31 дек 2024

«Причал», ответьте ......

Мамочка, мамочка! Прости! Мне, правда, пора! — Корицына отчаянно прыгала на одной ноге, пытаясь заточить вторую в тесный карцер замшевого сапога. — Такси уже ждёт.
— Что это за работа такая, где человека даже в день рожденья дёргают?
— Мам. Не начинай. Меня премии лишат!
— Раз в сто лет заезжаешь, и то сбегаешь как от чумной! Беги-беги. Премия ж важнее родной матери-то.
— Я позвоню.
— Стой!
— Что?
— Пирог возьми! Сейчас я его в пакетик заверну. Где-то у меня был из «Дикси» чистый…
— Мам, не надо.
— Я зря у плиты корячилась, что ли? …И винегрета баночку.
— Ма-ам!
— На. Бери, сказала!
— Спасибо.
— С Днём рождения. Ты… ты позвонишь?
— Мам, не плачь. Люблю! И лекарства пей! Пока!
…Навигатор клялся мамой таксиста, что до конца маршрута осталось 27 минут. А значит Корицына успеет домой. Нет, не на работу, как она соврала матери (а врала она частенько, как всякая любящая дочь). Никакой шеф её не ждал.
Корицыну ждала ракушка.
…Это была очень красивая, крупная раковина, отделанная розовым перламутром изнутри. Сначала она долго жила на большой красной звезде на самом дне Балтийского моря. Потом течение сорвало её со звезды и понесло, понесло всё дальше от дома, выплюнуло в районе янтарной Юрмалы и отдало в руки безработного Зейдникса. Безработный Зейдникс восхитился сим подарком, покрыл ракушку дешёвым лаком и продал её слегка подвыпившей туристке Корицыной по какой-то безумной цене. С тех пор ракушка поселилась в корицынском серванте по соседству с гжелиным слонёнком и «счастливой» китайской лягушкой (Корицына всё забывала её выбросить после перелома бедра). Два года ракушка вела себя как подобает любой прилично ракушке — молчала и собирала пыль. Но месяцев восемь назад она заговорила.
— Шшшшш… шшшшш… «Причал», ответьте! ШШШШШ… «Причал»… Ответьте, «Причал»!
Вначале Корицына подумала, что это вещает реклама, перебив «Удивительную миссис Мэйзел» на самом интересном месте.
— Что-то новенькое от «Азино три топора», — вслух подумала Корицына.
Но голос, пробивающийся сквозь помехи, шёл явно не из ноутбука.
— Шшшшш… Кто-нибудь, ответьте… Шшшшш…
Корицына ухом вперёд исследовала комнату и подошла к серванту. Взяла ракушку, тут же почувствовала вибрацию от звука.
— «Причал», это «Касатка»… шшшш… ответьте…
— Алё? — прошептала Корицына, чувствуя себя идиоткой.
…Так началось знакомство Корицыной с экипажем подлодки Щ-313 «Касатка», затонувшей холодной октябрьской ночью 1942-го года.
Они преследовали вражеский эсминец и в кураже погони не заметили второй. Немцы ухнули глубинными бомбами, и одна из них повредила корпус, отчего «Касатка», вооруженная последней торпедой, клюнула носом и опустилась на дно в 22:30. Вторая бомба застряла между радиоантеннами.
И взорвалась в 1:30.
Каждый вечер, ровно в половину одиннадцатого, ракушка запрашивала «Причал» голосом командира Ляхова. Корицына отвечала, первые полчаса доказывала ему, что она из будущего, а затем общалась с со всем экипажем — Ляхов включал громкую связь. Корицына вещала морякам о будущем, о победе над немцами, мобильниках и компьютерах, ценах на сахар и космической программе — обо всём на свете, кроме того, что произойдёт в 1:30. Потом она слышала грохот. Плакала всю ночь и ложилась на пару часов спать, чтобы следующим вечером, ровно в 22:30, снова ответить на запрос «Касатки». И опять терпеливо объяснять, что происходит, рассказывать о победе, мобильниках, моде…
Позже Корицына погуглила и узнала, что лодку нашли какие-то дайверы-любители только в 96-м. На ней было тридцать семь человек. В папке «Избранное» она хранила 37 чёрно-белых фотографий. 37 разных мужчин, старых и молодых, улыбающихся и хмурых, смотрели со снимков в будущую жизнь, которая одинаково для всех оборвётся в 1:30 27 октября 1942-го года на глубине 88 метров.
Старлей Ляхов, молодой командир. Умное лицо, не по возрасту даже. Нижнюю челюсть специально выставляет вперед, чтобы выглядеть героически — наверное, комплексует из-за неправильного прикуса.
Боцман Пинчук — родом из Ровно, пошляк страшный. При этом взгляд мудрый — прям мужик салтыково-щедринский.
Политрук Ребензя. Каждый раз запрещает личному составу общаться «с этой шлюхой абвера» Корицыной. За что его постоянно закрывают в трюме, а он оттуда грозит всех расстрелять по закону военного времени. А всем каждый раз наплевать.
Она так жалела их всех! И не могла, не решалась сказать им, что произойдёт в 1:30. Она врала, что всё будет хорошо. Им ответят, их спасут, они все, все 37 человек вернутся домой, победив немцев, и проживут долгую счастливую советскую жизнь. За восемь месяцев она полюбила каждого из них. Теперь это была и её команда, её мужчины. Каждый вечер ровно в 22:30 она была у ракушки, чтобы сделать их всех счастливыми. И каждую ночь всех их теряла.
Единственным подводником, которого Корицына потеряла один раз, был её отец. Рослый, бородатый каперанг на атомной подлодке, которого боялось даже командование. От одного взгляда из-под пушистой брови хотелось схватить швабру и что-нибудь отдраивать до потери пульса. Он доставал своими нравоучениями всех и всегда, но учил всему, что умел сам. Всё контролировал, даже личную жизнь. Одного хахаля дочери выставил из дому за вопрос «На чём Вы плаваете?». Трёх других сначала знакомил со своим наградным пистолетом и пятью обоймами, намекая на то, что всё содержимое обойм окажется в голове второй дочерней половинки, «если хоть один, сука, волос…!». Корицына ненавидела его. И всё ему прощала, когда он возвращался, сгребал их с матерью в охапку и бросал короткое «Соскучился». И становилось уютно, будто вокруг тебя вырастает стена и тебе нестрашно, даже хорошо и тепло.
Но однажды он не вернулся. А по телевизору просто сказали: «Она утонула». Отдали лишь орден и компенсацию. Мама всё потратила на памятник. В воду бросили венок. Стены вокруг больше не было.
Корицына не могла его спасти. Но экипаж «Касатки» — честно пыталась. Она писала в СМИ, военным историкам и Администрацию, даже «случайно» познакомилась и заманила к себе морского инженера. Но никто ей не верил, а морской инженер даже искал по всей квартире скрытые камеры, думая, что Корицына — блогер-хайполов. Тем временем «касатики» погибли уже 246 раз. И сегодня будет 247-й…
(Кстати, называть их «касатиками» было рискованно. За это, например, был коллективно избит экипаж Щ-312 «Нерпа», причём в полном составе).
…Корицына напомаженным снарядом влетела в квартиру. На часах 22:26. Успела. Налила вина, чтобы отпраздновать ДР с отражением. Выпила.
— Шшшшшш… «Причал», ответьте!
— Алё! Да! Алё!
— «Причал», это…
— Я не «Причал», ребят. Всем приветик. Сейчас я всё объясню…
…В этот раз был поставлен рекорд — уже в 23:04 команда поверила Корицыной, а карающий словом политрук Ребензя закрыт в трюме.
— …А ещё у меня день рождения! — ляпнула Корицына, откупорив вторую бутылку игристого.
— УУУУУУУУ!!!
— Так с этого и надо было начинать, барышня! — весело крикнул старый радист Смольский.
— Боцман! — скомандовал Ляхов. — Спирт на капитанский мостик!
— Та с удовольствием «Есть», таищ капитан!
— Пьянство во время ведения боевых действий категорически осуждается товарищем Сталиным… — слабо донеслось из трюма.
— ЗАТКНИСЬ!!
Гогот. Корицыной стало уютно. И она расслабилась.
— Товарищи! — взвизгнула именинница. — Ну выпустите вы мужчину! Пусть и он перед смер…
Костицына чуть не откусила себе руку. Но вроде вовремя спохватилась.
— Перед чем? — спросил Ляхов.
Не вовремя.
На том конце ракушки замолчали.
— Перед смертью, да?
Корицына уменьшилась в размерах до кончика иглы.
— Подставляй кружки, хлопцы, я сразу канистру, шоб два раза не…
— Помолчи, боцман. Товарищ Корицина?
— Я… я тут, товарищи. Я хотела сказать — перед сме-е-е-е-еро-о-оа-а-а…
— Девушка. — Было слышно, как капитан сглотнул. — Вы… Вы могли бы не отвечать на мой запрос. Испугаться там или… проигнорировать как-то. Но вы ответили. Вы смелая, правда, смелая. Мы тоже, да, товарищи?
— Да, так точно, так точно, так точно, да… — раздалось сдавленное многоголосье.
— Так ответьте нам честно, товарищ Корицына: что нас ждёт? Товарищ Корицына?
Корицына залпом выдула половину бутылки, чтобы слова легче проскальзывали наружу.
— У… у вас там бомба… В этих вот штучках сверху…
— Антеннах, да, мы слышали стук. Она взорвется? Когда?
— Через… через 40 минут. Простите… Ребят… Ребят…
На том конце молчали. Тушь бросилась вниз по щекам.
— Товарищ Корицына? — Первый раз она услышала сталь в боцманском голосе. — Разрешите серьёзный вопрос?
— Д-да. Конечно.
— А скажите — чи большая у Вас грудь?
Ракушку чуть не разорвало от хохота.
— Ля! А шо, мне интересно!.. Ой, товарищ капитан, это рукоприкладство!
— АХХХХАХАХАХАХАХАХАХАХА!!!
— Большая! — почти честно ответствовала Корицына.
— Ооооооооо!
— И с родинкой.
— ОООООООООО!
— Закройте юнге уши, он ще дэтына!
— АХХХХААХАХАХАХАХАХА!
— Боцман, **** ты ржёшь, наливай давай!
…1:02.
— …А вот шо мы без музыки?! Мадам Корицына, а ответьте-ка всему личному составу: шо вы там в своём будущем поёте?
— Я лучше поставлю.
Корицына открыла плейлист и врубила «Витаминку» Тимы Белорусских. Экипаж молча прослушал весь трек до конца и продолжал молчать еще минуту.
— Мужички? — вкрадчиво поинтересовалась Корицына.
— Знаете шо, хлопцы. Я под это вот дерьмище помирать категорически отказываюсь.
— АХХХХАХАХАХАХАХАХАХА!
— Земцов! Тащи тальянку!
— Товарищи, взываю к вашей ответственности! Игра на музыкальных инструментах строго запрещена, вражеские сонары не дремлют и…
— ЗАТКНИСЬ!!
…1:12.
— …Зачем мы уходим от милой земли, зачем мы плывём под волной? Затем, чтоб враги никогда не смогли отнять у нас берег родной… — Песня, зафактуренная помехами, мягким, тёплым приливом наполняла спальню, обволакивала, закрывала собою Корицыну, гладила её по волосам, по щекам и трясущимся от слёз плечам. Они завтра опять будут на связи, думала она. И послезавтра, и потом, и каждый вечер. Они никогда не умрут. Её мужчины. Её любимые мужчины.
— Товарищ Корицына?
— А?
— А почему вы не поёте?
— Я не могу найти текст в гугле.
— Я ни хрена не понял, товарищи.
…1:22.
— Товарищ Корицына?
— Да-да?
— Это командир Ляхов. Скажите, что вам подарить на день рождения?
Корицына задумалась. Игристое добавило ей здоровой женской наглости.
— Скажите, Ляхов, у вас же осталась одна торпеда?
— Та да, мадам, её в данный момент политрук у трюме полируе!
— АХХАХАХАХАХАХАХАХА!
— Боцман, отставить!.. Так точно, товарищ Корицына. Одна осталась, а что?
— Хочу салют!
— Ого! Что думаете, товарищи?
«Шмшмшмшмшмшмшмшм!»
— Будет вам салют, товарищ Корицына. — Непонятно как, но Корицына очетливо услышала улыбку Ляхова, который переключил тон на командный. — Торпедный отсек, товсь! Торпеду в боевое положение! О готовности доложить, в норматив уложиться!
— Есть!
— Есть!
— Задачу понял, выполняю!
По переборкам «бум-бум-бум».
— Товарищ командир!
— У аппарата!
— Торпеда в боевом положении, готова к пуску!
— Всем приготовиться!.. От всего личного состава в честь боевой подруги товарища Корицыной… Огонь.
1:26.
— Ляхов? Ребята? — Корицына до снежных костяшек сжала ракушку. Ответа не было. Даже помехи пропали. Полная тишина. Странно, подумало игристое в корицынском мозгу. Еще же 4 минуты.
А нет, не полная тишина. Стук… Стук-стук… Что-то стучало за дверью.
— Оля, иди за стол, сколько можно там сидеть? — Материнский голос в секунду выгнал из Корицыной всё игристое через холодный пот.
Стук… Стук…
Корицына приоткрыла дверь и выглянула на кухню: мать расставляла тарелки для торта.
— Даже в свой день рождения торчишь за компьютером своим!
— Мам?! Когда ты пришла?!
— Ты там в спальне прибухивала, что ль?!
Стук… Стук-стук… Стучала не мама. Звук шел из прихожей.
— Мам, кто там стучит?
— В смысле — кто?
— МАМА, КТО ТАМ?!
— Значит так, дочь. — Отец вошёл на кухню и бросил молоток на табурет. — Вешалку я тебе повесил. Но давай-ка ты уже найдёшь мужика нормального, я подчеркиваю, НОРМАЛЬНОГО, который будет тебе по дому…
— …!!!!!!!!!!!!!!!!
— Так, ты это… Отставить падать в обморок!!! Мать, стакан воды ей в лицо! Я вызову медицинскую помощь!.. Никому не паниковать!
…По экрану телевизора поползли финальные титры фильма, которого и в дневное-то время лучше не показывать людям. Корицына нехотя приподняла голову с отцовского плеча, глянула в окно — светает. Из спальни доносился материнский храп.
— Ну что, отбой! — приказал зевнувший отец.
— Погоди, пап. А расскажи, как ты спасся? Ну, тогда, в двухтысячном?
— Я ж тыщу раз рассказывал.
— Ну пожа-а-а-алуйста.
— Ладно. Заклинило у нас, так-скать, ходовую. Плюхнулись на дно. Ну, думаю, попали в оказию. Понимаю ж, что кранты — это ж Тихий, глубина. Старпом крест целует, кто-то плачет. Но! Я ж в академии книжки читал, а не шуры-муры разводил, как ты в институтах.
— Ну па-а-а-ап!
— Отставить перебивать! Так вот. Вспомнил я книжку умную адмирала Ляхова.
— Ад-ми-ра-ла?!
— Да, начбалтфлота в 60-х. Он там случай один интересный описывал. В октябре 42-го торчал он, вот как я, на глубине. Лопасти заклинило, в антенне бомба глубинная. И что он делает? Палит со всей дури последней торпедой. Казалось бы, зачем? Дебилизм! Ан нет! Отдачей бомбу скидывает с лодки! Лодка отрывается от грунта, лопасти запускаются! Тихонечко всплыли и тихой сапой домой уползли раны зализывать. Герой! Тридцать семь человек спас! Я думаю, шанс один на миллион! Ну а что терять-то? Я и бахнул. И вот я дома. Как и остальные сто шесть человек экипажа. Мне, конечно, по шапке нехило влетело. Зато… А ты чего разревелась? А? Дочь?
Автор: Кирилл Ситников
Зазеркалье
До отчаяния человека могут довести разные вещи: большие долги, предательство, лишний вес, служба поддержки Сбербанка. Но сильнее всего до отчаяния доводит одиночество.
Вадим Анатольевич был одинок уже очень долго. Так долго, что когда кондуктор протягивала руку, чтобы взять плату за проезд, он, точно старый пёс, подставлял лысую голову, чтобы его погладили. Обычно за такие ласковые выпады его, точно собаку же, из троллейбуса и изгоняли.
Жена оставила Вадима Анатольевича около десяти лет назад. Причиной тому был новый фильм с Робертом Паттинсоном в главной роли. Супруга требовала, чтобы Вадим сделал пластическую операцию, ну или хотя бы отрастил волосы. Но сколько бы тот ни натирал голову перцем и крапивным отваром, волосы расти отказывались. Пластические операции в их городе делались только поздним вечером ― в тёмных переулках и возле рюмочных. Но так как Вадим работал в ночную смену, попасть к «докторам» ему не удавалось. О том, что когда-то она мечтала о Брюсе Уиллисе, жена теперь и слышать ничего не хотела. Женщина ушла, оставив в душе большую рану, которую Вадим Анатольевич десять лет лечил в клубе анонимных жертв Голливуда.
Мужчина потерял веру в себя, стал нелюдим и купил спиннинг. Рыбу он ловил хорошо, но золотую так ни разу и не подсёк, зато однажды вытащил со дна реки зеркало. Вещица была красивая, судя по окантовке и толщине стекла ― древняя и явно имела некоторую ценность.
— Двести пятьдесят, — озвучил стоимость продавец антикварной лавки, крутя в руках таинственный предмет.
— Тысяч? — обрадовался Вадим Анатольевич, чувствуя, как в груди зародилась щекочущая надежда.
— Рублей, — с насмешливым выдохом ответил мужчина. — Минус НДС — итого двести.
Вадим Анатольевич был прост, как табурет, и крайне доверчив. Облапошить его мог любой, кто закончил три класса средней школы. Он уже хотел совершить сделку и на вырученные средства купить прикормку, но вдруг что-то кольнуло его в бок, да так сильно, что он передумал и понёс зеркало домой.
Водрузив реликвию на кухонный стол, Вадим Анатольевич долго вглядывался в мутную гладь стекла, которая искажала изображение так, что вместо брутального героя ретробоевиков Брюса Уиллиса на него таращился болезненного вида Иосиф Пригожин.
Смотрел Вадим Анатольевич в зеркало, смотрел… И что-то в сердце его ёкнуло, загорелось недобрым пламенем. Почему-то вспомнилось детство, пионерские лагеря, дискотеки под открытым небом, зубная паста на лицах товарищей и ночные шалости.
В те времена, когда радость детям дарила не USB-колонка, а водяная, телефоны были не мобильные, а таксофонные, а вместо вейпа школьники давились окурками «Примы», от которых уши скручивались в трубочку, вечерние утехи в лагерях имели совсем иной характер. В полночь, зашторив окна, дети собирались перед зеркалом, рисовали губной помадой лесенку из тринадцати ступеней и дверь на самом верху. Зажигали свечу и, держа в дрожащих руках игральную карту, призывали Пиковую Даму. Сути вызова данного персонажа Вадим Анатольевич не помнил. В данный момент его совсем не интересовала мистическая составляющая процесса — гораздо больше привлекало слово «дама». Без женского тепла мозг бедолаги огрубел, закис и был готов на любые, даже самые абсурдные решения. И Вадим Анатольевич решился.
Красной помады в доме рыбака не водилось, зато был острый кетчуп чили, который хранился в холодильнике больше трёх лет. Есть его всё равно было невозможно, а выкидывать жалко.
Игральные карты Вадим Анатольевич приобрёл в местном киоске. Он долго выбирал между колодами с классическими рисунками и эротическими. С одной стороны, хотелось, чтобы женщина была скромна, воспитана, умна, целомудренна и создавала в доме уют. С другой — он так изголодался по женской ласке, что готов был на что угодно, лишь бы снова почувствовать себя мужчиной, самцом. В общем, выбор был очевиден.
Свечи он взял в том же киоске ― для торта в виде цифры двадцать. Именно такой возраст, по мнению Вадима Анатольевича, был наиболее подходящим для волшебной нимфы.
Весь день Вадим Анатольевич занимался ужином, убирал, стирал, гладил. В общем, готовился к приходу волшебной гостьи. Кое-как дождавшись ночи, он в нетерпении зашторил окна, зажёг свечу и, положив перед зеркалом игральную карту, принялся рисовать ступени. Кетчуп ложился на зеркальную поверхность неохотно, постоянно размазывался и отваливался, упаковка то и дело издавала не самые приятные звуки. Но спустя десять минут картина всё же была завершена. Вадим Анатольевич, прочистив горло, принялся произносить заклинание.
— Пиковая Дама, приди! — повторил он три раза застенчивым голосом, словно его кто-то подслушивал, а в конце жалобно так добавил: — Ну пожалуйста…
Послышался треск, пламя свечи задёргалось, игральная карта сорвалась с места, закружилась в воздухе и, врезавшись в зеркало, исчезла. Раздался стук в дверь. Вадим Анатольевич хотел было открыть нежданным гостям, но тут понял, что звук идёт не из коридора, а из зеркала.
Это было невероятно. Одновременно с челюстью Вадима Анатольевича распахнулась нарисованная им дверь. Из неё вышло что-то маленькое и кругленькое. Во мраке разглядеть девушку было сложно, и всё же, к своему сожалению, Вадим заметил, что голыми у неё были только ступни. Дама сперва медленно спускалась по ступеням, но, сделав пару шагов, перешла на бег и, кажется, заматерилась.
Добежав до самого низа, она вытерла ноги о подол чёрного платья и вдруг стала разрастаться. Да так стремительно, что в итоге одно только лицо заняло бо́льшую часть зеркала, которое самому Вадиму Анатольевичу было по пояс.
Он ожидал увидеть молодую симпатичную девушку, а по факту перед ним стояла копия его учительницы математики, и, судя по всему, лет ей было столько же.
— Чего надо? — заговорила она хриплым басом, который эхом разлетался по комнате.
— З-з-з-здрасте, — произнёс в ответ дрожащим голосом Вадим Анатольевич.
— Забор покрасьте! Чего, говорю, призывал?
— Так я это… Познакомиться хотел, — мялся он, сомневаясь в правильности собственных слов.
— Дама, фамилия моя Пик, но можно просто Дама, — представилась женщина и, достав откуда-то сигарету, принялась прикуривать её от свечи.
— Вадим Анатолич, но друзья зовут меня просто Анатолич.
— Угу. Так и чего, собственно, ты меня вызвал? Не просто же поздороваться.
— Н-н-нет, что вы. Я, честно говоря, представлял вас немного иначе.
— Это как же? — женщина вскинула бровь и выпустила в воздух струю дыма. Вадим Анатольевич закашлялся: сам он никогда не курил из-за астмы.
— Ну… Помоложе, постройнее ― как на картах, — неуверенно произнёс он.
— А ты хам, Анатолич. Я, между прочим, на карты эти позировала две тысячи лет назад, а то, что ты в киоске купил, так это вообще стыд и срам. Подобных «дам», я тебе скажу, можно и без зеркала призвать ― достаточно иметь сто долларов в кармане и свободную квартиру на полчаса.
Вадим Анатольевич покраснел.
— Да ты и сам, вообще-то, не Вин Дизель, — продолжила Дама, разглядывая рыбака.
— А вы с ним знакомы?
— Конечно. Откуда, по-твоему, у него такая известность?
— Талант?
— Шмалант. Любой, кто достиг звёздных высот, когда-то нашёл одно из зеркал и призвал меня. Я, если ты не в курсе, исполняю желания. Не забесплатно, естес-сно. Так чего же ты желаешь? Только помни: желания имеют свойство исполняться. Лучше трижды подумать, прежде чем произносить вслух.
Вадим Анатольевич смотрел на докурившую в зеркале женщину, которая тушила сигарету о его стол. Понимая, что расплачиваться особо нечем, да и женщина вроде идёт на диалог, а ужин уже стынет, он выпалил:
— На свидание хочу вас пригласить.
Женщина вдруг закашлялась.
— Ч-ч-ч-чего? — захлёбываясь собственными слюнями, спросила она.
— Пригласить вас желаю! На свидание! — более уверенно сказал Вадим Анатольевич, поправляя галстук.
— Меня? На свидание? — женщина внимательно оглядела собеседника. — Ну вроде ничего такой валетик. Чёрт с ним, давай попробуем, а то я тоже засиделась в Зазеркалье, — заулыбалась Дама.
Голос её стал более игривым и зазвучал на полтона выше. Она отошла вглубь зеркала и попыталась поднять ногу, чтобы переступить через межпространственный порог. Нога вышла из зеркала, следом за ней начал протискиваться таз. Женщина пыхтела, матюгалась, а потом позвала на помощь:
— Ну чего ты там стоишь? Помоги мне, Анатолич!
Тот схватил её за ногу и стал тянуть изо всех сил, но таз отказывался пролезать в зеркало. Женщина начала кричать ещё громче. Как ни старались они, а всё без толку ― не смогла Дама пробраться в мир людей.
— Не судьба, видать, — вытирала она платьем раскрасневшееся лицо.
Вадим Анатольевич тяжело вздохнул, а потом предложил, раз такое дело, то хотя бы через зеркало поужинать. Дама отказываться не стала, несмотря на то что последние несколько веков ужинала в основном теми, кто её призывал и не платил за дары.
Хозяин вечера зажег ещё несколько свечей, затем притащил с кухни грубо наструганные салаты, жареную курицу, картошку в мундире, маринованные грибы, нарезку и две бутылки «сухого».
Полночи он рассказывал о своей тяжёлой судьбе, о том, как жена ушла от него из-за волос, которые не растут, об одиночестве и отчаянии, о клубе анонимных жертв Голливуда. Дама слушала и ела, а Вадим Анатольевич только пил. Впервые за долгое время он был с женщиной, и даже та не могла остаться с ним.
Когда картошка уже не лезла в рот, а последний бокал был выпит, Пиковая Дама достала ещё одну сигарету и, по привычке прикурив от свечи, сказала:
— Знаешь, Анатолич, а ведь ты сам идиот.
Уже изрядно подвыпивший мужчина непонимающе взглянул на гостью. Дама выпустила облачко дыма и продолжила:
— Такой мужик хороший, не туз, конечно, но и не семёрка бубей. Любая нормальная баба была бы твоей. А знаешь что? Я тебе помогу.
— П-п-п-правда? — заикающимся от вина голосом спросил мужчина.
— А то! А за гостеприимство твоё и доброту ничего взамен не попрошу. Так что давай, выбирай чего хошь, любой каприз.
Вадим Анатольевич почесал подбородок и, наконец-то придумав, сказал:
— Хочу выглядеть как этот, как его, Патиссон.
— Ты уверен? — с серьёзным видом переспросила Дама.
— На все сто! Пусть эта дура, увидев меня, поймёт, как глубоко ошибалась. А я скажу, что сама, мол, виновата!
— Ничего не понимаю. Как это должно помочь?
— А и не надо понимать. Обещала — помоги, а если нет — ну, значит, так тому и быть…
— Да ладно, ладно, мне не жалко. А по буквам можешь произнести ещё раз, на что хочешь быть похож?
— Я лучше напишу.
Он взял листок и ручку и, усевшись за стол, начал выводить буквы.
— Вот.
Пиковая Дама взяла в руки лист и принялась читать каракули:
— Па-тис-сон, — проговорила она по слогам. — Ну… Что ж, желание для меня — закон. Приятно было познакомиться, Анатолич. Надеюсь, однажды ещё встретимся, — сказала Дама и щёлкнула пальцами.
— И я тоже наде…
Вадим Анатольевич не успел договорить, так как рот у него уже отсутствовал. Отсутствовали глаза, уши, руки и ноги. Осталась только лысая голова, которая теперь занимала бо́льшую часть тела.
— Эх, а ведь хороший же мужик был ― жаль, что чудной, — сказала Пиковая Дама и ушла восвояси.
На столе догорали свечи, за окном рассветало, а на стуле лежала белая тыква. Желания имеют свойство исполняться, и лучше трижды подумать, прежде чем произносить их вслух.
Александр Райн
Доставала она меня своими пирожками сильно. Что это за манера такая у русских женщин - все время едой пичкать? Напихивать так, что лопается человек. Если гости, то хочешь не хочешь, а нужно, чтобы стол ломился. Кстати, «ломился» - это не преувеличение. У нас однажды стол раздвижной под тяжестью салатов сложился внутрь. Столы раньше, конечно, хлипкие были. Толкнешь его - и он качается, а как разложишь, так вообще не поймёшь на чем держится. Может, мужики его животами подпирают. И все равно, три салата минимум. Оливье, который никто не ест, но его много, селёдка под шубой и мимоза. Это минимум. Минимум! Ещё можно с рисом, яйцами и крабовыми палочками, потом морковный с сыром и чесноком, потом... Но три минимум, да. И меня всегда это раздражало. Всю жизнь. «Ах, придут гости!» . «Ах, нечем кормить!». «Вам все равно, а мне стыдно...» «Соленья надо на стол поставить. Немного огурцов хрустящих, я знаю, где купить. Чеснок маринованный и черемша. Икры бы, конечно, неплохо, да что говорить! Пирожков напеку!».
И мама пекла пирожки, всегда. Когда не было икры, для гостей. Когда не было у нас ничего вкусного, только остатки повидла...
И когда отец ушел неожиданно в другую семью, то мать первым делом расчистила и протёрла кухонный стол, насыпала муки и отослала нас играть в комнату. Но мы не ушли. Отец ушел, как бы и с мамой чего не вышло. Спрятались в коридоре, смотрим. Мама стоит со скалкой в руке над столом, где горстка муки насыпана - и замерла. Точно застыла. А потом две слезинки, ровно две, из каждого глаза по одной скатились и упали в муку. И мама их мизинцем, легонько так, со стола стряхнула и стала тесто готовить и раскатывать. «Пирожки со слезами», - так тогда младший брат сказал, пошутил горько. Ответам на любые невзгоды всегда были пирожки. С капустой, с рисом и яйцом, с луком и яйцом, с морковью, с повидлом. Мама все время беспокоилась о том, сыты ли мы. Можно было подумать, что еда - главная цель нашей жизни. Что поесть, как поесть, когда... Всегда.
В шестнадцать стал я на тренировки ходить, выбора секций особо не было - лёгкая атлетика. Сказали, я подходящий. Мама обрадовалась. Будешь укрепляться перед армией. И обеспокоилась, чем теперь кормить? Опять кормить! Тренер нам четко сказал. Нельзя перед нагрузками есть. А мама стоит с пирожком. «Ну, - говорит, - хоть один пожуй, он лёгкий, а силы придает». Отказался. Нельзя перед нагрузками... Убежал. А запомнилось. Мама так и стоит с пирожком в руке и вслед мне смотрит... А через два года в армии, в учебке оказался. Тяжёлая была учебка. Сама армия после нее - тьфу. Курорт. В учебке по уставу все. И жёстко. Подъем, занятия, голод. Почему так кормили ужасно? До сих пор не знаю. Похлёбка - пустая вода с капустным листом и две капельки жира, под микроскопом не разглядеть. Пшенка сырая, жуёшь и хрустишь холодненьким. Одно спасение - хлеб. Белый - офицерам, солдатский - черный. Сверху горелый, внутри сырой. Сейчас иногда смотрю, в супермаркете хлеб - бездрожжевой. Ржу. В армии тоже у нас хлеб бездрожжевой был. На вкус как глина. И все таки - хлеб! Куском падает в желудок, если не сытно, так все-таки полегче. И мы как псы бездомные, безродные, рядом с хлеборезом крутились. Вдруг перепадет лишняя корка. А у меня, сплю ли, нет ли, все мама перед глазами стоит. Пирожок протягивает... Попомнил я как доставала меня своими пирожками. Попомнил... Думаю, вот вернусь - и поем пирогов маминых. Ничего так не хотелось, как пирожков. С капустой печёных, с рисом и яйцами, с повидлом. Да, с повидлом тоже. Иногда они уже в духовке трескались и чуток повидла на противень выливалось. И засыхало там, если не сгорело совсем. Вот бы такого пирожка, с повидлом подгоревшим, сладкого с горчинкой, румяного и тягучего...
Я их ещё не раз поел, когда вернулся. Доставала мама меня своими пирожками. И что это за манера такая, у русских женщин - все время едой пичкать? Напихивать так, что лопается человек. Если гости, то хочешь не хочешь, а нужно чтобы стол ломился... Сама она перед смертью есть не могла. И так толстой никогда не бывала, а тут словно истлела. Лежит в постели - и точно просвечивает. Кажется, ещё чуть чуть, и простыню в цветочек через нее будет видно. Стонала все время. Пила водичку. И поесть не уговоришь. Болел живот сильно.
- Кто чем грешил, - говорит и улыбается сквозь боль, - тот тем и помирает.
Не понимаю, - говорю, - чем ты грешила? Как святая всю жизнь жила. Подняла нас всех, накормила...
На похоронах ее жена моя все приготовила. Как полагается. Стол ломился, но не сломался. И оливье, и селёдка, и рис с изюмом. Ну и пирожки. Хорошо получились.
- Спасибо тебе, - говорю, - хорошо получились, почти как мамины.
И зачем-то добавил:
- Пирожки со слезами.
Жена тоже ничего готовит, вкусно. Но, когда начинаю вспоминать прошлые годы, то самое первое - это голод, учебка. Потом - мама стоит и протягивает мне пирожок. А я, дурак, убегаю. И оставляю позади то, что уже никогда не вернётся.
БОРИС МИРЗА
Бывшие муж и жена случайно в электричке встретились. Она уже сидела, когда появился он. Разбегаться не стали – детство это, а они серьезные взрослые люди. Причем развелись, как говорится, полюбовно.Оценивающе друг на друга посмотрели. Даже улыбнулись. Ладно, что было, то прошло. Все-таки вместе два года прожили.Он заметил, что она хорошо выглядит. Хотя, конечно, годы оставляют следы, когда проходят. Одета, как всегда, со вкусом. И держится прямо.А она увидела, что часть его волос время унесло. И лысинка все больше осваивается, пространство завоевывает. Лицом не очень изменился. Только сосредоточенности вроде больше стало.Спросил, как она живет? Ответила, что хорошо. Стандартный ответ.
Не удержался и поинтересовался: одна или как? Сказала, что три года назад вышла замуж за прокурора. Достойный человек, серьезный. Очень много работает. Постоянно занят. А она домохозяйка. Содержит в порядке квартиру. Готовит обеды. А ту – старую однокомнатную – продали. На эти деньги с прокурором дачу купили, чтобы летом на природе бывать.Рассказала и на него вопросительно посмотрела. Теперь, мол, твоя очередь.Он, оказывается, тоже женился. Его супруга – директор продовольственного магазина. Так что провизии дома – полно. Он даже забыл, как в таких магазинах двери открываются.Жена немного строгая, но в то же время добрая и ранимая. Она на работе очень устает. Потому что там одна проверка за другой. Нервы ей все вымотали.Дачу не купили, потому что не хочется на грядках возиться. Да и саму дачу тоже содержать надо. А это лишняя суета. Поэтому каждое лето ездят отдыхать. То в одну страну, то в другую. Помолчали. Бывшая жена вдруг сказала, что у него очень хорошая мама. Про здоровье спросила. Ответил, что мамы нет. Два года прошло. Вздохнули – оба. Разговор не клеился. Грустно немного стало.Он спросил, как она жила до встречи со своим прокурором? Не жалела ли, что расстались?Весело головой тряхнула. Сказала, что ни капельки. Но потом все-таки добавила: трудно вначале было. И не пояснила, что значит – трудно.Снова на него взглянула: а ты? Безмолвный вопрос задала.Он тоже весело головой тряхнул. Но врать не смог. Признался, что мучился очень. Но директор магазина сумела его утешить. Сейчас у них хорошая семья. Только вот детей нет. Потому что поздно.
Она понимающе кивнула. Электричка весело причалила к перрону. Вышли. Посмотрели друг на друга. Кивнули головами и разошлись. Он приехал в свою комнату. На кухне народа много. Включил у себя плитку – пельмени сварить. Не хочется ходить по коридору и с соседями общаться. Одиночество – надо, чтобы печаль пережить.
Тогда – после развода – сердце разбилось. Мука была. Начал пить, залез в безумные кредитные долги. Чуть не погиб. Мать не выдержала – померла. Пришлось продать ее квартиру, чтобы рассчитаться. Сам теперь в комнатушке ютится. Впрочем, ему хватает.
С другими женщинами общаться не мог. Сердце однолюба накрепко закрыто. Потому что в нем навеки поселилась она – первая и последняя.Сидел и думал: зачем соврал? Наверное, потому, что неудобно. В его возрасте и – один.
Она тоже в свою квартиру вернулась. В коридоре встретил кот по кличке Прокурор. У него мордочка серьезная.
Думала: зачем неправду сказала? Что-то есть в наших натурах, уничтожающее искренность, культивирующее ложь и притворство. И это что-то непреодолимо. Отсюда рисовка, маска на лице. Неудобно, конечно. Прокурор, дача – мелко и стыдно.
Она в однокомнатной квартире, он в комнате. Одинокие грустные люди.
Только ей легче – Прокурор есть. А у него – ничего и никого.
И ничего не сделаешь. Стенка лжи есть стенка лжи. Она не дает исправить ошибки прошлого.
/Георгий Жаркой/
ОДНОКЛАССНИК
Лариса, одинокая моложавая женщина, поздно вечером возвращалась от подруги домой. Чтобы сократить путь, пошла через базарчик на пустыре, от которого метров сто было до остановки, а там рукой подать до ее хрущевки. Конечно, рисковое это дело — ходить одинокой женщине через пустырь. Но Лариса ходила тут уже не один раз, и ничего, все как-то обходилось. Городок у них был небольшой и относительно спокойный.
Базарчик этот представлял собой два ряда прилавков с навесами над каждым, и всего с одним фонарем на территории. Сейчас рынок был пуст, моросил мелкий дождь, на ветру помаргивал неяркий фонарь, тускло отсвечивая от мокрых прилавков, под сапогами чавкала грязь, было холодно и как-то все же неспокойно на душе.
Лариса ускорила шаг, чтобы быстрее пройти это неуютное место и выйти на автобусную остановку, рядом с которой была ее панельная пятиэтажка. И вдруг из-под одного из навесов вынырнула темная фигура и преградила путь Ларисе.
Женщина хотела крикнуть, но от страха практически онемела и лишь тихо охнула. Было не настолько темно, чтобы нельзя было разглядеть, что перед ней стоит рослый мужчина средних лет, в кепке с надвинутым на глаза козырьком, с которого на заросшее темной щетиной лицо капала дождевая влага. Мужчина был одет в тускло блестящую болоньевую куртку, мятые штаны.
Все это Лариса отметила в сознании чисто автоматически. В мозгу же ее бились, наскакивали друг на друга лихорадочные мысли: «Что ему надо, бандюге? Меня, мою сумку? Просто отберет или убьет? Или чего другого захочет? Закричать? До остановки далеко, метров сто, но, может, кто услышит и прибежит на помощь?»
Бандюга будто услышал её мысли и угрожающе прошипел:
— Только пикни — убью!
В руке его что-то щелкнуло и блеснуло лезвие. У Ларисы от страха отнялись ноги, и она стояла неподвижно, немо уставившись на злодея. Неизвестный, быстро осмотревшись по сторонам, цепко ухватил Ларису за рукав пальто и повлек ее за собой туда, откуда он вынырнул — под козырек прилавка. А там желтела расстеленная на земле картонка — видимо, разобранный ящик. Трудно было предположить, что незнакомец собирался здесь ночевать: если он бомж, то такие живут в подвалах, в коллекторах, но никак не на территории рынков на свежем воздухе. А значит, он расстелил здесь картонку с определенной целью и специально дожидался здесь своей запоздалой жертвы — по этому пути ходили многие горожане, укорачивая дорогу к остановке, к соседнему микрорайону. Но это днем. А сейчас-то уже практически ночь. И прохожих, кроме нее, не было видно.
У Ларисы все похолодело внутри: ее хотят изнасиловать! Ведь сколько раз она ходила здесь, и всегда благополучно. А тут на тебе, как сглазили! Сама накаркала — жаловалась подруге в порыве откровенности, что у нее уже с полгода не было интимной близости. И вот, значит, кто-то всесильный ее услышал и подослал ей кандидата для решения ее проблемы. Бомжа!
— Нет! — пискнула Лариса. — Нет!!!
— Я тебе дам нет! — рыкнул мужик, и поволок Ларису на приготовленное «ложе».
— Постой… — задыхаясь, сказала Лариса. — Постой, тебе говорят!
— Ну, чего еще?
— Я не хочу в этой грязи, под дождем, в антисанитарии, — торопливо заговорила Лариса, пытаясь быть как можно убедительнее.
— А я тебе ничего другого предложить не могу, — гоготнул мужчина, и Ларисе показалась на мгновение, что где-то этот смех она уже слышала. А мужик между тем снова потянул ее к проходу между прилавками.
— Пошли, пошли, ничего страшного с тобой не случится. Не девочка же, че упираешься.
— Я не привыкла так, — снова затормозила каблуками Лариса.
— Ничего, привыкнешь! — снова заржал незнакомец. И опять этот гогот напомнил ей что-то очень знакомое. Лариса вгляделась в лицо мужчины, на треть затененное козырьком фуражки. Оно было покрыто щетиной, по меньшей мере, трехдневной давности, но не скрывало формы крутого подбородка, выступающего вперед и раздвоенного глубокой ямкой.
— А ну, сними фуражку! — не попросила, а потребовала вдруг Лариса, и мужчина, слегка опешивший от такого напора только что молящей о пощаде этой некрупной женщины, так кстати подвернувшейся ему сейчас в этом укромном месте, неожиданно для себя подчинился и стащил головной убор. Ну да, вот он — выпуклый лоб, широко расставленные светлые глаза, полноватые губы.
— Мишка? Ты?!
— Какой еще Мишка? — растерянно и не сразу ответил мужчина и резко нахлобучил фуражку обратно на голову. — Никакой я не Мишка, а вовсе даже Колька. И вообще, женщина, что вы пристали ко мне? А ну, отпустите мою руку!
В самом деле, это уже не он, а она вцепилась в его рукав, все еще пристально вглядываясь в его лицо.
— Никакой ты не Николай, а самый настоящий Мишка. Мишка Уткин! — злорадно сообщила Лариса своему визави. — Думаешь, я тебя не узнала, зараза?
Мишка Уткин был ее одноклассником, но на год старше ее, так как второгодником попал в их третий класс. Очень живой, даже чересчур, с неважной успеваемостью и таким же поведением, он кое-как закончил среднюю школу.
Рослый, нахальный, где-то с шестого или седьмого класса начал приударять за девчонками, особым вниманием наделяя ее, Ларису, хорошенькую шатенку с точеной фигуркой и надменным личиком. Но как он ни пытался задружить с ней, Лариса до самого последнего дня совместной учебы в школе давала ему от ворот поворот, предпочитая принимать ухаживания от Виктора Толстых, хорошего, спокойного парня. За него и вышла замуж, уже на втором курсе политеха.
Но его на том же курсе вдруг забрали в армию — говорили, тогда был страшный недобор в войска, и через год сгинул в огне чеченской второй кампании. Так Лариса осталась вдовой, с крошкой-дочей на руках.
Пыталась устроить личную жизнь, даже целых два раза, но мужья все попадались какие- то не те, ненадежные, безответственные. И вот уже и дочка ее стала взрослая и училась на втором курсе пединститута в областном центре, а Лариса все оставалась одинокой и уже смирилась с мыслью, что так и проживет свою жизнь, без надежного мужского плеча рядом. Да и одна ли она была в таком положении — тысячи и тысячи сорока-пятидесятилетних, еще полных сил и нерастраченной любви разведенок, вдов составляли значительную часть женского населения страны.
Время от времени у Ларисы, конечно, появлялись мужики — «для здоровья», цинично вторила она своим таким же подругам-вековухам. Но все они, понятное дело, были «не то», и исчезали так же малозаметно, как и появлялись.
А узнанный ею Мишка между тем думал, как бы безвредно для обоих разрулить ситуацию. Он, в конце концов, тоже признал Ларису, хотя последний раз видел ее лет двадцать назад, перед первой своей посадкой за драку на танцах, в которой носком ботинка выбил глаз своему противнику — пьяный был, пинал уже лежащего. Ему тогда дали четыре года. Отсидел, домой не вернулся — мать к тому времени умерла от рака, а отец бросил их давно, когда Мишка еще и в школу не ходил.
Уехал с друганом на «севера». А там опять «непруха»: лет через пять, когда уже и квартиру себе заработал и были мыслишки семьей обзавестись, на охоте нечаянно застрелил напарника. Снова срок, на этот раз за убийство по неосторожности. Отсидел, и вот с таким багажом решил вернуться в родные места.
Здесь Мишку никто не ждал, никому он был не нужен, в их квартире — кстати, неподалеку отсюда, — давно жили чужие люди. Но вот потянуло его в этот родной городишко с такой непостижимой силой, что, вернув себе паспорт после отсидки, Михаил оставил север и с месяц назад приехал, условно говоря, домой.
Работу Уткин нашел сразу, дали и комнату в общаге. Он вроде угомонился, никого из знакомых в городе отыскивать не стал — пришлось бы рассказывать, где пропадал все эти годы, — старательно вертел баранку самосвала на угольном разрезе, даже получил перед выходными аванс. И пошел не то, чтобы вразнос, а немного выпил и его, всегда шебутного по пьянке, вдруг опять потянуло на приключения.
В этот раз Мишка захотел женщину. Впрочем, он давно ее уже хотел, но как-то так, приглушенно — привык к состоянию воздержания. А тут черт попутал — нет, чтобы в ресторане, где пил, с какой-нибудь бабенкой столковаться, так его угораздило сесть в засаду, аки татю полунощному («да я и есть тать!») на этом чертовом рынке, чтобы изловить запоздавшую прохожую. И уговорить ее… ну, поговорить с ним сначала о погоде, а там и до полюбовных утех недалеко, куда ей деваться среди ночи-то на пустыре, не откажет. А оно вон как повернулось — на одноклассницу напоролся, да еще ту, которая ему всегда нравилась. Чистая кинокомедия! Теперь вот надо как-то выворачиваться.
— Ладно тебе, Лариса, ладно, шуток не понимаешь, что ли, — сконфуженно забормотал Мишка. — Я сюда это… ну, по малой нужде, ты уж извини за прямоту, зашел. А тут смотрю — ты. Я тебя сразу узнал — все такая же красавица, вот. Ну и, думаю, дай подшучу над одноклассницей! И ведь, смотри, получилось: ты поверила, что я этот, как его… ну, насильник. Вишь, какой талант во мне пропадает!
Он заискивающе улыбался и искательно заглядывал в глаза Ларисе — авось, примет такую версию развития событий.
— Шутка, говоришь? — задохнулась от негодования Лариса и неожиданно смазала по физиономии Лариса, да так, что во все стороны полетели брызги, и не только дождевые. — А нож у тебя — тоже шуточный, а?
Михаил в ответ на хлесткую пощечину лишь мотнул головой да поправил съехавшую на бок кепку — все правильно, заработал! А про себя восхитился отвагой Ларисы: ведь мало ли как мог он отреагировать на это физическое воздействие, а поди ж ты, не испугалась, припечатала. Молодец.
— Нож? — переспросил он и сунул руку в карман куртки. — Гляди, что у меня за нож.
Он нажал на кнопку зажатого в ладони пластикового футляра, и из него с щелчком выбросилась блестящая алюминиевая расческа. — Вот он, мой нож.
Но это не успокоило Ларису. Она продолжала негодовать:
— Ты ведь здесь не меня дожидался, а любую женщину, которую ты… с которой ты…
Лариса не могла подобрать или не хотела выговорить то слово, которое обозначало грязный умысел ее бывшего одноклассника.
— Эх, ты! — горько сказала она. — Знала, что ты балбес и хулиган, но чтобы до такого докатиться.
И Лариса уже с другой руки влепила еще одну пощечину, да такую сильную, что фуражка слетела с дурной головы Мишки и спланировала в проход между рыночными прилавками, куда несколько минут назад он хотел затащить свою бывшую одноклассницу. Хотя он тогда еще не знал что ему попадется именно Лариса. Но разве это меняло дело?
— Что здесь происходит? Женщина, вам помочь?
Около них остановился немолодой уже, тяжело дышащий мужчина. Опираясь на увесистую трость, он неторопливо высморкался в носовой платок, снова спрятал его в карман и с подозрением уставился на поникшего Мишку.
— Ага, как же, ей… Это впору мне помогать, — пробормотал Мишка, держась за пылающую щеку. Впрочем, пылало уже все его лицо, и хмельной кураж как рукой сняло. Давно с ним такого не происходило, давно…
— Спасибо, дедуля, не надо, мы сами разберемся, вы проходите, — с благодарностью сказала Лариса.
— Нашли где семейный разборки устраивать, — проворчал дед и, шлепая ботинками по лужам, побрел дальше.
Когда дедок удалился, Лариса вновь подступила к Мишке.
— Ты вообще откуда тут взялся, а? Тебя ведь не видно и не слышно было черт знает сколько времени, а тут, здрасьте вам! — сидит в засаде, с ножом, как самый настоящий разбойник…
— С расческой, — вяло поправил ее Мишка. — Да я это… недавно только откинулся… Ну, то есть, из зоны освободился, ну вот и решил в родные места вернуться. Потянуло как-то…
— И снова туда, на зону, собрался, да? Бомжуешь, да?
— Да нет, что ты! — запротестовал Мишка и, шагнув в сторону, подобрал и напялил на мокрую голову фуражку, тоже мокрую. Впрочем, этот нудный осенний дождь уже моросил все тише и тише, а промозглый воздух становился все прохладнее.
— Я на работу устроился, породу вывожу из разреза. Комнату мне в общаге дали. Не пью, это вот, с аванса что-то потянуло, — доложил он Ларисе. И тут же постарался сменить опасную для него тему. — А сама-то как? Муж, дети? Кого из одноклассников видишь? Мне вот пока никто, кроме тебя не попался…
Мишка, поняв, что ляпнул несуразное, прикусил язык и с досады переступил с ноги на ногу.
— У меня-то, в отличие от некоторых, все в порядке, — все еще сердясь, пробурчала Лариса. — И с одноклассниками вижусь. Правда, тут их почти никого не осталось. Поразъехались, поумирали…
А кого-то никакая холера не берет, а надо бы…
Они замолчали и оба исподлобья посматривали друг на друга, Лариса — непримиримо, Мишка — с любопытством и все возрастающим восхищением.
«Какая она стала: статная, гордая, такая же красивая, — взволнованно думал Мишка. — Эх, если бы в другой обстановке встретились, попробовал бы снова за Лоркой приударить! Хотя о чем я — она же наверняка замужем…»
«Хм, а он еще ничего, крепкий, рослый, лицо какое хорошее, не мятое, если побреется — просто красавчик, — задумчиво размышляла Лариса. — Ну да, сидел. Да мало ли кто у нас сидел и сидит? Но… Но ведь он на меня хотел напасть! И если бы это была не, я он бы точно напал на свою жертву и… У, мерзавец!.. Впрочем, не от хорошей же жизни он пошел на это дело. Ему бы хорошую женщину, чтобы взяла его как следует в оборот, человека из него сделала… Так ведь такой, как Мишка, не каждую слушать будет… Хотя я то — не каждая, вон видно же, что он до сих пор ко мне неравнодушен. Эх, Мишка, Мишка, садовая твоя голова…»
— Ну, ладно, Лариса, ты это… прости уж меня. Пойду я, ладно? — кашлянув, просительно сказал Мишка и снова переступил с ноги на ногу.
— Уткин, ты опять хочешь подвергнуть меня опасности, да? — сердито сказала Лариса, и глаза ее по-особенному блеснули.
— Это как? — растерялся Мишка.
— Как, как… — комично передразнила его бубнящий голос Лариса. — А вдруг там еще кто меня поджидает? Давай, проведи уж теперь до дома одинокую беззащитную женщину!
И она взяла своего одноклассника под руку…
Марат ВАЛЕЕВ.
Запретный плод
В один поселок городского типа, название которого не играет никакой роли, приехал новый глава администрации по фамилии Матросов.
В первый же свой день он решил обойти вверенные ему территории и оценить масштаб задач. Сам пгт выглядел довольно уныло: серые дома, серые улицы. На серых лицах тускнели абсолютно серые выражения. По дворам, словно неприкаянные, слонялись ничем не заинтересованные дети, у которых были каникулы. В одной руке телефон, в другой сигарета, мат на всю улицу, отсутствие мотивации и планов — так представился Матросову среднестатистический юноша поселка.
Глава администрации собрал всю местную интеллигенцию, филантропов, а также людей с организаторскими способностями и попросил этих двоих оказать посильную помощь в организации спортивного досуга. Посовещавшись, директор школы, главврач и Матросов нашли самый бюджетный и максимально подходящий вариант: реанимировать старый стадион.
Потребовалось некоторое время, чтобы отыскать среди поросшего высокой травой и крапивой луга границы спортивной площадки.
— Алексеич, ёклмн! Да тут косить, ёклмн, неделю, — директор переводил взгляд с заросшего поля на главу. — Это ж надо людей, ёклмн, нанимать, инвентарь выдавать, организовывать вывоз. У нас ничего этого нет, а тем более нет денег, чтобы платить.
— Это все решаемо. Не потребуется ничего из вышеперечисленного. Сделаем бесплатно, — гонял во рту тростинку Матросов. — Соберите сегодня в актовом зале как можно больше людей, принесите карту поселка, и я сделаю объявление. А пока запрошу финансовую помощь у региона.
— Не, ну ты видал, бес-плат-но, инициативный какой, ёклмн, — цыкнул директор школы, обращаясь к главврачу, когда Матросов закрыл совещание.
Вечером в актовом зале собралось рекордное количество человек. Из трех тысяч жителей пришли тридцать — всем им не терпелось посмотреть на нового главу администрации и послушать, что он скажет.
Матросов явился на собрание в сопровождении какой-то незнакомой женщины.
— Разверните карту, — попросил глава директора школы.
Найдя на ней стадион, Матросов обвел его красным маркером и громко, чтобы все слышали, сообщил:
— Это Татьяна Ивановна — ведущий специалист сельскохозяйственного института. Ее команда взяла пробы грунта с указанного на карте квадрата и выяснила, что трава, растущая на этой территории, обладает уникальными полезными свойствами.
Женщина кивнула и поправила очки.
— Из этой травы получается очень богатый витаминами и минералами силос, от которого животные растут и размножаются со скоростью звука.
Женщина снова кивнула.
— С этого дня сбор травы в указанном квадрате строго запрещен. Если по карте сложно определить, то для наглядности на участке по контуру вбиты колышки. Повторяю, трава очень полезная. Косить строго запрещено.
Оставив на столе развернутую карту, Матросов покинул актовый зал вместе с Татьяной Ивановной.
Среди пришедших на собрание людей начали разноситься недовольные возгласы и бурчание:
— Только заехал, а уже решает, как нашей землей распоряжаться!
— Буржуй! Жмот! Диктатор!
— Вот и порешал, ёклмн, — усмехнулся директор, а главврач, как всегда, промолчал.
Ночью поселок зашелестел, зашептал. По дорогам колесили велосипеды и ездили машины с выключенными фарами, а воздух наполнился запахом свежескошенной травы.
Наутро Матросов, директор и главврач снова собрались на поле. От неухоженных диких зарослей осталась лишь изумрудная щетина — ровно по контуру стадиона.
— Ловко, — усмехнулся директор, у которого все ботинки были зеленые, а из открытого багажника машины, припаркованной неподалеку, пахло скошенной травой.
— По бумагам на школе числятся переносные футбольные ворота для уличного использования. Они же у вас есть? — спросил Матросов.
— А как же, ёклмн, буквально вчера на них глядел!
— Отлично! Надо бы их сюда притащить.
— Руками? — вспотел от волнения директор.
— Ну да, тут до школы всего-то сто метров. Мы втроем вполне справимся. Они вроде немного весят.
— Примерно как десять литров бензина, — пробубнил себе под нос директор.
— Что? — переспросил Матросов.
— Говорю, я их на хранение передал, придется чуть дальше нести.
— Насколько дальше? — спросил Матросов.
— Ну… — протянул директор, ковыряя носком ботинка землю, — от металлоприемника. Извините, я отойду, важный звонок, — улыбнулся он, и через некоторое время из кустов ветер донес его слова: — Да мне плевать! Сваривай обратно, раз уж разрезал. Давай быстрее! Деньги завтра занесу, они уже в бензин превратились.
Через два часа свежеокрашенные ворота стояли на газоне.
— Только все это бесполезно, — сказал главврач. — Дети тут от спорта далеки так же, как наш рентген-кабинет от рентген-аппарата.
— С аппаратом тоже разберемся, — кивнул Матросов. — А дети, я уверен, придут.
***
Прошла неделя. На футбольное поле ни разу не ступила нога человека. Зато пришли небольшие деньги из региона.
— Давайте на что-нибудь нужное потратим! — обрадовался директор. — Я слышал, что сейчас в городском автосалоне хорошие скидки.
— Это вы к чему? — покосился на него Матросов.
— Ни к чему… Забор, говорю, не помешал бы стадиону, — улыбнулся директор. — И трибуны.
— Точно! — Матросов пожал ему руку. — Вы гений!
— Я? А, ну да. Не зря же меня директором назначили, — деловито поправил галстук мужчина.
Уже к следующим выходным стадион обнесли забором из металлических прутьев. Когда ограждение было готово, глава администрации и директор обошли его по кругу и выломали несколько прутьев, причем самым варварским способом.
— Новый же забор, жалко, — борясь с одышкой, пыхтел директор.
— Зато будет интерес.
И правда. На следующий день на территории стадиона уже собралась компания подростков, которые курили на трибунах.
— Лучше бы спортом занялись, у вас вон стадион новенький, а вы… Разгильдяи! — кричал на них из-за забора директор, но был проигнорирован и молчаливо послан в страну без радости.
***
— Бесполезно! Никому нет дела до спорта! Их силой не загонишь, — прозвучало на очередном консилиуме.
— Приготовьте несколько табличек и краску поярче, — сказал Матросов, глядя из окна на стадион.
— Что на них написать? — спросил директор.
— Напишите, что с 09:00 до 18:00 игра в футбол на стадионе строго запрещена.
— Так ведь это самое лучше время.
— Пишите.
Не прошло и двух дней, как до жителей поселка стали доноситься звуки скачущего мяча, а еще крики и яростные споры.
— Ёклмн… — разинул рот директор, пришедший в обед на стадион.
Подростки с голыми торсами бегали по полю и пинали мяч. В углу стадиона валялось несколько поломанных и грубо униженных табличек.
— С-с-сработало! — ворвался радостный директор в кабинет Матросова. — Играют, ёклмн!
— Отлично! Теперь надо организовать команду и устроить товарищеский матч с городскими спортсменами. Займите уже вашего физрука, который все лето готовит печень к новому учебному году. Устроим фестиваль здоровья. Пригласим родителей поболеть за детей.
— Сделаем! — воодушевленно кивнул директор.
Через месяц по всему поселку были расклеены афиши о предстоящем матче. На родительских собраниях учителя предлагали уставшим от работы родителям посетить первую игру их детей. Глава администрации пригласил журналистов из областного центра, чтобы как следует отчитаться за выделенные регионом деньги. Планировался не только матч, но и выступление местного хора, а еще — веселые старты и другие спортивно-оздоровительные и творческие мероприятия.
В назначенный день было готово абсолютно все. Кроме зрителей. Журналисты настраивали камеры на пустующие трибуны, грустно скрипящие под палящим солнцем. До начала матча оставалось несколько часов, и ничто не предвещало ажиотажа.
— Это провал, ёклмн. Вот тебе и фестиваль здоровья, ёклмн, — директор ходил взад-вперед, вытирая пот с блестящего лба.
— Да уж, не густо, — согласился Матросов, поглаживая себя по подбородку. — Вы случайно вход платным не сделали? — строго спросил он у директора.
— Нет-нет, что вы, за кого вы меня принимаете? Чтобы я брал деньги за то, что должно быть бесплатным?
После этих слов огромный кусок свинины из школьной столовой, что хранился в домашнем холодильнике директора, иронично захрюкал.
— Вот и зря! — сказал Матросов.
— Точно! Вот и я говорю!
— Быстро натяните цепь на входе и поставьте там человека с билетами.
— Но у нас нет билетов, — опешил директор.
— Нарежьте ему обычной бумаги. И еще. У вас есть кто-то, кто может за полчаса разнести по всему поселку слухи?
— За полчаса? Смеетесь? Да наш вахтер за пятнадцать минут сообщит любые сплетни хоть в Лувр, если захочет.
— Отлично! Пусть все в поселке думают, что вход на матч, да и вообще на стадион, платный! Заодно посадите на трибуны несколько коллег в добровольно-принудительном порядке.
— А вы куда? — спросил директор, глядя в спину убегающему главе администрации.
— Сломаю еще несколько прутьев, чтобы смог пролезть взрослый человек.
К началу матча на стадионе не было свободных мест. Люди толкались, пихались и возмущались. Особенно остро обсуждалась наглость новой администрации, которая решила, что имеет право брать с людей деньги за вход на общий стадион.
— Да чтобы я платил деньги? — кряхтел толстый дядька, которого вчетвером пропихивали между прутьями.
И пусть не все прошло гладко, а жители поселка после игры начали между собой называть нового главу тираном и крохобором, но фестиваль здоровья продлился до самого вечера.
***
— Зайдите завтра ко мне в кабинет, — обратился Матросов к главврачу.
— Что-то случилось?
— Нет. Просто хочу обсудить с вами, как подготовить диспансеризацию для населения. Пусть люди бесплатно придут и проверятся. Вовремя поставленный диагноз — лучшее лечение.
— Так ведь никто не придет. У нас народ такой: пока не припрет — с места не сдвинешь…
— А мы всех соберем, расскажем о диспансеризации, а потом объявим, что на нее могут пойти только несколько человек из всего поселка.
— Да они же потом больницу оккупируют!
— Вот и славно, — подмигнул глава администрации. — Заодно пригласим журналистов. Пусть фиксируют потребность в медицине. Будет вам рентген!
из сборника рассказов "Настоящий хит"
Александр Райн
Если понравился рассказ, не забудьте его поддержать, автору будет очень приятно!

Комментарии

Комментариев нет.