Окаянная Гл.

2, 3
Тоненька
Гл.2
Следующие три дня Степанида прибиралась в доме. Каждый уголок вычистила, все перестирала, окна вымыла, самовар натерла до блеска, хоть, кроме травок да цветочков с веточками – земляники, малины, груши, больше нечем чай-то тот заварить.
Но это женщину не огорчало, лишь бы Андрей вернулся, а там как-нибудь все устроится. «Раз в войну выжили, теперь уж не пропадем», - так думала, и огромная радость захлестывала, что услышал Господь людские молитвы, прекратил это безжалостное кровопролитие.
К концу мая в поселок стали возвращаться мужчины. Каждый день по счастливому поводу то в одном доме, то в другом допоздна горел свет и слышались голоса, с песнями и гармонью.
Всеобщая радость, веселье, надежда на счастливое будущее, можно сказать, преобладали, но и слез выплакано немало за черными глазницами окон, где не дождались кормильца или любимого. Женщины, чьи мужья, либо сыновья не могли уже вернуться, ибо доподлинно было известно, где и в каком бою сложили они свои буйные головы, прятали скорбь свою от всех, украдкой вытирая слезы.
Лукерья, в отличие от других, не горевала, слепо веря в возвращение своего Семена. Она глаз не сводила с проселочной дороги, ведущей в город. Когда в клубах пыли показывалась полуторка, женщина выбегала к самой обочине и стояла до тех пор, пока с предельной ясностью не видела, что кроме Николая, местного шофера, в машине никого нет.
А когда в кузове или кабине желтела чья-либо гимнастерка, сердце замирало, пропуская удары. Вглядывалась в незнакомые черты, пытаясь найти свое родное, снимала с головы косынку и радостно махала проезжавшим, до тех пор, пока не скрывались они за поворотом.
«Значит, не сегодня, - успокаивала себя, потому что доехать до станции можно было единственным поездом, который проходил здесь ранним утром, и радовалась все равно. - Еще к кому-то заглянет счастье в дом».
Андрей тоже пока не вернулся. Степанида каждый день что-то готовила из съестного, чтобы в кастрюлях была еда на случай долгожданной встречи. Запасы муки и круп стремительно уменьшались, и пополнить их никакой возможности пока не было. Зато в огороде, пригретая теплым весенним солнышком, поднималась зелень, взошел щавель, укроп, лук.
«Курицу зарублю, - решила женщина, забирая яйца из-под единственной несушки, - старая квочка хорошо сидит, через две недели цыплята выведутся, даст Бог, к зиме опять будем с молодыми курочками».
С возвращением мужчин, ожил и поселок. То тут, то там люди собирались по несколько человек вокруг фронтовика, пытаясь хоть что-то узнать о своих. Выясняли, кто на каком фронте воевал, не встречал ли «моего Ванюшу… Николая… Макара… Лидочку…?»
Эта долгожданная радость, со слезами на глазах, перемешивалась болью потерь, но, в то же время, люди объединились в едином порыве, чтобы откликнуться на призыв партии и правительства – восстановить страну в короткие сроки.
Здесь, в западных предгорьях Среднего Урала, была совсем другая война, без бомбежек и боев, но тоже полная жертв, страданий и разрушений. Тяжелый, изнуряющий труд в тылу помогли приблизить Великую Победу и одержать ее с триумфом.
Люди, измученные непосильным трудом хотели передышки, ведь на время войны были отменены все отпуска, рабочий день длился двенадцать часов, единственный выходной не позволял восстановить растраченные силы. Но до спокойной и размеренной жизни было еще далеко.
- Мам, - Маша держала в руках газету «Уральская кочегарка», - на шахту «Капитальную» требуются девушки-навалообойщицы. Я пойду после школы.
- В шахту? Мария, ты в своем уме? – Степанида взялась за сердце. – Это чисто мужская работа, девочка. Тяжелый труд под землей на глубине восемьсот метров!
- Там зарплата три тысячи, мам! Комнату дадут в общежитии, не за горами и квартира. Здесь написано, что уже к сентябрю два дома для семей шахтеров начнут строить.
- Доченька, читай внимательно – для семей.
- Мам, но я же не век буду одна. Тоже замуж выйду.
- Маша, какой замуж? Тебе только пятнадцать лет.
- Подумаешь, два-три года осталось, - не унималась дочь.
Степанида считала этот разговор преждевременным. Вот вернется Андрей, тогда и решится, как жить дальше. До войны ведь всей семьей собирались в Кизел переехать, да вот не успели…
Женщина сама тяжело работала с ранних лет, не о такой доле она мечтала для своих детей. Хотела Машку в горный техникум отправить или в медицинское училище, с образованием – оно всегда полегче, не угольную пыль глотать под землей, света белого не видя. Но ничего говорить не стала, отложила разговор до поры…
В поселке Шахтинском тоже жили семьи горняков, а с августа сорок первого почти в каждой семье еще и эвакуированные, в основном рабочие Киевского станкостроительного завода.
Только выпускали они уже не станки. Разместившись в зданиях недостроенной обогатительной фабрики, пришлось переквалифицироваться на изготовление минометов, а с апреля 1942 - танковых узлов для Нижне-Тагильского завода, выпускавшего Т-34.
Хотела Степанида туда податься за заработком, да дети ее удержали. Алешке в начале войны только пять лет, Машке двенадцать, как оставить детей на хуторе на целые сутки? Ведь смены длинные, плюс дорога до шахты. Да и там – каторжный труд. А беглые ЗЭКи? В округе несколько учреждений системы ГУЛАГа. Побеги – частое дело среди заключенных.
А с собой детей забрать – тоже не выход, эвакуированным жилья не хватало. Цены на все аховские, ведро картошки стоило 300 рублей, да и той было не купить. А здесь, как-никак, своей земли кусок. Хоть и не богатый урожай снимали, климат-то суровый, лето холодное, но на семью вполне хватало, ягоды и грибы очень выручали, так и продержались. Ягоды в том же поселке на детскую одежду выменивала, деньгами тоже брала, чтобы муки да соли купить.
В сорок третьем Лешку в школу определили, а Степанида пошла работать в прачечную при госпитале. Хоть и тяжелая работа, в воде, в кипятке, но женщину график устраивал, успевала и сына в школу отвести, и выходные дни выпадали в субботу и воскресенье. Платили, правда, сущие копейки, но это лучше, чем ничего.
Мария, сама того не ведая, подтолкнула Степаниду к размышлениям. Женщина понимала – эвакуированный завод скоро уедет, как только восстановят разрушенные цеха в Киеве. Уедут и люди, возможно, даже свои потянутся в теплый край за лучшей жизнью. Достроят обогатительную фабрику, появятся новые рабочие места, жилье тоже построят. Ведь война закончилась, все станет на свои места, и мечты, отодвинутые лихолетьями, начнут осуществляться.
Гл.3
Мечту свою Стешка хранила глубоко в сердце. Здесь, на хуторах, построенных когда-то старообрядцами, семья девушки жила не всегда. Отец ее Прокопий родом с Алтая, во время Гражданской войны отступал с Колчаком в Сибирь, был ранен. Бросили его на произвол судьбы, а простая крестьянская женщина, жившая на этом хуторе, выходила мужчину.
Пока раны лечил, присмотрелся к местности. Узнал, что совсем рядом и находятся известные Лазаревские рудники, князь держал когда-то в своих руках более семидесяти процентов угледобычи.
Залежи из земли никуда не денутся сами по себе. Понимал это отец Степаниды. При любой власти разработка месторождений продолжится, по сути, в этом деле с приходом Советской власти ничего не менялось. А это значит, что будет работа, будут средства для жизни и помощи детям.
Вернулся он на Алтай, забрал семью и переехал сюда. Выбрал одну из заколоченных изб, впоследствии срубил новый терем, чтобы места хватило всем детям, коих у него родилось четверо. Место красивое, речка Вильва, ее притоки Усьва и Косьва, рядом тайга, горная гряда. Богатств лесных не мерено, тишина и покой. Правда, холодное время длится почти полгода, но ко всему люди приспосабливаются.
Лукерья как раз и была дочерью той, спасшей Прокопия, женщины. Девочки, Стешка и Луша, с малых лет росли вместе, в поселковую школу ходили, а когда детство закончилось, вместе о женихах мечтали.
До шахт в то время было еще далеко, это потом уже появились новые выработки, и продвинулась промышленность почти к хуторам, до поселка проселочной дорогой километра три оставалось, не больше.
Окончив ремесленное училище, Степанида пошла работать учетчицей на шахту, на самый трудный и опасный ее участок – «Владимировка», где работы велись с помощью отбойных молотков, уступами. Здесь люди рисковали жизнью, часто случались обвалы, техники никакой не использовали из-за тонкого угольного пласта.
Здесь Стешка впервые и встретила Андрея. Парень оказался приезжим, как и многие молодые люди, работающие в той шахте. Местные лучше ориентировались, с трудного участка старались перевестись туда, где труд более механизирован и не столь опасен.
Когда после выхода горняков из забоя Степанида выдавала им документ на оплату труда, она подсмотрела фамилию парня – Кудрявцев. «Красивая русская фамилия, - подумала девушка. – Вот бы мне такую!» Свою фамилию Ныробцева девушка считала неблагозвучной.
Как и в какой момент крылатый ангел пускает свои стрелы, людям неведомо, но с того дня Стешка глаз не спускала с Кудрявцева. Да и он, нет-нет, да и призывно улыбнется, встретившись с красавицей взглядом.
Это Стешке исполнилось только семнадцать, а парень армию отслужил, готовый жених, можно сказать. Только на первый взгляд он казался стеснительным и скромным, а на самом деле мужская сила и напористость являлись его отличительными чертами.
На первом же свидании Андрей поцеловал девушку, чем окончательно ее покорил. А спустя три месяца, из которых половину времени парень работал под землей, он попросил у Прокопия отдать за него свою младшую дочку.
Жить молодые стали на хуторе, с родителями Степаниды. К тому времени остальные дети Прокопия уже покинули отчий дом. В большой избе всем хватало места, а вскоре Стеша забеременела. Андрей сразу настоял, чтобы молодая женщина ушла с вредной работы.
В восемнадцать Степанида родила девочку, которую нарекли Марией в честь Пресвятой Девы. Верочка родилась через три года, а спустя еще четыре на свет появился Алексей.
Андрей работал, содержал семью, да и Прокопий еще был не старый, без дела не сидел, служил охранником на зоне. Фактически на хуторе находились только женщины и дети. Держали огород, скотину, кур. Для жизни всего хватало.
История умалчивает, какие счеты были у Прокопия с заключенными, но беглые однажды пожаловали на хутор. Возможно, они просто жаждали крови за те лишения, которые выпали на их долю, или не согласны были с той властью, которая вынесла им обвинительный приговор, но явились они отнюдь не с добрыми намерениями.
Сначала они зашли в соседский дом, ограбили и расстреляли в собственной хате родителей Лушки. Та же участь постигла и мать Степаниды, Авдотью. Услышав выстрелы, она выбежала на улицу с маленькой Верочкой на руках. Даже дитя малое не пощадили…
Сам Прокопий в это время находился в сарае, он только явился с ночного дежурства и управлялся по хозяйству. При попытке дать отпор бандитам, был насмерть заколот вилами.
Маленький Алеша беззаботно спал в это время в люльке, а Степанида с Машенькой пошла в лес за ягодой. Андрей находился в штольне.
После похорон убитая горем женщина и завела разговор с мужем о переезде в город. Все-таки среди людей спокойнее жить, чем в лесу. Расплодившиеся, как грибы, в 1938-1939 годах исправительно-трудовые лагеря, в которых содержалось более двадцати тысяч заключенных, стали угрозой местным жителям. Только в ближайшем к ним городе Кизеле из шестидесяти тысяч жителей, более двенадцати тысяч находились по ту сторону колючей проволоки.
- Обязательно, Стешенька, обещаю тебе, - сказал тогда Андрей.
Прошло какое-то время, относительно спокойно все было в округе. Вернулась из города в свой дом Лукерья, и Степаниде стало веселее. Боль утраты со временем утихла.
Однажды Андрей пришел с работы в приподнятом настроении. Шел 1940 год. Он с порога объявил, что начальство обещало его за хорошую работу перевести на строящуюся обогатительную фабрику. Там и заработки хорошие, и условия совсем другие, и будет жилье в городе. Ждать оставалось совсем не долго.
Но тем планам не суждено было осуществиться, грянула война…
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217112901474
Окаянная Гл. 2, 3
Тоненька
Гл.2
Следующие три дня Степанида прибиралась в доме. Каждый уголок вычистила, все перестирала, окна вымыла, самовар натерла до блеска, хоть, кроме травок да цветочков с веточками – земляники, малины, груши, больше нечем чай-то тот заварить.
Но это женщину не огорчало, лишь бы Андрей вернулся, а там как-нибудь все устроится. «Раз в войну выжили, теперь уж не пропадем», - так думала, и огромная радость захлестывала, что услышал Господь людские молитвы, прекратил это безжалостное кровопролитие.
К концу мая в поселок стали возвращаться мужчины. Каждый день по счастливому поводу то в одном доме, то в другом допоздна горел свет и слышались голоса, с песнями и гармонью.
Всеобщая радость, веселье, надежда на счастливое будущее, можно сказать, преобладали, но и слез выплакано немало за черными глазницами окон, где не дождались кормильца или любимого. Женщины, чьи мужья, либо сыновья не могли уже вернуться, ибо доподлинно было известно, где и в каком бою сложили они свои буйные головы, прятали скорбь свою от всех, украдкой вытирая слезы.
Лукерья, в отличие от других, не горевала, слепо веря в возвращение своего Семена. Она глаз не сводила с проселочной дороги, ведущей в город. Когда в клубах пыли показывалась полуторка, женщина выбегала к самой обочине и стояла до тех пор, пока с предельной ясностью не видела, что кроме Николая, местного шофера, в машине никого нет.
А когда в кузове или кабине желтела чья-либо гимнастерка, сердце замирало, пропуская удары. Вглядывалась в незнакомые черты, пытаясь найти свое родное, снимала с головы косынку и радостно махала проезжавшим, до тех пор, пока не скрывались они за поворотом.
«Значит, не сегодня, - успокаивала себя, потому что доехать до станции можно было единственным поездом, который проходил здесь ранним утром, и радовалась все равно. - Еще к кому-то заглянет счастье в дом».
Андрей тоже пока не вернулся. Степанида каждый день что-то готовила из съестного, чтобы в кастрюлях была еда на случай долгожданной встречи. Запасы муки и круп стремительно уменьшались, и пополнить их никакой возможности пока не было. Зато в огороде, пригретая теплым весенним солнышком, поднималась зелень, взошел щавель, укроп, лук.
«Курицу зарублю, - решила женщина, забирая яйца из-под единственной несушки, - старая квочка хорошо сидит, через две недели цыплята выведутся, даст Бог, к зиме опять будем с молодыми курочками».
С возвращением мужчин, ожил и поселок. То тут, то там люди собирались по несколько человек вокруг фронтовика, пытаясь хоть что-то узнать о своих. Выясняли, кто на каком фронте воевал, не встречал ли «моего Ванюшу… Николая… Макара… Лидочку…?»
Эта долгожданная радость, со слезами на глазах, перемешивалась болью потерь, но, в то же время, люди объединились в едином порыве, чтобы откликнуться на призыв партии и правительства – восстановить страну в короткие сроки.
Здесь, в западных предгорьях Среднего Урала, была совсем другая война, без бомбежек и боев, но тоже полная жертв, страданий и разрушений. Тяжелый, изнуряющий труд в тылу помогли приблизить Великую Победу и одержать ее с триумфом.
Люди, измученные непосильным трудом хотели передышки, ведь на время войны были отменены все отпуска, рабочий день длился двенадцать часов, единственный выходной не позволял восстановить растраченные силы. Но до спокойной и размеренной жизни было еще далеко.
- Мам, - Маша держала в руках газету «Уральская кочегарка», - на шахту «Капитальную» требуются девушки-навалообойщицы. Я пойду после школы.
- В шахту? Мария, ты в своем уме? – Степанида взялась за сердце. – Это чисто мужская работа, девочка. Тяжелый труд под землей на глубине восемьсот метров!
- Там зарплата три тысячи, мам! Комнату дадут в общежитии, не за горами и квартира. Здесь написано, что уже к сентябрю два дома для семей шахтеров начнут строить.
- Доченька, читай внимательно – для семей.
- Мам, но я же не век буду одна. Тоже замуж выйду.
- Маша, какой замуж? Тебе только пятнадцать лет.
- Подумаешь, два-три года осталось, - не унималась дочь.
Степанида считала этот разговор преждевременным. Вот вернется Андрей, тогда и решится, как жить дальше. До войны ведь всей семьей собирались в Кизел переехать, да вот не успели…
Женщина сама тяжело работала с ранних лет, не о такой доле она мечтала для своих детей. Хотела Машку в горный техникум отправить или в медицинское училище, с образованием – оно всегда полегче, не угольную пыль глотать под землей, света белого не видя. Но ничего говорить не стала, отложила разговор до поры…
В поселке Шахтинском тоже жили семьи горняков, а с августа сорок первого почти в каждой семье еще и эвакуированные, в основном рабочие Киевского станкостроительного завода.
Только выпускали они уже не станки. Разместившись в зданиях недостроенной обогатительной фабрики, пришлось переквалифицироваться на изготовление минометов, а с апреля 1942 - танковых узлов для Нижне-Тагильского завода, выпускавшего Т-34.
Хотела Степанида туда податься за заработком, да дети ее удержали. Алешке в начале войны только пять лет, Машке двенадцать, как оставить детей на хуторе на целые сутки? Ведь смены длинные, плюс дорога до шахты. Да и там – каторжный труд. А беглые ЗЭКи? В округе несколько учреждений системы ГУЛАГа. Побеги – частое дело среди заключенных.
А с собой детей забрать – тоже не выход, эвакуированным жилья не хватало. Цены на все аховские, ведро картошки стоило 300 рублей, да и той было не купить. А здесь, как-никак, своей земли кусок. Хоть и не богатый урожай снимали, климат-то суровый, лето холодное, но на семью вполне хватало, ягоды и грибы очень выручали, так и продержались. Ягоды в том же поселке на детскую одежду выменивала, деньгами тоже брала, чтобы муки да соли купить.
В сорок третьем Лешку в школу определили, а Степанида пошла работать в прачечную при госпитале. Хоть и тяжелая работа, в воде, в кипятке, но женщину график устраивал, успевала и сына в школу отвести, и выходные дни выпадали в субботу и воскресенье. Платили, правда, сущие копейки, но это лучше, чем ничего.
Мария, сама того не ведая, подтолкнула Степаниду к размышлениям. Женщина понимала – эвакуированный завод скоро уедет, как только восстановят разрушенные цеха в Киеве. Уедут и люди, возможно, даже свои потянутся в теплый край за лучшей жизнью. Достроят обогатительную фабрику, появятся новые рабочие места, жилье тоже построят. Ведь война закончилась, все станет на свои места, и мечты, отодвинутые лихолетьями, начнут осуществляться.
Гл.3
Мечту свою Стешка хранила глубоко в сердце. Здесь, на хуторах, построенных когда-то старообрядцами, семья девушки жила не всегда. Отец ее Прокопий родом с Алтая, во время Гражданской войны отступал с Колчаком в Сибирь, был ранен. Бросили его на произвол судьбы, а простая крестьянская женщина, жившая на этом хуторе, выходила мужчину.
Пока раны лечил, присмотрелся к местности. Узнал, что совсем рядом и находятся известные Лазаревские рудники, князь держал когда-то в своих руках более семидесяти процентов угледобычи.
Залежи из земли никуда не денутся сами по себе. Понимал это отец Степаниды. При любой власти разработка месторождений продолжится, по сути, в этом деле с приходом Советской власти ничего не менялось. А это значит, что будет работа, будут средства для жизни и помощи детям.
Вернулся он на Алтай, забрал семью и переехал сюда. Выбрал одну из заколоченных изб, впоследствии срубил новый терем, чтобы места хватило всем детям, коих у него родилось четверо. Место красивое, речка Вильва, ее притоки Усьва и Косьва, рядом тайга, горная гряда. Богатств лесных не мерено, тишина и покой. Правда, холодное время длится почти полгода, но ко всему люди приспосабливаются.
Лукерья как раз и была дочерью той, спасшей Прокопия, женщины. Девочки, Стешка и Луша, с малых лет росли вместе, в поселковую школу ходили, а когда детство закончилось, вместе о женихах мечтали.
До шахт в то время было еще далеко, это потом уже появились новые выработки, и продвинулась промышленность почти к хуторам, до поселка проселочной дорогой километра три оставалось, не больше.
Окончив ремесленное училище, Степанида пошла работать учетчицей на шахту, на самый трудный и опасный ее участок – «Владимировка», где работы велись с помощью отбойных молотков, уступами. Здесь люди рисковали жизнью, часто случались обвалы, техники никакой не использовали из-за тонкого угольного пласта.
Здесь Стешка впервые и встретила Андрея. Парень оказался приезжим, как и многие молодые люди, работающие в той шахте. Местные лучше ориентировались, с трудного участка старались перевестись туда, где труд более механизирован и не столь опасен.
Когда после выхода горняков из забоя Степанида выдавала им документ на оплату труда, она подсмотрела фамилию парня – Кудрявцев. «Красивая русская фамилия, - подумала девушка. – Вот бы мне такую!» Свою фамилию Ныробцева девушка считала неблагозвучной.
Как и в какой момент крылатый ангел пускает свои стрелы, людям неведомо, но с того дня Стешка глаз не спускала с Кудрявцева. Да и он, нет-нет, да и призывно улыбнется, встретившись с красавицей взглядом.
Это Стешке исполнилось только семнадцать, а парень армию отслужил, готовый жених, можно сказать. Только на первый взгляд он казался стеснительным и скромным, а на самом деле мужская сила и напористость являлись его отличительными чертами.
На первом же свидании Андрей поцеловал девушку, чем окончательно ее покорил. А спустя три месяца, из которых половину времени парень работал под землей, он попросил у Прокопия отдать за него свою младшую дочку.
Жить молодые стали на хуторе, с родителями Степаниды. К тому времени остальные дети Прокопия уже покинули отчий дом. В большой избе всем хватало места, а вскоре Стеша забеременела. Андрей сразу настоял, чтобы молодая женщина ушла с вредной работы.
В восемнадцать Степанида родила девочку, которую нарекли Марией в честь Пресвятой Девы. Верочка родилась через три года, а спустя еще четыре на свет появился Алексей.
Андрей работал, содержал семью, да и Прокопий еще был не старый, без дела не сидел, служил охранником на зоне. Фактически на хуторе находились только женщины и дети. Держали огород, скотину, кур. Для жизни всего хватало.
История умалчивает, какие счеты были у Прокопия с заключенными, но беглые однажды пожаловали на хутор. Возможно, они просто жаждали крови за те лишения, которые выпали на их долю, или не согласны были с той властью, которая вынесла им обвинительный приговор, но явились они отнюдь не с добрыми намерениями.
Сначала они зашли в соседский дом, ограбили и расстреляли в собственной хате родителей Лушки. Та же участь постигла и мать Степаниды, Авдотью. Услышав выстрелы, она выбежала на улицу с маленькой Верочкой на руках. Даже дитя малое не пощадили…
Сам Прокопий в это время находился в сарае, он только явился с ночного дежурства и управлялся по хозяйству. При попытке дать отпор бандитам, был насмерть заколот вилами.
Маленький Алеша беззаботно спал в это время в люльке, а Степанида с Машенькой пошла в лес за ягодой. Андрей находился в штольне.
После похорон убитая горем женщина и завела разговор с мужем о переезде в город. Все-таки среди людей спокойнее жить, чем в лесу. Расплодившиеся, как грибы, в 1938-1939 годах исправительно-трудовые лагеря, в которых содержалось более двадцати тысяч заключенных, стали угрозой местным жителям. Только в ближайшем к ним городе Кизеле из шестидесяти тысяч жителей, более двенадцати тысяч находились по ту сторону колючей проволоки.
- Обязательно, Стешенька, обещаю тебе, - сказал тогда Андрей.
Прошло какое-то время, относительно спокойно все было в округе. Вернулась из города в свой дом Лукерья, и Степаниде стало веселее. Боль утраты со временем утихла.
Однажды Андрей пришел с работы в приподнятом настроении. Шел 1940 год. Он с порога объявил, что начальство обещало его за хорошую работу перевести на строящуюся обогатительную фабрику. Там и заработки хорошие, и условия совсем другие, и будет жилье в городе. Ждать оставалось совсем не долго.
Но тем планам не суждено было осуществиться, грянула война…
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217112901474
Окаянная Гл. 4
Тоненька
Гл.4
Семен Талгашев, красивый татарин с черной гривой густых волос, высокий, стройный, в больницу, где работала Лукерья, попал с множественными травмами – его придавило на вертикальном стволе шахты при опрокидывании вагона в загрузочное устройство. Несколько сломанных ребер, разрыв селезенки, ушибы мягких тканей – вот неполный список полученных при аварии повреждений.
Когда Лушка заступила на дежурство, Семена уже прооперировали, и он лежал в палате весь забинтованный от шеи до копчика. Мужики, которые уже шли на поправку, балагурили, смеялись, а парень стонал и просил его не смешить, потому что «не вздохнуть».
В последующие дни, ухаживая за больными, девушка ловила себя на мысли, что именно в палату, где лежит Талгашев, ее тянет нечто доселе неведомое. Ей осенью исполнилось двадцать девять. Но с любовью как-то до сих пор не очень везло, то бывшие заключенные цеплялись, которые осели в поселке после освобождения, то пьющие мужчины не давали прохода.
Девушка мягко отводила эти предложения, надеясь однажды встретить того единственного, уготованного судьбой, с которым смогла бы вступить в серьезные и продолжительные отношения.
Впервые Лушкино сердечко дрогнуло. То ли жалость проснулась, то ли еще что, разобраться она не могла, но с завидной настойчивостью посещала Талгашева. А узнав, что в городе у него никого из родных и близких нет, то и вовсе девушка расщедрилась, то яблочком угостит, то творога домашнего принесет, то пирогом побалует.
На домашних харчах да с такой заботой мужчина быстро пошел на поправку, а Лукерья поняла, что отнюдь не благодарность движет его поступками, а чувство, которого она так долго ждала. Семен несколько раз взял Лушку за руку, нежно теребил ее пальцы, глядя в глаза пронизывающим взглядом черных глаз. Но о чувствах своих молчал, да и что он мог предложить девушке до своего полного выздоровления, забинтованный весь, как кукла? Едва только подниматься начал, да по коридору несколько шагов сделать.
Так и продолжалось у них, без единого слова, лишь в глазах друг друга читали молодые люди признания.
- Выйдешь за меня? – спросил он перед выпиской, чем буквально ошарашил девушку, ведь ни свиданий, ни разговоров о любви пока не случалось.
- Выйду! – отчеканила свой ответ Луша, даже не раздумывая.
- Во сколько твое дежурство заканчивается?
- В восемь часов вечера.
- Нет, это не подойдет. Иди, отпросись у главврача, пойдем заявление подавать.
- Может, лучше в церковь?
- Лукерья, какая церковь? Я коммунист.
- Нет-нет, как скажешь! Меня некому судить, ни отца, ни матери уже нет, а я у них была одна. Они – потомки старообрядцев, это православная вера…
- Ну вот! А мои родители мусульмане, коль уж ты о церкви заговорила. У нас совсем другие традиции, если ты понимаешь. Но это совсем неважно, потому что я атеист.
- То есть, ты в Бога совсем не веришь?
- Лушка, лучше беги к главврачу!
В тот же вечер, дождавшись Лукерью после работы, Семен проводил ее домой. От поселка до хутора шли пешком. Хоть и летняя ночь, но в тех краях рано темнеет, к дому пришли со звездами. По пути не один раз останавливались, целовались, но ничего большего себе не позволили. И Лукерья за это благодарна была Семену, потому что девушке хотелось праздника для первого раза, чтобы все красиво, последовательно, нежно…
А на пороге, вспомнив об опасностях, которые подстерегают случайного путника в здешних местах в ночное время, Луша вдруг привстала на цыпочки, обеими руками крепко обняла мужчину и бесстыдно в самое ухо прошептала:
- Останься…
А вот ребеночка Бог не дал. Хоть и прожила Лукерья с Семеном полтора года до начала войны. Иногда, в глубоком отчаянии заламывала женщина руки, сотрясаемая рыданиями, и спрашивала Господа, почему?
Или знал, что не выжить мужчине в той войне? Так разве это справедливо, что человек никого после себя в этой жизни не оставил? Потому и верила, что вернется ее муж, обязательно должен выжить, чтобы выполнить предначертанное на этой земле. И детишки у них будут, сколько захочет он, столько и готова родить.
Лукерья уже все глаза высмотрела, и все слезы ночью в подушку выплакала, а однажды пришла вечером к Степаниде, растрепанная вся, с глазами запавшими, и безнадежным голосом с порога, как отрубила:
- Уеду я!
«Куда?» - хотела спросить Степанида, но не смогла выдавить из себя ни слова. Она и сама была готова бежать, куда глаза глядят, чтобы вырваться из той невыносимой тоски, которая разъедала ей душу, ведь и Андрей еще не вернулся, и ни весточки, ни привета, как сквозь землю провалился.
- В Пермь.
- И кто тебя там ждет, Луша?
- А не все ли одно, что там никто не ждет, что здесь.
- То есть, ты смирилась? А если Семен явится, что я ему скажу? Как объясню, что у тебя не хватило ни сил, ни выдержки…
- Ой, Стеша-а-а, - завыла Лукерья, покачиваясь из стороны в сторону, - нет больше моих с-и-и-л… Хоть бы кто сказал мне, рассказ-а-а-л… Да я бы годы ждала, если бы зна-а-ать…. что мой Семочка живо-о-ой…
- Луш, ну хватит! Луш, ну что же ты с собой делаешь? Нельзя так! Ты оглянись вокруг, сколько мужиков полегло. Они ведь не просто так головы сложили, ради нас это все, Луш. Ради Машки моей, Алешки… Да и мы с тобой еще поживем, порадуемся, - наконец, Степанида решила изменить тактику, ведь ей и самой было не легче, разве что дети боль смягчали. – И кому ты плачешься? Разве я сама не такая же, как и ты? Где мой Андрей, скажи? Где? Ни письма, ни похоронки! Думай, что хочешь! И, знаешь, что я придумала, Луш?
Подействовало. Лукерья утерла слезы и вопросительно взглянула в глаза Степаниде, пытаясь уловить смысл сказанного.
- Ну?
- Он не погиб. Просто по какой-то причине домой возвращаться не хочет. Или не может. И что ты мне предлагаешь? Не ждать больше? А если ему помощь моя нужна? А если осужден он?
- Осужден? За что, Стеш? Он же тебе написал, что ранен.
- Написал. А это правда? На треугольнике том не помечено, что он из госпиталя писал. Может, он и не в госпитале вовсе, а тоже в ИТЛ. Ты разве не слушаешь, что люди говорят? Кто испугался, как с ними поступали? А кто в плен попал?
Лукерья качала головой, согласиться она не могла, что их мужья – добросовестные и честные советские люди могли быть за что-то осуждены, не представляла себе такой ситуации, как и того, что кто-то из них мог проявить трусость или добровольно сдаться в плен. Ее Семен коммунист. Не смогла она принять ни подозрения подруги, ни ее намеки.
- Тогда уж лучше, чтобы погиб.
- Здрасьте на нее! Из тюрьмы можно выйти, с того света – никогда!
- Нет, Степанида! Тебе меня не убедить!
Лукерья ушла, но после того разговора больше ни разу о своем отъезде не заговаривала, видимо, решила остаться. Кто-то принес новости, что часть наших солдат осталась в Германии на работах, их демобилизация ожидалась позже. Это придало надежды и сил, обе женщины запаслись терпением.
Единственное, что сделала Степанида, это написала письма родственникам Андрея. В большом татарском селе Мамадыш, что разместилось на правом берегу реки Вятка, восточнее Казани, жили его родители, а также два брата и младшая сестра.
Их корни тянулись с тех древних поселений, которые обосновались в низовьях междуречья Вятки и Камы после взятия Казани Иваном Грозным в 1552 году. Андрей рассказывал Стеше, что первое упоминание о Мамадыше, которое переводится, как «Белая Крепость», содержится в летописях Киевской Руси и датировано 1151 годом.
Степанида не спрашивала, откуда у парня, за плечами которого три класса образования, такие познания, но верила ему безоговорочно. На вопрос, почему он приехал на шахты, девушка получила простой ответ, что у них там только сельское хозяйство и никакой промышленности, а он «доить коров не намерен».
Женщина ни разу не была на родине мужа, да и Андрей редко вспоминал при ней о родителях. Смутная догадка, что он известил родных о своей женитьбе, но они не одобрили его выбор, так и осталась не выясненной, возможно, была и другая причина, по которой он не допустил сближения.
За все время, пока Степанида и Андрей были женаты, он только один раз ездил домой. По возвращению отделался несколькими словами, сообщив, что дома все в порядке.
Степанида, если сказать честно, не очень этому огорчалась. Но теперь решила, что, какие бы отношения ни сложились у ее мужа с родителями, война все обиды унесла, и не мог родной сын ни разу не написать матери, даже если в письме том лишь два слова: «Я живой».
Женщина просила лишь об одном, сообщить ей все, что им известно об Андрее. Сама же написала, когда получила его последнее письмо, и передала почти дословно его содержание, опустив лишь приветственные слова, адресованные ей и детям.
А вот Семен вернулся. Не в цветущем мае, когда весь советский народ ликовал, празднуя победу, не в холодном и ветреном июне, и даже не в июле. Заросший бородой, худой, изможденный, он постучался хмурым сентябрьским днем в дверь пустого дома, в надежде, что его здесь все еще ждут.
Дом ответил гнетущей тишиной – Лукерья находилась на дежурстве. Она редко появлялась теперь на хуторе, работая на износ, по две смены подряд. Часто и ночевать оставалась в больнице, чтобы не мотаться туда-сюда темными вечерами, все равно ведь никто дома не ждет.
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217113001221
Окаянная Гл. 5
Тоненька
Гл. 5
Первым незнакомого человека во дворе соседей увидел Алексей, когда возвращался из школы. Семена он не помнил, хоть и видел мужчину в раннем детстве. Да и трудно было теперь в нем узнать того черноволосого красавца, каким был тот до войны.
Волосы, давно не стриженные, на висках поседели, а лицо так и вовсе как-то почернело все, даже глаза стали тусклыми и как будто уменьшились в размере.
Приняв мужчину за вора или беглого зэка, мальчик к себе не пошел, помня предупреждение матери о заключенных. От них надлежало прятаться, что ребенок и сделал, углубившись в ближайшие посадки и оттуда наблюдая за происходящим во дворе Лукерьи.
Семен тем временем поправлял повалившийся и местами прогнивший плетень. Он уже успел обойти жилище со всех сторон и понял, что дом не брошен, в нем живут, и не кто иной, а его любимая Лушка. Мужчина заглянул в окно и увидел аккуратно заправленную кровать, стол, накрытый белой скатертью, ту же домотканую дорожку на полу и их совместный портрет на стене в простой деревянной рамке.
Под яблоней на потемневшей от дождей веревке висели женские чулки. Свирепый ветер раскачивал их из стороны в сторону, переплетал, закидывал на ветку дерева. Этот маленький предмет женского гардероба согрел мужчине сердце.
Чулки были еще влажные от ночной сырости. Взяв трикотажное полотно в руки, Семен поднес его к лицу, вдохнул глубоко, пытаясь уловить запах родной женщины. Волна безудержного желания накатила с неимоверной силой, предвкушение скорой встречи буквально захлестнуло.
«М-м-м», - вырвалось самопроизвольно, Семен тряхнул головой, чтобы отогнать нахлынувшие воспоминания. Дальнейшее ожидание и неведение стало невыносимым. Мужчина взглянул в сторону соседского дома, пытаясь определить, есть кто там, или тоже закрыто. Постоял с минуту и двинулся к дому Степаниды.
- Стеша-а-а! – громко позвал, едва ступив во двор. – Мария-а-а! Есть кто?
Алешка догадался, что дядька не чужой и бояться его не следует. Мальчик вышел из укрытия и направился навстречу незнакомцу. Семен тоже увидел сорванца, улыбнулся, узнавая в нем толстого карапуза Лешку, каким помнил его до войны.
- Алешка, ты? Как ты вырос! Я тебя не узнаю, пацан! Ну, дай пять! – Семен протянул свою широкую ладонь для приветствия.
То, что незнакомец назвал ребенка по имени, окончательно сняло остатки подозрений, и Лешка смело подошел к мужчине и вложил свою мальчишескую ладошку в протянутую руку.
- Не узнаешь меня? Я – дядя Сема, ваш сосед.
- Я тебя не помню, - виновато покачал головой Алексей.
- Ясно! Конечно, ты же еще маленький был… Ну да ладно! А где все? Мамка? Тетя Луша? Сестренка твоя? Небось, Мария уже девушка совсем взрослая? А папка? Папка вернулся? – Семен забросал мальчика вопросами, радуясь и понимая, что он теперь действительно дома.
- Папка не вернулся, - в первую очередь мальчишка ответил на самый главный для него вопрос, - мамка и тетя Луша на работе, а Машка теперь в Кизеле живет, она сюда редко показывается. Мамка говорит, что она совсем от рук отбилась, не слушается, на шахту пошла работать, со взрослыми мужиками.
- Машка на шахту пошла? А как же школа?
- Так она закончилась уже. Я тоже, когда отучусь, на шахту пойду.
- Пойдешь, пойдешь, сынок! – согласился Семен с доводами рассудительного мальчика, но его больше интересовал другой вопрос. - А тетя Луша?
- Почему ты меня сынком назвал? Ты не папка мне. А моего папку ты на войне не встречал? – вопросом на вопрос ответил Алексей.
У Семена сердце защемило - детские глазенки смотрят с надеждой, ждут утвердительного ответа. Разве можно такие глаза обмануть, сказать неправду? А правда та какова, этого он не знал. Может быть, погиб Андрей, раз не вернулся до сих пор. Или еще что…
- Нет, Алексей, отца твоего я на фронте не встречал, - как мужик мужику сказал, но, чтобы надежду у пацана не отнять, добавил. – Еще не все солдаты домой вернулись, сынок…
- Мамка тоже так говорит, а сама плачет по ночам. А про тебя… похоронка пришла, но тетя Луша не поверила, она все время ждала, - Алешка все секреты открывал, полагая, что доброе дело делает.
- А где сейчас тетя Луша, скажешь мне?
- Я же говорю, в госпитале она, на дежурстве. Она часто там ночует, говорит, что не может больше дома одна оставаться. Теперь ты приехал, не будет она больше грустить. А нашего папки нету, - Алексей шмыгнул носом.
Вряд ли ребенок что-то понимал, но видел настроение обеих женщин, слышал почти все их разговоры, вот и повторял, как заученное.
- И папка твой вернется, - уверенно объявил Семен, жалко стало рассудительного мальчишку, особенно слезы на его глазах впечатлили.
Все он видел на войне: кровь, смерть, слезы взрослых мужчин и женщин, а вот детских слез как-то не пришлось. Растрогался, представил, что это его сынок. Сколько раз в нелегкую годину пожалел, что не оставил после себя никого. Вот что главное теперь - наверстать упущенное, за все потерянные годы отлюбить, детей с Лушей нарожать целую дюжину. Верил, коль спас ему жизнь Господь, то не для чего-то иного.
И от атеистических убеждений, можно сказать, не осталось следа. Там, в пекле войны, каждый молился про себя, а кто и вслух, и крестились мужики, и нательные кресты целовали перед боем. Да только у Господа на каждого свой план…
- Дядя Семен, айда к нам, - Алешка потянул мужчину за рукав. Соскучившийся по мужской ласке, ребенок не хотел от себя отпускать своего нового знакомого. – Мама вчера шанежек испекла, мне велела после школы покушать, и каша гороховая в чугунке есть.
Упоминание о еде было совсем некстати. Семен уже несколько дней ничего толком не ел, желудок свело от голода, он сразу дал о себе знать неприятным подсасыванием. Два яблока, которые он нашел на дереве в своем дворе, лишь разожгли аппетит.
- Нет, сынок, мне в город надо, я не могу больше ждать.
- А-а, – обиженно протянул мальчик, – просто, мамка сейчас приедет, она до трех часов сегодня, и как раз дядя Коля будет возвращаться после рейса, до развилки ее подвезет.
Поразмыслив, Семен приглашение принял, понимая, что в ближайший час он все равно до города не доберется. Да и как бы не разминуться с Лушкой, вдруг ей сердечко подскажет, что он дома, да она сюда сама сейчас явится. Решил со Степанидой поговорить, вот тогда и решится, что ему дальше делать.
Как же радовалась Стешка, когда Семена увидела! Ведь это же настоящее чудо, что он вернулся, значит, и Андрей еще тоже может быть на пути к дому.
- Семушка, дорогой, а ведь Лушка знала, что ты живой. Вот те крест! Кулаком себя в грудь била, кричала: «Нет! Он не погиб!» Мне бы такую веру!
- А ты верь, Степанида! Понимаешь, эта война… Не могу я всего тебе рассказать… Когда на поле боя клочка земли, не взрытого снарядом, не остается, когда трупами солдат усыпано все, кровь с землей вперемешку, там человека потерять, раз плюнуть. Так со мной и вышло. Без сознания лежал, засыпанный землей. Как бойцов считают? С разведки не вернулся, значит, нет больше солдата. А что там дальше, одному Богу известно.
- Я тоже думаю, похоронка пришла бы, если что…
За столом сидели, разговаривали. Семен вдруг тяжело голову опустил, как будто одолели его невеселые думы, и такое у него лицо в этот момент стало, что у Степаниды мурашки по спине побежали.
«Это сколько же вынести пришлось мужику, что от молодого и красивого осталась одна оболочка?!" - думала Стешка, разглядывая собеседника, и мысли ее опять к Андрею вернулись, свое, оно ведь всегда больше болит.
- А воевал ты где? На каком фронте? До Берлина дошел? Расскажи! – женщина опять зацепила Семена, чтобы от дум его тяжелых оторвать.
Разве думала, что больно царапнет по живому, разве она знала о той войне?! Здесь в тылу, конечно, тоже выживать пришлось. Когда эвакуированных привезли, еды в городе не хватало. Чтобы с голоду не умереть, людям землю раздали под участки, семена, лопаты, да только, когда это свое еще вырастет...
А работали как? По две-три нормы выработка была, на одном патриотизме, считай. Дети с двенадцати лет за станками стояли, чтобы выжить, девушки молодые в шахту спускались, отбойные молотки в руки взяли. Это тоже фронт, если разобраться, разве что не под пулями, но на износ. И умирали люди от напряжения, не без того, и на шахте заживо горели, всякого хватило.
- Ага, - отозвался Семен, - дошел! – и такая боль в глазах, что у Стеши комок к горлу подступил.
- Прости, Семушка, не хотела я тебя растревожить… Ты ешь, ешь. После поговорим…
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217120101504
Окаянная Гл. 6
Тоненька
Гл. 6
Лукерья складывала для стерилизации отработанные шприцы, закончив со всеми процедурами. Почему-то сегодня все валилось из рук. Женщина списывала это на усталость, прошлой ночью совсем поспать не удалось.
Татарка Гуля, которая дежурила в ночную смену, уже пришла на работу, она потеряла всех на войне и тоже не могла находиться дома в одиночестве.
- Ты опять сегодня рано, - заметила Луша, - еще два часа до пересменки.
- Не могу дома быть, - выдохнула Гуля, набрав полную грудь воздуха, чтобы снова не расплакаться. – А ты разве к себе сегодня не собираешься? У тебя же вторые сутки закончились.
- А я? Та же песня. Каждый раз возвращаюсь и издалека в окна смотрю, а вдруг там огонек горит. А там только черная пустота.
- Выспаться надо, Лушка, все равно. Здесь, сама знаешь, тебе покоя не дадут. Потому, давай, оставляй все и езжай домой. Я сама управлюсь. Ну! Что стоишь?
- Наверное, ты права, Гуля. Пойду я, пока еще не совсем стемнело. До ночи доберусь.
Мужскую фигуру Лукерья заметила издали. Пригляделась, в какую сторону идет путник и поняла – навстречу. Ничего хорошего в темное время суток встреча на дороге с незнакомцем не обещала. Места здесь известные – кругом зона. Одно обстоятельство показалось все же добрым знаком – человек не прятался, явно спешил, да и шел по самому центру дороги.
Что-то в поступи той показалось до боли знакомым, сердце сначала провалилось куда-то, потом подступило к самому горлу, аж дышать стало больно.
«Семен!»
Мгновенно ноги стали ватными, Лукерья остановилась, как вкопанная. Крикнуть бы, да только голос пропал, а сердце вырвалось из ритма, то замирая, то молотом огромным разрывая грудную клетку.
«Господи! Он? Или я уже совсем схожу с ума?»
Женщина узнала походку, но продолжала вглядываться в лицо, все еще не уверенная в своей догадке. Лицо мужчины показалось чужим и каким-то зловещим, сумерки не позволяли хорошо его рассмотреть. Да и одежда на нем была не военная – темная рубашка, такие же холщовые штаны, заправленные в сапоги. Все же, не тюремная роба, и то хорошо.
Мужчина приближался. Издали и он не узнал Лукерью. Сильно похудевшая, она казалась меньше и старше своих лет. Разве горе кого-то красит? А тяжелая работа? А тоска, разъедающая душу?
Но когда женщина остановилась, Семен все понял и побежал навстречу. Сомнений не осталось – Луша!
Ему оставалось всего несколько шагов, когда женщина вдруг стала оседать на дороге. Ее сердце не выдержало нагрузки, чтобы оно не разорвалось от радости, организм выключился на несколько секунд.
Семен подхватил жену, крепко прижал к себе, захлебываясь слезами. Сколько раз представлял он себе эту встречу, а что вот такой она будет, не знал.
- Луша! Лушенька! Что с тобой? Ты больна? О, Господи! – закричал он в небеса, напуганный ее внезапным обмороком.
Мужчина опустился на колени, поддерживая жену.
- Луша-а-а! Лушенька! - несильно похлопал по щекам.
- Сема, - едва слышно, одними губами, - Семушка… живой…
Лукерья открыла глаза, но тело пока ей не подчинялось. Семен держал ее лицо в ладонях, жадно целуя каждый сантиметр соленых от слез щек. Они сами катились, теперь уже от неимоверной радости.
- Как же долго я тебя ждала!
- Так получилось, родная. Главное, что я вернулся.
Это, действительно, было самое главное теперь. И больше Лукерья ни разу Семена не спросила, где он был и почему за все время ни письма, ни весточки не прислал.
Домой шли долго. Останавливались, целовались, трогали друг друга, чтобы убедиться, что все происходит наяву, и то не сон. Особенно Лушка. Она держала мужа под руку, буквально вцепившись в него. Идет, идет, потом забежит вперед, остановится и смотрит, смотрит, наглядеться не может.
- Худой-то какой стал! Колючий… - смеется, пальцами по щетине проведет, обнимет рукой за шею и давай целовать.
- Лушенька моя, Луша, - сильные руки прижимают хрупкую фигурку, - маленькая моя! Пойдем скорее, я уже с ума схожу, так хочется мне тела твоего горячего.
- Мне тебя и покормить нечем. Дома почти не живу, все в госпитале, - стала оправдываться Лукерья.
- Ты это о чем? – засмеялся Семен, положив широкую ладонь на грудь женщины. – Знаешь, мне как-то сейчас не до еды…
Женское тело мгновенно отреагировало на ласку, соски напряглись так, что даже сквозь одежду Семен почувствовал это. Мужчина с радостью обнаружил, что и у него все нормально. Зря опасался, что все пережитое скажется на здоровье.
А Лукерья засмущалась, убрала руку мужа с груди, трудно объяснить, почему. Забыла, что ли, как это, или до дома хотела дойти прежде.
- Извини…
- Семен, ты чего? – искренне не поняла, к чему это извинение, остановилась, обняла крепко. – Сейчас, родной мой, потерпи… домой придем, я сама…
До утра уснуть так и не смогли. После неистовых ласк, говорили, говорили. Семен гладил шелковистую кожу своей женщины и благодарил судьбу за подаренную возможность жить дальше.
Когда Лукерья, наконец, задремала, уже забрезжил рассвет. Мягкий свет восходящего солнца окутал комнату. Семен осмотрелся, взгляд упал на икону Казанской Богоматери, стоящую на угловой полке. Рядом еще один образок с изображением лика Иисуса Христа, в старинном серебряном подсвечнике - небольшой огарок свечи.
"Вот оно, значит, как! Вымолила Лушка мое спасение! Я же уже не надеялся домой вернуться, а тут... Знать, великая сила - вера. Степанида говорила, до последнего Лукерья меня ждала и верила, что живой. И под образами этими молилась".
Он повернулся, взглянул на спящую жену. Осунувшееся лицо, круги под глазами, нездоровая худоба. Он знал, это от голода, изнуряющего труда и недосыпания. Подумал, сколько же ей тоже пришлось пережить. Наклонился, осторожно убрал с лица прядь светло-русых волос, поцеловал еще раз в макушку, с жалостью и благодарностью.
"Какое же это счастье - жить! Все у нас теперь будет хорошо, любимая!"
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217120401770
Окаянная Гл. 7
Тоненька
Гл. 7
В последующие дни Семен ждал расспросов от жены, но она обходила стороной самые неприятные для него темы, словно душой чувствовала, что не нужно сыпать соль на раны.
Мужчина приготовился к разговору и скрывать от самой близкой и любимой женщины свою историю не намеревался, хоть заведомо знал, что многого она не поймет, даже, может быть, не примет.
Но расспрашивать его стала как раз не Лукерья, а Степанида. В один из воскресных дней, когда Лушка была на дежурстве в госпитале, она пришла к Семену с самого утра, серьезная и очень грустная.
- Скажи мне честно, Сема, что с тобой произошло? – спросила и так в глаза пристально взглянула, ну просто в самую душу, словно священник на исповеди.
- Долго рассказывать, Стеша, - вздохнув, ответил Семен. – Это Лушка тебя подослала?
- Зачем Лушка? Сама я… Может быть, тебя послушаю и что-то про Андрея своего пойму.
Семен знал уже, что сосед прислал последнее письмо в апреле сорок пятого. По сути, бои шли уже на территории Германии, вряд ли его могли опять отправить на фронт. Но случиться могло всякое, это он на своей шкуре испытал. Потому и не стал юлить и выкручиваться, а честно рассказал свою историю Степаниде.
Женщина слушала и качала головой, не веря собственным ушам. То, о чем шептались по углам, теперь звучало из уст человека, коммуниста, которому у Степаниды не было основания не верить.
Когда мужчина закончил рассказ, время близилось к обеду. Семен помолчал некоторое время, потом подытожил:
- Вот почему я не мог сообщить о себе. Теперь понимаешь, что мы все в одинаковых условиях находились, всяко могло быть. Так что, жди своего Андрея. Если он не погиб, то рано или поздно даст о себе знать.
Рассказ мужчины потряс Степаниду. Где это видано, чтобы советского человека, бойца, разведчика, который, будучи раненным, не смог оказать сопротивление врагу и попал в плен, потом бежал из него, прибился к своим, и свои же его под трибунал! За что? А если он даже застрелиться не мог? Ведь даже патронов могло не остаться. Да и не каждый решился бы на то, чтобы самому себя жизни лишить, грех это, да еще какой!
Семену она верила, знала, какой он ярый был коммунист, не один раз слышала, как доказывал правоту своих взглядов, когда с Андреем сидели они за бутылочкой самогона. И в нем усомнились, не поверили, проверку устроили. Если бы не земляк Алексей Горячев, командир взвода, с которым они воевали вместе в составе четвертой Ударной армии, то неизвестно, смог бы он вернуться с мест, где «без права переписки» таких, как он, тысячи.
А если бы этот Горячев погиб, кто бы смог подтвердить, что, действительно, засыпанного землей от разорвавшегося снаряда, изрешеченного осколками красноармейца Талгашева не нашли на поле боя. Ведь он лично докладывал о погибших и вписал фамилию Семена в список тех, чьим родным после отправили похоронки.
Женщина не удержала свои мысли, возмутилась вслух, высказала все, что думала по этому поводу. На удивление, Семен ей возразил:
- Нет, Стеша, так говорить нельзя. Это война. И действия наших властей оправданы с точки зрения безопасности государства. Ты представь, что пока солдат пребывает в плену, его завербовали. Он потом благополучно возвращается к своим и в один «прекрасный» момент делает диверсию. Ну, к примеру, подсыпает в котел с кашей, которой должны кормить бойцов, крысиного яду. Или выводит из строя орудие. Или планы действий армии врагу сообщает. А? Не думала ты так? Вот то-то же! А вот они об этом думать должны были!
- И это ты говоришь после всего, что они там с тобой сделали? – Степанида искренне не понимала Семена, не верила, что так возможно продолжать говорить и думать, пройдя застенки ГУЛАГа.
- Есть, конечно, перегибы, Стеша. Я много историй слышал, но ведь на лбу у человека не написано, враг он или друг…
Степанида не стала продолжать разговор на эту тему, она по-своему поняла Семена – человеку еще жить, работать. Коль так сильны его убеждения, то это и хорошо, даст Бог, забудется все, как дурной сон. Обвинения все сняты, даже партбилет вернули.
Она с другой целью пришла, о своем муже поговорить. Андрей писал, что ранен, ничего такого, о чем говорил Семен, с ним случиться не могло. Так куда же он пропал?
- А скажи мне, Сема, ты моего Андрюху хорошо знал, мог он, например, по другой причине не вернуться?
- По какой это, по другой? Не пойму я тебя, Стеша.
- Ну…, - Степанида боялась это озвучить, но все же решилась, - разлюбил он меня…
- А дети? У вас же дети, Стеша!
- А что дети? Дети при матери, что с ними сделается?
- Не-ет, это ты зря! Вот, взять хотя бы меня, ты знаешь, как я по Лушке страдал?! Думал всякое разное. Боялся, что кто-то тут без меня к ней подкатит…
- Да ты что, Семен?! Не смей при мне даже говорить такое! – Степанида не на шутку рассердилась, так про подругу подумать!
- О том, чтобы домой не возвращаться, такое вряд ли возможно. Разве что ранение такое… ну, понимаешь меня?… когда не мужик больше.
- И что? Из-за этого к детям не возвращаться?
- Тут не о детях речь, о женщине. Кому такой инвалид нужен?
- Э-эх! – Степанида выругалась в сердцах. – Как же вы плохо о женщинах думаете! Да мы…
Резко осеклась, не стала ничего говорить. Глупо это доказывать, да и женщины разные есть, может и прав Семен, не каждая так мыслит, как она.
Лукерья обо всем узнала от Степаниды. Так уж вышло, женщины всегда откровеннее мужчин.
«Оно и к лучшему, - подумала она, - что я сама не стала спрашивать. Чего теперь уж бередить раны, главное, что оправдали мужа, что живой добрался, не покалеченный».
Только с того дня Лушка еще бережнее стала к Семену относиться, каждое слово свое анализировала прежде чем сказать что-то, касающееся войны. Ведь разговоры о ней не прекращались. Сколько горя принесла она, окаянная, советскому народу! Нет той хаты, того двора, в котором не отозвалось отголоском ее эхо. Не родные, так двоюродные, так или иначе, пострадали.
Она сама каждый день имела дело с пострадавшими на фронте бойцами, которые залечивали старые раны, восстанавливали утраченные функции организма, ведь в полевых госпиталях делалось все наспех, многое потом пришлось исправлять, осколки доставать, даже пластические операции осваивать впервые.
Насмотрелась. Одного мужика всем отделением уговаривали жене письмо написать, безногий, он отказался возвращаться домой. А другой, которому нижнюю челюсть оторвало, вены вскрыл, потому что считал, что лучше вообще не жить, чем таким обезображенным оставаться. Об этом она и Степаниде рассказывала, когда вернулась потрясенная. Думалось, а вдруг что-то с Андреем похожее.
Уж очень хотелось Лукерье, чтобы и подруга мужика своего дождалась, совестно даже было перед ней за свое счастье. Старалась меньше о Семене говорить, чтобы по больному месту не стегать.
А Стеша искренне радовалась за подругу, от всего сердца ей только счастья желая. А уж когда, спустя месяц после возвращения Семена, Лушка забеременела, обе женщины просто танцевали от счастья.
- Ой, Стешка, я ему деток нарожаю, сколько попросит!
Жизнь продолжалась. А вскоре и про Андрея узнали…
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217120501428
Окаянная Гл. 8
Тоненька
Гл. 8
Письмо, обратным адресом которого числился поселок Мамадыш, почтальон вручил Степаниде с большим опозданием. На штемпеле значилась дата двухнедельной давности. Стеша с трепетом вглядывалась в конверт, распечатывать послание не торопилась. Желудок свело от волнения.
Чужая незнакомая фамилия в строчке обратного адреса сводила с ума. О том, что младшая сестра ее мужа Елена Кудрявцева вышла замуж и сменила фамилию, Степанида понятия не имела. Она пыталась разгадать, кто же эта неизвестная Каримова Е., и почему чужая женщина прислала ответ на ее письмо, а не родная мать Андрея. Стешка не знала, что родители ее супруга – неграмотные люди.
Не распечатывая, Степанида поспешила в дом Лукерьи. Боялась она тех новостей, душой чувствовала, что ничего хорошего не будет, да и перед Алешкой не хотела свои чувства показывать, если что.
Лукерья управлялась у плиты, когда отворилась дверь и на пороге, белая, как полотно, возникла Стеша, с конвертом в руке.
- Лушка, письмо, - выдохнула она, протягивая бумагу подруге. – На! Читай! Я… не могу.
«Здравствуй, Степанида! - дрожащим голосом начала Луша, волнение подруги передалось и ей. – Пишет тебе Елена, сестра Андрея. Хочу сообщить, что брат мой жив, здоров, вернулся с войны в мае, двадцать второго числа…»
Боковым зрением Лукерья видела, как напряглась Стеша, как вспыхнули ее щеки, а на глаза навернулись слезы. Она и сама подумала: «Слава Богу, жив!»
«… Трудно мне писать тебе эту горькую правду, хоть мы тебя и не знали, и не видели никогда. Все же, ты законная ему жена и у вас общие дети. А дело в том, что Андрей вернулся не один…»
- Стеша, я не могу… – Лукерья уже поняла, лучше бы это письмо и вовсе не приходило, она думать даже боялась, что сейчас будет с подругой.
- Читай, теперь уж все одно, - обреченно проговорила Степанида, взгляд ее потух, плечи опустились…
«…Катя и есть та самая медсестра, которая спасла Андрею жизнь. Она вытащила его, раненного, на себе, рискуя своей собственной жизнью…»
Все сразу стало ясно, как Божий день. Вот, значит, как! Катя!
«Мог бы и написать, так, мол, и так, не жди меня, Степанида», - думала Лукерья, прекратив чтение. Да в письме больше и не было ничего важного, одна лишь маленькая приписка, из которой следовало, что Стеша может приехать и с Андреем сама лично поговорить, найдется для нее ночлег в доме Елены. Как оказалось, она с мужем жила в том же поселке.
Степанида некоторое время сидела отрешенная, потом закрыла лицо руками и завыла, качаясь из стороны в сторону. Напрасно Лукерья произносила какие-то слова, чтобы успокоить подругу, та ничего сейчас не воспринимала извне. Она целиком была в плену своего личного женского горя.
Приходили такие мысли, закрались сомнения еще с того апрельского письма, в котором, кроме дежурных фраз, не нашла она былого огня. Ей ли не почувствовать?! Не высказать, как сама любила! И Андрей ее любил все годы, знала она глубину тех чувств, потому и догадка мелькнула сразу, как только холодом повеяло. Гнала она те мысли, да только, гони, не гони, что прошло, того не вернуть.
- Стеша, милая, успокойся, прошу тебя! – тормошила ее за плечи Лукерья. – Главное, что он живой, а в остальном Бог ему судья. Мария уже на свой хлеб пошла, Алешку поднимешь как-нибудь. Коль уж в войну мы выстояли, сейчас тем более все переживем. Мы же рядом, если что, поможем, все, что нужно, сделаем. Ты только скажи. Ну! Перестань!
- Ладно, пойду я, - Степанида резко поднялась, забрала письмо, которое Луша все еще держала в руке, - спасибо тебе! Семену не говори ничего. Незачем ему…
И вышла, даже дверь не закрыла за собой. Лукерья выбежала вслед.
- Ты только не вздумай… слышишь? Дурного ничего не вздумай! У тебя сынок еще мал, ты ему нужна!
Степанида бежала домой, сдерживая рвавшийся из груди крик.
Кричи, не кричи, а разве чем-то можно ту боль унять? Когда, как обухом по голове, такая новость. Изменил, предал! Чем та другая лучше? Молодая? Так разве она, Степанида, старая? Всего-то тридцать четыре года, еще и деток могла родить, да много чего могла бы…
Сейчас бы куда-нибудь на необитаемый остров, никого не видеть и не слышать. Так ведь дома Алешка. Девять лет пацану. Как ему объяснить, что с мамкой такое.
«Надо взять себя в руки, а то напугаю дите», - мысль была трезвой, в дом вошла спокойно, глянула, чем сын занят. Он что-то мастерил из веток, на полу лежали ножницы и кусок веревки, щепа и несколько пуговиц.
В другое время спросила бы сына, что он делает, теперь было не до того. Прошла на кухню, присела у стола, подперла рукой голову, невидящими глазами смотрела в одну точку, а сама думала, думала…
«Негодяй! Предатель! Лучше бы тебя в том бою убило!» - мысль, разве ее удержишь?
Спохватилась: «О Боже! Что же это я? Любимому человеку, отцу детей своих смерти пожелала! Прости меня, Господи! Андрюшенька, родной, прости!»
«Это все она, девка эта! Имя-то какое благородное – Катюша! Не Катюша она, ведьма окаянная! Чем только взяла его, горемычного? Лаской или обманом? Конечно, столько мужиков война выкосила, а тут готовый, проверенный уже, да еще такой красавец!»
«А может он и не сказал ей, что женатый? Что дети есть? Разве нормальная, зная такое, стала бы семью разбивать?»
« Война во всем виновата! Фрицы проклятые! Сколько горя принесли, сколько потерь! Не одно, так другое…»
- Ма-ам! – Алексей уже давно стоял рядом и звал, но она не реагировала никак, не слышала даже. – Мам! Я кушать хочу!
- А? Что? Лешенька, что ты сказал?
- Мы будем сегодня что-нибудь кушать, мам? – мальчик смотрел изучающим взглядом, не узнавая матери.
Ребенок заметил перемену, но боялся спросить, что произошло. Ему лишь догадываться оставалось, о чем она так задумалась, как будто почернела вся, скукожилась.
- Ты что, заболела? – осмелился-таки спросить, видя, что женщина даже не тронулась с места. – Или что-то с папкой? Ты… похоронку получила?
- Что? Похоронку? Нет, сынок, нет! Папка жив, здоров! Что ты?!
- Он едет?
- Да. То есть, нет. Не сейчас. Но папа обязательно приедет, вот увидишь. Как же?! – она разговаривала дальше сама с собой. – Как же не приехать к детям? Должен приехать, отец ведь. Должен!
- А почему не сейчас? – Алешка ничего пока не понимал, наивный ребенок, он и вопросы задавал детские.
- Сказала же, не сейчас! – выкрикнула Степанида. – Что ты меня мучаешь? Что ты допытываешься? Душу мне рвешь! Ты уроки сделал?
- Сделал, мам, - Алексей шмыгнул носом, не понимая, за что мама кричит на него, детские глазенки наполнились слезами, он стал вытирать их тыльной стороной ладони, размазывая по лицу. – Чего ты на меня кричишь?! Не кричи, пожалуйста!
Степанида встряхнула головой. «Что же это я? Ребенок-то в чем виноват? - притянула сына к себе, обняла порывисто, поцеловала в непослушные кудри. – На отца-то как похож! Кровиночка моя ненаглядная!»
- Прости меня, сыночек! Мамка твоя сегодня не в себе. Не обижайся. Сейчас, мой золотой, сейчас. Приготовлю что-нибудь тебе вкусненькое. Чего ты хочешь? Давай, картошечки нажарим на масле подсолнечном. Ага?
Вечером забежала Лушка, проведать. Она просьбу подруги не выполнила, все рассказала Семену, не выдержала. Тот ничего не сказал, только вышел на улицу и закурил самокрутку, глубоко затягиваясь.
- Не оставляй ее одну, - сказал жене, вернувшись в дом. – Трудно ей первое время будет это принять. Но время лечит. Все будет хорошо.
- Это все, что ты скажешь?
- А что тут говорить, Луша? Мы же не знаем, как там было-то.
- Что было, Семен? – не такого разговора ожидала Лукерья. – Значит, коль война, то и на нравственность наплевать? Так, что ли? Там не нагулялись? Надо мужика у семьи увести? «Мы не знаем»! Знать там нечего, известные истины, сучка не захочет, кобель не заскочит!
- Луша! – Семен укоризненно покачал головой. – Постыдись!
- Хорошо! А о Степаниде ты подумал? Как ей это принять, Семен? Как вообще не рехнуться после этого?!
- Там, - Семен сделал паузу, чтобы привлечь внимание жены, - не до того было, Лукерья, коль уж ты заговорила об этом. Там… солдаты не знали, останутся ли они после боя, или их на куски разорвет снарядами. А среди них мальчики безусые, которые и женского тела не видели… и девушки, девственницы еще. Они не хотели умирать так, ничего не познав… Так что, все, что было там… это… это… не нужно оскорблять, потому что… это не грязь, это… когда в последний раз… Впрочем, тебе этого не понять!
Лукерья хотела что-то возразить, но промолчала, слова мужа, наконец, дошли до ее сознания. Она повернулась и вышла за дверь.
Степанида лежала поверх покрывала на кровати и смотрела в потолок. На ее лице не было следов от слез, это и плохо, ее словно заклинило. Сил не осталось совсем. С трудом почистив две картофелины, кое-как нарезала их, пожарила и накормила сына. Леша занялся игрой, а она легла и закрыла глаза. Хотелось уснуть и не проснуться. Так и застала ее Лушка.
- Стешка, я вот что подумала, - присев на край кровати, Лукерья взяла подругу за руку, – тебе надо туда самой поехать. Вот, каникулы осенние начнутся, с Лешкой и поезжай.
- Зачем? – сквозь зубы едва выговорила.
- Тебе легче станет, я думаю. Сама все увидишь, с Андреем поговоришь, как-то насчет сына договоритесь. Мальчику без отца никак, он должен знать, что у него папка есть. Подумай!
- Угу! Подумаю. Ты иди, Луша, я не хочу разговаривать, - Степанида закрыла глаза.
Лукерья поднялась, посмотрела еще раз на подругу, подошла к мальчику.
- Алешка, ты спать ложись сам, хорошо? Мамке худо, пусть она отдыхает. Завтра в школу не проспишь?
- Нет, тетя Луша, я не просплю, я рано встаю, привык уже.
- Вот и хорошо, вот и ладненько! Закрой за мной дверь.
Продолжение следует
©️ Copyright: Тоненька, 2017
Свидетельство о публикации №217120601524