Глубокие реки текут тихо.

Автор-НАТАЛЬЯ ПАВЛИНОВА.
– Ты летал раньше?
– Конечно. У нас иначе никак. И на кукурузниках приходилось, и на вертолете. Когда в начальной школе учились, нас в интернат на вертолете собирали. Любимое приключение было.
На втором этаже аэровокзала стояли двое, смотрели в высокие окна на летное поле. Рядовой в форме: в бушлате, зимней шапке, берцах, и солидный мужчина средних лет в куртке, меховой шапке с портфелем.
Самолёты, как задремавшие птицы, стояли в ожидании времени, когда покинут они землю. Ждать нужно было ещё час. Солдатик присел в зале ожидания, смотрел на мужчину, который разглядывал витрины дорогого кафе.
Он все больше приглядывался к нему, к своему командиру, полковнику Фролову, искал сходство.
"Неужели он прав? Неужели и правда, он – его отец."
Командир их части – его отец? Он считал, что полковник ошибся. Этого не может быть. Да и не дай Бог такого папашу. Злющий!
И зря, конечно, полковник выписал ему отпуск, зря они летят. А ещё и мать испугается. Где б она не была, у деда в лесничестве, или у тети Шуры, все равно испугается немного. Встречать гостей всегда ответственно, а тут уж, такого солидного, избалованного прелестями цивилизации особенно.
Один его вопрос о том, есть ли у них там гостиница, говорил о многом. Ну какая гостиница в таёжном поселке? Абсолютно не представляет полковник – куда летит.
Но мама у него – стойкая. Она справится, только вопросов не избежать.
– Андрей, пошли кофе выпьем...
– Нет, я не хочу, спасибо.
Отказался. Почему? Кофе ему, если честно, хотелось. Но сейчас Андрею было неловко, что Фролов тратится на него. Он видел цены в кафе. Командир и так купил билеты на самолет до Читы и обратно, притащил ему новые берцы, и не со склада, а из военторга. Видно сразу, утеплённые, дорогие. Приказал вещевикам выдать ему новую форму.
Но зря же все! Не отец он ему. И когда полковник это поймет, то, вероятнее всего, пожалеет о затратах. Он пытался ему это объяснить, но полковник был упрям, решил лететь.
Мама же рассказывала об отце. Отец его работал в леспромхозе, она показывала фото. Они так и не были зарегистрированы, пожили три года всего и расстались. Больше с отцом у неё общения не было. Тетя Шура, мамина сестра, рассказала как-то ему по секрету, что мать не смогла простить измену. И это было ясно. Она б точно не смогла. Она такая, его мама.
А случилось недавно у них в казарме вот что.
Командир, полковник Фролов, в этот день был явно не в духе. По какой-то причине зол на их майора – комбата. Явился с проверкой без предупреждения. Даже по лицам офицеров было видно – всех ждёт разгром.
И началось. Полковник громил кабинет майора, летели на пол чашки, личные вещи. Потом он вышел в казарму посбрасывал на пол белье с плохо убранных коек, заставлял открывать тумбочки, и оттуда тоже полетело все на пол.
Он раскраснелся, орал, грозился уволить всех. Офицеры вытянулись, исполняли его команды, а он распыляться все больше. Длилось это уже минут двадцать.
На пол полетели и вещи из тумбочки Андрея и его товарища. Рассыпались по полу белые конверты.
– Что это такое?
– Письма, товарищ полковник, – глядя в одну точку, отвечал комбат.
– Какие письма? Кто сейчас пишет письма? Все уж давно звонят! Очистить от лишнего хлама все тумбочки!
Он направился к следующей цели, но тут неожиданно чуть не наступил на фотографию, лежащую у него под ногами. Обернулся, но перешагнул, пошел дальше. Из следующей тумбочки уже не швырял, заглянул, прокомментировал, что и тут бардак, громко хлопнул дверцей.
Повернулся к офицерам.
– В общем, распустил ты батальон, Шепелев. Буду ставить вопрос о твоём соответствии, ну и выговор точно жди.
И сказано это было уже как-то спокойно. Все выдохнули – видимо, истерия подходит к концу.
Полковник опять подошёл к фотографии, поднял ее, посмотрел.
– Чья?
Солдаты стояли строем в другом конце казармы.
– Разрешите, уточню, – фото взял заместитель комбата, подошёл к солдатам, вернулся с бойцом, – Фотография рядового Крылова, товарищ командир, мать.
– И письма твои? – спросил командир у бойца.
– Так точно, – ответил слегка напуганный солдат. Попадать под горячую руку взбешенного чем-то командира сейчас не хотелось.
– А почему мать пишет, а не звонит? Или звонит тоже?
– Никак нет. Пишет больше. У нас связь плохая.
– Откуда ты?
– Из-под Читы, поселок там. А мать в лесничестве живёт.
– Ладно, прости за письма. Храни их, – и полковник с парой подчинённых направился к выходу.
Офицеры выдохнули, направились в кабинет.
– Ух, – заместитель комбата протянул фотографию Андрею, – Спасибо матери твоей, спасла, – и крикнул на всю казарму, – Подвели все ж командира, ироды! Да? Сержантам – выговор! Десять минут на то, чтоб убрать все, выбросить лишнее из тумбочек. Проверяю лично!
А часа через три заместителя комбата вызвали в штаб, приказали прихватить и рядового Андрея Крылова.
– Чего он пристал к тебе? – удивлялся зам пока шли до штаба.
А Андрей и сам испугался. Зачем потребовался он командиру? Опять хочет извиниться за письма? Так уж извинился. Видано ли дело – полковнику перед рядовым за действия свои прощение просить?
Зам доложил о прибытии, но из кабинета командир его выставил. А Андрею предложил сесть. С разговором не спешил, доделывал какие-то свои дела. Андрей увидел, что на столе командира лежит его личное дело из строевой. Разговор был странный. Командир спрашивал о матери, о жизни в селе, о бабушке с дедом, учебе, уточнял данные матери, номер телефона, адрес.
Андрей рассказывал сдержанно и сбивчиво. Волновался.
– Чего он хотел-то? – допытывался потом комбат.
– Не знаю. Говорили просто обо мне.
– Может он мать твою знал раньше?
– Откуда?
Все встало на свои места только через месяц. Андрея опять привели в кабинет командира части.
– Ну, вот что скажу я тебе, Крылов. Мать я твою, Алевтину, знал. И, кажется мне – обидел. Дозвониться не смог, прав ты, это невозможно. Писать письма не умею. Месяц мучаюсь, никак не могу успокоиться. Легче съездить. Вернее, слетать. Хочешь на побывку домой?
– Так точно, хочу. Далеко только...
– Вместе полетим. Повидать её хочу.
Андрей вытаращил глаза. Вот уж чего не ожидал.
– Крылов, – командир одной рукой мял лист бумаги, лежащий перед ним на столе, – А ты отца своего помнишь?
– Никак нет, – он поднял глаза на командира и по просящему его взгляду понял, что холодный этот ответ сейчас неуместен, недостаточен для командира, – Я маленький был, мама говорила, что мне года два было, когда они расстались. Но я видел фото, правда оно старое, коллективное. Там трудно разглядеть.
– Ясно. В общем, в пятницу едем мы с тобой. Распоряжусь, чтоб форму тебе выдали новую. Жди.
– Разрешите идти, – подскочил Андрей, но в дверях вдруг повернулся кругом, – Товарищ полковник, разрешите уточнить, – и после кивка командира, – Вы почему спросили об отце? – выпалил и сам испугался своей наглости.
Но командир не рассердился, скорее наоборот, вздохнул облегчённо, посмотрел на него:
– Ладно, ты мужчина уже ... Есть вероятность, Андрей, что твой отец – я.
Андрей оцепенел, секунду помолчал и не придумал ничего сказать, как:
– Разрешите идти..., – и после разрешения повернулся кругом и таким же оцепеневшим вышел из кабинета.
А потом, обдумывая слова командира, пришел к выводу, что тот ошибается. Всего скорей, обознался. И чем больше Андрей об этом думал, тем больше убеждал себя.
***
Андрею командир предложил сесть у иллюминатора. Самолёт вырулил на взлётную полосу и замер. Потом они услышали рев моторов и взлетели. Андрей увидел, как самолет оторвался от земли, затих, как бы успокоившись, что оказался в родной стихии и начал набирать высоту.
Уплывал зимний город, домики становились крохотными. Ну что ж. Хоть эта поездка и не была для Андрея особо приятной, но все же лучше, чем сидеть в казарме или ползать на полигоне. Хоть какое-то разнообразие. Да и мать увидит. Радоваться бы, но было некомфортно. Неловко как-то, что полковник ошибается.
– Нас встретят в Чите. У меня там знакомые, довезут до места.
– До тетки только надо. До лесничества только на лыжах, товарищ полковник. Машина там не пройдет. А у вас не очень лыжный прикид, – Андрей немного осмелел – полковник был без погон, можно было общаться более раскованно.
– Да уж. Ну, на месте разберемся. Скажи, а зачем в лесничестве зимой находиться?
– Как зачем? Работа. Там и зимой её полно. Мама ж в школе работала, она – учитель. А летом там была, в лесничестве. Бабушка умерла, а дед болеть стал, он один уже не может. Вот мама и стала помогать в работе ему, а теперь уж и вовсе – заслуженный работник. Лесников мало, никто не хочет идти.
– А не страшно ей там?
– Неет. Они редко одни. Раньше там леспромхоз был рядом, а теперь его нет. Но все равно там люди – то нашествие армии лесорубов, как мама говорит, то экологи и туристы. И все как-то уживаются. А мама за все отвечает, волнуется и все время грозится уволиться и все бросить, – Андрей улыбался, вспоминал эти мамины терзания.
И решился спросить.
– Товарищ полковник, а откуда Вы можете знать мою маму?
– Откуда? Откуда... ,– командир заглянул за кресло, стюардессы катили тележку с едой, – Меня после училища распределили в ЗабВО. Маму твою я встретил в поселке. Там наша часть рядом стояла, а они туда в совхоз на уборку приехали. Она студенткой ещё была.
Тележка подкатилась к ним, стюардессы мило улыбались, разговор оборвался. И дальше свой рассказ командир не продолжил, задремал после того, как перекусили. И Андрею неловко было спрашивать.
А полковник Фролов Сергей Павлович не спал, он сидел, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, в подробностях вспоминал эту мимолетную его влюбленность, думал о прошедших днях.
Тогда их солдат тоже отправляли на уборку, в помощь совхозу. Там и приметил он её – Алю, как называли ее все. Такую невозможно было не приметить. Тоненькая, светлая, глазастая, белая косынка, а из-под нее мокрые от пота кудряшки.
А ещё с его, как казалось ему, ленивыми тугодумными солдатами разговаривала она, как с равными.
– Тебя как зовут. Саша? Саш, будь добр, вот эти ведра отнеси в машину.
– Рядовой Семёнов, быстро исполнил приказание девушки! – подскочил тогда ещё старший лейтенант Фролов.
– Ну что Вы, какое приказание, просьба это..., – улыбнулась она.
Работали рядом они несколько дней. Ее сокурсницы мигом окружили его вниманием. Кому ж не хочется – замуж за молодого и перспективного офицера? Особо старалась девушка по имени Катя.
А вот Аля его ничуть не выделяла, не ставила выше простых солдат, как будто и не замечала – со всеми ровно. А ведь видела, что он командир, что вытягиваются перед ним солдаты, старался он это показать, когда она рядом. И казалось, что она заметила это его старание, заметила и не одобрила. Когда покрикивал, на лбу её появлялась складка, и она сразу отходила подальше.
С Катей он сходил на местные танцы, чувствовалось, что девушка ждёт дальнейших его действий, продолжения отношений. А у него из головы не выходила эта Аля, та, которая и не смотрела в его сторону.
А потом подвернулось событие, которое все изменило. За клубом, где жили студентки, появилась собака, а с ней восемь подросших кутят. Больше всех переживала Аля, пыталась кутят устроить, найти каждому по хозяину. Вот тогда Сергей и взял это в свои руки. Уж так старался!
Надо было произвести впечатление на девушку. Щенят устроили, и Аля, наконец, обратила на него внимание. Они просто гуляли вечерами, и Сергей испытывал какое-то блаженное чувство. Они бродили у реки, по опушке леса искали грибы. Мягкий розовый воздух строился меж высоких сосен, теплым осенним туманом путался в кустах.
А потом вечерело, и между темно-зеленых лап ширилось вечернее тихое звёздное небо. Они сидели на берегу, на его шинели, говорили о книгах, об учебе и о своих мечтах. Мечты совпадали – любовь, семья, дети и любимая работа. Но вот обнимать эту девушку Сергей ещё не решался, боялся спугнуть. Другая она.
– Ты такая ... знаешь, спокойная, тихая. Совсем не такая, как все.
– Да? Не замечала. А может и хорошо. Моя бабушка всегда говорила: "Глубокие реки текут тихо"
Потом они расстались, отработка Али закончилась. Тогда они первый раз поцеловались на прощание. Она писала письма, трогательные и длинные, он отвечал. Тогда все писали письма.
Логично было, что потом, как только смог, нашел он её в общежитии училища. Общежитие было старое, без особых удобств. Стал он туда наведываться. Правда, служба не позволяла делать это часто.
И вот в один приезд был Сергей особо горестен: предстояла разлука, отправляли их в "горячую точку", далеко на юг. Начал говорить страсти, что-то о том, что, возможно все, может видятся они последний раз, может и жизни-то осталось...
– Замолчи, – Аля закрыла его рот своей ладошкой, а потом погладила этой ладошкой по щеке, а потом ...
Он уехал в "горячую точку", она писала часто, поддерживала, он отвечал – как мог. А потом его перевели в Краснодар, закрутило повышение по службе, новые связи, отношения. Он забыл, вернее все никак не мог решить – надо ли сообщить ей свой новый адрес? Потом все же написал.
Ее письма кричали о том, как переживала, как счастлива, что он цел. Она писала, что дышит и скучает, смотрит в окно и скучает, пишет и скучает, летит по земной орбите – и скучает по нему.
Интуиция её была тонкой, вскоре она все поняла, вызвала его на переговоры.
– Серёж, ты просто скажи – у нас все? Скажи, и я буду жить спокойно дальше. Пожалуйста, честно скажи.
Он не знал, что ответить. Здесь, в Краснодаре, он повстречал другую, свою будущую жену, сослуживицу, медика – Галину.
– Живи спокойно, – сказал он тогда.
– Прощай, Сережа, – ответила она, но трубку не клала, он слышал её дыхание, она ещё ждала, что он крикнет, остановит её.
Он тихо положил трубку. Все. Эти отношения были в той, прошлой жизни.
А потом... Он женился, а через пять лет развелся. Сейчас у него четырнадцатилетняя дочь, с которой он общается, конечно, но, настроенная матерью, его она не долюбливает явно. Говорит с ним всегда натянуто – исполняя дочерний долг.
Были в его жизни и ещё женщины. Чего только не было в его жизни. Но этот светлый образ Али так и остался в памяти гореть каким-то почти святым ореолом. Сколько раз вспоминал он её! Сколько раз! Ее нужно было уметь увидеть и расслышать, а он закрыл глаза тогда, прошел мимо.
И вроде не так все и плохо было у него в жизни, но иногда накатывало. Сейчас служба занимала все время и силы, а что дальше? Он совсем один. Он так и не нашел ту, которая могла любить так, как тогда любила Аля.
Когда было плохо, он всегда думал о ней. И вот сейчас – странность. Когда нервы накрыли так, что рвал и метал он своих подчинённых, появилась она – реально появилась, на полу, на фотографии. Глянула на него своими глубокими глазами и сразу успокоила.
Просто фото...а если б была она рядом. Вспомнилось почему-то: глубокие реки текут тихо.
Он считал, вспоминал время их встречи, месяцы. Да, вполне возможно, что этот солдатик– его собственный сын. Он искал сходство, присматривался к нему.... Он решил, что должен увидеть Алю, как бы она его не встретила.
***
Они снова пробили облака, и увидели под собой огромный город. В аэропорту Читы их, действительно, встретили. Правда, Андрей понял, что полковник не знаком со встретившим. Вероятно, мужчине просто поручили их отвезти. Ехать до поселка предстояло часа четыре. Андрей дозвонился до дяди Юры– мужа тетки.
Водитель всю дорогу охотно рассказывал о местном климате, достопримечательностях, о делах в районе, о проблемах края. В конце концов Сергей просто перестал его слушать.
За окном проносилась величественная тайга. Зима погрузила её в снега, снег мерцал и делал мир за окном просто нереальным. И это величие лесного массива вдруг подавило привычную силу и уверенность. Здесь, в этом пространстве, он– песчинка. И все его заслуги, власть, должности, звания, награды – все это ничто по сравнению с величием духа, витающего здесь.
Он посмотрел на Андрея. И показалось ему, что его чувства схожи. Андрей смотрел на лес завороженно.
До поселка они доехали по навигатору. Дома здесь были не старые. Скорее постсоветской постройки, одинаковые изначально, но уже обросшие личными дополнительными строеньями. Церквушка, как и положено, на высоком месте, хорошо видная издали.
Хозяин встретил их во дворе. Тулуп овчиный накинут на футболку, валенки... Приятный мужчина, серьезный и в меру разговорчивый, оказался он начальником какого-то участка или месторождения, Сергей не разобрал.
Юрий разливал наваристый борщ, жена его была на работе.
– Александра сварила утром, вкусный очень. Вот сметана домашняя. А вы зачем с ним ехали, если в отпуск Андрюшка? – спросил Сергея.
– Так похвалить солдата надо, матери благодарность лично выразить, – Сергей понимал глупость такого ответа, но гражданские плохо разбирались в военной службе, могли и правда поверить, что полковник поедет с простым рядовым на побывку.
Дядя Андрея был не из простаков, покосился, вероятно, не поверил, но только и сказал:
– Ясно. Сегодня хотите ехать или отдохнете?
– Лучше б сегодня.
– Ну, сегодня, так сегодня. Тогда – с ночлегом там. Обратно не получится, стемнеет.
***
Давно Сергей не ходил на лыжах. Он шел шёл по заезженной опавшей лыжне вслед за Андреем. Снег слепил глаза, текли слёзы, он на ходу хлюпал носом. Шли вдоль замёрзшей реки и по ней, потом полем. Потом лыжня круто свернула в лощину, кое-где заставленную, почему-то неубранными стогами.
Потом вступили в тайгу, которая шумела, гудела по верхушкам деревьев, то и дело осыпала с ветвей тяжёлые, глухо падающие комья.
Андрей шёл удивительно бодро. Сергей устал, и скоро подъемы и спуски стали казаться ему невыносимо трудными и бесконечными. Лыжи часто проваливались, он останавливался, тяжело и хрипло дышал, вытирал мокрый лоб.
Андрей оглянулся, предложил отдохнуть, Сергей упал грудью на палки.
– Говоришь, мама тоже ходит на лыжах в поселок? – поднял голову.
– Так она привычная. И я бегал.
– Видать, недостаточно я спортивный уже. Теперь буду знать.
– Знаете, обратный путь легче, много под гору. А меня ноги так и несут. Я все представляю лицо мамы и деда, когда они вдруг увидят меня. Нам ещё километров пять осталось, немного совсем.
Оказалось, что лесничество, это вовсе не одиночный дом, как представил себе Сергей. Это несколько построек вполне себе жилых. Там они сняли лыжи, дорожки были расчищены и утоптаны.
Подошли к уютному с виду жилому дому. Андрей привычным жестом засунул руку в дырку калитки, открыл, толкнул дверь дома. Видимо, тут не запирают. Он слегка отряхнулся, поставил лыжи в угол.
– Проходите, товарищ полковник. Мы приехали.
Они вошли в широкую уютную прихожую, спиной к ним на кухне сидел старик. Перед ним стоял самовар, в руке – блюдце. Он медленно оглянулся. Блюдце задрожало, чай вылился на стол, он пихнул блюдце и пропел:
– А-андрюшка! Ты ли?
– Я дед, я! Здравствуй, – в два шага Андрей был уже возле деда, обнял его, стараясь не задавить деда холодом.
Дед так и остался сидеть на стуле, гладил старыми руками внука по бокам.
– Андрюшка! А как ты? Рано ж ещё.
– А я в отпуск, дед.
– А это ж кто с тобой?
– А это командир нашей части, дед. Он со мной приехал.
– Командир? Ух ты! Ну, проходите, проходите... Мать скоро будет. У нас тут такое ... леса от Саровки самой собираются в аренду сдавать. Вот поехала смотреть. Давай, Андрейка, располагай гостя. А вечером баню истопим.
И почувствовал себя в этом доме Сергей так уютно и спокойно, как будто век тут жил. Дед передвигался тяжело, но хлопотал, угощал домашними наливками и медами. Андрей бегал туда - сюда, то и дело занося в дом свежесть снежного пара, он топить начал баню.
В дальней комнате с периной и накидушками возвышалась постель. На подоконнике – веточки елового дерева, источающие тонкий аромат, часы с маятником. После чая и наливки и хотелось спать, и не хотелось отпускать эти блаженные минуты.
Двери хлопнули.
– Ах, Андрей!
– Мама!
Они встретились в прихожей, послышались возгласы и объятия. Андрей объяснял, что – в отпуск, что – не один.
Она шагнула через порог. Ничуть не изменилась. Казалось, такой же стройной, молодой, а из-под белой шапки – светлые мокрые кудряшки. Только складка меж бровей застывшая. А взгляд – взгляд такой же, проникающий в душу.
Андрей стоял, привалившись к дверному косяку, наблюдал. Если командир, и правда, его отец, он сразу поймет это по поведению мамы, по ее глазам поймет.
Но нет, она смотрела на командира, как обычно смотрят на гостей.
– Здравствуйте, – стянула шапку, – Добро пожаловать к нам, – она шагнула к гостю, протянула руку, – Алевтина. Я, надеюсь, все порядке у Андрея. Или нет?
Сергей даже не встал, оцепенел. И с ответом затянул тоже. Никак не мог понять смысл вопроса.
– Неет. То есть да. Все хорошо, – он, наконец, опомнился, встал, – Все хорошо у вашего сына, я...я вот и благодарность за службу вам привез и характеристику.
Он засуетился, побежал искать свой портфель. Неужели она не узнала его? Он так изменился? Или делает вид, что не узнала?
Потом они дружно сидели за столом, Андрей, немного робея перед командиром, рассказывал о службе. Дед и мама слушали внимательно.
Сергей не мог оторвать глаз от Алевтины. Она уж не раз поймала его взгляд, оба резко отводили глаза. Движения её были неспешны, обстоятельны, на сына смотрела с нескрываемой любовью.
Она не играла роль хозяйки и заботливой матери, она была таковой. Когда положила руку на плечо Сергею, подойдя сзади, он застыл, а она всего лишь протянула ему вешалку, чтоб повесил вещи, спокойно предложила белье, простынь, полотенце.
Она излучала какое-то обезоруживающее тепло, как будто касалась своей твердой и красивой рукой его окоченевшего сердца. Андрей смотрел на командира и немного пугался. Что-то не то происходит с полковником сейчас. Он напоминал ему не то ребенка, не то старика, который глядит обожающим глазами на своих любимых.
Но ведь мама его не узнала. Это факт.
Они вдвоем парились в бане первые. Дед не любит первого жара.
Командир лишь отвечал на вопросы.
– Жару добавить, товарищ полковник?
– Давай.
– Веником похлестать Вас?
– Давай.
Андрей даже осмелился и приспустил командиру трусы, как учил его дед. Шпарил, как положено, по всем банным законам. Не выдержал, заговорил первым.
– Товарищ полковник...
– Зови меня Сергей Палыч, чего ты...не в части же, – командир пробурчал, лёжа на животе.
– Сергей Палыч, а ведь мама Вас не узнала. Думаете, забыла?
– Я и сам не пойму. Ну, может, изменился я. Столько лет прошло.
– Вы и сейчас уверены, что это она?
– Она-а! Сейчас я уж точно вижу.
Андрей, видимо, знатный банщик. Сергей наслаждался. Хлестал равномерно, именно с той силой, которая не вызывает боль или страх перед ударом, но и не гладил, найдя эту золотую середину. И вдруг резко прекратил хлестать, занёс руку и остановился.
Сергей замер в ожидании. Но Андрей вдруг сел на скамью, где лежал он, неаккуратно, чуть отодвинув его даже.
– Ох!
Сергей поднял голову
– Чего, плохо стало?
Андрей перевел взгляд на командира.
– А как звали Вашу девушку? Ну, ту...маму мою тогда как звали?
– Как? В каком смысле? Алей её звали.
Андрей хмыкнул и согнулся напополам, прижав ладони с веником к глазам, аж, простонал.
– Чего ты? – Сергей перевернулся, встал на локоть.
Парень посмотрел на него.
– Думаю, ошиблись Вы, Сергей Палыч. Аля – это Александра. Ее в детстве и юности все так звали. То есть тетя Шура это, теперь ее так зовут, мамина сестра-близнец. Ну, в поселке мы у дяди Юры были, это муж ее, их дом. Понимаете?
Сергей сел на скамью. Задумался.
– А почему не сказал ты раньше, что есть у мамы сестра-близнец?
– Ну, про сестру я говорил... не знаю. Вы не спрашивали, сразу про маму заговорили.
– Скажи, а у тети Шуры дети есть?
– Да. Но они дяди Юрины. Две дочки. Одной ...сейчас точно скажу, Светке – шестнадцать, а Лидке вообще двенадцать всего.
– Ясно.
– Так это Вы, значит, с тетей Шурой ... того, да?
– Ээ! Чего ты там навыдумывал! Ничего не того. Забудь. Они же хорошо живут, да? Юрий этот – хороший, вроде, мужик.
– Даа, дядя Юра – классный. И живут хорошо. Так Вам надо, получается, с тетей Шурой увидеться, да?
– Да погоди ты! Не тараторь. И так каша в голове. Как в индийском сериале тут у нас с тобой. Это ж надо! Близнецы! Давай-ка я тебя похлещу, может полегчает мне.
Андрей улёгся на скамью. Ох, и прилетит ему сейчас веником, за то, что не подумал прежде сказать о сестре-близнеце. Но не прилетело. Командир бил спокойно, молчал, видно думал о своем.
Когда одевались, сказал.
– Ну, вот что, Андрей. О том, что я ехал к матери твоей, молчим. О тете Шуре тем более молчим. Ты ж мужик, должен понимать, что о таком не треплют. Встречаться я с ней специально не стану. Лишнее это. В прошлом все. У неё семья, дети. А я сам виноват – сам должен и расхлёбывать.
– Так в чем виноваты-то?
– Непорядочно, не по-мужски поступил. Как подонок какой-то. Но я даже рад, что у нее все хорошо.
– Да, у Теть Шуры хорошо все. Дядя Юра любит ее, и она. А вот моей маме не везёт. Я вообще не против, чтоб было у нее личное счастье, говорил даже, а она рукой машет, смеётся, говорит: "Ты да дед и есть – мое счастье."
Алевтина постелила гостю на той самой высокой кровати с пушистыми подушками. И ему неловко было от такой заботы.
Какие-то капли тепла разлились по всему телу. Может это дедова наливка, принятая и после бани, а может что-то другое, что исходило именно от этой женщины.
Сначала он быстро провалился в сон, но среди ночи проснулся. За окном – таёжная зимняя ночь. Захотелось встать и выйти на улицу. Он тихонько вышел в прихожую, накинул куртку, капюшон, тихо прикрыл за собой дверь. Мороз слегка прихватил ноги сквозь тонкие штаны, но Сергей наслаждался.
Не зря он сюда приехал. Ему, такому всевластному в последнее время, захотелось затихнуть в себе, разобраться в чем-то личном, внутреннем и таком щемящем. Захотелось просить у вечности и Бога прощенья за все свои грехи. Именно сейчас – захотелось.
Наверное, когда Андрей дослужит, он передаст для Али-Александры письмо. И оно будет таким же правдивым и честным, какие когда-то писала ему она. Он попросит у неё прощения, возможно, и напишет, что приезжал. А может и не напишет. Он обдумает все.
Он поднял голову к небу, оно было ясным звездным.
Скрипнула дверь. В дублёнке, накинутом платке на пороге показалась Алевтина.
– Не спится? – спросила.
– Угу! Вот вышел подышать. Разбудил Вас?
– Я не спала. Видимо, волнение приезда сына мешает уснуть.
– Хорошо тут у вас.
– Даа, хвалят. Туристов стало много.
– А там какое-то поле?
– Река. Это замёрзшая река.
– Правда? Не подумал бы.
– Она и летом незаметная. Очень глубокая, но тихая. Бабушка наша всегда говорила: глубокие реки текут тихо.
– Я слышал эту фразу раньше.
Она помолчала.
– Скажите, Сергей, почему Вы здесь? Только не говорите, что везли благодарности. Не поверю. И этот отпуск...такой непредвиденный ...
Сергей ещё раз посмотрел на реку и понял, что говорить надо правду. Этой женщине врать бесполезно.
– Я ехал к Вам, Алевтина.
– Ко мне?
Скрывать не стал, рассказал историю с фотографией, рассказал о давнем знакомстве с сестрой.
Алевтина слушала и, казалось, ничему не удивлялась. Просто сказала:
– Я знала эту историю. Мне Шура рассказывала. Пойдёмте в дом, а то простынем.
Они пили чай с медом и пряниками и Алевтина потихоньку рассказывала, как долго Шура переживала, как ждала его. Даже замуж поэтому вышла поздно.
– А я все равно рада, что Вы приехали. Приятно думать, что человек осознает свою вину. Значит, он становится лучше.
– Я напишу Александре. Решил, что напишу, – он помолчал и все же осмелился спросить, – Алевтина, а разрешите, я напишу и Вам.
Алевтина улыбнулась.
– Пишите. Я вообще думаю, что нельзя узнать человека, пока не получил от него письма. Письма это то, что можно перечитывать снова и снова. Пишите. Буду ждать.
Утром они тепло простились. Андрей оставался здесь на пятнадцать положенных суток, а Сергей улетал. Дед все же сунул ему в портфель две бутылки настойки. Алевтина заставила обуть унты. Она опускала глаза, потому что Сергей смотрел на нее без конца, как будто пытался насмотрелся впрок.
Андрей проводил его до поселка, туда вызвали машину. Александру он так и не увидел, а Юрию, конечно, ничего не говорили.
Сергей стоял у машины, приоткрыв дверцу.
– А всё-таки мне жаль, что ты не мой сын. Хотел бы я иметь такого вот сына.
– Честно разрешите? – спросил Андрей.
– Только честно и разрешаю, – ответил Сергей.
– Я тогда, в части подумал – не приведи Господи такого вот папашу. Бояться все Вас там. А теперь думаю – я б тоже хотел иметь такого отца. Спасибо Вам!
– За что?
– Не знаю. Наверное, за науку жизни.
По зимней таёжной дороге неслась машина, а её пассажир думал о том, что это тепло, полученное тут, в холодных таёжных лесах, он увозит с собой, как честность, открытость самому себе. Он теперь точно понимал – это тепло ему и поможет.
А ещё он думал о той, которая вошла в его сердце. Тихо вошла.
... Глубокие реки текут тихо.
ЛитБлог на канале Дзен-РАССЕЯННЫЙ ХОРЕОГРАФ.
ВЫЖИТЬ ВСЕМ СМЕРТЯМ НА ЗЛО...страницы из рукописного дневника ветерана 29 Армии Калининского фронта Моисеенко Н.А.
22 -26 Августа 1941 года . АНДРЕЕВСКИЕ ВЫСОТЫ . ПМП 908 ПОЛКА 246 ДИВИЗИИ .
24 Августа в конце дня наш полк сумел вклиниться в оборону противника более чем на три километра . Санинструктора Воробъев и Криворогов вместе с санита-рами уходят за атакующими противника батальонами , а я остаюсь на полковом медицинском пункте один . На моем попечении около четырех сотен раненных . Они повсюду : в неглубокой траншее, идущей вдоль опушки леса , в лесу , на небольших полянах и лесных тропинках , даже на грунтовой дороге , по которой к нам приходят машины из полкового госпиталя.
Под каждым деревом , кустиком – окровавленные бинты , мольба о помощи , стоны . Весь день бегаю, успокаиваю словом и делом , делаю уколы , накладываю шины , перевязываю.
-Братишка ! Водицы ! –слышу где-то голос совсем рядом. Вижу двоих солдат , лежа-щих неподалеку . Один из них не подает признаков жизни , другой еле шевелит правой кистью .Отстегиваю фляжку , наклоняюсь к бойцу. Он ранен в ногу , грудь и плечо. Гимнастерка вся порвана , половина лица опалена взрывом , раны так обильно кровоточат , что он и его сосед фактически лежат в луже из собствен-ной крови.
-Коля, узнаешь? Мы же с тобой из Новосибирска вместе призывались !
Присмотревшись узнаю мускулистого крепыша, с которым мы вместе шли в колонне новобранцев из Зельцовского военкомата до вокзала в Новосибирске .
-Василий? Неужели ты? Как тебя так угораздило?
-Была заваруха !- тихим , но твердым голосом рассказывает он -, три дня назад ночью вплотную к Адреевским подошли. Там , на высотах , все перекопано : кругом ДОТы понатыканы , колючий забор , мины, – когда немцы только успели так окопаться? Саперы у них хорошо работают : танки врыли в окопы-, в лоб наша артиллерия я их пробить в такой позиции не может. А танки эти , если нужно , легко меняют позиции. Наши пушкари только одну позицию пристреляют, а их танк – раз , и на новую перекатывается! А уж сколько переходов , ходов между окопами – целый город накопали!
- Мы у них первую траншею ночью отбили , думали , что на плечах фрицев во вторую линию обороны зайдем . Да куда там ! Их чертовы минометы – как начали по нам лупить ! Вот мне лицо и подпалило ! Думали , что нам кранты ! Хорошо , что солдаты из соседнего батальона не подвели – вовремя вдарили «гансам» во фланг , а то мы бы точно всех парней там оставили бы . Наши , кто жив остался , все как один поднялись . Вся рота в атаку – и прямо на танк напоролись . Он нас из пулемета поприветствовал и пушкой ! Но мы не растерялись: залегли , расползлись во все стороны . У меня РПГ -40* была , да и у Федора , старшины моего , тоже два « гостинца» для дорогого гостя остались . Мы их ремнем связали , да и прямо на крышу этому хваленому «PZ-III»** закинули ! В башенном орудии , видно , у «панцера»** снаряд был , поэтому , когда гранаты взорвались , башню начисто разворотило . Но и нам , как видишь , досталось. Спасибо санитарам , из того пекла они нас с Федором ночью вынесли . Высотку мы взяли , но вот только Федя ,- тяжело вздохнув рассказчик попытался приподняться на локте , чтобы посмотреть на сослуживца . Неожиданно по его телу проходит легкая судорога , дыхание замедляется и взгляд тускнеет.
По характерной дрожжи , которая время от времени проходила по грудной клетке собеседника , догадываюсь , что от болевого шока у него сбивается дыхание .
-Потерпи немного ! Сейчас помогу !- ищу ампулу c цититоном*** чтобы сделать укол , но вовремя останавливаюсь. Понимаю , что несмотря на то , что данная инъекция может облегчить спазмы дыхания , препарат использовать в данном случае нельзя , так как на теле имеются множественные повреждения сосудов и , возможно , есть внутренние кровоизлияния . В данной ситуации делать укол нельзя, можно только максимально ослабить поясной ремень .Понемногу дыхание раненого нормализуется. Осматриваю лежащего рядом Федора : но ему уже не помочь –он умер от сильной кровопотери.
Кровь погибшего и живого слились воедино в небольшое бурое озеро из которого тонкой ниточкой с холма , на котором лежали бойцы , в ложбинку запульсировал еле заметный алый ручеек.
В какое–то мгновение возникает ощущение , что земля вокруг превратилась в огромное иссеченное вражескими осколками человеческое сердце , каждое очередное сокращение которого вызывает обильное крове выделение в местах ранений. От этой мысли становится не хорошо , но терять время на сентиментальные переживания среди сотен нуждающихся в срочной помощи людей было нельзя. Выбираю место посуше , перекладываю раненого , заодно осматриваю рану на ноге , груди . Раны на теле не хорошие , края с гнойной коркой , при легком надавливании от них исходит неприятный запах . Кое –где вдоль сосудов уже побежали красные полоски : на лицо все признаки стремительно развивающейся гангрены.
-Василий ,а тебе прививку от столбняка делали?
-Не помню , когда выносили уже без сознания был…
Вынимаю их сумки шприц и ампулу с сывороткой , делаю укол.
-Плохо дело ! – безмолвно фиксирую общее состояние сослуживца , однако , из о всех сил стараюсь не выдавать своего волнения . Быстро снимаю старые набухшие от крови повязки провожу обработку ран стептоцидом **** , делаю новую перевязку.
-Ну все, Васек , что мог я сделал !- пряча глаза , чтобы не выдать себя расстроенным взглядом , нарочито долго и тщательно укладываю оставшиеся бинты в сумку.
- Спасибо тебе , дружище , помог . А теперь , иди ! -Тут новосибирцев сотня целая будет ! Помоги и другим!
Весь оставшийся день перехожу от бойца к бойцу , снова и снова делаю перевязки ,уколы , успокаиваю , подношу воду, накладываю шины. У одного из бойцов вижу сложный перелом левой голени. Сразу же вспоминаю , что Кулиев рекомендовал в подобного рода случаях наложение шины Крамера или Дитерихса*****– эти приспособления обеспечивают полную неподвижность конечности при сильном переломе.
Но , последнюю шину Крамера мы использовали день назад . Новых на МП не поступало. Что же делать ? Из доступных материалов у меня под рукой только ветки, да несколько дощечек , оставшихся от развитого ящика из под гранат, которые мне и приходиться использовать для создания ребер опорного каркаса.
К вечеру окончательно выбиваюсь из сил . В совершенном изнеможении присаживаюсь около дерева . Не смотря на изматывающую усталость отдохнуть , расслабиться не получается : трава , земля, воздух настолько пропитаны кровью , что голова идет кругом.
Кровь на траве , бинтах , деревьях, обмундировании , документах , фотографиях любимых девушек которые мы рассматриваем с тяжело раненными и умирающими бойцами ; она хлюпает жижей под ногами и проникает во все складки кожи , отчего кисти рук приобретают неестественно алый цвет . Её соленый привкус не только на языке , но и реально ощутим даже в воздухе.
Над разогретой летним теплом почвой и лежащей на ней большого массы израненных тел поднимается бледно розовый туман из -за которого становиться тяжело дышать даже вполне здоровому человеку .Темнеет.
Траншея , опушка , лес – все окружающее меня пространство стонет, взрывается каждую минуту новыми мольбами о помощи . Но что я могу сделать один ? Многим из находящихся в лесу нужна срочная хирургическая помощь , лекарства , которых нет в моем распоряжении.
- Неужели о нас забыли? Когда же придет помощь? - эти и другие вопросы , которые задают лежащие на земле сослуживцы друг другу, я отношу на свой личный адрес. Некоторые хватают меня за голенища сапог и суют мне карточки своих жен и детей с просьбой предать их родным , другие требуют вынести их в более сухое место , третьим нужна вода или инъекция болеутоляющего.
-Потерпите , ребята ! Все будет хорошо !Будут машины! Помощь придет ! – бегаю , успокаиваю , стараюсь поддержать , отвлечь разговором раненых .
-Ну как же я могу один всем им помочь? – эта мысль шумит в голове тяжелой барабанной дробью .Один я не справлюсь – это точно . Где же санитарный конвой из полкового санбата?
-Вот так и передохнем мы тут все! – неожиданно произносит с надрывом кто – то рядом из темноты.
-Правда! Лучше бы мы под пулеметами , в поле остались. Уже бы отмучились , и готово! –поддержал его другой голос . От услышанного мне становится нехорошо , хочется что-то возразить ,но нужных слов не находится . Хочется закрыть уши ,глаза не слышать и не видеть этого страшного леса , луж крови и бесчисленных искореженных тел вокруг меня.
-Что я могу сделать ? Почему они так говорят?
-Эй , братишка , дай мне твой «ТТ» ! Нет силы терпеть – все одно помирать …слышится ещё она страшная просьба.
-Нет!-возражение неожиданно вырывается из моей груди ,-как же вы можете так говорить? -У вас что- разве матери нет ? Родни никакой ? Вы о них-то подумали? Что с ними будет, если они о вашей смерти узнают?
-«Похоронке» разве обрадуются? Знайте – пока я могу двигаться и жив , -вы не умрете!
-Я не позволю! Терпите ребята , помощь придет! Вы ещё сами Гитлеру в морду дадите!
Подлатаю вас всех немного , и каждый получит право дать врагу по зубам! Неизвестно откуда пришедшая уверенность в сказанном снова наполняют меня огромной силой . Поднимаюсь и снова начинаю обход , пытаясь морально поддержать лежащих на земле сослуживцев . Дать веру людям – вот что важно в этот тяжелый момент. Нужно сохранить присутствие духа , переломить ситуацию , нужно чтобы раненные поверили , что они выдержат все трудности.
-Все будет хорошо! Потерпите немного , парни !Вас не бросят! Вас обязательно вывезут !-как молитву произношу эти слова переходя от одной группы раненных к другой.
Через полчаса из далека доносится еле уловимый шум моторов автоколонны идущей в нашем направлении.
-Ну вот оно! Слышите ? Это за вами ! Из госпиталя ! Днем им никак нельзя было к нам - противник открывает лупит из пушек по любой машине , поэтому водители могут к нам только ночью подъехать!
-Потерпите , ребята!-кричу лежащим на земле и бегу встречать колонну .
Полный текст доступен proza.ru/2020/05/09/119 На фото Карта боеаых действий 29 Армии в Августе -Сентябре 1941 в ходе битвы за Смоленск ;
На фото : ветеран 908 сп 246 сд 29 Армии Калининского фронта Моисеенко Н.А. и
страницы его рукописного дневника
Когда мне было 18, за мной ухаживал 35-летний мужчина.
Все в нём было прекрасно, высокий, широкоплечий, фирмач (это было в 90-е)), ездил на красивой импортной машине. Но мне как-то было не по себе, то на Вы хотелось назвать, то стыдно было по улице с ним идти или заходить в кафе, чувствовала взгляды окружающих... а когда оставались одни или в компании его друзей, ну скукоооота страшнейшая. Оттого и быстро соскочила.
Сейчас мне 51 и когда я вижу пары - ему за 40 с хвостиком, а ей от силы 20, я только одно вспоминаю, как мне были неприятны прикосновения того мужчины, как боялась остаться с ним один на один. Неужели мужчины не понимают, есть границы возрастные, плюс-минус максимум 7 лет, всё остальное фальшь и компромисс, на который идет девушка, преследуя свои определенные цели или идет на жертву от безнадеги.
А что касается женщин за 50, даже внешность не важна, а молодость ума, желаний, восприятий, чувства юмора..
И.. женщины 40+ и 50+мало чем отличаются...поэтому в наш век технологий необходимо оставаться молодыми душой, а внешность сегодня при желании и наличии возможностей можно сделать как у 35- летней)))
Лилия С.
ВТОРАЯ ЖЕНА
Я знаю, что у некоторых людей бывает день, который делит их жизнь на «до» и «после». Так же случилось и у меня. Я очень хорошо его помню, даже сейчас я вспоминаю его в мельчайших подробностях.
Был конец лета, у меня заканчивался отпуск. Мы планировали с детьми поехать в Грузию на машине, из Махачкалы это не так долго, но вынуждены были отменить из-за практически внезапной свадьбы моего двоюродного брата. Мы с мужем решили поехать в Грузию на следующий год. Свадьба прошла, и до выхода на работу мне оставалось каких-то несколько дней, в которые я решила собрать детей в школу и сделать заготовки на зиму. Было солнечно и ярко, настоящее лето, морской ветер впархивал ко мне на кухню через окно и от этого было как-то свежо и немного грустно, что лето все-таки уходит.
Я услышала звук от сообщения на мобильном,но решила доделать свои салаты , а потом прочитать. Когда чем-то занята, не люблю отвлекаться на телефон. Закончив, взяла телефон в руки. Это было СМС от мужа. «Ты сейчас одна?» Очень странно… Какая разница? Может быть, он хочет приехать ко мне пораньше после работы и устроить какой-нибудь сюрприз? Я улыбнулась и набрала его номер.
- Я давно хотел сказать тебе… Сейчас скажу, дальше тянуть нет смысла. У меня есть вторая жена.
- Вторая жена? – я переспросила и тут же почувствовала, что ноги стали ватными, а сердце заколотилось, руки начали дрожать. Он молчал. Я тоже не знала, что сказать.для группы опусы и рассказы Я была в каком-то ступоре. Мне казалось, что это какая-то глупая шутка. Он прервал молчание: - Ты же знаешь, что каждый мусульманин может иметь до четырех жен, я решил взять вторую. Это никак не скажется на наших с тобой отношениях, один день я буду жить здесь, а другой… - он замялся – буду там.
Я не смогла сразу собраться и что-то ответить, как-то отреагировать. Просто отключила телефон и села, тупо смотря в одну точку на банке с салатом.
Сейчас в Дагестане стало очень модно заводить вторых и третьих жен. Обычно, в моем представлении, это были или старые пердуны, которым бес в ребро ударил или просто вечно озабоченные мужчины или не сильно грамотные. Но мой муж не был ни тем, ни другим. Мы поженились по любви, у нас не было роскошной свадьбы, как у нас любят, но прожили почти 15 лет, как мне казалось в полной любви и гармонии. Какая причина брать вторую жену? Если бы я была бесплодна или больна, я бы еще поняла, но у нас двое прекрасных детей, девочке 13, мальчику 11. Мне 36, и я выгляжу вполне достойно. Тем не менее…
Этой ночью он не пришел ночевать. Я сказала детям, что ему срочно пришлось ехать к брату. Не представляю сейчас, как смогла держать себя в руках тот вечер. Наутро отвезла детей к моим родителям, чтобы иметь возможность побыть одной, в конце концов, пореветь. Я не хотела выносить сор из избы. Я ждала каждый вечер, что он придет и скажет что-то вроде, что ошибся или пусть вообще ничего не скажет, но просто придет и мы будем жить как раньше.
Через несколько дней мне надо было выходить на работу, я преподаватель, и быть в форме, энергичной и улыбаться. Не представляла, как смогу это делать, когда в голове только одна мысль : «Почему???»
Вечером я решила пригласить сестру, мы с ней лучшие подруги, я все ей рассказала. Она тоже молчала. Мы выпили три бутылки вина и забылись дурным и тяжелым сном.
Он не появлялся дома неделю. За это время моя сестра узнала, что второй жене 19 лет (ему, кстати, 42), он познакомился с ней на свадьбе у одного из наших родственников, она обслуживала столики. Ее зовут Луиза, и он снял для нее студию в Каспийске, где сейчас и находится. Сестра настаивала на том, чтобы я сходила к ней и поговорила. Я не понимала, о чем можно было с ней говорить и просто не хотела унижаться. Ведь никто не знал, что он ей обещал, в конце-концов, он взрослый человек и его никто не заставлял с ней связываться.
Луиза нагрянула ко мне сама. Причем на работу. Она поджидала меня у выхода из колледжа.
- Мадина? – я обернулась. Передо мной стояла сильно накрашенная молодая женщина в платке, завязанном сзади. Сначала я не поняла, кто это может быть. Она объяснила сама: - Я вторая жена Саида, хочу познакомиться.
- У меня нет никакого желания с вами знакомиться.
- Просто Саид очень переживает, что ты его не так поняла, и что надо привыкнуть к тому, что теперь нас у него двое.
Луиза вела себя нагло и уверенно. Кто просил ее вторгаться в мое пространство и приходить на работу?!
- Давай отойдем отсюда, - предложила я. Во мне все кипело. Мы отошли в относительно безлюдное местечко, и я от души надавала ей пощечин. Мне казалось, что я бы ее убила, столько ненависти было во мне за разрушенную семью, за то, что теперь у моих детей не будет нормального общения с отцом. Эта мразь просто пришла и все растоптала! Луиза споткнулась и упала. Ее лицо пылало красным, она попыталась встать, но я толкнула ее ногой, теперь она села на попу и смотрела на меня своими тупыми наглыми коровьими глазами.
- Если ты, сука, еще раз осмелишься сюда прийти, я тебя убью или изуродую, - прошипела я. Она продолжала сидеть на земле.
Уходя, я услышала полушепот : « Я беременная…»
Саид пришел вечером того дня, но мне совершенно не хотелось ничего выяснять. Все это, включая беременную безмозглую Луизу, решившую заполучить обеспеченного мужика, и самого любителя официанток, мне было настолько отвратительно.
Я представила, что через какое-то время все всё узнают, одни будут сочувствовать, другие насмехаться, третьи просто говорить, что теперь такое у многих. Я не хотела всего этого, единственное мое желание в тот момент было просто уехать куда-нибудь, туда, где никто меня не знает.
Саид пытался начать со мной разговор, я сказала ему, чтобы он делал так, как считает нужным. Он по-прежнему отец моих детей, я не буду устраивать никаких скандалов, но и иметь какие-то отношения с ним тоже не хочу. Он начал кричать, что тысячи женщин мирятся с этим и прекрасно живут. Я не хочу мириться. Я не тысяча женщин, у меня одна жизнь, и моложе я не стану. Я не расходный материал. Единственное, о чем я его попросила – не устраивать скандалы при детях. Я сказала ему, что я ему теперь никто, и он может заводить себе хоть десять жен, если осилит,но без меня в этом списке. Он что-то кричал, бил кулаком по столу, утверждал, что это нормально, а я дура, но мне уже было все равно. Я не пыталась его вернуть. Для меня он стал чужим человеком буквально за небольшое количество дней. Тот мужчина, которого я любила, для меня умер.
После этого я все-таки решила рассказать дочке через какое-то время почему папа теперь у нас редко появляется. Когда он приходил к детям, я старалась куда-то уйти из квартиры или просто закрывалась в комнате.
Через какое-то время ко мне приехала свекровь, убеждала меня в том, что надо быть умной, закрыть глаза и терпеть. Я не хотела терпеть и быть умной. Я начала искать возможность уехать из Махачкалы, и вскоре я ее нашла.
Моя дальняя родственница жила одна в Краснодаре, детей у нее не было, а годы уже начали брать свое. Я навестила ее, она тоже бывший преподаватель, рассказала, что у них тоже есть колледж с похожей специализацией, как и тот, где я работаю, и там нужны преподаватели. Вобщем, я сходила туда на следующий день, мне предложили работу.
Я вернулась домой и рассказала об этом детям. Дети не хотели уезжать от своих друзей, но все-таки решили посмотреть. Так, ничего никому особо не говоря, мы уехали из Махачкалы.
Не хочу рассказывать о том, что было после того, как Саид узнал, что мы все уехали, сколько гадостей он написал мне и дочке, говорил сыну, что он не мужчина, мне несколько раз звонила свекровь с просьбами и угрозами, но мне было хорошо жить новой жизнью, где никто ничего не знал и я была никому ничем не обязана.
__________
В этой истории жизнь сама все расставила на свои места, все-таки есть Всевышний. Луиза родила мальчика, только мальчик не был похож ни на нее, ни на ее «мужа», и это было очень заметно. Они ездили в Москву, делали экспертизу – ребенок не его. Не знаю, что и как он говорил ей, только ребенка она отдала своим родственникам в горы, а сама работает официанткой на свадьбах, и видимо, ищет другого «мужа».
Саид вернулся в нашу бывшую с ним квартиру и живет там один. Многие родственники пытаются меня с ним заново свести, но мне совсем не хочется. Он для меня умер, а с покойниками не живут.
Кстати, я купила машину, правда в кредит, но свою. И следующим летом мы обязательно поедем с детьми в Грузию!
Автор: wildlilу@
ПЛЕВОК ОТ ЖЕНЫ...
Он пристально рассматривал взрослую дочь и всё думал, не в силах поверить: "Не моя! Да как же так? Да неужели правда?". Тридцать семь лет любил чужого ребёнка?..
Ксюша, поглощённая переодеванием своего новорожденного крохи, сначала не замечала этот испытующий, подозрительный взгляд отца. Геннадий Иванович всматривался в каждую её черту, стараясь найти хоть какое-то сходство: что-то радовало его и давало надежду, что-то пугало и заставляло внутренне холодеть. Больно сжималось сердце. Ребёнок лежал между ними на диване - Ксюша зашла к родителям, чтобы его переодеть.
- Нет, ну ты представляешь как мы, а? Весь уделался! - жаловалась она, протирая младенца влажной салфеткой, - хорошо, что мы мимо вас шли, а то как бы я его на улице в мороз переодела! - и она обратилась к ребёнку, названному в честь деда: - Мы с тобой всё равно попадём к врачу, Геночка! Ой, пап, подай ещё салфетку, пожалуйста, позади тебя упаковка.
Она рассеянно взглянула на отца и вдруг опустила руки, испугалась даже:
- Пап? Что ты смотришь на меня так странно? Ты чего, пап? Не плохо тебе?
Геннадий одёрнулся и ответил бодрячком:
- Нет, нет, всё нормально. Что ты спросила?
- Салфетки...
Дочь с беспокойством смотрела на отца. Тот подал ей салфетки, и хотя он смотрел теперь на внука, Ксения заметила, что в его глазах мелькнул страх.
- Как вы с мамой тут? Жаль, что она в магазин отлучилась, у Геночки сыпь за коленкой, показать хотела.
- У-у-у... - протянул неопределённо отец. - у нас как? Хорошо всё. Хорошо. Да. Что тут могло произойти за те пять дней, что мы не виделись.
- Не знаю... Странный ты, - пожала плечом Ксения.
Геннадий помялся на диване и выдал, отводя глаза:
- Жизнь не жалует!
Ксюша даже фыркнула.
- Это ты о чём?
- Да так... А ты, знаешь что? Расчесалась бы, Ксюш. С утра забыла что ли? Лохматая.
Ксения стыдливо потрогала свои кое-как перевязанные волосы.
- Да нет, расчёсывалась вроде.
- А ты расчешись, расчешись! Щётка массажная на трюмо в коридоре, а я пока мальцу нашему ползунки надену.
- Да не хочу я!
- Расчешись, я сказал! - неожиданно строго потребовал отец и упрямо скукожил лицо, отчего приобрёл сходство с бульдогом.
Ксюша поразилась, но решила выполнить указ. И что на старика нашло? Какое ему дело?
Геннадий Иванович пересел на место дочери и, поджав губы, принялся старательно натягивать штанишки на внука. Да и родной внук ли? У Геннадия Ивановича был разработан план, чтобы всё выяснить и рассеять сомнения...
Всё началось с роддома. После родов Ксюше потребовалось переливание и оказалось (хотя, возможно, это было открытие только для Геннадия Ивановича), что у Ксении очень редкая, четвёртая группа. В роддоме таковая закончилась и пришлось заказывать.
На пенсии Геннадий не мог похвастать большим кругом развлечений и дабы чем-то занять себя, он от нечего делать решил посчитать какая же группа кр. будет у нового внука. Полез он за этим делом в интернет - источник не только познавательной информации, но и вселенского зла. Предварительно Геннадий выяснил, что у зятя первая группа. Ничего дурного он ещё не подозревал. Оказалось, что малец располагает всего двумя вариантами наследования: либо вторая группа, либо третья. Интересно! А какие группы в принципе возможны от союза Геннадия с его женой?
И на этом моменте Геннадий, мягко говоря, опешил. Вся его простецкая первая группа кρ*ви ухнула куда-то вниз. Геннадию даже показалось, что он умер от приступа, он до того обмяк, что перестал чувствовать собственное тело!
У него была первая. У жены вторая! Дети никак не могут родиться с четвёртой!
Шок не отпускал Геннадия Ивановича ни днём, ни ночью. Он глядел в упор на свою "старую тумбу", как он её шутя называл, и никак не мог завести страшный, возможно даже последний, разговор с женой. Сорок лет брака - это вам не шутки! За такой срок люди привыкают друг к другу как к собственным частям тела. Любовь, та, что как в кино, давно прошла и заменилась чем-то большим - всецелым доверием, общими целями, мечтами, взглядами. Ведь они были одной командой! Одним организмом! Да Господи ты Боже мой, они даже мысли друг друга читать умели! Они вместе отстроили ту платформу, на которой теперь твёрдо стояли, спокойно встречая неизбежную старость, с полным доверием к партнёру и его не раз доказанной надёжностью... А теперь эта платформа, эта земля ушла у Геннадия из-под ног.
- Ты чего на меня так смотришь, пенёк старый? - удивлённо вопрошала жена, - говори, что ты там придумал уже? Опять замыслил куда-то поехать в дебри? Я с тобой больше ни ногой! Хватило с меня того раза в Архангельской области, когда я кроссовок в болоте оставила, хорошо хоть сама цела... Никто не хотел с тобой ехать, одна я дурочка согласилась, сдалась.
- Не... Ничего я не хочу уже, Маша. Здоровье не то.
Геннадий Иванович решил тайно сделать тест на отцовство, чтобы предстать перед женой с неоспоримыми доказательствами. Конечно, он надеялся, что ничего плохого не обнаружится, что Ксюша на самом деле его родная дочь, которую он очень любил, растил, вкладывал душу... столько лет... а потом в внуков от неё баловал, помогал чем мог молодой семье. Может это у него что-то не так? Может он чего запамятовал?
Выяснив, что для теста ДНК требуется не простой волос дочери, а именно с луковицей (потому что именно в ней содержится вся наследственная информация) Геннадий придумал хитрый план по их добытию. Именно поэтому он потребовал, чтобы дочь расчесалась, а когда та начала отнекиваться - вспылил, опасаясь провала. Со стороны это конечно смотрелось глупо, но когда ещё ему представилась бы подобная возможность?
Когда дочь, немного расстроенная после заскока отца, ушла, Геннадий Иванович взялся за расчёску. В ней были не только волосы Ксюши, но и жены, однако отличить их было не трудно: жена красилась в тёмно-каштановый, а у Ксюши был натуральный русый. К тому же, волосы жены были толще и жёстче. Семь найденных волосков как раз были достаточными для теста.
Подъехав к частной клинике, Геннадий Иванович просидел в машине минут двадцать, думая над тем, а стоит ли... Не лучше ли продолжать спокойно жить в неведении? Всё прошло уже! Жизнь, считай, прожита! И разве плохо жили они? Разве есть у него к жене какие-то претензии? Ни разу за сорок лет у него не возникало подозрений в её неверности. Маша не была супер-женой или хозяйкой, она была обычной женщиной, рядом с которой хорошо и просто. Она - главная подруга всей его жизни.
Но!
Геннадий давно не испытывал таких ярких негативных эмоций. Да и вообще сильных эмоций. Этот сонный быт, это существование в размеренном, лишённом сюрпризов русле, когда всё идёт по накатанной и сама жизнь проходит сквозь полузакрытые веки оттого, что всё нормально и беспокоится не о чем... Всё это было как сон, в котором не требуется бдительность. Сон просто идёт, а ты - его невольный участник и тебя несёт на волнах подсознания до того момента, пока не проснёшься. Геннадий был как в коконе, как в паутине все эти годы - защищенный, сытый, довольный тем, что есть. И вдруг этот кокон пал и паутина рассыпалась. Привычная жизнь с человеком, основанная на абсолютном доверии, грозила разрушиться навсегда. Такой плевок в душу не каждый способен с достоинством вынести...
Геннадий вышел из машины и направился к двери медицинского центра, держа в руках сложенную вчетверо бумажечку с волосами дочери. Ему было неловко объясняться на ресепшене: пожилой человек и тест ДНК ему...
Он боялся, что молоденькая девчонка презрительно рассмеётся и фыркнет нечто вроде: "Вам сколько лет, дедушка? Живите так! Что вам с того, если узнаете правду? Алименты вам уже не грозят! Ха-ха!"
Но нет: что бы ни подумала девчонка, на лице её сохранилась учтивость, словно к ним каждый день захаживают старики с подобными просьбами. Сдав образцы собственной слюны, Геннадию Ивановичу осталось одно - ждать результата.
За дни ожидания он практически не разговаривал с женой. То телевизор смотрел, то гулял, то в интернете что-то почитывал. Жена Маша не сильно беспокоилась, списывая его состояние на временную возрастную апатию. С кем не бывает?
Когда девица отдавала ему результаты теста, Геннадий Иванович уловил в её взгляде сочувствие и жалость, хотя он точно знал, что информация строго конфиденциальна. Живот неприятно скрутило. Он вышел, чтобы узнать всё наедине.
Затаив дыхание, Геннадий Иванович вскрывал судьбоносный конверт. У него не дрожали руки, у него дрожала душа, замирая, съёживаясь, холодея... Среди таблицы цифр понятной была только итоговая строчка. Вывод. Вероятность отцовства... вероятность отцовства... Если бы Геннадий Иванович не сидел в это время в машине, он бы точно упал.
Ксюша была его дочерью с вероятностью в ноль процентов.
Он катался по городу до той поры, пока не наступила ночь. Проезжал места, по которым они гуляли с женой и детьми, вспоминал дни своего отцовства с Ксюшей. Она была первой, желанной, горячо любимой... Вспоминал, как они вместе гоняли на велосипедах, как любила Ксюша вместе с ним ковыряться в гараже, ремонтируя старый Жигуль. У него никогда не было и мысли... ни единой мысли, понимаете?.. А теперь оказывается - не его. Чужая. От другого. Кто же он?! Кто? Когда Маша успела? За что она с ним так, за что? Всё это не укладывалось, не помещалось в его седой голове. Мозг отказывался обрабатывать этот шокиρующий факт. Это как мысли о Боге или о том, что будет после смерти - словно утыкаешься в предел, недосягаемую стену, за которую не можешь перешагнуть как ни пытайся. Ксюша была до того родной, понятной и любимой, что никакой, даже самый доказанный факт, не мог заставить Геннадия думать о ней, как о чужой.
Жена упорно звонила, беспокоясь, куда он пропал. У Геннадия Ивановича не поднималась рука, чтобы ответить. Он катался, пока совсем не устал. Прихватив тест, поднялся на свой этаж.
Она ругалась. Она была испуганной. Она говорила, что уже пила валерьянку и обзвонила всех родственников и знакомых. Ну что же он молчит?! Как это понимать?!
Геннадий взглянул на неё с глубоким разочарованием. Чужая, чужая, чужая! В один миг жена стала для него беспредельно чужой! А до этого... Она была номер один. Ничего не говоря, он снял обувь и прошёл в гостиную в чём был: зимняя куртка, плотный коричневый шарф...
- Гена, не пугай меня! Что случилось? - лепетала она, расстёгивая на нём куртку.
Сдерживая слёзы обиды, Геннадий изжевал губы в кашу и сказал наконец:
- Я всё знаю о Ксюше. Вот.
Он бросил смятый тест ей руки. Маша разом постарела лет на пять, с лица её сошла вся краска. Она прочла рассеянно и села рядом, и сгорбилась.
- Почему? - спросил Геннадий. - За что?
Жена не отпиралась. Она потрясла головой совсем по-старчески:
- Смалодушничала я, признаю. Было раз. Как тебе в голову пришло...
- Узнал её группу кρ. и закрались сомнения. Но когда? Я понять не могу - когда ты успела?
- Когда уезжал ты, помнишь, на месяц, на Курилы вроде, с группой геологов. Любитель путешествовать! Тоже виноват! Зачем надолго оставлял меня?
- Ах, я виноват! - громко возмутился Геннадий. - А ты что же? Как кошка? Кто примял - под тем и стелешься?!
- Это один раз было, случайно! Молодая я была, глупая! Выпила лишнего...
- С кем?
Маша отвернулась. Её обжигал стыд и раскаяние.
- Ты не знаешь его. С работы. Он одиноким был, а я одна без мужа... скучно было. Он погулять предложил, мы выпили в ресторане... ну короче. Давно это было! Я не помню всего!
Сидели молча минут пять.
- Гена... полжизни прошло. Прости меня! - взмолилась Маша и заплакала. - Виновата я, да! Ударь меня! Давай! Бей! И успокоимся! Забудем!
Она взяла его руку и попыталась сама себя ею ударить. Геннадий вырвался, нахохлился весь, как индюк.
- Забудем! Ишь чего! Я ребёнка чужого всю жизнь во лжи растил, а она говорит - забудем! Какая умная! Уж от кого я ожидал плевка в душу, Маша, но только не от тебя!
- Ну не говорить же мне тебе было! Да я и не была уверена, что не от тебя она! Не пыли, Гена, столько лет прошло, я уже сто раз раскаялась!
- Ну а второй наш? Витька? Мой или тоже... того... нагулянный?
- Обижаешь! Витя копия тебя, сам знаешь! Клянусь, один раз смалодушничала, больше не было!
- Эх-ма! Да как же тебе верить теперь? - сказал, как плюнул горечью, Геннадий, хотя насчёт сына никаких тестов не требовалось - Виктор был один в один похож на отца.
На следующий день Геннадий Иванович собрал кое-какие вещи. Он собирался временно пожить у матери, обдумать всё. Машу видеть не мог. Она слёзно умоляла его:
- Останься, Ген... Ну не дури...
- Не могу. Хочу один побыть. Подумать надо.
- Ксюше не скажешь? Пожалуйста, не говори пока.
- Я ничего ей никогда не скажу. Так или иначе, она родной для меня человек и навсегда останется дочкой. Она не при чём.
Это успокоило Машу. Если дети узнают такое о матери... стыд, позор, как в глаза им смотреть?
- И что мне детям сказать тогда?
- Поругались и всё. Нечего знать им лишнего.
Три месяца Геннадий прожил с глубоко престарелой матерью. Рассказал ей всё, а та говорит - прости, дела давно минувших дней, чего уж там... Он и в церковь ходил за советом к батюшке и тот ему тоже - прости. А он не мог. Маялся, копался в себе, потерял всякий покой. И плохо ему было без жены, и делать вид, что всё как прежде, он тоже не мог, не позволяла мужская гордость. Нет, не гордость даже, а растоптанное доверие. Так и жил, старея ещё быстрее от переживаний. Жену ни разу за три месяца не видел и не слышал. И вдруг звонок от дочери:
- Папа, маму забрали в больницу, сердце прихватило. Я не понимаю что там у вас за ссора такая произошла, но ты навести её, она по тебе постоянно плакала стоило завести разговор.
И опять буря в душе у Геннадия. Страх потерять жену, того человека, с кем прожил он в мире и любви сорок лет, заставил его так быстро прилететь в больницу, что впоследствии он даже не помнил как ехал по городу. Мысли были только о Маше. Врач успокоил его:
- Аритмия. Возможно стресс был? Сейчас прокапаем пару дней и выпишем. Критического состояния нет.
На ватных ногах Геннадий вошёл в палату жены. Присел рядом на стул и взял её за руку.
- Маша...
- Прости меня, прости. Я ужасная, плохая женщина, но ты прости, - говорила она.
Два пожилых человека. Две жизни, которые прошли бок о бок по одной дороге сорок лет...
- Прощаю. Ты главное выздоравливай. Не будем вспоминать о былом, прошлое не исправить. Самое главное это здоровье. И ни о чём больше не думай.
- Ты домой вернёшься?
У Геннадия дрогнули губы.
- Да куда я денусь. Я уже и не умею жить без тебя, - улыбнулся он, пряча в седой щетине скупую мужскую слезу.
И он больше никогда не заговаривал с ней об этом. Дочь осталась дочерью, внуки привечались как родные, но... Но никуда не мог деть Геннадий тот кусочек своей растоптанной души - он болтался где-то в хвосте, как рудимент, как жалкий, кем-то пожёванный огрызок, и не хватало у Геннадия сил, чтобы забыть, простить до конца... Дело в том, что чем крепче бывает доверие, тем сложнее, практически невозможно, вновь его воскресить. И остаётся одно - доживать на его осколках.
====================================================
....... автор - Анна Елизарова (орфография автора)