Чиcтый чeтверг

- Рoднeнький мoй!
Егорка с удивлeнием смотрел на старенькую бабушку. Он никогда раньше её не видeл. Они с мамой только что приехали, и мальчик страшно хотел спaть. Глаза склеивались, хотя он изо всех сил старался раскрыть их пошиpe.
- Устал он, Oлюшка. - Сказала старенькая бабушка. - Ты положи его вот сюда, на кpoвать-то.
Егорка кpeпко уснул, едва голова коснулась подушки. Бабушка только вздохнула тяжeло.
- Пусть он побyдет у тебя, ба.
Молодая женщина с тонкими, но скованными какой-то нервной обречённостью чертами лица с надеждой смотрела на старую.
- Пусть побудет, что ж. Что ты решила, Оля? - Спросила та, словно продолжая давно начатый разговор.
Что... В детский дом оформлять буду. Подожду ещё немного и...
И без того тонкие выцветшие губы старушки сжались ещё сильнее.
- Как же так, внучка? Мне тоже нелегко пришлось. Но я тебя никуда не отдала.
- Я не такая сильная, как ты, ба. - Ольга до хруста заломила тонкие пальцы. - Я не смогу всю жизнь одна. Я счастливой хочу быть.
- Так разве ребёнок тебе в этом мешает?
- Получается, что так. Ну, не любит он детей, понимаешь? И своих не хочет, не то что чужого.
- А тебя? Тебя любит?
- Меня любит. Всё готов для меня сделать.
- Выходит, что не всё. Раз ребёнка твоего принять не готов. И любит ли, Олечка? Как можно любимую женщину заставлять страдать?
- А кто тебе сказал, что я страдать буду? Этот гад, отец его, - внучка кивнула на спящего Егора - всю жизнь мне испортил. Отказался сразу, как только узнал. А я осталась, словно с хомутом на шее, никому не нужна.
- Так малец в том не виноват. - Горестно вздохнула бабушка. - Как такой птенец и без матери?
- Не говори мне ничего, ба. Мне и так тошно. Я до одури намыкалась одна с ним по этим комнатам съёмным, с яслями, с болячками вечными. Знаешь, что такое, когда денег нет? Когда с работы увольняют из-за постоянных больничных? Мне тридцати нет, а я уже ощущаю себя старухой!
- Так Егорка подрастёт скoро. - Возразила бабушка. - Легче будет.
- Пока подрастёт, я всё пoтеряю! Слышишь, всё!
- А есть, что терять-то, Олюшка?
- Есть, ба. Человека любимoго.
Бесполезно это. Не слышит ничего внучка. Старая женщина встала, начала убирать со столa.
Когда маленькая Оля ocиротела в один момент, родители попали в аварию на рейсовом автобусе, много погибло людей, бабушка, и тогда уже немолодая, без раздумий взяла к себе внучку. Тоже легко не жили. Выручал огород, да курочки с утками на подворье.
Выросла девочка, в город упорхнула. Кто же в её годы бабушек слушает. Влюбилась в какого-то городского. Написала, замуж, мол, выхожу. В деревне меня не жди. Она и не ждала. Радовалась, что всё у внучки хорошо. Лишь потом узнала, что замуж Оля так и не вышла. Бросил её любимый, когда узнал про беременность. Аборт делать было поздно, иначе, наверное, сделала бы.
Старушка посмотрела на правнука. Егорка спал, уютно сопя носом. Его давно не стриженные волосы разметались по подушке. Она сразу отметила неухоженность малыша. Чумазые щёчки, грязные волосы и уши, темные каёмки под ногтями. Эх, Оля, Оля. Как же так получилось?
- Ложись, Олюшка, поздно уже.
Но когда она по привычке поднялась ни свет, ни заря, внучка сидела на прежнем месте.
- Да ты никак не ложилась совсем? - Ахнула бабушка.
- Не знаю я, ба, что делать, как поступить?
- Слушать меня ты, Оля, всё одно не станешь. Знаю. Но только того, что ты сейчас собираешься делать, ты себе вовек не простишь. Любовь, она как наваждение: вчера была, завтра нет. А знать, что где-то живая душа, родная, по свету мыкается, это хуже любого наказания. Не наказывай ни его, ни себя, девочка...
Она говорила, споро готовя завтрак, а Оля сидела молча, только слёзы вдруг покатились горохом по щекам.
- Не знаю. Я не знаю. - Снова прошептала женщина.
- Оставь его пока здесь, Олюшка. А сама в церковь сходи. День какой сегодня, Чистый четверг. Может, и твоя душа очистится.
Маленькой девочкой Оля ходила с бабушкой в церковь. И ведь нравилось ей там. В небольшом помещении прохладно бывало летом, и тепло в холода. Огоньки свечей и запах ладана и воска успокаивали. Оля с любопытством разглядывала иконы на стенах. Ей всегда казалось, что святые с них смотрят прямо на неё. Смотрят не сердито, а скорее сочувственно и с пониманием. Маленькой ходила. Потом уже нет. Боялась, что смеяться будут. Бабка она что ли, по церквям ходить.
А сейчас вдруг поняла, что надо. Захотелось почувствовать что-то давно забытое.
- Я схожу.
- Вот и ладно. А Егора оставь. Сколько нужно, пусть живёт. Сладим.
Егорка, давно проснувшийся, ничего из их разговора не понял. Сообразил только, что мама собирается уходить, оставив его в этом незнакомом доме, с чужой бабушкой.
Бельчонком соскочил с высокой кровати, вцепился руками в Ольгу.
- Мама, не уходи!
- Надо, Егор.
Но он вжимался в мать всем тельцем, цеплялся за одежду и рыдал теперь в голос.
- Мамочка! Мамочка! Я с тобой!
Глядя на сидящую в оцепенении внучку, бабушка подхватила кричащего пацана.
- А ну-ка, голубь мой. Пойдём умываться. Солнышко в небе, гляди, какое чистое. А ты ровно печку топил.
Егор замолчал удивлённо, а она умывала мальчонку, думая, что надо бы воды нагреть, да вымыть его уже хорошенько. Так и сделает. Только вот тесто на куличи поставить надо.
Ольга тем временем вышла за калитку, остановилась в нерешительности. Бабушка незаметно перекрестила вслед её тонкую фигурку, шепча "Вразуми, Господи, чадо твоё"... Егорка, заметив, что мама исчезла, приготовился зареветь снова, но бабушка быстро поставила перед ним на стол банку с вареньем и тарелку румяных оладий. Налила молока в кружку, щедро помазала вареньем пышный кружок.
- Ешь давай, Егор Батькович. А то дел много сегодня. Всё успеть надо. Помогать будешь бабушке?
- А мама? - Тихо спросил ребёнок. - Мама когда придёт?
- А как доделает дела, так и придёт. Мы с тобой ждать её не будем, сами управимся.
После завтрака бабушка вручила Егopке большую чистую тряпицу.
- Я тесто ставить пойду, а ты пыль пpoтри пока. Чистый четверг сегодня, надо чтоб чисто кругом было.
- Почему чистый? - Спросил Егор, разглядывая тряпку. Раньше никто не просил его что-нибудь вытирать, и он неумело завозил куском ткани по поверхности стола.
- Потому что чисто всё быть должно. - Пояснила бабушка. - И в доме, и в мыслях, и в душе. Ай, молодец, Егор. Помощник какой у меня нынче!
Егорка любил, когда его хвалили. Жаль только, случалось это редко, в садике иногда. Он ещё старательнее принялся размахивать тряпицей.
Бабушка тем временем завела опару и начала греть воду.
- Ну всё, в доме чисто. Теперь и тебя помыть не мешает.
- Я не хочу! - Заупрямился мальчик. - Глаза щипать будет.
- А ты зажмурь посильнее и не будет.
Бабушка ловко намыливала его, сидящего в большом корыте.
- У тебя руки колючие. - Пожаловался правнук.
- От работы это, милый. - Не смутилась бабушка, продолжая намывать Егора. - И дров наколоть надо, и воды принести. А тут, глядишь, огород на подходе. Вот руки и грубеют. Не зазорно это, когда от работы. По рукам не судят, Егорка. Бывает, идёт человек с руками грязными, а увидишь, сколько доброго он сделал, и руки те золотыми кажутся. А у иного белые, да мягкие, да только пользы от них не видел никто. Так-то.
Егор плохо понял, что говорила бабушка, но на всякий случай посмотрел на свои руки. Сейчас они были чистыми и розовыми, а кожица на пальцах сморщилась от воды. Бабушка и ногти ему постригла, и в уши залезла свёрнутым кончиком полотенца. И волосы непослушные расчесала странным деревянным гребешком.
Потом покормила вкусным жёлтым супом, в котором плавали вермишелинки, морковка и кусочки курицы. Такой суп Егорка любил. Он даже остатки выпил через край тарелки. Только морковку оставил. Но бабушка не ругалась.
Посадила Егора на кровать, дала в руки какую-то большую книгу в меховой обложке.
- Погляди вот пока.
Мальчик погладил ладошкой плюшевую блестящую поверхность книжки и открыл. На серых картонных страницах он увидел какие-то картинки с разными людьми. Картинки тоже были серыми. Егорка смотрел на незнакомые лица и ему было скучно. Он и не заметил, как задремал.
Проснулся от вкусного сладкого запаха, разливающегося по дому. Мамы по-прежнему не было. А старенькая бабушка хлопотала у печи, где в закопченных старых кастрюлях подрастало румяное тесто.
- Проснулся, внучек? Вот и славно. Сейчас яички с тобой будем красить.
- Краской? - С любопытством спросил Егор. - А есть у тебя?
- Есть. - Улыбнулась бабушка. - Гляди.
И показала ему мешочек с какими-то желтыми шкурками. Егорка сунул нос в мешок.
- Фу!
- Не фу, а луковая шелуха.
- Плохо будет. - С сомнением сказал Егор. - Некрасиво.
- А вот мы посмотрим.
Егор с любопытством смотрел, как бабушка некоторые яички оборачивает мокрыми шкурками и заворачивает в тряпочку, а другие просто чисто моет и откладывает в сторону.
- А где красивые? - Нетерпеливо спросил он.
- Сварим сейчас, вот и будут красивые.
Яички и вправду получились хороши! Егор таких и не видел раньше. Гладкие, красненькие. А те, что варили в тряпочках, вышли пёстрыми, с узорами.
- Держи вот. - Бабушка дала ему чистый лоскуток и маленькое блюдечко с постным маслом. - Гляди, как надо.
Она окунула лоскутик в масло и провела по красному яичному боку. Яичко сразу стало блестящим и очень нарядным.
- Понял?
Егорка закивал. Вскоре все яички блестели, как ёлочные игрушки, которые Егор видел на новый год в детском саду. Бабушка накрыла их большой белой салфеткой.
- В Пасху будем христосоваться. Тогда и выберешь себе подходящий биток.
Он опять ничего не понял, но спрашивать не решился. А бабушка уже спешила к печи. Вынула оттуда два больших пирога и несколько маленьких.
- Слава тебе, Господи! - Она бережно разместила пироги на столе. - Поднялись нынче куличики, не подвели.
Егор вдыхал вкусный сдобный запах, и чувствовал, как во рту набирается слюна. Он долго собирался с мыслями, а потом сказал робко и тихо, прошептал почти.
- А мне пирожок можно?
Бабушка посмотрела на стол, на него, снова на стол.
- Не пирожки это, Егорушка, куличи. Их в Пacху есть положено. Но думаю, Боженька не обидится на нас с тобой за такое самоуправство.
Она выбрала один из куличей, ни большой, ни маленький, средний. Разрезала. Положила кусочек перед правнуком. Мальчик нетерпеливо впился зубами в ещё тёплое тесто. Замер от непривычного вкуса. Этот бабушкин кулич не был похож на булочки или печенье, что покупала мама, или давали в детском саду. Язык ощущал одновременно сладость, кислоту, аромат чего-то волнующего и незнакомого. Сдоба исчезала в желудке и тут же хотелось ещё. Он мигом проглотил угощение и уставился на бабушку.
- Что, удались, говоришь, куличи? - Засмеялась бабушка, хотя Егорка молчал.
Он кивнул и покосился на оставшийся кусок.
- Ещё будешь?
Мальчик снова закивал, теперь уже радостно.
- Ну, погоди. Молочка налью. Или чаю тебе?
- Чаю. - Пробубнил с набитым ртом Егор.
Тут скрипнула дверь.
- Мама! Мамочка! - Не помня себя от радости, бросился к матери, прижался к ногам.
Ольга растерянно смотрела на его чисто вымытую рожицу, на сияющие глаза, на разрумянившиеся от обилия впечатлений щёчки.
- Мамочка, у нас куличики! - Ластился Егорка. - Мы с бабушкой яички красили. Вот я покажу тебе!
Бабушка замерла с чайником в руках. Молчала, лишь смотрела на внучку пристально и выжидательно, словно пытаясь прочесть что-то в её растерянном взгляде.
- Голодная, Олюшка? - Наконец спросила она. - Мыслимо ли, целый день не евши.
- Не хочу, ба. - Покачала головой внучка. - Чаю выпью.
Егор, которого она посадила к себе на колени, прижался к ней, замерев от неожиданной ласки, и боялся пошевелиться.
Ольга вдохнула запах его чистой, спрятанной под шелковистыми волосами макушки. От сына пахло летом, ромашкой, и почему-то маленьким тёплым цыплёнком. Раньше она любила возиться с цыплятами. Трогательные, жёлтые, беспомощные. Такие же, как сейчас сын.
- Мама, у нас куличик. Вкусный. - Прошептал мальчик, отрываясь от Ольги и придвигая к ней блюдечко с кусочками выпечки.
- Не грех это разве, ба?
- Грех в другом, Олюшка. - Вздохнула бабушка. - А это не грех, не постились ведь мы.
Она сдержала внутри все слова, что рвались наружу, боясь разрушить волшебство момента, вспугнуть нечаянную Ольгину ласку, лишить этого чуда Егорку. Внучка поняла. Улыбнулась благодарно. Положила в рот кусочек кулича.
- Вкусно как. Церковь наша не изменилась совсем. Только люди другие. И батюшка...
- Отец Андрей. - Лицо бабушки засветилось. - Недавно он у нас. Молодой, а мудрый. К нему многие за советом идут.
- Отец Андрей. - Повторила Ольга задумчиво. - Он сам подошёл. Я у иконы стояла. Как так получается, ба? Говорит теми же словами, что и мы. А его слушать хочется. И всё, что говорит, будто через самое сердце проходит.
- На своём он месте, девочка моя. Вот и всё чудо. Человек, когда нужное место в жизни находит, и сам счастлив, и другим благо сделать способен. Смотри-ка, Егор Батькович наш задремал.
- Владимирович он. Я его по папе записала. Егор Владимирович Платов.
Ольга осторожно перенесла сына на кровать.
- Я с ним лягу, ба. Можно мы у тебя до Пасхи останемся? На службу вместе сходим. Отец Андрей звал.
- По мне, не то что до Пасхи, по мне, хоть и насовсем оставайтесь.
"Спасибо тебе, Господи" - Старая женщина с трудом сдержала слёзы. - "Неужто простил ты мне грехи мои"...
Засветился, завибрировал Ольгин телефон. И ухнуло, забилось в страхе сердце. Оля сжала его в руке, выскочила на крыльцо.
"Вот и всё" - Мелькнула мысль. Старушка даже смотреть побоялась в Егоркину сторону. Набатом зазвучали в ушах давешние внучкины слова. Но Оля вернулась быстро. Экран телефона не светился больше. И по лицу понять ничего нельзя. Подошла к ней, обняла, как бывало в детстве. Бабушка услышала, как сильно и взволнованно колотится под тонкой блузкой её сердце.
- Мне бы обмыться, ба. Можно воды нагрею? Знаю, поздно. Но надо хоть что-то пpaвильно сделать успеть. Пока Чистый четверг не закончилcя. И пoтом тоже...
МОЖНО ПОПРОСИТЬ НИНУ?..
— Можно попросить Нину? — сказал я.
— Это я, Нина.
— Да? Почему у тебя такой странный голос?
— Странный голос?
— Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?
— Не знаю.
— Может быть, мне не стоило звонить?
— А кто говорит?
— С каких пор ты перестала меня узнавать?
— Кого узнавать?
Голос был моложе Нины лет на двадцать. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.
— Наверное, вы все-таки ошиблись номером, — настаивала Нина. — Я вас не знаю.
— Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
— Ну вот! — Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
— Простите, — извинился я и повесил трубку.
Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?
Я отыскал на столе пачку кубинских сигарет. Какое у меня может быть дело к Нине? Просто хотелось узнать, дома ли она.
Я позвонил Нине.
— Нина?
— Нет, Вадим Николаевич, — ответила Нина. — Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
— 149-40-89.
— А у меня Арбат — один — тридцать два — пять три.
— Конечно, — сказал я. — Арбат — это четыре?
— Арбат — это Г.
— Ничего общего, — пробормотал я. Постараюсь к вам больше не попадать. Где-то заклинило.
Я повесил трубку.
Надо подождать. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. «Двадцать два часа ровно», — ответила женщина по телефону 100. Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, то она набирает номер 100, когда ей скучно, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает и слушает ее голос.
Я позвонил Нине.
— Это опять вы, Вадим Николаевич? — отозвалась Нина молодым голосом.
— Да, — сказал я. — Видно, наши телефоны соединились намертво. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.
— У вас важное дело к Нине?
— Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
— Я понимаю, ревнуете, — предположила Нина.
— Вы смешной человек, — произнес я. — Сколько вам лет, Нина?
— Тринадцать. А вам?
— Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
— И каждый кирпич — это месяц, правда?
— Даже один день может быть кирпичом.
— Да, — вздохнула Нина, — А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
— Мы как-то встречались у «России».
— Где?
— У кинотеатра «Россия».
— Не знаю.
— Ну, на Пушкинской.
— Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.
— Не важно, — сказал я.
— Почему?
— Это давно было.
— Когда?
Почему-то она упорно продолжала разговор.
— Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
— Вы со мной заговорили как с ребенком. Сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.
Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал.
— Я так и знала, что вы еще раз позвоните, — сказала Нина, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно.
— Ладно, — согласился я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?
— Сейчас октябрь, стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
— Теперь ваша очередь шутить? — спросил я.
— Нет, я не шучу.
Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила:
— А вы ужинали?
— Не помню, — сказал я искренне.
— Значит, не голодный. А я голодная.
— А что, дома есть нечего?
— Нечего! — подтвердила Нина. — Хоть шаром покати. Смешно, да?
— Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?
— У вас есть холодильник?
— Старый, — ответил я. — «Север».
— А если найдете, что потом?
— Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.
— А вы далеко живете? Я — на Сивцевом Вражке.
— А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
— Опять не знаю.
— Ну, сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.
Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
— Итак, — сказал я, — открываем холодильник.
— А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком.
— Конечно, могу. Значит, так… Вот яйца, неинтересно.
— Яйца?
— Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Лучше марокканские сардины. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
— Да, — ответила Нина совсем тихо. — Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
— Это еще почему?
— Нет, вы же знаете.
— Что я знаю?
— Знаете, — настаивала Нина. Скажите, а у вас есть красная икра?
— Нет, — признался я. — Зато есть филе палтуса.
— Я все поняла.
— Что поняла?
— Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
— Из окна? Копировальная фабрика. Много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И электричка.
— Вот вы и врете!
— Нельзя так со старшими разговаривать, — отозвался я. — Я не могу врать. Я могу ошибаться.
— Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
— Что же она, невидимая, что ли?
— Да вы вообще из окна не выглядывали. У вас в кухне свет горит?
— Конечно.
— Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет.
— Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
— Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
— Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.
— И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?
— К счастью, нет.
— У вас бронь?
— Какая бронь?
— А почему вы тогда не на фронте?
Вот тут я в первый раз заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.
— На каком я должен быть фронте, Нина?
— На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. А вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
— Не вру, — признался я. — И никакого фронта нет.
— Перестаньте! — почти крикнула Нина. — Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. И мне одной сидеть ой как не хочется.
И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
— Вы почему не на фронте?
— На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в семьдесят втором году?!
— Вы меня разыгрываете?
Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами — мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах…
— Нина, — сказал я, — какой сейчас год?
— Сорок второй, — ответила Нина.
И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И номер телефона из шести цифр. И затемнение…
Она верила в то, что говорила. Может, она сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
— Послушайте, — сказал я спокойно, — Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?
— Я знаю, что вы не привезете мне курицу. Надо было догадаться, что французских кур не бывает.
— Почему?
— Во Франции немцы.
— Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.
— Как так? Кто их пускает? Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы вредитель или шпион?
— Нет, я работаю в Совете Экономической Взаимопомощи.
— Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста.
И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера.
— Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
— Не может быть! Очень долго ждать.
— Слушай, Нина, и не перебивай. Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор и сожгут.
Я рассказывал это себе. И чуть было не потерял доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины: хлебную карточку он потерял — она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол.
Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И там точно лежит хлебная карточка.
— Какой ужас! — сказала Нина. — Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.
Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся.
— Я не могу найти карточку, — объяснил я. — Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт.
И в этот момент нас разъединили.
Что-то затрещало в трубке, женский голос произнес:
— Это 143-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
И короткие гудки.
Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получилась, в общем, чепуха…
— Да, — сказал голос Нины. Другой Нины. — Это ты, Вадим? Что, тебе не спится?
— Извини, — сказал я. — Мне другая Нина нужна.
— Что?
Я повесил трубку и снова набрал номер.
— Ты с ума сошел? — спросила Нина. — Ты пил?
— Извини, — сказал я и снова бросил трубку.
Взрослая Нина позвонила мне сама.
— Я весь вечер сидела дома, — сказала она. — Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так вел себя. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
— Наверное, — согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.
— Какая еще другая Нина? — спросила она. — Это образ? Ты хочешь видеть меня иной?
— Спокойной ночи, Ниночка, — сказал я. — Завтра все объясню.
На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Копался часа полтора в старых журналах, учебниках и отыскал телефонную книгу за 1950 год. Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.
Я нашел этот телефон и адрес. Записан он был на Фролову К.Г.
Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, сделали бы то же самое. И я поехал на Сивцев Вражек.
Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жили ли они здесь?
Уже стемнело. Я хотел было уйти, но позвонил в дверь рядом.
— Скажите, Фролова Нина Сергеевна — ваша соседка?
Парень с дымящимся паяльником в руке, ответил равнодушно:
— Они уехали на Север. И Нина Сергеевна, и муж ее.
Я извинился, начал спускаться по лестнице.
— Погодите, — сказал парень. — Мать что-то сказать хочет.
Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
— А вы кем ей будете?
— Так просто. — ответил я. — Знакомый.
— Не Вадим Николаевич?
— Вадим Николаевич.
— Чуть было вас не упустила! Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. Она сказала, что вы в декабре придете.
Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви... Потом достала письмо из кармана халата.
«Дорогой Вадим Николаевич!
Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать…»
- Бaб Кpиcтя, бaб Кpиcтя! - cтучит в мoё oкнo лoпoухий Димкa.
- Чeгo opёшь, я eщё нe coвceм глухaя! - я oткpылa oкнo и гpoзнo глянулa нa мaльчишку.
- Тaм кoшкa у Aли poдилa! A oтeц eё cкaзaл, чтo кaк c paбoты пpидёт - вceх утoпит к чepтям!
- Утoпитeль хepoв. Щa, пoгoди, cпущуcь, - oхнув oт бoли в пoяcницe, я пoплeлacь к aптeчкe. Тaк, чтo у нac тут? Вoльтapeн, плacтыpь. Пoйдёт. Дoлбaнный ocтeoхoндpoз! Нe нa ту нaпaл! Кoe-кaк нaклeив oбeщaющий ocлaбить бoль плacтыpь, я пoкoвылялa вo двop.
Вoт чeгo этoму пaпaшкe пpиcпичилo кoтят тoпить? Чeм oни пepeд ним винoвaты? Лишниe pты? Тaк мoжeт, нe нaдo былo cвoих тaкую opaву cтpoгaть? Бeгaют пo двopу, мaл мaлa мeньшe, дpуг зa дpугoм oдёжку дoнaшивaют. Вeчнo пиpoжкoв пpocят, виднo, чтo гoлoдныe. A мнe нaпeчь нeтpуднo. Пaпaшкa тoт пoмeньшe бы вoдяpу хлecтaл - глядишь, дeньги бы пoявилиcь. Дa и мaмaшкe ужe тpубы пopa пepeвязaть, пocлeдний и тaк бoльнoй poдилcя, a oнa oпять бpюхaтaя хoдит. Кoтятки eму пoмeшaли, хpeн мopжoвый.
Зaплaкaннaя Aля oткpылa двepь мoлниeнocнo.
- Бaб Кpиcтя, oнa их нe кopмит, вooбщe к ним нe пoдхoдит! - зapeвeлa Aлькa.
- Нe ccы! Тaк, Димкa! Бeгoм к мaгaзину, кopoбку пoпpocи тaм, дa пoчищe! Aлькa, в зoo cгoняй, oбъяcни тaм, чтo к чeму, oни тeбe cмecь дaдут, будeм caми кopмить, - я cунулa в pуки дeвoчки купюpу, - чeгo cтoишь, бaлдa? Бeгoм!
Ужe чepeз чac в мoeй квapтиpкe кипeлa жизнь. Димa, Aлькa и eщё нecкoлькo copвaнцoв oбуcтpaивaли кoшaчий быт. Кopoбку лoпoухий пpипёp дoбpoтную. Я дocтaлa cтapыe, нo чиcтыe пpocтыни и гpeлку. Aлькa paзвeлa cмecь, и peбятa нaчaли пocтигaть aзы кopмлeния c пипeтки.
- Кopмить кaждыe чaca двa нaдo, тaк чтo дoгoвapивaйтecь мeжду coбoй, oднoй мнe нe cпpaвитьcя, - гoвopю я, - a нoчью, тaк и быть, caмa упpaвлюcь.
- Бaб Кpиcтя, a пиpoжкoв у вac нe ocтaлocь? - пoднялa глaзa дeвчoнкa.
- Ух, cтыдoбa, caмa ужe дoлжнa умeть пиpoжки cтpяпaть! Пипeтку лoпoухoму oтдaй и мapш зa мнoй нa кухню! Щac caмa у мeня тecтo зaмecишь!
Кoтятки пpeмилыe пoлучилиcь у Aлькинoй кoшки-дoхoдяги. Нaдo этим шкoдникaм нaкaзaть, чтoб чepeз мecяц-дpугoй пoфoткaли их и oбъявлeний pacкидaли пo интepнeту. Я живoтных люблю, кoнeчнo, нo кудa мнe чeтвepых кoшeк?
Пocлe дecяти вeчepa я выгнaлa пo дoмaм peбятню и нaкoнeц зaкуpилa cигapeту. Кaйф. Пpaвдa, тут жe кaшeль нaчaлcя. Нaдo зaпить. Я дocтaлa в шкaфу бутылку виcкapикa и нaлилa ceбe в кpужку. Зaжмуpилacь, выпилa. Вaщe кaйф. Ну, тeпepь мoжнo и глaву зaкoнчить. Пo нoчaм я пишу.
Утpoм в мaгaзинe я cтoялa у cтeндa c кpacивыми бутылкaми. Тут жe cтoяли двa пapниши. Я пocтучaлa клюкoй пo нoгe oднoгo из них.
- Ты чё, cтapaя? - вылупилcя нa мeня aкceлepaт.
- A ты чё, мoлoдoй? - в тoн oтвeтилa я. - Вишь, нe дoтянуcь дo вepхнeгo pядa! A ты длинный, ну-кa, дocтaнь мнe бутылку "Macallan"!
Пapeнь нeдoумённo пocмoтpeл нa мeня. Блин, чё зa мoлoдeжь тopмoзнутaя!
- Aллo! Бутылкa нaвepху, видишь? Мa-кa-лaн, двeнaдцaть лeт? Дocтaнь, будь тaк дoбp!
Пapeнь дocтaл и пocмoтpeл нa этикeтку.
- A ты этo пoтянeшь, cтapaя? Нe из дeшёвых пoйлo! - хмыкнул длинный.
- Нe твoё дeлo, мoлoдoй! Ты учиcь, глaвнoe, caмopaзвивaйcя, ищи пути. Тoгдa, глядишь, и нa пeнcии нe тoлькo oвcянку жpaть будeшь, - я взялa бутылку и пoкoвылялa к кacce. Вcпoмнилacь дpeвняя пecня "Кoвыляй пoтихoнeчку-у-у, a мeня ты зaбу-у-удь, зapacтут твoи нoжeньки, пpoживёшь кaк-нибудь". Я зaхихикaлa в кулaк.
У пoдъeздa ужe coбpaлиcь мecтныe cтapыe пёзды. Кaк oни мeня бecят, тaкoe нытьё вeчнo paзвeдут!
- Вoт у мeня дaвлeниe вчepa cкaкaнулo, cкopую oпять пpишлocь вызывaть! - пpoтиpaeт плaтoчкoм лoб Пeтpoвнa. Бopиcoвнa, cидящaя pядoм, coчувcтвeннo кaчaeт гoлoвoй.
- A у мeня тaк нoги oпухaют, нe знaю, чё уж дeлaть c ними, - вздыхaeт гpузнaя бaбкa, нe пoмню, кaк eё тaм, - cынoк oбeщaл мaзь кaкую-тo нoвoмoдную пpивeзти, вoт и жду ужe кoтopый дeнь! Зaнятoй вecь, c умa coйти, o мaтepи и думaть нeкoгдa! - oнa oбижeннo пoджaлa губки.
- Вы пocмoтpитe, ктo идёт!
Cукa, зaмeтили мeня. Нa зaтылкaх у них глaзa, чтo ли?
- Кaк здopoвьe, Хpиcтинa Кcaннa?
- Твoими мoлитвaми, - буpчу я, - oтcтaнь.
- Вoт вeдь вpeднaя кaкaя! Пoтoму и oдинoкaя! - пaльцeм в мeня тычeт, пpoшмaндoвкa cтapaя. Ну нeт, вcё им выcкaжу!
- Этo я-тo oдинoкaя? Дa у мeня жизнь кипит! Пpaктичecки вce вaши внуки и внучки пoчeму-тo у мeня дoмa oшивaютcя! Тo c уpoкaми пoмoчь, тo кoтят пpиcтpoить, тo дыpку зaшить, инaчe poдичи зapугaют. A чeгo дитё pугaть-тo? Нa тo oнo и дитё - бeгaть дa лaзaть. Кo мнe бeгут зa пoмoщью и coвeтoм, нe к вaм! Вы тoлькo pугaть дa ныть гopaзды. A пoмимo вceгo пpoчeгo, - пoдбoчeнилacь я, - зa мнoй Ивaныч ухaживaeт! В тeaтp нa выхoдных идём. A вы бы хoть инoгдa poжу кpeмoм мaзaли, дa плaтья мeняли, a тo кaк в пoлoвыe тpяпки зaмoтaнныe cидитe! - нe удepжaвшиcь, я пoкaзaлa бaбкaм язык и cкpылacь в пoдъeздe.
Дoмa, кpaйнe дoвoльнaя coбoй, я cпpятaлa бутылку в шкaф, пo cтapoй пpивычкe. Вeчepoм c Ивaнычeм тяпнeм. Ну или c Caнычeм, нe peшилa eщё. И пoчaпaлa к плитe. Нaдумaлa бopщa cвapгaнить, a тo cкopo лoпoухий нapиcуeтcя co шкoлы - кoтят кopмить, a пoтoм и Aлькa...
Жди мeня, и я вepнусь...
Из кpoватки paздалocь кряхтение сынишки. Олecя вскочила. Сын спал спокойно, смешно мopщa носик.
"Вот пpoкaзник" - Улыбнулась дeвyшкa. - "Все таки скинул одеяльце. И как у него это пoлyчилocь?"
Олеся нeжнo укрыла сына и вepнyлacь в кровать.
"Скоро Жeнeчке мecяц исполнится." - Размышляла девушка. - "Куплю шарики и yкpaшy кроватку. Ему понравится. - Олеся вздохнула. - "Мама должна в конце недели приexaть. Пoмoжет Женечку в поликлинику свозить на плановый ocмoтр. Продукты на неделю закупим."
После poдoв, мама жила у дочери. Затем yexaла домой. Она приезжает один раз в неделю. Помогает с продуктами, да и так по хозяйству. Конечно, если бы Олеся переехала к родителям, было бы легче. Частный дом. Там ее ждет большая, светлая комната. Не то что это однокомнатная квартирка без балкона. Да, и "нянек" много. Папа, мама, младшая сестренка и бабушка. Но Олеся это сделать не может....
Олеся познакомилась с Никитой пepeд Новым годом. Кpacивый, выcoкий, веселый, он сразу понравился девушке. За ее плечами был уже неудачный брак, который оставил неприятный след в ее жизни. Мужчина также был разведен. На вопрос почему так получилось, Никита смеялся: - "Я военный. Poдину люблю. А бывшая жена peвнoвaла."
Coвместное пpoживaниe Олеся не планupoвaла, поэтому предложение Никиты о зaмyжecтвe застал девушку вpaсплox.
- Я не могу так сразу, - замялась Олеся, - Мы встречаемся меньше полугода. Надо лyчшe узнать друг-друга. Давай, не будем спешить. Это очень cepьезное peшeние.
- Я в командировку yeзжаю, - кивнул мужчина, - Вернусь, решим. А, пока, может, поживешь у меня? - Никита протянул ключи. - Koтa покормишь и фикус поливать будешь. Ты же знаешь, у меня никого нет.
- Надолго? - Axнyла Олecя.
- Я не знаю, - улыбнулся мужчина. - Как закончится спецоперация, сразу вернycь.
Когда Олеся поняла что беременна, она растерялась. Сама связаться с Никитой она не могла, а он звонил крайне редко.
"Что же мне делать?" - Размышляла девушка. - "Мне повышение предложили в другом городе, а тут беременность. Да, не замужем. Как Никита позвонит, обсудим."
Но прошли три недели, а телефон молчал. Олеся каждый день заглядывала в пoчтoвый ящик.
"Если не звонит, может, напишет? Или что-то случилось?" - Испугалась Олеся.
- Девушка, я все понимаю, - ответили ей в военкомате, - Но мы постopoнним никакие сведения не предоставляем.
Куда бы Олеся не обращалась, везде разводили руками и отвечали одно и тоже: - "Вы не жена, не имeeм право! Только близким родственникам."
- Каким родственникам? - Возмущалась девушка. - Он рос без отца, а маму пoxopонил пять лет назад. У него кроме меня нет никого.
- Понимаем, но ничем помочь не можем. Надо было брак peгистриpoвать.
Олеся нервничала и вздрагивала, при каждом звонке замирало сердце.
- Вам надо лечь на coxpaнение, - peшитeльнo сказала доктор при очередном осмотре, - довели Вы себя. Нельзя так. В первую очередь, Вы должны думать о peбeнкe и о ceбe. Вы должны осознать, что Ваше здоровье напрямую связано со здopoвьем peбeнка.
Олеся paзyмoм понимала, но ничего с собой поделать не мoглa. Каждую ночь, когда девушка закрывала глаза, она вспоминала встречи с Никитой, его yлыбкy, его заразительный cмex. Олеся отправилась в церковь.
- Ты, гoлyбyшка, жди и верь. Твою молитву Господь услышит и поможет. - Батюшка задумался. - Никите твоему очень нужна твоя вера. Он через расстояния ее чувствует. Даже если случилось что-то нехорошее, она ему силы пpeдacт и поможет во всем.
В конце лета объявился бывший муж.
- Олесь, прости ты меня дурака. Я только сейчас понял как мне плохо без тебя. Давай, снова пoжeнимcя, - уговаривал он ее, - Мы уедем в Австралию. Там хорошо. У меня там работа. Хорошо зарабатываю. Ребеночка на меня запишем. Он даже не узнает кто его настоящий отец.
- Нет! Я Никиту жду. Люблю я его.
- Ну и дура! Его может и в живых уже нет. Или он забыл тебя. Нашел себе мecтнyю бабенку. Развлекается там.
- Пoшeл вон! - Вспылила Олеся.
Роды прошли ycпeшно. Олеся долго дyмaла как назвать сына.
Bcпoмнилa, Никита как то рассказывал о своем дедушке Жене. Он очень его любил и, воспоминания о нем были наполнены тeплoтoй и нежной гpycтью.
***
Колонна еще не подошла, но Сергей Иванович, уже отметил кого в первую очередь надо осмотреть.
- Вон, тот, что сам идет с трудом, ногу волочет, сразу ко мне! - Скомандовал военврач.
Мужчина немного растерянно озирался и улыбался.
- Все! Зaкoнчилocь все! - Подбодрил его Сергей Иванович. - Ногу ocмoтpю, перевяжу и в госпиталь пoeдeшь.
- Да, нам до пocлeднeгo не говорили что обмен будет, - пробормотал мужчина, - Я думал paccтреляют.
- Позвони родным, - военврач достал телефон и протянул Никите, - Обpaдyй.
Мужчина взял в руки телефон и задумался.
- Что номер забыл? Вон видишь, парень, светленький такой, - Сергей Иванович кивнул в сторону автобуса, - Ему все данные скажешь, он номер найдет.
- Помню! Я его как молитву повторял. Боюсь звонить. Дeвyшка у меня дома. Дождалась ли?
- Ну, герой, - рассмеялся военврач, - Плен выдержал. Живой ocтался. А девчонки испyгалcя. Звони! Дождалась! Я наших жeнщин знaю!
Сергей Иванович отошел от Никиты к дpyгомy бoйцy. Когда закончил осмотр, вернулся к мужчине. Никита плакал. Завидев дoктopа, отвepнyлся, чтобы спрятать слезы.
- Все так плoxo? - Сочувственно произнес военврач. - Не расстраивайся. Ты герой. Дeвчoнoк много.
- У мeня сын poдился! - Воскликнул Никита. - Они мeня ждyт!
автор: Лuдuя Maлкова
Прасковья смотрела на своего внука и хотела подвесить таких тумаков, чтобы помнил силу бабушкиного шлепка всю жизнь. Хотела так ударить по заднице, чтобы та загорелась огнём. И у Петра появилось бы желание снять штаны и остудить попу в ледяной воде.
В окно она увидела, как Петька и Ванька - ушастый подфутболивали буханку хлеба. Один нёс его в сумке, и та порвалась. Хлеб выпал на землю. А другой поддал буханку ногой. Так и начали пинать вместо мячика - хлеб своими ногами два сорванца.
Когда Прасковья увидела, ЧТО они пинают, то не поверила глазам. С диким криком, с воплями старалась быстрее выбежать из дома, но получился бег на одном месте. Сначала вырвался крик из груди, а потом ком в горле перегородил дорогу словам. К внуку Прасковья подбежала с широко открытым ртом, хватая воздух, как рыба.
С шипением произнесла:
- Это же хлебушек, это же святое, как же так?
Дети остолбенели, увидев, как бабушка опустилась на колени и, поднимая хлеб, заплакала.
Прасковья поплелась домой медленными заплетающимися шагами, прижимая хлеб к груди.
Дома, увидев в каком состоянии мать, ее сын спросил, что случилось, и по грязной, растерзанной буханке ему все стало ясно без слов. Молча снял ремень с брюк и вышел на улицу. Прасковья слышала рев Петра, но не тронулась с места, чтобы защитить его, как делала раньше.
Раскрасневшийся, зареванный Пётр прибежал домой и быстро скрылся на печке. А сын, размахивая ремнем, сказал, что с сегодняшнего дня Пётр жрать будет без хлеба, щи ли, суп ли, котлеты, которые он уминал по семь штук, молоко или чай: без хлеба, без баранок, без булок, а вечером грозился сходить к родителям Ваньки - ушастика и рассказать, какого славного футболиста они вырастили.
Отец Ваньки был комбайнером - тот точно ноги укоротит своему игроку. А дед вообще, за буханку хлеба отсидел десять лет в Сталинские времена - точно отхлестает.
Прасковья свежеиспеченную лепешку, как правило, перекрестит, поцелует, а потом с улыбкой на глазах, прижимая к груди, начинает резать большими пластинами. В магазине она редко покупала хлеб, все время с невесткой пекла в русской печке. Выпекали сразу по несколько больших лепешек. Душистый, румяный, мягкий. Своим ароматом он обволакивал все уголки добротной просторной хаты. Этот запах долго не успевал выветриваться, постоянно щекотал ноздри и будил аппетит. Всегда хотелось отрезать поджаристого хлебушка и с молоком умять за милую душу.
Фёдор на самом деле сходил к родителям Ивана. Взял в руки ту буханку хлеба и пошёл. Соседи удивились, увидев такой хлеб на столе. В это время они как раз садились ужинать.
Увидев Фёдора и хлеб, Иван заерзал, как на раскаленных углях. Но дед его быстро утихомирил, взявшись за его ухо.
В двух словах Фёдор объяснил, в чем дело. Недолго думая, дед Митя отрезал от этой буханки большой ломоть и сказал:
- Вот этот хлеб будет есть Иван, пока не съест весь, Не говорю, что за день. Вот, когда весь съест, только тогда прикоснется к другому хлебушку.
И сам тут же отодвинул нарезанный ранее, а положил вываленный в грязи хлеб перед самым носом внука.
Петька на утро к хлебу не прикоснулся. Помнил наказ отца, да и помнил, как его любимая бабушка босая опустилась на колени, плача, поднимала хлеб. Ему было стыдно до слез. Он не знал, как подойти к бабушке, как извиниться.
Прасковья вела себя с внуком отчужденно, стала его не замечать. Если раньше перед школой носилась с тарелками и кружками, уговаривая поесть, то сейчас поставила кружку молока, каши тарелку и ни кусочка любимого, поджаристого, душистого хлебушка.
А Иван, тот вообще шёл в школу и скрипел на зубах песком, чуть не плача. Просил друга прийти и помочь съесть побыстрее – тот - выпачканный ими хлеб. Но Пётр ответил, что он не дурак, хватит на заднице от ремня подтеков.
Вечером Пётр подошёл к бабушке и обнял её.
Прасковья как сидела с опущенными руками так и сидела. Пётр и так и этак, и про пятёрки, и про задачи решенные, но Прасковья сделалась глухой. Не выдержал Пётр и заплакал. Он присел на пол перед бабушкой и положил свою голову на её колени, поднятыми руками хотел обнять свою любимую, самую добрую, самую нежную свою заступницу.
Бабушка своими натруженными ладонями подняла голову внука и посмотрела в его глаза.
Никогда не забудет Пётр того взгляда. Боль, обида, разочарование и жалость, словно на листке бумаги прочитал внук.
Усадив внука рядом, тихо попросила выслушать и не хлюпать носом:
- Запомни, мой любимый внучок. Есть в жизни очень высокий порог, через который нельзя перешагивать никогда, нигде, и ни с кем. Это: обижать престарелых родителей, издеваться над безответной животиной, изменять Родине, ругать и гневить Бога, и не ценить хлеб. Я, когда была ребёнком, да и в войну, да и после неё - проклятущей, об одном мечтала, чтобы хлеба вволю поесть, без мякины, картошки, крапивы - чистого хлебушка. Да мечтала самой его испечь, когда захотела и сколько пожелала бы. Испокон веков встречают молодых или гостей хлебом с солью. Хлеб пнуть - что матери в лицо плюнуть. В войну бывало, побирушкам отрежешь хлебушка мякинного, а они руки лезут целовать. А вы его ногами. Ты же большой детина, вроде книги читаешь, а в голове больше соломы, чем мозгов. В войну Петенька каждым колоском дорожили. Бывало, на коленях у бога просили погоды для уборки хлеба. Боялись, не успеть за погоду убрать. Каждое зернышко ласкали, каждый пуд муки был на вес золота, а вы ногой – да в грязь. Как вы могли, как только ноги не отсохли.
Пётр от стыда хотел зареветь, но сдержался.
Тут в самый разгар беседы, пришёл Ванька. И ему бабушка тоже велела присесть и послушать.
Ванька рассказал, что дед сначала ему чуть ноги не выдернул, а потом заставил присесть и выслушать, что такое хлеб, и какое он заслуживает к себе уважение. Как дорожили хлебом и как ценили его.
Иван заплакал и начал просить прощения у бабушки.
Сердце не может долго клокотать на ребятню. Обнимая, Прасковья повела их к столу пить чай.
Иван сказал, что еле-еле тот хлеб может есть, так как песок скрипит на зубах. А Пётр с сожалением сказал, что ему вообще хлеба не положено. Но бабушка от краюхи отрезала им по ломтю и сказала, что это видит только бог и она, но они никому не скажут.
- Так что уплетайте свеженький, хрустящий, сладенький, ароматный. Уплетайте и помните, хлеб это сила, это божий дар, это достаток. Хлеб всему голова!
Ожившая тёща
Науменко Александр
Николаичу хотелось выпить. Как говориться, трубы горят, а денег не было. Поэтому он с самого утра проснулся в дурном настроении. Какое-то время пил чай, а потом шатался по квартире, пытаясь придумать, где ему взять финансы. Жена уехала к тётке в другой город, да и вряд ли любимая супруга проспонсировала бы его на такое дело. Скорее, Николаич получил бы по голове и выслушал целую кучу нотаций о вреде алкоголя, и как он всех достал своими запоями.
Делать было нечего. Нужно выходить из этой трудной ситуации. И тогда у Николаича возникла одна прекрасная мысль, от которой он мгновенно оживился. И если всё выгорит, то…
Спешно одевшись, он вышел во двор и направился в гаражи, где в данный момент находились знакомые мужики. Завидев давнего собутыльника, каждый интересовался мрачным видом друга.
— Что случилось? — спрашивали они.
— Да вот, — печально вздыхал Николаич. — Сегодня ночью померла тёща. Царство ей небесное.
— Как же так?
— Да вот так. Возраст. Слабое сердце, которое внезапно прихватило. Скорая даже не успела доехать.
Зять даже сумел пустить слезу по небритой щеке.
— Все мы ходим под Господом, — ответили ему товарищи. — Рано или поздно, черёд каждого придёт.
Уже через час, Николаич был обладателем круглой суммы, которую быстро собрали мужики.
Довольный собой, он направился в ближайший магазин, где затарился горючим. Там же встретил Женьку, давнего собутыльника. Рассказав о произошедшем, дружбан посочувствовал и предложил своё плечо товарищу, дабы тот не оставался в одиночестве в такой тяжёлый момент. А сам же, как заметил Николаич, жадно поглядывал на бутылки, которые приятно постукивали в пакете, то и дело облизываясь, точно кот на сметану.
Короче, двое друзей направились к дому, благо, тёща Николаича в данный момент отсутствовала, находясь на работе до позднего вечера.
— А где же она? — спросил Женёк, имея в виду усопшую.
— В морге, — вздохнул притворно Николаич. — Приехали, забрали. Вот, спасибо мужикам, которые помогли финансово. А так бы, наверное, пришлось что-нибудь продавать.
Через несколько часов тёща позабылась напрочь, а Женьку пришлось сбегать ещё несколько раз в магазин, так как принесённой горючей смеси оказалось мало для двух могучих напрочь проспиртованных организмов. Одним словом, пьянка продолжилась.
Вечером, Женька набрался до такой степени, что напрочь отказался идти домой, не желая оставлять своего друга в одиночестве. Да и вдобавок на кухне оставалось достаточно водки. Оба улеглись спать, видя алкогольные сны, то и дело храпя, соревнуясь, кто громче.
Проснулся Женёк от шагов, которые раздались в коридоре. Там кто-то находился. Бросив взгляд в сторону, увидел, что Николаич мирно посапывает, уткнувшись лицом в подушку. Ему припоминалось, что жена друга уехала в другой город, и теперь не мог понять, кого чёрт принёс.
Приподнявшись на локтях, он пьяно принялся всматриваться в темноту. Вдруг из ночного мрака вырисовался человеческий силуэт, который на мгновение застыл в дверном проёме. Женёк ощутил пробежавший по спине холодок страха. Когда же фигура шагнула в комнату, и лунный свет упал на лицо, мужчина громко вскрикнул, став белым, как полотно. Дело в том, что на пороге стояла покойная тёща. Она смотрела на проснувшегося алкоголика, и в этом взгляде Женьку показалось нечто зловещее. А глаза так и горели огнём в темноте…
Ещё раз вскрикнув, но на этот раз гораздо громче, он подскочил на диване.
— М-м-матерь б-божья, — прокрякал он, дрожа от ужаса. — С-спаси и с-с-сохрани-и.
Мёртвая тёща стала медленно приближаться, как это делают зомби в фильмах ужасов. Могучая фигура слегка покачивалась из стороны в сторону. В глазах по-прежнему пылал инфернальный огонь, а руки взметнулись вперёд, желая ухватить человека.
Женька, заорав во весь свой прокуренный голос, дико озираясь, метнулся прочь из комнаты, не забывая креститься. Он позабыл вмиг о своём товарище, и о водке, которой было ещё в достатке на кухонном столе.
— А ну сидеть! — рявкнул во всё горло зомби.
Чуть ли не теряя сознания от ужаса, Женька метнулся к балкону, спрыгивая с него на клумбу, благо этаж был второй. А потом бежал со всех ног, падая, поднимаясь, дико крича, то и дело осеняя себя крестом. Он остановился лишь в трёх километрах, возле своего дома, запершись на все замки, прислушиваясь к посторонним звукам.
После этого Женька перестал пить. Он завязал с алкоголем навсегда, и даже как-то приблизился к богу, начав ежедневно посещать церковь, устроившись там дворником. Впрочем, Николаич тоже завязал с выпивкой, но не по собственной воле. Тёща, узнав, что непутёвый зять похоронил её заживо, быстро вправила ему мозги, вызвав обратно свою дочку. Вместе, две суровые бабы, тщательно следили за непутёвым мужем и зятем.
Николаич больше не общался с Женькой, так как последний так и не простил обмана друга, как и товарищи по гаражу, что успели намять бока шутнику.
Иван Петрович овдовел полгода назад. Первая горячая боль ушла, спряталась куда-то под сердце и застряла там острым ледяным куском, изредка тая в самое неподходящее время. Спросит кто-нибудь из соседей при встрече: «Ну, как ты, Петрович, теперь один-то?» и заблестит боль в глазах старика.
«Слабый я стал, раньше такого не было, - думал Петрович и сам себе тут же мысленно отвечал: – Так и беды такой не было…»
Жил он в деревне с юности. Вышел на пенсию, думал, вот теперь-то хоть времени свободного будет достаточно. Но после потери супруги время словно остановилось, и Петрович не знал, что с ним делать. Все не имело смысла… Разве что – молитва в храме.
Дочка вышла замуж в город, внучонку уже пора было идти в школу. В начале лета дочь с зятем и внуком Алёшей приехали в деревню.
- Пап, вот на воспитание тебе привезли, – начала разговор Наташа, указывая на внука, – Раньше был дитятей, мама с ним нянчилась, а теперь твоё время настало: надо бы и мужика из него воспитать.
- А что отец, не воспитывает? – поинтересовался Петрович.
- Отец в жизни молотка в руках не держал. Сам знаешь – Димка по музыкальной части. Баян – его стихия. Зимой Алёшку в музыкальную школу определим. В класс к отцу, может, и попадёт. – Ответила Наталья. – А воспитание должно быть гармоничным. Так что помогай. Хочу, чтобы мой сын на тебя тоже был похож: был таким же мастером и трудягой.
Иван Петрович ухмыльнулся и посмотрел на внука.
- Верно, Наташка. Так и быть. Всему научу, что сам умею. Пока жив…
- Перестань, пап – прервала его дочь. – Жить мы будем долго и дружно. – А вот с воспитанием Алёшки – помоги.
В тот же день дед повёл внука в свою мастерскую. Там они осмотрели верстак, полки с инструментами и начали оборудование Алёшкиного угла.
Специально для внука дед приспособил старый письменный стол, укоротив ножки и обив его столешницу листом оцинкованного железа. Для верстака Алёшки требовался и особый инструмент – маленький, под руку ребёнка.
Навесив над Алёшиным верстаком полку, дед приспособил на нём самые небольшие инструменты для внука: молоточки, отвёртки, маленькие плоскогубцы, миниатюрную ножовку и клещи. В круглых стареньких металлических коробочках из-под леденцов, оставшихся со времён дедовой молодости, были насыпаны гвоздики разных калибров.
Алёшка был в восторге и не отходил от деда, постоянно расспрашивая - что к чему. Наталья еле зазвала их обедать, после чего оба опять пошли заниматься «мужской работой».
- Ну, вот. Начало положено, - сказал к вечеру дед. – На сегодня – шабаш. Завтра утром на рыбалку пойдём. Поэтому сейчас снасти приготовить надо, и пораньше лечь спать.
Шли счастливые летние дни. Наталья с мужем заметили, что отец оживился, появилась прежняя ровная осанка и блеск в глазах.
- Ну, Наташка, - удивлялся втайне от Петровича Дмитрий, - даром, что учительница. И сыну – положительный пример, и отца воскресила…
- Внимание… Всем внимание необходимо – что большому, что малому, - тихо отвечала Наталья, - нельзя допустить, чтобы отец сник. Почаще будем ездить теперь. Слава Богу, что Алёшка ему помогает. Другому ведь кроме бутылки ничего и не надо: одно лекарство. А тут – внук как солнце ясное. Вот и хорошо. Я всегда знала, что мой отец - мудрый человек…
Но настала осень и Алёша должен был идти в первый класс. По такому случаю Ивана Петровича пригласили в город – провожать Алёшу в школу. С гордостью вёл за руку внучонка Петрович. В костюме и при галстуке, которые Петрович не надевал лет десять, он стоял на первой линейке внука и волновался. Заиграл гимн, дед выпрямился и сжал руку Алёши…
В тот момент Иван Петрович дал себе слово не раскисать, приложить все оставшиеся силы на воспитание внука, помощь дочери…
Вернувшись в свой деревенский дом, Петрович сел вечером за стол в комнате и положил перед собой чистый лист бумаги. Словно первоклассник, он, давно ничего не писавший, взял ручку и стал писать в столбик план дел, которые он будет выполнять, готовясь к следующему лету, к приезду Алёшки.
В списке значилось многое: строительство игровой и спортивной площадок, установка качели, турника, столика и скамеек, песочницы. На большой тополь у дороги дед решил повесить «тарзанку», вспомнив своё детство… А ещё необходимо и мостки у речки починить.
Список каждый день пополнялся, становился длиннее и интереснее. На столе появилась вторая бумажка – «бухгалтерия». Туда старик записывал траты на материал: доски, крепления, верёвки, краску, привоз песка. Дел, оказывается, много! Только бы успеть до зимы, до снежных заносов, привезти материал, а зимой сделать заготовки в мастерской, по весне нужно будет строить задуманное во дворе и на улице…
А дед, Дмитрий и Алёшка мастерили что-то для дома, для спортплощадки, топили баню и ходили на лыжах в лес.
На 23 февраля Наташа подарила всем троим мужчинам камуфляжную форму. Сколько радости было! Близился и Женский день.
- А что тебе подарить, доченька? - допытывался Петрович.
- Да, ты не стесняйся, мы на всё для тебя готовы, - поддержал деда Дмитрий. – Одна ты у нас и любимая.
- Одна?... – Наташа улыбнулась. – Ну, вот тогда вам сюрприз. Скоро прибавление в нашей семье будет, дорогие вы мои… Пока, правда, не знаю кто… Но вполне возможно, что и девочка.
Секундное замешательство за столом переросло в радостные возгласы и крики «ура». Наташу принялись целовать и обнимать. Дима закружил жену по комнате, а Алёшка запрыгал возле вытирающего слёзы деда.
- Слава тебе, Господи, счастье-то какое… Жена всегда внученьку хотела, а и внучок если второй будет, тоже хорошо…
Семья еле успокоилась от радостного волнения. За вечерним чаепитием дед объявил, что по такому случаю он отказывается хворать и хандрить, потому что работы ему скоро вдвойне прибавиться: двоих внучат воспитывать.
- А ну, как ещё один пацан? – смеялся дед. – Где ж мне столько инструмента взять?
- Тогда я ему свой давать буду, деда. Нам на двоих хватит. Я поделюсь. Ведь брат…