Комментарии
- 13 авг 2024 13:52Spar ess
- 13 авг 2024 13:53Spar ess"Городок в табакерке" и "Черная курица" -- прелесть прелестная
- 8 окт 2024 12:41Людмила СбродоваСпасибо, за прекрасный рассказ об уникальном человеке! Пушкинская Россия кладезь самородков. Умы, личности, эрудиты, деятели.
Для того чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь
АРТ ЛАБИРИНТЫ истории
:Ludmila Ladik
220 лет со дня рождения русского писателя, философа, музыканта, выдающегося педагога В.Ф. Одоевского
Князь Владимир Федорович Одоевский (1804 —1869) — писатель первой половины XIX века, весьма популярный в свое время, один из видных интеллектуалов эпохи, современник Пушкина, был государственным чиновником, сенатором, директором Румянцевского музея, механиком-изобретателем, химиком, композитором и музыкальным просветителем, увлекался физикой и математикой, философией и акустикой.Это еще не все! Одоевский писал научно-фантастические повести, основал Московскую консерваторию, несколько благотворительных обществ, издавал журналы, дружил с писателями и поэтами.
Владимир Одоевский — писатель уникальный, но недооцененный. Одоевский находился под сильным влиянием немецких авторов, особенно Гофмана и Шеллинга. Увлекался спиритизмом и оккультными течениями, за что получил прозвище «русского Фауста». Известен как мастер фантастической романтической повести, одним из первых в России экспериментировал с жанром утопии («4338-й год: Петербургские письма»), является одним из основателей жанра философской повести в русской литературе, продолжал традиции просветительской сатиры. Главным его произведением считается философский роман «Русские ночи» (1844) из десяти новелл, обрамленных философскими беседами.
Князь Владимир Федорович Одоевский был аристократ из аристократов: его старинный род вел происхождение от Рюрика. На картине, где князь Михаил Черниговский (рискуя жизнью) отказывается в Орде поклониться монгольским идолам, изображен как раз предок Одоевских, самых именитых дворян империи.
Он родился в 1804 году в семье небогатого князя Федора Одоевского, служившего директором Московского ассигнационного банка, и его жены (из мещан, не из крепостных крестьян, как опрометчиво сообщают некоторые источники) Екатерины Филипповой — довольно образованной барышни, которая интересовалась словесностью и музыкой, свободно говорила по-французски и имела прекрасные манеры. Несмотря на это, родовитые родственники мужа ее презирали за низкое происхождение.
Федор Одоевский умер, когда его сыну Владимиру было четыре года. Воспитанием мальчика сначала занимался дед, полковник Сергей Иванович Одоевский. Но и дед умер довольно скоро, оставив внуку имение в Костромской губернии и 400 душ крестьян. Опекуншей имений юного князя и его дядюшек по матери в конце концов стала знакомая бабушки по матери, генеральша Аграфена Глазова, которая так распорядилась доверенным ей имуществом, что дядюшки долго с нею судились, а Владимир Одоевский по выходе своем из пансиона оказался ей кругом должен — и долго не мог распутаться с этими долгами.
В войну 1812 года пречистенский дом Филипповых сгорел. Мать с Владимиром какое-то время прожили в имении Дроково в Рязанской губернии, которое Екатерина Алексеевна потом прибрала к рукам. Пока сын учился в пансионе, она вышла замуж во второй раз за отставного подпоручика Павла Сеченова, потеряв княжеский титул. Отдав сына под опеку генеральши Глазовой, поселилась с мужем в Дроково. Муж — человек темный и неприятный — ее бил, разорял, пасынку доставил немало хлопот. После уплаты отцовских долгов и раздела с матерью у Владимира не осталось ничего, кроме полуразоренного имения деда в далекой Костромской губернии.
Финансовые тяготы юного князя не озлобили.
«Всегда спокойный, тихий, умеренный, кроткий, доброжелательный. <…> Отроду не сказал он ни об ком дурного слова, разве шуткою. Отроду никого не обидел, не оскорбил, не огорчил»,
— вспоминал об Одоевском историк Михаил Погодин.
Одоевский учился превосходно и с удовольствием изучал анатомию, физиологию, физику, химию, технику, французский, немецкий, итальянский, английский, испанский, церковнославянский, древнегреческий и латынь. Юноша прекрасно играл на пианино, особенно ценил и любил Баха.
В те годы директором пансиона был Антон Антонович Прокопович-Антонский, человек гуманный, склонный к мистицизму. Автор книги «О воспитании», он считал, что нравственное воспитание молодого поколения важнее образования. Из преподавателей пансиона выделялся профессор Михаил Павлов, страстный шеллингианец: он учился в Германии и читал ученикам лекции о природе, естественных науках и философии. Яркий оратор производил сильнейшее впечатление: с его лекций началось многолетнее увлечение нашего героя немецкой философией.
Кстати, прекрасная устная и письменная речь выпускников объяснялась тем, что по предложению директора пансиона заседания Общества любителей российской словесности проходили с участием старших воспитанников — чтобы пробудить у них интерес к литературным занятиям.
И он у них пробудился: в письмах своему лучшему другу двоюродному брату Александру Одоевскому, поэту и будущему декабристу (это он напишет «Из искры возгорится пламя»), князь Вольдемар тоже шлет стихи — и признается в планах издавать журнал.
«Мы верили в возможность закона абсолютной теории, посредством которой возможно было бы построить все явления… Тогда вся природа, вся жизнь человека казалась нам довольно ясною»,
— писал Одоевский.
«Общество любомудрия» просуществует два года и самораспустится в 1825 году, после восстания декабристов: тайные, да и любые другие общества в те времена преследовались. Именно поэтому Владимир Одоевский, председатель, соберет любомудров и сожжет при них весь архив в камине. Опасаться Одоевскому, пожалуй, стоило: он дружил с декабристами — своим двоюродным братом Александром и с Вильгельмом Кюхельбекером, они вместе в 1824–1825 годах издавали альманах «Мнемозина».
Именно Кюхельбекер напишет Владимиру Одоевскому в 1845-м из сибирской ссылки:
«Тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я завещали все наше лучшее; ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного служения художественной красоте и истине безусловной».
Воззрения и планы декабристов князь, правда, не разделял. Следствие, под которое он попал в связи с их делом, не сочло его «достаточно виновным» для ссылки или иного наказания. Жизнь потекла дальше.
Супругой Одоевского стала фрейлина императрицы, Ольга Ланская(11 января 1797 - 18 мая 1872 Москва), которая была старше его на семь лет, и скорее заменяла ему мать, чем любовницу. От Ольги Степановны князь Владимир получил ту порцию тепла, любви и заботы, которой его собственная мать его обделила. правда со временем чрезмерная эта забота стала душить меланхоличного князя, а тщеславие жены - его тяготить.
"Прекрасная креолка" – так звали жену князя за то, что она смуглым цветом лица была похожа на креолку и славилась южной красотой. С изображений смотрит на нас полноватая, светская женщина, без каких-либо скрытых достоинств.
Познакомились Владимир и Ольга через любимую тетю Одоевского, Варвару Ивановну Одоевскую, которая была женой Сергея Степановича Ланского, того самого брата нашей героини.
Из "Выписок бумаг Варвары Ивановны Ланской" мы узнаем, что долгожданное событие случилось 27 марта, именно в этот день Ольга объявила, что выходит замуж за Владимира Одоевского. 4 мая они все уже перебираются в дом на Пресне, 4 июня едут в имение Ланских, Варино... и вот, 9 июля все они отбывают в Петербург. Двадцати двухлетний Одоевский ехал в столицу жениться, будто на прогулку — без багажа, без денег, забыв (нарочно?) о материнском благословении. Ольга Степановна, будучи фрейлиной, ждала разрешение на брак от императрицы Елизаветы Алексеевны, проблема была, ведь Владимир Одоевский был двоюродным братом политического заключенного, декабриста. Да и сами Ланские князя Вольдемара не особенно любили, хоть и жили с ним под одной крышей. В своем письме к маменьке он описывает лишь официальную версию этих отношения:
"...я как сыр в масле катаюсь, все родные, благодаря Олиньки, меня на руках носят... Олинька взялась за меня и для меня делает все..."
В августе разрешение было получено, а в сентябре 1826 года Одоевский уже из Петербурга писал в Москву своему другу С.А. Соболевскому:
"Расскажи ему (Грибоедову) о моей женитьбе, опиши ему женщину, которая осмелилась понимать меня, принять во мне участие, женщину со светлой головой, с горячим сердцем…"
Кто же была эта странная женщина, до такой степени взволновавшая нашего неземного князя Вольдемара? Из воспоминаний известно, что до женитьбы с ней был знаком Лермонтов. Уже после женитьбы, в конце апреля – начале мая 1840 года Лермонтов на экземпляре первой части своего самого знаменитого романа "Герой нашего времени" сделал дарственную надпись, адресованную Ольге Степановне Одоевской. Под заглавием рукой Лермонтова чернилами написано: "упадёт к стопам её прелестного сиятельства, умоляя позволить ему не обедать". И, действительно, после женитьбы Ольга Степановна активно помогала своему мужу держать знаменитый на весь Петербург салон.
"Вы меня спрашиваете о литературных вечерах у кн. Одоевского. Это обычные вечера, там очень часто музицируют и очень редко читают, например, какую-нибудь повесть, которая занимает не более получаса. Теперь я опишу эту супружескую пару. Кн. Од. моложе своей жены, которую он обожает, он получил безупречное воспитание, и его ум из числа самых выдающихся... Княгиня превосходная женщина, очень приятная в обществе, с прекрасной душой. Живет только для своего мужа. Это союз всего, что есть самого высокого, - ума и души, меня очаровывает и приводит в восторг..."
[А. Г. Лаваль в письме Екатерине Трубецкой за 1832; из М. А. Турьян, с. 181].
В общем, из всего этого можно заключить, что героиня наша - весьма милая, светская дама. Однако, не таким был меланхоличный Владимир Федорович. И в конце концов под крышей одного дома образовалось два салона - светский, где царила княгиня Одоевская, и свободный от предрассудков, литературно-музыкальный, где царил сам князь Вольдемар. Также известно, что на некоторых вечерах княгиня Одоевская присутствовала даже без мужа. Так, князь П.А. Вяземский с издевкой пишет:
"17 мая. Вчера Пушкин читал свою трагедию у Лаваль: в слушателях были две княгини Michel, Одоевская-Ланская, Грибоедов, Мицкевич. Кажется, все были довольны, сколько можно быть довольным, мало понимая".
"Однажды уйдя из дома, я уже никогда не вернусь" заключает князь. Но, к нашему счастью, этому не суждено было случится, ибо летом 1841 года произошло другое трагическое событие для всех мужчин Надежды Николаевны. В доме Одоевских Надежда Ланская познакомилась с неаполитанским посланником графом Луиджи Грифео (Гриффео), намного её моложе летами, и, как бы мы выразились сейчас – "сделала финт ушами", рванув в Италию с прекрасным итальянцем, бросив мужа, возлюбленного и двух сыновей. Кстати, оба сына Надежды Николаевны и Павла Петровича, после окончания Пажеского корпуса служили в гвардейских полках. Младший сын Павел, после побега матери, жил и воспитывался с семье своего дяди Петра Ланского и Натальи Николаевны Гончаровой.
В 1826 году Одоевский после женитьбы и переезда в Петербург поступил на службу в Цензурный комитет Министерства внутренних дел. В конце 1820-х годов был пожалован придворным званием камер-юнкера, но не переставал писать рассказы – к этому занятию он пристрастился еще во время учебы в пансионе.
Долг и необходимость (нравственная, но и материальная) служить делают из Одоевского конца 1820-х — начала 1830-х годов идеального госчиновника. Он предельно добросовестно исполняет служебные обязанности, постоянно учится новому и приносит пользу в любом деле, к которому приставлен (цензура, Комиссия мер и весов, судебное и уголовное делопроизводство, устройство водопровода, пожарной части, кухонь и даже изготовление сомовьего клея). А еще он пишет: роман «Русские ночи», мистические повести для взрослых «Сильфида», «Косморама» и, наконец, детские сказки. Первую писательскую славу Одоевскому принесли его «Пестрые сказки», опубликованные в 1833 году. Ими восхищался Н. В. Гоголь, произведение очень тепло приняли и простые читатели.
«Мы обрезали крылья воображения, мы составили для всего системы, таблицы; мы назначили предел, за который не должен переходить ум человеческий; мы определили, чем можно и должно заниматься… Но не в этом ли беда наша? Не оттого ли, что предки наши давали больше воли своему воображению, не оттого ли и мысли их были шире наших и обхватывали большее пространство в пустыне бесконечного, открывали то, что нам век не открыть при нашем мышином горизонте».
В. Одоевский, «Пестрые сказки»
Он начинает издавать альманах «Сельское чтение», в 1843–1848 сам напишет для него множество научно-популярных статей.
«Странная моя судьба, для вас я западный прогрессист, для Петербурга — отъявленный старовер-мистик; это меня радует, ибо служит признаком, что я именно на том узком пути, который один ведет к истине».
Владимир Одоевский
Перу Одоевского принадлежит и один из первых научно-фантастических русских текстов — «4338-й год. Петербургские письма». Да, это эпистолярный роман из жизни 44-го века, написанный от лица китайского (!) студента, путешествующего по России. Мир замер, к Земле летит комета, и человечество кораблями собирается сбить ее с курса. В тексте есть тоннели для транспорта (как в проектах Илона Маска), интернет, флаеры и самолеты. Климат в России изменен и улучшен: вулканы подают зимой теплый воздух на улицы, противостояние Петербурга и Москвы снято объединением в единый мегаполис, — в общем, много всего увлекательного, одушевленного верой в прогресс и науку.
Жизнь и творчество Владимира Федоровича Одоевского были неразрывно связаны с культурной деятельностью страны. Занимаясь творчеством, он взаимодействовал с редакторами «Литературной газеты» и изданием «Северные цветы».
А еще Одоевский помогал Пушкину редактировать и издавать «Современник». Если вам знакомо горестное выражение «Солнце русской поэзии закатилось» из некролога Пушкину, то написал его тоже Владимир Федорович Одоевский.
В краткой биографии Одоевского большое место занимает и музыка, которой он увлекался с ранних лет, особенно ее теоретической частью. Изучив огромное количество материала, он пришел к мнению, что музыка базируется на математических законах. Его перу принадлежат книги «Об исконной великорусской песне», «Русская и так называемая общая музыка», «Музыка с точки зрения акустики».
С Одоевского началось русское музыковедение, он был горячим пропагандистом древнерусской музыки. По его музыковедческим работам можно проследить историю исполнительского искусства в России на протяжении четырех десятков лет. Одоевский посвятил отдельные статьи фактически всем крупным музыкантам, выступавшим в Москве и Петербурге. После переезда в Москву из Петербурга он устраивал просветительские музыкальные беседы для небольшого кружка близких знакомых.
Виртуозный музыкант, он превосходно играл на фортепиано и, что было совсем необычно для людей его круга в 1810-е, особенно полюбил Баха ( он сделал немецкого композитора героем новеллы, вошедшей в состав философского романа «Русские ночи»).
Владимир Одоевский. «Автобиография»
Своих детей, к сожалению, у Одоевских не было, но педагогика его очень влекла: он написал несколько учебников для школьников и пособий для учителей. Движимый стремлением помогать людям, он стал одним из учредителей Общества посещения бедных просителей. Принципы филантропической деятельности общества используются и сегодня: проверка обращений, отсев мошенников, организационная, а не материальная помощь.
Одоевский был знаменит и отсутствием снобизма, он не кичился своей родовитостью, а был совершенно, подлинно демократичен. Ненавидел крепостное право, а реформы 1861 года и день отмены крепостного права отмечал как личный праздник.
«Пушкин слушал благоговейно Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее стихотворение; Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал графа Вильегорского о разрешении контрапунктных задач; Даргомыжский замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Тут побывали все начинающие и подвизающиеся в области науки и искусства…»
На его диване, по выражению критика Степана Шевырева, сиживала вся русская литература.
«Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец - барон Шиллинг, возвратившийся из Сибири, и живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий археолог Сахаров, Крылов, Жуковский, Вяземский были постоянными посетителями. Здесь впервые явился на сцену большого света и Гоголь…»
- из воспоминаний Михаила Погодина о доме Одоевского
Современники вспоминали, что в салоне князя не существовало обычая представлять гостей друг другу. Раз введенный сюда считался как бы знакомым — входил с легким поклоном и мог уйти, не прощаясь. Об Одоевском тепло отзывались как аристократы, так и разночинцы вроде Виссариона Белинского. Хозяин радушно принимал гостей без разделения на чины и звания, однако этот «Ноев ковчег» нравился не всем. Литератор Иван Панаев в «Литературных воспоминаниях» писал, что желание Одоевского сблизить посредством своих вечеров великосветское общество с русской литературой не осуществилось.
- Иван Панаев, «Литературные воспоминания».
Авдотья Панаева запомнила, что Иван Тургенев перестал бывать по субботам у Одоевского, поскольку ему
«стыдно, до чего не умеют себя держать прилично новые литераторы. И какой чудак Одоевский, сам себе задает каждую субботу порку, как будто он находится в школе. Я вижу, как его шокируют манеры дурного тона “литературного прыща” (так уничижительно Тургенев отзывался о молодом Достоевском), когда он бывает у него...».
Кабинет хозяина был похож на жильё средневекового алхимика. Там было множество книг, рукописей, всяких пробирок, растений, музыкальных инструментов, и даже скелет. На стене висел портрет любимого композитора, а в углу стояло персональное изобретение Одоевского — орган «Себастианон».
«Ничто нас столько не знакомит с человеком, как вид той комнаты, в которой он проводит большую часть своей жизни, и недаром новые романисты с таким усердием описывают мебели своих героев»,
— сказано в повести Одоевского «Косморама». Вот и кабинет самого князя превращался в «святилище Фауста», отражал экстравагантные интересы хозяина, любящего науки, тяготевшего к театральности и работавшего по ночам.
Одоевский был страстным кулинаром и угощал гостей порой весьма необычными блюдами. Его лекции о кулинарном искусстве доктора Пуфа тоже были довольно известны.
«Весь погруженный в свои сочинения, Одоевский употреблял свой досуг на изучение химии, и эта страсть к естественным наукам очень накладно отзывалась на его приятелях: он раз в месяц приглашал нас к себе на обед, и мы уже заранее страдали желудком; на этих обедах подавались к кушаньям какие-то придуманные самим хозяином химические соусы, до того отвратительные, что даже теперь, почти сорок лет спустя, у меня скребет на сердце при одном воспоминании о них».
Владимир Соллогуб. «Воспоминания»
«На меня нападают за мой энциклопедизм, смеются даже над ним, Но не приходилось еще ни разу сожалеть о каком-либо приобретенном познании <…> Каждый раз, когда я принимался за какую-нибудь специальность, предо мной восставали целые горы разных вопросов, которым ответ я мог найти лишь в другой специальности. Это движение по разным путям, невозможное для тела, весьма возможно для духа. Нет! никогда не жалел я о том... Сколько раз понятные мне явления природы служили мне нитью для разрешения метафизических, административных и житейских задач»,
— говорил Одоевский.
Помимо более или менее очевидных гуманитарных и естественных дисциплин князь увлекался оккультизмом, каббалой, астрологией, хиромантией, изучал медицину и гастрономию.
За три года до смерти Владимир Фёдорович Одоевский на статью Ивана Сергеевича Тургенева «Довольно!», в которой тот написал о старости и попрощался со своим прошлым, утверждая, что «…сама суть жизни мелко-неинтересна и нищенски плоска», ответил жизнеутверждающей статьёй «Недовольно!», проникнутой верой в нравственное развитие человечества; он в том числе писал:
«То, что я думал, чувствовал, любил, выстрадал вчера, за 20, за 40 лет, − не состарилось, не прошло бесследно, не умерло, но лишь преобразилось; старая мысль, старое чувство отзывается в новых чувствах, моё новое слово, как сквозь призму, ложится разноцветный оттенок бывшего…»
В последние годы жизни Одоевский стал большим другом известного московского писателя и исследователя церковной древнерусской музыки отца Дмитрия Разумовского; по рекомендации Владимира Фёдоровича тот стал руководителем новой кафедры при Московской консерватории, а перед смертью − исповедовал и причастил. В последние дни Одоевского особенно сильно поддерживала заботливая, верная супруга Ольга Степановна.
Кн. Владимир Одоевский Andante grazioso памяти Йозефа Гайдна
Жене Владимир Фёдорович почти ничего не оставил. Ольга Степановна Одоевская передала его книжный архив в Императорскую публичную библиотеку в Санкт-Петербурге; а всё, что связано с музыкой − ноты, рукописи, энгармонический клавицин, − отправила в Московскую консерваторию (переданные предметы стали основой для создания музея при консерватории).
Ольга Степановна умерла 18 мая 1872, таким образом, она пережила мужа на три года. Похоронили её рядом с мужем, на Донском кладбище в Москве. Их могилы находятся там и поныне. На надгробном камне выбито: «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят». Говоря по человеческому разумению, кн. Одоевский был чист сердцем, чисты были помыслы его, были чисты все движения его сердца, направленные по преимуществу ко благу своего ближнего. Каким был кн. Одоевский в качестве чиновника, таким был он и во всей своей широкой общественной и частной жизни. Всегда правдивый и искренний, враг предрассудков и честолюбия, вечно чем-нибудь занятый, Одоевский, не покладая рук, делал свое дело, — дело служения ближнему, отечеству, и всего менее для себя лично. В его руки приходили и через его руки проходили десятки, сотни тысяч рублей и он умер, можно сказать, бедняком; потомок Рюриковичей, славный представитель славного рода Одоевских, князь не только не кичился своим аристократическим происхождением, но всегда старался показать, как мало оно значит и как много недостатков в нашем дворянстве.
Его Богом был Бог любви, заповедавший любить ближнего, как самого себя, и мир, как Божие творение.
Историк, дипломат Дмитрий Николаевич Свербеев в очерке «Кончина и похороны князя В. Ф. Одоевского. Мои о нём воспоминания» писал:
«Начинаю мои задушевные воспоминания о князе Одоевском в тишине глубокой ночи со 2-го на 3-е марта. В этот день мы его похоронили на кладбище Донского монастыря…
…Конечно, не мне принадлежит определить литературное значение князя Одоевского и даже говорить о нём как о литераторе. В своё время он много писал; но, перейдя к другому роду занятий, мало заботился о своей известности как писателя. Когда я говорил ему, что его сочинений нет в продаже, то он с каким-то отчаянным движением руки отвечал: “Ну, да об этом надо подумать после!..”
Будем надеяться, что ближайшие к покойному друзья его позаботятся об издании его сочинений и прибавят к ним всё то, что, вероятно, найдут в его бумагах. Не мешает подумать и о собрании нечто вроде комиссии для разбора его библиотеки и его музыкальных сочинений…
…В последний вечер, который я провёл с ним, совершенно здоровым и бодрым, за три дня до того, как он слёг в постель и уже не вставал с неё, и за шесть до его кончины, сказал он мне и своим собеседникам, что стихов никогда не писывал; а я вспомнил ему премилую его песенку, про которую он совсем и забыл, написанную давным-давно для женских школ и им же положенную на музыку. Я слышал её в одной школе, на бывшем там после Рождества экзамене. Пелась она тридцатью девицами Басманного приюта с великим наслаждением и увлечением. Постараюсь приложить эту песенку с нотами к моей статейке.
В подобных беседованиях отрадно проводил я один вечер в неделю с князем Одоевским, всегда с большим участием и интересом и никогда с раздражением…
…В другой раз, в середине этой зимы, не помню, когда именно, после Одоевского обеда, впрочем, не по-прежнему уже изысканного − придуманного по особенному вниманию к моему старческому режиму или к моей диете, − остались мы вдвоём и пробеседовали до глубокой ночи. Слишком легко раздражаемый разными доктринами, различными обманчивыми надеждами, предположениями, стремлениями, особливо тенденциями враждебных друг другу партий, − я только с одним князем Одоевским не избегал интимной беседы, потому что он один, кроткий, как мудрец, незлобивый, как младенец, не волновался, не возвышал голоса и меня, часто гневного с другими в спорах, постоянно держал не на точке замерзания, а в температуре благотворно умеренной. Мы перебрали с ним все прошлое, настоящее и самое отдалённое будущее, не только нам, но и внукам нашим едва ли доступное. Мы задавали друг другу различные вопросы, я, впрочем, более слушал. Свидетели прогресса за целые полвека, мы по возможности пересчитывали все события и, в особенности, научные открытия, плодами которых, начиная от зажигательных спичек до железных дорог и электрического телеграфа, мы теперь пользуемся. Реестр этим успехам выходил у князя Одоевского длинный-предлинный. Много было в нём, чего я не помню и, так сказать, не могу помнить, потому что и половины названий этим открытиям не понимал. Отсюда естественно исходил вопрос: что же станут изобретать в последующие пятьдесят−сто лет, потому что развитие человечества не останавливается и ум его вечно действует? Было уже решено нами и с моего согласия, что воздушные шары заменят вагоны; но Одоевскому этого было мало. Он уже предчувствовал освещение огромных пространств электричеством и согревание их там, где оно всего нужнее, и, следовательно, благотворное изменение климата и большие от того удобства жизни. Тут я призадумывался, дерзал сомневаться, а иную отчаянную гипотезу решительно отвергал. К дальнейшим успехам человечества в областях религиозной, философской, нравственной и политической оба мы относились скептически, я ещё более, нежели он, − и оба желали всем разумным обитателям вселенной уничтожения войн и просвещения в духе любви и мира.
Лампы тускли, свечи догорали, давно пора было разойтись, и на прощание, подавая руку, я сказал князю: “Не мне, конечно, придётся пережить Вас, да и верьте моей искренности, того бы я и не желал, но вот вам от меня эпитафия, замечательный, хотя и давно избитый стих: «Homo sum, et nihil humani a me alienum puto!»” («Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо», лат., из Теренция.) Князь Одоевский, как и всегда, а в особенности в это время представился мне в полном смысле таким человеком, к сердцу которого все человеческое было так близко».
Князь Одоевский считается одним из самых образованнейших русских людей дореформенного времени.