Где ты берёшь такую безвкусицу? Стыдно идти прям с тобой. Там знаешь, какие люди будут? Всё должно быть идеально, надеюсь, они заключат с нами контракт. Иди поищи другое что-нибудь. И так продолжалось последние 3 года. Дима стал большим начальником, и это сказалось на семейной жизни. Он стал стыдиться своей жены. Оля не была похожа на роскошных женщин, с которыми приходили на встречи и мероприятия его коллеги и друзья. То ему причёска её не нравилась, то одежда, то цвет геля на ногтях. Всё было не так и не то. - Оль, ты бы к тренеру походила, посмотри, в кого ты превращаешься? В тётку! Вон у Лёхи жена старше тебя, а выглядит, как девушка! Ухоженная вся, как с картинки! И ты.. Волосёнки редкие, зад отвис.. Ещё и худая стала, надо бы формы сделать.. Оля только вздыхала, слушая претензии мужа. Ну не хотела она вставлять силикон, наращивать волосы, ресницы, ей нравилась натуральность. Да и она не считала, что в 35 лет женщина должна выглядеть на 20. Всему своё время. Но его слова обижали её. Ведь раньше его всё устраивало. Жили счастливо, до тех пор, пока у него не появились деньги и состоятельные друзья. Он почувствовал себя "птицей высокого полёта". *** - Диим, ты обещал меня на Мальдивы свозить.. И денег дать на новые "дыньки".. Ты же хочешь, чтобы я выглядела на все сто? - Да, любовь моя. Свожу я тебя, куда скажешь, но попозже, когда контракт хороший будет в кармане. Жене скажу, что по работе надо, и рванём! Оля вышла от врача вся в слезах. Её худшие подозрения подтвердились. Впереди химиотерапия, долгое лечение, потеря волос. Как Дима отнесётся к этой новости? - Дима.. У меня рак нашли..Сказали, если начать лечение, то ничего страшного не случится.. А я так боюсь..Химиотерапия эта.. Дим.. Чего молчишь? - Это ты лысая будешь, что-ли? Вот чего ты худая такая стала, из-за болезни.. Да уж.. Это сколько же денег придётся потратить.. Надеюсь, ты тут будешь лечиться, а не за границей? - Конечно тут. У нас очень хорошие врачи в городе. Волосы придётся состричь, скорей всего. В парике я ходить не буду, лучше платок.. Ой, вся жизнь кувырком.. Хорошо, наверное, что мы детей не родили, смотреть, как мама болеет, такое себе.. - Ой, с лысой я с тобой никуда ходить не буду, людей пугать. Мне по статусу положена красивая жена, иначе инвесторы не поймут.. Да и самому стрёмно, я всё - таки успешный бизнесмен, сама понимаешь.. - Всё я понимаю, Дима.. Прости, что я заболела.. Утром Оля упаковала свои вещи и съехала из квартиры, в которой она стала чуждым элементом для мужа. Она - жена не по статусу, зачем же его мучать. Понятно ведь, что не любит её. У Оли была своя квартира, которая осталась от родителей. Там был склад ненужных вещей, которые было жалко выкинуть. Ничего, она наведёт порядок, и будет жить, одна. - Оль, ты куда это уехала, на лечение уже? А деньги? - Дима, я уехала от тебя. Не хочу позорить такого успешного человека. Не хочу, чтобы меня стыдились. Документы на развод оформи сам, я всё подпишу. Будь счастлив! Оля выключила телефон. Ей не хотелось разговаривать с мужем. Почти бывшим. Новая жизнь, ну здравствуй! Лечение проходило успешно. Оля ходила в цветастом платке, ей так было комфортно. Она продолжала ходить на любимую работу, где с пониманием относились к её ситуации и отпускали, когда нужно было. Весна. Птички щебечут, солнышко светит прямо в глаза. Оля ходила в тёмных очках и платке, некоторые с сочувствием смотрели на неё, догадываясь о причине. Прогуливаясь по парку, вдруг Оле в голову прилетел мяч. Платок съехал с лысой головы,Оля начала поправлять, ища глазами хулигана. - Ой, простите ради Бога.. Это дочка моя, такая неуклюжая, кинула мяч не в ту сторону.. Простите, пожалуйста.. Она не специально. Оля увидела приятного мужчину, к которому подбежала девочка лет пяти . У неё был очень испуганный вид, от которого Оле стало смешно. - Да ничего страшного, не переживайте, у меня у самой голова, как мяч! Как тебя зовут, проказница? - Маша.. А почему вы лысая, вы же тётя? - Ну без волос легче, мыть не надо, причёску делать, и расчёска не нужна даже.. - Простите за её вопросы, ребёнок.. Можно пригласить вас на чашку кофе? Как-то загладить неловкость.. Оля согласилась. Дома её никто не ждал, а мужчина показался приятным, и девочка забавная. Домой Оля пришла в прекрасном настроении, чего давно не было. Саша, так звали мужчину, весь вечер уделял ей внимание. Он был вдовец, жена умерла при родах, и он сам воспитывал дочь. Договорились встретиться ещё раз.. Спустя три года. - Дорогая, сегодня идём на ужин в ресторан. Будем знакомиться с новыми коллегами по бизнесу, они с жёнами придут тоже. - Саш, да мне неловко как-то, глянь на меня.. - Ты самая красивая ! Чего ты стесняешься, своего милого животика? Ты прекрасна и нечего стыдиться этого. Придя в ресторан, Оля застыла, увидев бывшего мужа за столом. Он был с девушкой по своему статусу, всё, как он любил. Высокая, с длинными белыми волосами, накаченными губами и огромным бюстом. Увидев Олю, он удивился. Весь вечер он не спускал с неё глаз. Выйдя из дамской комнаты, она увидела, что он её ждёт. - Оля, ну тебя прям не узнать.. А как же твой рак? Ты прекрасно выглядишь, и я так понимаю, скоро появится ребёнок? Ты удачно вышла замуж, конечно, он парень не бедный.. - Дима.. Я очень удачно нашла своего человека, и деньги тут ни при чём. У нас есть уже дочка, и вот скоро сынок родится, я счастлива, как никогда. Самый мой умный поступок, что я ушла от тебя, и нашла мужа, который меня любит, и я его. Впрочем, как и ты, вижу, что нашёл по себе даму. Рак я победила, надеюсь, что не вернётся.. Оля неспеша пошла к столику, где её ждал муж. А бывший смотрел вслед, и думал, как же она изменилась и расцвела, его Оля.. Ведь когда-то и они были счастливы, в прошлой жизни.. Никогда не надо падать духом, надо всегда верить в лучшее и оставаться собой. А счастье само найдет, где бы вы ни были. Заметки оптимистки. Прикроет мать росток ветвями | Рассеянный Хореограф Верка была беременна. Об этом узнали все и сразу в один день. Приехала в школу врачиха, все классы по очереди водили к ней, сначала мальчишек, потом девочек. – Ты что беременна? – ещё не вышедшие из медицинского кабинета услышали Светка Самойлова и Ирка Бегунец. – Наверное, – вяло и тихо ответила Вера, стоящая перед врачом. Медсестра резко подняла голову, открыла рот. Светка призастыла в платье, натянутом на голову, а выходящая уже из кабинета Ирка выпучила глаза и прикусила верхнюю губу. Так и вышла – с губой ... – Девки, там Верка беременная, – сразу выпалила в коридоре. Дело было после уроков. Весть сразу разбежалась по сельской школе, а через пару часов об этом знало уже все село. И когда, приехавшая с работы на автобусе мать Веры Галина, зашла в магазин, и когда шла по мокрой от весеннего дождя улице с ней здоровались особенно приветливо. Старушки даже издалека покричали – поздоровались. "Какие все сегодня!" – подумала Галина, осмотрев себя. Уж не случился ли казус в одежде? Чего это все так на нее реагируют? Дом открыла ключом, Гена на дежурстве, сутки, и Верки тоже нет. Значит, на художке своей. Там она готова была сидеть и днём и ночью. Было время, когда Галина начала по этому поводу скандалить, призывать – бросить. Уж больно много времени занимало это бессмысленное рисование. Дома столько дел! А потом поняла – десятый класс ...учеба у дочери движется с переменным успехом, а вот это умение рисовать и поможет поступить туда, где конкурс творческий. Верка нарисует хоть черта лысого. В последнее время ее картины побеждали на школьных и районных конкурсах, выставляли их на разных выставках. Вообще-то, дочка точно ни в нее. Галина активная всегда была, улыбчивая, а Вера замкнутая, вся – в себе. Иногда слова не вытянешь, да ещё и с ленцой девка. Вот только рисование ее и увлекло. И преподаватель ее хвалил, Максим Андреевич. А его Галина уважала. Хороший, известный даже в их краях, художник из местных, вернулся на родину совсем недавно. Говорят, разошелся с женой, оставил ей квартиру, а сам сюда – к матери-старушке приехал. Он и пророчил Вере обучение. Говорил Галине, что поступит на художественное отделение педвуза дочка – легко. Вера вернулась, когда уже начало смеркаться. В руках мольберт, папка. – Наконец-то. Ходили что ли куда? – Да, в лес. – Не рановато? Весна-то только-только... Покажешь? – Галина вытирала руки кухонным полотенцем. В последнее время полюбила она смотреть недоделанные работы дочки, следить, как из набросков вырастают картины. Вера пристально посмотрела на мать – ясно, ещё не доложили. Надо же! Только что ее остановили знакомые восьмиклассницы, стоящие кучкой: – Вер, чего это врут-то про тебя? Говорят, беременная... – Пусть говорят, – обе руки заняты, она быстро пошла дальше. – Ну так правда или нет? – крикнули в спину, но Вера не оглянулась. Почему не сообщили матери? Да все просто. Врачиха и медичка неместные, уехали раньше, чем мама вернулась с работы, а классная Еленушка, хоть и недалеко живёт, но всегда приторможенная, ей надо самой ещё переварить. Ну, а народ, соседки-кумушки, если и знают, будут шептаться, но в лицо не спросят. Это тебе не глупые восьмиклашки. Вера достала лист, повернула матери. На первом плане одинокая берёза, ещё без листвы. Кажется будто вышла она из хвойного леса, будто оглянулась, смотрит туда как-то жалостливо. Верхние ветви она вынесла к свету, солнечные лучи озаряют их. А снизу – тень. И маленький росток прикорнул к стволу, а она прикрывает его своими ветвями, как шатром. Рисунок ещё не в красках, но уже рельефно вырисован и очень красив. – Это где ж это у нас такая берёза? – Галина не могла узнать место. – Да нигде, – махнула рукой Вера, – Мы на балке рисовали, а там берёз много, вот и... Она пошла разбирать свои художества, переодеваться. Надо было опередить классную, сказать матери новость. Но она решила сначала спокойно поесть. Успеется – пусть мать ещё побудет в духе. Она стянула школьное платье и тут в окно увидела Еленушку, голова классной плыла над низким их заборчиком. Эх, не успела! В колготках и майке выбежала Верка на кухню. – Мам, там Елена Павловна идёт. В общем, не удивляйся ничему и не кричи, ладно. Я потом тебе все объясню. В общем, я – беременная. Галина так и застыла посреди кухни, а Вера накинула огородную грязную куртку и пошла открывать дверь классной. – Мать знает? – тихонько спросила учитель Веру. Та кивнула. – Здра-авствуйте! – пропела Еленушка, лицо, как на похоронах. – Здрасьте, Елена Павловна, – Галина бросилась убирать со стола, прикрыла зачем-то собой раковину с посудой, – Может в комнату? Они прошли в комнату. Вера быстро засунула в шкаф свою одежду. Галина с Еленушкой сели на диван, а Вера напротив них у другой стены – на стул. Она так и сидела в куртке поверх майки. – Да я ненадолго. Ничего ещё не знаю, решения нет. Просто директор сказала – поговорить, вот я и пришла. Что думаете? – Так ить, – мать развела руками, вопросительно посмотрела на дочь, – А ты чего в грязной-то куртке? Не стыдно? Поди – переоденься. Вера с удовольствием бы пошла, но вся ее одежда была тут. Все их жилье – это кухня, эта комната и маленький чуланчик без окон, отделенный от кухни дощатой, не доходящей до потолка перегородкой. Там спали мать и Гена, ее сожитель. Она залезла в шкаф, достала халат и пошла в чулан. Разговор слышала. – Так от кого беременна-то? Я ничего не понимаю, – спрашивала мать. – Здрасьте. Я как раз к вам и пришла это узнать. Ей же нет восемнадцати, понимаете. Это ж уголовное дело – растление малолетних. Такой позор на школу. И не отпишемся теперь. А ведь экзамены...чуток осталось и потерпеть-то! Я уж знаете сколько выслушала..., – Еленушка говорила плаксиво, растянуто. – Это ошибка какая-то. Не может быть! – Как ошибка? Какая ошибка? Она ж сама призналась врачу. – Сама? Послышались быстрые материнские шаги: – А ну, подь к нам, Вер, – Вера пришла, села на стул, обречённо опустила голову, – Ты правда беременна? Она кивнула. – А от кого? С кем...– Галина запнулась, только сейчас представилось, что дочь ... и стало невыносимо стыдно. Вера молчала. Мать моргала глазами, заговорила Еленушка. – Ты пойми, Верочка, это все равно выяснится. Ты же несовершеннолетняя, милицию подключат, допрашивать будут всех ребят. Ну, стыдно ж будет. Лучше –скажи сразу. Может он и согласен жениться? Тогда вообще все хорошо, тогда загладим, и экзамены сдашь. А? С кем дружила-то, скажи... Вера молчала. Еленушка хлопнула себя по коленям, встала. – Так и знала. Вера у нас неразговорчивая. – Так ведь она и не дружила с мальчиками-то, не было у нее, – Галина все ещё не могла прийти в себя от новости. – Это-то и плохо, – Еленушка совала ноги в сапоги, – Так бы хоть ясно было. А теперь подозревать кого? А вдруг это взрослый мужчина. А? Вер, не взрослый? – Вера молчала, – Вот и думай теперь, – охала Еленушка. Они оставили Веру в доме, вместе вышли на улицу и ещё долго беседовали во дворе. А Вера смотрела на растерянную мать. Худая, голые ноги чуть прикрытые коротким халатом в дворовых калошах, накинута куртка, которую только что сняла Вера. Она наклонилась к Еленушке, оправдывается, кивает. Больше всего в этой истории ей было жалко маму. Поэтому и боялась она ей сказать до сих пор. Глупо, наверное, было молчать, не признаться матери, но она никак не находила момент - признаться. Мать в последние полгода ожила. Этим летом появился у нее Гена. Познакомились они в леспромхозе, начали жить вместе. Он был моложе на десять лет, поэтому мама молодилась. Носила короткие платья, была весела, постриглась и сделала завивку. Да и в доме стало живее, радостнее. Вера была сначала рада за маму. Она уж взрослая, вот-вот – отрезанный ломоть. Да и Гена как-то быстро вошёл в их маленький дом. Точнее будет сказать в их четвертину. Дом принадлежал совхозу, делился на четыре угла, и в каждом – по семье. Получила мама его от совхоза, когда осталась тут работать на птичнике. Но через несколько месяцев мама с Геной начали ругаться – Гена поглядывал на сторону, а мама переживала за свой возраст. Она хорохорилась, молодилась, но ревновала его все больше. Кусала губы, когда задерживался он на работе, ругалась с ним на гулянках. И Вере все больше казалось, что Гена у них не задержится, убежит от материнской ревности. А сейчас ещё и она – со своей беременностью. Этого только маме не хватало! Было жаль, что так она ее подвела. Так хотелось ей счастья. – Ну, Верка, ну..., – Галина стягивала калоши, – Давай рассказывай. Как так-то? Вот уж не ожидала от тебя. Что делать-то теперь, а? Павловна твоя говорит – в больницу надо. Кто он? Как случилось-то у тебя? Что ж ты, девка! Вопросов у Галины было много, и она ждала – дочь сейчас все объяснит, как-то развеет ее страхи. А может все это просто шутка, ошибка? – Мам, не спрашивай. Я – спать. Дочь посмотрела на нее, развернулась и ушла в комнату, скрипнули пружины дивана. Галина вошла следом, дочь лежала, отвернувшись. – Вера! Верка, а ну вставай! А ну поговори с матерью! Но дочь не шелохнулась. – Ах ты! Галина подошла, развернула дочь силой, заставила сесть. – Ты что это, а? Беременная от кого? Говори, я ему – гаду... – Не надо... – Что не надо? Как это не надо? Говори – кто? – Я сама, мам, виновата, никто больше. – Как это сама? Как сама-то? Смутная догадка распыляла Галину. Неужели художник? Он! Кто ещё? На танцы Верка не бегала, с мальчишками не водилась. Только вот к художнику и шастала. А там...там она самая старшая. Остальные все младше, дети совсем. – Завтра отпрошусь утром, и в больницу поедем. Ясно? – уже успокаивалась Галина, присела на диван. Дочь опять отвернулась, обхватила колени руками. – Поедем, – пробурчала Вера, не оборачиваясь. На молочно-розовой шейке дочки – билась голубая жилка, и на нее так жалко было смотреть. Сердце у Галины защемило. Кто-то обидел дочку! Галина засобиралась. Прямо сейчас пойдет к этому художнику и все выяснит. Весь день он с детьми, а сейчас – вечер, самое время. Пусть отвечает за то, что натворил. Ну, гад! Надвигались сумерки, но люди ещё возвращались с работы к уютным своим домам. На улице гуляли молодухи с колясками, на скамейку выползли старушки. Галина повернула, пошла вдоль глухого дощатого забора огородами. В последние дни было сыро, на огородах грязь. Она, конечно, наберёт на сапоги сейчас комья глины, но уж лучше здесь, чем мимо любопытных кумушек. Учитель жил за школой, пройти надо было почти все село. Унизительно так – приходить в дом к человеку с таким делом. А она его ещё уважала, восхищалась и хвалила. Как же он мог? Текла жизнь, как ручеек под горку – ходко. Все же хорошо шло, а тут... Дом, заросший сиренью, свежие листочки которой уже колыхал ветер, выглядел как-то успокаивающе. Галина набрала полную грудь воздуха, нажала на ручку калитки и та легко открылась. На веранде – длинный стол, на нем кучкой лежат краски, рисунки, большая банка с карандашами, вокруг разномастные табуреты, скамейки. В углу – мольберты. Галине вдруг стало страшно. А если она ошибается? Как-то совсем не похоже это место на притон разврата. Захотелось уйти. Она было развернулась, как вдруг дверь дома открылась, и на пороге появился Максим Андреевич. Он был в расстёгнутой клетчатой рубашке, в руках кусок хлеба, он жевал. – Простите, – запахнул рубашку, – Здравствуйте! Пройдете? Мы ужинаем. – Здрасьте, я... Нет, хорошо на улице, может выйдете сюда? Или я позже...? Галина знала, что живёт Максим с матерью. Поговорить надо было наедине. Он кивнул, быстро одел фуфайку и вышел к ней. Галина уже выискивала, о чем бы незначительном спросить, чтоб ретироваться. – Чай сейчас мама вынесет. Весна располагает к чаепитию на веранде, знаете ли. – Ох, тут такое дело, и не до чая, – само вырвалось у Галины. Максим внимательно посмотрел на нее. – Я знаю. У нас в селе слухи быстро расползаются. – Кто Вам сказал? Вера? – немного напуганно и вопросительно глянула на него Галина. – Не-ет, Вера как раз ничего не говорила, а вот дети, ученики, уже разболтали. – Максим Андреевич, она ведь не такая, ну, Вы понимаете... – Вера – замечательная. Я очень люблю Вашу дочку. Галина резко повернула на него голову. Что он имеет в виду? – Да-а, – она помолчала, провела ладонью по столу, – Ведь никуда и не ходит, кроме вас. Дом, школа и вот сюда... к Вам. – Знаю. Полюбила, наверное кого-то. И кто он? Сказала? – Нет. В том-то и дело, что нет. Пожилая Зинаида показалась в дверях с самоваром. Максим подскочил. – Мам, ну ты что, я сам. – Та он неполный, Максимушка, не тяжёлый. Но я подумала – из самовара-то ведь лучше. Здравствуйте, Галечка. Сейчас и вареньице, и медок... Я быстро. Когда Зинаида все принесла и ушла, Галине стало совсем неловко. Подозревать Максима Андреевича расхотелось. Он предложил варенье из кизила, отхлебнул чай, внимательно посмотрел на нее. – Галина, Вы, я так понимаю, хотите найти виновника такого положения дочки? Наверное, и меня подозреваете, – художник был умен. – Нет, ну что Вы... , – она даже отшатнулась, таким диким теперь казалось это предположение, – Я просто не знаю, что и думать, – Галина покраснела до кончиков ушей. – Поверьте, меня очень интересуют женщины. Но я засмотрелся бы на Вас, или на подобную Вам, но никак не на девочку-ученицу. – Да я и не... Что Вы... Просто вот подумала, может Вы что-то знаете. Она очень уважает Вас, может рассказала. – Нет. Тема, знаете ли ... не с мужчиной обсуждать. Да и вообще, Вера замкнутая. Я даже думаю, именно это и помогает ей раскрыться в художественном искусстве. Она внутри себя все чувствует очень тонко. А раз не говорит, значит есть причины. Подумайте... Темнело, нужно было идти домой. – Я провожу Вас. – Нет, нет, я быстренько побегу. Спасибо Вам. – А когда рожать-то ей? – вдруг спросил Максим. Галина лишь предположила: – Осенью, чай. Они ещё поговорили. На крыльцо вышла тетка Зинаида. – Вам помочь? – Галина не привыкла, что подают ей все, убирают за ней, стало неловко. – Нет, нет, милая. Максим поможет. А Верочка у тебя – золотая. Такая девочка славная. Ты, Галь, не ругала б ее сильно-то. Пусть ребёночек будет, счастье ведь это... Галина направилась домой. Темнело быстро. Навстречу тянуло свежестью, холодком, студило горячие щеки. Сапоги на ногах хлюпали. Невдалеке лениво и влажно текла река, чуть отражая прозелень неба. Ещё теплился на вершинах леса последний луч света, но здесь уже было темно. Земля, чуть дыша, засыпала. Хороший этот Максим. Да, очень хороший. Не мог он. Что он там сказал? "Подумайте... Раз не говорит, значит есть причины". Но почему ей-то, матери-то почему не рассказать? Какие причины? И тут ... проступил сначала контур боли, а потом она остановилась и схватилась за грудь. Гена? Гена!? Гена! Мог? Да нет... Или мог? Поэтому дочь и не говорит матери? Неужели поэтому? Она припустилась почти бегом, но подходя ближе к дому, остыла. Даже если это и так – не скажет правду Вера, ни за что не скажет. Говорить надо с Генкой. Вот завтра утром с дежурства он вернётся... Но завтра и самой надо на работу, да и ещё и вместе с Верой сразу, договариваться, чтоб отпустили, а потом – в больницу женскую. Значит, говорить с ним придется позже. И чем больше Галина предполагала, что Гена – отец ребенка дочки, тем больше в это и верила. А ведь мог, гад, мог. Падкий на это дело, ох, падкий. Но она-то как, Верка -то? Неужели, силой... Испариной покрывался лоб, становилось больно и страшно ... А ещё откуда-то из женского нутра выплыла ревность к собственной дочери. А что если сама? Если сама... Неужели отняла ее женское счастье? И становилось так жалко себя, тех месяцев, в которые всей силой своей женской старалась она доказать Гене, что не хуже она моложавок, ничуть не хуже. Так жалко стало надежды на будущее, которое себе рисовала. Дочь спала. Или делала вид, что спала. Галя не стала ее тревожить. А утром, пряча от дочери глаза, разбудила, велела собираться. Суетилась и бегала по дому, готовя стол Гене, который приедет сразу после их отъезда. В больницу они съездили. Врач косилась и вздыхала, уточняла – знают ли в школе, говорила, что вынуждена будет сообщить... Но, в целом, была обходительна, поставила на учёт, назначила анализы, часть которых в этот же день и сдали. Роды должны были состояться в конце сентября. Для Галины каждое уточнение слышалось, как очередной удар, никак не верилось в реальность происходящего. Вера была спокойна и казалась даже немного сонной. Мысль о том, что отцом ребенка является Гена, никак не отпускала Галину. Она копила и копила в себе нарастающий гнев, и от этого разговаривать с дочерью не хотелось. Тем временем в школу пожаловала милиция с тетенькой из районо. Одноклассников Веры поочередно вызывали в кабинет директора. Первыми опрашивали девочек, они выходили серьезные раскрасневшиеся, отмахивались от подколов одноклассников. – А может это Серый? Он у нас гигант, – смеялись они, указывая на умственно отсталого одноклассника, добрейшего по своей натуре толстяка, – С чем, с чем, а с этим делом справится. Серый кивал. Они хохмили, но было заметно – волнуются все. Виданное ли дело – беременная непонятно от кого одноклассница. Костя, один из парней класса, сидел на подоконнике. Только он и не участвовал в общем веселье, косился на друга – Витьку. И как только тот оказался рядом, не выдержал, спросил тихо, опустив глаза: – Вить, вы ж ходили. И тогда в Новый год пошли ... – Ты дурак! Ты что? Ты вообще что ли? – он покрутил у виска, – Ну прошли пару раз и чего? Ты не вздумай там ляпнуть! Друг ты мне или кто? – Да нет, чего я– не понимаю что ли. – Не было у нас ничего. Вообще ничего, понял? – Да понял я, забудь. Оба сразу после экзаменов должны были подавать документы в военное училище. После опроса детей классная Еленушка, женщина из районо и милиционеры направились в дом к ученице. Там застали лишь Гену, он спал после смены, и не мог ответить – где сожительница с дочерью. Новость о беременности Веры ошарашила и его. А когда начали спрашивать о прописке, о праве проживания, о моральной составляющей сожительства, разнервничался вообще. Галина с Верой вернулись из больницы, а дома – незваные гости. Галина разволновалась сильно, отвечала на вопросы невпопад, начала двигать по плите кастрюли, переставлять миски, звенеть крышками, и в конце концов вообще расплакалась. А Вера, наоборот, смотрела на мать жалостливо, отвечала на вопросы спокойно, а когда мать расплакалась, подошла к ней. – Ты там постирать хотела, поди, мам. Галина ушла в пристройку, и вскоре загудела там стиральная машинка. – Ты можешь сказать, кто отец ребенка? – спрашивала женщина из районо. – Его нет, – отвечая Вера, улыбаясь натянуто. – Ну... Мы тут люди взрослые, и понимаем, что так не бывает. – Как же! А святой дух? – Вера подняла брови. – Шутишь? А нам не до шуток. Хорошо, скажи, тебя заставили или это случилось добровольно? – Что случилось? – Вера наморщила лоб. – Как что? Не придуряйся ... Ответь просто... – Я ж сказала, ничего не было. Просто ветром надуло. Весна... Взрослые махнули рукой, разговаривать было не о чем, девушка явно издевалась. Мать расписалась в каких-то бумагах, что претензии ни кому не предъявляют. – Нельзя так, Верочка, нельзя, – мотала головой Еленушка, уходя, – Мы для тебя – все. До экзаменов допускаем, готовься только уж сама, дома, в школу – только на экзамены. Аттестат дадим. Стараемся, как можем, а ты... Зачем ты так? Вера проводила "гостей" до калитки, прикрыла скрипучую дверку, а когда вернулась застала дома скандал. Мать обвиняла Гену в том, что он не делал. – Слышь, я спрашиваю – как ты мог? Вера даже не сразу поняла – о чем это мать. А когда поняла, выпучила глаза. – Мама, ты что! Это не он! Он тут не при чем. – А кто причем? Кто? Уйди отсюда, гадина! Ненавижу тебя! Всю жизнь мне испортила!– кричала мать. И опять к Геннадию, – Я старая да? Старая для тебя? Она кричала и кричала, Гена сидел молча, спокойно слушал. У Веры глаза налились слезами. Она понимала, что все это сказано матерью сгоряча, но не могла сдержать слез. Нервы сдавали. Она вышла на веранду, шмыгая носом, начала крутить белье через валики отжима. Лучше что-нибудь делать, лучше... Галина собирала обвинения, кричала и плакала. И тут Гена вдруг встал, достал из-под кровати свой рыжий чемодан. – Ну, не хотел я именно сегодня уходить, но давно понял, что пора. Он начал собирать туда свои вещи. Галина застыла в изумлении. Потом пришла в себя, всхлипнула и сказала обречённо. – Ну, ладно, Ген. Верка ж сказала, что не виноват ты. Брось ты это. Оставайся. Прости. Но Гена не остановился в сборах, он продолжал одеваться и собирать свои вещи. Женское счастье уходило, покидало Галину. Что ж наделала она? Сама своими глупыми подозрениями все и испортила. – Ген, ну ладно тебе. Прости уж меня, дуру! Орало радио, которое громче сделал Гена. Но Вера слышала их разговор. Отжатое белье плоскими стиснутыми волнами ложилось в таз, а она слушала и думала – неужели мать не понимает, что Гена давно уже собирался уйти. И сегодняшний скандал – это не причина, а всего лишь хороший повод. Неужели не понимает? – Не пущу, – восклицала мать в дверях, а у Веры сердце заходилось от жалости к ней. Гена отпихнул мать, вышел из дома, и Вера наблюдала в окно, как бежала она за ним, идущим размашисто, обгоняла, заглядывая в лицо, говорила что-то, останавливала, хватая за рукава... Галина пришла в себя лишь перед сельской площадью. Там, на автобусной остановке, стояли люди. Остановилась и она. Что это с ней? Господи! Она медленно пошла обратно, приходя в себя. Казалось, несчастнее ее и не может быть женщин. Брошенная ... одинокая ... старая ... да ещё и дочь беременна. Когда-то мать и саму ее выгнала из дома из-за беременности. Сделала тогда Галина аборт. А вот Веру позже в браке родила. Но муж ее так пил, так гонял ее, что она убежала от него с ребенком, сломя голову. И вот, казалось, что женское счастье улыбнулось, наконец. Но ... И она ль тому виной? Нет... Сейчас вдруг Галина поняла, что рано или поздно Гена бы ушел все равно. Наконец, поняла. Просто надо было подумать трезво и спокойно. Боже! Вера! Она даже приостановилась. Что она сейчас наговорила дочери? Она ускорила шаг, почти вбежала во двор, вскочила на крыльцо. – Вер, – сначала тихо, а потом громче, – Вера, ты где? Вера! Пробежала по дому, заглянула в чулан. Дочки дома не было. И на вешалке нет ее куртки, нет сапог. И уйти-то ей некуда. "Разве, к художнику?" Галина постояла в раздумье. Взгляд ее упал на картину дочки. И вдруг, в этой глядящей на холодный хвойный лес берёзе, она узнала себя, а в нежном ростке, таком ломком, таком юном, разглядела дочку. И так просил этот росток защиты ветвей матери– березы... Господи! Что ж она наделала! В доме шумело радио. Она схватила платок с вешалки и выбежала за калитку. – Ве-ера!!! Но тихо. Только любопытная соседка их же дома выглянула из окна. Ушла? Неужели ушла? Куда? Не сделала б чего с собой! Галина побежала опять по забору, огородами, ветви, поваленные тут, больно хлестнули ноги. – Ве-ера! – она бежала, не видя тропы, прямо по целине, к дому художника, к трассе. Выскочила к реке, куртка на распашку, платок развязался, она тяжело дышала. Огляделась. И вдруг увидела, как уходит вдаль знакомая маленькая фигурка с корзиной наперевес. Она на мгновение замерла, а потом закричала обрадовано. – Ве-ера, Вера! – и бросилась следом. Она бежала, поскальзываясь на сырой траве, размахивала руками. Вера остановилась, оглянулась, удивлённая. Мать подскочила, растрёпанная, испуганная, дыша тяжело: – Ты куда? – она вырвала из рук корзину, – Куда ты? Поверх отжатого белья лежали бельевые прищепки. – Так на речку, на мостки – полоскать. Мам, ты чего такая? Галина пошла к реке вперёд, наклонила голову, завязала платок, переведя дух, пробурчала: – С ума сошла, тяжёлое тащит! Нельзя тебе. Я с тобой. – Застегнись, мам, застынешь. – Ерунда, тепло. А вот вода студёная, руки не пускай туда. Сама я. Ишь ты, удумала – ребятенка застудить. На мостках полоскали местные бабы. Галина гордо подняла голову. Хватит уж стыдиться. Дочка ее ребенка ждёт, и она уже его любит. И пусть только попробуют про нее плохое слово сказать. Верка у нее – самая в мире порядочная и талантливая. – Здрасьте вам, – поздоровались Галина с соседками, – Верунь, только отжимать поможешь. Нечего тебе, беременной, белье тягать, – сказала громко, чтоб все слышали. Потом бабоньки провожали взглядом две маленькие фигурки, переглядывались. Мать и дочь дружно полоскали и отжимали белье. У них та-акое случилось, но почему-то не выглядели они несчастными, улыбались и шутили меж собой, лилась забота друг о друге и тепло. – Вер, – когда шли обратно сказала Галина, – Максим Андреевич сказал, может успеешь ты на заочку-то в августе, до родов. Сказал, с тобой съездит, если что. Хороший он, надо его послушать. *** Послесловие Ночью в окно – тихий стук. Вера протёрла глаза, сморщив лоб, отставила цветок, открыла раму. Холодный весенний воздух наполнил комнату влагой. На подоконник ловко, подтянувшись на руках, заскочил Витька, одноклассник. – Привет. – Привет, чего ты, ночью-то? – Да так. Не спится, – Витька не смотрел ей в глаза. – Вить, не сказала я ничего, не бойся. – Да я и не боюсь, просто ...Чего там, мать-то твоя? – Мать? Нормально. Она у меня лучшая в мире, все понимает. Поможет. – Класс! Моя б точно не поняла. А знает она про меня? – Витька опустил голову, покрутил тюль. – Никто не знает, Вить, сказала же. – Ясно... На экзамены придёшь? – Конечно. Допускают меня, учу вовсю. – А у меня не получается. Думаю все ... Менты уголовкой нам грозили. Вообще, жесть ... Вера помолчала. – Вить, не волнуйся. Никто не узнает. Готовься к экзаменам спокойно. Поступай в свое военное училище. Желаю тебе удачи. – Ладно, – он отвернулся, – Ты это... Может надо чего? – Не-ет, ничего не надо. Все хорошо. – Ну, ладно, ты тоже не горюй. Пошел я. Пока. Он ловко спрыгнул с подоконника, по-спортивному перемахнул через невысокий их забор и пошел по дороге твердой пружинящей уверенной походкой. К мечте своей пошел. *** Яндекс Дзен Канал #Рассеянный_Хореограф Источник ⤵️ https://dzen.ru/persianochka1967?tab=articles Продай квартиру, я хочу свою долю забрать.Рассказ. - Мам, привет, как дела? Слушай, помнишь я тебе намекала, а ты похоже не поняла. В общем давай по честному? Мы с Левкой машину хотим купить, а доход не очень большой. Живем мы в Левкиной квартире, мне твоя квартира не нужна. А тебе одной ну чего в трешке жить, да и зачем тебе это старье? Продай квартиру, я деньгами свою долю заберу, а на остаток тебе квартиру купим. Хочешь даже рядом с нами? Мам, ты чего молчишь? Мааам? Алевтина хриплым от волнения голосом ответила не сразу, - Здравствуй дочка. Я думала ты шутишь, а ты вот как решила. Это ведь ещё моих родителей квартира. Я на нас с тобой её пополам оформила, чтобы если что со мной случится, тебе легче потом было. Чтоб ты уже была собственница... - Мам, ерунду не говори. Это не имеет никакого значения. Да и какая я собственница, если ты в ней живёшь? Ты хоть обо мне подумала? А я сейчас живу, а не потом, да и ты тоже. В общем подумай, мам, давай, пока! Алевтина положила мобильник на стол и чуть не расплакалась. Вроде и Валерию понять можно. Молодая, ей жить хорошо хочется. Муж у неё Лёва умный и заботливый. Квартиру купил и кстати на Леру сразу оформил. А эта, в старом доме, ей видно и правда не нужна. Да только Алевтина в этих стенах выросла. Вон там была родительская спальня. А вот тут гостиная, папа елку в уголке ставил. Гости приходили, мама курицу в духовке запекала и покупала Алин любимый торт абрикотин. Так и кажется иногда, что войдет папа, подхватит её на руки, подкинет, - Алька, не бойся! На чёртовом колесе кататься хочешь? Тогда не бойся, скоро пойдем! А мама увидит, - Миша, ты что, прекрати, уронишь Альку! Ну прямо как маленькие! Они с папой тут же хохотать, папа Алю целует, а усы у него колючие и немного пахнут табаком... Алевтина вытерла слезы - всё, хватит, говорят со старьём надо легко расставаться. Права дочка, а эту рухлядь надо выкинуть и всё. А не жить воспоминаниями. А ведь Валерия тоже в этой квартире родилась. Да только всё её тут раздражало. Замуж Алевтина так и не вышла. А отец Валерии и знать не знает, что у него дочь есть. Он в их городке проездом был, командировочный. Целых две недели. Про Урал ей рассказывал, как они там нашли что-то и ему надо срочно уехать. Говорил, что он к ней вернётся и тогда они поженятся. Алевтина верила, она тогда влюбилась в него по уши. Она была уверена, что Дмитрий вернется, он так на неё смотрел, когда она его провожала. Но он не вернулся. Мама хотела его искать, но отец сказал - ничего, Алька, вырастим! Это ведь наш внук или внучка, новая жизнь, не бойся Алька, всё хорошо будет! Алевтина вздохнула и пошла документы на квартиру доставать. Надо посмотреть, что для продажи ещё нужно. Валерия её решению страшно обрадовалась, - Ну правильно, мам! Ну что тут среди барахла старого тухнуть? У тебя даже на новую мебель останется. Новая квартира - новая жизнь, ты ведь ещё не старая, мам! - Перестань Лера, не надо мне нового ничего! - Ну мам, ты что, обиделась? Ты пойми, так всем будет лучше! - Всё Лера, не хочу обсуждать, поехали в агентство. Выставим квартиру на продажу и пусть ищут другую поменьше, для меня, всё! - оборвала дочку Алевтина. Квартиру выставили на продажу, но желающих не было. Алевтина уже отчаялась. Она ведь уже настроилась, перебрала почти все старые вещи и оставила только то, что было дорого сердцу. И вдруг в последнем мамином ящичке она нашла пачку перевязанных писем. Открыла первое - и обмерла! Это же от него, от Дмитрия! Дима писал, что пока не сможет приехать. Они что-то нашли на Урале, дальше слова стерлись или кто-то их стёр. В следующий письмах Дмитрий писал, что с ним что-то случилось, и он напишет позже. А последние письма были... Алевтина несколько раз перечитала, не сразу даже поняла. Но видимо Дмитрия за что-то посадили. Вот почему мама их спрятала, она тогда как-то сказала Але, что Дмитрий ей не нравится. И что хорошо, что он уехал. Эх мама, мама, а ведь Аля его любила! Решила всё за нее! Алевтина сложила письма и решила забрать их с собой. Надо перечитать, в них многое неясно. Через неделю вдруг покупатель на квартиру объявился. Лера позвонила, - Мамуля, это судьба! Какой-то дядечка не из нашего города хочет купить, из агентства позвонили, надо туда подъехать. В назначенное время Алевтина с дочерью приехали в агентство недвижимости. - Вот и ваш покупатель, вы пока обговорите все условия. Когда будете выезжать, ну и всё остальное, а я вам сейчас подготовлю варианты вашей новой квартиры, - предложила риэлтор. Алевтина с Валерией присели за столик. Через несколько минут к ним подошёл мужчина. Короткая бородка, темные глаза, волосы с проседью, - Здравствуйте! Я Дмитрий Юрьевич Черняев, покупатель квартиры, - и смотрит как-то странно выжидательно. А глаза такие знакомые... Дмитрий Черняев? Неужели совпадение? Валерия начала ему фото показывать, - Вот, пожалуйста, если вам нравится, можно поехать посмотреть. А он то на Алевтину смотрит, то на Валерию, то опять на Алевтину. И вдруг, - Аля, ты меня не узнаешь? Это же я, Дмитрий! - Ты? - Ну да. Я ведь тогда уехал, а потом в такую историю попал! Мы же изыскатели, для дорожников пробы бурили, в общем на жилу золотую вышли. Долго не буду рассказывать, может потом, но нас здорово подставили. Отсидел я, писал тебе, да ты не отвечала. А потом мать твоя мне написала, что ты замужем. И чтобы я тебя больше не беспокоил. Семья у меня была, сын взрослый, потом развелись. А тебя я не забыл, теперь же интернет есть. Кое что о тебе нашел, фото видел. А тут смотрю - ты свою квартиру на продажу выставила. Ну я и приехал, купить решил, чтобы тебя замуж позвать. Ты ведь одна, так, Аля? - Мама, это что, мой отец? - тихо спросила Лера, но Дмитрий услышал, - Похоже да, только я о тебе не знал ничего, недавно догадался, увидел в соцсетях, - и Дмитрий улыбнулся. Алевтина сначала не хотела с ним общаться. Старые обиды душили, но старые чувства в душе жили. Да и Дмитрий всё ей рассказал, он ведь писал ей, но потом понял, что он сиделый, и такой он ей видимо не нужен, раз она замуж вышла. А когда разобрался, уже сам женат был. Квартиру они всё-таки продали, дом ветхий очень. Дмитрий купил дом за городом. И дочери Валерии на машину дал. У него было кое-что припрятано с той жилы золотой. Им с молодой женой Алевтиной и дочкой Валерией на хорошую новую жизнь хватит. Маму свою Алевтина простила, что та письма скрыла. Мама ведь добра ей и Лерочке хотела. Они все вместе к маме и отцу даже на кладбище съездили перед тем, как расписаться. А с Валерией Дмитрий строго поговорил, чтобы матери не диктовала, как ей жить. Лера пыталась сказать - где ты был папа, я уже выросла! Но Дмитрий только улыбнулся, - Всё хорошо теперь будет, дочка! Теперь я рядом с тобой и мамой! И не дам вас никому, и даже друг дружке, обидеть, - и Дмитрий подмигнул Алевтине и Валерии, - А это значит, что теперь всё у нас будет хорошо! Канал Жизнь имеет значение Источник⤵️ https://dzen.ru/life_matters Это трудное слово — МАМА #волшебныйсундучок Обычно сыновья приводят в родительский дом жену и невестку. Николай привёл только жену... На следующее утро после свадьбы, когда родители мужа мыли на кухне посуду, туда зашла невестка. - Пока ваш сын Николай спит, - сказала она, - хочу поговорить с вами… Свекровь вытерла руки и настороженно присела на стул. - Слушаем тебя, доченька, - сказала она, забирая у мужа полотенце, которым он вытирал вымытую посуду. - Вам, наверное, Николай сказал, что я детдомовская, - начала невестка. - Я никогда и никого в жизни не называла «мамой» и «папой»… Поэтому и вас буду называть Ольга Семёновна и Пётр Андреевич… Свекровь растерянно посмотрела на мужа. Пальцы её задрожали и, скрывая это, она начала теребить конец полотенца. Пётр Андреевич молча смотрел на невестку. - Как тебе удобнее, доченька, так и называй, - наконец, сказала Ольга Семеновна дрогнувшим голосом. - А если вы для меня Пётр Андреевич и Ольга Семёновна, - продолжала невестка, - то и я для вас никакая не «доченька» и не «невестушка», а Елена или Лена…. Когда невестка вышла из кухни, Ольга Семёновна глянула на мужа. - Видать, чего-то обиделась на нас, - тихо сказала она. - Говорил тебе: свадьбу нужно было справлять не дома, а в ресторане, - торопливым шёпотом ответил Пётр Андреевич, забирая из рук жены посудное полотенце. – Так ты же за копейку готова удавиться… - Было бы этих копеек у нас побольше… - шёпотом ответила жена. С появлением в доме невестки жизнь в нём начала меняться. Всё заметнее становилось разделение семьи на четырёх жильцов, проживающих в одной квартире. Объединяли их теперь только общая кухня и санузел, у дверей, которых жильцы и встречались. Со временем и эти встречи были упорядочены Еленой. - Я хотела бы узнать, - обратилась как-то невестка к Ольге Семёновне, встретившись с ней на кухне. - Когда вам лучше готовить еду? - В смысле плиты? – растерялась свекровь. – Так нам с Петей одной горелки хватит… Три остальные твои… Я тебе не буду мешать… - Ольга Семёновна, мы с вами не плиту делим, - раздражаясь, сказала невестка. – Я не хочу толкаться здесь с вами целый день, поэтому давайте договоримся: кто занимает кухню до обеда, кто после… Свекровь с трудом сообразила, что ей хотят выделить время, когда можно будет заходить на кухню. Сбиваясь, она объяснила невестке, что по утрам Пётр Андреевич принимает лекарства. А перед приёмом он должен обязательно что-нибудь поесть. - Поэтому, мне лучше с утра, - попросила Ольга Семёновна. - А кто будет готовить завтрак вашему сыну? – спросила невестка. - Я могу, - с готовностью предложила свекровь. – Ему и тебе… - Ещё чего? – дёрнула плечом невестка. – Я ещё в состоянии приготовить себе сама… В итоге Елена «разрешила» свекрови пользоваться кухней после обеда. Расстроенная Ольга Семёновна сыну, как всегда, ничего не сказала. Не пожаловалась и мужу. Обиды и слёзы она скрывала. Сын ничего не замечал. От мужа скрыть слёзы удавалось не всегда. После очередной обиды, нанесённой жене невесткой, Пётр Андреевич порывался поговорить с Еленой. Но жена удерживала его. - Трудно ей, - говорила она мужу. - Мы ведь все свои, а она одна… Не привыкла ещё к нам… Ей нужно время… - Сколько? – спрашивал Пётр Андреевич, остывая. Теперь жизнь Ольги Семёновны была подчинена только одному - ничем не навредить сыну. Она молила Бога дать ей мудрости и терпения. Просила помочь избежать в семье ситуаций, когда сыну пришлось бы выбирать между женой и матерью. Не допуская этого, она молча терпела от невестки обиды и оскорбления. Лишь бы о них не узнал Николай и, защищая мать, не поссорился с женой. Первоначальная тревога Николая – найдут ли родители общий язык с женой, со временем исчезла. Внешне ровные и спокойные отношения между ними, которые он видел, успокаивали его. Но настоящие их чувства проявлялись в отсутствие Николая. Почти каждый вечер Ольга Семёновна со слезами задавала мужу один и тот же вопрос: - За что она так нас не любит? Хотя уместней было бы спросить: за что она их так ненавидит? Только подобным чувством можно было объяснить поведение невестки. Утром, заходя на кухню, Елена демонстративно мыла в ней пол, чистила плиту и мойку. Хотя Ольга Семёновна с вечера оставляла кухню чуть ли не в стерильном состоянии. В туалет невестка каждый раз заходила со шваброй, своей тряпкой и дезодорантом, струей которого, как лучом фонарика, прокладывала себе путь к унитазу. Даже рулон туалетной бумаги приносила свой и уносила с собой. Перед тем как загрузить общую стиральную машину бельём, она дезинфицировала её так, будто до неё в ней стирали бельё прокажённых. Если кто-либо из родителей пылесосил постеленный в коридоре палас, то через несколько минут после них, ещё не остывшим пылесосом его начинала чистить Елена. Всё, что делала невестка, не поддавалось логике и не имело никакого смысла. Но постоянство этой бессмысленности делало весь этот процесс ещё более болезненным и унизительным. Никогда Ольга Семёновна и Пётр Андреевич не чувствовали себя такими униженными и оскорблёнными. Если бы Елену спросили: зачем она всё это делает? Она призналась бы только себе – она мстила! Первое время после свадьбы, скорее интуитивно, а затем осознанно, она мстила Ольге Семёновне за свою мать. За то, что именно её мать бросила ребёнка, а не свекровь. За то, что свекровь создала семью, где царит любовь и доброта. Где уже женатого сына называют «сыночком» и перед сном он желает родителям спокойной ночи, а мама целует его. Где чистота и порядок не только в доме, но и в отношениях между членами семьи. И всё это держится на материнской доброте, терпении и любви свекрови. Елена сравнивала женщину, родившую её и оставившую младенцем под дверью детского дома, с Ольгой Семёновной. И, понимая, что родительница проигрывает, Елена пыталась приуменьшить, хотя бы в своих глазах, достоинства свекрови, как женщины и человека. И делала это преднамеренно больно, прекрасно понимая, что молчаливое страдание свекрови ещё больше возвышает её. Но иначе она вести себя не могла. Она не могла простить свекрови её материнскую любовь к сыну. Любовь, которой никто и никогда не любил её – Лену. Родившаяся внучка ни на кого не была похожа. Поэтому каждый родственник считал, что похожа она на него. Когда пришло время давать внучке имя, Николай сказал родителям, что хочет назвать её в честь бабушки – Олей. - Я думаю, Леночка не будет возражать, - сказал сын, выходя из родительской комнаты. Ночью Ольга Семёновна плакала от благодарности и счастья. Сказанное сыном она восприняла, как награду за своё терпение и возможность примирения с невесткой. Большего счастья они с мужем не желали. Но внучку молодые родители почему-то назвали Наташей… Узнав об этом, свекровь снова плакала несколько ночей. Теперь от обиды и обманутой надежды на воцарение мира и согласия в доме. Когда Николай попытался объяснить матери произошедшее, Ольга Семёновна поспешно закрыла его рот ладонью и тихо сказала: - Молчи. Я всё понимаю, сынок… В отличие от бабушки, плакавшей по ночам, Наташенька плакала и днём, и ночью. Сердца дедушки и бабушки разрывались от жалости к внучке и выбивающейся из сил невестке. Попытки Ольги Семёновны помочь молодой маме пресекались Еленой на корню. Предложение Петра Андреевича постирать пелёнки, закончилось скандалом, после которого Лена запретила даже заходить к ней в комнату. Через месяц невестку было трудно узнать. Осунувшееся лицо, ввалившиеся щёки и глаза, красные от бессонных ночей и дней без отдыха. - Нужно сказать Николаю, пусть поможет ей, - говорил дедушка, вынимая из ушей ватные тампоны, спасавшие его от плача внучки. – Так она скоро совсем свалится… - Какой из него помощник? – отвечала Ольга Семёновна. – Ему самому помог бы кто… Николай выглядел не лучше жены. За месяц до рождения дочери, он нашел себе подработку. Но сил лишала не столько работа, сколько невозможность выспаться из-за плача дочери… Лена почувствовала, что её руки сейчас разомкнутся и она выпустит дочь. Невестка перестала ходить по комнате и села на диван. Ребёнок заплакал ещё громче. Лена попыталась встать, но не смогла – она засыпала на ходу. Инстинктивно чувствуя опасность, грозящую ребёнку, Лена из последних сил наклонилась, приложила дочь к спинке дивана и упала рядом. …Очнулась она, когда за окном была уже ночь. Отчего-то стало страшно. Сообразила – от тишины. Не было слышно привычного плача дочери. Потрогала диван рядом – Наташеньки не было. Хотела броситься искать её. Остановил тихий голос свекрови, доносившийся из соседней комнаты. - Не нужно плакать, роднулечка моя. Бабулечка сейчас оденет Наташеньке всё чистенькое и сухое. И будет внучечка моя самой красивой. Ну, конечно, как наша мамочка. А как же?! Наша мамулечка самая красивая. И ты будешь красавицей. У тебя и носик, как у мамы, и бровки, как у мамы, и глазки. Только плакать не нужно. Мамочка поспит немножко, а когда проснется покормит нашу девочку. Только не плачь. Пусть мамочка поспит… Лену пронзила мысль: «Так ещё никто в жизни не оберегал её сон!» Она замерла, боясь утратить ощущение блаженства от осознания того, что её жалели!.. Её жалели! Впервые в жизни жалели, как маленькую девочку, о чём она так мечтала ночами в детском доме. Незнакомое чувство, похожее на спазм, подступило к горлу Елены и перехватило дыхание. Стало трудно дышать. Она открыла рот, чтобы не задохнуться. Откуда-то из самого нутра, из глубины её души вырвался стон. Стараясь заглушить его, она схватила зубами подушку и, сцепив их, задохнулась от толчков сотрясавших всё её тело. Часто испытываемое, но всю жизнь подавляемое чувство жалости к себе, невысказанные никому обиды, скрываемое сострадание к своему одиночеству в этом огромном, но пустом без материнской любви мире, пробилось сквозь сжатые зубы и вырвалось криком, который услышали в квартире все. К двери, из-за которой он доносился, из разных комнат, подбежали свекровь и её муж. Ольга Семёновна торопливо отдала внучку дедушке: - Иди в залу… - А ты? – шёпотом спросил жену Пётр Андреевич. - Зайду к ней… - Давно не пила валерьянку? – попытался остановить он жену. Лена почувствовала прикосновение чьей-то руки к своим волосам. Догадалась – свекровь. И столько было в этом прикосновении неизведанной прежде нежности и сострадания, что разрыдалась ещё сильнее. Рыдая, Елена вдруг физически ощутила, что всё, о чём она мечтала ночами в детском доме – находится здесь рядом. Во всём, что её окружает в этой семье. И, главное, в доброте и терпении живущих рядом людей, любящих её, как дочь, жену, мать. Ужас от своего неблагодарного, бесчеловечного отношения к сидящей рядом женщине, вдруг до боли сжал её сердце. Ей показалось, будто она на миг почувствовала боль, множество раз причиняемую свекрови. Лена резко повернулась, схватила руку, лежавшую у неё на голове, и прижала к своим пересохшим губам. - Простите… простите, - рыдая, зашептала она, целуя руку. - За что, девочка моя? – сквозь слёзы спросила свекровь. - За всё… Свекровь опустилась возле дивана на колени. - Доченька, бедная доченька, – целовала она мокрое от слёз, осунувшееся лицо невестки. – Несчастная ты моя… Их слёзы перемешались… С каждым поцелуем свекрови Лена чувствовала, как что-то необъяснимо-тяжёлое, долгое время незримо мешавшее ей жить, покидает её, освобождая. Казалось, распахнули окно, в которое хлынул свежий воздух. Рыдания прекратились. Рука свекрови гладила голову невестки, словно снимая тяжесть с её измученной души. - Мама, - тихо прошептала Лена. – Мамочка… Слышно было, как скрипят половицы в зале, где дедушка ходил с затихшей у него на руках, внучкой. Часы на городской площади пробили четыре раза. Город спал под звёздным куполом Божьей благодати… Аркадий Тищенко У одной старушки была квартира в центре Москвы. И дочь. И зять. Они жили отдельно, жили богато, был у них свой бизнес. И взрослые дети у них были, которые тоже хотели жить хорошо. Дочь пришла к маме и сказала, что надо съехаться. Ты, мама, старенькая уже, тебе тяжело жить одной. Давай, мы твою квартиру продадим, а ты поедешь жить в нашем доме за городом. Там очень хорошо, ты же знаешь, мы тебя приглашали недавно, лет десять назад. Там мебель хорошая, лес рядом, озеро и есть рояль. Помнишь рояль? Ну вот. Там ты и будешь жить. В смысле, в доме. А мы о тебе будем заботиться. Зять ничего не говорил, только сопел и смотрел. И старушка Лидия Семеновна согласилась. Она вообще такая была, мягкая, тихая. Раз дочь считает, что так лучше, значит, так лучше. Раньше Лидия Семеновна работала в детском театре, пела и танцевала. И в жизни мало что понимала, квартиру получил ее второй муж, знаменитый режиссер. Он умер давно. И Лидия Семеновна жила тихо, мирно, скромно. Смотрела сериалы и слушала оперы разные. И пила чай с сухариками на диванчике под торшером в своей уютной квартирке... А потом, когда квартиру продали, дочь сказала: "Мама, ты пока временно поживешь в одном хорошем месте. Там уход и забота. Там у тебя будет своя комната. Напополам с соседкой. Одной же скучно. Там сплошные интеллигенты. И медицинское обслуживание. Это недалеко, сто километров от Москвы. Ты пока там поживи, пока мы ремонт доделаем в доме и рояль настроим. А потом мы тебя заберем!". Это неправда была - про «заберём». А зять ничего не говорил, только сопел и смотрел. А Лидия Семеновна складывала свои вещи в чемоданчик. С этим чемоданчиком она с маленькой дочкой ездила на гастроли. И на море они ездили. Коричневый небольшой чемоданчик, совсем легкий, удобный... А дочь говорила, что надо немного обождать. Немного поправить здоровье в хорошем месте. Это никакой не приют. Не богадельня. А прекрасный пансионат для одиноких пожилых людей со всеми удобствами. Там на этаже есть все удобства, душ, например. Туалет. Все есть. А потом... Они вышли на улицу, к машине. Дочь, зять и старушка в нелепом платьице с кружевным воротничком и в берете. С чемоданчиком. Так потом и писали в объявлениях о розыске: "пропала пожилая женщина в платье с кружевным воротничком и в берете". Потому что Лидия Семеновна пропала. Пока в машину грузили какой-то ее скарб вроде матраса для чудесного пансионата, старушка исчезла. Может, сознание затуманилось, вот она и пошла куда-то. Но найти ее не могли. Хотя искали. А дочь и зять искали. Потому что люди же спрашивали: "где ваша мама?". Одно дело - сказать, что в шикарном пансионате. Другое - что мы не знаем, где мама. Мы ее, знаете, потеряли, когда ее квартиру продали... И все пошло прахом у дочери потом. Бизнес прогорел. Муж заболел и не смог работать. Деньги от маминой квартиры неудачно вложили и все потеряли. А бизнес забрали за долги, вместе с домом и квартирой. Долго перечислять все несчастья, но ничего не осталось, все пошло прахом. И все это время звонили какие-то люди с тихими голосами. Видели, мол, вашу старушку, сидит она у подъезда своего бывшего дома и улыбается. В платье с кружевным воротником и в берете. А снег так и падает на ее... Может, это не люди звонили. Слишком тихие голоса. И номер странный. Набор цифр, а не номер. И потом этот набор цифр никак было не найти. Он исчезал. «Знаете, где ваша мама?», - так тихо-тихо говорили. И дочь с мужем боялись ужасно, но снова и снова ехали к подъезду старого дома… Приедут, кричат, зовут: "мама!", - нет никого. И соседи не видели. А во сне каждую ночь приходит старушка и садится на кровать. Смотрит и молчит. И дышать невозможно от тяжести старушки и от ее взгляда... Муж и жена проснутся вместе и не спят до утра. Нет им покоя. Хотя живут они в тихом месте, далеко на окраине, у самого кладбища - тут жилье дешевле намного... А Лидию Семеновну видела потом одна соседка в дальнем монастыре, но ничего никому не сказала. Видела! Тихую, милую, седую старушку в беретике и в платье с кружевом. С чемоданчиком легким, почти невесомым, - там все ее имущество. Все, что осталось от ее земной жизни. У некоторых и этого нет. И не будет им покоя и тихого сна, если не найдут старушку и не вымолят прощение. Но вот - не могут найти... И не надо. Так и соседка подумала. А Лидия Семёновна покачала головой, прижала пальчик к губам и ушла в двери храма. Возвращаться ей незачем. Некуда. И не к кому… Анна Кирьянова.
Мир
- Оля, ну что это за платье?
Где ты берёшь такую безвкусицу? Стыдно идти прям с тобой. Там знаешь, какие люди будут? Всё должно быть идеально, надеюсь, они заключат с нами контракт. Иди поищи другое что-нибудь.
И так продолжалось последние 3 года. Дима стал большим начальником, и это сказалось на семейной жизни. Он стал стыдиться своей жены. Оля не была похожа на роскошных женщин, с которыми приходили на встречи и мероприятия его коллеги и друзья.
То ему причёска её не нравилась, то одежда, то цвет геля на ногтях. Всё было не так и не то.
- Оль, ты бы к тренеру походила, посмотри, в кого ты превращаешься? В тётку! Вон у Лёхи жена старше тебя, а выглядит, как девушка! Ухоженная вся, как с картинки!
И ты.. Волосёнки редкие, зад отвис.. Ещё и худая стала, надо бы формы сделать..
Оля только вздыхала, слушая претензии мужа. Ну не хотела она вставлять силикон, наращивать волосы, ресницы, ей нравилась натуральность. Да и она не считала, что в 35 лет женщина должна выглядеть на 20. Всему своё время. Но его слова обижали её. Ведь раньше его всё устраивало.
Жили счастливо, до тех пор, пока у него не появились деньги и состоятельные друзья. Он почувствовал себя "птицей высокого полёта".
***
- Диим, ты обещал меня на Мальдивы свозить.. И денег дать на новые "дыньки".. Ты же хочешь, чтобы я выглядела на все сто?
- Да, любовь моя. Свожу я тебя, куда скажешь, но попозже, когда контракт хороший будет в кармане. Жене скажу, что по работе надо, и рванём!
Оля вышла от врача вся в слезах. Её худшие подозрения подтвердились. Впереди химиотерапия, долгое лечение, потеря волос. Как Дима отнесётся к этой новости?
- Дима.. У меня рак нашли..Сказали, если начать лечение, то ничего страшного не случится.. А я так боюсь..Химиотерапия эта.. Дим.. Чего молчишь?
- Это ты лысая будешь, что-ли? Вот чего ты худая такая стала, из-за болезни.. Да уж.. Это сколько же денег придётся потратить.. Надеюсь, ты тут будешь лечиться, а не за границей?
- Конечно тут. У нас очень хорошие врачи в городе. Волосы придётся состричь, скорей всего. В парике я ходить не буду, лучше платок.. Ой, вся жизнь кувырком.. Хорошо, наверное, что мы детей не родили, смотреть, как мама болеет, такое себе..
- Ой, с лысой я с тобой никуда ходить не буду, людей пугать. Мне по статусу положена красивая жена, иначе инвесторы не поймут.. Да и самому стрёмно, я всё - таки успешный бизнесмен, сама понимаешь..
- Всё я понимаю, Дима.. Прости, что я заболела..
Утром Оля упаковала свои вещи и съехала из квартиры, в которой она стала чуждым элементом для мужа. Она - жена не по статусу, зачем же его мучать. Понятно ведь, что не любит её.
У Оли была своя квартира, которая осталась от родителей. Там был склад ненужных вещей, которые было жалко выкинуть. Ничего, она наведёт порядок, и будет жить, одна.
- Оль, ты куда это уехала, на лечение уже? А деньги?
- Дима, я уехала от тебя. Не хочу позорить такого успешного человека. Не хочу, чтобы меня стыдились. Документы на развод оформи сам, я всё подпишу. Будь счастлив!
Оля выключила телефон. Ей не хотелось разговаривать с мужем. Почти бывшим. Новая жизнь, ну здравствуй!
Лечение проходило успешно. Оля ходила в цветастом платке, ей так было комфортно. Она продолжала ходить на любимую работу, где с пониманием относились к её ситуации и отпускали, когда нужно было.
Весна. Птички щебечут, солнышко светит прямо в глаза. Оля ходила в тёмных очках и платке, некоторые с сочувствием смотрели на неё, догадываясь о причине.
Прогуливаясь по парку, вдруг Оле в голову прилетел мяч. Платок съехал с лысой головы,Оля начала поправлять, ища глазами хулигана.
- Ой, простите ради Бога.. Это дочка моя, такая неуклюжая, кинула мяч не в ту сторону.. Простите, пожалуйста.. Она не специально.
Оля увидела приятного мужчину, к которому подбежала девочка лет пяти . У неё был очень испуганный вид, от которого Оле стало смешно.
- Да ничего страшного, не переживайте, у меня у самой голова, как мяч! Как тебя зовут, проказница?
- Маша.. А почему вы лысая, вы же тётя?
- Ну без волос легче, мыть не надо, причёску делать, и расчёска не нужна даже..
- Простите за её вопросы, ребёнок.. Можно пригласить вас на чашку кофе? Как-то загладить неловкость..
Оля согласилась. Дома её никто не ждал, а мужчина показался приятным, и девочка забавная. Домой Оля пришла в прекрасном настроении, чего давно не было.
Саша, так звали мужчину, весь вечер уделял ей внимание. Он был вдовец, жена умерла при родах, и он сам воспитывал дочь. Договорились встретиться ещё раз..
Спустя три года.
- Дорогая, сегодня идём на ужин в ресторан. Будем знакомиться с новыми коллегами по бизнесу, они с жёнами придут тоже.
- Саш, да мне неловко как-то, глянь на меня..
- Ты самая красивая ! Чего ты стесняешься, своего милого животика? Ты прекрасна и нечего стыдиться этого.
Придя в ресторан, Оля застыла, увидев бывшего мужа за столом. Он был с девушкой по своему статусу, всё, как он любил. Высокая, с длинными белыми волосами, накаченными губами и огромным бюстом. Увидев Олю, он удивился.
Весь вечер он не спускал с неё глаз. Выйдя из дамской комнаты, она увидела, что он её ждёт.
- Оля, ну тебя прям не узнать.. А как же твой рак? Ты прекрасно выглядишь, и я так понимаю, скоро появится ребёнок? Ты удачно вышла замуж, конечно, он парень не бедный..
- Дима.. Я очень удачно нашла своего человека, и деньги тут ни при чём. У нас есть уже дочка, и вот скоро сынок родится, я счастлива, как никогда. Самый мой умный поступок, что я ушла от тебя, и нашла мужа, который меня любит, и я его. Впрочем, как и ты, вижу, что нашёл по себе даму. Рак я победила, надеюсь, что не вернётся..
Оля неспеша пошла к столику, где её ждал муж. А бывший смотрел вслед, и думал, как же она изменилась и расцвела, его Оля.. Ведь когда-то и они были счастливы, в прошлой жизни..
Никогда не надо падать духом, надо всегда верить в лучшее и оставаться собой. А счастье само найдет, где бы вы ни были.
Заметки оптимистки.
Прикроет мать росток ветвями
| Рассеянный Хореограф
Верка была беременна. Об этом узнали все и сразу в один день. Приехала в школу врачиха, все классы по очереди водили к ней, сначала мальчишек, потом девочек.
– Ты что беременна? – ещё не вышедшие из медицинского кабинета услышали Светка Самойлова и Ирка Бегунец.
– Наверное, – вяло и тихо ответила Вера, стоящая перед врачом.
Медсестра резко подняла голову, открыла рот.
Светка призастыла в платье, натянутом на голову, а выходящая уже из кабинета Ирка выпучила глаза и прикусила верхнюю губу. Так и вышла – с губой ...
– Девки, там Верка беременная, – сразу выпалила в коридоре.
Дело было после уроков. Весть сразу разбежалась по сельской школе, а через пару часов об этом знало уже все село.
И когда, приехавшая с работы на автобусе мать Веры Галина, зашла в магазин, и когда шла по мокрой от весеннего дождя улице с ней здоровались особенно приветливо. Старушки даже издалека покричали – поздоровались.
"Какие все сегодня!" – подумала Галина, осмотрев себя. Уж не случился ли казус в одежде? Чего это все так на нее реагируют?
Дом открыла ключом, Гена на дежурстве, сутки, и Верки тоже нет. Значит, на художке своей. Там она готова была сидеть и днём и ночью.
Было время, когда Галина начала по этому поводу скандалить, призывать – бросить. Уж больно много времени занимало это бессмысленное рисование. Дома столько дел!
А потом поняла – десятый класс ...учеба у дочери движется с переменным успехом, а вот это умение рисовать и поможет поступить туда, где конкурс творческий. Верка нарисует хоть черта лысого. В последнее время ее картины побеждали на школьных и районных конкурсах, выставляли их на разных выставках.
Вообще-то, дочка точно ни в нее. Галина активная всегда была, улыбчивая, а Вера замкнутая, вся – в себе. Иногда слова не вытянешь, да ещё и с ленцой девка. Вот только рисование ее и увлекло.
И преподаватель ее хвалил, Максим Андреевич. А его Галина уважала. Хороший, известный даже в их краях, художник из местных, вернулся на родину совсем недавно. Говорят, разошелся с женой, оставил ей квартиру, а сам сюда – к матери-старушке приехал. Он и пророчил Вере обучение. Говорил Галине, что поступит на художественное отделение педвуза дочка – легко.
Вера вернулась, когда уже начало смеркаться. В руках мольберт, папка.
– Наконец-то. Ходили что ли куда?
– Да, в лес.
– Не рановато? Весна-то только-только... Покажешь? – Галина вытирала руки кухонным полотенцем.
В последнее время полюбила она смотреть недоделанные работы дочки, следить, как из набросков вырастают картины.
Вера пристально посмотрела на мать – ясно, ещё не доложили. Надо же! Только что ее остановили знакомые восьмиклассницы, стоящие кучкой:
– Вер, чего это врут-то про тебя? Говорят, беременная...
– Пусть говорят, – обе руки заняты, она быстро пошла дальше.
– Ну так правда или нет? – крикнули в спину, но Вера не оглянулась.
Почему не сообщили матери?
Да все просто. Врачиха и медичка неместные, уехали раньше, чем мама вернулась с работы, а классная Еленушка, хоть и недалеко живёт, но всегда приторможенная, ей надо самой ещё переварить.
Ну, а народ, соседки-кумушки, если и знают, будут шептаться, но в лицо не спросят. Это тебе не глупые восьмиклашки.
Вера достала лист, повернула матери. На первом плане одинокая берёза, ещё без листвы. Кажется будто вышла она из хвойного леса, будто оглянулась, смотрит туда как-то жалостливо. Верхние ветви она вынесла к свету, солнечные лучи озаряют их. А снизу – тень. И маленький росток прикорнул к стволу, а она прикрывает его своими ветвями, как шатром. Рисунок ещё не в красках, но уже рельефно вырисован и очень красив.
– Это где ж это у нас такая берёза? – Галина не могла узнать место.
– Да нигде, – махнула рукой Вера, – Мы на балке рисовали, а там берёз много, вот и...
Она пошла разбирать свои художества, переодеваться. Надо было опередить классную, сказать матери новость. Но она решила сначала спокойно поесть. Успеется – пусть мать ещё побудет в духе.
Она стянула школьное платье и тут в окно увидела Еленушку, голова классной плыла над низким их заборчиком.
Эх, не успела! В колготках и майке выбежала Верка на кухню.
– Мам, там Елена Павловна идёт. В общем, не удивляйся ничему и не кричи, ладно. Я потом тебе все объясню. В общем, я – беременная.
Галина так и застыла посреди кухни, а Вера накинула огородную грязную куртку и пошла открывать дверь классной.
– Мать знает? – тихонько спросила учитель Веру.
Та кивнула.
– Здра-авствуйте! – пропела Еленушка, лицо, как на похоронах.
– Здрасьте, Елена Павловна, – Галина бросилась убирать со стола, прикрыла зачем-то собой раковину с посудой, – Может в комнату?
Они прошли в комнату. Вера быстро засунула в шкаф свою одежду. Галина с Еленушкой сели на диван, а Вера напротив них у другой стены – на стул. Она так и сидела в куртке поверх майки.
– Да я ненадолго. Ничего ещё не знаю, решения нет. Просто директор сказала – поговорить, вот я и пришла. Что думаете?
– Так ить, – мать развела руками, вопросительно посмотрела на дочь, – А ты чего в грязной-то куртке? Не стыдно? Поди – переоденься.
Вера с удовольствием бы пошла, но вся ее одежда была тут. Все их жилье – это кухня, эта комната и маленький чуланчик без окон, отделенный от кухни дощатой, не доходящей до потолка перегородкой. Там спали мать и Гена, ее сожитель.
Она залезла в шкаф, достала халат и пошла в чулан. Разговор слышала.
– Так от кого беременна-то? Я ничего не понимаю, – спрашивала мать.
– Здрасьте. Я как раз к вам и пришла это узнать. Ей же нет восемнадцати, понимаете. Это ж уголовное дело – растление малолетних. Такой позор на школу. И не отпишемся теперь. А ведь экзамены...чуток осталось и потерпеть-то! Я уж знаете сколько выслушала..., – Еленушка говорила плаксиво, растянуто.
– Это ошибка какая-то. Не может быть!
– Как ошибка? Какая ошибка? Она ж сама призналась врачу.
– Сама?
Послышались быстрые материнские шаги:
– А ну, подь к нам, Вер, – Вера пришла, села на стул, обречённо опустила голову, – Ты правда беременна?
Она кивнула.
– А от кого? С кем...– Галина запнулась, только сейчас представилось, что дочь ... и стало невыносимо стыдно.
Вера молчала. Мать моргала глазами, заговорила Еленушка.
– Ты пойми, Верочка, это все равно выяснится. Ты же несовершеннолетняя, милицию подключат, допрашивать будут всех ребят. Ну, стыдно ж будет. Лучше –скажи сразу. Может он и согласен жениться? Тогда вообще все хорошо, тогда загладим, и экзамены сдашь. А? С кем дружила-то, скажи...
Вера молчала.
Еленушка хлопнула себя по коленям, встала.
– Так и знала. Вера у нас неразговорчивая.
– Так ведь она и не дружила с мальчиками-то, не было у нее, – Галина все ещё не могла прийти в себя от новости.
– Это-то и плохо, – Еленушка совала ноги в сапоги, – Так бы хоть ясно было. А теперь подозревать кого? А вдруг это взрослый мужчина. А? Вер, не взрослый? – Вера молчала, – Вот и думай теперь, – охала Еленушка.
Они оставили Веру в доме, вместе вышли на улицу и ещё долго беседовали во дворе.
А Вера смотрела на растерянную мать. Худая, голые ноги чуть прикрытые коротким халатом в дворовых калошах, накинута куртка, которую только что сняла Вера. Она наклонилась к Еленушке, оправдывается, кивает.
Больше всего в этой истории ей было жалко маму. Поэтому и боялась она ей сказать до сих пор. Глупо, наверное, было молчать, не признаться матери, но она никак не находила момент - признаться.
Мать в последние полгода ожила. Этим летом появился у нее Гена. Познакомились они в леспромхозе, начали жить вместе. Он был моложе на десять лет, поэтому мама молодилась. Носила короткие платья, была весела, постриглась и сделала завивку.
Да и в доме стало живее, радостнее. Вера была сначала рада за маму. Она уж взрослая, вот-вот – отрезанный ломоть. Да и Гена как-то быстро вошёл в их маленький дом. Точнее будет сказать в их четвертину.
Дом принадлежал совхозу, делился на четыре угла, и в каждом – по семье. Получила мама его от совхоза, когда осталась тут работать на птичнике.
Но через несколько месяцев мама с Геной начали ругаться – Гена поглядывал на сторону, а мама переживала за свой возраст. Она хорохорилась, молодилась, но ревновала его все больше. Кусала губы, когда задерживался он на работе, ругалась с ним на гулянках.
И Вере все больше казалось, что Гена у них не задержится, убежит от материнской ревности.
А сейчас ещё и она – со своей беременностью. Этого только маме не хватало! Было жаль, что так она ее подвела. Так хотелось ей счастья.
– Ну, Верка, ну..., – Галина стягивала калоши, – Давай рассказывай. Как так-то? Вот уж не ожидала от тебя. Что делать-то теперь, а? Павловна твоя говорит – в больницу надо. Кто он? Как случилось-то у тебя? Что ж ты, девка!
Вопросов у Галины было много, и она ждала – дочь сейчас все объяснит, как-то развеет ее страхи. А может все это просто шутка, ошибка?
– Мам, не спрашивай. Я – спать.
Дочь посмотрела на нее, развернулась и ушла в комнату, скрипнули пружины дивана. Галина вошла следом, дочь лежала, отвернувшись.
– Вера! Верка, а ну вставай! А ну поговори с матерью!
Но дочь не шелохнулась.
– Ах ты!
Галина подошла, развернула дочь силой, заставила сесть.
– Ты что это, а? Беременная от кого? Говори, я ему – гаду...
– Не надо...
– Что не надо? Как это не надо? Говори – кто?
– Я сама, мам, виновата, никто больше.
– Как это сама? Как сама-то?
Смутная догадка распыляла Галину. Неужели художник? Он! Кто ещё?
На танцы Верка не бегала, с мальчишками не водилась. Только вот к художнику и шастала. А там...там она самая старшая. Остальные все младше, дети совсем.
– Завтра отпрошусь утром, и в больницу поедем. Ясно? – уже успокаивалась Галина, присела на диван. Дочь опять отвернулась, обхватила колени руками.
– Поедем, – пробурчала Вера, не оборачиваясь.
На молочно-розовой шейке дочки – билась голубая жилка, и на нее так жалко было смотреть. Сердце у Галины защемило. Кто-то обидел дочку!
Галина засобиралась. Прямо сейчас пойдет к этому художнику и все выяснит. Весь день он с детьми, а сейчас – вечер, самое время. Пусть отвечает за то, что натворил.
Ну, гад!
Надвигались сумерки, но люди ещё возвращались с работы к уютным своим домам. На улице гуляли молодухи с колясками, на скамейку выползли старушки.
Галина повернула, пошла вдоль глухого дощатого забора огородами. В последние дни было сыро, на огородах грязь. Она, конечно, наберёт на сапоги сейчас комья глины, но уж лучше здесь, чем мимо любопытных кумушек.
Учитель жил за школой, пройти надо было почти все село.
Унизительно так – приходить в дом к человеку с таким делом. А она его ещё уважала, восхищалась и хвалила. Как же он мог?
Текла жизнь, как ручеек под горку – ходко. Все же хорошо шло, а тут...
Дом, заросший сиренью, свежие листочки которой уже колыхал ветер, выглядел как-то успокаивающе. Галина набрала полную грудь воздуха, нажала на ручку калитки и та легко открылась. На веранде – длинный стол, на нем кучкой лежат краски, рисунки, большая банка с карандашами, вокруг разномастные табуреты, скамейки. В углу – мольберты.
Галине вдруг стало страшно. А если она ошибается? Как-то совсем не похоже это место на притон разврата.
Захотелось уйти. Она было развернулась, как вдруг дверь дома открылась, и на пороге появился Максим Андреевич. Он был в расстёгнутой клетчатой рубашке, в руках кусок хлеба, он жевал.
– Простите, – запахнул рубашку, – Здравствуйте! Пройдете? Мы ужинаем.
– Здрасьте, я... Нет, хорошо на улице, может выйдете сюда? Или я позже...?
Галина знала, что живёт Максим с матерью. Поговорить надо было наедине.
Он кивнул, быстро одел фуфайку и вышел к ней. Галина уже выискивала, о чем бы незначительном спросить, чтоб ретироваться.
– Чай сейчас мама вынесет. Весна располагает к чаепитию на веранде, знаете ли.
– Ох, тут такое дело, и не до чая, – само вырвалось у Галины.
Максим внимательно посмотрел на нее.
– Я знаю. У нас в селе слухи быстро расползаются.
– Кто Вам сказал? Вера? – немного напуганно и вопросительно глянула на него Галина.
– Не-ет, Вера как раз ничего не говорила, а вот дети, ученики, уже разболтали.
– Максим Андреевич, она ведь не такая, ну, Вы понимаете...
– Вера – замечательная. Я очень люблю Вашу дочку.
Галина резко повернула на него голову.
Что он имеет в виду?
– Да-а, – она помолчала, провела ладонью по столу, – Ведь никуда и не ходит, кроме вас. Дом, школа и вот сюда... к Вам.
– Знаю. Полюбила, наверное кого-то. И кто он? Сказала?
– Нет. В том-то и дело, что нет.
Пожилая Зинаида показалась в дверях с самоваром. Максим подскочил.
– Мам, ну ты что, я сам.
– Та он неполный, Максимушка, не тяжёлый. Но я подумала – из самовара-то ведь лучше. Здравствуйте, Галечка. Сейчас и вареньице, и медок... Я быстро.
Когда Зинаида все принесла и ушла, Галине стало совсем неловко. Подозревать Максима Андреевича расхотелось.
Он предложил варенье из кизила, отхлебнул чай, внимательно посмотрел на нее.
– Галина, Вы, я так понимаю, хотите найти виновника такого положения дочки? Наверное, и меня подозреваете, – художник был умен.
– Нет, ну что Вы... , – она даже отшатнулась, таким диким теперь казалось это предположение, – Я просто не знаю, что и думать, – Галина покраснела до кончиков ушей.
– Поверьте, меня очень интересуют женщины. Но я засмотрелся бы на Вас, или на подобную Вам, но никак не на девочку-ученицу.
– Да я и не... Что Вы... Просто вот подумала, может Вы что-то знаете. Она очень уважает Вас, может рассказала.
– Нет. Тема, знаете ли ... не с мужчиной обсуждать. Да и вообще, Вера замкнутая. Я даже думаю, именно это и помогает ей раскрыться в художественном искусстве. Она внутри себя все чувствует очень тонко. А раз не говорит, значит есть причины. Подумайте...
Темнело, нужно было идти домой.
– Я провожу Вас.
– Нет, нет, я быстренько побегу. Спасибо Вам.
– А когда рожать-то ей? – вдруг спросил Максим.
Галина лишь предположила:
– Осенью, чай.
Они ещё поговорили. На крыльцо вышла тетка Зинаида.
– Вам помочь? – Галина не привыкла, что подают ей все, убирают за ней, стало неловко.
– Нет, нет, милая. Максим поможет. А Верочка у тебя – золотая. Такая девочка славная. Ты, Галь, не ругала б ее сильно-то. Пусть ребёночек будет, счастье ведь это...
Галина направилась домой. Темнело быстро. Навстречу тянуло свежестью, холодком, студило горячие щеки. Сапоги на ногах хлюпали.
Невдалеке лениво и влажно текла река, чуть отражая прозелень неба. Ещё теплился на вершинах леса последний луч света, но здесь уже было темно. Земля, чуть дыша, засыпала.
Хороший этот Максим. Да, очень хороший. Не мог он. Что он там сказал? "Подумайте... Раз не говорит, значит есть причины". Но почему ей-то, матери-то почему не рассказать? Какие причины?
И тут ... проступил сначала контур боли, а потом она остановилась и схватилась за грудь.
Гена? Гена!? Гена!
Мог? Да нет... Или мог? Поэтому дочь и не говорит матери? Неужели поэтому?
Она припустилась почти бегом, но подходя ближе к дому, остыла. Даже если это и так – не скажет правду Вера, ни за что не скажет.
Говорить надо с Генкой. Вот завтра утром с дежурства он вернётся... Но завтра и самой надо на работу, да и ещё и вместе с Верой сразу, договариваться, чтоб отпустили, а потом – в больницу женскую. Значит, говорить с ним придется позже.
И чем больше Галина предполагала, что Гена – отец ребенка дочки, тем больше в это и верила. А ведь мог, гад, мог. Падкий на это дело, ох, падкий. Но она-то как, Верка -то? Неужели, силой...
Испариной покрывался лоб, становилось больно и страшно ... А ещё откуда-то из женского нутра выплыла ревность к собственной дочери.
А что если сама? Если сама... Неужели отняла ее женское счастье? И становилось так жалко себя, тех месяцев, в которые всей силой своей женской старалась она доказать Гене, что не хуже она моложавок, ничуть не хуже. Так жалко стало надежды на будущее, которое себе рисовала.
Дочь спала. Или делала вид, что спала. Галя не стала ее тревожить.
А утром, пряча от дочери глаза, разбудила, велела собираться. Суетилась и бегала по дому, готовя стол Гене, который приедет сразу после их отъезда.
В больницу они съездили. Врач косилась и вздыхала, уточняла – знают ли в школе, говорила, что вынуждена будет сообщить... Но, в целом, была обходительна, поставила на учёт, назначила анализы, часть которых в этот же день и сдали.
Роды должны были состояться в конце сентября. Для Галины каждое уточнение слышалось, как очередной удар, никак не верилось в реальность происходящего.
Вера была спокойна и казалась даже немного сонной.
Мысль о том, что отцом ребенка является Гена, никак не отпускала Галину. Она копила и копила в себе нарастающий гнев, и от этого разговаривать с дочерью не хотелось.
Тем временем в школу пожаловала милиция с тетенькой из районо. Одноклассников Веры поочередно вызывали в кабинет директора. Первыми опрашивали девочек, они выходили серьезные раскрасневшиеся, отмахивались от подколов одноклассников.
– А может это Серый? Он у нас гигант, – смеялись они, указывая на умственно отсталого одноклассника, добрейшего по своей натуре толстяка, – С чем, с чем, а с этим делом справится.
Серый кивал. Они хохмили, но было заметно – волнуются все. Виданное ли дело – беременная непонятно от кого одноклассница.
Костя, один из парней класса, сидел на подоконнике. Только он и не участвовал в общем веселье, косился на друга – Витьку. И как только тот оказался рядом, не выдержал, спросил тихо, опустив глаза:
– Вить, вы ж ходили. И тогда в Новый год пошли ...
– Ты дурак! Ты что? Ты вообще что ли? – он покрутил у виска, – Ну прошли пару раз и чего? Ты не вздумай там ляпнуть! Друг ты мне или кто?
– Да нет, чего я– не понимаю что ли.
– Не было у нас ничего. Вообще ничего, понял?
– Да понял я, забудь.
Оба сразу после экзаменов должны были подавать документы в военное училище.
После опроса детей классная Еленушка, женщина из районо и милиционеры направились в дом к ученице. Там застали лишь Гену, он спал после смены, и не мог ответить – где сожительница с дочерью. Новость о беременности Веры ошарашила и его.
А когда начали спрашивать о прописке, о праве проживания, о моральной составляющей сожительства, разнервничался вообще.
Галина с Верой вернулись из больницы, а дома – незваные гости.
Галина разволновалась сильно, отвечала на вопросы невпопад, начала двигать по плите кастрюли, переставлять миски, звенеть крышками, и в конце концов вообще расплакалась.
А Вера, наоборот, смотрела на мать жалостливо, отвечала на вопросы спокойно, а когда мать расплакалась, подошла к ней.
– Ты там постирать хотела, поди, мам.
Галина ушла в пристройку, и вскоре загудела там стиральная машинка.
– Ты можешь сказать, кто отец ребенка? – спрашивала женщина из районо.
– Его нет, – отвечая Вера, улыбаясь натянуто.
– Ну... Мы тут люди взрослые, и понимаем, что так не бывает.
– Как же! А святой дух? – Вера подняла брови.
– Шутишь? А нам не до шуток. Хорошо, скажи, тебя заставили или это случилось добровольно?
– Что случилось? – Вера наморщила лоб.
– Как что? Не придуряйся ... Ответь просто...
– Я ж сказала, ничего не было. Просто ветром надуло. Весна...
Взрослые махнули рукой, разговаривать было не о чем, девушка явно издевалась. Мать расписалась в каких-то бумагах, что претензии ни кому не предъявляют.
– Нельзя так, Верочка, нельзя, – мотала головой Еленушка, уходя, – Мы для тебя – все. До экзаменов допускаем, готовься только уж сама, дома, в школу – только на экзамены. Аттестат дадим. Стараемся, как можем, а ты... Зачем ты так?
Вера проводила "гостей" до калитки, прикрыла скрипучую дверку, а когда вернулась застала дома скандал. Мать обвиняла Гену в том, что он не делал.
– Слышь, я спрашиваю – как ты мог?
Вера даже не сразу поняла – о чем это мать. А когда поняла, выпучила глаза.
– Мама, ты что! Это не он! Он тут не при чем.
– А кто причем? Кто? Уйди отсюда, гадина! Ненавижу тебя! Всю жизнь мне испортила!– кричала мать. И опять к Геннадию, – Я старая да? Старая для тебя?
Она кричала и кричала, Гена сидел молча, спокойно слушал.
У Веры глаза налились слезами. Она понимала, что все это сказано матерью сгоряча, но не могла сдержать слез. Нервы сдавали. Она вышла на веранду, шмыгая носом, начала крутить белье через валики отжима. Лучше что-нибудь делать, лучше...
Галина собирала обвинения, кричала и плакала. И тут Гена вдруг встал, достал из-под кровати свой рыжий чемодан.
– Ну, не хотел я именно сегодня уходить, но давно понял, что пора.
Он начал собирать туда свои вещи.
Галина застыла в изумлении. Потом пришла в себя, всхлипнула и сказала обречённо.
– Ну, ладно, Ген. Верка ж сказала, что не виноват ты. Брось ты это. Оставайся. Прости.
Но Гена не остановился в сборах, он продолжал одеваться и собирать свои вещи.
Женское счастье уходило, покидало Галину. Что ж наделала она? Сама своими глупыми подозрениями все и испортила.
– Ген, ну ладно тебе. Прости уж меня, дуру!
Орало радио, которое громче сделал Гена.
Но Вера слышала их разговор. Отжатое белье плоскими стиснутыми волнами ложилось в таз, а она слушала и думала – неужели мать не понимает, что Гена давно уже собирался уйти. И сегодняшний скандал – это не причина, а всего лишь хороший повод. Неужели не понимает?
– Не пущу, – восклицала мать в дверях, а у Веры сердце заходилось от жалости к ней.
Гена отпихнул мать, вышел из дома, и Вера наблюдала в окно, как бежала она за ним, идущим размашисто, обгоняла, заглядывая в лицо, говорила что-то, останавливала, хватая за рукава...
Галина пришла в себя лишь перед сельской площадью. Там, на автобусной остановке, стояли люди. Остановилась и она. Что это с ней? Господи!
Она медленно пошла обратно, приходя в себя. Казалось, несчастнее ее и не может быть женщин. Брошенная ... одинокая ... старая ... да ещё и дочь беременна.
Когда-то мать и саму ее выгнала из дома из-за беременности. Сделала тогда Галина аборт. А вот Веру позже в браке родила. Но муж ее так пил, так гонял ее, что она убежала от него с ребенком, сломя голову. И вот, казалось, что женское счастье улыбнулось, наконец. Но ...
И она ль тому виной? Нет... Сейчас вдруг Галина поняла, что рано или поздно Гена бы ушел все равно. Наконец, поняла. Просто надо было подумать трезво и спокойно.
Боже! Вера!
Она даже приостановилась. Что она сейчас наговорила дочери?
Она ускорила шаг, почти вбежала во двор, вскочила на крыльцо.
– Вер, – сначала тихо, а потом громче, – Вера, ты где? Вера!
Пробежала по дому, заглянула в чулан. Дочки дома не было. И на вешалке нет ее куртки, нет сапог.
И уйти-то ей некуда.
"Разве, к художнику?" Галина постояла в раздумье. Взгляд ее упал на картину дочки.
И вдруг, в этой глядящей на холодный хвойный лес берёзе, она узнала себя, а в нежном ростке, таком ломком, таком юном, разглядела дочку. И так просил этот росток защиты ветвей матери– березы...
Господи! Что ж она наделала! В доме шумело радио. Она схватила платок с вешалки и выбежала за калитку.
– Ве-ера!!!
Но тихо. Только любопытная соседка их же дома выглянула из окна.
Ушла? Неужели ушла? Куда? Не сделала б чего с собой!
Галина побежала опять по забору, огородами, ветви, поваленные тут, больно хлестнули ноги.
– Ве-ера! – она бежала, не видя тропы, прямо по целине, к дому художника, к трассе.
Выскочила к реке, куртка на распашку, платок развязался, она тяжело дышала.
Огляделась.
И вдруг увидела, как уходит вдаль знакомая маленькая фигурка с корзиной наперевес. Она на мгновение замерла, а потом закричала обрадовано.
– Ве-ера, Вера! – и бросилась следом.
Она бежала, поскальзываясь на сырой траве, размахивала руками. Вера остановилась, оглянулась, удивлённая. Мать подскочила, растрёпанная, испуганная, дыша тяжело:
– Ты куда? – она вырвала из рук корзину, – Куда ты?
Поверх отжатого белья лежали бельевые прищепки.
– Так на речку, на мостки – полоскать. Мам, ты чего такая?
Галина пошла к реке вперёд, наклонила голову, завязала платок, переведя дух, пробурчала:
– С ума сошла, тяжёлое тащит! Нельзя тебе. Я с тобой.
– Застегнись, мам, застынешь.
– Ерунда, тепло. А вот вода студёная, руки не пускай туда. Сама я. Ишь ты, удумала – ребятенка застудить.
На мостках полоскали местные бабы. Галина гордо подняла голову. Хватит уж стыдиться. Дочка ее ребенка ждёт, и она уже его любит. И пусть только попробуют про нее плохое слово сказать. Верка у нее – самая в мире порядочная и талантливая.
– Здрасьте вам, – поздоровались Галина с соседками, – Верунь, только отжимать поможешь. Нечего тебе, беременной, белье тягать, – сказала громко, чтоб все слышали.
Потом бабоньки провожали взглядом две маленькие фигурки, переглядывались. Мать и дочь дружно полоскали и отжимали белье.
У них та-акое случилось, но почему-то не выглядели они несчастными, улыбались и шутили меж собой, лилась забота друг о друге и тепло.
– Вер, – когда шли обратно сказала Галина, – Максим Андреевич сказал, может успеешь ты на заочку-то в августе, до родов. Сказал, с тобой съездит, если что. Хороший он, надо его послушать.
***
Послесловие
Ночью в окно – тихий стук. Вера протёрла глаза, сморщив лоб, отставила цветок, открыла раму.
Холодный весенний воздух наполнил комнату влагой.
На подоконник ловко, подтянувшись на руках, заскочил Витька, одноклассник.
– Привет.
– Привет, чего ты, ночью-то?
– Да так. Не спится, – Витька не смотрел ей в глаза.
– Вить, не сказала я ничего, не бойся.
– Да я и не боюсь, просто ...Чего там, мать-то твоя?
– Мать? Нормально. Она у меня лучшая в мире, все понимает. Поможет.
– Класс! Моя б точно не поняла. А знает она про меня? – Витька опустил голову, покрутил тюль.
– Никто не знает, Вить, сказала же.
– Ясно... На экзамены придёшь?
– Конечно. Допускают меня, учу вовсю.
– А у меня не получается. Думаю все ... Менты уголовкой нам грозили. Вообще, жесть ...
Вера помолчала.
– Вить, не волнуйся. Никто не узнает. Готовься к экзаменам спокойно. Поступай в свое военное училище. Желаю тебе удачи.
– Ладно, – он отвернулся, – Ты это... Может надо чего?
– Не-ет, ничего не надо. Все хорошо.
– Ну, ладно, ты тоже не горюй. Пошел я. Пока.
Он ловко спрыгнул с подоконника, по-спортивному перемахнул через невысокий их забор и пошел по дороге твердой пружинящей уверенной походкой.
К мечте своей пошел.
***
Яндекс Дзен
Канал
#Рассеянный_Хореограф
Источник ⤵️ https://dzen.ru/persianochka1967?tab=articles Продай квартиру, я хочу свою долю забрать.Рассказ.
- Мам, привет, как дела? Слушай, помнишь я тебе намекала, а ты похоже не поняла. В общем давай по честному? Мы с Левкой машину хотим купить, а доход не очень большой. Живем мы в Левкиной квартире, мне твоя квартира не нужна. А тебе одной ну чего в трешке жить, да и зачем тебе это старье?
Продай квартиру, я деньгами свою долю заберу, а на остаток тебе квартиру купим. Хочешь даже рядом с нами? Мам, ты чего молчишь? Мааам?
Алевтина хриплым от волнения голосом ответила не сразу,
- Здравствуй дочка. Я думала ты шутишь, а ты вот как решила. Это ведь ещё моих родителей квартира. Я на нас с тобой её пополам оформила, чтобы если что со мной случится, тебе легче потом было. Чтоб ты уже была собственница...
- Мам, ерунду не говори. Это не имеет никакого значения. Да и какая я собственница, если ты в ней живёшь? Ты хоть обо мне подумала? А я сейчас живу, а не потом, да и ты тоже. В общем подумай, мам, давай, пока!
Алевтина положила мобильник на стол и чуть не расплакалась. Вроде и Валерию понять можно. Молодая, ей жить хорошо хочется. Муж у неё Лёва умный и заботливый. Квартиру купил и кстати на Леру сразу оформил. А эта, в старом доме, ей видно и правда не нужна.
Да только Алевтина в этих стенах выросла. Вон там была родительская спальня. А вот тут гостиная, папа елку в уголке ставил. Гости приходили, мама курицу в духовке запекала и покупала Алин любимый торт абрикотин.
Так и кажется иногда, что войдет папа, подхватит её на руки, подкинет,
- Алька, не бойся! На чёртовом колесе кататься хочешь? Тогда не бойся, скоро пойдем!
А мама увидит, - Миша, ты что, прекрати, уронишь Альку! Ну прямо как маленькие!
Они с папой тут же хохотать, папа Алю целует, а усы у него колючие и немного пахнут табаком...
Алевтина вытерла слезы - всё, хватит, говорят со старьём надо легко расставаться. Права дочка, а эту рухлядь надо выкинуть и всё. А не жить воспоминаниями.
А ведь Валерия тоже в этой квартире родилась. Да только всё её тут раздражало. Замуж Алевтина так и не вышла. А отец Валерии и знать не знает, что у него дочь есть.
Он в их городке проездом был, командировочный. Целых две недели.
Про Урал ей рассказывал, как они там нашли что-то и ему надо срочно уехать. Говорил, что он к ней вернётся и тогда они поженятся.
Алевтина верила, она тогда влюбилась в него по уши. Она была уверена, что Дмитрий вернется, он так на неё смотрел, когда она его провожала.
Но он не вернулся.
Мама хотела его искать, но отец сказал - ничего, Алька, вырастим! Это ведь наш внук или внучка, новая жизнь, не бойся Алька, всё хорошо будет!
Алевтина вздохнула и пошла документы на квартиру доставать. Надо посмотреть, что для продажи ещё нужно.
Валерия её решению страшно обрадовалась,
- Ну правильно, мам! Ну что тут среди барахла старого тухнуть? У тебя даже на новую мебель останется. Новая квартира - новая жизнь, ты ведь ещё не старая, мам!
- Перестань Лера, не надо мне нового ничего!
- Ну мам, ты что, обиделась? Ты пойми, так всем будет лучше!
- Всё Лера, не хочу обсуждать, поехали в агентство. Выставим квартиру на продажу и пусть ищут другую поменьше, для меня, всё! - оборвала дочку Алевтина.
Квартиру выставили на продажу, но желающих не было. Алевтина уже отчаялась.
Она ведь уже настроилась, перебрала почти все старые вещи и оставила только то, что было дорого сердцу.
И вдруг в последнем мамином ящичке она нашла пачку перевязанных писем.
Открыла первое - и обмерла! Это же от него, от Дмитрия!
Дима писал, что пока не сможет приехать. Они что-то нашли на Урале, дальше слова стерлись или кто-то их стёр.
В следующий письмах Дмитрий писал, что с ним что-то случилось, и он напишет позже.
А последние письма были...
Алевтина несколько раз перечитала, не сразу даже поняла. Но видимо Дмитрия за что-то посадили. Вот почему мама их спрятала, она тогда как-то сказала Але, что Дмитрий ей не нравится. И что хорошо, что он уехал.
Эх мама, мама, а ведь Аля его любила! Решила всё за нее! Алевтина сложила письма и решила забрать их с собой. Надо перечитать, в них многое неясно.
Через неделю вдруг покупатель на квартиру объявился.
Лера позвонила,
- Мамуля, это судьба! Какой-то дядечка не из нашего города хочет купить, из агентства позвонили, надо туда подъехать.
В назначенное время Алевтина с дочерью приехали в агентство недвижимости.
- Вот и ваш покупатель, вы пока обговорите все условия. Когда будете выезжать, ну и всё остальное, а я вам сейчас подготовлю варианты вашей новой квартиры, - предложила риэлтор.
Алевтина с Валерией присели за столик. Через несколько минут к ним подошёл мужчина. Короткая бородка, темные глаза, волосы с проседью,
- Здравствуйте! Я Дмитрий Юрьевич Черняев, покупатель квартиры, - и смотрит как-то странно выжидательно. А глаза такие знакомые...
Дмитрий Черняев? Неужели совпадение?
Валерия начала ему фото показывать, - Вот, пожалуйста, если вам нравится, можно поехать посмотреть.
А он то на Алевтину смотрит, то на Валерию, то опять на Алевтину. И вдруг,
- Аля, ты меня не узнаешь? Это же я, Дмитрий!
- Ты?
- Ну да. Я ведь тогда уехал, а потом в такую историю попал! Мы же изыскатели, для дорожников пробы бурили, в общем на жилу золотую вышли. Долго не буду рассказывать, может потом, но нас здорово подставили. Отсидел я, писал тебе, да ты не отвечала. А потом мать твоя мне написала, что ты замужем. И чтобы я тебя больше не беспокоил.
Семья у меня была, сын взрослый, потом развелись. А тебя я не забыл, теперь же интернет есть. Кое что о тебе нашел, фото видел. А тут смотрю - ты свою квартиру на продажу выставила. Ну я и приехал, купить решил, чтобы тебя замуж позвать. Ты ведь одна, так, Аля?
- Мама, это что, мой отец? - тихо спросила Лера, но Дмитрий услышал,
- Похоже да, только я о тебе не знал ничего, недавно догадался, увидел в соцсетях, - и Дмитрий улыбнулся.
Алевтина сначала не хотела с ним общаться.
Старые обиды душили, но старые чувства в душе жили. Да и Дмитрий всё ей рассказал, он ведь писал ей, но потом понял, что он сиделый, и такой он ей видимо не нужен, раз она замуж вышла. А когда разобрался, уже сам женат был.
Квартиру они всё-таки продали, дом ветхий очень. Дмитрий купил дом за городом. И дочери Валерии на машину дал. У него было кое-что припрятано с той жилы золотой.
Им с молодой женой Алевтиной и дочкой Валерией на хорошую новую жизнь хватит.
Маму свою Алевтина простила, что та письма скрыла. Мама ведь добра ей и Лерочке хотела. Они все вместе к маме и отцу даже на кладбище съездили перед тем, как расписаться.
А с Валерией Дмитрий строго поговорил, чтобы матери не диктовала, как ей жить.
Лера пыталась сказать - где ты был папа, я уже выросла!
Но Дмитрий только улыбнулся,
- Всё хорошо теперь будет, дочка! Теперь я рядом с тобой и мамой! И не дам вас никому, и даже друг дружке, обидеть, - и Дмитрий подмигнул Алевтине и Валерии,
- А это значит, что теперь всё у нас будет хорошо!
Канал Жизнь имеет значение
Источник⤵️ https://dzen.ru/life_matters Это трудное слово — МАМА
#волшебныйсундучок
Обычно сыновья приводят в родительский дом жену и невестку. Николай привёл только жену... На следующее утро после свадьбы, когда родители мужа мыли на кухне посуду, туда зашла невестка.
- Пока ваш сын Николай спит, - сказала она, - хочу поговорить с вами…
Свекровь вытерла руки и настороженно присела на стул.
- Слушаем тебя, доченька, - сказала она, забирая у мужа полотенце, которым он вытирал вымытую посуду.
- Вам, наверное, Николай сказал, что я детдомовская, - начала невестка. - Я никогда и никого в жизни не называла «мамой» и «папой»… Поэтому и вас буду называть Ольга Семёновна и Пётр Андреевич…
Свекровь растерянно посмотрела на мужа. Пальцы её задрожали и, скрывая это, она начала теребить конец полотенца. Пётр Андреевич молча смотрел на невестку.
- Как тебе удобнее, доченька, так и называй, - наконец, сказала Ольга Семеновна дрогнувшим голосом.
- А если вы для меня Пётр Андреевич и Ольга Семёновна, - продолжала невестка, - то и я для вас никакая не «доченька» и не «невестушка», а Елена или Лена….
Когда невестка вышла из кухни, Ольга Семёновна глянула на мужа.
- Видать, чего-то обиделась на нас, - тихо сказала она.
- Говорил тебе: свадьбу нужно было справлять не дома, а в ресторане, - торопливым шёпотом ответил Пётр Андреевич, забирая из рук жены посудное полотенце. – Так ты же за копейку готова удавиться…
- Было бы этих копеек у нас побольше… - шёпотом ответила жена.
С появлением в доме невестки жизнь в нём начала меняться. Всё заметнее становилось разделение семьи на четырёх жильцов, проживающих в одной квартире. Объединяли их теперь только общая кухня и санузел, у дверей, которых жильцы и встречались. Со временем и эти встречи были упорядочены Еленой.
- Я хотела бы узнать, - обратилась как-то невестка к Ольге Семёновне, встретившись с ней на кухне. - Когда вам лучше готовить еду?
- В смысле плиты? – растерялась свекровь. – Так нам с Петей одной горелки хватит… Три остальные твои… Я тебе не буду мешать…
- Ольга Семёновна, мы с вами не плиту делим, - раздражаясь, сказала невестка. – Я не хочу толкаться здесь с вами целый день, поэтому давайте договоримся: кто занимает кухню до обеда, кто после…
Свекровь с трудом сообразила, что ей хотят выделить время, когда можно будет заходить на кухню. Сбиваясь, она объяснила невестке, что по утрам Пётр Андреевич принимает лекарства. А перед приёмом он должен обязательно что-нибудь поесть.
- Поэтому, мне лучше с утра, - попросила Ольга Семёновна.
- А кто будет готовить завтрак вашему сыну? – спросила невестка.
- Я могу, - с готовностью предложила свекровь. – Ему и тебе…
- Ещё чего? – дёрнула плечом невестка. – Я ещё в состоянии приготовить себе сама…
В итоге Елена «разрешила» свекрови пользоваться кухней после обеда.
Расстроенная Ольга Семёновна сыну, как всегда, ничего не сказала. Не пожаловалась и мужу. Обиды и слёзы она скрывала. Сын ничего не замечал. От мужа скрыть слёзы удавалось не всегда. После очередной обиды, нанесённой жене невесткой, Пётр Андреевич порывался поговорить с Еленой. Но жена удерживала его.
- Трудно ей, - говорила она мужу. - Мы ведь все свои, а она одна… Не привыкла ещё к нам… Ей нужно время…
- Сколько? – спрашивал Пётр Андреевич, остывая.
Теперь жизнь Ольги Семёновны была подчинена только одному - ничем не навредить сыну. Она молила Бога дать ей мудрости и терпения. Просила помочь избежать в семье ситуаций, когда сыну пришлось бы выбирать между женой и матерью. Не допуская этого, она молча терпела от невестки обиды и оскорбления. Лишь бы о них не узнал Николай и, защищая мать, не поссорился с женой. Первоначальная тревога Николая – найдут ли родители общий язык с женой, со временем исчезла. Внешне ровные и спокойные отношения между ними, которые он видел, успокаивали его. Но настоящие их чувства проявлялись в отсутствие Николая. Почти каждый вечер Ольга Семёновна со слезами задавала мужу один и тот же вопрос:
- За что она так нас не любит?
Хотя уместней было бы спросить: за что она их так ненавидит? Только подобным чувством можно было объяснить поведение невестки. Утром, заходя на кухню, Елена демонстративно мыла в ней пол, чистила плиту и мойку. Хотя Ольга Семёновна с вечера оставляла кухню чуть ли не в стерильном состоянии. В туалет невестка каждый раз заходила со шваброй, своей тряпкой и дезодорантом, струей которого, как лучом фонарика, прокладывала себе путь к унитазу. Даже рулон туалетной бумаги приносила свой и уносила с собой. Перед тем как загрузить общую стиральную машину бельём, она дезинфицировала её так, будто до неё в ней стирали бельё прокажённых. Если кто-либо из родителей пылесосил постеленный в коридоре палас, то через несколько минут после них, ещё не остывшим пылесосом его начинала чистить Елена. Всё, что делала невестка, не поддавалось логике и не имело никакого смысла. Но постоянство этой бессмысленности делало весь этот процесс ещё более болезненным и унизительным. Никогда Ольга Семёновна и Пётр Андреевич не чувствовали себя такими униженными и оскорблёнными. Если бы Елену спросили: зачем она всё это делает? Она призналась бы только себе – она мстила! Первое время после свадьбы, скорее интуитивно, а затем осознанно, она мстила Ольге Семёновне за свою мать. За то, что именно её мать бросила ребёнка, а не свекровь. За то, что свекровь создала семью, где царит любовь и доброта. Где уже женатого сына называют «сыночком» и перед сном он желает родителям спокойной ночи, а мама целует его. Где чистота и порядок не только в доме, но и в отношениях между членами семьи. И всё это держится на материнской доброте, терпении и любви свекрови. Елена сравнивала женщину, родившую её и оставившую младенцем под дверью детского дома, с Ольгой Семёновной. И, понимая, что родительница проигрывает, Елена пыталась приуменьшить, хотя бы в своих глазах, достоинства свекрови, как женщины и человека. И делала это преднамеренно больно, прекрасно понимая, что молчаливое страдание свекрови ещё больше возвышает её. Но иначе она вести себя не могла. Она не могла простить свекрови её материнскую любовь к сыну. Любовь, которой никто и никогда не любил её – Лену. Родившаяся внучка ни на кого не была похожа. Поэтому каждый родственник считал, что похожа она на него. Когда пришло время давать внучке имя, Николай сказал родителям, что хочет назвать её в честь бабушки – Олей.
- Я думаю, Леночка не будет возражать, - сказал сын, выходя из родительской комнаты.
Ночью Ольга Семёновна плакала от благодарности и счастья. Сказанное сыном она восприняла, как награду за своё терпение и возможность примирения с невесткой. Большего счастья они с мужем не желали. Но внучку молодые родители почему-то назвали Наташей… Узнав об этом, свекровь снова плакала несколько ночей. Теперь от обиды и обманутой надежды на воцарение мира и согласия в доме. Когда Николай попытался объяснить матери произошедшее, Ольга Семёновна поспешно закрыла его рот ладонью и тихо сказала:
- Молчи. Я всё понимаю, сынок…
В отличие от бабушки, плакавшей по ночам, Наташенька плакала и днём, и ночью. Сердца дедушки и бабушки разрывались от жалости к внучке и выбивающейся из сил невестке. Попытки Ольги Семёновны помочь молодой маме пресекались Еленой на корню. Предложение Петра Андреевича постирать пелёнки, закончилось скандалом, после которого Лена запретила даже заходить к ней в комнату. Через месяц невестку было трудно узнать. Осунувшееся лицо, ввалившиеся щёки и глаза, красные от бессонных ночей и дней без отдыха.
- Нужно сказать Николаю, пусть поможет ей, - говорил дедушка, вынимая из ушей ватные тампоны, спасавшие его от плача внучки. – Так она скоро совсем свалится…
- Какой из него помощник? – отвечала Ольга Семёновна. – Ему самому помог бы кто…
Николай выглядел не лучше жены. За месяц до рождения дочери, он нашел себе подработку. Но сил лишала не столько работа, сколько невозможность выспаться из-за плача дочери… Лена почувствовала, что её руки сейчас разомкнутся и она выпустит дочь. Невестка перестала ходить по комнате и села на диван. Ребёнок заплакал ещё громче. Лена попыталась встать, но не смогла – она засыпала на ходу. Инстинктивно чувствуя опасность, грозящую ребёнку, Лена из последних сил наклонилась, приложила дочь к спинке дивана и упала рядом.
…Очнулась она, когда за окном была уже ночь. Отчего-то стало страшно. Сообразила – от тишины. Не было слышно привычного плача дочери. Потрогала диван рядом – Наташеньки не было. Хотела броситься искать её. Остановил тихий голос свекрови, доносившийся из соседней комнаты.
- Не нужно плакать, роднулечка моя. Бабулечка сейчас оденет Наташеньке всё чистенькое и сухое. И будет внучечка моя самой красивой. Ну, конечно, как наша мамочка. А как же?! Наша мамулечка самая красивая. И ты будешь красавицей. У тебя и носик, как у мамы, и бровки, как у мамы, и глазки. Только плакать не нужно. Мамочка поспит немножко, а когда проснется покормит нашу девочку. Только не плачь. Пусть мамочка поспит… Лену пронзила мысль: «Так ещё никто в жизни не оберегал её сон!» Она замерла, боясь утратить ощущение блаженства от осознания того, что её жалели!.. Её жалели! Впервые в жизни жалели, как маленькую девочку, о чём она так мечтала ночами в детском доме. Незнакомое чувство, похожее на спазм, подступило к горлу Елены и перехватило дыхание. Стало трудно дышать. Она открыла рот, чтобы не задохнуться. Откуда-то из самого нутра, из глубины её души вырвался стон. Стараясь заглушить его, она схватила зубами подушку и, сцепив их, задохнулась от толчков сотрясавших всё её тело. Часто испытываемое, но всю жизнь подавляемое чувство жалости к себе, невысказанные никому обиды, скрываемое сострадание к своему одиночеству в этом огромном, но пустом без материнской любви мире, пробилось сквозь сжатые зубы и вырвалось криком, который услышали в квартире все. К двери, из-за которой он доносился, из разных комнат, подбежали свекровь и её муж. Ольга Семёновна торопливо отдала внучку дедушке:
- Иди в залу…
- А ты? – шёпотом спросил жену Пётр Андреевич.
- Зайду к ней…
- Давно не пила валерьянку? – попытался остановить он жену.
Лена почувствовала прикосновение чьей-то руки к своим волосам. Догадалась – свекровь. И столько было в этом прикосновении неизведанной прежде нежности и сострадания, что разрыдалась ещё сильнее. Рыдая, Елена вдруг физически ощутила, что всё, о чём она мечтала ночами в детском доме – находится здесь рядом. Во всём, что её окружает в этой семье. И, главное, в доброте и терпении живущих рядом людей, любящих её, как дочь, жену, мать. Ужас от своего неблагодарного, бесчеловечного отношения к сидящей рядом женщине, вдруг до боли сжал её сердце. Ей показалось, будто она на миг почувствовала боль, множество раз причиняемую свекрови. Лена резко повернулась, схватила руку, лежавшую у неё на голове, и прижала к своим пересохшим губам.
- Простите… простите, - рыдая, зашептала она, целуя руку.
- За что, девочка моя? – сквозь слёзы спросила свекровь.
- За всё…
Свекровь опустилась возле дивана на колени.
- Доченька, бедная доченька, – целовала она мокрое от слёз, осунувшееся лицо невестки. – Несчастная ты моя…
Их слёзы перемешались… С каждым поцелуем свекрови Лена чувствовала, как что-то необъяснимо-тяжёлое, долгое время незримо мешавшее ей жить, покидает её, освобождая. Казалось, распахнули окно, в которое хлынул свежий воздух. Рыдания прекратились. Рука свекрови гладила голову невестки, словно снимая тяжесть с её измученной души.
- Мама, - тихо прошептала Лена. – Мамочка…
Слышно было, как скрипят половицы в зале, где дедушка ходил с затихшей у него на руках, внучкой. Часы на городской площади пробили четыре раза. Город спал под звёздным куполом Божьей благодати…
Аркадий Тищенко
У одной старушки была квартира в центре Москвы. И дочь. И зять.
Они жили отдельно, жили богато, был у них свой бизнес. И взрослые
дети у них были, которые тоже хотели жить хорошо.
Дочь пришла к маме и сказала, что надо съехаться. Ты, мама, старенькая
уже, тебе тяжело жить одной. Давай, мы твою квартиру продадим, а ты
поедешь жить в нашем доме за городом. Там очень хорошо, ты же знаешь, мы тебя приглашали недавно, лет десять назад. Там мебель хорошая, лес рядом, озеро и есть рояль. Помнишь рояль? Ну вот. Там ты и будешь жить. В смысле, в доме. А мы о тебе будем заботиться.
Зять ничего не говорил, только сопел и смотрел. И старушка Лидия Семеновна согласилась. Она вообще такая была, мягкая, тихая.
Раз дочь считает, что так лучше, значит, так лучше. Раньше Лидия Семеновна работала в детском театре, пела и танцевала. И в жизни мало что понимала, квартиру получил ее второй муж, знаменитый режиссер.
Он умер давно. И Лидия Семеновна жила тихо, мирно, скромно. Смотрела сериалы и слушала оперы разные. И пила чай с сухариками на диванчике под торшером в своей уютной квартирке...
А потом, когда квартиру продали, дочь сказала: "Мама, ты пока временно поживешь в одном хорошем месте. Там уход и забота. Там у тебя будет своя комната. Напополам с соседкой. Одной же скучно. Там сплошные интеллигенты. И медицинское обслуживание. Это недалеко, сто километров от Москвы. Ты пока там поживи, пока мы ремонт доделаем в доме и рояль настроим. А потом мы тебя заберем!".
Это неправда была - про «заберём».
А зять ничего не говорил, только сопел и смотрел. А Лидия Семеновна складывала свои вещи в чемоданчик. С этим чемоданчиком она с маленькой дочкой ездила на гастроли. И на море они ездили. Коричневый небольшой чемоданчик, совсем легкий, удобный...
А дочь говорила, что надо немного обождать. Немного поправить здоровье в хорошем месте. Это никакой не приют. Не богадельня. А прекрасный пансионат для одиноких пожилых людей со всеми удобствами. Там на этаже есть все удобства, душ, например. Туалет. Все есть. А потом...
Они вышли на улицу, к машине. Дочь, зять и старушка в нелепом платьице с кружевным воротничком и в берете. С чемоданчиком. Так потом и писали в объявлениях о розыске: "пропала пожилая женщина в платье с кружевным воротничком и в берете". Потому что Лидия Семеновна пропала. Пока в машину грузили какой-то ее скарб вроде матраса для чудесного пансионата, старушка исчезла. Может, сознание затуманилось, вот она и пошла куда-то. Но найти ее не могли. Хотя искали.
А дочь и зять искали. Потому что люди же спрашивали: "где ваша мама?". Одно дело - сказать, что в шикарном пансионате. Другое - что мы не знаем, где мама. Мы ее, знаете, потеряли, когда ее квартиру продали...
И все пошло прахом у дочери потом. Бизнес прогорел. Муж заболел и не смог работать. Деньги от маминой квартиры неудачно вложили и все потеряли. А бизнес забрали за долги, вместе с домом и квартирой. Долго перечислять все несчастья, но ничего не осталось, все пошло прахом. И все это время звонили какие-то люди с тихими голосами. Видели, мол, вашу старушку, сидит она у подъезда своего бывшего дома и улыбается. В платье с кружевным воротником и в берете. А снег так и падает на ее...
Может, это не люди звонили. Слишком тихие голоса. И номер странный. Набор цифр, а не номер. И потом этот набор цифр никак было не найти. Он исчезал. «Знаете, где ваша мама?», - так тихо-тихо говорили. И дочь с мужем боялись ужасно, но снова и снова ехали к подъезду старого дома…
Приедут, кричат, зовут: "мама!", - нет никого. И соседи не видели. А во сне каждую ночь приходит старушка и садится на кровать. Смотрит и молчит. И дышать невозможно от тяжести старушки и от ее взгляда... Муж и жена проснутся вместе и не спят до утра. Нет им покоя. Хотя живут они в тихом месте, далеко на окраине, у самого кладбища - тут жилье дешевле намного...
А Лидию Семеновну видела потом одна соседка в дальнем монастыре, но ничего никому не сказала. Видела! Тихую, милую, седую старушку в беретике и в платье с кружевом. С чемоданчиком легким, почти невесомым, - там все ее имущество. Все, что осталось от ее земной жизни. У некоторых и этого нет.
И не будет им покоя и тихого сна, если не найдут старушку и не вымолят прощение. Но вот - не могут найти...
И не надо. Так и соседка подумала. А Лидия Семёновна покачала головой, прижала пальчик к губам и ушла в двери храма. Возвращаться ей незачем. Некуда. И не к кому…
Анна Кирьянова.