28 фев 2024

☆☆☆ • YT♡ •

😯📗🖋️✨
*ЧУЖОЙ АНГЕЛ*
Клюнула я на эту квартиру по причине крайней дешевизны. Не смутил даже тот факт, что совсем недавно умер ее последний съемщик, некто Лачин. Времена у меня наступили тяжелые – не до суеверий.
– На работе скончался, с сердцем что-то, употреблял, знаете ли, – поведала владелица квартиры, передавая ключи.
Хозяйка не стала утруждать себя уборкой, поэтому бытие предыдущего жильца явилось во всей красе. Глядя на мешки с бутылками, окурками, тарой из-под разносолов и прочим урожаем, собранным мною за несколько часов, я поняла, что Лачин употреблял за неделю столько, сколько средний европеец не осилит и за пару месяцев.
Наскоро поужинав, я прилегла на диван и задремала. Проснулась же со странным ощущением, что в комнате нахожусь не одна. Действительно, на подоконнике, залитом лунным светом, сидел мужчина и что-то кушал из консервной банки.
– Кто вы? – натягивая одеяло, едва выдавила я.
– Альфред, – чавкая, ответил незнакомец.
– Нобель? – уточнила я, решив, что мне явился дух знаменитого человека.
– Почему же Нобель? Альфред Бенедиктович. Ангел. Скумбрию будешь? – и протянул банку.
– Какой еще ангел? Мой?
– Нет. Хорошая скумбрия, попробуй.
– А ну убирайтесь отсюда! – закричала я. – Я сейчас полицию вызову.
– Зачем же так? – обиделся он. – Ангелов в полицию не забирают.
– А куда их забирают?
– Известно куда, на небо.
– Ну, так и летите себе!
– Не могу, – вздохнул он.
– Крылья отвалились?
– Нет, – с этими словами ночной самозванец помахал здоровенными белыми крыльями. – Телеграмму жду.
– А в другом месте нельзя подождать? Кстати, чей вы ангел?
– Лачина, ныне покойного. Жил он здесь. Нельзя мне отсюда съезжать, телеграмму на этот адрес отправят.
– Так, так, – ухмыльнулась я. – Ну, а где тогда мой персональный ангел?
– Так ты же в нас не веришь. Ангелы только верящим полагаются.
«Чем бы его по голове огреть?» – подумала я, озираясь по сторонам.
– Ангелов по голове нельзя, – заметил Альфред Бенедиктович.
«Сейчас включу свет, и он исчезнет. Это просто дурацкий сон», – и щелкнула выключателем.
– Это не сон. Говорю же, Альфред Бенедиктович. За консервы извиняюсь, не удержался.
Крылатый человек казался абсолютно реальным. Я принялась рассматривать его. Все мои предыдущие познания о внешности небесных заступников были неверными. На подоконнике сидел толстяк средних лет, кареглазый, пухлощекий и совершенно лысый. Вместо белых длинных одежд – джинсы, майка и кроссовки «Adidas».
«Знает, собака, толк в обуви» – про себя отметила я.
– Я не собака. Там (он указал пальцем на потолок) всем ангелам такие выдают, чтобы удобно было ходить.
– Вы ж летаете, – съязвила я.
– В исключительных случаях. Крылья беречь надо. От частых полетов перья выпадают, – объяснил ночной гость.
– А Альфред Бенедиктович почему? Разве у ангелов такие имена?
– А какие же?! – и он продолжил. – У нас с этим просто. Хочешь Леонтием назовись, хочешь Бернардом или там Арчибальдом, дело твое.
– Альфредом Бенедиктовичем, получается, пожелали стать?
– Угу. Запоминается хорошо, правда ведь?
– Безусловно, – согласилась я. – Значит, ангел? (он кивнул) Ну, а Лачина тогда почему не уберегли? Разве это не ваша обязанность?
– Моя. Проспал я, – и он виновато опустил глаза. – Жалко Лачина, сильно похмелился, чересчур сильно, сердце не выдержало.
– И что теперь?
– Хорошее надо что-нибудь сделать, вину, так сказать, загладить, иначе телеграмму не пришлют.
– Ну, так делайте! – я начала нервничать, чужой ангел успел порядком надоесть.
– Я и собираюсь, – ответил Альфред Бенедиктович, болтая ногами. – Давай, для тебя что-нибудь хорошее сделаю…
– Лучше не надо.
– Да подожди ты! – оборвал чужой ангел. – Хочешь у Михайличенко интервью взять?
Я рассмеялась.
– Да кто меня к мэру пустит?! Я же внештатный корреспондент, на-чи-на-ю-щий. У меня опыта нет.
– А если пустят? Если сами еще позовут?! А?!
– Тогда непременно. А сейчас, сделайте милость, замолчите. Мне вставать рано.
«Если Альфред Бенедиктович не сон, значит, галлюцинация. Завтра пойду к психиатру. Это на нервной почве», – решила я и отключилась.
Каково же было мое удивление, когда утром позвонил главный редактор. Вот у него нервишки точно пошаливали.
– Полчаса на сборы! В мэрию срочно! Михайличенко требует тебя! Машина уже у подъезда. Потом сразу же в редакцию! Поняла?
Альфред Бенедиктович пил чай на кухне вприкуску с пряниками.
– Ты уж это, за пряники прости, не удержался, – извинился он и, хитро улыбнувшись, добавил. – Надеюсь, интервью пройдет удачно.
– Я тоже! – крикнула я, мечась между ванной и шифоньером.
– Главное, не волнуйся, я все предусмотрел, – успокоил Альфред Бенедиктович.
Мэра трясло еще больше, чем меня.
– Вы кто? – спросил он, жестом приглашая пройти к столу.
Я представилась.
– С утра нашло что-то. Так захотелось интервью дать, ну сил нет. Позвонил в редакцию вашей газеты и говорю: «Нужен самый дрянный журналист». Порекомендовали вас.
– Приступим? – мне всё-таки хотелось казаться профессионалом.
Вопросы я, естественно, не подготовила, не успела, а мастером импровизации никогда не являлась. Однако крылатый толстяк, действительно, все «предусмотрел».
– Сколько у вас любовниц, Геннадий Викторович? – поражаясь собственной наглости и включая диктофон, спросила я.
Михайличенко закашлялся, нахмурил брови, но ответил:
– Три.
А после торопливо прикрыл рот ладонью, как это делают маленькие дети, когда нечаянно выдают секрет.
– И давно? – продолжила я.
– Третья всего полгода. Машенька. Чудная девочка. Квартиру просит. В центре, – со слезами в голосе признался Геннадий Викторович. – Другие – те поскромнее, на пособие согласны или льготу какую. Но Машеньке не могу отказать. Вы уж поймите, чудная девочка: ручки, ножки, сиськи…
– Сиськи? – переспросила я.
– И не только! – вконец разоткровенничался мэр.
– Ладно, ладно, оставим. У меня следующий вопрос. Куда делись средства, выделенные для ремонта дорог?
Михайличенко умоляюще сложил ладони и попросил:
– А может, я вам лучше про Машеньку расскажу?
Я покачала головой, и он продолжил:
– На личные нужды денежки пошли.
– Выходит попросту профукали казенные средства?
– Ага. До копеечки, – и мэр виновато улыбнулся.
– Как же вы думаете дальше городом управлять?
– Да так же, – и Геннадий Викторович разрыдался.
Когда я явилась к редактору, он сначала пожелал принять меня в штат, а через пять минут, после того как прослушал запись, захотел ударить монитором по голове, чтобы списать все на мою невменяемость. Но как только стало совершенно ясно, что бить по голове придется еще и мэра, этот закоренелый журналюга решился напечатать провокационные факты на первой полосе. Так, с легкой руки Альфреда Бенедиктовича наш город лишился мэра и обрел скандальную журналистку, то есть меня.
Прошло несколько месяцев. Постепенно я привыкла к Альфреду Бенедиктовичу. Правда, немного пугалась, когда по ночам он летал под потолком, напоминая скорее хорошо откормленную куропатку, чем ангела.
– Чтобы форму не потерять, – объяснял он, кружа возле люстры. – А то телеграмму пришлют…
Но ее все не было. Альфред Бенедиктович загрустил. И так как творить «добро» в своей карьере и личной жизни я категорически запретила, то он просто ходил со мной в супермаркет, где жадно хватал с полок банки со скумбрией и пакеты с пряниками, до которых оказался большим охотником. Или же топал в кино, благополучно засыпая там на первых же кадрах. Люди смотрели на него с интересом, но не более.
– Со спектакля? – изредка спрашивали прохожие.
– С неба, – обиженно ворчал чужой ангел.
Удивительна была его привязанность к Лачину. Я наливала чай, он предупреждал:
– Не злоупотребляй.
Я готовила морс, он подозрительно принюхивался к содержимому графина:
– Сколько градусов?
Бесполезны были все попытки вразумить его.
– Одного не уберег, второго точно не простят, – напоминал Альфред Бенедиктович.
И все бы ничего, да только он все чаще заводил следующий разговор:
– Туда охота, к своим. А ты ничего доброго сделать не разрешаешь.
– Понимаете, Альфред Бенедиктович, доброе по заказу совершить нельзя. Надо искать того, кому ваша помощь действительно необходима.
И он стал искать. Помогал выигрывать на спортивных состязаниях явным аутсайдерам, ловил за руку шустрых карманников и щедро награждал их, пугал одиноких женщин в темных переулках, предлагая проводить до дому, и даже, совершенно отчаявшись, вернул купированный еще в щенячьем детстве хвост ротвейлеру. Все напрасно.
Глядя на его мытарства, я сдалась и позволила делать «доброе» мне. Он начал с наследства. Буквально через месяц я стала обладательницей и двухкомнатного сарая в деревеньке о трех избах, и картины неизвестного и абсолютно безумного художника, и толстенной кулинарной книги «Съешь сам». Вероятно, этого для телеграммы оказалось недостаточно, пришлось терпеть далее. Теперь Альфред Бенедиктович с удвоенным рвением принялся за мою личную жизнь. Женихи посыпались словно манна небесная.
– Здравствуй. Выходи за меня замуж, – будил меня звонок очередной жертвы чужого ангела. – Только быстрее!
– С чего вдруг? – удивлялась я.
– Черт его знает, но только быстрее. Понимаешь, так приспичило, на днях с женой вот развелся…
Меня стали останавливать на улице синеокие незнакомцы, предлагая руку, сердце и прочие радости семейной жизни, а у всех коллег мужского пола подергивались поволокой глаза, лишь поздоровайся я с ними. И даже главный редактор, давным-давно очерствевший от журналистских будней, умудрился пригласить меня в ресторан.
– Но вы женаты, у вас четверо детей! – возмутилась я.
– Они вырастут и все поймут, – ответил он и попытался меня поцеловать.
Пришлось приводить его в чувство клавиатурой. Это конечно не монитор, но все же подействовало.
Альфреду Бенедиктовичу было поставлено условие: либо он оставляет попытки выдать меня замуж по своему, ангельскому, расчету, либо теряет жилплощадь. Естественно, он выбрал первое.
После неудач в сфере личной жизни чужой ангел принялся за мое образование, сочтя, вероятно, недостаточно одаренной от природы, что наверняка так и есть. За несколько дней сами собой исчезли все мои пробелы в области точных наук. Я с ужасом поняла, что знаю не только школьную программу, но имею также представление об устройстве и самолетного двигателя, и гидравлического пресса, и бурильной установки, с легкостью могу припомнить каждый элемент из таблицы Менделеева и точное значение числа «π». Кроме того, я стала превосходно говорить на английском, хотя ранее занималась французским и испанским. Однако здесь Альфред Бенедиктович что-то начудил, ибо самые незначительные знания в последних двух языках испарились начисто, зато на английском я теперь не только свободно изъяснялась, но даже частенько думала.
Тем не менее все усилия Альфреда Бенедиктовича сделать для меня что-нибудь хорошее ни к чему не привели. Безо всякого аппетита кушал он «Скумбрию в масле», а в глазах его все чаще блестели слезы.
– Забыли, забыли, – шептал он, стоя перед открытым окном.
Я успокаивала, как могла, позволяя проводить надо мной прочие ангельские эксперименты, и уже сама не верила, что телеграмма когда-нибудь придет.
Но вот однажды приключилась следующая история. Неподалеку от моего дома загорелось заброшенное общежитие. Я возвращалась с работы, когда пожар почти потушили.
– Никто не пострадал? – спросила я у зевак.
– Ищут пока, сумасшедшего одного, с крыльями. Примчался и сразу в огонь, а через минуту Витьку – бомжа местного на руках вынес, на траву положил, говорит нам: «Вдруг еще кто остался» и снова в подъезд. Мы его отговаривать: «Брось! Давай назад! Сам сгоришь!», но он только рукой махнул.
Через минуту из здания вышел пожарный и крикнул напарнику:
– Нет там никого. На второй этаж пройти нельзя, там решетка. А первый весь обшарили. Пусто. Только кроссовку нашли и перья какие-то обугленные. А людей никого. Мужик, который бомжа вынес, скорее всего, в окно выскочил.
Я подбежала к пожарному:
– Вы что, сдурели?! – заорал он. – Сюда нельзя!
– Знаю, знаю. Вы только скажите, какая кроссовка, «Adidas»?
– Да разве в дыму разберешь? Нет там никого, успокойтесь. Нет там никого…
Дома на подоконнике стояли открытая банка консервов и кружка с остывшим чаем, на блюдце – надкусанный пряник, а рядом листок, на котором была одна строчка: «Альфред Бенедиктович зпт срочно вылетайте тчк Ждем тчк». Я заплакала, хотя сама не понимала почему. Ведь ангелы могут проспать, могут сделать что-нибудь не так, но они не горят. Ангелы никогда не горят.
С той поры прошел не один год. Я часто вспоминаю Альфреда Бенедиктовича. И еще думаю, а какой ангел у меня, и почему он не прилетает? Почему? Ведь теперь я верю, что ангелы есть. Да что там верю!
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
*Звонок от мужа*
Мой муж должен был отдыхать в этот день, но пятничным вечером выяснилось, что ему нужно будет выезжать в субботу на объект и торчать там до самого вечера... На мое недовольство, выраженное надутыми губами, он лишь развел руками.
Ну, что ж, проводив мужа ранним субботним утром на работу, осталась я наедине с кошаками. Чем порядочная женщина может заниматься в субботу? Правильно! Парко-хозяйственный день, включающий в себя стирку, уборку, поход по магазинам и обязательное приготовление вкусняшек.
Со всеми делами управилась часам к семи вечера и, довольная собой, завалилась на диван смотреть телевизор.
Позвонил муж, предупредив, что будет поздно, так как возникли какие-то неполадки с машиной у нашего знакомого, и они поехали в сервис. Также предупредил, что у него почти разряжен телефон и, если что, чтоб звонила на номер знакомого, а он мужу передаст трубку.
Вздохнув и мысленно обматеря всех, поудобнее устроилась на диване, взяла кота под мышку и уставилась уже без настроения в телевизор. Как закимарила - не помню. Проснулась от звонка мобилки. Звонил муж. Далее диалог:
Я (сонно):
- Алё! Че, ты долго там еще?
- Я уже подъехал. Спустись, открой мне дверь.
- У тебя же ключи есть!
- Найти не могу. Выйди, открой дверь.
- Ладно, щас спущусь, открою, - говорю я.
Кладу трубку, попутно глядя на часы: время 23:48. Немного прихожу в себя, соображая, что можно же скинуть ключи с балкона, а не выходить в подъезд. Набираю мужу на телефон сказать, что сейчас скину ключи из окна, а там раздается: "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети". Разрядился, что ли, телефон? Ах, да, он же предупреждал...
Что ж, натягиваю пуховик, а кот в это время запрыгнул на окно, дуром орет и будто вниз смотрит. Я к нему подхожу, думаю: Поглажу и он успокоится". Мимолетно смотрю из окна вниз на парковку (муж машину паркует всегда на одном месте - прям под нашими окнами), а наше парковочное место пустое! Тут звонит телефон. Муж! Я в легком шоке (минуту назад у него телефон был отключен!) беру трубку:
Муж (со злобой в голосе):
- Ты мне дверь откроешь или нет?
- Что у тебя с телефоном происходит? Ты звонишь, а я до тебя дозвониться не могу, - говорю я.
- Связь дерьмовая. Ты выйдешь или нет?
- Давай лучше я тебе ключи скину? Ты, кстати, где припарковался? Под окном машины нет. Спереди дома, что ли, оставил?
И тут прозвучал ответ, от которого меня просто пробил озноб! Это не был голос моего мужа! Это была смесь какого-то истеричного визга со скрежетом металла:
- С*ка любопытная! Открой мне дверь, б**дь!
Я в истерике откинула от себя телефон и заревела от ужаса! Потом кинулась ко входной двери и закрыла ее на все замки! Схватила с полочки иконку Богоматери, прижала ее к себе, трясусь и повторяю только: "Спаси и сохрани!".
Тут снова звонит телефон. Я, уже боясь брать трубку, смотрю - номер нашего знакомого. Один звонок пропустила. Звонит второй раз. Я нажала кнопку принятия вызова и слышу в трубке голос МОЕГО мужа:
- Коть, не спишь? Все, поменяли деталь, слава Богу, я выезжаю домой, минут через 15 буду.
А я как разревусь в трубку.
Муж мне:
- Котя, что случилось?!
А я говорить не могу, только всхлипываю.
Муж приехал минут через 10, своими ключами открыл дверь и застал меня всю в слезах и соплях на диване с иконой. На его вопросы, почему дверь закрыта на два замка, почему я зареванная, почему икона в руках, я толком даже слова сказать не могла. Но после стакана валерьянки и часовых объятий я ему рассказала всю историю. Муж слушал внимательно, потом взял мой телефон и посмотрел входящие вызовы: два вызова от него в 23:47 и 23:50. Потом достал свой в ноль разряженный телефон:
- Как с тобой поговорил в восьмом часу, так телефон и не доставал. Там 3% оставалось. На полчаса бы не хватило.
Потом тоже пошел и хапнул стаканчик валерьянки за компанию.
В воскресенье я сходила в церковь, а также поменяла номер мобильника... А еще купила коту килограмм хорошего мяса. Ведь это он своим поведением и мяуканьем предупредил меня об опасности! Если б не он, то в окно я и не глянула бы! Даже представить не могу, что было бы со мной, если бы я все-таки вышла и открыла дверь в подъезд...
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
В один из солнечных дней я обходила свои немноголюдные владения. Услышав громкий плач, я тут же поспешила узнать, в чём дело. Подойдя к одной из палат, я увидела выходящего оттуда врача со шприцем в руках. Его лицо не выражало никаких особенных эмоций. В его глазах была повседневная рутина, надоевшая всем вокруг. Зато в палате я увидела нечто особенное. Стоило мне войти внутрь, как плач закончился. На меня уставились большие голубые глаза. Маленький человечек внимательно рассматривал меня, как будто я была чем-то неизвестным для него. Глядя на это маленькое существо, я слегка улыбнулась. В ответ малыш расхохотался. Находящиеся рядом с ним люди искренне удивились, не находя никакой причины для веселья. А я ушла, не найдя в этом ничего особенного. Ещё пару дней я бродила в поисках очередного человека, которого я уведу собой. На этот раз мой выбор пал на бабушку лет ста, а то и больше. Она уже долгое время притворялась, что не видит меня. В её глазах я видела желание жить, потому я долго её не трогала. Но я часто приходила к ней, слушая её мысли. В своих мечтах она видела бескрайние поля в знойный день, сидящего на опушке старичка, дрожащими руками черпающего воду из родника. В её фантазиях я находила новые для себя чувства и ощущения. На этот раз бабушка наконец-то повернула ко мне голову и, посмотрев на меня своими старческими глазами, спросила: - Пора? - Пора, - ответила я. – Прощайтесь. Старушка слегка приподнялась на кровати, с особой любовью обняв каждого из своих уже взрослых внуков. Потом она легла и закрыла глаза. Выйдя из своего бренного тела, она с необычайной лёгкостью вздохнула и последовала за мной, больше не обращая ни на кого внимания. Но я заметила маленького гостя, преградившего мне дорогу. С необычайным любопытством он наблюдал за нами, всё так же улыбаясь мне. Впервые за всё моё существование я обратилась к человеку сама. - Ты, верно, не знаешь, кто я такая? Ребёнок в ответ лишь помотал головой, продолжая внимательно смотреть мне в глаза. Тогда я присела и внимательно всмотрелась в его лицо. Он и правда не подозревал о том, кто я и чем занимаюсь целыми днями в этих мрачных коридорах. Наш разговор прервала обеспокоенная мать. - Я тебя везде обыскалась! - Мама, а кто это? – спросил в ответ мальчишка, показывая на меня своим крохотным пальчиком. Но женщина не увидела меня. Для неё я ещё не существовал. Вместо этого она заметила опечаленных родственников, стоящих возле кровати со старушкой, и поспешила увести ребёнка. Наши следующие встречи были весьма коротки. Заглядывая в палату и видя с улыбкой наблюдающего за мной мальчугана, я спешила уйти как можно дальше от комнаты, где он находился. Но однажды он сам нашёл меня в одном из самых неприметных углов больницы. Я лежала в своём любимом кресле и с закрытыми глазами представляла себе бескрайние просторы Земли, о которых частенько думали те, за кем я наблюдала. В какой-то момент я почувствовала, как кто-то теребит меня за рукав. Открыв глаза, я увидела перед собой всё того же мальчика. - Кто ты? – по-прежнему улыбаясь, спросил мальчишка. - Смерть, - коротко ответила я. - Смерть? Смерть – это твоё имя или фамилия? Я задумалась. Одно-единственное слово было для меня как именем собственным, так и нарицательным. Оно означало одновременно имя, профессию и смысл моего существования. - Это не важно. Просто смерть. - А что ты делаешь в этой больнице? - Я здесь живу, - ответила я, после чего заметила подходящего к нам старичка. - Не тронь ребёнка! – с некоторой злобой обратился он ко мне. В его глазах читался неподдельный страх передо мной. - Он сам пришёл ко мне, узнать, кто я такая. Старичок тут же успокоился и, присев рядом, уже дружелюбно спросил: - А когда за мной придёшь? Устал я уж по белу свету ходить. - Скоро. Совсем скоро. - Знать бы конкретней, я бы все свои дела закончил. Да и успокоился бы на этом. - Через неделю приду. На заходе солнца. На этих словах старик встал и, поблагодарив меня, увёл с собой ребёнка. Всю последующую неделю я бродила по коридорам больницы, по привычке оглядывая все свои владения. Подходивший накануне старичок всё чаще попадался мне на глаза, и каждый раз он радостно улыбался мне, продолжая свой путь. За всего лишь одну неделю он успел попрощаться с родными, отправить несколько писем в далёкие края, написать завещание, погулять на природе и, втайне от всех, выбрать себе гроб и место на кладбище, записав всё это на маленьком клочке бумаги. В последний день он с самого утра дожидался медсестры, чтобы отпроситься на пару часиков в ближайшую церковь. Но та никак не желала отпустить старика, боясь за его состояние здоровья. Увидев опечаленный взгляд дедушки, я с шумом сбросила громоздкие папки со шкафа в кабинете врача. Медсестра тут же ушла прибирать, а я с улыбкой кивнула старику на выход. Тот с радостью побежал на улицу, отблагодарив меня улыбкой. К вечеру он был на своём месте, помытый и переодетый в чистую одежду. На закате я пришла к нему и протянула руку, чтобы помочь ему встать. Коснувшись меня, он вышел из тела. С необычайной лёгкостью он начал пританцовывать вокруг меня. - Наконец-то! Веди меня к моей старухе, милая! Эх, Любушка, тридцать лет жду нашей встречи! Лицо старика так и светилось радостью и счастьем, молодея с каждой минутой. Даже оставленное им тело, казалось, светилось от мысли о том, что тяготы сей жизни закончились. Я взяла старика за руку и повела прочь. Следующие несколько недель прошли тихо. По коридорам никто не ходил, в палатах никто не рыдал рядом с умирающими родственниками. Больница как будто опустела. Мои владения стали ещё более мрачными. Я ходила по палатам в надежде на то, что найду что-то стоящее. Именно тогда я вновь встретила того голубоглазого мальчишку. Но теперь он едва улыбался, грустно смотря на меня. Я села на соседней койке. Мальчишка тяжело закашлял, прикрыв рот носовым платком. Мать, спящая рядом, слегка шевельнулась, но не открыла глаза. Она слишком сильно устала, чтобы вырваться из объятий Морфея. - Тётя Смерть, куда ты уводишь людей? – спросил мальчик, глядя мне прямо в глаза. - Я увожу их туда, где им будет лучше. - Домой? - Нет, ещё лучше. В рай. - Что такое рай? Мальчишка продолжал смотреть на меня, ожидая ответа. Он и в самом деле не знал, что такое рай. В его глазах читалась искренняя детская наивность. Слегка улыбнувшись, я ответила: - Рай – это место, где встречаются люди после давней разлуки. Мальчик задумался. Было видно, что он хотел что-то возразить, но не решился. Вместо этого он начал смотреть в окно, размышляя над этим разговором. Малыш даже не заметил, как я ушла. С того дня я стала чаще заходить к мальчику. Он больше не вставал с кровати, не ходил по коридорам и не улыбался мне в ответ, а только смотрел на меня большими голубыми глазами. А я лишь заглядывала к нему в палату и уже через мгновение исчезала в коридоре. Меня всегда беспокоило состояние матери, которая могла испугаться наличию невидимого собеседника своего ребёнка. - Тётя Смерть, ты и меня заберёшь в рай? – спросил в очередной мой визит мальчишка. - Пока нет. Твоё время ещё не пришло. - Откуда ты знаешь, когда придёт время? Он продолжал смотреть на меня, всё ещё не понимая, что я за сущность. И эта детская улыбка, которая появлялась всё реже и реже, начинала мне нравиться. Было видно, как сильно побледнел и похудел мальчик за то время, когда он находился в больнице. Но новые вопросы всё ещё продолжали появляться в его голове. И они требовали ответов. - На то есть много разных признаков. Например, когда придёт время, человек начинает меня видеть. - Я вижу тебя, тётя Смерть. Это значит, что моё время пришло? В его глазах не было страха. Тем не менее, было видно, что он задавал этот вопрос матери, которая так и не ответила, боясь испугать ребёнка. - Ты видишь меня, потому что ещё ребёнок. Такое бывает. Если бы твоё время пришло, я бы смогла читать твои мысли. Ребёнок снова закашлял. На носовом платке показались капли крови. Встревоженная мать, проснувшись, тут же побежала за врачом. - Тётя Смерть, ты ещё придёшь проведать меня? - Обязательно, - пообещала я, скрываясь в тёмном коридоре. Несколько недель подряд я приходила в гости к мальчику. Его состояние становилось всё хуже и хуже, а тёмные круги под глазами у его матери всё больше и больше. Малыш практически не улыбался. Его глаза, всё такие же большие и наивные, выражали всё большую грусть. А вопросов от него становилось всё меньше. - Мама очень устала, - как-то сказал мне мальчик. – Папа ушёл от нас ещё до моего рождения. Мама говорит, что когда-нибудь она встретит его. А так же бабушку и дедушку. Отвечать я не стала. Вместо этого я лишь взглянула на его маму. Бедная женщина уснула, сидя в кресле. Её руки были похожи на обтянутые кожей кости, а бледное лицо покрылось нехарактерными для её возраста морщинами. - У вас ещё кто-нибудь есть? - Нет. Мама отсюда уходит только на работу, чтобы были деньги на лечение. Меня охватила жалость к этой бедной женщине. Хотелось как-то облегчить её ношу. Но помочь я ничем не могла. - Тётя Смерть, если я с тобой уйду, маме не будет так тяжело, - внезапно сказал мальчишка. В его глазах я читала неподдельную жалость по отношению к матери. В ответ я смогла лишь покачать головой. Но мальчик продолжал смотреть на меня умоляющим взглядом. Он схватил мою холодную руку и потянул вниз. Я наклонилась. Мальчик начал шептать мне на ухо: - Тётя Смерть, возьми меня в рай. Мы с мамой когда-нибудь там увидимся. А сейчас пусть она отдохнёт от меня. Я знаю, она будет счастлива. Я посмотрела в очередной раз на мальчишку. По его щекам текли слёзы. Внутри что-то взорвалось. Я выбежала в коридор. Детские эмоции заразнее любой болезни. Я тоже плакала. Мысль о том, что мне нельзя облегчить участь обоих, повергала меня в шок. Но никогда раньше мне не приходилось расстраиваться из-за больных. Они для меня были все одинаковы. Похожие друг на друга старики и старухи, редко мужчины и женщины, знали, куда я их веду. Но эти огромные глаза, полные наивной веры в счастливое будущее, никак не выходили у меня из головы. Невинное дитя не ведало, что хотело совершить во имя благого дела. Упав на своё любимое кресло, я зарыдала. К горлу подкатила резкая боль. Хотелось самой уйти, уйти навсегда, безвозвратно. Но сил не хватало даже на то, чтобы встать с места. Сквозь слёзы я увидела перед собой мальчика. Он схватился за моё чёрное платье и не отпускал его. Он смотрел прямо на меня, не плача, не моргая. А я смотрела сквозь него. Сквозь его голубые глаза, которые были сейчас абсолютно прозрачными, как и он сам. - Зачем? Зачем ты это сделал? Нельзя меня трогать! – закричала я, схватив парнишку за руку. Быстрым шагом я повела его в палату. В голове мелькала мысль: «Только бы успеть». Маленький коридор, как на зло, казался бесконечно длинным, а двери в палаты совершенно одинаковыми. Найдя наконец-то нужную палату, я бросила мальчишку на кровать. Он попал чётко в своё тело. Открыв глаза, он начал часто дышать, после чего долго откашливался. А мать крепко обнимала его и целовала в голову. Несколько дней я не ходила по больнице, а только сидела в кресле и думала. Думала обо всём. О том, почему жизнь не бесконечна, почему она так жестока. О том, какой была моя мама. И о том, куда она подевалась. И о том, ради чего всё это происходит. Мысль о том, что время лечит, со временем успокаивала меня. Я уже практически не чувствовала боли. Лишь вспоминала большие красивые глаза мальчишки. Через некоторое время я решилась вновь обойти свои владения. Обойдя все палаты, я убедилась, что ничей срок ещё не пришёл. Оставалось лишь навестить маленького мальчика. Заглянув в палату, я увидела бледного мальчика, лежащего на кровати. Он едва открывал глаза, страдая от болезни. Подойдя поближе, я посмотрела ему в лицо. Не обращая внимания на бодрствующую мать, я заговорила с ним: - Не надо было трогать меня. Из-за этой выходки твой срок может прийти гораздо раньше. Мальчик ничего не ответил. Он лишь немного пошевелил дрожащими губами и подумал, что не в силах даже говорить. - Я слышу твои мысли. Мальчишка попробовал улыбнуться. Но вместо этого его губы лишь слабо искривились. Из последних сил он начал кашлять кровью. Я смотрела на него ещё несколько минут, пока не пришла к выводу, что пришёл его час. Преодолевая грусть, я слабо улыбнулась и протянула ему руку. В этот момент мать мальчика посмотрела на меня. Сквозь заплаканные глаза я видела её взгляд, направленный именно на меня. - Не отбирай его у меня! – умоляюще закричала она. – У меня больше никого нет. Остолбенев, я продолжала смотреть на неё. А она глядела на меня, крепко обнимая сына и ожидая моих действий. - Как давно Вы меня видите? – спросила я, слегка оправившись от удивления. - Три дня, - кратко ответила она. - Я должна забрать его, - сказала я, немного подумав. – Ему совсем плохо. Протянув руку мальчишке, я слабо улыбнулась. Он без страха потянулся ко мне. - Тётя Смерть, теперь твои руки не такие холодные, как раньше. В ответ я лишь улыбнулась, после чего помогла ему встать. Крепко держа за руку мальчишку, я пошла к выходу. Лишь у самой двери я остановилась, обернулась и протянула руку. Мать мальчика тут же бросилась ко мне, пытаясь обнять сразу обоих. И мы втроём вышли в коридор, который был необычайно ярко освещён. В самом конце коридора, где было моё кресло, стоял мужчина с букетом цветов в руках. Едва женщина увидела его, он бросился к ним навстречу. Все трое крепко обнялись и исчезли в ярком свете, погасшем через несколько мгновений. В памяти остались лишь огромные наивные глаза мальчишки, который больше никогда не грустил, а только улыбался. Больше ни к кому и никогда я не привяжусь так крепко, как к нему. Люди приходят и уходят. У каждого из них своя судьба. Но я никогда больше не привязываюсь ни к одному из них. Я самодостаточна. А когда вдруг почувствую себя одиноко, то вспоминаю этого доброго мальчугана.
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
Зимой 2013 я попала в самый настоящий ад, имя которому — болезнь ребенка. Меня и мою двухгодовалую дочь увезли на «скорой» в детскую больницу с предварительным диагнозом ОРВИ. Какое, к такой-то матери, ОРВИ, если моему ребенку было плохо так, как никогда не бывает при обычных заболеваниях такого рода! Врачи, чтоб им на том свете икалось, не стали меня слушать, заявляя, что им виднее, как лечить, и неуравновешенным мамашкам не следует вмешиваться.
Да, это был ад, без сомнений. Три дня моя дочь спала, практически не просыпаясь, только для того, чтоб выпить лекарство или сходить на укол. Она медленно впадала в кому. Три дня я не могла ни спать, ни есть. Я только сидела, прижимая к себе ребенка, плакала и молилась. За это время я похудела на 8 килограммов, у меня поседели оба виска; я стала похожа на не очень свежий труп. Потом случилось то, из-за чего я ворвалась в ординаторскую, отматерила всех там находящихся врачей и потребовала немедленно отвести мою дочь на рентген и наконец начать лечить ее нормально. Диагноз был неутешительным: пневмония справа в нижней доле. Самая подлая разновидность этой болезни — не прослушивается стетоскопом и практически не определяется анализом крови. Слава Богу, все обошлось — капельницы и антибиотики сделали свое дело, моя дочка пошла на поправку и через неделю уже играла в больничных коридорах с другими детьми, с аппетитом ела и неохотно шла спать.
То, что случилось тогда, на третий день нашего пребывания в больнице, стало самым страшным моим воспоминанием. Не спавшая более двух суток, я впала тогда в какое-то странное оцепенение, полусон-полуявь. В этом состоянии, лежа на краю кровати и привычно обнимая дочь, я увидела, как около нас колышется темная, уходящая под потолок тень. Странно, ведь я оставляла ночник включенным, а сейчас в палате было сумрачно. Меня пробил озноб от страха, я не могла шевельнуться, глядя на темную антропоморфную фигуру. Кажется, на ней был капюшон, по которому постоянно менялись, перетекая одно в другое, лица. Многоликая дрянь протягивала свои лапы к моей дочери! Темные, похожие на щупальца отростки шевелились в полуметре от кровати когда на смену страху пришла ярость. «Не отдам!Не трогай!» — прохрипела я, с усилием переворачиваясь и закрывая собой малышку. В голове билось только одно: укрыть, спрятать, не дать демону, пришедшему из тьмы, забрать ее у меня. Моей спины коснулось что-то холодное и жгучее, прочерчивая дорожки на лопатке. Невыносимая боль скрутила тело, я вскрикнула и дернулась...
Палату заливал мягкий свет ночника. Темная сущность ушла, растворилась. Я победила.
Через две недели нас выписали домой. Дочка полностью поправилась, а мое состояние лишь ухудшалось. Меня мучил постоянный изматывающий кашель, не помогали никакие лекарства. Я сдала кучу анализов, прошлась по всем врачам — все без толку. Осталось только одно: я отправилась к онкологу сдавать кровь на онкомаркеры. Результат должен прийти на днях, хотя я, пожалуй, и так знаю, каким он будет...
Во мне нет страха за будущее. В последнее время я все чаще разглядываю в зеркале тонкие, еле заметные полоски шрамов на лопатке, и думаю. Думаю, что в ту роковую ночь я заслонила собой моего ребенка от неведомой темной твари, спасла самого дорого для меня человека. Наверное, это стоит моей жизни.
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
*Предчувствие*
Наш старый дворик состоял из четырех серых пятиэтажек. Люди в нем жили дружные, приветливые. С детских площадок с утра до вечера доносились крики и смех детворы. До сих пор помнится то всеобщее ликование, когда во двор заезжал огромный самосвал, полный мокрого песка, который он вываливал в песочницу! Через час из песочницы были видны крепости, замки, домики. И не загнать нас было до самой темноты! Скрип железных, чудовищно травмоопасных качель, разрисованный «классами» асфальт, пыль, стоявшая столбом от гоняющих в футбол пацанов, старшие девчонки, причудливо прыгающие на скакалках, старушки на скамейках и соседка Любка, развешивающая цветастое белье на веревках, растянутых под окнами первого этажа нашего дома – вот что представлял из себя наш дворик середины 90-х.
Любка. Высокая, худосочная женщина в синем трико, рубашке и вечной сигаретой в зубах. Общительная, хозяйственная, разведена, трое детей. Старший из них - Вовка, восьми лет. Отзывчивый паренек, этакий «бандос»: и подраться может, и в магазин сбегать, если какая старушка–соседка попросит, и перепуганного кота с дерева снимет.
Но порой в их семье наступали дни, когда Любкины полотенца, наволочки и детские одежки так и оставались сиротливо висеть на бельевых веревках. Дни напролет их трепал ветер, поливал дождь, снова сушило солнце и вновь трепал ветер. Означало это то, что Люба ушла в загул. Вовку теперь было не сыскать на улице. Однажды мы зашли к нему, чтобы позвать гулять, и тогда нас поразил другой, преобразившийся Вовка. На плите в кастрюльке варилась какая-то крупа, а он, восьмилетний пацан, собирался жарить лепешки. Этим нехитрым обедом он хотел накормить младших брата и сестру – Ольгу и Сережку. Идти гулять он наотрез отказался - детей, мол, оставить не с кем, «мамка опять водку пьет».
Но всем нам выпадает хотя бы один шанс изменить свою жизнь. Выпал он и Любке. Через пару лет вышла она замуж за достаточно приличного мужчину. У него была даже красная «копейка»! Он заботился и о Любке, и о ее детях. А вскоре наш двор и вовсе облетела новость – Любка с детьми и мужем уезжает аж под Владивосток!
Провожали, как в той песне, всем двором. Детвора, соседи обнимались, хлопали по плечу, желали успехов. Но только на Вовке лица не было. Он был весь зареван, ни с кем не прощался, лишь вцепился в родную бабушку, которая была уже почти слепа и плакала, плакала, целуя Вовку в вихрастую его голову.
Всю дорогу в поезде Вовка закатывал истерики. Просил, умолял вернуться назад. Ревел, твердил матери, что только она заснет, как он сойдет с поезда на первой же станции и уйдет по рельсам обратно в П-р. Снова ревел. Когда же поезд зашел на железнодорожную станцию г. Владивосток, Вовка вдруг потерял сознание.
Шло время. Они купили крепкий, добротный дом. Развели хозяйство. Вовка пошел в новую школу. Одним субботним утром Люба, управлявшись со скотиной, с удивлением увидела, что Вовка выходит за калитку со школьным ранцем за спиной. «Куда ты, сынок?» - крикнула мать. «В школу, мам!» - ответил Вовка и прикрыл калитку. «Странно. Суббота ведь. Может, уроки какие-нибудь в расписание добавили», - пожала плечами женщина.
Через некоторое время к Любе прибежала соседка. Бледная, в слезах и трясущимися губами прошептала только: «Иди, Любонька, туда тебе надо...» Выронив ведро с водой из рук, Любка побежала за соседкой.
Люба видела, что бегут они на окраину деревни, к дому местного бизнесмена. Дом его был обнесен глухим забором. Видела толпу людей, собак, машины. Увидела в траве синий ботинок с торчащей из него костью... Видела клочки кожи с русыми Вовкиными волосами... Курточку его, учебники, кровь... И темноту.
Оказалось, что в тот день Вовка перепутал (?!) дни и пошел в школу, думая, что день недели - пятница. Путь его пролегал через дом местного воротилы, который держал четверых бультерьеров и время от времени выпускал их погулять без намордников за ограждение дома. Самой кровожадной из них была белая сука. Она и порвала Вовку в клочья...
Мой рассказ не о том, что бизнесмена так и не наказали, даже не усыпив его собак. Не о том, что Любка вернулась обратно на родину с навсегда трясущимися руками. Что Вовкина бабушка умерла по истечении совсем короткого времени, узнав, что случилось с ее внуком. Что вскоре Любка снова начала страшно пить. Это не мистика, это реалии нашей жизни, которые вроде бы не так страшны, как привидения. Я хотела поведать Вам о необъяснимом предчувствии, которое испытывал ребенок и которое так и никто не принял всерьез.
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
*Дочка будет жить*
Долго не могла решиться написать все. Знаю, что надо выговориться. Но
все еще боюсь, что меня сочтут сумасшедшей.
Год назад у меня родился мой третий ребеночек. Моя радость, моя надежда и
вера — моя младшая дочь. Когда у меня срок был совсем маленький, моей
дочке поставили диагноз: врожденный порок развития почек. Все бы ничего,
но у моей средней дочери тот же самый диагноз. Только у средней дочери
одна почка здоровая. А у младшей поражены обе почки. Я знала, что это
такое. Прогноз на жизнь – максимум четыре месяца. Я сходила с ума от
страха, пыталась добиться прерывания беременности. Но срок был большой, и
мне отказали. Я жила в ужасе. Не представляла, как я принесу умирающего
ребенка домой, где два ребенка будут смотреть на весь этот кошмар. Я не
спала, не ела. Мне было страшно. Новорожденным детям не делают диализ. И
пересадка тоже невозможна. Сплошной ад. Что такое ад? Ад – это не боль,
ад – это страх.
Нет ничего зловещее и беспощадней страха. Но как ни боялась я родов,
момент настал. Легла в роддом я заранее, так как дело было в начале
января. Да и врачи настаивали на досрочной госпитализации из-за моего
психического состояния. Навязали мне ежедневные консультации у
психолога.
Ничем мне этот психолог не помог. Еще хуже сделал. Изо дня в день она
пыталась заставить меня поверить в мое безумие от страха. Я же пыталась
логически решить проблему. Но логического решения не было. Вариант
оставить ребенка в роддоме я принять не смогла. Последней каплей за день
до родов стала попытка девушки из соседней палаты вскрыть себе вены.
Там тоже все было плохо. Ребенок еще не родился, а был уже с онкологией.
Ее быстро нашли и перевели в реанимацию. В голове что-то как щелкнуло.
Вот оно, логическое решение. Нет меня, нет ребенка – нет проблемы!
Наверное, никогда себе не прощу этих мыслей и того, что я потом сделала.
Я проревела часов до двух ночи. Потом взяла простыню и разорвала ее. Я
хотела повеситься. Я не могла больше жить в этом аду. Спустилась в
подвал роддома. Там же есть трубы, будет куда зацепить петлю. Вошла в
ужасно скрипучую дверь. Огляделась, убедилась, что там никого нет. Нашла
удобное место, но не смогла достать, нужен был стул. Но откуда стулья в
подвале? Я начала искать, чем можно было бы заменить этот стул. Нашла
какие-то ведра и коробки. Соорудила себе эшафот.
И вот, когда я уже засунула голову в петлю, то увидела шагах в двадцати
от себя женщину, стоявшую на коленях. Она сжимала горло руками и будто
кашляла, при этом губами шептала: «Прекрати, помоги». У нее была
шикарная коса из русых волос и приметная родинка под левым глазом. А еще
я заметила заколку, или гребешок из желтого металла с тремя зелеными
камнями. Меня такая паника взяла. Я тут жить не хочу, а этой женщине
плохо! Может, у нее астма? Надо помочь.
Пока я осторожно спустилась со своего сооружения (все же даже
суицидальная беременная женщина остается прежде всего беременной
женщиной), поднимаю глаза – а там никого нет! И никто не выходил! Дверь
скрипела так, что даже на четвертом этаже было слышно.
Что со мной дальше творилось, я даже описывать не буду. Не смогу
передать ужас, стыд, обиду простыми словами. Это нужно пережить, но я
никому не желаю такое испытать. Прибежала в палату. Соседки заметили,
что меня нет, и сказали медсестре. В общем, вычислили меня и то, что я
хотела сделать.
С утра мне начали стимулировать роды. А я все плакала от бессилия и
обиды. Только один вопрос был у меня в голове: «Сколько проживет моя
дочь?» Когда мне поставили эпидуралку, боль отступила, и я уснула. Вот
тогда мне приснился странный сон. Я увидела ту же самую женщину, что
видала в подвале. Правда она была глубокой старухой. Сидела в большом
кресле и была мертвая! Рядом стояли четверо мужчин. Они плакали. Самый
молодой из них плакал громче всех. И тут до меня дошло, что это ее
сыновья. Старший из них сказал: «Да, маме было 93 года, но все равно она
могла бы еще пожить!» Я начала разглядывать эту женщину: та же
шикарная, но уже седая коса, тот же гребень с зелеными камнями…
Я проснулась от колокольного звона. Окна моей родовой выходили на
главный храм области. И жуткая боль от потуг. Моя дочь родилась под
колокольный звон обедни…
Потом я приходила в себя. Я думала, что, может, действительно сошла с
ума. Сначала попытка убить себя и ребенка, потом галлюцинации, потом сны
с мертвыми старухами. Дочку начали обследовать. Диагноз подтвердился и
прогнозы тоже. Я забрала ее домой. При первой же возможности пошла в
церковь поговорить с батюшкой. Я не хотела верить в то, что я
действительно лишилась разума.
Раньше я была не то что атеистка, просто мне было смешно смотреть на
неискренние молитвы в церкви. А во время третьей беременности я чуть ли
не каждый день ездила в храм и молила Бога, чтобы он пощадил моего
ребенка от мучений. Пощадил и не дал ей страдать слишком долго.
Батюшка смотрел на меня и успокаивал. Говорил, что мы предполагаем, а
Бог располагает. Я рассказала ему, что я хотела сделать с собой.
Рассказала о женщине в подвале, о странном сне перед самым появлением
дочери. На все это он сказал: «Демоны не приходят под колокольный звон.
Не приходят вытащить из петли. Они ее, наоборот, затянут».
Все прояснилось для меня, когда на полгодика мой папа принес в подарок
внучке золотую заколку… С тремя крупными нефритами. Я когда увидела эту
заколку, у меня ноги онемели. Это моя дочь была в подвале! Она просила
пощады! Она дала мне знать, что проживет очень долго и у нее будут дети!
А с недельку назад я заметила малюсенькую родинку… Под левым глазом.
Сейчас нам годик. Мы живем на одной почке. Она далека от совершенства,
но мы живем. И будем жить. Я прошла свой ад. Теперь впереди борьба за
жизнь. У меня уже есть надежда на то, что моя девочка будет жить... Что
Господь пощадил ее и дал ей шанс быть. И мне тоже — шанс обрести
веру....
☆☆☆ • YT♡ •
😯📗🖋️✨
Муж полюбил другую. Нам под сорок лет, есть три дочери. Что мне делать?
— Я полюбил другую женщину, — говорит Виктор.
И я роняю ложку.
Звон.
А затем на пол летит и ведерко с мороженым.
Глухой стук. Дверца морозильника медленно покачивается.
— И я тебе не изменял, Маш, — Виктор сдержанно выдыхает.
Извилины в мозгу перекручиваются в пульсирующий узел.
Он решил заехать посреди рабочего дня домой за тем, чтобы сделать убийственное признание?
И я не знаю, как я сейчас должна реагировать на его слова.
Закричать?
Заплакать?
Упасть в обморок?
Перевернуть стол?
— У нас ничего не было, — Виктор смотрит на меня и взгляда не отводит. — Но я на грани, Маш.
— Что?
— Маш, — он встает и делает ко мне несколько шагов.
А я оцепенела и пошевелиться не могу.
Закрывает дверцу морозильника, поднимает ведерко с мороженым и ложку. Отставляет в сторону и приваливается к краю стола, опустив взгляд.
— Я… — он вздыхает, — я так больше не могу, Маша. Она просто не выходит из головы. Я пытался, Маша. Я оборвал все контакты, и она даже ушла с работы…
— Прошу, прекрати…
— Маша, я не думал, что все так выйдет у нас, — поднимает взгляд. — Ты мой самый родной человек, мать моих дочерей, и я люблю тебя, но это другая любовь. Понимаешь?
— Нет.
— Я уже забыл, что может быть так, — он слабо улыбается, — когда сносит крышу, когда хочется творить глупости и ночами гулять. Когда изнутри рвет, Маш.
— Я не хочу этого слушать.
Мне бы уйти, а я все еще не могу пошевелиться. Мышцы одеревенели.
— Я запутался, Маша. Я столько бабла трачу на мозгоправа, а толку никакого. Я будто одержим, — шепчет он. — И мы пришли к тому, что я должен сказать правду.
Я медленно моргаю и пытаюсь сделать вздох, но грудь сперло.
— И я не хочу терять семью, Маш.
Нервный и истеричный смешок. Он вылетает каким-то ледяным плевком из глотки, и я кашляю. Прижимаю ладонь к губам:
— Ты головой ударился?
— Вероятно. Я реально будто схожу с ума, Маша.
— А легче тебе стало? — едва слышно спрашиваю я.
— Да.
Я плетусь мимо Виктора и медленно опускаюсь на стул. Открываю ведерко мороженого с тихим щелчком. Тянусь к ложке, которую Виктор забирает и кидает в раковину.
Выдвигает ящик, и через секунду протягивает чистую ложку, ребро которой вспыхивает в солнечном свете.
И это забота на автомате. Это как вытереть сопливый нос ребенку, который чихнул, платком.
Поднимаю взгляд на Виктора, который стоит рядом с протянутой ложкой, и медленно вытягиваю ее из его пальцев.
Любит другую?
Это как вообще?
Разве такое возможно?
После двадцати лет брака, который был заключен по любви?
Да, мы уже не восторженные восемнадцатилетки.
У нас за плечами множество неудачных попыток зачать детей, эко, одиннадцатилетние девочки-тройняшки, падения до макарошек с луком и взлеты до дорогущего отдыха в отдельных виллах на Мальдивах.
Мы шли плечом к плечу, перли, рвали жилы, а сейчас…
Я люблю другую?
Даже не признание в измене.
Нет.
Я получила признание в любви к другой женщине, которая не телом овладела, а его мыслями и душой.
— Я тебе не верю, — погружаю ложку в ванильное мороженое.
— Маш, давай поговорим, как взрослые люди, — голос у Виктора тихий, — нам сейчас это нужно. Мне нужно.
— А мне нет, — отправляю в рот ложку мороженого.
Зубы ломит, и боль проникает в челюсть.
Двадцать лет брака.
Путь от съемной комнаты у старой бабульки до большого коттеджа в элитном районе.
Путь от бессонных ночей с подработками до крепкого бизнеса.
Путь от пустых кошельков до внушительных счетов в банке.
Путь от бесплодия до трех дочерей.
Путь от громкой и решительной надежды до молчаливого и безвольного отчаяния.
Я хочу умереть.
— Маша…
— Чего ты от меня хочешь? — смотрю перед собой. — Чтобы я тебя излечила от твоей новой любви?
Молчит, и я опять смотрю на него.
— Другие мужики эскортниц натягивают, а ты у нас… Какой-то странный.
Это все, что я могу сказать.
Что толку кричать и верещать, что он козел и мерзавец. И не смысла швыряться в него мороженым.
Он любит другую, а я…
Кто я? Жена, которая перестала быть для мужа женщиной. Я привычка, от которой сердце не рвется из груди, и не занимает мысли ночами.
В моем кармане вибрирует телефон.
На экране моська Нади, которая вызывает меня по видео-звонку. Люблю эту фотографию. Улыбка до ушей, волосы растрепанные, а на щеке божья коровка.
— Привет, — принимаю вызов.
— Мама! Мам! Привет!
Мои девочки перебивают друг друга, машут руками, пытаются все поместиться в кадр.
— Тут так круто, мам! Смотри! — Лиза выхватывает у Нади под ее крик телефон и показывает огромный бассейн, а затем наводит камеру на пальмы. — Смотри какая красота!
— Дай! — взвизгивает Даша и заглядывает в камеру. — А бабушка уже с коктейлем. Смотри!
— Да я такая, — говорит в камеру моя свекровь Валентина и плавно пританцовывает у шезлонга в прозрачном парео. — Бессовестная.
Девочки смеются, и опять все втроем заглядывают в кадр:
— Надо еще папе позвонить.
— А он тут, — с трудом улыбаюсь.
—Да?! Прогуливает работу?
Передаю телефон Виктору и возвращаюсь к мороженому.
— Пап! Па! Смотри!
— Витя, ты чего не на работе? — спрашивает Валентина. — У тебя же сегодня вроде встреча с инвесторами? Нет?
Точно. Сегодня же девятнадцатое. Как странно работает наш мозг после плохих новостей. Теряется в датах, времени и пространстве, и обрубает все мыслительные процессы.
— Я перенес встречу, — глухо отвечает Виктор.
Визг, плеск воды и хохот.
— Надя, ты тоже прыгай в воду, давай! — смеется Валентина. — Прям с разбега! Бомбочкой!
Опять визги и смех, а я откладываю ложку и накрываю лицо рукой.
— Пап, видел?
— Видел, — Виктор отвечает с наигранной веселостью.
— Ба! — кричит Лиза. — Теперь ты! Я сниму и тебя!
— А у меня коктейль, — кокетливо отвечает Валентина. — Мне нельзя. Давай мне телефон и сама прыгай. Давай покажи, как надо прыгать. Ага, все держу.
По одну сторону — шок и растерянность, по другое — восторг и веселье.
— Все, Вить, отключаюсь, — говорит Валентина. — Вечером еще раз звякнем. У нас все хорошо.
А у нас — нет.
— Маш, пока! — повышает голос Валентина. — И я жду от тебя заказов, что тебе привезти! И ответ “мне ничего не надо” не принимается. Сама не скажешь, так я на свой старушечий вкус накуплю всякой фигни!
Виктор сбрасывает звонок, откладывает телефон и медленно выдыхает.
— Ты поэтому их отправил на две недели на отдых? — шепчу я. — Чтобы не мешались?
— Я не знаю, чего ты ждешь, — закрываю ведерко мороженого, — кроме развода, дележки имущества…
И самой противно от своих же слов.
Меня не должна была коснуться такая ситуация. Это какой-то бред.
И как-то у меня все происходит нетипично.
Мужики обычно тянут баб в койку, а потом уже жена случайно с этим сталкивается. Приходит раньше с работы или узнает все через переписку.
А у меня муж физически не изменял, но влюбился.
И, похоже, влюбился, как подросток, у которого мозги текут от гормонов.
— Или ты залупишься сейчас и устроишь мне увлекательный вираж с разводом, судами, скандалами? — разворачиваюсь к молчаливому Виктору.
Ножки стула неприятно скрипят о белый кафель.
— Нет, — качает головой. — Маш, я понимаю… Слышать такое… Мне самому тошно. Я не вижу выхода.
— Если это великая любовь, то надо лететь к своей любимой птичке, — смеюсь я. — Нет? Или как? Вить. У тебя сердечко рвется из груди, спать ночами не можем, к жене остыл и видишь в ней… то ли мамку, то ли сестру…
Перевожу дыхание и рявкаю:
— Что ты смотришь на меня так?! Это развод! Виктор! Не хочет он терять семью! Или я должна дать тебе разрешение пойти налево с твоей любимкой?
— Я этого не говорил.
— Да вот только я тебя не понимаю, — сжимаю ложку. — Очень, конечно, благородно, что ты у меня такой совестливый не затащил свою любовь в койку! Мне от этого легче должно стать? Чего ты от меня ждешь?!
Встаю, резко отодвигая стул.
— Двадцать лет, Виктор! Я с тобой двадцать лет! — откидываю ложку. — А у тебя новая любовь нарисовалась? У нас трое дочерей!
— Я в курсе, — сводит брови вместе до глубокой морщинки на переносице.
Я кидаюсь к окну, как загнанный зверь, прижимаю ладонь ко рту и дышу через нос. Медленно и судорожно.
А затем разворачиваюсь к Виктору:
— Кто она?
Да, я хочу знать, кто моего мужа так очаровал, что он вошел в фазу второй дикой молодости, которой наплевать на детей, жену, двадцать лет брака.
Какая-нибудь малолетка? Красивая, юная, с гладкой кожей и без лишнего грамма жира?
— Что ты молчишь? Ты же хотел серьезного разговора по-взрослому!
— Я не думаю, что это тебе как-то поможет сейчас.
— Говори, — цежу я сквозь зубы, — я ее, похоже, знаю, раз ты сейчас хвост прижал.
— Махатова Лариса, заведующая отделом логистики, — Виктор смотрит на меня исподлобья.
— Ты, мать твою, издеваешься…
Нет. Это не юная красотка-практикантка. Не молодая хищница-секретарша.
И да, Ларису я знаю. Не близко, но мы пересекались с ней на нескольких корпоративах. И да, она недавно ушла, и Виктор искал ей замену.
Я думала, что он был расстроен ее увольнением, потому что она хороший спец, а на деле оказалось, что он влюбился в нее.
Женщина она одинокая. Тридцать пять лет. Красивая и ухоженная. Очень приятная в общении, тактичная и сдержанная. И, наверное, умная, раз стала заведующей целого отдела, который занимается логистикой.
Но и я ведь не дура.
И не уродина, чтобы у Виктора была отмазка, что я себя запустила и поэтому его внимание переключилось на “богиню”.
— Маш, мне жаль.
— И это ты будешь говорить нашим дочерям, что разлюбил их маму, — глухо рычу я.
А затем я срываюсь на крик. Просто кричу на Виктора, который медленно сглатывает, принимая все мое отчаяние и ярость.
— Двадцать лет! И вот так ты решил мне отплатить?!
Я кидаюсь на него, толкаю в грудь, и слезы застилают глаза мутной пеленой.
— Влюбился?!
— Маш…
— У нас три дочери! Нам под сорок! Тут не влюбляться надо! — бью его в грудь! — Мерзавец!
Я отталкиваю его и бросаюсь прочь из кухни.
— Маша! — он следует за мной твердым шагом. — Ты куда?!
— Пошел к черту!
Лучшие годы потратила на него! Какая банальность и какая правда в этих словах! И я не могу описать то, что чувствую сейчас. Меня просто рвет на части. На кровавые ошметки.
Виктор полюбил другую.
— Прекрати, — он хватает меня за руку в прихожей и рывком разворачивает к себе, чтобы потом прижать к стене. — Возьми себя в руки.
— Ты возьми себя в руки! — кричу ему в лицо, и слюна брызжет на его мрачное и бледное лицо. — Хотя уже поздно! Самое время валить к своей прошмандовке! Либо ты уйдешь, либо я! Видеть тебя не хочу!
— Я тебе не изменял!
— Да лучше бы изменял! Лучше бы у тебя была тупая молодая содержанка для хорошего настроения!
— Не в моем характере!
Под мои крики тащит в гостиную, игнорируя мои неловкие и слабые удары.
— Маша! — кидает меня на диван. — Я тебе из дома не выпущу в таком состоянии! Ты взрослая женщина! Успокойся!
— Заткнись! — взвизгиваю я. — Взрослая женщина?! Да! Невероятно взрослая! Под сорокет! Решил оставить меня с тремя дочерьми, а сам навстречу новой любви?! К свободной женщине!
— Я так не могу жить! — повышает голос. — Понимаешь?! Я хотел переболеть! Но у меня не выходит, Маша! Меня переклинило!
И смотрит на меня так, будто ждет, что я взмахну волшебной палочкой и исцелю его от наваждения. Или как минимум с пониманием улыбнусь ему. Или дам зеленый свет на любовь на стороне.
Он этого ждет?
— Это развод, Виктор, — шепчу я. — И люби кого хочешь.
— Мы должны сейчас оставить эмоции в стороне.
В груди дыра. Черная, бездонная дыра, которая засасывает меня в дикое отчаяние.
— И я не отказываюсь от дочерей, Маш.
— Ты отказываешься от меня, — шепчу я, вглядываясь в его темные глаза. — Нет. Ты уже отказался. Я столько прошла с тобой, столько пережила… А ты…
— Сердцу не прикажешь, Маш, — садится на подлокотник кресла и закрывает глаза. — К этому разговору я шел полгода.
автор Арина Арская

Комментарии

Комментариев нет.