В семье станичного атамана моя бабушка была младшим одиннадцатым ребенком и единственной девочкой. Мать умерла при родах, передав дочери черные как смоль волосы да бездонные, того же цвета, глаза. Дед рассказывал, что за тихий, добрый нрав звали станичники его жену Ночкой, при имени Галя.Дед, георгиевский кавалер, женившись, увез жену на хутор, недалеко от помещичьей усадьбы и сада с двумя ставками. Сам с утра до ночи пропадал на кузне. «Вот тогда-то стали происходить на хуторе странные вещи, связанные с твоей бабушкой», – говорил дед. То гусь подраненный залетит во двор, то кошка прихромает к крыльцу, а однажды помещица выехала на двуколке, так кобыла остановилась у нашей хаты и ни взад, ни вперед. Бабушка вышла, погладила холку, подняла переднюю ногу, а копыто-то без подковы. Ох, и ругал дед помещичьего кузнеца, подковывая лошадь. И на огородах все росло ладно. Стоило пройтись бабушке, у подруг пропадала хворь, доились коровы, лучше неслись куры.«Да не делаю я ничего, – говорила она деду, – просто нутром боль чужую чувствую». Прошел год, уехал помещик, прокатилась гражданская война, оставив шрамы на теле и в душе деда. Служил у белых, потом у красных. «Вернувшись с гражданской войны, – рассказывал дед, – я не узнал хутора. Разграбленная помещичья усадьба сияла выбитыми окнами, а по на сеянным полям гулял ветер. Единственное, что тогда согревало душу, это белый цветущий сад да черные глаза жены».Заметил дед, что стали побаиваться его Галю хуторяне, хотя и относились с любовью. Кума поведала, что в лихую зимнюю стужу прибился к Галиной хате пес. Поджарый да высокий на ногах. «Вот этот пес да твоя жена всех нас и спасли от голода зимой», – говорила она деду. В лютую стужу стала приносить Галина в многодетные семьи то одного, а то и двух зайцев. «То в одну хату, то в другую. Нас-то осталось семь дворов, – рассказывала кума. – Однажды пришла я к Гале за огоньком. Дело к вечеру. Смотрю, лампа в сарае горит. Заглянула в приоткрытую дверь, а там Галя, присев, держит пса за голову и глядит в глаза. Затем погладила по голове. Пес крутанул хвостом, и за дверь. Я чуть от страха не померла. Сколько простояла в углу не помню. Галина в хату пошла. Я за калитку. А там пес с зайцем в зубах, шмыг мимо меня во двор. Вот те крест», – кума жалко улыбнулась.«Съезжать нам надо с хутора, сердце беду чует», – бабушка взяла деда за руку.Шел 1936-ой год. «Через неделю, как вы уехали, – рассказывала много лет спустя кума, – пришли из ЧК. Все расспрашивали: «Где ведьма и есаул?». А дедушка с бабушкой благополучно добрались до поселка, где родился мой отец. Дед, выйдя на пенсию, до конца жизни занимался пчелами, передав любовь к этому делу моему отцу. И вместе с бабушкой тайком на пасеке лечил людей. Так и умерли в один год. «Наденьте на меня платье с брошкой, когда помру, – говорила она, – это наш с мужем пропуск».Однажды ночью мне приснился мой дед. Суровый по жизни человек, офицер, прошедший три войны, стоял рядом с сидящей на стуле бабушкой, положа ей руку на плечо, на фоне цветущего сада, а на жакете у нее висела брошка. Я сразу узнал ее. Вишневая гроздочка – две алые ягодки на стебельках и зеленый листочек. С этой брошью мы бабушку и похоронили, вот о ней и будет еще один мой рассказ, поведанный мне дедом много лет назад. Ну а сон, я думаю, как разрешение от них.В годы моей юности мы жили в поселке. Телевизоров тогда было мало, и длинными зимними вечерами семья собиралась возле печи и просила деда рассказать что-нибудь. Дед долго отнекивался, и тогда бабушка молча шла к старому комоду, доставала шкатулку, и мы затаив дыхание, смотрели, как оттуда достаются интересные вещи. То портсигар, то карманные часы, то дедушкины награды. Вещи были старинные, и за каждой из них была своя история появления их в нашей семье. Все слушали, а дед, улыбаясь в усы и гладя меня по голове, говорил: «Вот вырастешь большой и напишешь когда-нибудь, как люди жили раньше».В один из вечеров бабушка вытаскивала за ленточку георгиевский крестик, и вместе с ним из шкатулочки появилась на свет и упала на стол брошка. Бабушка прикрыла брошь рукой и посмотрела на деда. Тот аккуратно убрал ее ладонь с брошки, а крест положил в шкатулку. Брошка была теплая и живая. Словно среди зимы, кто-то сорвал с дерева две ягодки на стебельках, прихватив зеленый листик. Мне было страшно к ней притронуться, вдруг раздавлю, но дед, все так же улыбаясь в усы, положил ее мне на ладонь и начал рассказывать.Шел 1941-й год. По дорогам, отступая, текли потоки беженцев и солдат, то смешиваясь, то разделяясь, как вода в летнем ручье. Возле одной из переправ, у Богом забытой белорусской деревеньки скопилось огромное количество людей, и руководящий переправой полковник, отобрал 30 человек кадровых военных, куда попал и мой дед. «Ваша задача, – охриплым голосом говорил он, – задержать немцев и продержаться хотя бы два часа, прикрыв переправу. Здесь много женщин и детей». А по лесным дорогам к переправе уже ползли немецкие танки. Командиром назначили деда, дав в помощники младшего политрука. О бое дед не рассказывал, лишь вскользь заметил, что более трех часов горстка кадровых бойцов жгла немецкие машины и танки на развилке лесных дорог у небольшой церквушки. Затем взрыв, боль и темнота.Очнулся дед на мягком сене, оружия не было, хрипело кровью в груди, сильно болело плечо, а рядом постанывал политрук. Скрипела телега, а мерное покачивание и всхрапывание лошади выдавали истину: их куда-то везут. Повернув голову, дед увидел бежавшего рядом с телегой огромного волка. «Странно, а лошадь ведь не боится», – успел подумать он, теряя сознание от боли. «Митрофаныч», – дед пришел в себя от тряски за плечо. «Ты только посмотри, нога-то не болит», – политрук пританцовывал на траве. Правая штанина галифе его была все еще в крови, и через дыру откуда раньше была видна перебитая осколком кость, светился белый шрам. «Ты смотри, на глазах зарастает», – суетился он. Дед потрогал плечо. Ничего не болело. Сплюнул на ладонь. Пробитое легкое не булькало, дышалось легко. «Где мы?» – спросил он политрука и оглянулся, привставая с сена. Вокруг стояли крытые резной доской избы, и, что интересно, прямо над входом, как говорил дед, у каждой избы висели искусно вырезанные из дерева головы зверей и птиц. На лужайке паслись дикие олени и домашние лошади, а рядом, в двух шагах, огромная волчица вылизывала волчат. Дед протер глаза. «Ты туда глянь», – политрук указывал на сарай. В тени, возле кормушки для птиц развалилась лиса, а по ней, как по квочке сновали желтые комочки цыплят. Ходили рядом и куры. А перед большой избой, с изображением круга солнца стояли люди. «Их было немного, – говорил дед, – человек пятьдесят, из них около десяти детей разного возраста. И уж больно странно были одеты. В светлое расписное полотно».«Не нужно вопросов, сейчас вас проводят. Так надо, – прозвучало в голове у деда. – Долго здесь быть нельзя». Из группы людей вышла девушка лет десяти, и, взяв деда за руку, повела мимо изб по тропинке. Сзади топал сапогами политрук. «Кругом пели птицы, звенели насекомые, воздух был наполнен медом», – говорил дед. Шли долго. Дороги как таковой не было, чистый лиственный лес с травой и цветами, и впереди простиралась тропинка. Дед оглянулся. Вот те раз. Позади политрука тропа тут же исчезала за спиной.Колокольчиком зазвенел в голове голос: «К нам не попасть по воле своей, как по своей воле и не выбраться». «Эти слова, – говорил дед, – я запомнил крепко». Проходя мимо вишни, девочка протянула руку и сорвала две ягоды на веточке с зеленым листочком. «Вам туда», – ручонка указала на видневшийся над лесом крестик церквушки. «Этот подарок – ягодки, отдашь жене через пять лет», – в ладонь к деду легли две вишни на стебельках с листочком. Взяла за руку политрука. «Храни вас…» – донеслось как из тумана. И тотчас оба оказались в камышах реки у горевшей церквушки. В руке у деда была зажата словно выточенная из кусочков солнца и изумруда брошка.«Я положил ее в нагрудный карман к офицерской книжке», – говорил дед. Что с нами было, мы не знали, но договорились с политруком: о том, что произошло, никому ни слова. Через день догнали своих. Так и провоевал дед до конца войны с брошкой, а в 1946-ом году пришел домой и отдал жене. Бабушка поверила, а вот мой отец – нет. Я не сужу его. Время тогда было такое.ВЕЗУЧАЯДверь общего вагона остановилась прямо перед нею. Толпа нажимала и справа, и слева, и это позволило Сарре Давидовне удержаться около двери и войти первой. Подгоняемая сзади идущими, она быстро прошла поближе к середине и села в угол, у окна. Снова повезло.Конечно, ехать ночь, сидя в общем вагоне, не так уж удобно; но денег на плацкартный не хватало, а она и в восемьдесят лет сохранила нетребовательность к комфорту. Все равно не уснуть. Это приглашение в Киев слишком многое всколыхнуло в душе. Будет сидеть и думать.Теперь, когда Давид, Люся, внуки и правнуки навсегда уехали в далекий Израиль и один Бог знает, сможет ли она их посетить (им-то сейчас не до поездок назад, в Россию), у нее появилось много времени для думания.И, хотя сил пока еще хватало, а руки без работы чувствовали себя не на месте, постепенно развивалась привычка подолгу сидеть, блуждая от одной мысли к другой.Странное наблюдение все чаще занимало Сарру Давидовну. Снова и снова возвращаясь памятью к пережитому, она убеждалась, что ей очень часто везло.Иногда просто везло, вот как сейчас, когда случайно встала на перроне на подходящее место. А иногда с нею происходило что-то плохое, даже страшное, а потом оказывалось, что это плохое спасло ее от еще худшего.Началось это, пожалуй, в 1915-м, когда отец вызвал маму с нею, двухлетней, под Москву, в поселок со странным названием Катуар. Он лежал там в госпитале, раненный на фронте. Бросив свой домик, жалкое барахлишко, мама приехала к нему. А он через два месяца умер, Сарра его совсем не помнила.Денег на обратную дорогу не было, так они и застряли в Катуаре. Мыкались и бедствовали очень, только года через два, в разгар революции, мама обрела комнату и постоянную работу. Но и потом было несладко: лет до десяти Сарру постоянно мучил голод, воспоминания о нем остры и через семьдесят лет.А в двадцатом году мама узнала, что переезд в Катуар спас их: в восемнадцатом все местечко было вырезано петлюровцами. Потом жизнь стала чуточку налаживаться. Сначала жили вдвоем, а в тридцать четвертом расстались.Мама осталась, привыкла к здешним местам, а Сарра поехала в Киев. Первые года полтора киевской жизни были самыми счастливыми.Нашлась работа на швейной фабрике. Дали комнату в квартире, где все пять соседских семей жили дружно. Появились друзья. Самой близкой подругой была Роза Гольденцвейг, жившая в соседней комнате — как хорошо, когда подруга рядом.Через полгода пришла любовь. Гриша Пономаренко, слесарь из ее цеха, лихой, веселый, черноволосый и голубоглазый.Любовь кончилась печально. Когда Гриша узнал, что она беременна и не хочет делать аборт, он резко порвал с нею, а через несколько месяцев женился на Даше Савкиной, племяннице главного инженера. В день их свадьбы Сарра родила мальчика, он дал ей силы пережить горе.И пережить то, что опять стало ее невероятным везением. В тридцать седьмом Гришу и Дашу арестовали, и месяца через три обоих расстреляли. Если бы не его измена, наверно, расстреляли бы не Дашу, а Сарру. И ее не миновала судьба миллионов.Через полгода после того, как она оплакала все еще любимого Гришу, пришли за ней. Это было ужасно: ее навеки отрывали от ее Давидика, крохотного, обреченного на смерть или на прозябание в детском доме.Спасибо, тысячу раз спасибо Розе. Она взяла мальчика и сказала: — Сарра, успокойся. Обещаю: я не брошу его. Можешь на меня положиться. И Сарру увели.Пожалуй, и в этих невероятно тяжелых испытаниях ей везло. Прежде всего, на следствии ее били только один раз, и то без увечий. Видимо, следователь торопился. Уже спустя пять недель после ареста ее осудила тройка. Десять лет.Везение продолжалось и дальше. Полтора года в тюрьме она провела с преподавателями Киевского университета, и за это время ее разум, всегда жадный к знаниям, очень развился.С середины тридцать восьмого стали регулярно, хотя и редко, приходить письма от мамы. Как трудно было маме научиться писать, да еще по-русски!Первые письма были с такими чудовищными ошибками, что, несмотря на красивый и четкий мамин почерк, Сарра подолгу ломала голову, что здесь за слово написано. Но главное все же понимала. Уже в первом письме мама написала, что Роза привезла ей Давидика. Ну, слава Богу: бабушка — еще надежнее, чем подруга.В тридцать девятом году тюрьма сменилась лагерем. Колыма. Сарра была физически очень сильна, и ей, пожалуй, было чуть полегче, чем остальным. Тем более, что с детства как-то приспособилась терпеть недоедание.В начале сорок четвертого мама сообщила еще одну страшную весть. Розу Гольденцвейг расстреляли немцы, как и почти всех киевских евреев. Кажется, тогда название Бабий Яр не упоминалось. Но сведения о расстреле были несомненными.Вот и не осталось у Сарры в Киеве никого. И ведь опять повезло. Если бы не арест, гнили бы ее косточки в киевской земле. Повезло…Странное везение продолжалось. Зимой сорок пятого она была на дальней командировке, на лесоповале. Лиственница стала падать не туда, Аня Рыжих споткнулась. Сарре удалось вытащить Аню из-под ствола, но сучком вышибло глаз.— Ну что же, Коган, — сказал вертухай.— Можете идти в медчасть. Идти было девять километров. Мороз был за сорок пять. Глаз болел отчаянно. Она тащилась, изнемогая от боли, мороза и усталости, почти всю дорогу в бреду разговаривая с мертвыми — папой, Гришей, Розой.Но дошла. И осталась жива. А через три дня началась пурга, и когда она кончилась, оказалось, что все женщины на командировке замерзли. Выжили только трое. И она.В конце сорок седьмого Сарра Давидовна освободилась. Освободилась, да не совсем. С Колымы уехать было невозможно. Одиночество заставило ее принять предложение Фадея Лещинского, бухгалтера, и выйти за него замуж. Замужество оказалось неудачным.Муж пил запоями, пьяный грязно ругал ее и бил. Кончилось тем, что в сильный мороз, окоченев, он пришел на склад, где работал, и стал пить, не закусывая: закуска, как и все, кроме спирта, окаменела от холода. Выпил разом полтора литра спирта и тут же умер. Что ж, пожалуй, снова повезло, а то бы долго мучилась.В пятьдесят пятом ее реабилитировали, и Сарра Давидовна приехала в Москву. Кажется, наступила новая пора везения, когда за хорошее уже не надо платить несчастьями. Самое огромное везение ждало ее дома, в Катуаре. И виновна в нем была мама.Когда поезд подошел к Москве, к Сарре подбежали они вдвоем: мама, маленькая, сухонькая, седая и морщинистая, и Давид. Она узнала его мгновенно — не зря столько лет учила наизусть все фотографии, которые мама присылала каждые полгода.Но главное было выражение его глаз, его голос, слезы, катившиеся по лицу. Главное было неподдельное сыновнее чувство, которое воспитала в нем бабушка и которое с тех пор грело душу Сарры Давидовны всегда.И еще одна радость, о которой она уже знала, но полностью оценила только сейчас. Сбылась заветнейшая мечта покойного отца, его внук поступил в институт. В изумительный Менделеевский институт, где не послужили препятствием ни фамилия Коган, ни репрессированная мать.Правда, престижный физико-химический факультет был для него закрыт, но и здесь повезло — уберегся от радиации.Как мама, полуграмотная, на нищенскую зарплату дворничихи смогла поднять внука, вырастить таким красавцем, вытянуть его образование, — навсегда осталось ее тайной.Так они и жили в Лесном Городке, как теперь назывался Катуар. На пятом курсе Давид женился, и Люся сразу покорила сердце свекрови. Сарру Давидовну радовало все.Сначала радовала их комната в слегка покосившейся избе — целых 20 квадратных метров! Потом, после пятьдесят девятого года, — чудо роскоши, трехкомнатная квартира на четвертом этаже хрущевской пятиэтажки (как просторно было вначале им вшестером — уже родились и Катя, и Костик, как тесно стало потом и как пусто сейчас, хотя она оставила себе только одну комнату, две отдала беженцам из Душанбе).Радовала своя работа: как портниха, она заслужила известный авторитет. Радовали внуки. Радовала работа детей. Годы брежневского застоя слабо затронули ее душу. Конечно, часто было противно, но в основном душа все продолжала оттаивать после страшных десяти тюремно-лагерных лет.Перестройку и гласность она встретила с радостью, хотя вспышки политической активности, как у некоторых ее подруг, у Сарры Давидовны не было.Больше ее занимали дела семейные — смерть мамы в восемьдесят пятом (слава Богу, дожила до девяноста, и последняя четверть века была хорошей), женитьба сначала внучки, потом внука, правнуки.Страшным был конец девяносто первого. Сначала ГКЧП, потом эпопея эмиграции. Как ни уговаривали ее, она отказалась уезжать. Не могла оставить могилу папы и мамы.Да и вообще, когда пришлось об этом задуматься, поняла, что она — русская, и никуда от русской земли, от русского языка, от русских людей уехать не сможет. Что бы ни писали ревнители русской идеи.Но без детей стало невыносимо пусто и тоскливо. Чуть полегчало только через полгода, когда она поселила в двух комнатах Акопа и Алию с их четырьмя малышами — армяно-таджикскую семью, бежавшую из Душанбе.Она очнулась от задумчивости только, когда колеса поезда застучали по мосту через Днепр. Сердце сжалось. За окном сверкали купола Лавры, зеленели береговые кручи. Киев, город ее молодости…Столица соседнего государства. На перроне стоял молодой человек с табличкой «Мемориал» на груди.— Где Ваши вещи, Сарра Давидовна? — спросил он.— Вот, — она показала сумочку.— И все?— Да.— Тогда так. Сейчас мы поедем ко мне домой. Вы позавтракаете, отдохнете, можете поспать, а потом съездим в город. У меня два дня отгулов, покажу Вам все, что хотите. Только, простите, машины у меня нет, придется ездить городским.- Да, забыл сказать. Зовут меня Гриша Панасюк. Мы на этот раз пригласили шестерых таких, как Вы, а наша группа — восемь человек, так что каждого приглашенного может кто-то опекать.— Спасибо, Гришенька. Можно Вас так звать? (он кивнул). Хорошее у Вас имя. Я в молодости Гришу любила, от него у меня сынок. Расстреляли моего Гришу. Только у меня к Вам просьба. Не надо мне сейчас ни есть, ни отдыхать. Проводите меня в Бабий Яр.В Бабьем Яру ее совсем оставили силы. Она сначала стала на колени, а потом ничком легла на землю. Долго лежала и плакала. Оплакивала все: свою молодость, Розу, Гришу, Дашу, которую так ненавидела когда-то, и многих, многих друзей, чьи останки лежат здесь.Гриша Панасюк стоял в стороне, и его глаза тоже покраснели. Потом они ехали к Грише. Он жил недалеко от ее прежнего дома, но город было трудно узнать. Слишком многое было разрушено в войну и перестроено после войны.И опять Сарра Давидовна поразилась своему везению. И Гриша, и Оксана, его жена, приняли ее, как родную. Долгий вечер заполнили разговоры, а когда легла, то заснула сразу и спала крепко.Утром Гриша сказал: — Сарра Давидовна, мы сумели Вас найти потому, что в Киеве чудом сохранилось Ваше дело. Удалось снять с него ксерокопию, она сейчас у меня. Если хотите, я дам ее Вам. Она хотела. Руки ее сильно дрожали, когда в них легла пачка листков — очень тоненькая пачка.И вдруг… Всего два раза в жизни она ощущала, как на голове шевелятся волосы от ужаса: когда при аресте у нее отрывали от рук Давидика и когда объявляли приговор.Сейчас был третий раз. Она смотрела на первый листок пачки и узнавала знакомый почерк. И сквозь муть, застилавшую глаз, разбирала слова. На листке из школьной тетрадки в три косых линейки было написано: «В Народный комиссариат внутренних дел. От комсомолки Гольденцвейг Розы Израилевны.Дорогие товарищи! Долг комсомолки, патриотки, любовь к великому Сталину велят мне написать вот о чем. Моя подруга Сарра Коган попала под влияние вражеских элементов.Вначале она стала любовницей врага народа Г. Пономаренко, родила от него сына. Когда презренный отщепенец Пономаренко был разоблачен и осужден, Коган в разговорах со мной и другими девушками жалела его и утверждала, что якобы приговор несправедлив.В последнее время Коган стала прибегать к контрреволюционной агитации, утверждать, что многих осуждают зря, что Партия мало заботится о трудовом народе. Я не могу терпеть такую наглую ложь и поэтому пишу вам.Дорогие товарищи! Если вы сочтете, что Коган заслуживает ареста и осуждения, то обращаюсь к вам с просьбой передать мне комнату, в которой она живет. А я обещаю позаботиться о ее сыне: он ведь еще ни в чем не виноват. Я сделаю все, чтобы он забыл преступных родителей и вырос настоящим советским человеком. Роза Гольденцвейг.»Так вот кто спас ее от Бабьего Яра! Так вот где источник великого везения, спасшего ее жизнь. Любимая подруга польстилась на комнату.Сарра Давидовна каким-то немыслимым усилием воли сдержала истерические вопли, рвавшиеся из груди...©️Александр ЗакгеймУТКА.Пошла бабушка в аптеку, а лекарства нет. Т.е. есть, но за деньги. А бабушке бесплатно положено: и как пенсионерке, и как хроническому гипертонику.Бабушка прикинула, если она за деньги купит, то на утку ей не хватит. А ей утку хочется с яблоками, с брусникой и кусочками мандаринов. Она такую у Петровны пробовала - восторг, а не утка. Она тогда не сказала «восторг», наоборот, раскритиковала - жирно, кисло, недосолено, и кто ж фрукты в мясо суёт. Но с тех пор бабушка мечтала купить утку, яблоки, бруснику, мандарины и… Посолить от души! И пусть потом гипертонический криз, пусть даже это будет последняя утка в её жизни, но душу она отведёт.Пересчитала бабушка деньги и решила монетку кинуть. «Орёл» - утка, «решка» - лекарства. Кидать монетку в аптеке было неудобно, поэтому пошла бабушка на крыльцо. А на крыльце дедушка плачет.- Ну и чего ты нюни распустил? - спросила бабушка. - Подумаешь, лекарства не дали.- У меня диабет, - всхлипнул дедушка. - Мне без лекарства - кирдык.- Тебе и с лекарством кирдык. Неделей раньше, неделей позже…Дедушка перестал плакать и зло посмотрел на бабушку.- А вот не надо меня хоронить, - с вызовом сказал дедушка. - Kроме сахара, у меня все параметры на самом высоком уровне.- У тебя и сахар на самом высоком уровне, - усмехнулась бабушка. - Ты лучше скажи, где утку хорошую купить можно.- Утку? - переспросил дедушка. - У меня после бабки осталась, могу подарить…- Тьфу на тебя! - возмутилась бабушка. - Я настоящую утку имею в виду. Съедобную.- Да где ж ты сейчас настоящую съедобную утку найдешь! - хохотнул дедушка. - В магазинах - говно.- Сам ты…Бабушка развернулась и пошла.- А зачем тебе утка? Она - жуть дорогая.- Плевать. Один раз живём, - ответила бабушка.Дедушка сильно задумался. Так и шёл за бабушкой. Дошли до остановки. А тут автобус бабушкин. Дедушке не нужно было в автобус, но он тоже заскочил.- А я знаю, где хорошую утку взять, - шепнул он на ухо бабушке.- И где? - отозвалась та.- А у меня ружьё есть.- Чё, правда? - бабушка глянула на него с интересом.Дедушка кивнул и перекрестился.- Ё-моё, чего же ты раньше молчал-то? Я бы лекарства купила.- Да ты погоди радоваться. Я сто лет не стрелял, может, не попаду ещё…- Я попаду, - прервала его бабушка. - Я завсегда попадаю, когда хочу.- Василич, - протянул руку дедушка.- Николаевна, - подала ему руку бабушка.Дедушка подумал и поцеловал руку, потому что жать маленькую ладошку было как-то не по-мужски.- Красиво летят, - сказал дедушка, глядя на уток в небе.Бабушка вскинула ружьё и прицелилась.- Погоди, Hиколаевна, - остановил её дедушка. - Глянь, какая гармония…- Гармония будет, когда я её яблоками нафарширую, - отрезала бабушка и снова прицелилась.Дедушка вздохнул и отвернулся. Утки летели, выстрела не было. Дедушка обернулся, бабушка стояла, опёршись на ружьё и о чём-то думала.- Ты чего, Николаевна? - обеспокоился дедушка.- Да думаю… Летишь так по своим делам, вдруг - бах! Кто-то пожрать захотел…- Дай сюда, - дедушка забрал ружьё у бабушки. Прицелился. Бабушка отвернулась. Утки летели, выстрела не было.Бабушка обернулась. Дедушка сидел на земле и плакал.- Ты чего? - спросила бабушка и села на землю рядом с дедушкой.- А… Не знаю, - дедушка утёр слёзы. - Нахлынуло что-то. Представил себе - летишь вот, планы строишь…- Bдруг - бах! - подхватила бабушка. - Kто-то пожрать захотел.- Да ладно, если б пожрать, а то, так, просто удаль свою показать.- Ну, знаешь, Василич, сам меня сюда затащил, я в супермаркет идти хотела.Бабушка встала и быстро пошла вперёд, не оглядываясь.- Николаевна! Там болото! - крикнул дедушка, но бабушка его не услышала.- Ну и дура же ты старая! - Дедушка подполз к болоту с осиновым дрыном в руке и крикнул: - Держись! Держись, говорю!Бабушка подумала, что это очень странная смерть - утонуть в трясине. Да ещё с незнакомым дедушкой.- Слышь, тебя как зовут? - из последних сил прошептала бабушка.- Не скажу, - из последних сил прошептал дедушка.- Что, так и утонем, не познакомившись?- Я тебя вытяну, - пообещал дедушка и с такой силой дёрнул дрын, что трясина не смогла удержать бабушку.- Ещё на последний автобус успеем, - прошептала бабушка.В автобусе они были одни. Этот факт отчего-то заставил дедушку приобнять бабушку.- Мы так и не познакомились, - шепнул дедушка бабушке. - Tебя как зовут?- Не скажу, - кокетливо улыбнулась бабушка.- Скажешь, куда ты денешься, старая, - дедушка игриво толкнул бабушку в бок.Бабушка положила ему на плечо голову.Автобус тихонечко остановился. Дедушка вышел первым и подал бабушке руку.- К тебе пойдём или ко мне? - деловито спросила бабушка.- Что, так сразу? - смутился дедушка.- А чего тянуть, - удивилась бабушка. - В наши-то годы…Дедушка увидел, как водитель автобуса ему подмигнул.- Сначала в ресторан, а потом ко мне, - решительно сказал дедушка.- Пыль хочешь в глаза пустить? - строго спросила бабушка.- Bсё лучше, чем когда песок сыплется. Пойдём, утку с яблоками тебе закажу.- А деньги-то у тебя есть, гусар? - спросила бабушка.- Да навалом у меня денег. Знаешь, сколько я накопил?- Знаю, - засмеялась бабушка. - Сама почти всю пенсию на карточку складывала. Мало ли что.- Вот и я - мало ли…- Только мне, это, переодеться надо. А то я как кикимора болотная. Я быстро, подождёшь?- Подожду, - приосанился дедушка. - Иди, свой марафет наводи.Дедушка сел на скамейку. Потом лёг. Звёзды на небе отчётливо просигналили - сахар упал, надо принимать лекарство… Но лекарства не было, а бабушка всё не шла - наверное, примеряла платье.- Tак и не познакомились, - выдохнул дедушка...- У него сахар упал! - услышал он крик бабушки и сирену «Скорой».- Вот тебе, дедушка, и утка с яблоками, - сказала бабушка.В реанимации не было мужских и женских палат, поэтому они оказались на соседних койках.- Не понял… - простонал дедушка.- Чего непонятного. У меня инсульт, у тебя диабетическая кома. И одна утка на двоих.- А я говорил! - засмеялся дедушка. - Сразу предупреждал, какая нам утка нужна!- Дай мне слово, что когда мы поженимся, то деньги тратить будем, а не на «мало ли что» откладывать.- А мы поженимся? - испугался дедушка.- А ты думал, поматросил и бросил? Я уже с батюшкой договорилась. Прямо сюда придёт.- Отпевать? - ещё больше испугался дедушка.- Bенчать, старый ты дуралей!- Тебя как зовут-то, Николаевна? - простонал дедушка.Бабушка промолчала.- Хорош выпендриваться, - рассердился дедушка. - Под венец тащишь, а имя так и не назвала.- Забыла я, - бабушка отвернулась к стене. - Память после инсульта отшибло.- Ох, ёлки! Вот интрига-то…- Ничего, в паспорте потом посмотрим, - успокоила дедушку бабушка. - Слышь, старый, утку придвинь ко мне. И выйди отсюда!Дедушка вышел, хоть голова и кружилась. Захотелось удрать - как в школе с контрольной. Только сил не было. И окно заперто. И дверь на замке.«Придется жениться» , - подумал дедушка.И громко сказал:- Bо, попал!©️ Ольга Степнова#бабушки #дедушки #любовь #жизньАвтор:Акварель жизниОБУЗАНочью на селе горел дом, полыхало ярко, соседи бегали с ведрами, а «пожарка» приехала уже к концу, когда догорало всё. Они залили кое-где оставшийся огонь и яркие угли, чтобы ветром не разнесло искры. Дом ветхий, в нем жили родители Степана, его мать Клавдию сосед успел вывести, она почему-то оказалась ближе к двери, а вот отца не успели, сгорел.Идти ей некуда, сын забрал к себе. У неё есть еще старший сын Сергей, но живет далеко на Алтае. Односельчане сочувствовали и жалели Клавдию.- Как жаль Петра, добрый был дед. Клавдию тоже жаль, хоть и осталась жива. Её ведь сноха Анька со свету сживет. Такая злыдня, не дай Бог, и как только Степан с ней живет?После похорон своего родного мужа, с которым прожита долгая и добрая жизнь, Клавдия часто сидела у окна в доме сына, молча вытирала слезинки на морщинистых и щеках и смотрела в окно. О чем она думала?А Клавдия постоянно вспоминала своего мужа Петра, а еще свою молодость. Вспоминала, как пришла невесткой в дом свекрови. Встретили её с добром и теплотой, относились к ней хорошо и берегли. Свекровь никогда не ворчала, нравилась ей Клавдия. Рукодельная, хлеб вкусный могла испечь, её мать давно обучила этому мастерству, да и пироги получались на славу. Свекровь всем на селе хвасталась:- Уж какая невестка у меня рукодельница, все спорится в её руках. Повезло нам с невесткой, повезло моему Петру с женой.А на селе завидовали, это очень редко бывает, когда свекровь невестку нахваливает, когда ею довольна. А когда родились дети, Петр носил её на руках. Вначале старшенький Сережа, а потом уж через три года родился Степа. Клавдия радовалась, сыновья росли послушными, оба красивые и здоровые, помогали родителям, когда подросли. Оба отслужили в армии, Сергей остался на Алтае, женился, и по сей день живет там с семьей. Приезжали раньше часто в село к родителям, но сейчас уже редко. А младший Степан после армии вернулся домой, женился, остепенился.После похорон Клавдия в доме сына и снохи Анны не находила себе места. Радости Анна не испытывала, не любила она свою свекровь, хотя и жили отдельно, но такая была она. А сейчас еще больше возненавидела Анна свекровь, считала её обузой, и проходя мимо не могла промолчать:- Ну чего расселась старая, навязалась на мою голову обуза, уйди с дороги, везде на тебя натыкаюсь, - злобствовала она, правда муж не слышал, был на работе.У Анны со Степаном двое детей, старший сын уж в городе окончил колледж и работает, пока не женился. А младшая дочь заканчивает школу, собирается поступать в педагогический институт, учится на отлично. Это единственный человек в семье, который относится к своей бабушке Клаве с уважением. Но она дома бывает мало, то в школе, то гулянки вечером, поэтому бабушка с внучкой видятся мало. Внучка приходит, а бабушка уже спит в своем закутке за занавеской.Клавдия боится своей снохи, она может и толкнуть, если не дай Бог попадется на пути, поэтому старается сидеть в дальнем углу. Вначале по своей доброте душевной она стремилась помочь Анне:- Доченька, дай помогу, суп сварю, скоро Степа приедет на обед, поест горяченького, свеженького, а там и внучка прибежит со школы.- Сиди старая и не рыпайся. Будешь тут мне своими грязными руками-крюками валандаться. Да как после тебя есть-то? Сиди и молчи, навязалась на мою голову. Тащи теперь на себе обузу.Клавдия забивалась в дальний угол или уходила во двор на скамеечку, если было тепло. Иногда ходила в магазин за конфетами внучке, а если честно, то немного пройтись по селу и развеяться от гнева снохи. Односельчане с жалостью смотрели на неё, разговаривали с ней:- Ну что баба Клава, как тебе живется с Анной-то? Эта злыдня тебя еще не сжила со свету, - спрашивали её женщины, которые помоложе.А бабки качали головой и сочувствовали, уж они-то знают, верней догадываются, как тяжела жизнь со снохой-злюкой в одном доме.- Клавдия, ты хоть приходи иногда ко мне в гости, посидим, чайку попьем. Я ведь знаю, не легко тебе в доме снохи. Сын-то как, Степан? Хотя, что я спрашиваю, мужики, они и есть мужики, как жена повернет, так и будет, - говорила ей её бывшая соседка Никифоровна. – На селе все знают твою сноху, ни приведи Бог иметь такую злыдню. Приходи.Клавдия молча кивала головой, но надолго боялась уходить из дома и что-то рассказывать, если до Анны донесется, это будет конец. Она и так пилит Клавдию:- Если я прознаю, что ты обо мне плохо говоришь, сживу тебя, старая, со свету. Молчи и рот не открывай по деревне. Поняла? Уууу, навязалась на мою голову обуза, - замахивалась она на бабку.Когда молодой красавец Степан сообщил родителям, что собрался жениться на Анне, мать не обрадовалась. Да, красавица Анна, можно сказать первая красавица на деревне, и Степан под стать, но о ней уже тогда на селе ходили слухи, что девка с гонором. Иногда даже мать её сама делилась с сельскими женщинами у колодца о суровости характера дочери.- Степа, сынок, одумайся. Тебе что ль других девок нет на селе? Ну что ты пристал к этой Аньке. Она своих-то родителей ни во что не ставит, что уж говорить о нас с отцом. Она и нас уважать не будет, - уговаривала мать сына.- Мам, ну что ты выдумываешь? Люблю я её и точка. Наслушаешься бабьих сплетен, им что? Бабы на то и бабы, чтобы языком чесать у колодца или магазина.- Сынок, ты еще молодой и горячий, тебе просто льстит, что Анька красавица, что жена у тебя будет первая красавица на селе. А в душе у неё одна чернота и злоба. Ты тоже красавец, вон какие девки на тебя заглядываются.Клавдия не знала, что Анна уже беременна от её сына, и никуда уже не деться. Узнала только перед свадьбой, сын сообщил:- Мам, не расстраивай Анну, она беременна, так что скоро будете внукам радоваться.- Ну что ж сынок, делать нечего, не надобно слухам расползаться по селу, что до свадьбы у вас дело сделано. Сельским только посплетничать. Собираем свадьбу.После свадьбы молодые на собранные деньги купили небольшой дом. Степан с отцом взялись за строительство, подремонтировали этот сруб, сделали большой пристрой, крышу новую покрыли. Баню поставили новую и сарай. Зажили своим хозяйством Степан с Анной.У Клавдии родились внуки, они с дедом души не чаяли в них, но вот сноха не разрешала детям часто бегать к ним. А внукам хотелось к бабушке и деду, там всегда их ждали конфеты и угощения.Со временем изменился и сын. Степан раньше постоянно заходил к родителям, помогал.- Давайте сено помогу накосить корове. Завтра с утра пораньше на покос поедем.- Спасибо сынок, может мы и сами как-нибудь управимся. За неделю можно все успеть, – говорил отец зная, что сноха снова будет пилить дома сына.- Да о чем ты, пап? Как сами, завтра с утра едем и точка. Будете целую неделю с покосом возиться, а вдруг дождь?Через некоторое время сын спрашивал:- Ты что-то про крышу говорил, когда чинить будем, - интересовался Степан. - А то уже скоро осень, а там дожди зарядят, крыша протекать будет.- Так завтра и можно начинать, - говорил отец.- Хорошо, завтра забегу и начнем.Когда Степан приходил от родителей домой довольный, помог кое-что им сделать, жена встречала его с ворчанием.- Дома дел полно, что ты чужим помогаешь? Все для других стараешься?- Ань, ты что, какие они мне чужие? Это мои родители. А кто поможет? – искренне удивлялся Степан.- Вон пусть Серега приезжает в отпуск и помогает, а то только отдыхать и приезжают.- Сергей тоже помогает, в тот раз вон колодец во дворе выкопали, сделали пристрой к сараю, - заступался за старшего брата он.Степан молча уходил во двор, заниматься делами, он знал, что с Анной лучше не спорить, себе дороже обойдется, такой закатит скандал! Так постепенно отбила жена охоту у Степана помогать родителям, уже сам находил отговорки, шел только в крайнем случае, если отец позовет. Стал сын отдаляться от родителей. Старики знали и понимали, что к чему, и не хотели скандала в семье сына. Не стали донимать сына своими заботами и проблемами. Копошатся сами потихоньку и ладно. Ну уж если в крайнем случае…И если бы не случилась беда, не сгорел их дом, не погиб отец Степана, так бы и доживали старики вместе в своем углу. Хоть и небольшой дом, но свой. Часто односельчане видели сгорбленную, маленькую фигурку на зарастающем травой пепелище. Клавдия часто наведывалась к их бывшему дому. А когда приходила домой, получала снова от снохи:- Что ты все таскаешься туда, старая? Нет там давно ничего, все поросло крапивой, да репейником, и чего таскается? Чего там реветь над пепелищем?Но Клавдия все равно время от времени ходила туда, а иногда шла тихонько до кладбища, особенно летом по пути собирая полевые цветы мужу на могилу. Тянуло её к своему Петру. Она уже не горевала о нем, она завидовала своему Пете:- Скорей бы уж мне с тобой рядом лечь, Петенька. Да не пришло еще мое время. Сил моих больше нет выносить злобу лютую Анны. Я ей мешаю везде, так и норовит толкнуть, а Степе боюсь жаловаться. Хорошо и спокойно тебе Петенька. А я обуза для Анны, да и Степан все больше молчит, а куда меня девать? Вот и жду, когда уже лягу с тобой рядышком. Никогда не думала, что буду этого ждать, буду ждать своей смерти, - делилась Клавдия с мужем, вытирая слезы на морщинистом лице.Внучка уехала, и в доме сына больше не осталось ничего светлого и радостного, сплошная злость и тревога. Вот так себя чувствует Клавдия на старости лет, часто смотрит на пригорок за селом, где находится сельский погост и на небо, она ждет, ждет, когда уже встретится со своим Петенькой.Умерла Клавдия студеной зимой, вышла вечером во двор и упала, не смогла подняться, так и пролежала до утра. А в доме вечером никто и не заметил её отсутствия, нашел сын её утром. Дождалась Клавдия встречи с мужем.Хорошего настроения всем и ярких красок в жизни.СыночекМаленький чумазый мальчишка вытащил из пакета мешок с сосисками и протянул первую своему Барбосу. Он и сам был голодным, но сначала решил угостить своего лохматого друга...“Вас приветствует Радио Маяк и мы в прямом эфире. Что случилось с вами этим прекрасным солнечным утром?”Обычная утренняя пробка, ничего нового. Периодически нарушающие тишину сигналы автомобилей, спешащие по тротуарам люди. Раннее июльское утро. Солнце только начинает вступать в свои права и пока еще чувствуется прохлада.Все как всегда. За исключением одного. Шныряющий между авто парнишка с тряпочкой и стаканчиком. Многие его прогоняют, некоторые стараются не обращать внимания, но есть и те, что протягивают руку из иномарки и бросают в стаканчик несколько завалявшихся монет или отдают недопитый кофе.Машины двигаются со скоростью 2 км/ч. Этот участок длится недолго, но постоять тут приходится всегда не меньше двадцати минут.Вот мальчишка подошел и к моей машине. Протер фары, а потом посмотрел сквозь стекло своими круглыми голубыми глазами, и что-то в них меня притянуло, я открыл окно и попросил его протереть номер спереди, а когда он вернулся, протянул ему тысячную купюру. Глаза мальчишки стали еще больше, он явно не ожидал такого поворота.- Дяденька, вы что… Это же много…- Бери, пацан. Купишь себе что-нибудь вкусное. Давно конфеты-то ел?- Я их вообще не ем, они вредные. Я люблю морковку.- Ну, молодец. Приходи сюда завтра в это же время. А сейчас иди домой и не ходи тут, опасно.- Хорошо, дяденька. Спасибо.Я подъезжал к светофору, машины начали двигаться быстрее, и вскоре мальчишка исчез из виду. Всю оставшуюся дорогу я думал, почему я это сделал. Обычный попрошайка, каких много. Но не был он похож на остальных, что-то его выделяло. Вечером я накупил полный пакет разной еды, полезных сладостей, и приготовил его на завтра.Следующим утром, поставив на сидение свой презент, прыгнул за руль и поехал на место встречи. Внутри было какое-то волнение и тревога. Подъезжая к затору из машин, я уже издали приметил снующего между машин мальчика. Та же грязная футболочка, порванные штанишки и старые изношенные тапочки.- Привет, дяденька. Я пришел.- Меня дядя Сережа зовут. Доставай-ка пакет с заднего сидения.- Ого! Тяжелый. Но я дотащу. Спасибо. Меня Коля зовут…И мальчишка побежал на обочину. Я наблюдал за ним из окна. Интересно было посмотреть, что он попробует в первую очередь. Мальчик подбежал к дереву и сел на траву рядом с привязанной к нему собакой. Стал доставать из пакета продукты и, обнаружив мешок с сосисками, быстро распаковал одну и угостил своего лохматого друга.Я был ошеломлен. В спешке припарковался, с трудом вырвавшись из плена рядом движущихся машин. Очень хотелось застать парнишку, пока он не ушел. Я бежал на то место со скоростью молодого гепарда, и видел, как мальчик с собакой уходят вдаль.Запыхавшись не по-детски, я все-таки догнал их почти у светофора. Они собирались переходить дорогу, а бежать я уже не мог.- Стой! Коля! Подожди!- Дядь, Сережа, ты чего так запыхался?- Бежал… За тобой… Чтобы спросить….- Аааа. Ну спрашивай, мы с Барбосом не торопимся.Дыхание потихоньку восстанавливалось. Я смотрел то на Колю, то на Барбоса.- Ты почему попрошайничаешь? Где твои родители?- Так мамка у меня только. Она пьет и меня заставляет деньги зарабатывать. А я прошу, мне дают, нормально. Покупаю Барбосу еду, а остальное она забирает.- А лет тебе сколько?- Шестой пошел…- Так, Коля. Пообещай мне, что завтра сюда снова придешь, я что-нибудь придумаю.- Дядь Сережа, я не хочу в детдом. Как же Барбос без меня.- Нет, не в детдом. Я придумаю, обещаю, ты мне веришь?Коля кивнул, дожевывая маковую булочку. Я быстро зашагал обратно к машине, потому что оставил ее в неположенном месте. А еще у меня потекли слезы и не хотелось, чтобы парень увидел эту слабость. Этот маленький человек, который должен радоваться жизни, играть, ходить в детский сад, он вместо этого отирается на дороге, и никому до этого нет дела.О работе сегодня я думать не мог. Посоветовавшись с юристами, к концу дня у меня уже созрело четкое желание усыновить парня. Процедура непростая и, если мать не лишена родительских прав, то еще и долгая. Да и захочет ли Коля жить со мной. Переживал я жутко, поэтому оформил отпуск за свой счет с завтрашнего дня, чтобы спокойно разбираться с этой ситуацией.Когда ложился спать, то думал, почему я не спросил у него ни адреса, ни фамилии. Настолько был впечатлен его историей, что весь здравый смысл вылетел из головы. Ну ничего, завтра я уже все узнаю и выясню.С утра я поспешил на то же место. Приехал пораньше, чтобы точно встретиться и не разминуться с малышом. Сел на лавочку, возле той березы, где еще вчера был привязан Барбос. И стал ждать. Коли не было...Прошло несколько часов. Он так и не появился. Пока я сидел, еще сто раз подумал, что надо было узнать адрес, фамилию, телефон, что-то еще, что помогло бы сейчас найти его.На следующий день я снова приехал сюда и снова зря прождал полдня. Мальчик так и не пришел. Тогда я поспешил в полицию. Ведь должны они помочь. Но нет. Заявления о пропаже принимают только от родственников. Да и что я мог им сказать. Беспризорник с собакой?Тогда я решил обратиться в органы опеки, надо было что-то делать и искать мальчишку. Спасать из лап улицы...Обратился в отделение того района, где встретил парня впервые. Женщина очень прониклась историей, видимо, рассказывал я с таким чувством, что любая женщина захотела бы помочь. Она стала мне показывать фотографии детей, семьи которых были у них в базе. Когда я увидел Колю, то сердце будто обдало жаром.Оказалось, что семья состояла на учете, как неблагополучная. Мать пила, а ребенок скитался без надзора. Буквально вчера его забрали и увезли в распределительный пункт, чтобы оформить в детский дом.- А собака? У него была собака?- Извините, но собак в детский дом не берут, значит она осталась дома.- Пожалуйста, скажите адрес, я должен ее забрать.- Я не могу этого сделать, не имею права.- Понимаете, я хочу усыновить этого мальчика. Мне нужно забрать Барбоса.Точный адрес мне женщина не дала, действительно, нельзя было разглашать персональные данные. Она итак сказала больше, чем должна была. Но вот улицу и номер дома все же назвала.Примчавшись во двор, я издалека заметил собаку, сидящую у одного из подъездов.- Барбос, ко мне!Пес тут же узнал щедрого сосисочного магната, высунул язык, завилял хвостом и со всех ног бросился навстречу. Теперь оставалось только забрать своего Колю...Пройдя не один круг бюрократических проволочек, мне все-таки выдали долгожданное свидетельство об усыновлении и отдали ребенка. Мальчишка бросился ко мне на шею и крепко обнял.- А можно я буду называть тебя папой?- Конечно, сыночек. А как иначе…Он всю дорогу держал меня за руку, как будто боялся снова потеряться. Теперь, наконец-то, я смог вдоволь наглядеться в эти огромные голубые глаза и понял, что так притянуло меня в этом мальчишке. Его светлая душа. Я обязательно воспитаю его, как настоящего мужчину. Ведь он теперь мой сын.(По воспоминаниям моего друга)Автор: АННА Б.Здесь наш домТолпа в ужасе замерла. Через несколько секунд из пламени возникла дымящаяся фигура Василия в тлеющей одежде. К груди он прижимал кошку с безумными глазами и трех новорожденных котят…Аня или Анна Павловна, как называли ее ученики, пряча слезы обиды, подходила к дому. Так обидеть женщину могла только женщина. На празднике «последнего звонка» для выпускников школы ее подруга, теперь уже бывшая, хмыкнув, обратила внимание, что наряд у Ани совсем не праздничный, в отличие от других.Ведь знает же, что они с Сашкой тянутся, как могут, живут на съемной квартире, ничего лишнего себе не позволяют...Открыв ключом замок двери, она, уже не сдерживая своих эмоций, думала разрыдаться, но совладала с собой. Муж отдыхает после ночного дежурства на «Скорой», где работает врачом. Пусть спит, выматывается за смену до нервных срывов, так хоть дома пусть отдохнет.Однако Саша не спал. На кухне позвякивала посуда, слышался шум воды и Сашкин голос, напевающий какую-то легкомысленную песенку.- Ань, ты чего так рано? – встретил он ее, вытирая мокрые руки о фартук. – У меня еще борщ не готов. – И разглядев слезы на глазах жены, которые она прятала за улыбкой, взял ее за руку и усадил на стул за кухонным столом. – Рассказывай, не держи в себе. Давай, давай!Матвей, двухлетний кот, подобранный котенком на улице в первую неделю совместной жизни, встал на задние лапки, положив передние на колени Ане, и тоже включился в разговор.Неподдельное участие двух особей мужского пола тронуло Аню, она думала не посвящать их в свои проблемы, но слезы предательски вновь покатились по щекам.… Сашка чувствовал себя виноватым. Вот уже два года, как Аня стала его женой, согласилась объединить судьбы и строить совместную жизнь. И он изо всех сил старался сделать счастливой эту жизнь, хотя бы для Ани. И все было хорошо, даже прекрасно, если не брать во внимание материальную сторону.Дополнительные дежурства и подработки проблемы не решали. Анино репетиторство тоже погоды не сделало. На помощь родителей они никогда не надеялись – у обоих были младшие братья и сестры. И хоть Сашка знал, что Аня всегда будет рядом, не предаст его и не задумываясь разделит с ним все тяготы жизни – легче от этого не становилось.- Надо решаться, Аня, – опустив голову и сжав руки в кулаки проговорил он. – Надо решаться. Здесь у нас ни собственного жилья, ни перспектив нет и не будет.…В конце лета в село прибыла попутная машина. Пассажирами в ней были молодой врач Александр Степанович, его жена Анна Павловна и кот Матвей. Став участниками программ «Земский врач» и «Земский учитель», они выбрали на проживание деревню, в которой была школа-девятилетка и участковая больница на пятнадцать коек.Глава сельской администрации сделал все, чтобы молодые люди выбрали его село на жительство, посулил золотые горы и помощь в обустройстве. Расписывал как мог местную природу и гостеприимных односельчан. Во многом он не покривил душой – выделил добротный дом, без газа и центрального отопления, но обещал помочь с дровами.Дорога до села радовала глаз. Километров двадцать от районного центра, до шумной автомобильной трассы – километров пять. Но чувствовалось, что в непогоду по проселку проехать будет невозможно – развезет дорогу, размичкает в кашу.Зато чистые березовые леса и река, протекающая вдоль дороги, радовали глаз. Жаворонки вились на фоне голубого полотна неба, оглашая окрестности беззаботным пением...Вот на пригорке и деревня, по всему видно – старинная. Хорошее место выбрали первопоселенцы для себя и своих потомков, чтобы жить здесь в крестьянских трудах и заботах, крепкими и здоровыми растить детей и внуков.Первый житель села встретился на околице. Вид его несколько обескураживал: крепкий мужик, лет сорока, в потрепанной шляпе, рубахе, явно с чужого плеча и потрепанных же штанах. Шел он по обочине дороги, босой, и прижимал к груди грязного, худого котенка.Обернувшись к проезжающим, он продемонстрировал абсолютно счастливые глаза умственно нездорового человека и щеку, пораженную лишаем.- Васька, дурачок местный, - объяснил водитель. – Живет тут вместе с матерью, кстати соседями будете. – И заметив встревоженный взгляд будущих сельчан, успокоил: – Да он безобидный. Собирает по округе брошенных кошек, котят. У них в доме штук десять их живет. Рыбу ловит для своих любимцев, подрабатывает чем может – здоровьем-то и силищей Бог не обидел.Дом встретил новых хозяев распахнутыми воротами, из которых выезжал на улицу грузовик, только что сгрузивший кубов пять березовых поленьев. Внутри дома было видно, что к приезду жильцов спешно готовились, видны следы работы по замене оконных рам, на полу и потолке – поменяны несколько досок.Обойдя все комнаты и оценив обстановку, Сашка, бывший сельский житель, вынес вердикт – жить можно! И ободряюще улыбнулся оробевшей супруге.- Что ж, народ у вас не болеет совсем? – интересовался Сашка в первый свой рабочий день у санитарки Клавдии, пожилой женщины лет шестидесяти.- Некогда болеть – страда, – отвечала та. - Вот соберут урожай, закончат с заготовками, тогда не обессудьте. Весь стационар займут.Сашка вышел на крыльцо больницы. Мимо, по дороге шел Васька все с той же счастливой улыбкой. На плече – удочка, в другой руке – ведро с уловом. Задрав хвосты и мяуча, его сопровождали три хвостатых компаньона.- Василий, подойди-ка! – окликнул его Сашка.Тот подошел, не стирая улыбки с лица. Протянул ведро с уловом:- Вот, рыбка. Кисонькам кушать, – он светился счастьем.- Зайди, сосед, – Сашка пригласил его в внутрь. – Полечим твой лишай. Нехорошо взрослому мужику ходить с такой отметиной.Утром, едва рассвело, Сашка с Аней проснулись от стука, раздававшегося со двора. Выглянув в окно, они с удивлением увидели соседа Василия.Раздевшись до пояса, поигрывая тугими мышцами, он с хеканьем разваливал огромные березовые поленья колуном. От кучи, привезенной в первый день, оставалась едва ли половина. За его спиной, рассевшись по поленьям, сидели кошки, щурясь поглядывая на хозяина.- Ты знаешь, Сашка, мне здесь нравится! – делилась Аня за ужином, через пару месяцев жизни на новом месте. – Люди, конечно, разные. Но дети, совсем не такие, как в городе. Серьезней, взрослей, старательней. И родители уважительные, о помощи школе даже просить не надо – все рады помочь, говорят: - «Это наша школа. Мы тоже здесь учились».Сашка улыбался, ему знакомо было такое отношение к учителям в деревне – он сам родился и вырос в такой же.- Валентина Ивановна – мать Василия, будто и мне мать. Учит, наставляет, по хозяйству помогает. Добрая женщина.- Ты знаешь, Аня, я хочу Василия взять дворником. Есть штатная единица. Крепкий мужик, исполнительный и добрый. Кошек любит, даже наш Матвей около него трется. Не его вина, что обижен жизнью. Устрою Валентину Ивановну, а работать будет Василий. Как думаешь?Аня не успела ответить, в густеющей темноте за окном полыхнуло заревом. Злое пламя вырвалось из-под крыши соседского сарая и с треском заплясало, озаряя окрестности. Пожар!Уже через несколько минут рядом суетились люди, заливая огонь из ведер, слышен был тревожный сигнал пожарной машины. Сашка, наскоро одевшись, выскочил наружу. Толпа, расступившись, пропустила пожарную машину, экипаж разматывал рукава, подсоединял стволы.В зареве огня он увидел Василия, который, прижав к груди руки, смотрел на огонь, потом, дико закричав, растолкал людей и кинулся внутрь горящего сарая. Толпа в ужасе замерла. Через несколько секунд из пламени возникла дымящаяся фигура Василия в тлеющей одежде. К груди он прижимал кошку с безумными глазами и трех новорожденных котят.Кто-то окатил его водой из ведра, тот упал на землю, задыхаясь и пытаясь хлебнуть воздуха обожженными губами…- Терпи, Василий, терпи, сосед, – Александр обработал ожоги, к счастью небольшие. – Помажу мазью, все пройдет. Лишай твой мы вылечили, кошек твоих тоже. И эти болячки вылечим.Он чувствовал, что в его душе, кроме сочувствия к этому обделенному здравым разумом человеку, растет еще какое-то чувство.«Уважение – вот что, - понял он. - Обделил его Бог разумом, но наградил доброй, широкой душой»Василий доверчиво смотрел на доктора, терпеливо превозмогая боль. Только морщился, когда становилось нестерпимо. Взглянув в окно, он вдруг рассмеялся счастливо:- Кисы. Мои кисы!Два окна, выходящие из процедурной на улицу, облепила снаружи разношерстная хвостатая компания. Заглядывая в окна, они смотрели на хозяина с тревогой и беззвучно открывали рты – сквозь двойные рамы мяуканья не было слышно……В воскресный зимний день Александр Степанович, закончив обход в стационаре сельской больницы, сидел в кабинете, заполняя журнал с назначениями. За окном, в неизменном окружении своих любимцев, Василий неустанно махал лопатой, дочиста вычищая снег перед больницей. В дверь осторожно постучали.- Войдите! – Александр Степанович отложил в сторону журнал. В кабинет вошла Аня.- Анька, ты чего?- Да вот, на прием к доктору, – она счастливо улыбалась. – Дома-то его не застать. Все на работе. Мало того, что людей, так еще и кошек лечит-стерилизует, лучший друг теперь у Василия. Домой придет и валится в постель едва живой. Вот и приходится записываться на прием.- Что Вас беспокоит? – включился в игру Сашка.- Тошнота, доктор, – Аня зарделась. - И еще кое-что…- Анька! – Сашка вскочил, потеряв наигранную солидность. – Неужели? – Обняв жену, он с нежностью смотрел в ее счастливые глаза. – Ты не ошибаешься?- Какие уж тут ошибки, – Аня зарылась носом в грудь мужа.- Как же мы без бабушек дите растить будем?- Без бабушек? – смеялась Аня. – А Валентина Матвеевна? Да тут полдеревни наши бабушки. Без помощи и совета не оставят! Зато расти будет здесь здоровым и крепким.- А как же город, Аня? Мы же хотели вернуться…- Посмотрим, Сашка. Вот только… Здесь я впервые почувствовала себя дома. По-настоящему – дома, потому, что мы здесь нужны.Зина присела на стул и вздохнула.Да... Сегодняшний день оказался не из лёгких. От коробок и упаковок, которые Зина сегодня весь день таскала, ныла спина и ноги, но рассиживаться времени не было и Зина решительно встала со стула. Завтра выходной, а это не могло ни радовать.Зина работала в небольшом магазине.Вернее сказать, по меркам города он был очень даже небольшой, а вот по меркам деревни, магазин был весьма внушительный.Впрочем, большим магазин стал не так уж и давно. До недавнего времени это был обычный деревенский магазинчик, но совсем недавно магазин продали и теперь у него был новый хозяин, который решился на большие переделки.Конечно люди в деревне обрадовались, да и Зина была тоже рада. Новый хозяин обещал увеличить зарплату, а это сейчас было очень кстати.Никитка, старший сын Зины, вчера порвал кроссовки, а Соне давно нужно было купить пару новеньких платьев для детского сада.Денег не хватало катастрофически, но Зина не унывала и никогда, ни у кого не просила помощи, даже у бывшего мужа, отца ребятишек.Толя, бывший муж, ушёл из семьи пять лет назад.Никитка тогда был ещё совсем мальчишкой, а Соня и подавно, только-только родилась.Дело было в том, что Сонечка родилась не совсем здоровой и Толя испугался.Испугался того, что придётся воспитывать больную дочь...В общем, когда, после двух месяцев в больнице, Зина вернулась домой, шкаф Анатолия был пуст, а Никитка находился у бабушки.Зина ни плакала, ни страдала.Решил так, решил.Обидным было только то, что она, ещё тогда, говорила мужу, что болезнь Сони лечится, нужно только время, внимание и конечно любовь.И Толя вроде бы понял, но как оказалось, это была лишь показу.ха. По другому Зина это назвать не могла.Страдать по мужу-трусу было некогда. Надо было поднимать детей, поэтому Зина откинула прочь все страдания и всю себя посвятила детям.Сейчас Никите было уже четырнадцать, а Соне пять и, надо сказать, что дочка была совершенно здорова.Никитка стал для матери настоящей опорой, а вот об отце не вспоминал. Разве, что раз в месяц, когда им приходили копеечные алименты.И вспоминал он отца не очень добрым словом.В остальном жизнь Зины была не хуже, чем у других разве, что иногда, когда появлялась какая-то незапланированная покупка, ей становилось тяжело на душе.Хотелось, чтобы такого не было, но как было, так было.Вот и сейчас, Никитке нужно было купить кроссовки, а денег было совсем в обрез.До зарплаты оставалось ещё неделя, поэтому нужно было придумать у кого можно занять деньги.Сумма была не очень-то и большая, но и её следовало найти.Первой про кого подумала Зина, была её подруга Наташка, но у той денег тоже не оказалось.Мама отпадала сразу. Она и так хорошо помогала внукам и просить у неё что-то ещё было бы верхом наглости.Просить деньги авансом у нового хозяина было неудобно, но выход искать было нужно, как не крути...Рабочий день уже подходил к концу, когда в магазине, неожиданно для Зины, появились её дети.Вначале, Зина подумала, что это Соня притащила брата к матери, но по серьёзному лицу сына поняла, что случилось что-то экстраординарное.Пока Соня рассказывала матери как прошёл день в саду, Никита всё время молчал, вызывая у Зины ещё большее беспокойство, но поговорить с сыном сейчас не было никакой возможности, так как в магазин всё ещё шли люди, а разговор при посторонних естественно был невозможен.Кое-как дождавшись окончания рабочего дня, Зина закрыла магазин и они с детьми пошли домой.- Ну, Никита, рассказывай, - обратилась Зина к сыну, - Что случилось?Никита посмотрел на мать и выпалил.- Отец вернулся!Вначале, Зина даже не совсем поняла, что сказал сын, а когда это до неё дошло, она остановилась и переспросила, в надежде на то, что ослышалась.- Что ты сказал? Кто вернулся?- Отец!Зина выдохнула и спросила.- Когда?- Да вот недавно совсем. Я Соню с сада привёл, а он сидит.- Где сидит?- На крыльце сидит, мам. Я его ещё с улицы увидел.- И что? Что он вам сказал?Никитка опустил голову.- Да ничего, мам. Я его как увидел, так домой заходить не стал. Мы сразу к тебе пошли.Зина всё ещё не могла осмыслить услышанное.- А что к бабушке не пошли, Никита?Никита промолчал, а потом неожиданно спросил.- Мам, а ты его теперь простишь, да? Он снова с нами жить будет?Зина посмотрела на сына.- Никита, успокойся. Он может по делам каким... Кто его знает... Вы лучше к бабушке идите, я тут сама... Потом приду за вами.Никита насупился.- Мам, он ведь... Пред.атель он!Зина обняла сына.- Я знаю, сынок. Знаю...Зина немного проводила детей, а потом пошла домой.К дому она подходила с " выскакивающим из груди" сердцем. Почему-то хотелось, чтобы Никитка ошибся...А вот возвращаться в прошлое не хотелось. Совсем.Но едва Зина зашла во двор она увидела Толю.Тот действительно сидел на крыльце, а у его ног стоял большой чемодан.Увидев Зина, Анатолий вскочил и устремились к ней на встречу.- Привет, Зина.Зина посмотрела на бывшего мужа, подумала о том, что тот почти не изменился.- Здравствуй, Толя. Какими судьбами?Анатолий замялся.- Зин, давай в дом зайдём. Что на улице-то торчать. Там и поговорим.Зина кивнула.Дома она поставила чайник, достала печенье, вазочку с вареньем, налила Толе чай.Тот сел за стол и глотнул большой глоток чая.- Хорошо!- улыбнулся Анатолий.- Ты, Толя, время не тяни. Говори зачем приехал, а то некогда мне сидеть. Дел много.- А что говорить, Зина. Решил я что хватит тебе одной маяться! Вот и вернулся.Зина удивлённо посмотрела на Толю.- Эка тебя понесло! Долго думал? Хотя... Пять лет всего!Анатолий нервно улыбнулся.- Да ладно тебе, Зин! Ты меня тоже пойми! Жили не тушили, а тут раз! Больной ребёнок! Не ожидал я. Не готов был, но я, Зина, слышал что сейчас дочка как все...Зина усмехнулась.- Нет она не КАК ВСЕ!Анатолий озадаченно посмотрел на Зину.- Так это, что получается? Врут люди? Вот это да! Ну ничего, Зина. Ничего. Я тебе помогать буду!- Чем помогать, Толь?- Ну с ней... С Соней... Помогать буду.И тут Зина не выдержала.Она смотрела на бывшего, некогда любимого ей человека и думала.- Как? Как она могла любить это чудо.вище? Это подобие человека?- Знаешь, Толя. Моя дочь действительно не такая как все, а знаешь почему? Потому-что она моя! От тебя ей достался только талант к сказкам! Соня их обожает! А ещё... Ещё Соня обычный, здоровый ребёнок. Такой как все!- Да ладно тебе, Зин,- Анатолий попытался успокоить женщину, - Что ты разошлась-то? Ну здорова так это же хорошо! Очень хорошо! Будем жить. Как раньше. Никитка то поди совсем вырос?Зина вздохнула.- Да, Толя. Ты неисправим. В общем так, Толя. Уходи. Пей свой чай и уходи! Не нужен ты нам! Понимаешь? Не нужен! Жили без тебя и ещё проживём. Отлично проживём!Анатолий встрепенулся.- Да как так-то, Зин? Ты что мне не веришь? Вот гляди, я деньги привёз, на жизнь там или ещё на что.Анатолий торопливо вытащил из сумки деньги и гордо положил их стол.Зина хотела было кинуть эти деньги в лицо бывшему мужу, но передумала.- Знаешь, что, Толя. То, что деньги детям привёз, молодец! Но это всё. Прощай!Анатолий зло посмотрел на жену.- То есть мне уйти, да?- Уходи!- А не пожалеешь?И тут Зина рассмеялась.- Толь, я жалею только о том, что потратила на тебя столько времени! Всё уходи!Зина встала и открыла дверь.- Иди, Толя. Иди.Анатолий схватил чемодан и выскочил за дверь, но спохватившись обернулся.- Деньги. Я деньги забыл! Раз ты меня назад не принимаешь, то и денег не будет! Вот так!Зина сунула бывшему мужу, под нос, фи.гу.- Вот это видел? Это ты детям привёз. Детям! Ясно? Ты им и так не помогал никогда, так что считай наверстал! Или ты что-то против имеешь?Анатолий попытался ещё что-то сказать Зине, но та закрыла дверь и накинула засов.Было ли ей стыдно? Нет!Зина не чувствовала ни капли стыда!Вскоре, убедившись, что Толя ушёл, Зина пошла к матери.Пока они с ней пили чай, Зина всё ей рассказала и мать полностью одобрила действия дочери.Потом Зина забрала детей и они отправились домой.Дома Никита заметил деньги, которые так и продолжали лежать на столе.- Мам, это что?- А это вам отец привёз! За тем и приезжал.Никита недоверчиво посмотрел на мать.- Мам, ну не ври. Я же слышал о чём вы с бабушкой говорили.Зина улыбнулась.- А я и не вру, сынок. Разве, что недоговариваю. Но кому оно надо, Никит?Никита пожал плечами.- Вот-вот, сынок! Ни кому! Так что давай думать, что для того и приезжал, а ещё знаешь что, Никитка?- Что, мам?- А вот, что, сынок. Ты давай-ка завтра в город поедем. Я завтра выходная! Купим тебе кроссовки, ещё что. Да и Соню порадуем. А ещё, сынок, давай её в тот детский центр свозим? Помнишь который видели? Пусть ребёнок порадуется!На том они с сыном и договорились.Скоро все они увлеклись спать.Зина уснула как никогда быстро, глубоко, без сновидений.Разве, что успела подумать перед сном, как страшно предать того кто тебя когда-то любил.Ведь сделать легко, а вернуть всё назад невозможно, а всё потому, что предательство цены не имеет.Как не крути.
Мир
К нам не попасть по воле своей, как по своей воле и не выбраться
В семье станичного атамана моя бабушка была младшим одиннадцатым ребенком и единственной девочкой. Мать умерла при родах, передав дочери черные как смоль волосы да бездонные, того же цвета, глаза. Дед рассказывал, что за тихий, добрый нрав звали станичники его жену Ночкой, при имени Галя.
Дед, георгиевский кавалер, женившись, увез жену на хутор, недалеко от помещичьей усадьбы и сада с двумя ставками. Сам с утра до ночи пропадал на кузне. «Вот тогда-то стали происходить на хуторе странные вещи, связанные с твоей бабушкой», – говорил дед. То гусь подраненный залетит во двор, то кошка прихромает к крыльцу, а однажды помещица выехала на двуколке, так кобыла остановилась у нашей хаты и ни взад, ни вперед. Бабушка вышла, погладила холку, подняла переднюю ногу, а копыто-то без подковы. Ох, и ругал дед помещичьего кузнеца, подковывая лошадь. И на огородах все росло ладно. Стоило пройтись бабушке, у подруг пропадала хворь, доились коровы, лучше неслись куры.
«Да не делаю я ничего, – говорила она деду, – просто нутром боль чужую чувствую». Прошел год, уехал помещик, прокатилась гражданская война, оставив шрамы на теле и в душе деда. Служил у белых, потом у красных. «Вернувшись с гражданской войны, – рассказывал дед, – я не узнал хутора. Разграбленная помещичья усадьба сияла выбитыми окнами, а по на сеянным полям гулял ветер. Единственное, что тогда согревало душу, это белый цветущий сад да черные глаза жены».
Заметил дед, что стали побаиваться его Галю хуторяне, хотя и относились с любовью. Кума поведала, что в лихую зимнюю стужу прибился к Галиной хате пес. Поджарый да высокий на ногах. «Вот этот пес да твоя жена всех нас и спасли от голода зимой», – говорила она деду. В лютую стужу стала приносить Галина в многодетные семьи то одного, а то и двух зайцев. «То в одну хату, то в другую. Нас-то осталось семь дворов, – рассказывала кума. – Однажды пришла я к Гале за огоньком. Дело к вечеру. Смотрю, лампа в сарае горит. Заглянула в приоткрытую дверь, а там Галя, присев, держит пса за голову и глядит в глаза. Затем погладила по голове. Пес крутанул хвостом, и за дверь. Я чуть от страха не померла. Сколько простояла в углу не помню. Галина в хату пошла. Я за калитку. А там пес с зайцем в зубах, шмыг мимо меня во двор. Вот те крест», – кума жалко улыбнулась.
«Съезжать нам надо с хутора, сердце беду чует», – бабушка взяла деда за руку.
Шел 1936-ой год. «Через неделю, как вы уехали, – рассказывала много лет спустя кума, – пришли из ЧК. Все расспрашивали: «Где ведьма и есаул?». А дедушка с бабушкой благополучно добрались до поселка, где родился мой отец. Дед, выйдя на пенсию, до конца жизни занимался пчелами, передав любовь к этому делу моему отцу. И вместе с бабушкой тайком на пасеке лечил людей. Так и умерли в один год. «Наденьте на меня платье с брошкой, когда помру, – говорила она, – это наш с мужем пропуск».
Однажды ночью мне приснился мой дед. Суровый по жизни человек, офицер, прошедший три войны, стоял рядом с сидящей на стуле бабушкой, положа ей руку на плечо, на фоне цветущего сада, а на жакете у нее висела брошка. Я сразу узнал ее. Вишневая гроздочка – две алые ягодки на стебельках и зеленый листочек. С этой брошью мы бабушку и похоронили, вот о ней и будет еще один мой рассказ, поведанный мне дедом много лет назад. Ну а сон, я думаю, как разрешение от них.
В годы моей юности мы жили в поселке. Телевизоров тогда было мало, и длинными зимними вечерами семья собиралась возле печи и просила деда рассказать что-нибудь. Дед долго отнекивался, и тогда бабушка молча шла к старому комоду, доставала шкатулку, и мы затаив дыхание, смотрели, как оттуда достаются интересные вещи. То портсигар, то карманные часы, то дедушкины награды. Вещи были старинные, и за каждой из них была своя история появления их в нашей семье. Все слушали, а дед, улыбаясь в усы и гладя меня по голове, говорил: «Вот вырастешь большой и напишешь когда-нибудь, как люди жили раньше».
В один из вечеров бабушка вытаскивала за ленточку георгиевский крестик, и вместе с ним из шкатулочки появилась на свет и упала на стол брошка. Бабушка прикрыла брошь рукой и посмотрела на деда. Тот аккуратно убрал ее ладонь с брошки, а крест положил в шкатулку. Брошка была теплая и живая. Словно среди зимы, кто-то сорвал с дерева две ягодки на стебельках, прихватив зеленый листик. Мне было страшно к ней притронуться, вдруг раздавлю, но дед, все так же улыбаясь в усы, положил ее мне на ладонь и начал рассказывать.
Шел 1941-й год. По дорогам, отступая, текли потоки беженцев и солдат, то смешиваясь, то разделяясь, как вода в летнем ручье. Возле одной из переправ, у Богом забытой белорусской деревеньки скопилось огромное количество людей, и руководящий переправой полковник, отобрал 30 человек кадровых военных, куда попал и мой дед. «Ваша задача, – охриплым голосом говорил он, – задержать немцев и продержаться хотя бы два часа, прикрыв переправу. Здесь много женщин и детей». А по лесным дорогам к переправе уже ползли немецкие танки. Командиром назначили деда, дав в помощники младшего политрука. О бое дед не рассказывал, лишь вскользь заметил, что более трех часов горстка кадровых бойцов жгла немецкие машины и танки на развилке лесных дорог у небольшой церквушки. Затем взрыв, боль и темнота.
Очнулся дед на мягком сене, оружия не было, хрипело кровью в груди, сильно болело плечо, а рядом постанывал политрук. Скрипела телега, а мерное покачивание и всхрапывание лошади выдавали истину: их куда-то везут. Повернув голову, дед увидел бежавшего рядом с телегой огромного волка. «Странно, а лошадь ведь не боится», – успел подумать он, теряя сознание от боли. «Митрофаныч», – дед пришел в себя от тряски за плечо. «Ты только посмотри, нога-то не болит», – политрук пританцовывал на траве. Правая штанина галифе его была все еще в крови, и через дыру откуда раньше была видна перебитая осколком кость, светился белый шрам. «Ты смотри, на глазах зарастает», – суетился он. Дед потрогал плечо. Ничего не болело. Сплюнул на ладонь. Пробитое легкое не булькало, дышалось легко. «Где мы?» – спросил он политрука и оглянулся, привставая с сена. Вокруг стояли крытые резной доской избы, и, что интересно, прямо над входом, как говорил дед, у каждой избы висели искусно вырезанные из дерева головы зверей и птиц. На лужайке паслись дикие олени и домашние лошади, а рядом, в двух шагах, огромная волчица вылизывала волчат. Дед протер глаза. «Ты туда глянь», – политрук указывал на сарай. В тени, возле кормушки для птиц развалилась лиса, а по ней, как по квочке сновали желтые комочки цыплят. Ходили рядом и куры. А перед большой избой, с изображением круга солнца стояли люди. «Их было немного, – говорил дед, – человек пятьдесят, из них около десяти детей разного возраста. И уж больно странно были одеты. В светлое расписное полотно».
«Не нужно вопросов, сейчас вас проводят. Так надо, – прозвучало в голове у деда. – Долго здесь быть нельзя». Из группы людей вышла девушка лет десяти, и, взяв деда за руку, повела мимо изб по тропинке. Сзади топал сапогами политрук. «Кругом пели птицы, звенели насекомые, воздух был наполнен медом», – говорил дед. Шли долго. Дороги как таковой не было, чистый лиственный лес с травой и цветами, и впереди простиралась тропинка. Дед оглянулся. Вот те раз. Позади политрука тропа тут же исчезала за спиной.
Колокольчиком зазвенел в голове голос: «К нам не попасть по воле своей, как по своей воле и не выбраться». «Эти слова, – говорил дед, – я запомнил крепко». Проходя мимо вишни, девочка протянула руку и сорвала две ягоды на веточке с зеленым листочком. «Вам туда», – ручонка указала на видневшийся над лесом крестик церквушки. «Этот подарок – ягодки, отдашь жене через пять лет», – в ладонь к деду легли две вишни на стебельках с листочком. Взяла за руку политрука. «Храни вас…» – донеслось как из тумана. И тотчас оба оказались в камышах реки у горевшей церквушки. В руке у деда была зажата словно выточенная из кусочков солнца и изумруда брошка.
«Я положил ее в нагрудный карман к офицерской книжке», – говорил дед. Что с нами было, мы не знали, но договорились с политруком: о том, что произошло, никому ни слова. Через день догнали своих. Так и провоевал дед до конца войны с брошкой, а в 1946-ом году пришел домой и отдал жене. Бабушка поверила, а вот мой отец – нет. Я не сужу его. Время тогда было такое.
ВЕЗУЧАЯ
Дверь общего вагона остановилась прямо перед нею. Толпа нажимала и справа, и слева, и это позволило Сарре Давидовне удержаться около двери и войти первой. Подгоняемая сзади идущими, она быстро прошла поближе к середине и села в угол, у окна. Снова повезло.
Конечно, ехать ночь, сидя в общем вагоне, не так уж удобно; но денег на плацкартный не хватало, а она и в восемьдесят лет сохранила нетребовательность к комфорту. Все равно не уснуть. Это приглашение в Киев слишком многое всколыхнуло в душе. Будет сидеть и думать.
Теперь, когда Давид, Люся, внуки и правнуки навсегда уехали в далекий Израиль и один Бог знает, сможет ли она их посетить (им-то сейчас не до поездок назад, в Россию), у нее появилось много времени для думания.
И, хотя сил пока еще хватало, а руки без работы чувствовали себя не на месте, постепенно развивалась привычка подолгу сидеть, блуждая от одной мысли к другой.
Странное наблюдение все чаще занимало Сарру Давидовну. Снова и снова возвращаясь памятью к пережитому, она убеждалась, что ей очень часто везло.
Иногда просто везло, вот как сейчас, когда случайно встала на перроне на подходящее место. А иногда с нею происходило что-то плохое, даже страшное, а потом оказывалось, что это плохое спасло ее от еще худшего.
Началось это, пожалуй, в 1915-м, когда отец вызвал маму с нею, двухлетней, под Москву, в поселок со странным названием Катуар. Он лежал там в госпитале, раненный на фронте. Бросив свой домик, жалкое барахлишко, мама приехала к нему. А он через два месяца умер, Сарра его совсем не помнила.
Денег на обратную дорогу не было, так они и застряли в Катуаре. Мыкались и бедствовали очень, только года через два, в разгар революции, мама обрела комнату и постоянную работу. Но и потом было несладко: лет до десяти Сарру постоянно мучил голод, воспоминания о нем остры и через семьдесят лет.
А в двадцатом году мама узнала, что переезд в Катуар спас их: в восемнадцатом все местечко было вырезано петлюровцами. Потом жизнь стала чуточку налаживаться. Сначала жили вдвоем, а в тридцать четвертом расстались.
Мама осталась, привыкла к здешним местам, а Сарра поехала в Киев. Первые года полтора киевской жизни были самыми счастливыми.
Нашлась работа на швейной фабрике. Дали комнату в квартире, где все пять соседских семей жили дружно. Появились друзья. Самой близкой подругой была Роза Гольденцвейг, жившая в соседней комнате — как хорошо, когда подруга рядом.
Через полгода пришла любовь. Гриша Пономаренко, слесарь из ее цеха, лихой, веселый, черноволосый и голубоглазый.
Любовь кончилась печально. Когда Гриша узнал, что она беременна и не хочет делать аборт, он резко порвал с нею, а через несколько месяцев женился на Даше Савкиной, племяннице главного инженера. В день их свадьбы Сарра родила мальчика, он дал ей силы пережить горе.
И пережить то, что опять стало ее невероятным везением. В тридцать седьмом Гришу и Дашу арестовали, и месяца через три обоих расстреляли. Если бы не его измена, наверно, расстреляли бы не Дашу, а Сарру. И ее не миновала судьба миллионов.
Через полгода после того, как она оплакала все еще любимого Гришу, пришли за ней. Это было ужасно: ее навеки отрывали от ее Давидика, крохотного, обреченного на смерть или на прозябание в детском доме.
Спасибо, тысячу раз спасибо Розе. Она взяла мальчика и сказала: — Сарра, успокойся. Обещаю: я не брошу его. Можешь на меня положиться. И Сарру увели.
Пожалуй, и в этих невероятно тяжелых испытаниях ей везло. Прежде всего, на следствии ее били только один раз, и то без увечий. Видимо, следователь торопился. Уже спустя пять недель после ареста ее осудила тройка. Десять лет.
Везение продолжалось и дальше. Полтора года в тюрьме она провела с преподавателями Киевского университета, и за это время ее разум, всегда жадный к знаниям, очень развился.
С середины тридцать восьмого стали регулярно, хотя и редко, приходить письма от мамы. Как трудно было маме научиться писать, да еще по-русски!
Первые письма были с такими чудовищными ошибками, что, несмотря на красивый и четкий мамин почерк, Сарра подолгу ломала голову, что здесь за слово написано. Но главное все же понимала. Уже в первом письме мама написала, что Роза привезла ей Давидика. Ну, слава Богу: бабушка — еще надежнее, чем подруга.
В тридцать девятом году тюрьма сменилась лагерем. Колыма. Сарра была физически очень сильна, и ей, пожалуй, было чуть полегче, чем остальным. Тем более, что с детства как-то приспособилась терпеть недоедание.
В начале сорок четвертого мама сообщила еще одну страшную весть. Розу Гольденцвейг расстреляли немцы, как и почти всех киевских евреев. Кажется, тогда название Бабий Яр не упоминалось. Но сведения о расстреле были несомненными.
Вот и не осталось у Сарры в Киеве никого. И ведь опять повезло. Если бы не арест, гнили бы ее косточки в киевской земле. Повезло…
Странное везение продолжалось. Зимой сорок пятого она была на дальней командировке, на лесоповале. Лиственница стала падать не туда, Аня Рыжих споткнулась. Сарре удалось вытащить Аню из-под ствола, но сучком вышибло глаз.
— Ну что же, Коган, — сказал вертухай.
— Можете идти в медчасть. Идти было девять километров. Мороз был за сорок пять. Глаз болел отчаянно. Она тащилась, изнемогая от боли, мороза и усталости, почти всю дорогу в бреду разговаривая с мертвыми — папой, Гришей, Розой.
Но дошла. И осталась жива. А через три дня началась пурга, и когда она кончилась, оказалось, что все женщины на командировке замерзли. Выжили только трое. И она.
В конце сорок седьмого Сарра Давидовна освободилась. Освободилась, да не совсем. С Колымы уехать было невозможно. Одиночество заставило ее принять предложение Фадея Лещинского, бухгалтера, и выйти за него замуж. Замужество оказалось неудачным.
Муж пил запоями, пьяный грязно ругал ее и бил. Кончилось тем, что в сильный мороз, окоченев, он пришел на склад, где работал, и стал пить, не закусывая: закуска, как и все, кроме спирта, окаменела от холода. Выпил разом полтора литра спирта и тут же умер. Что ж, пожалуй, снова повезло, а то бы долго мучилась.
В пятьдесят пятом ее реабилитировали, и Сарра Давидовна приехала в Москву. Кажется, наступила новая пора везения, когда за хорошее уже не надо платить несчастьями. Самое огромное везение ждало ее дома, в Катуаре. И виновна в нем была мама.
Когда поезд подошел к Москве, к Сарре подбежали они вдвоем: мама, маленькая, сухонькая, седая и морщинистая, и Давид. Она узнала его мгновенно — не зря столько лет учила наизусть все фотографии, которые мама присылала каждые полгода.
Но главное было выражение его глаз, его голос, слезы, катившиеся по лицу. Главное было неподдельное сыновнее чувство, которое воспитала в нем бабушка и которое с тех пор грело душу Сарры Давидовны всегда.
И еще одна радость, о которой она уже знала, но полностью оценила только сейчас. Сбылась заветнейшая мечта покойного отца, его внук поступил в институт. В изумительный Менделеевский институт, где не послужили препятствием ни фамилия Коган, ни репрессированная мать.
Правда, престижный физико-химический факультет был для него закрыт, но и здесь повезло — уберегся от радиации.
Как мама, полуграмотная, на нищенскую зарплату дворничихи смогла поднять внука, вырастить таким красавцем, вытянуть его образование, — навсегда осталось ее тайной.
Так они и жили в Лесном Городке, как теперь назывался Катуар. На пятом курсе Давид женился, и Люся сразу покорила сердце свекрови. Сарру Давидовну радовало все.
Сначала радовала их комната в слегка покосившейся избе — целых 20 квадратных метров! Потом, после пятьдесят девятого года, — чудо роскоши, трехкомнатная квартира на четвертом этаже хрущевской пятиэтажки (как просторно было вначале им вшестером — уже родились и Катя, и Костик, как тесно стало потом и как пусто сейчас, хотя она оставила себе только одну комнату, две отдала беженцам из Душанбе).
Радовала своя работа: как портниха, она заслужила известный авторитет. Радовали внуки. Радовала работа детей. Годы брежневского застоя слабо затронули ее душу. Конечно, часто было противно, но в основном душа все продолжала оттаивать после страшных десяти тюремно-лагерных лет.
Перестройку и гласность она встретила с радостью, хотя вспышки политической активности, как у некоторых ее подруг, у Сарры Давидовны не было.
Больше ее занимали дела семейные — смерть мамы в восемьдесят пятом (слава Богу, дожила до девяноста, и последняя четверть века была хорошей), женитьба сначала внучки, потом внука, правнуки.
Страшным был конец девяносто первого. Сначала ГКЧП, потом эпопея эмиграции. Как ни уговаривали ее, она отказалась уезжать. Не могла оставить могилу папы и мамы.
Да и вообще, когда пришлось об этом задуматься, поняла, что она — русская, и никуда от русской земли, от русского языка, от русских людей уехать не сможет. Что бы ни писали ревнители русской идеи.
Но без детей стало невыносимо пусто и тоскливо. Чуть полегчало только через полгода, когда она поселила в двух комнатах Акопа и Алию с их четырьмя малышами — армяно-таджикскую семью, бежавшую из Душанбе.
Она очнулась от задумчивости только, когда колеса поезда застучали по мосту через Днепр. Сердце сжалось. За окном сверкали купола Лавры, зеленели береговые кручи. Киев, город ее молодости…
Столица соседнего государства. На перроне стоял молодой человек с табличкой «Мемориал» на груди.
— Где Ваши вещи, Сарра Давидовна? — спросил он.
— Вот, — она показала сумочку.
— И все?
— Да.
— Тогда так. Сейчас мы поедем ко мне домой. Вы позавтракаете, отдохнете, можете поспать, а потом съездим в город. У меня два дня отгулов, покажу Вам все, что хотите. Только, простите, машины у меня нет, придется ездить городским.
- Да, забыл сказать. Зовут меня Гриша Панасюк. Мы на этот раз пригласили шестерых таких, как Вы, а наша группа — восемь человек, так что каждого приглашенного может кто-то опекать.
— Спасибо, Гришенька. Можно Вас так звать? (он кивнул). Хорошее у Вас имя. Я в молодости Гришу любила, от него у меня сынок. Расстреляли моего Гришу. Только у меня к Вам просьба. Не надо мне сейчас ни есть, ни отдыхать. Проводите меня в Бабий Яр.
В Бабьем Яру ее совсем оставили силы. Она сначала стала на колени, а потом ничком легла на землю. Долго лежала и плакала. Оплакивала все: свою молодость, Розу, Гришу, Дашу, которую так ненавидела когда-то, и многих, многих друзей, чьи останки лежат здесь.
Гриша Панасюк стоял в стороне, и его глаза тоже покраснели. Потом они ехали к Грише. Он жил недалеко от ее прежнего дома, но город было трудно узнать. Слишком многое было разрушено в войну и перестроено после войны.
И опять Сарра Давидовна поразилась своему везению. И Гриша, и Оксана, его жена, приняли ее, как родную. Долгий вечер заполнили разговоры, а когда легла, то заснула сразу и спала крепко.
Утром Гриша сказал: — Сарра Давидовна, мы сумели Вас найти потому, что в Киеве чудом сохранилось Ваше дело. Удалось снять с него ксерокопию, она сейчас у меня. Если хотите, я дам ее Вам. Она хотела. Руки ее сильно дрожали, когда в них легла пачка листков — очень тоненькая пачка.
И вдруг… Всего два раза в жизни она ощущала, как на голове шевелятся волосы от ужаса: когда при аресте у нее отрывали от рук Давидика и когда объявляли приговор.
Сейчас был третий раз. Она смотрела на первый листок пачки и узнавала знакомый почерк. И сквозь муть, застилавшую глаз, разбирала слова. На листке из школьной тетрадки в три косых линейки было написано: «В Народный комиссариат внутренних дел. От комсомолки Гольденцвейг Розы Израилевны.
Дорогие товарищи! Долг комсомолки, патриотки, любовь к великому Сталину велят мне написать вот о чем. Моя подруга Сарра Коган попала под влияние вражеских элементов.
Вначале она стала любовницей врага народа Г. Пономаренко, родила от него сына. Когда презренный отщепенец Пономаренко был разоблачен и осужден, Коган в разговорах со мной и другими девушками жалела его и утверждала, что якобы приговор несправедлив.
В последнее время Коган стала прибегать к контрреволюционной агитации, утверждать, что многих осуждают зря, что Партия мало заботится о трудовом народе. Я не могу терпеть такую наглую ложь и поэтому пишу вам.
Дорогие товарищи! Если вы сочтете, что Коган заслуживает ареста и осуждения, то обращаюсь к вам с просьбой передать мне комнату, в которой она живет. А я обещаю позаботиться о ее сыне: он ведь еще ни в чем не виноват. Я сделаю все, чтобы он забыл преступных родителей и вырос настоящим советским человеком. Роза Гольденцвейг.»
Так вот кто спас ее от Бабьего Яра! Так вот где источник великого везения, спасшего ее жизнь. Любимая подруга польстилась на комнату.
Сарра Давидовна каким-то немыслимым усилием воли сдержала истерические вопли, рвавшиеся из груди...
©️Александр Закгейм
УТКА.
Пошла бабушка в аптеку, а лекарства нет. Т.е. есть, но за деньги. А бабушке бесплатно положено: и как пенсионерке, и как хроническому гипертонику.
Бабушка прикинула, если она за деньги купит, то на утку ей не хватит. А ей утку хочется с яблоками, с брусникой и кусочками мандаринов. Она такую у Петровны пробовала - восторг, а не утка. Она тогда не сказала «восторг», наоборот, раскритиковала - жирно, кисло, недосолено, и кто ж фрукты в мясо суёт. Но с тех пор бабушка мечтала купить утку, яблоки, бруснику, мандарины и… Посолить от души! И пусть потом гипертонический криз, пусть даже это будет последняя утка в её жизни, но душу она отведёт.
Пересчитала бабушка деньги и решила монетку кинуть. «Орёл» - утка, «решка» - лекарства. Кидать монетку в аптеке было неудобно, поэтому пошла бабушка на крыльцо. А на крыльце дедушка плачет.
- Ну и чего ты нюни распустил? - спросила бабушка. - Подумаешь, лекарства не дали.
- У меня диабет, - всхлипнул дедушка. - Мне без лекарства - кирдык.
- Тебе и с лекарством кирдык. Неделей раньше, неделей позже…
Дедушка перестал плакать и зло посмотрел на бабушку.
- А вот не надо меня хоронить, - с вызовом сказал дедушка. - Kроме сахара, у меня все параметры на самом высоком уровне.
- У тебя и сахар на самом высоком уровне, - усмехнулась бабушка. - Ты лучше скажи, где утку хорошую купить можно.
- Утку? - переспросил дедушка. - У меня после бабки осталась, могу подарить…
- Тьфу на тебя! - возмутилась бабушка. - Я настоящую утку имею в виду. Съедобную.
- Да где ж ты сейчас настоящую съедобную утку найдешь! - хохотнул дедушка. - В магазинах - говно.
- Сам ты…
Бабушка развернулась и пошла.
- А зачем тебе утка? Она - жуть дорогая.
- Плевать. Один раз живём, - ответила бабушка.
Дедушка сильно задумался. Так и шёл за бабушкой. Дошли до остановки. А тут автобус бабушкин. Дедушке не нужно было в автобус, но он тоже заскочил.
- А я знаю, где хорошую утку взять, - шепнул он на ухо бабушке.
- И где? - отозвалась та.
- А у меня ружьё есть.
- Чё, правда? - бабушка глянула на него с интересом.
Дедушка кивнул и перекрестился.
- Ё-моё, чего же ты раньше молчал-то? Я бы лекарства купила.
- Да ты погоди радоваться. Я сто лет не стрелял, может, не попаду ещё…
- Я попаду, - прервала его бабушка. - Я завсегда попадаю, когда хочу.
- Василич, - протянул руку дедушка.
- Николаевна, - подала ему руку бабушка.
Дедушка подумал и поцеловал руку, потому что жать маленькую ладошку было как-то не по-мужски.
- Красиво летят, - сказал дедушка, глядя на уток в небе.
Бабушка вскинула ружьё и прицелилась.
- Погоди, Hиколаевна, - остановил её дедушка. - Глянь, какая гармония…
- Гармония будет, когда я её яблоками нафарширую, - отрезала бабушка и снова прицелилась.
Дедушка вздохнул и отвернулся. Утки летели, выстрела не было. Дедушка обернулся, бабушка стояла, опёршись на ружьё и о чём-то думала.
- Ты чего, Николаевна? - обеспокоился дедушка.
- Да думаю… Летишь так по своим делам, вдруг - бах! Кто-то пожрать захотел…
- Дай сюда, - дедушка забрал ружьё у бабушки. Прицелился. Бабушка отвернулась. Утки летели, выстрела не было.
Бабушка обернулась. Дедушка сидел на земле и плакал.
- Ты чего? - спросила бабушка и села на землю рядом с дедушкой.
- А… Не знаю, - дедушка утёр слёзы. - Нахлынуло что-то. Представил себе - летишь вот, планы строишь…
- Bдруг - бах! - подхватила бабушка. - Kто-то пожрать захотел.
- Да ладно, если б пожрать, а то, так, просто удаль свою показать.
- Ну, знаешь, Василич, сам меня сюда затащил, я в супермаркет идти хотела.
Бабушка встала и быстро пошла вперёд, не оглядываясь.
- Николаевна! Там болото! - крикнул дедушка, но бабушка его не услышала.
- Ну и дура же ты старая! - Дедушка подполз к болоту с осиновым дрыном в руке и крикнул: - Держись! Держись, говорю!
Бабушка подумала, что это очень странная смерть - утонуть в трясине. Да ещё с незнакомым дедушкой.
- Слышь, тебя как зовут? - из последних сил прошептала бабушка.
- Не скажу, - из последних сил прошептал дедушка.
- Что, так и утонем, не познакомившись?
- Я тебя вытяну, - пообещал дедушка и с такой силой дёрнул дрын, что трясина не смогла удержать бабушку.
- Ещё на последний автобус успеем, - прошептала бабушка.
В автобусе они были одни. Этот факт отчего-то заставил дедушку приобнять бабушку.
- Мы так и не познакомились, - шепнул дедушка бабушке. - Tебя как зовут?
- Не скажу, - кокетливо улыбнулась бабушка.
- Скажешь, куда ты денешься, старая, - дедушка игриво толкнул бабушку в бок.
Бабушка положила ему на плечо голову.
Автобус тихонечко остановился. Дедушка вышел первым и подал бабушке руку.
- К тебе пойдём или ко мне? - деловито спросила бабушка.
- Что, так сразу? - смутился дедушка.
- А чего тянуть, - удивилась бабушка. - В наши-то годы…
Дедушка увидел, как водитель автобуса ему подмигнул.
- Сначала в ресторан, а потом ко мне, - решительно сказал дедушка.
- Пыль хочешь в глаза пустить? - строго спросила бабушка.
- Bсё лучше, чем когда песок сыплется. Пойдём, утку с яблоками тебе закажу.
- А деньги-то у тебя есть, гусар? - спросила бабушка.
- Да навалом у меня денег. Знаешь, сколько я накопил?
- Знаю, - засмеялась бабушка. - Сама почти всю пенсию на карточку складывала. Мало ли что.
- Вот и я - мало ли…
- Только мне, это, переодеться надо. А то я как кикимора болотная. Я быстро, подождёшь?
- Подожду, - приосанился дедушка. - Иди, свой марафет наводи.
Дедушка сел на скамейку. Потом лёг. Звёзды на небе отчётливо просигналили - сахар упал, надо принимать лекарство… Но лекарства не было, а бабушка всё не шла - наверное, примеряла платье.
- Tак и не познакомились, - выдохнул дедушка...
- У него сахар упал! - услышал он крик бабушки и сирену «Скорой».
- Вот тебе, дедушка, и утка с яблоками, - сказала бабушка.
В реанимации не было мужских и женских палат, поэтому они оказались на соседних койках.
- Не понял… - простонал дедушка.
- Чего непонятного. У меня инсульт, у тебя диабетическая кома. И одна утка на двоих.
- А я говорил! - засмеялся дедушка. - Сразу предупреждал, какая нам утка нужна!
- Дай мне слово, что когда мы поженимся, то деньги тратить будем, а не на «мало ли что» откладывать.
- А мы поженимся? - испугался дедушка.
- А ты думал, поматросил и бросил? Я уже с батюшкой договорилась. Прямо сюда придёт.
- Отпевать? - ещё больше испугался дедушка.
- Bенчать, старый ты дуралей!
- Тебя как зовут-то, Николаевна? - простонал дедушка.
Бабушка промолчала.
- Хорош выпендриваться, - рассердился дедушка. - Под венец тащишь, а имя так и не назвала.
- Забыла я, - бабушка отвернулась к стене. - Память после инсульта отшибло.
- Ох, ёлки! Вот интрига-то…
- Ничего, в паспорте потом посмотрим, - успокоила дедушку бабушка. - Слышь, старый, утку придвинь ко мне. И выйди отсюда!
Дедушка вышел, хоть голова и кружилась. Захотелось удрать - как в школе с контрольной. Только сил не было. И окно заперто. И дверь на замке.
«Придется жениться» , - подумал дедушка.
И громко сказал:
- Bо, попал!
©️ Ольга Степнова
#бабушки #дедушки #любовь #жизнь
Автор:Акварель жизни
ОБУЗА
Ночью на селе горел дом, полыхало ярко, соседи бегали с ведрами, а «пожарка» приехала уже к концу, когда догорало всё. Они залили кое-где оставшийся огонь и яркие угли, чтобы ветром не разнесло искры. Дом ветхий, в нем жили родители Степана, его мать Клавдию сосед успел вывести, она почему-то оказалась ближе к двери, а вот отца не успели, сгорел.
Идти ей некуда, сын забрал к себе. У неё есть еще старший сын Сергей, но живет далеко на Алтае. Односельчане сочувствовали и жалели Клавдию.
- Как жаль Петра, добрый был дед. Клавдию тоже жаль, хоть и осталась жива. Её ведь сноха Анька со свету сживет. Такая злыдня, не дай Бог, и как только Степан с ней живет?
После похорон своего родного мужа, с которым прожита долгая и добрая жизнь, Клавдия часто сидела у окна в доме сына, молча вытирала слезинки на морщинистых и щеках и смотрела в окно. О чем она думала?
А Клавдия постоянно вспоминала своего мужа Петра, а еще свою молодость. Вспоминала, как пришла невесткой в дом свекрови. Встретили её с добром и теплотой, относились к ней хорошо и берегли. Свекровь никогда не ворчала, нравилась ей Клавдия. Рукодельная, хлеб вкусный могла испечь, её мать давно обучила этому мастерству, да и пироги получались на славу. Свекровь всем на селе хвасталась:
- Уж какая невестка у меня рукодельница, все спорится в её руках. Повезло нам с невесткой, повезло моему Петру с женой.
А на селе завидовали, это очень редко бывает, когда свекровь невестку нахваливает, когда ею довольна. А когда родились дети, Петр носил её на руках. Вначале старшенький Сережа, а потом уж через три года родился Степа. Клавдия радовалась, сыновья росли послушными, оба красивые и здоровые, помогали родителям, когда подросли. Оба отслужили в армии, Сергей остался на Алтае, женился, и по сей день живет там с семьей. Приезжали раньше часто в село к родителям, но сейчас уже редко. А младший Степан после армии вернулся домой, женился, остепенился.
После похорон Клавдия в доме сына и снохи Анны не находила себе места. Радости Анна не испытывала, не любила она свою свекровь, хотя и жили отдельно, но такая была она. А сейчас еще больше возненавидела Анна свекровь, считала её обузой, и проходя мимо не могла промолчать:
- Ну чего расселась старая, навязалась на мою голову обуза, уйди с дороги, везде на тебя натыкаюсь, - злобствовала она, правда муж не слышал, был на работе.
У Анны со Степаном двое детей, старший сын уж в городе окончил колледж и работает, пока не женился. А младшая дочь заканчивает школу, собирается поступать в педагогический институт, учится на отлично. Это единственный человек в семье, который относится к своей бабушке Клаве с уважением. Но она дома бывает мало, то в школе, то гулянки вечером, поэтому бабушка с внучкой видятся мало. Внучка приходит, а бабушка уже спит в своем закутке за занавеской.
Клавдия боится своей снохи, она может и толкнуть, если не дай Бог попадется на пути, поэтому старается сидеть в дальнем углу. Вначале по своей доброте душевной она стремилась помочь Анне:
- Доченька, дай помогу, суп сварю, скоро Степа приедет на обед, поест горяченького, свеженького, а там и внучка прибежит со школы.
- Сиди старая и не рыпайся. Будешь тут мне своими грязными руками-крюками валандаться. Да как после тебя есть-то? Сиди и молчи, навязалась на мою голову. Тащи теперь на себе обузу.
Клавдия забивалась в дальний угол или уходила во двор на скамеечку, если было тепло. Иногда ходила в магазин за конфетами внучке, а если честно, то немного пройтись по селу и развеяться от гнева снохи. Односельчане с жалостью смотрели на неё, разговаривали с ней:
- Ну что баба Клава, как тебе живется с Анной-то? Эта злыдня тебя еще не сжила со свету, - спрашивали её женщины, которые помоложе.
А бабки качали головой и сочувствовали, уж они-то знают, верней догадываются, как тяжела жизнь со снохой-злюкой в одном доме.
- Клавдия, ты хоть приходи иногда ко мне в гости, посидим, чайку попьем. Я ведь знаю, не легко тебе в доме снохи. Сын-то как, Степан? Хотя, что я спрашиваю, мужики, они и есть мужики, как жена повернет, так и будет, - говорила ей её бывшая соседка Никифоровна. – На селе все знают твою сноху, ни приведи Бог иметь такую злыдню. Приходи.
Клавдия молча кивала головой, но надолго боялась уходить из дома и что-то рассказывать, если до Анны донесется, это будет конец. Она и так пилит Клавдию:
- Если я прознаю, что ты обо мне плохо говоришь, сживу тебя, старая, со свету. Молчи и рот не открывай по деревне. Поняла? Уууу, навязалась на мою голову обуза, - замахивалась она на бабку.
Когда молодой красавец Степан сообщил родителям, что собрался жениться на Анне, мать не обрадовалась. Да, красавица Анна, можно сказать первая красавица на деревне, и Степан под стать, но о ней уже тогда на селе ходили слухи, что девка с гонором. Иногда даже мать её сама делилась с сельскими женщинами у колодца о суровости характера дочери.
- Степа, сынок, одумайся. Тебе что ль других девок нет на селе? Ну что ты пристал к этой Аньке. Она своих-то родителей ни во что не ставит, что уж говорить о нас с отцом. Она и нас уважать не будет, - уговаривала мать сына.
- Мам, ну что ты выдумываешь? Люблю я её и точка. Наслушаешься бабьих сплетен, им что? Бабы на то и бабы, чтобы языком чесать у колодца или магазина.
- Сынок, ты еще молодой и горячий, тебе просто льстит, что Анька красавица, что жена у тебя будет первая красавица на селе. А в душе у неё одна чернота и злоба. Ты тоже красавец, вон какие девки на тебя заглядываются.
Клавдия не знала, что Анна уже беременна от её сына, и никуда уже не деться. Узнала только перед свадьбой, сын сообщил:
- Мам, не расстраивай Анну, она беременна, так что скоро будете внукам радоваться.
- Ну что ж сынок, делать нечего, не надобно слухам расползаться по селу, что до свадьбы у вас дело сделано. Сельским только посплетничать. Собираем свадьбу.
После свадьбы молодые на собранные деньги купили небольшой дом. Степан с отцом взялись за строительство, подремонтировали этот сруб, сделали большой пристрой, крышу новую покрыли. Баню поставили новую и сарай. Зажили своим хозяйством Степан с Анной.
У Клавдии родились внуки, они с дедом души не чаяли в них, но вот сноха не разрешала детям часто бегать к ним. А внукам хотелось к бабушке и деду, там всегда их ждали конфеты и угощения.
Со временем изменился и сын. Степан раньше постоянно заходил к родителям, помогал.
- Давайте сено помогу накосить корове. Завтра с утра пораньше на покос поедем.
- Спасибо сынок, может мы и сами как-нибудь управимся. За неделю можно все успеть, – говорил отец зная, что сноха снова будет пилить дома сына.
- Да о чем ты, пап? Как сами, завтра с утра едем и точка. Будете целую неделю с покосом возиться, а вдруг дождь?
Через некоторое время сын спрашивал:
- Ты что-то про крышу говорил, когда чинить будем, - интересовался Степан. - А то уже скоро осень, а там дожди зарядят, крыша протекать будет.
- Так завтра и можно начинать, - говорил отец.
- Хорошо, завтра забегу и начнем.
Когда Степан приходил от родителей домой довольный, помог кое-что им сделать, жена встречала его с ворчанием.
- Дома дел полно, что ты чужим помогаешь? Все для других стараешься?
- Ань, ты что, какие они мне чужие? Это мои родители. А кто поможет? – искренне удивлялся Степан.
- Вон пусть Серега приезжает в отпуск и помогает, а то только отдыхать и приезжают.
- Сергей тоже помогает, в тот раз вон колодец во дворе выкопали, сделали пристрой к сараю, - заступался за старшего брата он.
Степан молча уходил во двор, заниматься делами, он знал, что с Анной лучше не спорить, себе дороже обойдется, такой закатит скандал! Так постепенно отбила жена охоту у Степана помогать родителям, уже сам находил отговорки, шел только в крайнем случае, если отец позовет. Стал сын отдаляться от родителей. Старики знали и понимали, что к чему, и не хотели скандала в семье сына. Не стали донимать сына своими заботами и проблемами. Копошатся сами потихоньку и ладно. Ну уж если в крайнем случае…
И если бы не случилась беда, не сгорел их дом, не погиб отец Степана, так бы и доживали старики вместе в своем углу. Хоть и небольшой дом, но свой. Часто односельчане видели сгорбленную, маленькую фигурку на зарастающем травой пепелище. Клавдия часто наведывалась к их бывшему дому. А когда приходила домой, получала снова от снохи:
- Что ты все таскаешься туда, старая? Нет там давно ничего, все поросло крапивой, да репейником, и чего таскается? Чего там реветь над пепелищем?
Но Клавдия все равно время от времени ходила туда, а иногда шла тихонько до кладбища, особенно летом по пути собирая полевые цветы мужу на могилу. Тянуло её к своему Петру. Она уже не горевала о нем, она завидовала своему Пете:
- Скорей бы уж мне с тобой рядом лечь, Петенька. Да не пришло еще мое время. Сил моих больше нет выносить злобу лютую Анны. Я ей мешаю везде, так и норовит толкнуть, а Степе боюсь жаловаться. Хорошо и спокойно тебе Петенька. А я обуза для Анны, да и Степан все больше молчит, а куда меня девать? Вот и жду, когда уже лягу с тобой рядышком. Никогда не думала, что буду этого ждать, буду ждать своей смерти, - делилась Клавдия с мужем, вытирая слезы на морщинистом лице.
Внучка уехала, и в доме сына больше не осталось ничего светлого и радостного, сплошная злость и тревога. Вот так себя чувствует Клавдия на старости лет, часто смотрит на пригорок за селом, где находится сельский погост и на небо, она ждет, ждет, когда уже встретится со своим Петенькой.
Умерла Клавдия студеной зимой, вышла вечером во двор и упала, не смогла подняться, так и пролежала до утра. А в доме вечером никто и не заметил её отсутствия, нашел сын её утром. Дождалась Клавдия встречи с мужем.
Хорошего настроения всем и ярких красок в жизни.
Сыночек
Маленький чумазый мальчишка вытащил из пакета мешок с сосисками и протянул первую своему Барбосу. Он и сам был голодным, но сначала решил угостить своего лохматого друга...
“Вас приветствует Радио Маяк и мы в прямом эфире. Что случилось с вами этим прекрасным солнечным утром?”
Обычная утренняя пробка, ничего нового. Периодически нарушающие тишину сигналы автомобилей, спешащие по тротуарам люди. Раннее июльское утро. Солнце только начинает вступать в свои права и пока еще чувствуется прохлада.
Все как всегда. За исключением одного. Шныряющий между авто парнишка с тряпочкой и стаканчиком. Многие его прогоняют, некоторые стараются не обращать внимания, но есть и те, что протягивают руку из иномарки и бросают в стаканчик несколько завалявшихся монет или отдают недопитый кофе.
Машины двигаются со скоростью 2 км/ч. Этот участок длится недолго, но постоять тут приходится всегда не меньше двадцати минут.
Вот мальчишка подошел и к моей машине. Протер фары, а потом посмотрел сквозь стекло своими круглыми голубыми глазами, и что-то в них меня притянуло, я открыл окно и попросил его протереть номер спереди, а когда он вернулся, протянул ему тысячную купюру. Глаза мальчишки стали еще больше, он явно не ожидал такого поворота.
- Дяденька, вы что… Это же много…
- Бери, пацан. Купишь себе что-нибудь вкусное. Давно конфеты-то ел?
- Я их вообще не ем, они вредные. Я люблю морковку.
- Ну, молодец. Приходи сюда завтра в это же время. А сейчас иди домой и не ходи тут, опасно.
- Хорошо, дяденька. Спасибо.
Я подъезжал к светофору, машины начали двигаться быстрее, и вскоре мальчишка исчез из виду. Всю оставшуюся дорогу я думал, почему я это сделал. Обычный попрошайка, каких много. Но не был он похож на остальных, что-то его выделяло. Вечером я накупил полный пакет разной еды, полезных сладостей, и приготовил его на завтра.
Следующим утром, поставив на сидение свой презент, прыгнул за руль и поехал на место встречи. Внутри было какое-то волнение и тревога. Подъезжая к затору из машин, я уже издали приметил снующего между машин мальчика. Та же грязная футболочка, порванные штанишки и старые изношенные тапочки.
- Привет, дяденька. Я пришел.
- Меня дядя Сережа зовут. Доставай-ка пакет с заднего сидения.
- Ого! Тяжелый. Но я дотащу. Спасибо. Меня Коля зовут…
И мальчишка побежал на обочину. Я наблюдал за ним из окна. Интересно было посмотреть, что он попробует в первую очередь. Мальчик подбежал к дереву и сел на траву рядом с привязанной к нему собакой. Стал доставать из пакета продукты и, обнаружив мешок с сосисками, быстро распаковал одну и угостил своего лохматого друга.
Я был ошеломлен. В спешке припарковался, с трудом вырвавшись из плена рядом движущихся машин. Очень хотелось застать парнишку, пока он не ушел. Я бежал на то место со скоростью молодого гепарда, и видел, как мальчик с собакой уходят вдаль.
Запыхавшись не по-детски, я все-таки догнал их почти у светофора. Они собирались переходить дорогу, а бежать я уже не мог.
- Стой! Коля! Подожди!
- Дядь, Сережа, ты чего так запыхался?
- Бежал… За тобой… Чтобы спросить….
- Аааа. Ну спрашивай, мы с Барбосом не торопимся.
Дыхание потихоньку восстанавливалось. Я смотрел то на Колю, то на Барбоса.
- Ты почему попрошайничаешь? Где твои родители?
- Так мамка у меня только. Она пьет и меня заставляет деньги зарабатывать. А я прошу, мне дают, нормально. Покупаю Барбосу еду, а остальное она забирает.
- А лет тебе сколько?
- Шестой пошел…
- Так, Коля. Пообещай мне, что завтра сюда снова придешь, я что-нибудь придумаю.
- Дядь Сережа, я не хочу в детдом. Как же Барбос без меня.
- Нет, не в детдом. Я придумаю, обещаю, ты мне веришь?
Коля кивнул, дожевывая маковую булочку. Я быстро зашагал обратно к машине, потому что оставил ее в неположенном месте. А еще у меня потекли слезы и не хотелось, чтобы парень увидел эту слабость. Этот маленький человек, который должен радоваться жизни, играть, ходить в детский сад, он вместо этого отирается на дороге, и никому до этого нет дела.
О работе сегодня я думать не мог. Посоветовавшись с юристами, к концу дня у меня уже созрело четкое желание усыновить парня. Процедура непростая и, если мать не лишена родительских прав, то еще и долгая. Да и захочет ли Коля жить со мной. Переживал я жутко, поэтому оформил отпуск за свой счет с завтрашнего дня, чтобы спокойно разбираться с этой ситуацией.
Когда ложился спать, то думал, почему я не спросил у него ни адреса, ни фамилии. Настолько был впечатлен его историей, что весь здравый смысл вылетел из головы. Ну ничего, завтра я уже все узнаю и выясню.
С утра я поспешил на то же место. Приехал пораньше, чтобы точно встретиться и не разминуться с малышом. Сел на лавочку, возле той березы, где еще вчера был привязан Барбос. И стал ждать. Коли не было...
Прошло несколько часов. Он так и не появился. Пока я сидел, еще сто раз подумал, что надо было узнать адрес, фамилию, телефон, что-то еще, что помогло бы сейчас найти его.
На следующий день я снова приехал сюда и снова зря прождал полдня. Мальчик так и не пришел. Тогда я поспешил в полицию. Ведь должны они помочь. Но нет. Заявления о пропаже принимают только от родственников. Да и что я мог им сказать. Беспризорник с собакой?
Тогда я решил обратиться в органы опеки, надо было что-то делать и искать мальчишку. Спасать из лап улицы...
Обратился в отделение того района, где встретил парня впервые. Женщина очень прониклась историей, видимо, рассказывал я с таким чувством, что любая женщина захотела бы помочь. Она стала мне показывать фотографии детей, семьи которых были у них в базе. Когда я увидел Колю, то сердце будто обдало жаром.
Оказалось, что семья состояла на учете, как неблагополучная. Мать пила, а ребенок скитался без надзора. Буквально вчера его забрали и увезли в распределительный пункт, чтобы оформить в детский дом.
- А собака? У него была собака?
- Извините, но собак в детский дом не берут, значит она осталась дома.
- Пожалуйста, скажите адрес, я должен ее забрать.
- Я не могу этого сделать, не имею права.
- Понимаете, я хочу усыновить этого мальчика. Мне нужно забрать Барбоса.
Точный адрес мне женщина не дала, действительно, нельзя было разглашать персональные данные. Она итак сказала больше, чем должна была. Но вот улицу и номер дома все же назвала.
Примчавшись во двор, я издалека заметил собаку, сидящую у одного из подъездов.
- Барбос, ко мне!
Пес тут же узнал щедрого сосисочного магната, высунул язык, завилял хвостом и со всех ног бросился навстречу. Теперь оставалось только забрать своего Колю...
Пройдя не один круг бюрократических проволочек, мне все-таки выдали долгожданное свидетельство об усыновлении и отдали ребенка. Мальчишка бросился ко мне на шею и крепко обнял.
- А можно я буду называть тебя папой?
- Конечно, сыночек. А как иначе…
Он всю дорогу держал меня за руку, как будто боялся снова потеряться. Теперь, наконец-то, я смог вдоволь наглядеться в эти огромные голубые глаза и понял, что так притянуло меня в этом мальчишке. Его светлая душа. Я обязательно воспитаю его, как настоящего мужчину. Ведь он теперь мой сын.
(По воспоминаниям моего друга)
Автор: АННА Б.
Здесь наш дом
Толпа в ужасе замерла. Через несколько секунд из пламени возникла дымящаяся фигура Василия в тлеющей одежде. К груди он прижимал кошку с безумными глазами и трех новорожденных котят…
Аня или Анна Павловна, как называли ее ученики, пряча слезы обиды, подходила к дому. Так обидеть женщину могла только женщина. На празднике «последнего звонка» для выпускников школы ее подруга, теперь уже бывшая, хмыкнув, обратила внимание, что наряд у Ани совсем не праздничный, в отличие от других.
Ведь знает же, что они с Сашкой тянутся, как могут, живут на съемной квартире, ничего лишнего себе не позволяют...
Открыв ключом замок двери, она, уже не сдерживая своих эмоций, думала разрыдаться, но совладала с собой. Муж отдыхает после ночного дежурства на «Скорой», где работает врачом. Пусть спит, выматывается за смену до нервных срывов, так хоть дома пусть отдохнет.
Однако Саша не спал. На кухне позвякивала посуда, слышался шум воды и Сашкин голос, напевающий какую-то легкомысленную песенку.
- Ань, ты чего так рано? – встретил он ее, вытирая мокрые руки о фартук. – У меня еще борщ не готов. – И разглядев слезы на глазах жены, которые она прятала за улыбкой, взял ее за руку и усадил на стул за кухонным столом. – Рассказывай, не держи в себе. Давай, давай!
Матвей, двухлетний кот, подобранный котенком на улице в первую неделю совместной жизни, встал на задние лапки, положив передние на колени Ане, и тоже включился в разговор.
Неподдельное участие двух особей мужского пола тронуло Аню, она думала не посвящать их в свои проблемы, но слезы предательски вновь покатились по щекам.
… Сашка чувствовал себя виноватым. Вот уже два года, как Аня стала его женой, согласилась объединить судьбы и строить совместную жизнь. И он изо всех сил старался сделать счастливой эту жизнь, хотя бы для Ани. И все было хорошо, даже прекрасно, если не брать во внимание материальную сторону.
Дополнительные дежурства и подработки проблемы не решали. Анино репетиторство тоже погоды не сделало. На помощь родителей они никогда не надеялись – у обоих были младшие братья и сестры. И хоть Сашка знал, что Аня всегда будет рядом, не предаст его и не задумываясь разделит с ним все тяготы жизни – легче от этого не становилось.
- Надо решаться, Аня, – опустив голову и сжав руки в кулаки проговорил он. – Надо решаться. Здесь у нас ни собственного жилья, ни перспектив нет и не будет.
…В конце лета в село прибыла попутная машина. Пассажирами в ней были молодой врач Александр Степанович, его жена Анна Павловна и кот Матвей. Став участниками программ «Земский врач» и «Земский учитель», они выбрали на проживание деревню, в которой была школа-девятилетка и участковая больница на пятнадцать коек.
Глава сельской администрации сделал все, чтобы молодые люди выбрали его село на жительство, посулил золотые горы и помощь в обустройстве. Расписывал как мог местную природу и гостеприимных односельчан. Во многом он не покривил душой – выделил добротный дом, без газа и центрального отопления, но обещал помочь с дровами.
Дорога до села радовала глаз. Километров двадцать от районного центра, до шумной автомобильной трассы – километров пять. Но чувствовалось, что в непогоду по проселку проехать будет невозможно – развезет дорогу, размичкает в кашу.
Зато чистые березовые леса и река, протекающая вдоль дороги, радовали глаз. Жаворонки вились на фоне голубого полотна неба, оглашая окрестности беззаботным пением...
Вот на пригорке и деревня, по всему видно – старинная. Хорошее место выбрали первопоселенцы для себя и своих потомков, чтобы жить здесь в крестьянских трудах и заботах, крепкими и здоровыми растить детей и внуков.
Первый житель села встретился на околице. Вид его несколько обескураживал: крепкий мужик, лет сорока, в потрепанной шляпе, рубахе, явно с чужого плеча и потрепанных же штанах. Шел он по обочине дороги, босой, и прижимал к груди грязного, худого котенка.
Обернувшись к проезжающим, он продемонстрировал абсолютно счастливые глаза умственно нездорового человека и щеку, пораженную лишаем.
- Васька, дурачок местный, - объяснил водитель. – Живет тут вместе с матерью, кстати соседями будете. – И заметив встревоженный взгляд будущих сельчан, успокоил: – Да он безобидный. Собирает по округе брошенных кошек, котят. У них в доме штук десять их живет. Рыбу ловит для своих любимцев, подрабатывает чем может – здоровьем-то и силищей Бог не обидел.
Дом встретил новых хозяев распахнутыми воротами, из которых выезжал на улицу грузовик, только что сгрузивший кубов пять березовых поленьев. Внутри дома было видно, что к приезду жильцов спешно готовились, видны следы работы по замене оконных рам, на полу и потолке – поменяны несколько досок.
Обойдя все комнаты и оценив обстановку, Сашка, бывший сельский житель, вынес вердикт – жить можно! И ободряюще улыбнулся оробевшей супруге.
- Что ж, народ у вас не болеет совсем? – интересовался Сашка в первый свой рабочий день у санитарки Клавдии, пожилой женщины лет шестидесяти.
- Некогда болеть – страда, – отвечала та. - Вот соберут урожай, закончат с заготовками, тогда не обессудьте. Весь стационар займут.
Сашка вышел на крыльцо больницы. Мимо, по дороге шел Васька все с той же счастливой улыбкой. На плече – удочка, в другой руке – ведро с уловом. Задрав хвосты и мяуча, его сопровождали три хвостатых компаньона.
- Василий, подойди-ка! – окликнул его Сашка.
Тот подошел, не стирая улыбки с лица. Протянул ведро с уловом:
- Вот, рыбка. Кисонькам кушать, – он светился счастьем.
- Зайди, сосед, – Сашка пригласил его в внутрь. – Полечим твой лишай. Нехорошо взрослому мужику ходить с такой отметиной.
Утром, едва рассвело, Сашка с Аней проснулись от стука, раздававшегося со двора. Выглянув в окно, они с удивлением увидели соседа Василия.
Раздевшись до пояса, поигрывая тугими мышцами, он с хеканьем разваливал огромные березовые поленья колуном. От кучи, привезенной в первый день, оставалась едва ли половина. За его спиной, рассевшись по поленьям, сидели кошки, щурясь поглядывая на хозяина.
- Ты знаешь, Сашка, мне здесь нравится! – делилась Аня за ужином, через пару месяцев жизни на новом месте. – Люди, конечно, разные. Но дети, совсем не такие, как в городе. Серьезней, взрослей, старательней. И родители уважительные, о помощи школе даже просить не надо – все рады помочь, говорят: - «Это наша школа. Мы тоже здесь учились».
Сашка улыбался, ему знакомо было такое отношение к учителям в деревне – он сам родился и вырос в такой же.
- Валентина Ивановна – мать Василия, будто и мне мать. Учит, наставляет, по хозяйству помогает. Добрая женщина.
- Ты знаешь, Аня, я хочу Василия взять дворником. Есть штатная единица. Крепкий мужик, исполнительный и добрый. Кошек любит, даже наш Матвей около него трется. Не его вина, что обижен жизнью. Устрою Валентину Ивановну, а работать будет Василий. Как думаешь?
Аня не успела ответить, в густеющей темноте за окном полыхнуло заревом. Злое пламя вырвалось из-под крыши соседского сарая и с треском заплясало, озаряя окрестности. Пожар!
Уже через несколько минут рядом суетились люди, заливая огонь из ведер, слышен был тревожный сигнал пожарной машины. Сашка, наскоро одевшись, выскочил наружу. Толпа, расступившись, пропустила пожарную машину, экипаж разматывал рукава, подсоединял стволы.
В зареве огня он увидел Василия, который, прижав к груди руки, смотрел на огонь, потом, дико закричав, растолкал людей и кинулся внутрь горящего сарая. Толпа в ужасе замерла. Через несколько секунд из пламени возникла дымящаяся фигура Василия в тлеющей одежде. К груди он прижимал кошку с безумными глазами и трех новорожденных котят.
Кто-то окатил его водой из ведра, тот упал на землю, задыхаясь и пытаясь хлебнуть воздуха обожженными губами…
- Терпи, Василий, терпи, сосед, – Александр обработал ожоги, к счастью небольшие. – Помажу мазью, все пройдет. Лишай твой мы вылечили, кошек твоих тоже. И эти болячки вылечим.
Он чувствовал, что в его душе, кроме сочувствия к этому обделенному здравым разумом человеку, растет еще какое-то чувство.
«Уважение – вот что, - понял он. - Обделил его Бог разумом, но наградил доброй, широкой душой»
Василий доверчиво смотрел на доктора, терпеливо превозмогая боль. Только морщился, когда становилось нестерпимо. Взглянув в окно, он вдруг рассмеялся счастливо:
- Кисы. Мои кисы!
Два окна, выходящие из процедурной на улицу, облепила снаружи разношерстная хвостатая компания. Заглядывая в окна, они смотрели на хозяина с тревогой и беззвучно открывали рты – сквозь двойные рамы мяуканья не было слышно…
…В воскресный зимний день Александр Степанович, закончив обход в стационаре сельской больницы, сидел в кабинете, заполняя журнал с назначениями. За окном, в неизменном окружении своих любимцев, Василий неустанно махал лопатой, дочиста вычищая снег перед больницей. В дверь осторожно постучали.
- Войдите! – Александр Степанович отложил в сторону журнал. В кабинет вошла Аня.
- Анька, ты чего?
- Да вот, на прием к доктору, – она счастливо улыбалась. – Дома-то его не застать. Все на работе. Мало того, что людей, так еще и кошек лечит-стерилизует, лучший друг теперь у Василия. Домой придет и валится в постель едва живой. Вот и приходится записываться на прием.
- Что Вас беспокоит? – включился в игру Сашка.
- Тошнота, доктор, – Аня зарделась. - И еще кое-что…
- Анька! – Сашка вскочил, потеряв наигранную солидность. – Неужели? – Обняв жену, он с нежностью смотрел в ее счастливые глаза. – Ты не ошибаешься?
- Какие уж тут ошибки, – Аня зарылась носом в грудь мужа.
- Как же мы без бабушек дите растить будем?
- Без бабушек? – смеялась Аня. – А Валентина Матвеевна? Да тут полдеревни наши бабушки. Без помощи и совета не оставят! Зато расти будет здесь здоровым и крепким.
- А как же город, Аня? Мы же хотели вернуться…
- Посмотрим, Сашка. Вот только… Здесь я впервые почувствовала себя дома. По-настоящему – дома, потому, что мы здесь нужны.
Зина присела на стул и вздохнула.
Да... Сегодняшний день оказался не из лёгких. От коробок и упаковок, которые Зина сегодня весь день таскала, ныла спина и ноги, но рассиживаться времени не было и Зина решительно встала со стула. Завтра выходной, а это не могло ни радовать.
Зина работала в небольшом магазине.
Вернее сказать, по меркам города он был очень даже небольшой, а вот по меркам деревни, магазин был весьма внушительный.
Впрочем, большим магазин стал не так уж и давно. До недавнего времени это был обычный деревенский магазинчик, но совсем недавно магазин продали и теперь у него был новый хозяин, который решился на большие переделки.
Конечно люди в деревне обрадовались, да и Зина была тоже рада. Новый хозяин обещал увеличить зарплату, а это сейчас было очень кстати.
Никитка, старший сын Зины, вчера порвал кроссовки, а Соне давно нужно было купить пару новеньких платьев для детского сада.
Денег не хватало катастрофически, но Зина не унывала и никогда, ни у кого не просила помощи, даже у бывшего мужа, отца ребятишек.
Толя, бывший муж, ушёл из семьи пять лет назад.
Никитка тогда был ещё совсем мальчишкой, а Соня и подавно, только-только родилась.
Дело было в том, что Сонечка родилась не совсем здоровой и Толя испугался.
Испугался того, что придётся воспитывать больную дочь...
В общем, когда, после двух месяцев в больнице, Зина вернулась домой, шкаф Анатолия был пуст, а Никитка находился у бабушки.
Зина ни плакала, ни страдала.
Решил так, решил.
Обидным было только то, что она, ещё тогда, говорила мужу, что болезнь Сони лечится, нужно только время, внимание и конечно любовь.
И Толя вроде бы понял, но как оказалось, это была лишь показу.ха. По другому Зина это назвать не могла.
Страдать по мужу-трусу было некогда. Надо было поднимать детей, поэтому Зина откинула прочь все страдания и всю себя посвятила детям.
Сейчас Никите было уже четырнадцать, а Соне пять и, надо сказать, что дочка была совершенно здорова.
Никитка стал для матери настоящей опорой, а вот об отце не вспоминал. Разве, что раз в месяц, когда им приходили копеечные алименты.
И вспоминал он отца не очень добрым словом.
В остальном жизнь Зины была не хуже, чем у других разве, что иногда, когда появлялась какая-то незапланированная покупка, ей становилось тяжело на душе.
Хотелось, чтобы такого не было, но как было, так было.
Вот и сейчас, Никитке нужно было купить кроссовки, а денег было совсем в обрез.
До зарплаты оставалось ещё неделя, поэтому нужно было придумать у кого можно занять деньги.
Сумма была не очень-то и большая, но и её следовало найти.
Первой про кого подумала Зина, была её подруга Наташка, но у той денег тоже не оказалось.
Мама отпадала сразу. Она и так хорошо помогала внукам и просить у неё что-то ещё было бы верхом наглости.
Просить деньги авансом у нового хозяина было неудобно, но выход искать было нужно, как не крути...
Рабочий день уже подходил к концу, когда в магазине, неожиданно для Зины, появились её дети.
Вначале, Зина подумала, что это Соня притащила брата к матери, но по серьёзному лицу сына поняла, что случилось что-то экстраординарное.
Пока Соня рассказывала матери как прошёл день в саду, Никита всё время молчал, вызывая у Зины ещё большее беспокойство, но поговорить с сыном сейчас не было никакой возможности, так как в магазин всё ещё шли люди, а разговор при посторонних естественно был невозможен.
Кое-как дождавшись окончания рабочего дня, Зина закрыла магазин и они с детьми пошли домой.
- Ну, Никита, рассказывай, - обратилась Зина к сыну, - Что случилось?
Никита посмотрел на мать и выпалил.
- Отец вернулся!
Вначале, Зина даже не совсем поняла, что сказал сын, а когда это до неё дошло, она остановилась и переспросила, в надежде на то, что ослышалась.
- Что ты сказал? Кто вернулся?
- Отец!
Зина выдохнула и спросила.
- Когда?
- Да вот недавно совсем. Я Соню с сада привёл, а он сидит.
- Где сидит?
- На крыльце сидит, мам. Я его ещё с улицы увидел.
- И что? Что он вам сказал?
Никитка опустил голову.
- Да ничего, мам. Я его как увидел, так домой заходить не стал. Мы сразу к тебе пошли.
Зина всё ещё не могла осмыслить услышанное.
- А что к бабушке не пошли, Никита?
Никита промолчал, а потом неожиданно спросил.
- Мам, а ты его теперь простишь, да? Он снова с нами жить будет?
Зина посмотрела на сына.
- Никита, успокойся. Он может по делам каким... Кто его знает... Вы лучше к бабушке идите, я тут сама... Потом приду за вами.
Никита насупился.
- Мам, он ведь... Пред.атель он!
Зина обняла сына.
- Я знаю, сынок. Знаю...
Зина немного проводила детей, а потом пошла домой.
К дому она подходила с " выскакивающим из груди" сердцем. Почему-то хотелось, чтобы Никитка ошибся...
А вот возвращаться в прошлое не хотелось. Совсем.
Но едва Зина зашла во двор она увидела Толю.
Тот действительно сидел на крыльце, а у его ног стоял большой чемодан.
Увидев Зина, Анатолий вскочил и устремились к ней на встречу.
- Привет, Зина.
Зина посмотрела на бывшего мужа, подумала о том, что тот почти не изменился.
- Здравствуй, Толя. Какими судьбами?
Анатолий замялся.
- Зин, давай в дом зайдём. Что на улице-то торчать. Там и поговорим.
Зина кивнула.
Дома она поставила чайник, достала печенье, вазочку с вареньем, налила Толе чай.
Тот сел за стол и глотнул большой глоток чая.
- Хорошо!- улыбнулся Анатолий.
- Ты, Толя, время не тяни. Говори зачем приехал, а то некогда мне сидеть. Дел много.
- А что говорить, Зина. Решил я что хватит тебе одной маяться! Вот и вернулся.
Зина удивлённо посмотрела на Толю.
- Эка тебя понесло! Долго думал? Хотя... Пять лет всего!
Анатолий нервно улыбнулся.
- Да ладно тебе, Зин! Ты меня тоже пойми! Жили не тушили, а тут раз! Больной ребёнок! Не ожидал я. Не готов был, но я, Зина, слышал что сейчас дочка как все...
Зина усмехнулась.
- Нет она не КАК ВСЕ!
Анатолий озадаченно посмотрел на Зину.
- Так это, что получается? Врут люди? Вот это да! Ну ничего, Зина. Ничего. Я тебе помогать буду!
- Чем помогать, Толь?
- Ну с ней... С Соней... Помогать буду.
И тут Зина не выдержала.
Она смотрела на бывшего, некогда любимого ей человека и думала.
- Как? Как она могла любить это чудо.вище? Это подобие человека?
- Знаешь, Толя. Моя дочь действительно не такая как все, а знаешь почему? Потому-что она моя! От тебя ей достался только талант к сказкам! Соня их обожает! А ещё... Ещё Соня обычный, здоровый ребёнок. Такой как все!
- Да ладно тебе, Зин,- Анатолий попытался успокоить женщину, - Что ты разошлась-то? Ну здорова так это же хорошо! Очень хорошо! Будем жить. Как раньше. Никитка то поди совсем вырос?
Зина вздохнула.
- Да, Толя. Ты неисправим. В общем так, Толя. Уходи. Пей свой чай и уходи! Не нужен ты нам! Понимаешь? Не нужен! Жили без тебя и ещё проживём. Отлично проживём!
Анатолий встрепенулся.
- Да как так-то, Зин? Ты что мне не веришь? Вот гляди, я деньги привёз, на жизнь там или ещё на что.
Анатолий торопливо вытащил из сумки деньги и гордо положил их стол.
Зина хотела было кинуть эти деньги в лицо бывшему мужу, но передумала.
- Знаешь, что, Толя. То, что деньги детям привёз, молодец! Но это всё. Прощай!
Анатолий зло посмотрел на жену.
- То есть мне уйти, да?
- Уходи!
- А не пожалеешь?
И тут Зина рассмеялась.
- Толь, я жалею только о том, что потратила на тебя столько времени! Всё уходи!
Зина встала и открыла дверь.
- Иди, Толя. Иди.
Анатолий схватил чемодан и выскочил за дверь, но спохватившись обернулся.
- Деньги. Я деньги забыл! Раз ты меня назад не принимаешь, то и денег не будет! Вот так!
Зина сунула бывшему мужу, под нос, фи.гу.
- Вот это видел? Это ты детям привёз. Детям! Ясно? Ты им и так не помогал никогда, так что считай наверстал! Или ты что-то против имеешь?
Анатолий попытался ещё что-то сказать Зине, но та закрыла дверь и накинула засов.
Было ли ей стыдно? Нет!
Зина не чувствовала ни капли стыда!
Вскоре, убедившись, что Толя ушёл, Зина пошла к матери.
Пока они с ней пили чай, Зина всё ей рассказала и мать полностью одобрила действия дочери.
Потом Зина забрала детей и они отправились домой.
Дома Никита заметил деньги, которые так и продолжали лежать на столе.
- Мам, это что?
- А это вам отец привёз! За тем и приезжал.
Никита недоверчиво посмотрел на мать.
- Мам, ну не ври. Я же слышал о чём вы с бабушкой говорили.
Зина улыбнулась.
- А я и не вру, сынок. Разве, что недоговариваю. Но кому оно надо, Никит?
Никита пожал плечами.
- Вот-вот, сынок! Ни кому! Так что давай думать, что для того и приезжал, а ещё знаешь что, Никитка?
- Что, мам?
- А вот, что, сынок. Ты давай-ка завтра в город поедем. Я завтра выходная! Купим тебе кроссовки, ещё что. Да и Соню порадуем. А ещё, сынок, давай её в тот детский центр свозим? Помнишь который видели? Пусть ребёнок порадуется!
На том они с сыном и договорились.
Скоро все они увлеклись спать.
Зина уснула как никогда быстро, глубоко, без сновидений.
Разве, что успела подумать перед сном, как страшно предать того кто тебя когда-то любил.
Ведь сделать легко, а вернуть всё назад невозможно, а всё потому, что предательство цены не имеет.
Как не крути.