Евгений ЧеширкоБог, как это и заведено у многих богов, жил в Храме, который ему когда-то построили люди. Ему нравилось это тихое и спокойное место. Здесь всегда пахло чем-то терпким и сладковатым, освещение было тусклым и не напрягало зрение, а звуки забавным гулким эхом отражались от стен древнего здания.Люди никогда не забывали о нем и каждый день, хотя бы несколько человек, но посещали его скромную обитель. Ох уж эти люди... Нельзя сказать, что он уставал от них – все же он был очень ответственным богом, как это принято у других богов, и всегда внимательно выслушивал их просьбы. Но однажды ему пришлось за один день выслушать просьбы ста двадцати четырех человек и это очень его утомило.Он решил сделать то, чего не делал ни разу, сколько себя помнил – выйти из Храма и посмотреть, что же там снаружи? Эта мысль давно сидела в его голове, но он всегда гнал ее прочь, понимая, что за время его отсутствия кто-нибудь из людей может прийти с просьбой и она останется невыслушанной, а это никак не соответствовало поведению добропорядочного бога.В тот день, убедившись, что просьбы всех присутствующих в Храме выслушаны, бог быстро пересек внутреннее пространство Храма и просочился в щель приоткрытой двери. Яркий свет тут же ослепил его, а свежий воздух ударил в нос непривычным холодом. Простояв несколько минут на ступенях Храма, бог понемногу привык к окружающему миру. Осмотревшись, он вышел с территории Храма и зашагал по узкой улочке, которая вывела его на широкий проспект.Повсюду были люди. Одни шли медленно, прогуливаясь и никуда не торопясь, другие умело лавировали в потоке, опережая первых, третьи стояли на месте у края тротуара, о чем-то разговаривая или просто уткнувшись в телефоны. Бог даже поморщился – он, конечно, привык к большому количеству людей, но так много их он видел впервые. На мгновение ему захотелось вернуться в свой уютный Храм – он подумал, что все они сейчас бросятся к нему с просьбами, но никто не обращал на него внимания.Здесь его будто не существовало.Эта странная мысль и напугала и, в то же время, обрадовала бога. Это были новые эмоции и ощущения, и они ему понравились. Выбрав направление, бог зашагал по тротуару, с интересом рассматривая людей. Все они были разными. Кто-то шел, уткнувшись взглядом в тротуар, другие, наоборот, будто витали в облаках, совершенно не обращая внимания на то, куда ставят ногу, третьи были сосредоточены и напряжены.Когда стемнело, бог засобирался домой, но оказалось, что он совсем забыл – куда ему нужно идти, чтобы вернуться в Храм. Несколько часов он безрезультатно бродил по улицам, совершенно не понимая даже того, в каком направлении ему двигаться. Устав от безуспешных попыток найти Храм, бог уселся на скамейку в небольшом сквере. Здесь было немноголюдно, но через несколько минут мимо него прошла девушка, которую он тут же окликнул:– Прошу прощения... Это прозвучит странно, потому что обычно с просьбами обращаются ко мне, но сейчас я хотел бы задать вопрос вам. Вы не знаете, как мне пройти к моему Храму?– К вашему? – улыбнулась девушка. – А какой из них ваш?– В котором я живу, конечно же, – пожал плечами он.– Вы в нем работаете?– Нет, я там живу. Дело в том, что я – бог, и я потерял свой Храм. Вы не знаете, где он?После секундной паузы девушка рассмеялась так заливисто, что редкие прохожие даже стали оборачиваться на нее. Одни тоже расплывались в улыбке, другие недовольно цокали языком. Но самое большое впечатление этот смех оказал на бога. Он, как и многие другие боги, никогда не слышал смеха. Никто не приходил в Храм, чтобы поулыбаться или посмеяться. Лица всех людей, которых он видел внутри, всегда были напряженными, скорбными и печальными. Оно и неудивительно – сложно рассказывать о своих бедах и несчастьях, просить помощи, рассказывать о своих самых тяжелых переживаниях, и в то же время смеяться и веселиться.Тем временем девушка смеялась так заразительно, что уголки губ бога тоже растянулись в улыбке. Он и сам не понял, как это произошло, но ему вдруг стало легко и спокойно. Будто груз выслушанных за сотни лет историй вдруг упал с его плеч. Что же это получается? Он всю свою жизнь думал, что все люди на свете – грустные. Что они приходят к своим богам, чтобы попросить их о чем-то, рассказать о своих несчастьях, и что боги – единственные существа, которые могут хоть как-то им помочь, хотя бы выслушав их, не перебивая. Но стоило ему только выйти за стены Храма и оказалось, что здесь люди смеются. Более того, они смеются... над ним?– Что вас так рассмешило? – спросил бог, продолжая улыбаться.– Ну... Это же смешно – бог вышел из своего Храма и заблудился.– Как оказалось, так бывает, – развел он руками, отчего девушка снова рассмеялась.– Знаете, – сказала она, – у меня сегодня был очень тяжелый день. Я поссорилась со своим молодым человеком, затем мне сделали выговор на работе за опоздание, а ко всему прочему меня обрызгал грязью какой-то идиот на машине, когда я стояла на остановке. Но вы своим вопросом очень подняли мне настроение. Спасибо, вы меня спасли!С этими словами девушка продолжила свой путь, оставив улыбающегося бога в одиночестве. Он понимал, что только что произошло что-то невероятное, не укладывающееся в его голову. Сотни лет он слушал истории грустных людей, не в силах им помочь, потому что у богов не принято помогать людям. Выслушать – пожалуйста, но помогать нельзя. А сейчас он рассмешил человека и, по его словам, спас его.Он решил пока не возвращаться в Храм, а еще немного побродить по миру. Может, ему удалось бы понять этих людей лучше, ведь, как оказалось, он совсем их не знал. Так он и поступил. Бог ходил по миру и вглядывался в лица людей, слушал их разговоры, узнавал и понимал их лучше с каждым днем все больше и больше. И самое плохое заключалось в том, что он находил все больше подтверждений своим мыслям.Люди не вспоминали о нем до тех пор, пока в их жизнях не случались несчастья. Когда же их жизни были спокойными и радостными, они предпочитали смеяться и улыбаться. Ни один смеющийся человек не вспоминал о нем. Они будто совсем забывали о его существовании. Когда же он видел грустного человека, он подходил к нему и вежливо задавал один и тот же вопрос:– Простите, вы не знаете, как пройти в Храм? Я бог и я заблудился.Обычно люди улыбались и подыгрывали богу, отвечая что-нибудь забавное. Хотя бы на мгновение, но они забывали о своих бедах, и это радовало бога. Он чувствовал себя нужным, он понимал, что существует не зря. Скорее всего, эти люди считали бога каким-нибудь городским сумасшедшим, убогим, но забавным дурачком, но это его совсем не задевало – они смеялись, а это значит, что хотя бы на немного, но в этом мире становилось больше радости.С каждым днем он все быстрее забывал о Храме. Ему уже не хотелось туда возвращаться и в один из дней он окончательно решил этого не делать. Иногда он заходил в другие храмы и рассказывал местным богам, что за пределами стен они могут сделать для людей гораздо больше полезного, чем внутри.Говорят, что многие боги, узнав об этой истории, покинули свои храмы и сейчас бродят по свету, веселя людей и радуясь вместе с ними. Впрочем, люди, которые продолжили ходить в опустевшие храмы, не заметили отсутствия богов. Они по привычке приходят туда и рассказывают о своих несчастьях. Их никто не слушает, но, кажется, они этого совсем не замечают.А боги...Они смеются.Вместе с нами.___Евгений ЧеширКо©️ Copyright: Евгений Чеширко, 2024Свидетельство о публикации №224122401001Фото из интернета.ВСТУПЛЕНИЕ.Какой же всё таки молодец тот человек который придумал так вкусно солить грибы, а точнее:- Укладываешь ряд грибов в кастрюлю, посыпаешь солью и, мелко нарезанной петрушкой или укропом, снова ряд грибов, соль и зелень, и так все грибы. Поверх грибов ложишь тарелку, или что-то в этом роде, и на неё какой нибудь гнёт. У меня простая банка с водой. ВСЁ! Через пару дней можно есть, ешь и не наешься этой подножной вкуснятины. А можно есть и так:- Грибы промыть, порезать дольками, покрошить лук, добавить растительного масла, перемешать и употреблять с чем захочется.В ПОХОДЕ ЗА СИНЕЙ НОЖКОЙ.Сегодня воскресный день, по телевизору по всем двадцати каналам ничего интересного нету. Дай думаю схожу на холмы, что за вОдяной балкой, и наберу серой рядовки (синей ножки) для посола. Ведь рыжики которые я солил буквально позавчера все закончились. А тут вдруг захотелось синих ножек. Ну так вот, оделся я, обулся, и пошёл. Иду в пологую гору, а надо мной низкое небо и тяжёлые серые облака. Смотрю на них и говорю сам собою:- Эх облака, и почему вас нельзя вот так вот взять и руками потрогать?- Нельзя нам в руки человека даваться, - отвечают огорошившее меня тучи, - не положено нам.- А почему? - задал я им вопрос. Но в ответ тишина, тучи молча висели над головой и, пугающе украшали бескрайние степные просторы.Я прибыл на вершину, прошёл вспаханную на случай пожара полосу, потом по серому пырею, миновал чей-то скошенный покос и, стал спускаться с холма в пойму вОдяной балки, где меня встретили деревья маслины, голые кусты шиповника, тернов, боярышника и бледный пересохший хвощ.Вот и белые тополя, между ними протекает живой родниковой водой мини река с густым красноталом по среди которого лежит большой тракторный скат (покрышка) от К - 700. От времени она погрузилась в глубь воды так, что торчит одна чёрная "макушка", через которую я и перешёл на другие холмы, по которым растёт чилига, многочисленные кусты разносортного шиповника и деревья диких яблонь и груш. И вот тут то по щекам холмов растут былые шампиньоны и, ещё живые синие ножки. Кто-то спросит, а почему шампиньоны былые? Да потому что они есть, большие, мясистые, но уже очень старые и немножко прихваченные первыми заморозками. А синей ножке хоть бы хны, как росла себе так и растёт. Растёт она дорожкой, косой, или кругами. На одной полосе их вырастает до десяти, двадцати штук и больше, разные, и маленькие и большие.Но я в этот раз брать не стал. Ведь не для жарения или купорки за ними пришёл, а чтобы засолить. Все грибы с виду были весьма привлекательны и аппетитны, но в руках просто рассыпались, ломались, были очень грузные, водянистые и равно как и шампиньоны слегка прибитые морозом. И я как говорится несолоно хлебавши отправился обратно домой.Иду и вижу кочка рыжих муравьёв, у которых я по весне кислоту палочкой брал. Сорвёшь былинку, послюнишь, положишь на муравейник, поползают мураши по ней и готово. Стряхнёшь шестилапых тружеников и, облизываешь былинку на гоняя себе и без того уже нагулянный аппетит. Сейчас муравьиная куча была просевшая от обильных дождей и, напоминала жерло микро вулкана. Постукал я легонько по ней и спросил скуки ради:- Эй муравьи, вы дома? В ответ ясное дело тишина. Я выпрямился и неспеша пошёл восвояси. Но не успел отойти и пяти метров, как задрожала под ногами земля, я почему-то повернулся назад и увидел, как из недр муравейника показалась большая голова рыжего муравья размером с футбольный мяч. Посмотрела она по сторонам, увидела меня, зевнула и спрашивает:- Ты чего хотел?- Ничего, отвечаю я, - просто поздороваться.- И всё?- И всё.- Тьфу, идиот! - сказала недовольно голова, шевельнула большими усами словно антеннами и, скрылась в муравейнике. А вместо неё копошилось множество муравьёв, они как мне показалось закрывали на грядущую зиму своё жилище.Прошёл я через заросли краснотала к своей резиновой переправе, а точнее к тракторному колесу. Стал осторожно переходить через него, смотрю на прозрачную как слезу воду, и говорю вновь самому себе:- Интересно, есть ли тут водяной?- Да есть, есть, - послышался нежданный ответ, от которого я от неожиданности вздрогнул.- Эй, кто здесь? - спрашиваю.- Как это кто, - это я, водяной.- Да врёшь ведь, - а ну покажись.- Нет, сегодня воскресный день, - не положено.- Мы водяные в воскресные дни к человеку не выходим, - нельзя. И сколько я не провоцировал его на разговор, водяной не произнёс больше ни слова. Вот как было, кому расскажи, что я с водяным беседовал никто не поверит.Иду дальше, обхожу страшный бледных хвощ. Поднимаюсь на склон уже родного холма, а на нём дедовы вши, колючка такая.- Кто же тебя тут насеял то? - вновь спрашиваю беседуя сам с собою.- Как кто, это я, ветер.- Ветер? - спрашиваю я, - а где ты, - почему я тебя не вижу?- Я отдыхаю.- А где?- Посмотри на лево, видишь разрез песчаной кручи?- Да, вижу.- Ну вот, ты и смотришь на меня, - я отдыхаю здесь!- А ты можешь показаться мне? - я хочу увидеть тебя.- Могу, - вот он я, смотри.- Но я не вижу тебя.- Конечно не видишь, - я же прозрачный.- Лови, вот подарок тебе от меня. И мне по воздуху прилетело маленькое белое перо от домашней курицы. Похоже, что курицу сюда принесла лиса для себя или своего выводка. Кто знает, может это пёрышко от моей курочки. Ведь лиса по всему нашему краю по над холмами за лето и осень вытаскала десятки голов разной домашней птицы.Вот и с ветром побеседовать довелось, подумал я. Грибов не набрал, так хоть пообщался с теми в чьё существование не верят люди. Стал я дома жене рассказывать о своём необычном диалоге со степными "товарищами", а она не верит, не мешай говорит сериал смотреть.Поправил я подушки на диване, и стал с ней смотреть кино. Неинтересно оно мне, разговоры и встречи с мурашами не давали покоя. И я встал, взял шариковую ручку, тетрадь, и стал записывать свои сегодняшние события.06. 11. 2020 год. Сергей Юрченко-Целищев.ХОДИ, КУЧЕРЯВЫЙВ больнице одного большого города, в отделении онкологии и гематологии лежал мальчик. Звали его Серёжа и было ему восемь лет. Половину своей короткой жизни Серёжа боролся с болезнью. Борьба шла с переменным успехом и забирала много сил. Оттого мальчик сильно исхудал и выглядел лет на пять, кожа у него была с голубым оттенком и голосок смешной малышачий. Мама и папа помогали и поддерживали сына, как могли.В детское отделение больницы любили приезжать спонсоры, особенно на Рождество и Новый год. Они приводили в гости к маленьким пациентам знаменитых артистов и спортсменов. Но Серёжа мечтал не о балете, не о шайбе, забитой в ворота, и даже не об автографе великого футболиста на фирменном мяче.Серёжин дед, когда ещё был жив, любил рассказывать о своей удивительной работе пилота (да, именно “пилота”!) шагающего карьерного экскаватора. Это огромная, с трёхэтажный дом, зверь-машина жёлтого цвета, с огромным ковшом. Дед говорил, что знает волшебное “петушиное” слово, которое может завести любой механизм. И Серёжа ещё тогда решил, что вырастет и тоже станет пилотом шагающего экскаватора. Эту мечту мальчик и написал в письме Деду Морозу.Долгая жизнь в непредсказуемой болезни приучила Серёжу к тому, что задачи могут решаться по разному. Поэтому на конверте Серёжа сделал такую приписку: “Если Дед Мороз сильно занятый, то передайте моё письмо Ангелам”. Кто именно взялся за исполнение Серёжиной мечты доподлинно неизвестно. Просто однажды рождественским утром мальчик услышал, как за больничным окном какие-то мужики кричат: “Серёга, выходи!”Мальчик забрался на подоконник. За окном, на снежной простыне больничного двора стоял Серёжин папа, а рядом двое каких-то дядек в ярких оранжевых касках и жилетах. Позади красовался огромный жёлтый экскаватор с широкими ребристыми гусеницами и здоровенным ковшом. Серёжина мама уже стояла на пороге палаты с тёплыми вещами в руках, чтобы помочь сыну одеться.Кабина экскаватора показалась мальчику невероятно просторной. Он забрался на водительское место, но оказалось, что он так мал, что никак не дотягивается до рычагов управления. Тогда один из инструкторов в оранжевом жилете сел в пилотское кресло, а Серёжу посадил себе на колени. Мальчик уцепился за рычаги, а инструктор накрыл его острые голубые кулачки своими большими горячими ручищами и сказал: “Командуй, Серёга!”— Ходи, кучерявы-ы-ый! — неожиданно звонко, во всю мощь своих маленьких лёгких, смешным малышачьим голоском крикнул Серёжа.И зверь-машина вздрогнула, завибрировала, заурчала утробно, дыхнув в небо чёрным облачком дыма от соляры.— Ходи, кучерявый!И огромный жёлтый экскаватор, разбуженный волшебным петушиным словом, послушно двинулся с места.Весь детский корпус отделения онкологии прилип к окнам. Второй инструктор бегал по двору и махал красными флажками, показывая куда ехать. На безопасном расстоянии стоял, улыбаясь, бледный Серёжин папа, а мама плакала в подмышку его пуховика.Экскаватор осторожно перетаптывался, кружился на месте, вальсировал и помахивал ковшом. Оттанцевав показательную программу, зверь-машина аккуратно опустила ковш к самой земле и слегка его приоткрыла, словно улыбнулась. Из пасти ковша на снег посыпались яркие цветные свёртки и коробочки. Это были рождественские подарки для маленьких пациентов больницы.Через несколько дней Серёжу перевезли в Москву, на операцию. В местных газетах написали, что всё прошло успешно. А ещё написали, что в следующие полгода в этом детском отделении онкологии и гематологии деток поправилось на двенадцать процентов больше, чем обычно...Автор: Надежда ПокровскаяСeгoдняшние дeти болеют неинтересно. Ну вoт Матвей, например, затeмпературил в школе, пошел разбрызгивать соплями по стенам, а yйти нельзя — родители дoлжны прийти и забpaть. За руку отвести в постeль, выдать таблетку, налить компoта. Нос промыть соленой водoй, сосудoсуживающие дозировано, чтобы не вызвать привыкания. Антибиотик - по назначению врача. Комнату проветривать, влажнoсть поддерживать, лишний раз не кутать. Помнить, что через недeлю должно само пройти. Ну или черeз 7 дней.А как мы болели, пoмните? Никаких тебе вирусов, сразу понятно, что это ты застыла, ибо вчeра каталась с горки до мокрых трусов через все рейтузы и «прoстые» колготки. Простые — это которые жуткого серо-бежeвого цвета и немного колются. Сейчас таких не делают, а тогдo у всех девчонок были цветные на выход, их только с платьями нoсить, а под штаны гулять — исключительно простые, заштопанные на пятке и с намечающейся дыркой на большом пальце.И вот полились сопли, ты зашлась ночью кашлем, покрылась крапинками пота. Мама встала в стойку, потрогала тебя и включила режим «бoльничка». Режим подразумевает в первую очередь пузатый круглый ингалятoр «Ромашка»: ты засовываешь лицо в пластиковый шар, а снизу кипит вода, в которой развели вьетнамскую Звёздочку. Пары выжигают нос, горло, глаза и весь кожный покров лица.Если не «Ромашка», то - кастрюля с картошкой. Тебя накрыли одеялом и сунули моськoй в кастрюлю с кипятком. Темно, жарко, но вылезать нельзя — там мама. Картошка выжигает даже то, до чего не добралась Звёздочка — лёгкие, печень и почки.Ты тут же чyвствуешь, что резко начинаешь выздоравливать. Но мама нe сдaётся — кладёт тебя на живот и подозрительно дзынькает какими-то стекляшками.— Бaнки! — понимаешь ты.Банки ставит только отец. Надо поджeчь смоченную в спирте тряпку, намотанную на палку, сунуть этот факел в банку, нагреть до состояния плавления, а потом с разгона вогнать в твою щуплую детскую спину между острых лопаток.— Чпoк! — банка всасывается, как пиявка.— Чпок! Чпoк! Чпок! — папа работает быстро, и черeз минуту ты уже не ты, а кoнцептуальный ёж со стеклянными иголками. Вeзите на выстaвку современного искусства! Но тебя не вeзут, тебя свeрху зaкрывают двумя одеялами и приказывают не двигaться. Мама сaдится рядом и читает Тома Сойера.Если честно, то я эту главу прочитала еще вчера ночью под одеялом, с фонариком, поэтому сейчас занята другим: мееееедленно сдвигаю и раздвигаю лопатки, морщусь спиной и пытаюсь незаметно отчпокнуть банки. Нет, они не причиняют боли, просто интересно, сколько отчпoкнется. Надо, чтобы хоть одна, но точно не много, потому что, если много, то тeбе вдoгонку поставят горчичники, а вот они уже жгутся будь здоров.Если вдруг к утру ты до cих пор кашляешь, хоть и стараешься заставить себя дeлать это куда-то внутрь, если ты не успела стряхнуть градусник до приличных 36,6, то идёт 2 раунд. Во 2 раунде заявлено парить ноги. В целом это очень даже ничего, потому что разрешают смотреть тeлик, но вот опускать ноги в жерло вулкана — му'ка! Опустила и не шелохнешься, потому что станет еще горячее. А как только привыкнешь, отвлечешься, расслабишься, мама уже спешит с чайником в руках подлить горяченького. Пятки вылезают сморщенными, и ты смотришь на них удивлённо — как у старенькой бабушки, честное слово.На нoчь тебя уложат спать в отцовских носках, куда предварительно нaсыпали раскаленную на сковороде крупную сoль. На груди нарисуют йодoвую сеточку. Напоят чаем с лимонoм. Разрeшат съесть целую банку малинового варенья.И вот тут-то ты окoнчательно поправишься, и на следующий день обязательно снoва пойдёшь на горку в тех же колготках и рейтузах — они тоскливо ждyт тебя на чугунной батарее. И снова промокнешь, может быть. Но не заболеешь — болеть положено в нашем детстве нечасто, желательно 1 раз за зиму. Потому организм уже пережил режим «больничка» и ему дешевле как-то не кашлять и не сопливить. Если умереть, то по-тихому, пока родители не догадались.А современные дети бoлeют неинтересно. Не так мучительно, но очень скучнo, бeз картoшки, вьетнaмской звёздочки и соли в носках.Автор: Лeля ТapaсевичМолчунВ контору «Муженёк на час» пришёл новый мастер. Мужики его сразу невзлюбили: скрытный какой-то, необщительный, не хочет делиться информацией о том, сколько раньше зарабатывал. Представился Пашей и на собеседовании, вместо того чтобы рассказать о себе, одной крестовой отвёрткой починил директору кресло, очки, кофемашину и настроил кардиостимулятор. Его приняли без разговоров и даже дали форму по размеру.Коллеги два часа пытали Пашу отборными анекдотами и соблазняли политическими темами, но он не открывал рта, даже зевал одними ноздрями.В час дня в офисе зазвонил телефон.― Мальчики, ― обратилась менеджер к «мужьям», которые «забивали козла» на коробке от кулера и сплетничали о новеньком «муженьке», ― там Подлюгина звонит ― просит посмотреть розетку.Повисла могильная тишина. Подлюгина была легендой. С ней успели поработать все конторы города, даже химзавод. Женщина была способна кричать абсолютно на любых частотах. Если бы горбатые киты умели прикручивать карнизы и вешать гардины, она бы и им доходчиво объяснила, какие они на самом деле рукожопы и лентяи. Ходили слухи, что один таксист, который вёз её всего два километра, настолько упал духом и тронулся рассудком, что сдал права назад в ГАИ и попросил отдать ему взятку, с помощью которой он их купил.― А давайте новенького отправим! ― предложил один из «мужей» по имени Антон. ― Пусть молчун пройдёт боевое крещение.Идея была поддержана. Паша бесшумно появился из единственной тени, которую отбрасывал чайник, чем сильно напугал всех присутствующих, и взял у менеджера адрес.***― Какого чёрта так рано?! ― облаяла Подлюгина мастера прямо на пороге. ― Я ждала вас в двенадцать, а сейчас — одиннадцать пятьдесят семь!Паша с абсолютно каменным лицом вытер чужие слюни с лица и, подождав три минуты, ровно в двенадцать молча прошёл в квартиру.Подлюгина представляла из себя чистое зло в домашнем халате. Она была молода и бесполезно красива. Жить с ней отказывались даже примитивные микроорганизмы, потому в квартире у неё всегда было чисто и неуютно.― Чего молчишь? Воды в рот набрал? Или просто идиот? ― прощупывала она почву для будущих истязаний.Взгляд Паши был холоден, лицо не отображало ни единой эмоции — хоть сейчас отправляй в Атлантический океан таранить айсберги в отместку за «Титаник».― Глухонемой, видимо! ― сделала громогласный вывод Подлюгина. ― Нашли кого на такую работу брать. Ладно, пошли! ― она жестом показала Паше направление.«Посмотреть розетку» на языке Подлюгиной оказалось гораздо бóльшим, чем простая консультация или мелкий ремонт. Женщина была настолько тверда в своём желании пропылесосить трёхкомнатную квартиру с одной кухонной розетки, что вырвала её с корнями до самого электрощитка. По предварительной оценке, ущерб должны были восстанавливать три разные бригады.― Что стоишь? Чини! ― нервничала женщина. ― Или ты ещё и слепой?!Паша молча вышел из квартиры и вернулся через пятнадцать минут с тележкой материалов. Подлюгина тем временем уже накатала жалобу размером с «Тихий Дон» и собиралась отправить директору «Муженька».― Вернулся, халтурщик! ― прошипела она, глядя на то, как спокойный, словно слон на водопое, Паша ставит на пол мешок шпаклёвки.Начался ремонт. Паша действовал не спеша, шаг за шагом, стараясь всё делать аккуратно. Подлюгина тем временем не находила себе места. Такой шанс улетал в трубу. Она приготовила сорок отборных уничтожающих фраз для Паши, начиная с критики его грязной головы и заканчивая тем, как он мешает шпаклёвку против часовой стрелки.Не в силах держать злобу в себе, женщина заказала на дом доставку еды и, комментируя картошку, заставила курьера сменить религию. Затем она довела до истерики робота в техподдержке Сбербанка и унизила пролетающий в небе самолёт. Но и этого ей было мало. Она хотела уничтожить Пашу — это стало целью всей её жизни.Пока мастер устанавливал обратно натяжной потолок, Подлюгина выучила по Ютубу весь мат на языке жестов и спешила показать гостю свои успехи.― Ну как? Ты всё понял? ― женщина смотрела на него с детской надеждой в глазах, закончив свой спектакль 18+ для людей с ограниченными возможностями.Паша даже не моргнул и продолжил восстанавливать краску на стенах. Ремонт закончился неожиданно.― Всё, что ли? ― расстроенно спросила Подлюгина, видя, как Паша моет руки.Это была катастрофа. Получив смету и расписавшись в акте выполненных работ, огорчённая женщина молча вручила деньги.***― Стойте, вы забыли отвёртку! ― окрикнула Подлюгина мастера, когда тот заходил в лифт. Он обернулся и встретился с хозяйкой взглядом.― Спасибо, ― сказал Паша и, забрав отвертку, уехал, оставив ошарашенную женщину наедине с нереализованной злобой.***Когда Паша принёс в офис первые деньги и обошёлся без жалобы со стороны самой скандальной клиентки, ему решили дать ещё один проблемный объект, чтобы убедиться, что это не случайность.Семейство Достоваловых было вторым по токсичности и количеству уволившихся сотрудников после выполнения работ у них дома. На протяжении вот уже сорока лет супруги раз в месяц устраивали феерический скандал с участием третьих лиц.Фёдор Достовалов был прорабом на пенсии. Когда аргументы в споре между супругами заканчивались, жена звонила «муженькам» и просила, чтобы мастер провёл мелкий ремонт у них дома.Появление чужих отвёрток и молотков в доме прораба приравнивалось к иноземному вторжению. Фёдор всячески пытался вмешиваться в процесс: доставал свой фамильный уровень, проверял теодолитом вертикальность устанавливаемых шкафов, рисовал проект, по которому следовало менять лампочку в туалете.Паша приехал в самый разгар распрей и тут же был встречен жарким словом.― Явился, паразит! ― кричал из-за спины жены Фёдор, когда Паша зашёл в квартиру.― Нужно повесить несколько полок под цветы, постелить линолеум в ванной и отрегулировать дверцы кухонного гарнитура, ― перечислила задачи хозяйка дома и собралась в магазин.Паша кивнул и проследовал на кухню, где его уже ждал «технадзор» в белой каске.― Я всё до миллиметра проверю, ― бурчал Фёдор, держа в руке рулетку.Паша молча встал на стул и начал наносить на стену метки для будущих отверстий.― Левее! Ближе к краю! Тридцать миллиметров от оси! Распределяй нагрузку! ― выкрикивал Фёдор указания каждый раз, когда Паша ставил очередной крестик.В конечном итоге стена напоминала небольшое двухмерное кладбище на двести душ.― Вот, возьми, советские! ― протянул прораб свёрток со сточенными и сколотыми свёрлами. ― Китайским фуфлом в своём доме сверлить запрещаю!Паша не спорил. Он молча сверлил одну дырку пятнадцать минут, пока Фёдор не отобрал перфоратор, и со словами: «Чему вас только учат?!» не начал сверлить сам. «Муженёк» тем временем пошёл в ванную кроить линолеум. Когда он закончил, Фёдор уже прошёл первые полтора сантиметра стены.― Кирпич хороший — не то что сейчас делают, ― обливаясь по́том, пыхтел прораб. ― Главное, что прошли первый слой и наметили отверстие ― теперь можно и твоим китайским ширпотребом добить, чтобы хорошие свёрла не портить.Паша кивнул и вручил хозяину сверло, а сам принялся за регулировку дверок. Фёдор надавил всем весом на инструмент, как делал до этого, и нажал на кнопку. «Китайское сверло» прошло оставшиеся полтора сантиметра и остальные пятнадцать за два оборота. Оно вышло в другой комнате через закреплённый на стене телевизор.― Ничего страшного, мы всё равно его только по воскресеньям смотрим, ― оправдывался хозяин, ― когда лотерейный билет покупаем.Паша никак не реагировал, продолжая молча орудовать отвёрткой. Работа пошла. Первые три отверстия Фёдор всё так же намечал своим сверлом, а потом добивал «китайским». В какой-то момент ему стало лень менять свёрла, поэтому он переступил через собственные принципы ― разумеется, пока никто не видит.Спустя полчаса из магазина вернулась жена прораба и уронила пакет с продуктами на голову мужа.― Ты что наделал? ― закричала женщина так громко, что все мужья в доме машинально извинились перед своими супругами.― А что такое? Мы тут, между прочим, работаем в команде! ― мужчина опёрся на перфоратор, как на шпагу, воткнув его в ламинат.― Ты во что стену превратил?!Фёдор повернулся к стене и только сейчас понял, что малость увлёкся: межкомнатная перегородка напоминала крышку от перечницы.― Да я… ― Фёдор глядел на стену и никак не мог взять в толк, что произошло. ― Обычно они спорят, выхватывают инструмент, а я только говорю, как делать и что не так, а тут… ― он пытался восстановить хронологию событий.Паша подошёл и, молча вставив несколько дюбелей, прикрутил полки.― Всё готово, ― протянул он бумаги хозяевам.С тех пор семья Достоваловых больше никогда не ссорилась.***В офисе Пашу встречали как героя. «Муженьки» хлопали его по плечу и отмечали успех.― Вы, наверное, очень общительный, раз так легко справились с нашими самыми сложными клиентами, ― интересовался директор у Паши о его методах, вызвав мастера к себе в кабинет.Паша молчал.― И дружелюбный! А ещё ― отличный слушатель! ― заметил мужчина и счёл необходимым поделиться с Пашей своими взглядами на жизнь: рассказал ему о способах уходить от налогов при построении бизнеса, о женщинах, которых соблазнял, когда сам работал "муженьком", о том, как воровал деньги в церкви, чтобы купить первую дрель, с которой началась его империя, и закончил личными страхами…Паша слушал и молча кивал.Директор так увлёкся, что опомнился лишь через два часа откровений и пообещал Паше повышенную ставку, если тот будет молчать об этом разговоре. Паша снова кивнул и начал молчать ещё усерднее. Начальник принял это за хороший знак.Через месяц все проблемные клиенты закончились. А через два месяца Паша приехал на работу на новой машине и женатый на Подлюгиной, которая после того ремонта явилась в контору и сказала, что её раньше никогда так романтично не игнорировали.Паша был самым успешным «муженьком» фирмы, и все завидовали его выдержке и безупречному пофигизму. Коллеги без конца спрашивали: «В чём секрет?», но Паша молчал. И каждый сам придумывал ответ на свой вопрос. Но секрет у Паши всё-таки был…Раз в месяц молчун пропадал с горизонта. Он уезжал на все выходные в какую-нибудь глушь за двести километров от города, но никому не сообщал куда ― даже жене.Он доезжал до огромного глухого леса и, оставляя машину на дороге, ещё полдня тратил на то, чтобы пройти до нужного места пешком. Там, в дремучем первозданном краю, где не было ни единой человеческой души, Паша открывал рот и начинал кричать. Он кричал так громко и так долго, что медведи спешили убраться в соседние области. Изо рта Паши вываливались настолько грязные слова, что проплывающие в небе облака краснели без помощи закатного солнца, а трава на поляне увядала. Отведя за несколько часов душу, Паша возвращался в город отдохнувшим, обновлённым и молчаливым.Александр Райн#ЯсныйДеньВ клубе было жарко, тесно и шумно. У стен толкался народ, а в центре, на дощатом полу, отплясывали девчата. Пестрые кофточки, цветастые платки выделялись в полумраке, будто цветочная поляна чудесным образом перенеслась сюда среди зимы.Иван окинул взглядом народ, но в такой гуще разве найдешь своего дружка Матвея… а ведь хотелось повидаться, и раз уж дома не застал, то где ему еще быть, в клубе наверняка. Толкаться среди молодежи села Ворохово, куда занесло его нынче по заданию бригадира Куделина, Ивану не хотелось, да и некогда.Он уже хотел уйти, но заметил в трех шагах девчонку. Темненькая такая, курносая, в тулупчике со светлым воротником и в таких же светлых валеночках. К ней подбежала еще одна девчонка. – Ну, пойдем, - позвала она, - ноги сами в пляс идут.Девчонка застеснялась, - Не-ее, домой надо, поздно уже, папка ворчать будет…Подружка вздохнула, оглянулась на пляшущих. – И то, правда, ну пойдем тогда, а то ведь и с меня дома спросят.Иван, так и не найдя Матвея, вышел вслед за девчатами, отвязал коня и повел под узды, догнав смешливых девчонок.- А не замерзнете ли, девчата? – спросил он с задором.Курносая остановилась, глядя на него, а ее подружка быстро нашла ответ: - Не замерзнем, у нас ноги быстро ходят.- Ноги вам еще пригодятся, натопаетесь… лучше садитесь в сани, довезу, мой Орлик быстро домчит.Девчонки переглянулись. – А давай прокатимся, - предложила подружка, - поди уж не увезет за синие горы…- Ну, если только до нашей деревеньки… подружку твою курносую, - сказал Иван. И вроде в шутку сказал, а смотрит на девушку так, будто наглядеться не может.- А где ваша деревенька? – спрашивает шустрая подружка.- Недалече, Стружкино это…Рассмеялась подружка. – Нашел куда везти, ежели бы до самой столицы, тогда да…- Ладно, до столицы далеко, а пока домой отвезу, мороз декабрьский крепчает… садитесь, девчата.- А поехали! – И шустрая девчонка первой уселась в сани, и подружку за собой потянула.- Звать-то как? – спросил парень. И первый ответил: - Меня Иваном зовут, фамилия моя Калюжный…- А я Тоня.- А я Настя – отозвалась курносая.- Вот и ладно. Ну, рассказывайте, куда повернуть.- А вот наша улица, я вон там живу, а туточки, наискосок, Настин дом.Иван подкатил к дому Антонины и, высадив ее под заливистый девчачий смех, развернувшись, поехал к дому Насти.- А если я в воскресенье приеду, выйдешь? – спросил, он поймав ее за руку. И будто испугавшись ее молодости, спросил: - А лет тебе сколько?- Девятнадцать исполнилось.- А мне двадцать два. Ну, так выйдешь?- Вот приедешь, тогда и поглядим, выйти, али нет…- Приеду! Вот точно приеду. А насчет, поглядеть, - он уселся в сани и понукая коня, уже на ходу крикнул: - я тебя уже разглядел, а теперь ты присмотрись…Настя скрылась за воротами и замерла на месте, зная, что никто ее не видит. Было тихо. В морозном воздухе закружились редкие снежинки, падая ей на лицо. И она, еще сама не понимая, отчего так легко стало, хоть и чуточку волнительно. Там, в клубе, не было так на душе, как сейчас. И этот Иван из Стружкино, о котором и не слышала раньше, вдруг всколыхнул ее девичье сердце.Она вошла тихо, и также тихо сняла тулупчик, стянула шаль и потом валенки. На столе мигала керосинка, и ее манящий огонек освещал часть избы. Отец сидел у лампы и пытался прочитать письмо старшего сына.Настя, увидев его за чтением письма, расстроилась. Старший брат еще в сорок третьем погиб, и похоронка пришла. Но родители никак не могли смириться. Отец, время от времени, перечитывал его письма с фронта, будто разговаривал с ним. А мать вставала на колени перед старой иконой, что была в уголке на полочке, и со слезами просила вернуть сыночка Гришеньку. Макар Забелин и сам готов был на фронт уйти, но не взяли его: перед войной увечье ноги случилось.Увидев Настю, Макар Забелин отложил исписанный листок и, нахмурив брови, строго спросил: - Чего так долго?- Так мы с Тоней в клуб зашли, а там… ой, там такое, все пляшут… и в клубе тепло…Александра, Настина мать, поднялась с колен и позвала дочку ужинать, предупредив мужа: - Не начинай, Макар, вовремя она пришла…да и чего дома сидеть…- Дочка, ты садись, поешь, - уже по-доброму сказал отец. А потом начал издалека. – Выросла, вижу, пора, как говорится, и суженого найти. А война треклятая сколь унесла… и нашего Гришаню тоже… а замуж-то выходить надобно.- Пап, да и сама знаю…- Знает она! – Ворчливо заметил Макар, а потом обратился к жене. – Слышь, Шура, чего молчишь-то?- А чего говорить? Я сама еще толком не разобрала, чего у тебя на уме.Макар закряхтел, потом взглянул на фронтовое письмо, покрутил его в руках, будто могло оно ему чем-то помочь.- Семен Панкратов заходил… вот перед твоим приходом.Услышав про Семена, Настя замерла с кружкой в руке, не решаясь даже глотка сделать.- Ну чего, хороший мужик, фронтовик, герой… друг твоего старшего брата, - Макар отчаянно махнул рукой, - да чего там… считай, что как сын нам…Семена Панкратова Настя знала с детских лет, старший брат Гриша дружил с ним. Они и на фронт в сорок первом вместе ушли, только потом их фронтовые дорожки разошлись. Григорий ушел холостым, не успев жениться, а Семен, как раз за месяц до войны, взял в жены односельчанку Глашу.Молодая жена Семена Панкратова осталась беременной, и в начале 1942-го года умерла при родах, ребенка тоже не спасли.Всю войну с этим тяжким грузом в душе прошагал Семен, и вернувшись, узнал, что и друг его Гришка погиб. Видимо беда еще больше сблизила Семена с родителями друга, и он частенько заходил к ним.Поначалу ему казалось, что на сердце булыжник пожили – так тяжко было. А потом увидел Настю, которую помнил еще девчонкой малолетней и удивился, как выросла, как изменилась. И потеплело у него на душе, будто оттаивать начал. И задумался он: Насте девятнадцать, а ему двадцать пять, чем не пара… к тому же сестра друга его закадычного.Настя и не заметила поначалу, что Семен из-за нее чаще стал заходить, а только здоровалась уважительно и с опаской. Старше он по годам ей казался, фронт – он ведь не молодит, он годы прибавляет.- Ну, Настя, как тебе Семен Панкратов? – спросил Макар. – Чем не жених?Настя вспомнила, как испугалась его усов, впервые увидев после фронта; перед ней предстал как будто чужой дядька - такой смурной, что и заговорить-то с ним страшно. А уж потом привыкла к его появлению в родительском доме, и кроме как другом погибшего брата, не воспринимала.А еще вспомнила чубатого возницу, что развез их с Тоней по домам, и все у нее перепуталось в мыслях. Одно знала: Семена Панкратова нет в ее душе. Ну, если только уважение, которое и было у нее к фронтовику с самого начала.- Да никакой он мне не жених, - призналась она, - зачем он мне?- Вот, гляди, мать, вырастили царицу, женихами разбрасывается… в наше ли время нос воротить, когда такую победу для народа наши сынки выковали, да сами сгинули… нет у нас лишних женихов. Глянь, сколь девок да баб по одиночке, другая, может, спит и видит, кабы замуж выскочить, а ты: «зачем он мне?»- Папка, ну я же к нему со всем почтением, только не люб он мне, совсем не люб.- Стерпится, слюбится, - сказал Макар, будто литовкой по траве прошёлся.Иван Калюжный тем временем, понукая Орлика, мчался по снежной дороге в родную деревеньку. От веселых думок крутилась на уме какая-то песня, только голосом своим управляться не умел. К тому же на фронте надорвал голос, и теперь громко сказать не получалось. Он уж и так сегодня старался с девчатами говорить, чтобы поласковей было.И, вспоминая, случайную встречу с Настей из Ворохово, всерьез задумался о женитьбе. Он пришел с фронта, соскучившись по земле, по привычному с детства крестьянскому труду, и как голодный втянулся в работу. – Жениться тебе надо, Ваня, - говорила мать.- Это обязательно, вот только найду такую… чтобы думать о ней днем и ночью. И вот сегодня, кажется, встретил такую – курносую, маленькую росточком, будто молодую березку в поле.С этими мыслями и приехал домой.А в это время в том же Ворохове, где жила Настя Забелина, в пустом домике почти на краю села, не спалось Семену Панкратову. Сначала, как вернулся, хоть и знал из писем, что его Глаши больше нет, все равно тягостно было ему в пустом доме. Вот тогда и зачастил он к Забелиным, чувствуя, что Макар Забелин, отец его доброго друга, принимает Семена как сына.А тут еще Настя… маленькая ведь была до войны, бегала эдакая стрекоза… и вот она… невеста. Он сразу тогда подумал, что достанется кому-то славная девчонка, да такая пригожая и милая…А потом и о себе задумался, Глашу ведь не вернёшь, а жить надо дальше. А если такая жена будет, как Настя, то и на душе теплее. И тогда первым делом намекнул Макару Забелину, чтобы породниться теперь уже по-настоящему. Макар намек понял, и даже обрадовался. – Был ты другом моему сыну, а теперь и сам сыном мне станешь.Семен и обрадовался, и устыдился. А устыдился от того, что уж который месяц солдатская вдова Серафима постель ему в свой избушке греет. Она ведь тоже перед войной замуж вышла, а деток не успели родить, ушел муж в первые же дни на фронт. И также как и Григорий Забелин, не вернулся.Видимо, утраты соединили их, - так думал Семен, оставаясь на ночь у Серафимы. И она горячо шептала ему ласковые слова и тыкалась носом в его плечо: - Ой, как ты пахнешь, Сёма!- И как же я пахну? – усмехнувшись, спросил Семён.- Мужиком ты пахнешь, - отвечала она, - я ведь забыла, как мужик пахнет, а ты напомнил.Семен всю эту бабскую тоску понимал, знал, как тяжко пришлось им тут без мужиков, изнуряя себя в поле, на ферме, на заготовке дров - да мало ли какой работы в селе. Серафима одного с ним возраста, и фигурой ладная, крепкая такая и молодая еще… и он уже подумывал, не жениться ли ему на Серафиме. Если уж на то пошло, то беда у них одна – оба овдовели.Но увидел Настю Забелину и потерял покой. Теперь уже старался не ходить мимо дома Серафимы, и на ферме ее обходил. А когда с Макаром Забелиным переговорил, и тот заручился, что отдаст дочку за Семена, то немедля встретился с Серафимой.- Ты это… не жди меня, не приду я. И прости, хоть и не было уговора, все равно прости, я вроде как надежду тебе дал...- Поняла я всё, Сема, - сказала она, - видно не угодила…- Да угодила, угодила! Но в душе у меня нынче другая…- А у меня в душе ты, Сёма. Только держать тебя не стану, да и кто я, чтобы удерживать, так… солдатская вдова… много нас таких…***Второй месяц пошел, как зачастил Иван в Ворохово, подкарауливая Настю то на ферме, то возле дома. И она как-то прониклась к нему, и подолгу стояли оба у ворот, топтались на месте, чтобы не замерзнуть. – Ну, поезжай, а то уж ночь скоро, - просила она.Он вдыхал, поглядывая на Орлика: - Не бойся, Настюша, ночь мне не страшна, я ведь дома, каждый куст знаю.- А вдруг волки? – в ее глазах появился неподдельный испуг.Он обнимал ее и успокаивал. – Да уж который год не слышно про волков, распугали всех, ушли они далеко. Да и Орлик у меня бегучий, так что не бойся.Вскоре сани уже скользили по накатанной дороге, а Настя вернулась домой.- Сядь,- сказал отец, - и слушай. Более чтобы я тебя с этим чубатым не видел,- Почему?- Она еще спрашивает? Вот сниму вожжи с гвоздика, узнаешь тогда…- Да ты что, Макар, белены объелся? – Александра вышла из горницы, услышав разговор. – Ты что же, девку на привязи держать собрался? А сам-то, как с цепи, на всех рвешься, покусать норовишь!- Ты, Шура, лучше бы дочку вразумила, что с Семеном ей лучше будет. Или тебе такой зять не нужен?- Да я Семена как сына принимаю, на наших глазах вырос, да и рада была бы, если Настя пошла бы за него, но не могу неволить. А ты как при царе ее выпихнуть хочешь… да за такое тебя и на собрании осудят…- Не пугай! Знаю, что делаю. Сказано: чтобы с чубатым более не видел!Настя заранее вышла за ворота, потому как знала, что приедет Иван, и хотела предупредить, чтобы не приезжал к дому от греха подальше.Вот уже мелькнули знакомые сани, и лихо, выпрыгнув, Иван подбежал к Насте.- Ой, Ваня, уехать тебе лучше. Не надо нам тут видеться, папка нынче злой, сказал, чтобы не выходила к тебе…- Как же так, Настя? А я приехал сказать, что сватать тебя хочу, вот на той неделе и хотел приехать…- Не отпустит меня. Откажет он тебе. – Настя совсем расстроилась. К Семену, несмотря на то, что его бригадиром поставили, в председатели прочат, душа не лежала. Не потому что чем-то был плох, нет, Семен хороший, просто чувствовала она, что не полюбит его. Никогда не полюбит.- А знаешь, Настя, - Иван взглянул на сани, в которых пухлым слоем лежала солома, а поверх ее – полушубок, чтобы теплее было, - поехали со мной. Вот прямо в сельсовет и поедем, а там распишемся.- Как же так? А папка с мамкой?- Так мы распишемся, и им куда деваться…Они не заметили, как вышел Макар, и услышал предложение Ивана. – А ну отойди от него, - сказал он дочери.Настя, испугавшись его неожиданного появления, отошла на два шага. И тут же кнут опустился на спину Ивана.- А вот тебе сельсовет! Вот тебе расписаться! Лучше я тебе на спине твоей распишусь. – Макар Ефремыч, да ты что? – увертываясь, воскликнул Иван.- Папка, не надо, оставь его! – Кричала Настя. Ей на подмогу вышла Александра. – Угомонись, Макар! Что люди-то скажут?- Брысь в дом! – Крикнул он на жену и дочь, но они и не подумали уходить. Иван тем временем, изловчился, и выхватил кнут из рук Макара, швырнув его в сторону.- А вот не уеду, пока согласия не дашь! – Сказал парень. Чем же это я не угодил вам, Макар Ефремыч?- Годи кому хошь, а Настьку не трожь, не твоего поля ягода! – Макар, оставшись без кнута, приблизился к Ивану и толкнул его своим плечом в его плечо. Иван устоял. И тогда, как два упрямца, они стояли, подталкивая друг друга плечом.- Беги отсюда! – Шипел на него Макар.- Ванька Калюжный с сорок третьего года на фронте, и ни от кого не бегал. У меня и ранение в грудь, а не в спину. И я не отступлю….Макар отскочил от него, снова рявкнул на жену и дочь, подталкивая их к воротам, а потом закрыл их на засов. Встав на бревно, над забором показалась его сухощавая рука, сложив фигуру из трех пальцев, крикнул: - Вот тебе Настьку! Видал?!Иван, расстроившись, запрыгнул в сани и уехал проч .Настя сидела у стола, опустив голову. Ее темная коса струилась по плечу, ресницы вздрагивали. Александра подумала, что дочь плачет. Но Настя, подняла голову и посмотрела на отца – в глазах ни слезинки.- А теперь я скажу, - начала она дрожащим голосом. - Видела я вчера Семена Панкратова. Так вот, я ему в глаза сказала, что не стерпится и не слюбится. И тебе, папа, также скажу: не стерпится мне с ним и не слюбится. Она вышла в сени, сняла с гвоздика вожжи и принесла их отцу. – Держи, ты обещал… так я сама их сняла… не боюсь.Макар отстранился от нее - не узнавал он дочь, перемена в ней была разительная. – Глянь, Шура, давно ли под стол пешком ходила, а теперь меня жизни учит, коза такая, - он схватил вожжи и швырнул их к порогу. – Видеть тебя более не хочу!Неделю Макар не разговаривал с Настей. Неделю не приезжал Иван в Ворохово. Даже на ферме не появлялся.- Добился своего? – спросила Александра. – Настя Семена отвадила, а ты Ивана отвадил. И чем тебе парень не угодил? – Она вздохнула обречённо. – Вот всегда ты такой был, Макарушка, лишь бы всё по твоему.Но как-то под вечер подъехала повозка, а в ней Иван, его мать, дядька Василий и младший сын Василия - Мишка.Макар, увидев нарядных гостей, нахмурился, понимая, зачем явились. Иван подошёл, как ни в чем ни бывало и подал новый кнут. – Держи Макар Ефремович. Это тебе новый кнут… лупани сколь хошь по моей спине, только дай согласие нам с Настей. А то ведь, и правда, тайком расписаться – не по-людски как-то.Макар взял кнут, ощупал его, проверяя на прочность, размахнулся и, под испуганные возгласы, гостей хлестнул им Ивана.- Добро, хороший кнут, - сказал он и открыл настежь калитку.Уже дома, за столом, разомлев от теплой печки и от разговоров, Макар тихо сказал Ивану. – Помни, угождать тебе не буду, потому как не по нутру ты мне. Но уважать буду. Ты ведь тоже воевал, хоть и молод еще. Ну и потому как мужем дочки моей единственной будешь, отцом внуков моих…- Спасибо, дядя Макар, я ведь как Настю увидел, сразу понял: жена моя будущая.В начале марта снега было еще полно, но солнце уже светило ласковее. Иван на тех же санях, погоняя Орлика, спешил в родную деревню. Настя сидела рядом и придерживала сундук с приданым, что собрала мать. А еще шуба лисья на плечах у нее - это отец наградил. Еще когда до войны охотничал, мех добыл, шубу-то и сшили, и Макар ее дочке сам на плечи накинул.- Не держись, Настюша, за сундук, - весело крикнул Иван, - а то рука застынет.- А вдруг слетит, жалко, добро ведь.- А ничего, коль потеряем, новое наживем. Двигайся ко мне.- И он, одной рукой держал вожжи, а другой рукой прижал к себе Настю, стараясь, чтобы лицо встречный ветер не застудил. А дорога снежной лентой растянулась, поблескивая снегом, еще не расставившим.(художник: Александр Шевелев)(художник: Александр Шевелев)Где-то в конце марта Семен, удрученный поначалу отказом Насти, почти смирился, но ходил по селу, будто не замечая никого. И как-то попалась на глаза Серафима. Все та же шаль с кистями, только раздобрела шибко, округлилась… вспомнил Семен, что недавно на ферме кто-то из баб сказал, что «тяжелая» Сима.И вот теперь остановился, подошел ближе. – Ты что Серафима, никак рожать собралась?- А чего ты удивляешься? Это ведь наше – бабье дело. Только рано еще мне, попозже…- Так это… а как же, кто же он? – спросил Семен, совсем не ожидая увидеть Симу в положении.От его вопроса лицо Симы стало словно каменное, холод застыл в глазах. – Эх ты, Сёма, язык-то как повернулся такое спросить? Или, думаешь, я еще с кем-то… вот спасибо, Сема, «согрел» ты меня словами…- Погоди, Сима, да я же не понял сразу, растерялся, - он шел следом, стараясь остановить ее, - это же как, это же мое дите…- Ну, наконец-то, дошло до тебя Сема. Только не ходи за мной. Сама рожу, сама и растить буду…- Серафима, так ты вон какая гордая! Не знал, даже не думал…- А теперь думай, когда тебе еще кто-нибудь постель будет греть! – Резко ответила Серафима.В тот же вечер Семен пришел к Серафиме и с порога сказал, что хочет забрать ее в свой дом.Она ничего не сказал. Но и на порог не пустила. Закрыла дверь перед его носом, ушла в горницу и легла на кровать, где возвышались две пышных подушки, а на них – вышитая накидка. Заревела.А он стучал. А потом тихо стало.Утром Серафима вышла управляться. Да на работу же надо бежать... а Семен сидит на крыльце, постелив старый половичок, чтобы не примерзнуть…- Ты что же делаешь, окаянный? А ежели заболеешь? Что тогда делать?- Лечить, Сима, лечить, - пробормотал Семен, просидев всю ночь на крыльце. Поднялся, потерев закоченевшие пальцы. – Я, Сима, одно дитя уже потерял, более терять не хочу. Ты как пожелаешь, а я – не оставлю ребятенка. Береги себя, Сима… ну и в сельсовет, если мил тебе хоть немного, сегодня же пойдем.Серафима горько усмехнулась. – Да какой сельсовет нынче? Ты же задубел, иди в избу, отогрейся, сейчас печку растоплю….- Печку я сам растоплю, - пообещал он, и они вместе ушли в дом.Прошло двадцать летНастя, завернувшись в цветной полушалок, вышла на крыльцо и поглядывала на Галку – старшую дочку. Возле калитки крутился Гена Моторин, белобрысый паренек, бойкий и настойчивый. И, несмотря на то, что еще была зима, он приехал на отцовском мотоцикле, поблескивая начищенными боками бензобака.Что-то он ей говорил, и никак не хотел уезжать. Наконец, завел своего железного коня и, посигналив, уехал.- Галя, чего приезжал-то? – спросила Настя.- Да так, делать ему нечего, - капризно надув губы, ответила девушка.Настя спустилась с крылечка. – Знаешь, дочка, хоть и говорят, что стерпится, слюбится, а я тебе так отвечу: не стерпится и не слюбится.Галка, поправив темные косы, с удивлением смотрела на мать.- Это я тебе насчет Геннадия говорю. Ведь не любишь ты его..- Правда, мам, это ты верно заметила.- Ну а чего тогда не отвадишь? Чего парню голову дуришь?- Да я даже серьезно и не думаю о нем.- Смотри, если не думаешь, тогда и не встречайся. А если надеешься, что стерпится и слюбится… нет, поверь мне, не получится. Я в свое время отца не послушалась… до сих пор удивлюсь, откуда смелости набралась… Наверное, потому что Ваня, папка твой, запал мне в сердце… ну всё, иди в дом, а то замерзнешь.Настя, а в деревне многие уже звали Анастасия Макаровна, посмотрела на заснеженную дорогу, вспомнив, как по этой же дороге привез ее в свой дом Ваня.Вспомнила об этом и улыбнулась. Ей на часы смотреть не надо – всегда знала, когда муж с работы придет. Любимый муж. И она у него любимая.Автор: Татьяна Викторова https://dzen.ru/id/5a69bfa8f4a0dde70ba3e734 О службе доставкиОдна женщина думала, с кем ей встречать Новый год – с Анатолием или телевизором. Телевизор победил, поскольку вчистую проиграл Анатолию по занудству.Перед Новым годом времени в обрез – отчеты, залатывание дыр, по магазинам бегать некогда, – и женщина заказала в Интернете корзину продуктов: конфеты, шампанское, фрукты, нарезка всякая, бонусом от фирмы крохотная елочка.Тридцать первого, в начале седьмого, домофон объявил о прибытии курьера. Женщина подождала пять минут, десять – ну сколько еще нужно, чтоб дойти до четвертого этажа, – не выдержала, оделась и спустилась вниз.Дверь в подъезд была распахнута, а на крыльце стояла корзина и сидел курьер, мужик лет тридцати пяти. В ответ на напоминание о слогане «От прилавка до двери – мигом!» замахал руками и заорал: вы специально крыльцо не чистите, да?! Чтоб веселей было?! Лед сплошной! Грохнулся, голеностоп потянул, хорошо, не сломал!Женщина сказала, если дворник не чистит, обращайтесь в ЖЭС, а она-то при чем, каждый должен заниматься своим делом.А курьер сказал, когда на его крыльце снег-лед, а дворник в нетях, то он сам берет лопату, наводит порядок и не ждет вмешательства высших сил, и, что интересно, руки от непосильного труда не отваливаются.А женщина сказала, что счастлива видеть такую сознательность, до свиданья, и, уже закрывая дверь, увидела, как курьер на одной ноге пытается спуститься с крыльца. Женщина посмотрела, как он прыгает подстреленным воробьем, неожиданно для самой себя развернулась и сказала:– Вы не сможете вести машину. Подождите, я помогу. Что вы уставились, я пятнадцать лет за рулем!– Вам нечем заняться? Имейте в виду, у меня еще пять заказов, часа на три.– Да, нечем, но вам-то какое дело, – сказала женщина. – Поставлю свою корзину на заднее сиденье, напомните потом, чтоб забрала.Машина оказалась новой «хондой».– Как, однако, выросло благосостояние курьеров. Может, и мне бросить все, к вам податься?– У нас конкуренция, вам не светит. Артем.– Мария.И они отвезли плюшевого тигра на 3-ю Поселковую – мальчику Феде от бабушки Эммы из Ванкувера (ура! бабуля не обманула!), и большой мягкий пакет на Севастопольскую – пожилой паре от племянницы Иры с семьей (зачем же они так тратились?), и три толстых книги на французском в самый конец Логойского тракта – профессору Климовскому от бывшего студента Олега (не ожидал, никак не ожидал), и букет бело-розовых хризантем на Седых – девушке Ассоль от неизвестно кого (ой! это Юрка! точно, Юрка!), и красивую тяжелую коробку на Жасминовую – Елене Викторовне от Костюкевича И. (нет-нет, я не плачу, я просто счастлива!).– Ого, десять часов, спасибо, выручили, – сказал Артем. – Раз вы нынче добрая самаритянка, доставьте меня домой, тут рядом, машина пусть у вас во дворе постоит, завтра пришлю за ней. Один курьер заболел, у второго жена рожает, остальные – дай бог, чтоб свое развести успели; пришлось самому.– Хорошо, – сказала Мария, – отвезу, семья, наверно, отчаялась вас дождаться.– Из семьи у меня кот, вряд ли он все глаза выплакал, вот сюда, налево.Шел тихий снег, за домами бабахал фейерверк, на лавочке под фонарем сидела старушка с палочкой.– Бабушка, почему вы тут сидите, вам плохо?– Что ты, деточка, не волнуйся, вышла на воздух, от телевизора глаза болят, посижу, на людей посмотрю.– Бабушка, вы из какой квартиры? Из семнадцатой? А звать вас как? Антонина Петровна? А фамилия? Егорова? О, мне повезло, искать не надо, я из службы доставки, вам кто-то прислал подарок – не знаю, кто именно, но точно вам, Егоровой Антонине Петровне, квартира семнадцать. Вот, тут продукты всякие, конфеты, вот елочка еще. Сами донесете? Нет-нет, не ошиблась, что вы, у нас строго, у нас не перепутаешь.Старушка сняла варежку, дотронулась рукой до елочки.– Сыночек мой, столько лет ни письма, ни открытки, не мастер писать, а помнит. Знала я, что не забыл, знала, деточка, это от сыночка моего, не забыл. Стой, деточка, дай угощу тебя чем-нибудь, стой, от молодые, все бегом.– Дочка, – сказал Артем, отложив телефон, – у Феди нашего дочка. Послушайте, Маша, у вас дома еда есть? Пусто? У меня ветчина какая-то была, яйца, виски полбутылки, хлеб должен остаться. Вы умеете омлет делать, такой воздушный? Умеете? А виски пьете? Как мать Тереза, вы не должны отказать страждущему, хромоногому и голодному. Или мне на лавочку сесть, чтоб вы меня пожалели?Один старичок посмотрел, хмыкнул и решил, вот так и надо, а не «Дед Мороз – мне то! Дед Мороз – мне это!».Давайте сами, не маленькие.У деда ноги не казенные.©️ Наталья Волнистая.
Мир
Смеющийся бог
Евгений Чеширко
Бог, как это и заведено у многих богов, жил в Храме, который ему когда-то построили люди. Ему нравилось это тихое и спокойное место. Здесь всегда пахло чем-то терпким и сладковатым, освещение было тусклым и не напрягало зрение, а звуки забавным гулким эхом отражались от стен древнего здания.
Люди никогда не забывали о нем и каждый день, хотя бы несколько человек, но посещали его скромную обитель. Ох уж эти люди... Нельзя сказать, что он уставал от них – все же он был очень ответственным богом, как это принято у других богов, и всегда внимательно выслушивал их просьбы. Но однажды ему пришлось за один день выслушать просьбы ста двадцати четырех человек и это очень его утомило.
Он решил сделать то, чего не делал ни разу, сколько себя помнил – выйти из Храма и посмотреть, что же там снаружи? Эта мысль давно сидела в его голове, но он всегда гнал ее прочь, понимая, что за время его отсутствия кто-нибудь из людей может прийти с просьбой и она останется невыслушанной, а это никак не соответствовало поведению добропорядочного бога.
В тот день, убедившись, что просьбы всех присутствующих в Храме выслушаны, бог быстро пересек внутреннее пространство Храма и просочился в щель приоткрытой двери. Яркий свет тут же ослепил его, а свежий воздух ударил в нос непривычным холодом. Простояв несколько минут на ступенях Храма, бог понемногу привык к окружающему миру. Осмотревшись, он вышел с территории Храма и зашагал по узкой улочке, которая вывела его на широкий проспект.
Повсюду были люди. Одни шли медленно, прогуливаясь и никуда не торопясь, другие умело лавировали в потоке, опережая первых, третьи стояли на месте у края тротуара, о чем-то разговаривая или просто уткнувшись в телефоны. Бог даже поморщился – он, конечно, привык к большому количеству людей, но так много их он видел впервые. На мгновение ему захотелось вернуться в свой уютный Храм – он подумал, что все они сейчас бросятся к нему с просьбами, но никто не обращал на него внимания.
Здесь его будто не существовало.
Эта странная мысль и напугала и, в то же время, обрадовала бога. Это были новые эмоции и ощущения, и они ему понравились. Выбрав направление, бог зашагал по тротуару, с интересом рассматривая людей. Все они были разными. Кто-то шел, уткнувшись взглядом в тротуар, другие, наоборот, будто витали в облаках, совершенно не обращая внимания на то, куда ставят ногу, третьи были сосредоточены и напряжены.
Когда стемнело, бог засобирался домой, но оказалось, что он совсем забыл – куда ему нужно идти, чтобы вернуться в Храм. Несколько часов он безрезультатно бродил по улицам, совершенно не понимая даже того, в каком направлении ему двигаться. Устав от безуспешных попыток найти Храм, бог уселся на скамейку в небольшом сквере. Здесь было немноголюдно, но через несколько минут мимо него прошла девушка, которую он тут же окликнул:
– Прошу прощения... Это прозвучит странно, потому что обычно с просьбами обращаются ко мне, но сейчас я хотел бы задать вопрос вам. Вы не знаете, как мне пройти к моему Храму?
– К вашему? – улыбнулась девушка. – А какой из них ваш?
– В котором я живу, конечно же, – пожал плечами он.
– Вы в нем работаете?
– Нет, я там живу. Дело в том, что я – бог, и я потерял свой Храм. Вы не знаете, где он?
После секундной паузы девушка рассмеялась так заливисто, что редкие прохожие даже стали оборачиваться на нее. Одни тоже расплывались в улыбке, другие недовольно цокали языком. Но самое большое впечатление этот смех оказал на бога. Он, как и многие другие боги, никогда не слышал смеха. Никто не приходил в Храм, чтобы поулыбаться или посмеяться. Лица всех людей, которых он видел внутри, всегда были напряженными, скорбными и печальными. Оно и неудивительно – сложно рассказывать о своих бедах и несчастьях, просить помощи, рассказывать о своих самых тяжелых переживаниях, и в то же время смеяться и веселиться.
Тем временем девушка смеялась так заразительно, что уголки губ бога тоже растянулись в улыбке. Он и сам не понял, как это произошло, но ему вдруг стало легко и спокойно. Будто груз выслушанных за сотни лет историй вдруг упал с его плеч. Что же это получается? Он всю свою жизнь думал, что все люди на свете – грустные. Что они приходят к своим богам, чтобы попросить их о чем-то, рассказать о своих несчастьях, и что боги – единственные существа, которые могут хоть как-то им помочь, хотя бы выслушав их, не перебивая. Но стоило ему только выйти за стены Храма и оказалось, что здесь люди смеются. Более того, они смеются... над ним?
– Что вас так рассмешило? – спросил бог, продолжая улыбаться.
– Ну... Это же смешно – бог вышел из своего Храма и заблудился.
– Как оказалось, так бывает, – развел он руками, отчего девушка снова рассмеялась.
– Знаете, – сказала она, – у меня сегодня был очень тяжелый день. Я поссорилась со своим молодым человеком, затем мне сделали выговор на работе за опоздание, а ко всему прочему меня обрызгал грязью какой-то идиот на машине, когда я стояла на остановке. Но вы своим вопросом очень подняли мне настроение. Спасибо, вы меня спасли!
С этими словами девушка продолжила свой путь, оставив улыбающегося бога в одиночестве. Он понимал, что только что произошло что-то невероятное, не укладывающееся в его голову. Сотни лет он слушал истории грустных людей, не в силах им помочь, потому что у богов не принято помогать людям. Выслушать – пожалуйста, но помогать нельзя. А сейчас он рассмешил человека и, по его словам, спас его.
Он решил пока не возвращаться в Храм, а еще немного побродить по миру. Может, ему удалось бы понять этих людей лучше, ведь, как оказалось, он совсем их не знал. Так он и поступил. Бог ходил по миру и вглядывался в лица людей, слушал их разговоры, узнавал и понимал их лучше с каждым днем все больше и больше. И самое плохое заключалось в том, что он находил все больше подтверждений своим мыслям.
Люди не вспоминали о нем до тех пор, пока в их жизнях не случались несчастья. Когда же их жизни были спокойными и радостными, они предпочитали смеяться и улыбаться. Ни один смеющийся человек не вспоминал о нем. Они будто совсем забывали о его существовании. Когда же он видел грустного человека, он подходил к нему и вежливо задавал один и тот же вопрос:
– Простите, вы не знаете, как пройти в Храм? Я бог и я заблудился.
Обычно люди улыбались и подыгрывали богу, отвечая что-нибудь забавное. Хотя бы на мгновение, но они забывали о своих бедах, и это радовало бога. Он чувствовал себя нужным, он понимал, что существует не зря. Скорее всего, эти люди считали бога каким-нибудь городским сумасшедшим, убогим, но забавным дурачком, но это его совсем не задевало – они смеялись, а это значит, что хотя бы на немного, но в этом мире становилось больше радости.
С каждым днем он все быстрее забывал о Храме. Ему уже не хотелось туда возвращаться и в один из дней он окончательно решил этого не делать. Иногда он заходил в другие храмы и рассказывал местным богам, что за пределами стен они могут сделать для людей гораздо больше полезного, чем внутри.
Говорят, что многие боги, узнав об этой истории, покинули свои храмы и сейчас бродят по свету, веселя людей и радуясь вместе с ними. Впрочем, люди, которые продолжили ходить в опустевшие храмы, не заметили отсутствия богов. Они по привычке приходят туда и рассказывают о своих несчастьях. Их никто не слушает, но, кажется, они этого совсем не замечают.
А боги...
Они смеются.
Вместе с нами.
___
Евгений ЧеширКо
©️ Copyright: Евгений Чеширко, 2024
Свидетельство о публикации №224122401001
Фото из интернета.
ВСТУПЛЕНИЕ.
Какой же всё таки молодец тот человек который придумал так вкусно солить грибы, а точнее:
- Укладываешь ряд грибов в кастрюлю, посыпаешь солью и, мелко нарезанной петрушкой или укропом, снова ряд грибов, соль и зелень, и так все грибы. Поверх грибов ложишь тарелку, или что-то в этом роде, и на неё какой нибудь гнёт. У меня простая банка с водой. ВСЁ! Через пару дней можно есть, ешь и не наешься этой подножной вкуснятины. А можно есть и так:
- Грибы промыть, порезать дольками, покрошить лук, добавить растительного масла, перемешать и употреблять с чем захочется.
В ПОХОДЕ ЗА СИНЕЙ НОЖКОЙ.
Сегодня воскресный день, по телевизору по всем двадцати каналам ничего интересного нету. Дай думаю схожу на холмы, что за вОдяной балкой, и наберу серой рядовки (синей ножки) для посола. Ведь рыжики которые я солил буквально позавчера все закончились. А тут вдруг захотелось синих ножек. Ну так вот, оделся я, обулся, и пошёл. Иду в пологую гору, а надо мной низкое небо и тяжёлые серые облака. Смотрю на них и говорю сам собою:
- Эх облака, и почему вас нельзя вот так вот взять и руками потрогать?
- Нельзя нам в руки человека даваться, - отвечают огорошившее меня тучи, - не положено нам.
- А почему? - задал я им вопрос. Но в ответ тишина, тучи молча висели над головой и, пугающе украшали бескрайние степные просторы.
Я прибыл на вершину, прошёл вспаханную на случай пожара полосу, потом по серому пырею, миновал чей-то скошенный покос и, стал спускаться с холма в пойму вОдяной балки, где меня встретили деревья маслины, голые кусты шиповника, тернов, боярышника и бледный пересохший хвощ.
Вот и белые тополя, между ними протекает живой родниковой водой мини река с густым красноталом по среди которого лежит большой тракторный скат (покрышка) от К - 700. От времени она погрузилась в глубь воды так, что торчит одна чёрная "макушка", через которую я и перешёл на другие холмы, по которым растёт чилига, многочисленные кусты разносортного шиповника и деревья диких яблонь и груш. И вот тут то по щекам холмов растут былые шампиньоны и, ещё живые синие ножки. Кто-то спросит, а почему шампиньоны былые? Да потому что они есть, большие, мясистые, но уже очень старые и немножко прихваченные первыми заморозками. А синей ножке хоть бы хны, как росла себе так и растёт. Растёт она дорожкой, косой, или кругами. На одной полосе их вырастает до десяти, двадцати штук и больше, разные, и маленькие и большие.
Но я в этот раз брать не стал. Ведь не для жарения или купорки за ними пришёл, а чтобы засолить. Все грибы с виду были весьма привлекательны и аппетитны, но в руках просто рассыпались, ломались, были очень грузные, водянистые и равно как и шампиньоны слегка прибитые морозом. И я как говорится несолоно хлебавши отправился обратно домой.
Иду и вижу кочка рыжих муравьёв, у которых я по весне кислоту палочкой брал. Сорвёшь былинку, послюнишь, положишь на муравейник, поползают мураши по ней и готово. Стряхнёшь шестилапых тружеников и, облизываешь былинку на гоняя себе и без того уже нагулянный аппетит. Сейчас муравьиная куча была просевшая от обильных дождей и, напоминала жерло микро вулкана. Постукал я легонько по ней и спросил скуки ради:
- Эй муравьи, вы дома? В ответ ясное дело тишина. Я выпрямился и неспеша пошёл восвояси. Но не успел отойти и пяти метров, как задрожала под ногами земля, я почему-то повернулся назад и увидел, как из недр муравейника показалась большая голова рыжего муравья размером с футбольный мяч. Посмотрела она по сторонам, увидела меня, зевнула и спрашивает:
- Ты чего хотел?
- Ничего, отвечаю я, - просто поздороваться.
- И всё?
- И всё.
- Тьфу, идиот! - сказала недовольно голова, шевельнула большими усами словно антеннами и, скрылась в муравейнике. А вместо неё копошилось множество муравьёв, они как мне показалось закрывали на грядущую зиму своё жилище.
Прошёл я через заросли краснотала к своей резиновой переправе, а точнее к тракторному колесу. Стал осторожно переходить через него, смотрю на прозрачную как слезу воду, и говорю вновь самому себе:
- Интересно, есть ли тут водяной?
- Да есть, есть, - послышался нежданный ответ, от которого я от неожиданности вздрогнул.
- Эй, кто здесь? - спрашиваю.
- Как это кто, - это я, водяной.
- Да врёшь ведь, - а ну покажись.
- Нет, сегодня воскресный день, - не положено.
- Мы водяные в воскресные дни к человеку не выходим, - нельзя. И сколько я не провоцировал его на разговор, водяной не произнёс больше ни слова. Вот как было, кому расскажи, что я с водяным беседовал никто не поверит.
Иду дальше, обхожу страшный бледных хвощ. Поднимаюсь на склон уже родного холма, а на нём дедовы вши, колючка такая.
- Кто же тебя тут насеял то? - вновь спрашиваю беседуя сам с собою.
- Как кто, это я, ветер.
- Ветер? - спрашиваю я, - а где ты, - почему я тебя не вижу?
- Я отдыхаю.
- А где?
- Посмотри на лево, видишь разрез песчаной кручи?
- Да, вижу.
- Ну вот, ты и смотришь на меня, - я отдыхаю здесь!
- А ты можешь показаться мне? - я хочу увидеть тебя.
- Могу, - вот он я, смотри.
- Но я не вижу тебя.
- Конечно не видишь, - я же прозрачный.
- Лови, вот подарок тебе от меня. И мне по воздуху прилетело маленькое белое перо от домашней курицы. Похоже, что курицу сюда принесла лиса для себя или своего выводка. Кто знает, может это пёрышко от моей курочки. Ведь лиса по всему нашему краю по над холмами за лето и осень вытаскала десятки голов разной домашней птицы.
Вот и с ветром побеседовать довелось, подумал я. Грибов не набрал, так хоть пообщался с теми в чьё существование не верят люди. Стал я дома жене рассказывать о своём необычном диалоге со степными "товарищами", а она не верит, не мешай говорит сериал смотреть.
Поправил я подушки на диване, и стал с ней смотреть кино. Неинтересно оно мне, разговоры и встречи с мурашами не давали покоя. И я встал, взял шариковую ручку, тетрадь, и стал записывать свои сегодняшние события.
06. 11. 2020 год. Сергей Юрченко-Целищев.
ХОДИ, КУЧЕРЯВЫЙ
В больнице одного большого города, в отделении онкологии и гематологии лежал мальчик. Звали его Серёжа и было ему восемь лет. Половину своей короткой жизни Серёжа боролся с болезнью. Борьба шла с переменным успехом и забирала много сил. Оттого мальчик сильно исхудал и выглядел лет на пять, кожа у него была с голубым оттенком и голосок смешной малышачий. Мама и папа помогали и поддерживали сына, как могли.
В детское отделение больницы любили приезжать спонсоры, особенно на Рождество и Новый год. Они приводили в гости к маленьким пациентам знаменитых артистов и спортсменов. Но Серёжа мечтал не о балете, не о шайбе, забитой в ворота, и даже не об автографе великого футболиста на фирменном мяче.
Серёжин дед, когда ещё был жив, любил рассказывать о своей удивительной работе пилота (да, именно “пилота”!) шагающего карьерного экскаватора. Это огромная, с трёхэтажный дом, зверь-машина жёлтого цвета, с огромным ковшом. Дед говорил, что знает волшебное “петушиное” слово, которое может завести любой механизм. И Серёжа ещё тогда решил, что вырастет и тоже станет пилотом шагающего экскаватора. Эту мечту мальчик и написал в письме Деду Морозу.
Долгая жизнь в непредсказуемой болезни приучила Серёжу к тому, что задачи могут решаться по разному. Поэтому на конверте Серёжа сделал такую приписку: “Если Дед Мороз сильно занятый, то передайте моё письмо Ангелам”. Кто именно взялся за исполнение Серёжиной мечты доподлинно неизвестно. Просто однажды рождественским утром мальчик услышал, как за больничным окном какие-то мужики кричат: “Серёга, выходи!”
Мальчик забрался на подоконник. За окном, на снежной простыне больничного двора стоял Серёжин папа, а рядом двое каких-то дядек в ярких оранжевых касках и жилетах. Позади красовался огромный жёлтый экскаватор с широкими ребристыми гусеницами и здоровенным ковшом. Серёжина мама уже стояла на пороге палаты с тёплыми вещами в руках, чтобы помочь сыну одеться.
Кабина экскаватора показалась мальчику невероятно просторной. Он забрался на водительское место, но оказалось, что он так мал, что никак не дотягивается до рычагов управления. Тогда один из инструкторов в оранжевом жилете сел в пилотское кресло, а Серёжу посадил себе на колени. Мальчик уцепился за рычаги, а инструктор накрыл его острые голубые кулачки своими большими горячими ручищами и сказал: “Командуй, Серёга!”
— Ходи, кучерявы-ы-ый! — неожиданно звонко, во всю мощь своих маленьких лёгких, смешным малышачьим голоском крикнул Серёжа.
И зверь-машина вздрогнула, завибрировала, заурчала утробно, дыхнув в небо чёрным облачком дыма от соляры.
— Ходи, кучерявый!
И огромный жёлтый экскаватор, разбуженный волшебным петушиным словом, послушно двинулся с места.
Весь детский корпус отделения онкологии прилип к окнам. Второй инструктор бегал по двору и махал красными флажками, показывая куда ехать. На безопасном расстоянии стоял, улыбаясь, бледный Серёжин папа, а мама плакала в подмышку его пуховика.
Экскаватор осторожно перетаптывался, кружился на месте, вальсировал и помахивал ковшом. Оттанцевав показательную программу, зверь-машина аккуратно опустила ковш к самой земле и слегка его приоткрыла, словно улыбнулась. Из пасти ковша на снег посыпались яркие цветные свёртки и коробочки. Это были рождественские подарки для маленьких пациентов больницы.
Через несколько дней Серёжу перевезли в Москву, на операцию. В местных газетах написали, что всё прошло успешно. А ещё написали, что в следующие полгода в этом детском отделении онкологии и гематологии деток поправилось на двенадцать процентов больше, чем обычно...
Автор: Надежда Покровская
Сeгoдняшние дeти болеют неинтересно. Ну вoт Матвей, например, затeмпературил в школе, пошел разбрызгивать соплями по стенам, а yйти нельзя — родители дoлжны прийти и забpaть. За руку отвести в постeль, выдать таблетку, налить компoта. Нос промыть соленой водoй, сосудoсуживающие дозировано, чтобы не вызвать привыкания. Антибиотик - по назначению врача. Комнату проветривать, влажнoсть поддерживать, лишний раз не кутать. Помнить, что через недeлю должно само пройти. Ну или черeз 7 дней.
А как мы болели, пoмните? Никаких тебе вирусов, сразу понятно, что это ты застыла, ибо вчeра каталась с горки до мокрых трусов через все рейтузы и «прoстые» колготки. Простые — это которые жуткого серо-бежeвого цвета и немного колются. Сейчас таких не делают, а тогдo у всех девчонок были цветные на выход, их только с платьями нoсить, а под штаны гулять — исключительно простые, заштопанные на пятке и с намечающейся дыркой на большом пальце.
И вот полились сопли, ты зашлась ночью кашлем, покрылась крапинками пота. Мама встала в стойку, потрогала тебя и включила режим «бoльничка». Режим подразумевает в первую очередь пузатый круглый ингалятoр «Ромашка»: ты засовываешь лицо в пластиковый шар, а снизу кипит вода, в которой развели вьетнамскую Звёздочку. Пары выжигают нос, горло, глаза и весь кожный покров лица.
Если не «Ромашка», то - кастрюля с картошкой. Тебя накрыли одеялом и сунули моськoй в кастрюлю с кипятком. Темно, жарко, но вылезать нельзя — там мама. Картошка выжигает даже то, до чего не добралась Звёздочка — лёгкие, печень и почки.
Ты тут же чyвствуешь, что резко начинаешь выздоравливать. Но мама нe сдaётся — кладёт тебя на живот и подозрительно дзынькает какими-то стекляшками.
— Бaнки! — понимаешь ты.
Банки ставит только отец. Надо поджeчь смоченную в спирте тряпку, намотанную на палку, сунуть этот факел в банку, нагреть до состояния плавления, а потом с разгона вогнать в твою щуплую детскую спину между острых лопаток.
— Чпoк! — банка всасывается, как пиявка.
— Чпок! Чпoк! Чпок! — папа работает быстро, и черeз минуту ты уже не ты, а кoнцептуальный ёж со стеклянными иголками. Вeзите на выстaвку современного искусства! Но тебя не вeзут, тебя свeрху зaкрывают двумя одеялами и приказывают не двигaться. Мама сaдится рядом и читает Тома Сойера.
Если честно, то я эту главу прочитала еще вчера ночью под одеялом, с фонариком, поэтому сейчас занята другим: мееееедленно сдвигаю и раздвигаю лопатки, морщусь спиной и пытаюсь незаметно отчпокнуть банки. Нет, они не причиняют боли, просто интересно, сколько отчпoкнется. Надо, чтобы хоть одна, но точно не много, потому что, если много, то тeбе вдoгонку поставят горчичники, а вот они уже жгутся будь здоров.
Если вдруг к утру ты до cих пор кашляешь, хоть и стараешься заставить себя дeлать это куда-то внутрь, если ты не успела стряхнуть градусник до приличных 36,6, то идёт 2 раунд. Во 2 раунде заявлено парить ноги. В целом это очень даже ничего, потому что разрешают смотреть тeлик, но вот опускать ноги в жерло вулкана — му'ка! Опустила и не шелохнешься, потому что станет еще горячее. А как только привыкнешь, отвлечешься, расслабишься, мама уже спешит с чайником в руках подлить горяченького. Пятки вылезают сморщенными, и ты смотришь на них удивлённо — как у старенькой бабушки, честное слово.
На нoчь тебя уложат спать в отцовских носках, куда предварительно нaсыпали раскаленную на сковороде крупную сoль. На груди нарисуют йодoвую сеточку. Напоят чаем с лимонoм. Разрeшат съесть целую банку малинового варенья.
И вот тут-то ты окoнчательно поправишься, и на следующий день обязательно снoва пойдёшь на горку в тех же колготках и рейтузах — они тоскливо ждyт тебя на чугунной батарее. И снова промокнешь, может быть. Но не заболеешь — болеть положено в нашем детстве нечасто, желательно 1 раз за зиму. Потому организм уже пережил режим «больничка» и ему дешевле как-то не кашлять и не сопливить. Если умереть, то по-тихому, пока родители не догадались.
А современные дети бoлeют неинтересно. Не так мучительно, но очень скучнo, бeз картoшки, вьетнaмской звёздочки и соли в носках.
Автор: Лeля Тapaсевич
Молчун
В контору «Муженёк на час» пришёл новый мастер. Мужики его сразу невзлюбили: скрытный какой-то, необщительный, не хочет делиться информацией о том, сколько раньше зарабатывал. Представился Пашей и на собеседовании, вместо того чтобы рассказать о себе, одной крестовой отвёрткой починил директору кресло, очки, кофемашину и настроил кардиостимулятор. Его приняли без разговоров и даже дали форму по размеру.
Коллеги два часа пытали Пашу отборными анекдотами и соблазняли политическими темами, но он не открывал рта, даже зевал одними ноздрями.
В час дня в офисе зазвонил телефон.
― Мальчики, ― обратилась менеджер к «мужьям», которые «забивали козла» на коробке от кулера и сплетничали о новеньком «муженьке», ― там Подлюгина звонит ― просит посмотреть розетку.
Повисла могильная тишина. Подлюгина была легендой. С ней успели поработать все конторы города, даже химзавод. Женщина была способна кричать абсолютно на любых частотах. Если бы горбатые киты умели прикручивать карнизы и вешать гардины, она бы и им доходчиво объяснила, какие они на самом деле рукожопы и лентяи. Ходили слухи, что один таксист, который вёз её всего два километра, настолько упал духом и тронулся рассудком, что сдал права назад в ГАИ и попросил отдать ему взятку, с помощью которой он их купил.
― А давайте новенького отправим! ― предложил один из «мужей» по имени Антон. ― Пусть молчун пройдёт боевое крещение.
Идея была поддержана. Паша бесшумно появился из единственной тени, которую отбрасывал чайник, чем сильно напугал всех присутствующих, и взял у менеджера адрес.
***
― Какого чёрта так рано?! ― облаяла Подлюгина мастера прямо на пороге. ― Я ждала вас в двенадцать, а сейчас — одиннадцать пятьдесят семь!
Паша с абсолютно каменным лицом вытер чужие слюни с лица и, подождав три минуты, ровно в двенадцать молча прошёл в квартиру.
Подлюгина представляла из себя чистое зло в домашнем халате. Она была молода и бесполезно красива. Жить с ней отказывались даже примитивные микроорганизмы, потому в квартире у неё всегда было чисто и неуютно.
― Чего молчишь? Воды в рот набрал? Или просто идиот? ― прощупывала она почву для будущих истязаний.
Взгляд Паши был холоден, лицо не отображало ни единой эмоции — хоть сейчас отправляй в Атлантический океан таранить айсберги в отместку за «Титаник».
― Глухонемой, видимо! ― сделала громогласный вывод Подлюгина. ― Нашли кого на такую работу брать. Ладно, пошли! ― она жестом показала Паше направление.
«Посмотреть розетку» на языке Подлюгиной оказалось гораздо бóльшим, чем простая консультация или мелкий ремонт. Женщина была настолько тверда в своём желании пропылесосить трёхкомнатную квартиру с одной кухонной розетки, что вырвала её с корнями до самого электрощитка. По предварительной оценке, ущерб должны были восстанавливать три разные бригады.
― Что стоишь? Чини! ― нервничала женщина. ― Или ты ещё и слепой?!
Паша молча вышел из квартиры и вернулся через пятнадцать минут с тележкой материалов. Подлюгина тем временем уже накатала жалобу размером с «Тихий Дон» и собиралась отправить директору «Муженька».
― Вернулся, халтурщик! ― прошипела она, глядя на то, как спокойный, словно слон на водопое, Паша ставит на пол мешок шпаклёвки.
Начался ремонт. Паша действовал не спеша, шаг за шагом, стараясь всё делать аккуратно. Подлюгина тем временем не находила себе места. Такой шанс улетал в трубу. Она приготовила сорок отборных уничтожающих фраз для Паши, начиная с критики его грязной головы и заканчивая тем, как он мешает шпаклёвку против часовой стрелки.
Не в силах держать злобу в себе, женщина заказала на дом доставку еды и, комментируя картошку, заставила курьера сменить религию. Затем она довела до истерики робота в техподдержке Сбербанка и унизила пролетающий в небе самолёт. Но и этого ей было мало. Она хотела уничтожить Пашу — это стало целью всей её жизни.
Пока мастер устанавливал обратно натяжной потолок, Подлюгина выучила по Ютубу весь мат на языке жестов и спешила показать гостю свои успехи.
― Ну как? Ты всё понял? ― женщина смотрела на него с детской надеждой в глазах, закончив свой спектакль 18+ для людей с ограниченными возможностями.
Паша даже не моргнул и продолжил восстанавливать краску на стенах. Ремонт закончился неожиданно.
― Всё, что ли? ― расстроенно спросила Подлюгина, видя, как Паша моет руки.
Это была катастрофа. Получив смету и расписавшись в акте выполненных работ, огорчённая женщина молча вручила деньги.
***
― Стойте, вы забыли отвёртку! ― окрикнула Подлюгина мастера, когда тот заходил в лифт. Он обернулся и встретился с хозяйкой взглядом.
― Спасибо, ― сказал Паша и, забрав отвертку, уехал, оставив ошарашенную женщину наедине с нереализованной злобой.
***
Когда Паша принёс в офис первые деньги и обошёлся без жалобы со стороны самой скандальной клиентки, ему решили дать ещё один проблемный объект, чтобы убедиться, что это не случайность.
Семейство Достоваловых было вторым по токсичности и количеству уволившихся сотрудников после выполнения работ у них дома. На протяжении вот уже сорока лет супруги раз в месяц устраивали феерический скандал с участием третьих лиц.
Фёдор Достовалов был прорабом на пенсии. Когда аргументы в споре между супругами заканчивались, жена звонила «муженькам» и просила, чтобы мастер провёл мелкий ремонт у них дома.
Появление чужих отвёрток и молотков в доме прораба приравнивалось к иноземному вторжению. Фёдор всячески пытался вмешиваться в процесс: доставал свой фамильный уровень, проверял теодолитом вертикальность устанавливаемых шкафов, рисовал проект, по которому следовало менять лампочку в туалете.
Паша приехал в самый разгар распрей и тут же был встречен жарким словом.
― Явился, паразит! ― кричал из-за спины жены Фёдор, когда Паша зашёл в квартиру.
― Нужно повесить несколько полок под цветы, постелить линолеум в ванной и отрегулировать дверцы кухонного гарнитура, ― перечислила задачи хозяйка дома и собралась в магазин.
Паша кивнул и проследовал на кухню, где его уже ждал «технадзор» в белой каске.
― Я всё до миллиметра проверю, ― бурчал Фёдор, держа в руке рулетку.
Паша молча встал на стул и начал наносить на стену метки для будущих отверстий.
― Левее! Ближе к краю! Тридцать миллиметров от оси! Распределяй нагрузку! ― выкрикивал Фёдор указания каждый раз, когда Паша ставил очередной крестик.
В конечном итоге стена напоминала небольшое двухмерное кладбище на двести душ.
― Вот, возьми, советские! ― протянул прораб свёрток со сточенными и сколотыми свёрлами. ― Китайским фуфлом в своём доме сверлить запрещаю!
Паша не спорил. Он молча сверлил одну дырку пятнадцать минут, пока Фёдор не отобрал перфоратор, и со словами: «Чему вас только учат?!» не начал сверлить сам. «Муженёк» тем временем пошёл в ванную кроить линолеум. Когда он закончил, Фёдор уже прошёл первые полтора сантиметра стены.
― Кирпич хороший — не то что сейчас делают, ― обливаясь по́том, пыхтел прораб. ― Главное, что прошли первый слой и наметили отверстие ― теперь можно и твоим китайским ширпотребом добить, чтобы хорошие свёрла не портить.
Паша кивнул и вручил хозяину сверло, а сам принялся за регулировку дверок. Фёдор надавил всем весом на инструмент, как делал до этого, и нажал на кнопку. «Китайское сверло» прошло оставшиеся полтора сантиметра и остальные пятнадцать за два оборота. Оно вышло в другой комнате через закреплённый на стене телевизор.
― Ничего страшного, мы всё равно его только по воскресеньям смотрим, ― оправдывался хозяин, ― когда лотерейный билет покупаем.
Паша никак не реагировал, продолжая молча орудовать отвёрткой. Работа пошла. Первые три отверстия Фёдор всё так же намечал своим сверлом, а потом добивал «китайским». В какой-то момент ему стало лень менять свёрла, поэтому он переступил через собственные принципы ― разумеется, пока никто не видит.
Спустя полчаса из магазина вернулась жена прораба и уронила пакет с продуктами на голову мужа.
― Ты что наделал? ― закричала женщина так громко, что все мужья в доме машинально извинились перед своими супругами.
― А что такое? Мы тут, между прочим, работаем в команде! ― мужчина опёрся на перфоратор, как на шпагу, воткнув его в ламинат.
― Ты во что стену превратил?!
Фёдор повернулся к стене и только сейчас понял, что малость увлёкся: межкомнатная перегородка напоминала крышку от перечницы.
― Да я… ― Фёдор глядел на стену и никак не мог взять в толк, что произошло. ― Обычно они спорят, выхватывают инструмент, а я только говорю, как делать и что не так, а тут… ― он пытался восстановить хронологию событий.
Паша подошёл и, молча вставив несколько дюбелей, прикрутил полки.
― Всё готово, ― протянул он бумаги хозяевам.
С тех пор семья Достоваловых больше никогда не ссорилась.
***
В офисе Пашу встречали как героя. «Муженьки» хлопали его по плечу и отмечали успех.
― Вы, наверное, очень общительный, раз так легко справились с нашими самыми сложными клиентами, ― интересовался директор у Паши о его методах, вызвав мастера к себе в кабинет.
Паша молчал.
― И дружелюбный! А ещё ― отличный слушатель! ― заметил мужчина и счёл необходимым поделиться с Пашей своими взглядами на жизнь: рассказал ему о способах уходить от налогов при построении бизнеса, о женщинах, которых соблазнял, когда сам работал "муженьком", о том, как воровал деньги в церкви, чтобы купить первую дрель, с которой началась его империя, и закончил личными страхами…
Паша слушал и молча кивал.
Директор так увлёкся, что опомнился лишь через два часа откровений и пообещал Паше повышенную ставку, если тот будет молчать об этом разговоре. Паша снова кивнул и начал молчать ещё усерднее. Начальник принял это за хороший знак.
Через месяц все проблемные клиенты закончились. А через два месяца Паша приехал на работу на новой машине и женатый на Подлюгиной, которая после того ремонта явилась в контору и сказала, что её раньше никогда так романтично не игнорировали.
Паша был самым успешным «муженьком» фирмы, и все завидовали его выдержке и безупречному пофигизму. Коллеги без конца спрашивали: «В чём секрет?», но Паша молчал. И каждый сам придумывал ответ на свой вопрос. Но секрет у Паши всё-таки был…
Раз в месяц молчун пропадал с горизонта. Он уезжал на все выходные в какую-нибудь глушь за двести километров от города, но никому не сообщал куда ― даже жене.
Он доезжал до огромного глухого леса и, оставляя машину на дороге, ещё полдня тратил на то, чтобы пройти до нужного места пешком. Там, в дремучем первозданном краю, где не было ни единой человеческой души, Паша открывал рот и начинал кричать. Он кричал так громко и так долго, что медведи спешили убраться в соседние области. Изо рта Паши вываливались настолько грязные слова, что проплывающие в небе облака краснели без помощи закатного солнца, а трава на поляне увядала. Отведя за несколько часов душу, Паша возвращался в город отдохнувшим, обновлённым и молчаливым.
Александр Райн
#ЯсныйДень
В клубе было жарко, тесно и шумно. У стен толкался народ, а в центре, на дощатом полу, отплясывали девчата. Пестрые кофточки, цветастые платки выделялись в полумраке, будто цветочная поляна чудесным образом перенеслась сюда среди зимы.
Иван окинул взглядом народ, но в такой гуще разве найдешь своего дружка Матвея… а ведь хотелось повидаться, и раз уж дома не застал, то где ему еще быть, в клубе наверняка. Толкаться среди молодежи села Ворохово, куда занесло его нынче по заданию бригадира Куделина, Ивану не хотелось, да и некогда.
Он уже хотел уйти, но заметил в трех шагах девчонку. Темненькая такая, курносая, в тулупчике со светлым воротником и в таких же светлых валеночках. К ней подбежала еще одна девчонка. – Ну, пойдем, - позвала она, - ноги сами в пляс идут.
Девчонка застеснялась, - Не-ее, домой надо, поздно уже, папка ворчать будет…
Подружка вздохнула, оглянулась на пляшущих. – И то, правда, ну пойдем тогда, а то ведь и с меня дома спросят.
Иван, так и не найдя Матвея, вышел вслед за девчатами, отвязал коня и повел под узды, догнав смешливых девчонок.
- А не замерзнете ли, девчата? – спросил он с задором.
Курносая остановилась, глядя на него, а ее подружка быстро нашла ответ: - Не замерзнем, у нас ноги быстро ходят.
- Ноги вам еще пригодятся, натопаетесь… лучше садитесь в сани, довезу, мой Орлик быстро домчит.
Девчонки переглянулись. – А давай прокатимся, - предложила подружка, - поди уж не увезет за синие горы…
- Ну, если только до нашей деревеньки… подружку твою курносую, - сказал Иван. И вроде в шутку сказал, а смотрит на девушку так, будто наглядеться не может.
- А где ваша деревенька? – спрашивает шустрая подружка.
- Недалече, Стружкино это…
Рассмеялась подружка. – Нашел куда везти, ежели бы до самой столицы, тогда да…
- Ладно, до столицы далеко, а пока домой отвезу, мороз декабрьский крепчает… садитесь, девчата.
- А поехали! – И шустрая девчонка первой уселась в сани, и подружку за собой потянула.
- Звать-то как? – спросил парень. И первый ответил: - Меня Иваном зовут, фамилия моя Калюжный…
- А я Тоня.
- А я Настя – отозвалась курносая.
- Вот и ладно. Ну, рассказывайте, куда повернуть.
- А вот наша улица, я вон там живу, а туточки, наискосок, Настин дом.
Иван подкатил к дому Антонины и, высадив ее под заливистый девчачий смех, развернувшись, поехал к дому Насти.
- А если я в воскресенье приеду, выйдешь? – спросил, он поймав ее за руку. И будто испугавшись ее молодости, спросил: - А лет тебе сколько?
- Девятнадцать исполнилось.
- А мне двадцать два. Ну, так выйдешь?
- Вот приедешь, тогда и поглядим, выйти, али нет…
- Приеду! Вот точно приеду. А насчет, поглядеть, - он уселся в сани и понукая коня, уже на ходу крикнул: - я тебя уже разглядел, а теперь ты присмотрись…
Настя скрылась за воротами и замерла на месте, зная, что никто ее не видит. Было тихо. В морозном воздухе закружились редкие снежинки, падая ей на лицо. И она, еще сама не понимая, отчего так легко стало, хоть и чуточку волнительно. Там, в клубе, не было так на душе, как сейчас. И этот Иван из Стружкино, о котором и не слышала раньше, вдруг всколыхнул ее девичье сердце.
Она вошла тихо, и также тихо сняла тулупчик, стянула шаль и потом валенки. На столе мигала керосинка, и ее манящий огонек освещал часть избы. Отец сидел у лампы и пытался прочитать письмо старшего сына.
Настя, увидев его за чтением письма, расстроилась. Старший брат еще в сорок третьем погиб, и похоронка пришла. Но родители никак не могли смириться. Отец, время от времени, перечитывал его письма с фронта, будто разговаривал с ним. А мать вставала на колени перед старой иконой, что была в уголке на полочке, и со слезами просила вернуть сыночка Гришеньку. Макар Забелин и сам готов был на фронт уйти, но не взяли его: перед войной увечье ноги случилось.
Увидев Настю, Макар Забелин отложил исписанный листок и, нахмурив брови, строго спросил: - Чего так долго?
- Так мы с Тоней в клуб зашли, а там… ой, там такое, все пляшут… и в клубе тепло…
Александра, Настина мать, поднялась с колен и позвала дочку ужинать, предупредив мужа: - Не начинай, Макар, вовремя она пришла…да и чего дома сидеть…
- Дочка, ты садись, поешь, - уже по-доброму сказал отец. А потом начал издалека. – Выросла, вижу, пора, как говорится, и суженого найти. А война треклятая сколь унесла… и нашего Гришаню тоже… а замуж-то выходить надобно.
- Пап, да и сама знаю…
- Знает она! – Ворчливо заметил Макар, а потом обратился к жене. – Слышь, Шура, чего молчишь-то?
- А чего говорить? Я сама еще толком не разобрала, чего у тебя на уме.
Макар закряхтел, потом взглянул на фронтовое письмо, покрутил его в руках, будто могло оно ему чем-то помочь.
- Семен Панкратов заходил… вот перед твоим приходом.
Услышав про Семена, Настя замерла с кружкой в руке, не решаясь даже глотка сделать.
- Ну чего, хороший мужик, фронтовик, герой… друг твоего старшего брата, - Макар отчаянно махнул рукой, - да чего там… считай, что как сын нам…
Семена Панкратова Настя знала с детских лет, старший брат Гриша дружил с ним. Они и на фронт в сорок первом вместе ушли, только потом их фронтовые дорожки разошлись. Григорий ушел холостым, не успев жениться, а Семен, как раз за месяц до войны, взял в жены односельчанку Глашу.
Молодая жена Семена Панкратова осталась беременной, и в начале 1942-го года умерла при родах, ребенка тоже не спасли.
Всю войну с этим тяжким грузом в душе прошагал Семен, и вернувшись, узнал, что и друг его Гришка погиб. Видимо беда еще больше сблизила Семена с родителями друга, и он частенько заходил к ним.
Поначалу ему казалось, что на сердце булыжник пожили – так тяжко было. А потом увидел Настю, которую помнил еще девчонкой малолетней и удивился, как выросла, как изменилась. И потеплело у него на душе, будто оттаивать начал. И задумался он: Насте девятнадцать, а ему двадцать пять, чем не пара… к тому же сестра друга его закадычного.
Настя и не заметила поначалу, что Семен из-за нее чаще стал заходить, а только здоровалась уважительно и с опаской. Старше он по годам ей казался, фронт – он ведь не молодит, он годы прибавляет.
- Ну, Настя, как тебе Семен Панкратов? – спросил Макар. – Чем не жених?
Настя вспомнила, как испугалась его усов, впервые увидев после фронта; перед ней предстал как будто чужой дядька - такой смурной, что и заговорить-то с ним страшно. А уж потом привыкла к его появлению в родительском доме, и кроме как другом погибшего брата, не воспринимала.
А еще вспомнила чубатого возницу, что развез их с Тоней по домам, и все у нее перепуталось в мыслях. Одно знала: Семена Панкратова нет в ее душе. Ну, если только уважение, которое и было у нее к фронтовику с самого начала.
- Да никакой он мне не жених, - призналась она, - зачем он мне?
- Вот, гляди, мать, вырастили царицу, женихами разбрасывается… в наше ли время нос воротить, когда такую победу для народа наши сынки выковали, да сами сгинули… нет у нас лишних женихов. Глянь, сколь девок да баб по одиночке, другая, может, спит и видит, кабы замуж выскочить, а ты: «зачем он мне?»
- Папка, ну я же к нему со всем почтением, только не люб он мне, совсем не люб.
- Стерпится, слюбится, - сказал Макар, будто литовкой по траве прошёлся.
Иван Калюжный тем временем, понукая Орлика, мчался по снежной дороге в родную деревеньку. От веселых думок крутилась на уме какая-то песня, только голосом своим управляться не умел. К тому же на фронте надорвал голос, и теперь громко сказать не получалось. Он уж и так сегодня старался с девчатами говорить, чтобы поласковей было.
И, вспоминая, случайную встречу с Настей из Ворохово, всерьез задумался о женитьбе. Он пришел с фронта, соскучившись по земле, по привычному с детства крестьянскому труду, и как голодный втянулся в работу. – Жениться тебе надо, Ваня, - говорила мать.
- Это обязательно, вот только найду такую… чтобы думать о ней днем и ночью. И вот сегодня, кажется, встретил такую – курносую, маленькую росточком, будто молодую березку в поле.
С этими мыслями и приехал домой.
А в это время в том же Ворохове, где жила Настя Забелина, в пустом домике почти на краю села, не спалось Семену Панкратову. Сначала, как вернулся, хоть и знал из писем, что его Глаши больше нет, все равно тягостно было ему в пустом доме. Вот тогда и зачастил он к Забелиным, чувствуя, что Макар Забелин, отец его доброго друга, принимает Семена как сына.
А тут еще Настя… маленькая ведь была до войны, бегала эдакая стрекоза… и вот она… невеста. Он сразу тогда подумал, что достанется кому-то славная девчонка, да такая пригожая и милая…
А потом и о себе задумался, Глашу ведь не вернёшь, а жить надо дальше. А если такая жена будет, как Настя, то и на душе теплее. И тогда первым делом намекнул Макару Забелину, чтобы породниться теперь уже по-настоящему. Макар намек понял, и даже обрадовался. – Был ты другом моему сыну, а теперь и сам сыном мне станешь.
Семен и обрадовался, и устыдился. А устыдился от того, что уж который месяц солдатская вдова Серафима постель ему в свой избушке греет. Она ведь тоже перед войной замуж вышла, а деток не успели родить, ушел муж в первые же дни на фронт. И также как и Григорий Забелин, не вернулся.
Видимо, утраты соединили их, - так думал Семен, оставаясь на ночь у Серафимы. И она горячо шептала ему ласковые слова и тыкалась носом в его плечо: - Ой, как ты пахнешь, Сёма!
- И как же я пахну? – усмехнувшись, спросил Семён.
- Мужиком ты пахнешь, - отвечала она, - я ведь забыла, как мужик пахнет, а ты напомнил.
Семен всю эту бабскую тоску понимал, знал, как тяжко пришлось им тут без мужиков, изнуряя себя в поле, на ферме, на заготовке дров - да мало ли какой работы в селе. Серафима одного с ним возраста, и фигурой ладная, крепкая такая и молодая еще… и он уже подумывал, не жениться ли ему на Серафиме. Если уж на то пошло, то беда у них одна – оба овдовели.
Но увидел Настю Забелину и потерял покой. Теперь уже старался не ходить мимо дома Серафимы, и на ферме ее обходил. А когда с Макаром Забелиным переговорил, и тот заручился, что отдаст дочку за Семена, то немедля встретился с Серафимой.
- Ты это… не жди меня, не приду я. И прости, хоть и не было уговора, все равно прости, я вроде как надежду тебе дал...
- Поняла я всё, Сема, - сказала она, - видно не угодила…
- Да угодила, угодила! Но в душе у меня нынче другая…
- А у меня в душе ты, Сёма. Только держать тебя не стану, да и кто я, чтобы удерживать, так… солдатская вдова… много нас таких…
***
Второй месяц пошел, как зачастил Иван в Ворохово, подкарауливая Настю то на ферме, то возле дома. И она как-то прониклась к нему, и подолгу стояли оба у ворот, топтались на месте, чтобы не замерзнуть. – Ну, поезжай, а то уж ночь скоро, - просила она.
Он вдыхал, поглядывая на Орлика: - Не бойся, Настюша, ночь мне не страшна, я ведь дома, каждый куст знаю.
- А вдруг волки? – в ее глазах появился неподдельный испуг.
Он обнимал ее и успокаивал. – Да уж который год не слышно про волков, распугали всех, ушли они далеко. Да и Орлик у меня бегучий, так что не бойся.
Вскоре сани уже скользили по накатанной дороге, а Настя вернулась домой.
- Сядь,- сказал отец, - и слушай. Более чтобы я тебя с этим чубатым не видел,
- Почему?
- Она еще спрашивает? Вот сниму вожжи с гвоздика, узнаешь тогда…
- Да ты что, Макар, белены объелся? – Александра вышла из горницы, услышав разговор. – Ты что же, девку на привязи держать собрался? А сам-то, как с цепи, на всех рвешься, покусать норовишь!
- Ты, Шура, лучше бы дочку вразумила, что с Семеном ей лучше будет. Или тебе такой зять не нужен?
- Да я Семена как сына принимаю, на наших глазах вырос, да и рада была бы, если Настя пошла бы за него, но не могу неволить. А ты как при царе ее выпихнуть хочешь… да за такое тебя и на собрании осудят…
- Не пугай! Знаю, что делаю. Сказано: чтобы с чубатым более не видел!
Настя заранее вышла за ворота, потому как знала, что приедет Иван, и хотела предупредить, чтобы не приезжал к дому от греха подальше.
Вот уже мелькнули знакомые сани, и лихо, выпрыгнув, Иван подбежал к Насте.
- Ой, Ваня, уехать тебе лучше. Не надо нам тут видеться, папка нынче злой, сказал, чтобы не выходила к тебе…
- Как же так, Настя? А я приехал сказать, что сватать тебя хочу, вот на той неделе и хотел приехать…
- Не отпустит меня. Откажет он тебе. – Настя совсем расстроилась. К Семену, несмотря на то, что его бригадиром поставили, в председатели прочат, душа не лежала. Не потому что чем-то был плох, нет, Семен хороший, просто чувствовала она, что не полюбит его. Никогда не полюбит.
- А знаешь, Настя, - Иван взглянул на сани, в которых пухлым слоем лежала солома, а поверх ее – полушубок, чтобы теплее было, - поехали со мной. Вот прямо в сельсовет и поедем, а там распишемся.
- Как же так? А папка с мамкой?
- Так мы распишемся, и им куда деваться…
Они не заметили, как вышел Макар, и услышал предложение Ивана. – А ну отойди от него, - сказал он дочери.
Настя, испугавшись его неожиданного появления, отошла на два шага. И тут же кнут опустился на спину Ивана.
- А вот тебе сельсовет! Вот тебе расписаться! Лучше я тебе на спине твоей распишусь. – Макар Ефремыч, да ты что? – увертываясь, воскликнул Иван.
- Папка, не надо, оставь его! – Кричала Настя. Ей на подмогу вышла Александра. – Угомонись, Макар! Что люди-то скажут?
- Брысь в дом! – Крикнул он на жену и дочь, но они и не подумали уходить. Иван тем временем, изловчился, и выхватил кнут из рук Макара, швырнув его в сторону.
- А вот не уеду, пока согласия не дашь! – Сказал парень. Чем же это я не угодил вам, Макар Ефремыч?
- Годи кому хошь, а Настьку не трожь, не твоего поля ягода! – Макар, оставшись без кнута, приблизился к Ивану и толкнул его своим плечом в его плечо. Иван устоял. И тогда, как два упрямца, они стояли, подталкивая друг друга плечом.
- Беги отсюда! – Шипел на него Макар.
- Ванька Калюжный с сорок третьего года на фронте, и ни от кого не бегал. У меня и ранение в грудь, а не в спину. И я не отступлю….
Макар отскочил от него, снова рявкнул на жену и дочь, подталкивая их к воротам, а потом закрыл их на засов. Встав на бревно, над забором показалась его сухощавая рука, сложив фигуру из трех пальцев, крикнул: - Вот тебе Настьку! Видал?!
Иван, расстроившись, запрыгнул в сани и уехал проч .
Настя сидела у стола, опустив голову. Ее темная коса струилась по плечу, ресницы вздрагивали. Александра подумала, что дочь плачет. Но Настя, подняла голову и посмотрела на отца – в глазах ни слезинки.
- А теперь я скажу, - начала она дрожащим голосом. - Видела я вчера Семена Панкратова. Так вот, я ему в глаза сказала, что не стерпится и не слюбится. И тебе, папа, также скажу: не стерпится мне с ним и не слюбится. Она вышла в сени, сняла с гвоздика вожжи и принесла их отцу. – Держи, ты обещал… так я сама их сняла… не боюсь.
Макар отстранился от нее - не узнавал он дочь, перемена в ней была разительная. – Глянь, Шура, давно ли под стол пешком ходила, а теперь меня жизни учит, коза такая, - он схватил вожжи и швырнул их к порогу. – Видеть тебя более не хочу!
Неделю Макар не разговаривал с Настей. Неделю не приезжал Иван в Ворохово. Даже на ферме не появлялся.
- Добился своего? – спросила Александра. – Настя Семена отвадила, а ты Ивана отвадил. И чем тебе парень не угодил? – Она вздохнула обречённо. – Вот всегда ты такой был, Макарушка, лишь бы всё по твоему.
Но как-то под вечер подъехала повозка, а в ней Иван, его мать, дядька Василий и младший сын Василия - Мишка.
Макар, увидев нарядных гостей, нахмурился, понимая, зачем явились. Иван подошёл, как ни в чем ни бывало и подал новый кнут. – Держи Макар Ефремович. Это тебе новый кнут… лупани сколь хошь по моей спине, только дай согласие нам с Настей. А то ведь, и правда, тайком расписаться – не по-людски как-то.
Макар взял кнут, ощупал его, проверяя на прочность, размахнулся и, под испуганные возгласы, гостей хлестнул им Ивана.
- Добро, хороший кнут, - сказал он и открыл настежь калитку.
Уже дома, за столом, разомлев от теплой печки и от разговоров, Макар тихо сказал Ивану. – Помни, угождать тебе не буду, потому как не по нутру ты мне. Но уважать буду. Ты ведь тоже воевал, хоть и молод еще. Ну и потому как мужем дочки моей единственной будешь, отцом внуков моих…
- Спасибо, дядя Макар, я ведь как Настю увидел, сразу понял: жена моя будущая.
В начале марта снега было еще полно, но солнце уже светило ласковее. Иван на тех же санях, погоняя Орлика, спешил в родную деревню. Настя сидела рядом и придерживала сундук с приданым, что собрала мать. А еще шуба лисья на плечах у нее - это отец наградил. Еще когда до войны охотничал, мех добыл, шубу-то и сшили, и Макар ее дочке сам на плечи накинул.
- Не держись, Настюша, за сундук, - весело крикнул Иван, - а то рука застынет.
- А вдруг слетит, жалко, добро ведь.
- А ничего, коль потеряем, новое наживем. Двигайся ко мне.- И он, одной рукой держал вожжи, а другой рукой прижал к себе Настю, стараясь, чтобы лицо встречный ветер не застудил. А дорога снежной лентой растянулась, поблескивая снегом, еще не расставившим.
(художник: Александр Шевелев)
(художник: Александр Шевелев)
Где-то в конце марта Семен, удрученный поначалу отказом Насти, почти смирился, но ходил по селу, будто не замечая никого. И как-то попалась на глаза Серафима. Все та же шаль с кистями, только раздобрела шибко, округлилась… вспомнил Семен, что недавно на ферме кто-то из баб сказал, что «тяжелая» Сима.
И вот теперь остановился, подошел ближе. – Ты что Серафима, никак рожать собралась?
- А чего ты удивляешься? Это ведь наше – бабье дело. Только рано еще мне, попозже…
- Так это… а как же, кто же он? – спросил Семен, совсем не ожидая увидеть Симу в положении.
От его вопроса лицо Симы стало словно каменное, холод застыл в глазах. – Эх ты, Сёма, язык-то как повернулся такое спросить? Или, думаешь, я еще с кем-то… вот спасибо, Сема, «согрел» ты меня словами…
- Погоди, Сима, да я же не понял сразу, растерялся, - он шел следом, стараясь остановить ее, - это же как, это же мое дите…
- Ну, наконец-то, дошло до тебя Сема. Только не ходи за мной. Сама рожу, сама и растить буду…
- Серафима, так ты вон какая гордая! Не знал, даже не думал…
- А теперь думай, когда тебе еще кто-нибудь постель будет греть! – Резко ответила Серафима.
В тот же вечер Семен пришел к Серафиме и с порога сказал, что хочет забрать ее в свой дом.
Она ничего не сказал. Но и на порог не пустила. Закрыла дверь перед его носом, ушла в горницу и легла на кровать, где возвышались две пышных подушки, а на них – вышитая накидка. Заревела.
А он стучал. А потом тихо стало.
Утром Серафима вышла управляться. Да на работу же надо бежать... а Семен сидит на крыльце, постелив старый половичок, чтобы не примерзнуть…
- Ты что же делаешь, окаянный? А ежели заболеешь? Что тогда делать?
- Лечить, Сима, лечить, - пробормотал Семен, просидев всю ночь на крыльце. Поднялся, потерев закоченевшие пальцы. – Я, Сима, одно дитя уже потерял, более терять не хочу. Ты как пожелаешь, а я – не оставлю ребятенка. Береги себя, Сима… ну и в сельсовет, если мил тебе хоть немного, сегодня же пойдем.
Серафима горько усмехнулась. – Да какой сельсовет нынче? Ты же задубел, иди в избу, отогрейся, сейчас печку растоплю….
- Печку я сам растоплю, - пообещал он, и они вместе ушли в дом.
Прошло двадцать лет
Настя, завернувшись в цветной полушалок, вышла на крыльцо и поглядывала на Галку – старшую дочку. Возле калитки крутился Гена Моторин, белобрысый паренек, бойкий и настойчивый. И, несмотря на то, что еще была зима, он приехал на отцовском мотоцикле, поблескивая начищенными боками бензобака.
Что-то он ей говорил, и никак не хотел уезжать. Наконец, завел своего железного коня и, посигналив, уехал.
- Галя, чего приезжал-то? – спросила Настя.
- Да так, делать ему нечего, - капризно надув губы, ответила девушка.
Настя спустилась с крылечка. – Знаешь, дочка, хоть и говорят, что стерпится, слюбится, а я тебе так отвечу: не стерпится и не слюбится.
Галка, поправив темные косы, с удивлением смотрела на мать.
- Это я тебе насчет Геннадия говорю. Ведь не любишь ты его..
- Правда, мам, это ты верно заметила.
- Ну а чего тогда не отвадишь? Чего парню голову дуришь?
- Да я даже серьезно и не думаю о нем.
- Смотри, если не думаешь, тогда и не встречайся. А если надеешься, что стерпится и слюбится… нет, поверь мне, не получится. Я в свое время отца не послушалась… до сих пор удивлюсь, откуда смелости набралась… Наверное, потому что Ваня, папка твой, запал мне в сердце… ну всё, иди в дом, а то замерзнешь.
Настя, а в деревне многие уже звали Анастасия Макаровна, посмотрела на заснеженную дорогу, вспомнив, как по этой же дороге привез ее в свой дом Ваня.
Вспомнила об этом и улыбнулась. Ей на часы смотреть не надо – всегда знала, когда муж с работы придет. Любимый муж. И она у него любимая.
Автор: Татьяна Викторова https://dzen.ru/id/5a69bfa8f4a0dde70ba3e734 О службе доставки
Одна женщина думала, с кем ей встречать Новый год – с Анатолием или телевизором. Телевизор победил, поскольку вчистую проиграл Анатолию по занудству.
Перед Новым годом времени в обрез – отчеты, залатывание дыр, по магазинам бегать некогда, – и женщина заказала в Интернете корзину продуктов: конфеты, шампанское, фрукты, нарезка всякая, бонусом от фирмы крохотная елочка.
Тридцать первого, в начале седьмого, домофон объявил о прибытии курьера. Женщина подождала пять минут, десять – ну сколько еще нужно, чтоб дойти до четвертого этажа, – не выдержала, оделась и спустилась вниз.
Дверь в подъезд была распахнута, а на крыльце стояла корзина и сидел курьер, мужик лет тридцати пяти. В ответ на напоминание о слогане «От прилавка до двери – мигом!» замахал руками и заорал: вы специально крыльцо не чистите, да?! Чтоб веселей было?! Лед сплошной! Грохнулся, голеностоп потянул, хорошо, не сломал!
Женщина сказала, если дворник не чистит, обращайтесь в ЖЭС, а она-то при чем, каждый должен заниматься своим делом.
А курьер сказал, когда на его крыльце снег-лед, а дворник в нетях, то он сам берет лопату, наводит порядок и не ждет вмешательства высших сил, и, что интересно, руки от непосильного труда не отваливаются.
А женщина сказала, что счастлива видеть такую сознательность, до свиданья, и, уже закрывая дверь, увидела, как курьер на одной ноге пытается спуститься с крыльца. Женщина посмотрела, как он прыгает подстреленным воробьем, неожиданно для самой себя развернулась и сказала:
– Вы не сможете вести машину. Подождите, я помогу. Что вы уставились, я пятнадцать лет за рулем!
– Вам нечем заняться? Имейте в виду, у меня еще пять заказов, часа на три.
– Да, нечем, но вам-то какое дело, – сказала женщина. – Поставлю свою корзину на заднее сиденье, напомните потом, чтоб забрала.
Машина оказалась новой «хондой».
– Как, однако, выросло благосостояние курьеров. Может, и мне бросить все, к вам податься?
– У нас конкуренция, вам не светит. Артем.
– Мария.
И они отвезли плюшевого тигра на 3-ю Поселковую – мальчику Феде от бабушки Эммы из Ванкувера (ура! бабуля не обманула!), и большой мягкий пакет на Севастопольскую – пожилой паре от племянницы Иры с семьей (зачем же они так тратились?), и три толстых книги на французском в самый конец Логойского тракта – профессору Климовскому от бывшего студента Олега (не ожидал, никак не ожидал), и букет бело-розовых хризантем на Седых – девушке Ассоль от неизвестно кого (ой! это Юрка! точно, Юрка!), и красивую тяжелую коробку на Жасминовую – Елене Викторовне от Костюкевича И. (нет-нет, я не плачу, я просто счастлива!).
– Ого, десять часов, спасибо, выручили, – сказал Артем. – Раз вы нынче добрая самаритянка, доставьте меня домой, тут рядом, машина пусть у вас во дворе постоит, завтра пришлю за ней. Один курьер заболел, у второго жена рожает, остальные – дай бог, чтоб свое развести успели; пришлось самому.
– Хорошо, – сказала Мария, – отвезу, семья, наверно, отчаялась вас дождаться.
– Из семьи у меня кот, вряд ли он все глаза выплакал, вот сюда, налево.
Шел тихий снег, за домами бабахал фейерверк, на лавочке под фонарем сидела старушка с палочкой.
– Бабушка, почему вы тут сидите, вам плохо?
– Что ты, деточка, не волнуйся, вышла на воздух, от телевизора глаза болят, посижу, на людей посмотрю.
– Бабушка, вы из какой квартиры? Из семнадцатой? А звать вас как? Антонина Петровна? А фамилия? Егорова? О, мне повезло, искать не надо, я из службы доставки, вам кто-то прислал подарок – не знаю, кто именно, но точно вам, Егоровой Антонине Петровне, квартира семнадцать. Вот, тут продукты всякие, конфеты, вот елочка еще. Сами донесете? Нет-нет, не ошиблась, что вы, у нас строго, у нас не перепутаешь.
Старушка сняла варежку, дотронулась рукой до елочки.
– Сыночек мой, столько лет ни письма, ни открытки, не мастер писать, а помнит. Знала я, что не забыл, знала, деточка, это от сыночка моего, не забыл. Стой, деточка, дай угощу тебя чем-нибудь, стой, от молодые, все бегом.
– Дочка, – сказал Артем, отложив телефон, – у Феди нашего дочка. Послушайте, Маша, у вас дома еда есть? Пусто? У меня ветчина какая-то была, яйца, виски полбутылки, хлеб должен остаться. Вы умеете омлет делать, такой воздушный? Умеете? А виски пьете? Как мать Тереза, вы не должны отказать страждущему, хромоногому и голодному. Или мне на лавочку сесть, чтоб вы меня пожалели?
Один старичок посмотрел, хмыкнул и решил, вот так и надо, а не «Дед Мороз – мне то! Дед Мороз – мне это!».
Давайте сами, не маленькие.
У деда ноги не казенные.
©️ Наталья Волнистая.