8 апр 2020
Французский поэт Шарль Бодлер родился 9 апреля 1821 года в Париже.
По Бодлеру равнялся Серебряный век России, из его декадентства вырос русский символизм. На него наложил мощный отпечаток индивидуализм этого поэта - культ гордого, возвышающегося над миром "Я", все познавшего и всем пресытившегося, не признающего над собой никаких нравственных норм, властно смешивающего добро и зло.У нас его переводили Брюсов, Бальмонт, Вячеслав Иванов, Мережковский, Цветаева, А. Эфрон.
Брюсов считал Бодлера «первым поэтом современности», который «посмел воплотить в поэзии всю сложность, всю противоречивость души современного человека», который «создал поэзию современного города, современной жизни, её мелочей, её ужаса, её тайны»
Злой гений, собиравший всю жизнь один-единственный поэтический букет, после смерти вручил его всему миру, и удушающе гнилой манящий аромат бутонов и стеблей надолго заразил всё европейское искусство. И букет этот – «Цветы зла», и гений этот – Бодлер. И пусть он такой-сякой, но стихи – гениальные.
Мой Демон – близ меня, – повсюду, ночью, днём,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,/
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнём,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.
Он, зная страсть мою к Искусству, предстаёт
Мне в виде женщины, неслыханно прекрасной,
И, повод отыскав, вливает грубо в рот
Мне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный.
И, заманив меня – так, чтоб не видел Бог, –
Усталого, без сил, скучнейшей из дорог
В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья,
Бросает мне в глаза, сквозь морок, сквозь туман
Одежды грязные и кровь открытых ран, –
Весь мир, охваченный безумством Разрушенья.
Его отец, Франсуа Бодлер, был выходец из крестьян, участник Великой революции, ставший в эпоху Наполеона сенатором. В год рождения сына ему исполнилось 62 года, а жене было всего 27 лет. Франсуа Бодлер был художником и прививал сыну любовь к искусству с раннего детства — водил по музеям и галереям, знакомил со своими друзьями-художниками, брал с собой в мастерскую.
В шестилетнем возрасте мальчик потерял отца. Год спустя мать Шарля вышла замуж за военного, полковника Жака Опи́ка, cтавшего затем французским послом в различных дипломатических миссиях. Отношения с отчимом у мальчика не сложились. Повторное замужество матери наложило тяжелый отпечаток на характер Шарля, стало его «душевной травмой», отчасти объясняющей его шокирующие общество поступки, которые он совершал в действительности вопреки отчиму с матерью. В детстве Бодлер был, по его собственному признанию, «страстно влюблён в свою мать».
Когда Шарлю исполнилось 11 лет, семья переехала в Лион, и мальчика отдали в пансион, откуда он впоследствии перешёл в Лионский Королевский коллеж. Ребёнок страдал припадками тяжёлой меланхолии и учился неровно, удивляя учителей то прилежанием и сообразительностью, то ленью и полной рассеянностью. Однако уже здесь проявилось влечение Бодлера к литературе и поэзии, доходившее до страсти.
В шестилетнем возрасте мальчик потерял отца. Год спустя мать Шарля вышла замуж за военного, полковника Жака Опи́ка, cтавшего затем французским послом в различных дипломатических миссиях. Отношения с отчимом у мальчика не сложились. Повторное замужество матери наложило тяжелый отпечаток на характер Шарля, стало его «душевной травмой», отчасти объясняющей его шокирующие общество поступки, которые он совершал в действительности вопреки отчиму с матерью. В детстве Бодлер был, по его собственному признанию, «страстно влюблён в свою мать».
Когда Шарлю исполнилось 11 лет, семья переехала в Лион, и мальчика отдали в пансион, откуда он впоследствии перешёл в Лионский Королевский коллеж. Ребёнок страдал припадками тяжёлой меланхолии и учился неровно, удивляя учителей то прилежанием и сообразительностью, то ленью и полной рассеянностью. Однако уже здесь проявилось влечение Бодлера к литературе и поэзии, доходившее до страсти.
В 1836 году семья вернулась в Париж, и Шарль поступил на курс по праву в колледж Людовика Святого. Начиная с этого времени он окунулся в бурную жизнь увеселительных заведений, познав женщин лёгкого поведения, венерическую заразу, трату одолженных денег. Как следствие, за год до окончания курса ему отказали в обучении в колледже.
В 1841 году, с большими усилиями всё-таки окончив образование и выдержав экзамен на бакалавра права, молодой Шарль заявил своему брату: «Я не чувствую призвания к чему бы то ни было». Отчим предполагал карьеру юриста или дипломата, однако Шарль захотел посвятить себя литературе. Родители, в надежде удержать его от «этого пагубного пути», от «дурного влияния Латинского квартала», убедили Шарля отплыть в путешествие — в Индию, в Калькутту.
В 1841 году, с большими усилиями всё-таки окончив образование и выдержав экзамен на бакалавра права, молодой Шарль заявил своему брату: «Я не чувствую призвания к чему бы то ни было». Отчим предполагал карьеру юриста или дипломата, однако Шарль захотел посвятить себя литературе. Родители, в надежде удержать его от «этого пагубного пути», от «дурного влияния Латинского квартала», убедили Шарля отплыть в путешествие — в Индию, в Калькутту.
Перевод М.И.Цветаевой бодлеровского стихотворения «Плаванье»:
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и воды — куда черней чернила,
знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
на дно твоё нырнуть — Ад или Рай — едино! -
в неведомого глубь — чтоб новое обресть!
Бодлеровское «Плаванье» вдохновило Рембо и других европейских поэтов на множество великих реминисценций, к коим, помимо «Пьяного корабля», можно отнести «Рождественский романс» Бродского, «Заблудившийся трамвай» Гумилёва, ряд стихов Цветаевой.
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и воды — куда черней чернила,
знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
на дно твоё нырнуть — Ад или Рай — едино! -
в неведомого глубь — чтоб новое обресть!
Бодлеровское «Плаванье» вдохновило Рембо и других европейских поэтов на множество великих реминисценций, к коим, помимо «Пьяного корабля», можно отнести «Рождественский романс» Бродского, «Заблудившийся трамвай» Гумилёва, ряд стихов Цветаевой.
Однажды во время этого путешествия капитан подстрелил альбатроса, кружившего над кораблём. Птицу втащили на борт. Это был великолепный экземпляр с размахом крыльев в 12 футов. Птица была лишь легко ранена, и матросы, привязав её за ногу, забавлялись, мучая её, когда она с трудом пыталась уйти, подтягивая свои длинные крылья, волочившиеся по палубе. Один из них поднёс к клюву зажжённую трубку. Шарль набросился на матроса и стал бить его кулаками и ногами, пока капитан не разнял их. Птицу наконец добили, и кок приготовил из неё паштет.
Происшествие это произвело на Бодлера такое сильное впечатление, что он посвятил ему в сборнике «Цветы зла» одно из лучших своих стихотворений «Альбатрос»:
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
(Перевод П. Якубовича)
Происшествие это произвело на Бодлера такое сильное впечатление, что он посвятил ему в сборнике «Цветы зла» одно из лучших своих стихотворений «Альбатрос»:
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
(Перевод П. Якубовича)
Полное название картины Гюстава Курбе 1855 года — «Мастерская художника. Истинная аллегория семи лет моей творческой и нравственной жизни». Справа — друзья и коллеги Курбе, среди которых можно узнать Жорж Санд, Шарля Бодлера, читающего книгу, Шанфлёри, Пьера Жозефа Прудона, коллекционера Альфреда Брюйа и певицу Каролину Унгер, жену Франсуа Сабатье. Считается, что призрачная женская фигура справа от Бодлера — его любовница Жанна Дюваль, которую Бодлер попросил закрасить.
В 1857 году вышел самый известный его поэтический сборник «Цветы зла», шокировавший публику. Вся эта книга — от первой до последней строки — являлась исповедью странного человека, находящегося в постоянных метаниях между светом и мраком. Меньше всего она похожа на изящное литературное упражнение, задуманное, чтобы понравиться публике. Это взволнованная автобиография поэта, мечтающего о прекрасном и находящего удовольствие в уродливом, желающего добра — и отступающего перед злом. Это грубое самообнажение отпугивало робких, словно их заставляли присутствовать при хирургической операции. Сколько крови, сколько гноя, но над этим, в вышине — сколько небесного света!
Глубочайшая правдивость, исповедальность «Цветов зла» сочетается с изысканнной утончённостью и зрелым мастерством автора. Это картинки души, отлитые в строгие классические формы.
Его собственная оценка этой книги: «Что такое «Цветы зла?» Документ, запечатлевший невиданную схватку человека с миром и с самим собой. В эту жестокую книгу я вложил всё моё сердце, всю мою нежность, всю свою религию (замаскированную), всю мою ненависть».
Глубочайшая правдивость, исповедальность «Цветов зла» сочетается с изысканнной утончённостью и зрелым мастерством автора. Это картинки души, отлитые в строгие классические формы.
Его собственная оценка этой книги: «Что такое «Цветы зла?» Документ, запечатлевший невиданную схватку человека с миром и с самим собой. В эту жестокую книгу я вложил всё моё сердце, всю мою нежность, всю свою религию (замаскированную), всю мою ненависть».
Из письма матери: «Книга полна холодной и мрачной красоты. Написана она с яростью и терпением. Книга приводит людей в бешенство. Мне плевать на всех этих дураков, поскольку я знаю, что этот томик, со всеми его достоинствами и недостатками, оставит свой след в памяти образованной публики, наряду с лучшими стихами Гюго, Готье и даже Байрона».
Так, собственно, и случилось. Но — значительно позже. А поначалу книга «Цветы зла» вызвала огромный скандал в консервативном французском обществе. Следователь парижского трибунала завёл личное дело на Бодлера и издателей его книги, а министр внутренних дел подписал ордер на арест и изъятие тиража.
Так, собственно, и случилось. Но — значительно позже. А поначалу книга «Цветы зла» вызвала огромный скандал в консервативном французском обществе. Следователь парижского трибунала завёл личное дело на Бодлера и издателей его книги, а министр внутренних дел подписал ордер на арест и изъятие тиража.
20 августа 1857 года во Дворце правосудия состоялся один из самых громких процессов 19 века. В качестве прокурора выступил знаменитый Эрнест Пинар, прославившийся незадолго до этого тем, что поддержал обвинение в деле Флобера, судимого за «Госпожу Бовари».Вердикт Бодлеру вынесли однозначно обвинительный. Суд приговорил изъять из сборника шесть наиболее возмутивших его стихотворений: «Украшения», «Лета», «Той, которая слишком весела», «Лесбос», «Дельфина и Ипполита», «Метаморфозы вампира». На издателей и автора был наложен штраф в 500 франков.
Однако, согласно законам Второй империи, осуждённая книга в обязательном порядке подлежала... переизданию с внесением исправлений, указанных в приговоре. В новом издании автору следовало заменить шесть изъятых стихов равным (или большим) количеством новых. Что Бодлер охотно и сделал, выпустив в 1861 году второе издание «Цветов зла», добавив в него 35 новых произведений, значительно обогатив содержание и тематику.
Однако, согласно законам Второй империи, осуждённая книга в обязательном порядке подлежала... переизданию с внесением исправлений, указанных в приговоре. В новом издании автору следовало заменить шесть изъятых стихов равным (или большим) количеством новых. Что Бодлер охотно и сделал, выпустив в 1861 году второе издание «Цветов зла», добавив в него 35 новых произведений, значительно обогатив содержание и тематику.
На картине Мане «Музыка в Тюильри», написанной в 1862 году, за женщинами в синих лентах, сидящих на переднем плане левой части картины виден стоящий у дерева Теофиль Готье, в коричневом пальто и с пышной бородой. Слева от него — Шарль Бодлер.
Новые «Цветы зла» несут отпечаток глубочайшей метафизичности, экзистенциальности поэтического мира Бодлера. Бодлеровский Париж — город тайн и странностей, призраков и химер. Одно из самых ярких произведений этого цикла — стихотворение «Семь стариков»: призрачное видение дряхлых старцев, идущих друг за другом «в жёлто-грязном тумане». Это кошмарный сон, наполненный таинством абсурда человеческого существования, упреждающий тематику Камю и Кафки.
Новые «Цветы зла» несут отпечаток глубочайшей метафизичности, экзистенциальности поэтического мира Бодлера. Бодлеровский Париж — город тайн и странностей, призраков и химер. Одно из самых ярких произведений этого цикла — стихотворение «Семь стариков»: призрачное видение дряхлых старцев, идущих друг за другом «в жёлто-грязном тумане». Это кошмарный сон, наполненный таинством абсурда человеческого существования, упреждающий тематику Камю и Кафки.
Таким Бодлер был в молодости: худощавый, тонкий, изысканно-просто одетый во всё чёрное. С его обликом в истории литературы связан термин «дендизм». Он любил одеваться, мог часами просиживать у модных портных, поражая всех строгой элегантностью своего вида. Но при всех этих аристократических привычках Шарль постоянно афишировал своё пристрастие к презренным, грязным и уродливым женщинам.
Я помню, было мне приятно, малолетке,
«мой ангел» - ворковать в ушко одной кокетке,
хоть пятеро других имели дело с ней.
Блаженные! Мы так на ласку эту падки,
что я опять любой подстёге без оглядки
«мой ангел» - прошепчу средь белых простыней.
Когда однажды собратья по перу попросили Бодлера что-нибудь прочесть, он шокировал слушателей своими бестыдными эротичными стихами. «В первой же строке, - записал Луи Ульбаш, - речь шла о «вонючей рубашке Манон», и всё остальное было в том же духе. Грубейшие слова в великолепной оправе и смелые описания следовали одно за другим, а мы, покраснев до ушей, сидели, ошеломлённые, свернув наши ангельские стишки и чувствуя, как испуганно бьют крыльями наши ангелы-хранители, возмущённые этим скандалом. Впрочем, по форме всё это было великолепно, но так сильно отличалось от наших литературных принципов, что все мы почувствовали пугливое восхищение этим превосходным и развращённым поэтом».
В 17 лет Бодлер подхватил сифилис. Он не огорчился, а даже склонен был гордиться этим обстоятельством. Ему казалось, что такая болезнь — своеобразный диплом мужчины, повидавшего жизнь. «В тот день, когда молодой писатель читает гранки своего первого произведения, он преисполнен гордости, как школьник, только что заразившийся сифилисом», - писал он в книге автобиографических заметок «Моё обнажённое сердце».
Несмотря на элегантную внешность и аристократические манеры, Бодлер даже не пытался завязать роман с дамой из приличного общества. Робость, гипертрофированная рефлексия заставляли его искать партнёршу, по отношению к которой он мог бы чувствовать своё полное превосходство. Такой партнёршей стала Жанна Дюваль, статистка в одном из парижских театриков. Это была рослая мулатка с дерзким взглядом, толстыми губами и чёрной гривой курчавых волос.
Я помню, было мне приятно, малолетке,
«мой ангел» - ворковать в ушко одной кокетке,
хоть пятеро других имели дело с ней.
Блаженные! Мы так на ласку эту падки,
что я опять любой подстёге без оглядки
«мой ангел» - прошепчу средь белых простыней.
Когда однажды собратья по перу попросили Бодлера что-нибудь прочесть, он шокировал слушателей своими бестыдными эротичными стихами. «В первой же строке, - записал Луи Ульбаш, - речь шла о «вонючей рубашке Манон», и всё остальное было в том же духе. Грубейшие слова в великолепной оправе и смелые описания следовали одно за другим, а мы, покраснев до ушей, сидели, ошеломлённые, свернув наши ангельские стишки и чувствуя, как испуганно бьют крыльями наши ангелы-хранители, возмущённые этим скандалом. Впрочем, по форме всё это было великолепно, но так сильно отличалось от наших литературных принципов, что все мы почувствовали пугливое восхищение этим превосходным и развращённым поэтом».
В 17 лет Бодлер подхватил сифилис. Он не огорчился, а даже склонен был гордиться этим обстоятельством. Ему казалось, что такая болезнь — своеобразный диплом мужчины, повидавшего жизнь. «В тот день, когда молодой писатель читает гранки своего первого произведения, он преисполнен гордости, как школьник, только что заразившийся сифилисом», - писал он в книге автобиографических заметок «Моё обнажённое сердце».
Несмотря на элегантную внешность и аристократические манеры, Бодлер даже не пытался завязать роман с дамой из приличного общества. Робость, гипертрофированная рефлексия заставляли его искать партнёршу, по отношению к которой он мог бы чувствовать своё полное превосходство. Такой партнёршей стала Жанна Дюваль, статистка в одном из парижских театриков. Это была рослая мулатка с дерзким взглядом, толстыми губами и чёрной гривой курчавых волос.
Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.
Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой, ты - край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них - огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
(Перевод А. Эфрон)
Художник Э. Мане изобразил Жанну Дюваль на картине, которой потом дали название «Любовница Бодлера»: мулатку в летнем платье с перемежающимися лиловыми и белыми полосами.
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
Полуночи дитя, мой идол роковой.
Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой, ты - край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них - огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
(Перевод А. Эфрон)
Художник Э. Мане изобразил Жанну Дюваль на картине, которой потом дали название «Любовница Бодлера»: мулатку в летнем платье с перемежающимися лиловыми и белыми полосами.
Эта «чёрная Венера» (Жанна была квартеронкой) не отличалась ни особой красотой, ни умом или талантом. И хотя она проявляла открытое презрение к литературным занятиям Бодлера, постоянно требовала у него денег и изменяла при каждом удобном случае, её страстность и чувственность пленяли поэта и отчасти примиряли его с жизнью.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах?
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
Никогда ещё поэты не описывали подобных ощущений. Бодлер первый осмелился проклясть её в минуты объятий. Ярость мужчины вспыхивает не только от сознания женской порочности, её лживости или глупости, но и от сознания бессилия перед её чарами, невозможности избавиться от наваждения, зависимости от той, кого он презирал.
Бодлер первым осмелился сбросить с пьедестала существо, во славу которого было сложено столько гимнов.
Любовница вульгарна, агрессивна, глупа, но стоило ей покачать пышными бёдрами, как Бодлер вновь начинал видеть в ней античную колдунью, жрицу зла, без которой он не может жить. И эта дьяволица вдохновляла его на божественные строки:
Пусть искажен твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей -
Твой взор вонзается живей;
И, пусть не ангел ты небесный,
Люблю тебя безумно, страсть,
Тебя, свободу страшных оргий;
Как жрец пред идолом, в восторге
Перед тобой хочу упасть!
Пустынь и леса ароматы
Плывут в извивах жестких кос;
Ты вся - мучительный вопрос,
Влияньем страшных тайн богатый!
Непредсказуемая, она олицетворяла в его глазах всех женщин.
Я люблю тебя так, как ночной небосвод...
Мой рассудок тебя никогда не поймёт,
о печали сосуд, о загадка немая!..
Цикл Жанны в любовной лирике «Цветов зла» - один из высших образцов поэтического воспевания плотской, земной любви.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах?
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
Никогда ещё поэты не описывали подобных ощущений. Бодлер первый осмелился проклясть её в минуты объятий. Ярость мужчины вспыхивает не только от сознания женской порочности, её лживости или глупости, но и от сознания бессилия перед её чарами, невозможности избавиться от наваждения, зависимости от той, кого он презирал.
Бодлер первым осмелился сбросить с пьедестала существо, во славу которого было сложено столько гимнов.
Любовница вульгарна, агрессивна, глупа, но стоило ей покачать пышными бёдрами, как Бодлер вновь начинал видеть в ней античную колдунью, жрицу зла, без которой он не может жить. И эта дьяволица вдохновляла его на божественные строки:
Пусть искажен твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей -
Твой взор вонзается живей;
И, пусть не ангел ты небесный,
Люблю тебя безумно, страсть,
Тебя, свободу страшных оргий;
Как жрец пред идолом, в восторге
Перед тобой хочу упасть!
Пустынь и леса ароматы
Плывут в извивах жестких кос;
Ты вся - мучительный вопрос,
Влияньем страшных тайн богатый!
Непредсказуемая, она олицетворяла в его глазах всех женщин.
Я люблю тебя так, как ночной небосвод...
Мой рассудок тебя никогда не поймёт,
о печали сосуд, о загадка немая!..
Цикл Жанны в любовной лирике «Цветов зла» - один из высших образцов поэтического воспевания плотской, земной любви.
Бодлер прожил со своей «чёрной Венерой» почти 20 лет. Он уже тяготился связью с ней, ненавидел её крикливый голос, вульгарные манеры, пьяные выходки. Её смуглое тело, когда-то приводившее в восторг, теперь вызывало у него лишь отвращение и жалость. Кошечка-мулатка превратилась в костлявую морщинистую дылду с шершавой кожей и винным перегаром изо рта. Она уже не очаровывала его, а обременяла. Но он так и не смог окончательно порвать с Жанной. Когда она тяжело заболела — он поместил её в лучшую клинику, постоянно навещал, содержал до конца её дней, хотя самому денег постоянно не хватало, он был вечно в долгах, - не потому, что любил, его поступками двигала жалость и признательность за те минуты радости, что она когда-то ему дарила. И угрызения совести, природу которых он сам не понимал до конца.
В 1846 году Бодлер познакомился с творчеством Эдгара По, тот увлёк его настолько, что изучению американского писателя и переводу его произведений на французский язык Бодлер посвятил в общей сложности 17 лет. Согласно Венгеровой, «Бодлер почувствовал в По родственную душу».
Во время революции 1848 года Бодлер сражался на баррикадах и редактировал, правда, недолго, радикальную газету «Салю пюблик» (фр. Le Salut Public). Но политические увлечения, основанные главным образом на широко понятом гуманизме, очень скоро прошли, и он впоследствии не раз презрительно отзывался о революционерах, осуждая их уже как верный адепт католичества.
В 1846 году Бодлер познакомился с творчеством Эдгара По, тот увлёк его настолько, что изучению американского писателя и переводу его произведений на французский язык Бодлер посвятил в общей сложности 17 лет. Согласно Венгеровой, «Бодлер почувствовал в По родственную душу».
Во время революции 1848 года Бодлер сражался на баррикадах и редактировал, правда, недолго, радикальную газету «Салю пюблик» (фр. Le Salut Public). Но политические увлечения, основанные главным образом на широко понятом гуманизме, очень скоро прошли, и он впоследствии не раз презрительно отзывался о революционерах, осуждая их уже как верный адепт католичества.
Поэтическая деятельность Бодлера достигла апогея в 1850-х годах.
Вообще, получивший широкое распространение «демонический, сатанинский, мизантропический» образ Бодлера весьма далёк от действительности.
Марсель Пруст писал о нём: «В действительности поэт, которого считают бесчеловечным, склонным к несколько глуповатому аристократизму, был самым нежным, самым сердечным, самым человечным, самым «простонародным» из поэтов». Об этой его человечности говорят многие стихи Бодлера. Например, трогательное стихотворение, посвящённое няне, которая его воспитала:
Служанка скромная с великою душой,
Безмолвно спящая под зеленью простой,
Давно цветов тебе мы принести мечтали!
У бедных мертвецов, увы, свои печали...
Холодным декабрем, во мраке ночи синей,
Когда поют дрова, шипя, в моем камине, -
Увидевши ее на креслах в уголку,
Тайком поднявшую могильную доску
И вновь пришедшую, чтоб материнским оком
Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, -
Что я отвечу ей при виде слез немых,
Тихонько каплющих из глаз ее пустых?
Вообще, получивший широкое распространение «демонический, сатанинский, мизантропический» образ Бодлера весьма далёк от действительности.
Марсель Пруст писал о нём: «В действительности поэт, которого считают бесчеловечным, склонным к несколько глуповатому аристократизму, был самым нежным, самым сердечным, самым человечным, самым «простонародным» из поэтов». Об этой его человечности говорят многие стихи Бодлера. Например, трогательное стихотворение, посвящённое няне, которая его воспитала:
Служанка скромная с великою душой,
Безмолвно спящая под зеленью простой,
Давно цветов тебе мы принести мечтали!
У бедных мертвецов, увы, свои печали...
Холодным декабрем, во мраке ночи синей,
Когда поют дрова, шипя, в моем камине, -
Увидевши ее на креслах в уголку,
Тайком поднявшую могильную доску
И вновь пришедшую, чтоб материнским оком
Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, -
Что я отвечу ей при виде слез немых,
Тихонько каплющих из глаз ее пустых?
Человеческая природа порочна и божественна одновременно, в любом человеке уживаются два одновременных порыва: к Богу и к Сатане. В письме к Флоберу Бодлер писал: «Меня всегда преследовало ощущение невозможности объяснить некоторые внезапные поступки или мысли человека, не допустив предположения о вмешательстве какой-то злой, внешней по отношению к нему силы». В стихотворном предисловии к «Цветам зла» поэт прямо заявляет, что человек безволен, что им руководит Сатана, который держит в своих руках все нити, движущие человеком:
О мудрейший из Ангелов, дух без порока,
Тот же Бог, но не чтимый, игралище рока,
Вождь изгнанников, жертва неправедных сил,
Побежденный, но ставший сильнее, чем был,
Исцелитель страдальцев, обиженных мститель,
Все изведавший, бездны подземной властитель,
Из любви посылающий в жизни хоть раз
Прокаженным и проклятым радостный час,
Сатана, помоги мне в безмерной беде!
Бодлер постоянно терзался внутренней раздвоенностью. «Я виновен перед самим собой». «Моя жизнь всегда будет состоять из недовольства самим собою». «Какая пустота вокруг меня! Какая чернота! Какие духовные потёмки и какой страх перед будущим!» - подобные фразы встречаются чуть ли не в каждом его письме.
В груди у всех, кто помнит стыд
и человеком зваться может,
живёт змея, и сердце гложет,
и «нет» на все «хочу» шипит.
О мудрейший из Ангелов, дух без порока,
Тот же Бог, но не чтимый, игралище рока,
Вождь изгнанников, жертва неправедных сил,
Побежденный, но ставший сильнее, чем был,
Исцелитель страдальцев, обиженных мститель,
Все изведавший, бездны подземной властитель,
Из любви посылающий в жизни хоть раз
Прокаженным и проклятым радостный час,
Сатана, помоги мне в безмерной беде!
Бодлер постоянно терзался внутренней раздвоенностью. «Я виновен перед самим собой». «Моя жизнь всегда будет состоять из недовольства самим собою». «Какая пустота вокруг меня! Какая чернота! Какие духовные потёмки и какой страх перед будущим!» - подобные фразы встречаются чуть ли не в каждом его письме.
В груди у всех, кто помнит стыд
и человеком зваться может,
живёт змея, и сердце гложет,
и «нет» на все «хочу» шипит.
В 1857 году во французской печати стали появляться «Стихотворения в прозе» Бодлера, вышедшие уже после его смерти отдельным томом под названием «Парижский сплин». Это ряд свободных, не связанных сюжетом, миниатюр. В одном из писем Бодлер признаётся: «В общем, это те же «цветы зла», но гораздо более свободные, детализированные, насмешливые».
"Стихотворения в прозе" были восприняты как новое слово во французской лирике. В них воплощено бодлеровское понимание прекрасного как таинственного, шокирующего, дерзкого. Вот одно из таких стихотворений.
Опьяняйтесь
Всегда надо быть пьяным... В этом всё, это единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести времени, которая сокрушает ваши печали и пригибает вас к земле, надо опьяняться без устали. Но чем же? Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно. Но опьяняйтесь.
И если когда-нибудь, на ступенях ли дворца, на зелёной ли траве оврага или в угрюмом одиночестве вашей комнаты вы почувствуете, очнувшись, что ваше опьянение слабеет или уже исчезло, спросите тогда у ветра, у волны, у звезды, у птицы, у часов на башне, у всего, что бежит, у всего, что стонет, у всего, что катится, у всего, что поёт, у всего, что говорит, спросите, который час; и ветер, волна, звезда, птица, часы на башне ответят вам: «Час опьянения!» Чтобы не быть рабами, которых терзает время, опьяняйтесь, опьяняйтесь непрерывно! Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно.
"Стихотворения в прозе" были восприняты как новое слово во французской лирике. В них воплощено бодлеровское понимание прекрасного как таинственного, шокирующего, дерзкого. Вот одно из таких стихотворений.
Опьяняйтесь
Всегда надо быть пьяным... В этом всё, это единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести времени, которая сокрушает ваши печали и пригибает вас к земле, надо опьяняться без устали. Но чем же? Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно. Но опьяняйтесь.
И если когда-нибудь, на ступенях ли дворца, на зелёной ли траве оврага или в угрюмом одиночестве вашей комнаты вы почувствуете, очнувшись, что ваше опьянение слабеет или уже исчезло, спросите тогда у ветра, у волны, у звезды, у птицы, у часов на башне, у всего, что бежит, у всего, что стонет, у всего, что катится, у всего, что поёт, у всего, что говорит, спросите, который час; и ветер, волна, звезда, птица, часы на башне ответят вам: «Час опьянения!» Чтобы не быть рабами, которых терзает время, опьяняйтесь, опьяняйтесь непрерывно! Вином, поэзией или добродетелью, чем угодно.
У Бодлера было особое отношение к запахам. Исследователь творчества поэта Артур Саймонс пишет о том, что для Бодлера «запах означает больше, чем заход солнца», а «парфюм для него больше, чем цветок». Запахи для него являются своеобразными дверями в прошлое, они «создают взаимосвязь между мыслями и воспоминаниями», как пишет сам Бодлер. В стихе «Призрак» мы встречаем следующие слова, которые показывают воздействие запахов на человека:
Читатель, знал ли ты, как сладостно душе,
Себя медлительно, блаженно опьяняя,
Пить ладан, что висит, свод церкви наполняя,
Иль едким мускусом пропахшее саше?
Также стоит упомянуть стих «Флакон», в котором поэт пишет следующее: «Есть запахи, чья власть над нами бесконечна: / В любое вещество въедаются навечно». Бодлер показывает, что даже пустой флакон из-под духов способен воскресить в человеке давно забытые воспоминания:
Минувшие мечты, восторги и обиды,
Мечты увядшие – слепые хризалиды,
Из затхлой темноты, как бы набравшись сил,
Выпрастывают вдруг великолепье крыл.
— Шарль Бодлер, «Флакон» (пер. А Эфрон)
Бодлер представлял собой тип человека, не приспособленного к жизни в обществе. Он страдал врождённым, органическим пороком: отсутствием тяги к земным благам, постоянными сомнениями в смысле жизни, ностальгией по вчерашнему дню и отвращением ко дню завтрашнему.
Единственный способ уйти от пошлости мира — это укрыться в мечте, с помощью, если надо, наркотиков и алкоголя. Всё прекрасно, кроме обыденности. Фантазии Бодлера частично объяснялись регулярным употреблением наркотиков, в основном, опиума. Шафранно-опийная настойка, прописанная ему от болей, вызванных прогрессирующим сифилисом, размягчала мозг и разрушающе действовала на организм, но помогала творчеству.
Читатель, знал ли ты, как сладостно душе,
Себя медлительно, блаженно опьяняя,
Пить ладан, что висит, свод церкви наполняя,
Иль едким мускусом пропахшее саше?
Также стоит упомянуть стих «Флакон», в котором поэт пишет следующее: «Есть запахи, чья власть над нами бесконечна: / В любое вещество въедаются навечно». Бодлер показывает, что даже пустой флакон из-под духов способен воскресить в человеке давно забытые воспоминания:
Минувшие мечты, восторги и обиды,
Мечты увядшие – слепые хризалиды,
Из затхлой темноты, как бы набравшись сил,
Выпрастывают вдруг великолепье крыл.
— Шарль Бодлер, «Флакон» (пер. А Эфрон)
Бодлер представлял собой тип человека, не приспособленного к жизни в обществе. Он страдал врождённым, органическим пороком: отсутствием тяги к земным благам, постоянными сомнениями в смысле жизни, ностальгией по вчерашнему дню и отвращением ко дню завтрашнему.
Единственный способ уйти от пошлости мира — это укрыться в мечте, с помощью, если надо, наркотиков и алкоголя. Всё прекрасно, кроме обыденности. Фантазии Бодлера частично объяснялись регулярным употреблением наркотиков, в основном, опиума. Шафранно-опийная настойка, прописанная ему от болей, вызванных прогрессирующим сифилисом, размягчала мозг и разрушающе действовала на организм, но помогала творчеству.
В 1860 году вышла книга Бодлера «Искусственный рай». Это произведение, посвящённое анализу воздействия некоторых наркотиков на мозг человека. В первой части, «Поэме о гашише», автор объясняет, что употребление «зелёного варенья» втягивает человека в некое безудержное веселье, вскоре сменяющееся приятным оцепенением, а затем — лихорадочной активностью воображения, позволяющей этому человеку прожить несколько жизней за час, после чего он изнемогает, чувствует себя разбитым, плавающим в каком-то тумане, не зная, кто он такой и чего хочет.
Во второй части - «Опиоман» - описывалось наслаждение от опиума, ощущения наркомана на всех фазах наркотического опьянения. С учётом собственного печального опыта наркотической зависимости, Бодлер ярко изобразил расплату за наслаждение:
«Я хотел сделаться ангелом, а стал зверем, в данный момент могущественным зверем, если только можно назвать могуществом чрезмерную чувствительность при отсутствии воли, сдерживающей или направляющей её. Я походил на лошадь, которая понесла и мчится к пропасти, она хочет остановиться и не может. Поздно! - повторял я всё время с глубоким отчаянием». Но хотя Бодлер постоянно называет наркотики ядом и много пишет о болезненном состоянии и нравственном опустошении после «кайфа», его описания наркотической эйфории столь сочны и заманчивы, что могут оказаться опасными для романтических ищущих натур.
Во второй части - «Опиоман» - описывалось наслаждение от опиума, ощущения наркомана на всех фазах наркотического опьянения. С учётом собственного печального опыта наркотической зависимости, Бодлер ярко изобразил расплату за наслаждение:
«Я хотел сделаться ангелом, а стал зверем, в данный момент могущественным зверем, если только можно назвать могуществом чрезмерную чувствительность при отсутствии воли, сдерживающей или направляющей её. Я походил на лошадь, которая понесла и мчится к пропасти, она хочет остановиться и не может. Поздно! - повторял я всё время с глубоким отчаянием». Но хотя Бодлер постоянно называет наркотики ядом и много пишет о болезненном состоянии и нравственном опустошении после «кайфа», его описания наркотической эйфории столь сочны и заманчивы, что могут оказаться опасными для романтических ищущих натур.
В отличие от романтиков Бодлер — поэт города, урбанист. Он — антируссоист, не любит природы. Природа по Бодлеру — это не благо, а огромная опасность, первородный грех. Природный человек — это Каин, негативные, врождённые свойства человека — природны. Добродетель — свойство не природы, но порождение культуры и искусства.
В одном из писем он пишет: «Мне всегда казалось, что в Природе, цветущей и молодящейся, есть нечто удручающее, грубое и жестокое — нечто граничащее с бесстыдством». Бодлер говорил, что не переносит свободно текущей воды: «Я желаю видеть её обузданной, взятой на поводок, зажатой в геометрические стены набережной».
Он вообще не любил ничего естественного, натурального. Мясо любил в маринаде, консервированным, женщин — лишь приправленных ароматами, нарядами, в косметике, в духах и мехах. Женской наготы не переносил и всегда заставлял их одеться, прежде чем заняться любовью.
В одном из писем он пишет: «Мне всегда казалось, что в Природе, цветущей и молодящейся, есть нечто удручающее, грубое и жестокое — нечто граничащее с бесстыдством». Бодлер говорил, что не переносит свободно текущей воды: «Я желаю видеть её обузданной, взятой на поводок, зажатой в геометрические стены набережной».
Он вообще не любил ничего естественного, натурального. Мясо любил в маринаде, консервированным, женщин — лишь приправленных ароматами, нарядами, в косметике, в духах и мехах. Женской наготы не переносил и всегда заставлял их одеться, прежде чем заняться любовью.
В последние годы жизни Бодлера всё чаще посещает мысль о самоубийстве. Впервые он попытался покончить с собой в 24 года, написав письмо, где объяснял причины своего решения: «Я убиваю себя, потому что не могу больше жить, потому что устал и засыпать, и пробуждаться, устал безмерно. Я ухожу из жизни, потому что я никому не нужен и опасен для самого себя».
Прочитав такое, мало мальски искушённый в психологии человек без труда поставит диагноз: депрессия. Тогда это называли: хандра, сплин. Классический сплин. Бодлер сам себе ставит этот диагноз, причём четыре раза подряд: именно четыре стихотворения в «Цветах зла», расположенные одно за другим, называются одинаково: «Сплин» - случай в мировой литературной практике беспрецедентный... А после учетверённого «Сплина», как заключительный аккорд, обжигающая ледяным дыханием, «Жажда небытия»:
Когда-то скорбный дух, пленялся ты борьбою,
но больше острых шпор в твой не вонзает круп
надежда! Что ж, ложись, как старый конь, будь туп, -
ты слабых ног уже не чуешь под собою,
О, дух сражённый мой, ты стал на чувства скуп:
нет вкуса ни к любви, ни к спорту, ни к разбою...
«Прощай!», - ты говоришь литаврам и гобою;
там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб...
Весенний нежный мир уродлив стал и груб.
Тону во времени, его секунд крупою
засыпан, заметён, как снегом хладный труп,
и безразлично мне, Земля есть шар иль куб,
и всё равно, какой идти теперь тропою...
Лавина, унеси меня скорей с собою!
Прочитав такое, мало мальски искушённый в психологии человек без труда поставит диагноз: депрессия. Тогда это называли: хандра, сплин. Классический сплин. Бодлер сам себе ставит этот диагноз, причём четыре раза подряд: именно четыре стихотворения в «Цветах зла», расположенные одно за другим, называются одинаково: «Сплин» - случай в мировой литературной практике беспрецедентный... А после учетверённого «Сплина», как заключительный аккорд, обжигающая ледяным дыханием, «Жажда небытия»:
Когда-то скорбный дух, пленялся ты борьбою,
но больше острых шпор в твой не вонзает круп
надежда! Что ж, ложись, как старый конь, будь туп, -
ты слабых ног уже не чуешь под собою,
О, дух сражённый мой, ты стал на чувства скуп:
нет вкуса ни к любви, ни к спорту, ни к разбою...
«Прощай!», - ты говоришь литаврам и гобою;
там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб...
Весенний нежный мир уродлив стал и груб.
Тону во времени, его секунд крупою
засыпан, заметён, как снегом хладный труп,
и безразлично мне, Земля есть шар иль куб,
и всё равно, какой идти теперь тропою...
Лавина, унеси меня скорей с собою!
Написав завещание, в котором оставлял всё своё имущество Жанне, Бодлер нанёс себе удар ножом в грудь. Рана оказалась неглубокой, он выжил.
Не осуществив самоубийство, Бодлер просто растянул его во времени, превратив в двадцатилетний процесс медленного саморазрушения.
Бодлер стареет, опережая годы. Волосы рано седеют. Лицо покрывается глубокими морщинами. Запавший рот приобретает желчное, саркастичное выражение. Глаза из-под седых бровей глядят пронзительно и недобро. Современник пишет, что в 46 лет Бодлер походил на дряхлого старика.
В 1958 году у поэта начинают прогрессировать симптомы невылеченного сифилиса: он уже не может обходиться без наркотиков, лишь усиливающих разрушение организма. Развязка наступила 4 февраля 1866 года: во время посещения собора Сен Лу в Намюре Бодлер потерял сознание, упав прямо на каменные ступени. Ему поставили диагноз: правосторонний паралич и тяжелейшая афазия, позже перешедшая в полную потерю речи. Только через пять месяцев разбитого параличом поэта перевезут в Париж, где ему предстоит умирать ещё долгие 14 месяцев. 31 августа 1867 года поэта не стало. Его прах похоронен на кладбище Монпарнас. Могила Бодлера довольно скромна.
Не осуществив самоубийство, Бодлер просто растянул его во времени, превратив в двадцатилетний процесс медленного саморазрушения.
Бодлер стареет, опережая годы. Волосы рано седеют. Лицо покрывается глубокими морщинами. Запавший рот приобретает желчное, саркастичное выражение. Глаза из-под седых бровей глядят пронзительно и недобро. Современник пишет, что в 46 лет Бодлер походил на дряхлого старика.
В 1958 году у поэта начинают прогрессировать симптомы невылеченного сифилиса: он уже не может обходиться без наркотиков, лишь усиливающих разрушение организма. Развязка наступила 4 февраля 1866 года: во время посещения собора Сен Лу в Намюре Бодлер потерял сознание, упав прямо на каменные ступени. Ему поставили диагноз: правосторонний паралич и тяжелейшая афазия, позже перешедшая в полную потерю речи. Только через пять месяцев разбитого параличом поэта перевезут в Париж, где ему предстоит умирать ещё долгие 14 месяцев. 31 августа 1867 года поэта не стало. Его прах похоронен на кладбище Монпарнас. Могила Бодлера довольно скромна.
Но в 1892 году неподалёку от могилы поэта был установлен памятник работы скульптора Жозе де Шармуа: из стелы поднимается поясная фигура некого демона, склонённого над лежащим человеком, спелёнутым наподобие мумии.
Прошло почти 200 лет со дня рождения Бодлера, а слава его из поколения в поколение всё растёт. Она перешагивает границы и вызывает отклики на всех языках. Но чем больше его комментируют, тем загадочнее выглядит личность самого Бодлера.
Кого он хотел напугать, взывая к Дьяволу — читателя или себя? Вполне ли он был искренен, крича о своей ненависти к человечеству? Какую часть его творчества составляет искусный вымысел, а какую — личный опыт? Был ли он утончённым комедиантом, сыгравшим свою жизнь, или бессильной жертвой собственных страстей? И, в общем, хорошо, что на эти вопросы так и нет ответа. Когда намерения писателя остаются неразгаданными, у его творчества больше шансов на долгую жизнь. (По материалам эссе Н.Кравченко)
Кого он хотел напугать, взывая к Дьяволу — читателя или себя? Вполне ли он был искренен, крича о своей ненависти к человечеству? Какую часть его творчества составляет искусный вымысел, а какую — личный опыт? Был ли он утончённым комедиантом, сыгравшим свою жизнь, или бессильной жертвой собственных страстей? И, в общем, хорошо, что на эти вопросы так и нет ответа. Когда намерения писателя остаются неразгаданными, у его творчества больше шансов на долгую жизнь. (По материалам эссе Н.Кравченко)
Вам же, Людмила, в знак благодарности дарю слова Бодлера, удивительным образом оказавшиеся на злобу СЕГОДНЯШНЕГО дня:
"Надо работать если не из склонности, то по крайней мере от отчаяния, поскольку на поверку оказывается, что работать не так скучно, как развлекаться.
" )
Но то - мой путь, я так иду...
Вам кажется, не та дорога?
Так говорите УМНОЕ! И много. )))