиенко; в этот верблюжий горб, заметный издали, попасть легче, чем в человека, но попали в человека да еще так точно, в низ шеи, в мягкий разъем между ключицами; не-ет, тут дело не в рации, а в том, кто эту рацию нес. Не судьба, значит, была рядовому Гордиенко попасть под эту пулю. Он качнулся влево, качнулся вправо, повторяя движения майора, с досадой сдул с губ едкий пот – чего это он так трусливо повторяет качки, он может и сам идти, приспосабливаясь под собственное дыхание, а так ему ритм диктует Литвинов. Гордиенко перестроился, почувствовал, что идти стало легче, в нем словно бы свет какой возник, ожившая кровь растеклась вольно по усталым мышцам, и у Гордиенко появилось второе дыхание. Свет был вырублен резким ударом выключения; Гордиенко от сильного тычка полетел прямо на майора, сбил его с ног, очумело покрутил головой, поднимаясь с песка, и с немым страхом услышал, как в мешке что-то пусто зазвякало, будто в дорогой аппаратуре образовались лишние детали, к ним еще кое-чего добавили – и брякают там теперь шляпки от болтов, рубленые гвозди и беспризорные гайки. Литвинов мигом сообразил, в чем дело, нырнул в выемку между барханами, просипел сорванно: – Всем – сюда! Группа залегла в выемке. – Боря – к пулемету! – скомандовал Литвинов, и Бобоходир Таганов ящерицей оседлал плоскую песчаную макушку, ощетинился стальным стволом. – Неужели это все тот же гад? – Майор зашарил руками по спине Гордиенко, стянул с него рацию. – Вот сволочь! Рация была разворочена крупной дальнобойной пулей – и на этот раз били черт знает откуда, выстрела они опять не услышали, словно находились в каком-то страшном обеззвученном пространстве. Было обидно: их все видят, их бьют, а они ничего не могут сделать в ответ. – Ну, Зьяр, ну, сука! Ну, погоди! – не удержавшись, выругался майор. В выходное отверстие можно было сунуть кулак – так поработала тяжелая пуля, рваные железные края до крови обрезали кожу, они были остры, страшноваты. Значит, все правильно, значит, снайпер охотился за рацией. А теперь он начнет потихоньку выщелкивать людей, одного за другим. «Это что же, выходит, он и Шавката обхитрил? – Майор поморщился, грудь ему стиснуло нехорошее предчувствие. – Это что же, и Шавката уже нет?» Не веря этому, майор оттолкнулся руками от песка, сделал короткое секущее движение: – Гордиенко, рацию зарой в песок! Достал карту, пометил на ней место, где Гордиенко закапывал сейчас жизнь всей группы, без которой из кольца не вырваться, не выжить, без которой со своими уже нет никакой связи. Одна оставалась надежда – ракеты. Когда вертолеты вслепую станут искать их в пустыне, надо будет обозначить себя красными ракетами, других способов подать знак своим уже нет. – Когда выкрутимся, все свое заберем, – проговорил майор мрачно, – и Королева, и рацию. Боря, что там? – Он задрал голову. – Тихо? – Пуста пустыня, – однозначно, будто поэт, у которого нелады с фантазией, ответил Бобоходир. – Тиха пустыня. Откуда стреляли, не видно. – Шавкат не мог попасть под снайпера? – Не мог, – убежденно ответил Бобоходир. – Шавкат скоро нас догонит. – Кудинов, есть смысл повторить фокус, – сказал майор, ткнул пальцем в песок, где лежала рация. – С фугасом? – Фугас не надо, но вот одну мину, а в стороне одну гранату на память оставить можно. Они ведь все равно полюбопытствуют, что мы тут зарыли. – Одну мину и одну гранату… Будет сделано, товарищ майор! Люди Зьяра действительно полюбопытствовали, что зарыл в песок Литвинов, рацию или что-то еще, – через двадцать минут группа услышала далекий, задавленный пространством хлопок. Литвинов поднес к глазам циферблат часов – стало смеркаться, предметы двоились, троились, песка под ногами почти не было видно, воздух посерел, набряк тяжестью, – да, прошло ровно двадцать минут. (продолжение следует...) #СтихиИПроза
АФГАНИСТАН БОЛИТ В ДУШЕ МОЕЙ...
Валерий Поволяев
В ста километрах от Кабула
09.11.2020 г.
– Гордиенко, как рация? – спросил у него майор.
– В порядке!
– Следи за рацией, Гордиенко, как за своей головой. И вы все следите за рацией, – сказал он группе, всем сразу, ни к кому конкретно не обращаясь, – подстраховывайте Гордиенко. Одного его не оставляйте. Рация – наша жизнь. Понятно, Шаповалов? – спросил он у дюжего сибиряка, лежавшего ближе всех к майору.
– Так точно!
– А тебе, Агрба?
– Да.
– Всем все ясно, командир, – медленно произнес Шавкат, и майор не стал продолжать опрос. В конце концов он сам, первым после Гордиенко, должен следить за рацией.
Никогда не говорил майор о том, что надо делать, если его убьют, а сейчас вдруг заговорил – к чему бы это?
– Несовершенна наша техника, товарищ майор, – сказал Кудинов, – надежности на двести граммов, а тяжести – на двадцать килограммов. Несправедливо это!
– Гордиенко страхуйте! – снова предупредил майор. – Страхует тот, кто находится рядом. Любой! Я, Кудинов, Шавкат, Королев, Боря – все! Понятно?
Неужели Литвинов что-то чувствовал или говорил так только потому, что говорилось именно так; наверное, внутри у него возник опасный холодок, обварил стылым грудь, сердце, в легких совсем истаял воздух; едва они поднялись и вскарабкались на гребень бархана, под которым отдыхали, как Королев, который решил помочь дюжему Гордиенко, согнулся поудобнее и подставил закорки под тяжелую рацию, но вдруг вскрикнул задушенно, перекрестил воздух руками и покатился под бархан.
– Королев! – неверяще воскликнул майор и, разъезжаясь ботинками в стороны, побежал вниз с бархана. – Что с тобой, Королев?
Шавкат, плоско прижимаясь к песку, почти смыкаясь с ним, выгреб себя на макушку бархана, молча огляделся, засек среди песка одинокую темную точку и зло погрузил кулак в податливую сыпучую массу, захватил пальцами мелкой стеклистой крупки, сжал. На щеках у него взбухли неровные твердые желваки – возникли, словно два камушка, и пропали. Вспышка прошла. Взгляд его ничего не выражал, был сосредоточенным, спокойным, немного сонным.
Он попробовал еще раз засечь темную подвижную точку, но тот, кто подстрелил крупного молчаливого сибиряка, больше не показывался.
– Тарантул! – проговорил Шавкат.
Стрелявший действительно был тарантулом – невидимым, неслышимым, опасным.
– Королев! – Майор нагнулся над солдатом, который лежал головой вниз, плотно зарывшись лицом в песок, только уши – большие мягкие уши доброго человека – торчали на поверхности, ноги были неловко подогнуты, сразу обе. Литвинов попытался перевернуть его, хотя можно было не переворачивать – по положению ног было видно, что Королев убит. – Королев! – с жалостью проговорил майор, стащил со спины сибиряка рацию, которая мешала перевернуть Королева, положить на спину, ладонью стер песок с удивленно замершего лица, выдул песок из глазниц, но не до конца – песок прилип к влажным глазам, набился в рот, наклеился на зубы. – Королев! – Майор не мог успокоиться, он все пытался дозваться, потом, словно бы поняв, что звать бесполезно, откинулся назад, промычал что-то невнятно.
Из горла Королева с шумом выбулькнула кровь, струйкой потекла на песок, Королев умер мгновенно, не мучаясь, не жалея ни о чем, – он просто не успел пожалеть о чем-то.
С макушки бархана вниз съехал Шавкат, поправил на голове покосившуюся чалму.
– Жаль, «бура» у нас нет, – сказал он. – Их и было-то всего… Кот наплакал… один человек.
– Разве это человек? – горько проговорил майор.
– Из «бура» стрелял и в пески ушел, затаился. Надо быть осторожными, командир.
– Значит, он… – Майор подумал, что Зьяр послал снайпера для уничтожения рации – иначе почему он снял Королева, а не Агрбу, допустим, и не радиста Гордиенко, выделявшегося из всех своей дюжей фигурой, но споткнулся на полуслове и махнул рукой.
Конечно, жаль, что у них нет «бура» – старой дальнобойной винтовки, хотя за время блужданий по пустыне они взяли этих «буров» немало, но все трофеи пошли в костер, под динамитные заряды, все изрублены в капусту. «Бур» берет цель далеко… У автомата плечо небольшое, достает только с бархана на бархан, дальше пуля не летит, повисает в воздухе, у штатной армейской винтовки – больше, а у «бура» – этой длинноствольной дуры – плечо, как
у орудия; бьет на три с половиной километра, и снайпер, подобный тому, кто убил Королева, уже не будет действовать безнаказанно, он мигом потеряет смелость: пошлет пулю из «бура» – в ответ получит точно такую же.
– Разрешите мне пойти за ним, – сказал Шавкат, – я возьму его. Иначе он будет охотиться за нами.
– Да, будет охотиться! – подтвердил майор. – Иди, Шавкат. Но постарайся догнать группу до темноты. Мы будем идти прямо шесть километров, потом свернем на девяносто градусов. По следам все поймешь. Один пойдешь?
– Бобоходир пусть останется с вами.
Убитого присыпали песком, майор на карте, помеченной грифом родного управления, пометил место, где оставили Королева.
– Пошли!
Гордиенко двигался сразу за майором, трудно всхрипывая на ходу и балансируя одной рукой, другой он поддерживал лямку с рацией. Смерть Королева подсекла его, при мысли о том, что это мог быть он, подкашивались и слабели ноги, хрустел хребет, противно, будто у старика, скрипели кости. «Это что же, отложение солей? – тупо спрашивал он себя. – Почему так скрипят мослы?» Он слышал, что кости «поют», когда в суставах возникают соляные «музыкальные» прослойки, но возраст у Гордиенко был еще не «певческий», рано. В ушах стоял вязкий тонкий звон – очень липкий, чужой – не избавиться, не вытряхнуть. Было жаль Королева,
было жаль себя, было жаль любого из их группы – влипли ребята в беду.
И ладно бы чем-то провинились, согрешили перед Богом, но они-то не провинились, не согрешили. Если только согрешило их начальство, но за это начальство и должно отвечать.
Гордиенко поддернул лямку, сглотнул горькие слезы, собравшиеся во рту. Перед ним маятником качалась фигура майора – резко уходила в одну сторону, потом в другую; человек, который, возможно, разглядывает сейчас их группу в прорезь прицела, ни за что не сумеет взять майора на мушку, и Гордиенко старался идти точно так же, как и Литвинов, мотаясь из стороны в сторону и цепляясь глазами за спину майора.
Нет Королева… Нет Королева… Только что рядом сидел, переобувался парень – и нет его. Гордиенко на правах старичка качнул права, сказал:
– А ноги-то твои дурно пахнут!
Королев в ответ не растерялся, мигом выстрелил – проговорил не поворачивая головы:
– Ты что, разве не знаешь, откуда они растут? – спокойно присыпал порошком из маленькой стеклянной пробирки мозоли, растер белую пыль на коже и обулся снова.
И вот Королева нет. Может быть, снайпер целил не в человека, а в рацию – и такой вопрос возник у рядового Гордиенко; в этот верблюжий горб, заметный издали, попасть легче, чем в человека, но попали в человека да еще так точно, в низ шеи, в мягкий разъем между ключицами; не-ет, тут дело не в рации, а в том, кто эту рацию нес. Не судьба, значит, была рядовому Гордиенко попасть под эту пулю.
Он качнулся влево, качнулся вправо, повторяя движения майора, с досадой сдул с губ едкий пот – чего это он так трусливо повторяет качки, он может и сам идти, приспосабливаясь под собственное дыхание, а так ему ритм диктует Литвинов. Гордиенко перестроился, почувствовал, что идти стало легче, в нем словно бы свет какой возник, ожившая кровь растеклась вольно по усталым мышцам, и у Гордиенко появилось второе дыхание.
Свет был вырублен резким ударом выключения; Гордиенко от сильного тычка полетел прямо на майора, сбил его с ног, очумело покрутил головой, поднимаясь с песка, и с немым страхом услышал, как в мешке что-то пусто зазвякало, будто в дорогой аппаратуре образовались лишние детали, к ним еще кое-чего добавили – и брякают там теперь шляпки от болтов, рубленые гвозди и беспризорные гайки. Литвинов мигом сообразил, в чем дело, нырнул
в выемку между барханами, просипел сорванно:
– Всем – сюда!
Группа залегла в выемке.
– Боря – к пулемету! – скомандовал Литвинов, и Бобоходир Таганов ящерицей оседлал плоскую песчаную макушку, ощетинился стальным стволом.
– Неужели это все тот же гад? – Майор зашарил руками по спине Гордиенко, стянул с него рацию. – Вот сволочь!
Рация была разворочена крупной дальнобойной пулей – и на этот раз били черт знает откуда, выстрела они опять не услышали, словно находились в каком-то страшном обеззвученном пространстве. Было обидно: их все видят, их бьют, а они ничего не могут сделать в ответ.
– Ну, Зьяр, ну, сука! Ну, погоди! – не удержавшись, выругался майор.
В выходное отверстие можно было сунуть кулак – так поработала тяжелая пуля, рваные железные края до крови обрезали кожу, они были остры, страшноваты. Значит, все правильно, значит, снайпер охотился за рацией. А теперь он начнет потихоньку выщелкивать людей, одного за другим.
«Это что же, выходит, он и Шавката обхитрил? – Майор поморщился, грудь ему стиснуло нехорошее предчувствие. – Это что же, и Шавката уже нет?» Не веря этому, майор оттолкнулся руками от песка, сделал короткое секущее движение:
– Гордиенко, рацию зарой в песок!
Достал карту, пометил на ней место, где Гордиенко закапывал сейчас жизнь всей группы, без которой из кольца не вырваться, не выжить, без которой со своими уже нет никакой связи. Одна оставалась надежда – ракеты. Когда вертолеты вслепую станут искать их в пустыне, надо будет обозначить себя красными ракетами, других способов подать знак своим уже нет.
– Когда выкрутимся, все свое заберем, – проговорил майор мрачно, – и Королева, и рацию. Боря, что там? – Он задрал голову. – Тихо?
– Пуста пустыня, – однозначно, будто поэт, у которого нелады с фантазией, ответил Бобоходир. – Тиха пустыня. Откуда стреляли, не видно.
– Шавкат не мог попасть под снайпера?
– Не мог, – убежденно ответил Бобоходир. – Шавкат скоро нас догонит.
– Кудинов, есть смысл повторить фокус, – сказал майор, ткнул пальцем в песок, где лежала рация.
– С фугасом?
– Фугас не надо, но вот одну мину, а в стороне одну гранату на память оставить можно. Они ведь все равно полюбопытствуют, что мы тут зарыли.
– Одну мину и одну гранату… Будет сделано, товарищ майор!
Люди Зьяра действительно полюбопытствовали, что зарыл в песок Литвинов, рацию или что-то еще, – через двадцать минут группа услышала далекий, задавленный пространством хлопок. Литвинов поднес к глазам циферблат часов – стало смеркаться, предметы двоились, троились, песка под ногами почти не было видно, воздух посерел, набряк тяжестью, – да, прошло ровно двадцать минут.
(продолжение следует...)
#СтихиИПроза