Аул - призрак

Посреди ночи мы вскочили от громкого топота над головой. Я, как был, босиком, спрыгнул на холодный земляной пол и некоторое время озирался, пытаясь понять, где я и что происходит. А когда сообразил, проснулся окончательно и почувствовал, как на меня нахлынул самый настоящий ужас.
Мы с Тимой ночевали в покинутом ауле, оставшись здесь на ночь вчера.
Если бы не гроза, мы спустились бы в поселок еще днем и благополучно уехали на автобусе. Как и планировали. Но на спуске с перевала нас буквально накрыло штормовым ветром. Я никогда не чувствовал такой ледяной хватки, как вчера. Ветер продувал одежду насквозь так, как будто я был одет в промокшую насквозь простыню, а не в утепленный костюм. Сырость и холод забирались, казалось, в самые внутренности и колотившая нас дрожь мешала даже нормально говорить.
О том, чтобы продолжать путь, не могли быть и речи, нам срочно нужно было найти укрытие, и мы свернули с тропы в сторону.
Выбор был невелик, либо идти левее в сторону близких скал, куда путь поднимался вверх. Или правее, в сторону нисходящих в ущелье холмов. Холмы не сулили никакой защиты от ветра и просматривались довольно далеко, в наступающей серой мгле. Они выглядели еще более неуютно, чем то место на тропе, где мы стояли. И мы пошли левее.
Идти, как ни странно, долго не пришлось, хотя мы планировали побыстрее добраться до скал и поискать грот, которых в таких местах всегда много. Вдруг, пройдя всего метров триста, в складках местности мы набрели на покинутый аул. Сакли стояли, глядя на нас черными, слепыми окнами, и ощерившись провалами входных дверей.
На плоских крышах, покрытых травой, сиротливо торчали очажные трубы, плетеные из толстых прутьев и, когда-то, обмазанные глиной. Время, ветра и дожди, не ставили от глины практически ничего. Прогнившие бревна, выполняющие роль кровельных балок, на многих домах переломились, и крыши сложились внутрь.
Ни я, ни Тима никогда не слышали об этом ауле. Удивительная загадка, ведь мы хорошо знаем эти места. А он так близко к поселку.
Сиротливые дома, плетни, огораживающие загоны для овец, навесы. Все стояло заброшенным и заросшим высокой крапивой. И все равно, почему-то казалось, что люди ушли отсюда не так уж и давно. Обменявшись несколькими удивленными возгласами, мы поспешили к самому сохранившемуся, на вид, дому, стоявшему поблизости.
С пасмурного неба сорвались первые крупные капли и небо разорвало страшным грохотом, когда мы подошли к нему, и открыли массивную, но очень низкую дверь.
Внутри сохранились очаг и массивная мебель. Стол и пара табуреток. А кроватью, хозяину когда-то служил деревянный настил в дальнем углу.
Мы разместились в доме, заранее готовясь пережидать до утра. И так и оказалось. До самой темноты дождь, то немного затихая, то обратно набирая силу, шумел и шумел за окнами. Их было два, и они были также малы, как и дверь. Это видимо для того, чтобы зимой было легче, обогревать дом одним единственным очагом.
Стоя ночью, в одних носках на земляном полу и глядя на эти окошки, я моментально вспомнил где я и почему. И меня охватил самый настоящий ужас. Кто может так топать по крыше? Дикий зверь? Но, пожалуй, даже медведь не наделал бы столько шума. Да их здесь и нет.
Я посмотрел в окно. Небо очистилось, и заброшенный аул заливал свет яркой, полной луны. Света было так много, что дома, и даже плетни заборов, отбрасывали различимые тени.
Тима тяжело дышал рядом со мной, и мы оба молчали, боясь нарушить тишину, и напряженно прислушиваясь. Топот затих справа, и я изо всех сил пытался уловить малейший шум, чтобы понять, этот кто-то все еще стоит там на крыше, или спрыгнул вниз.
Тишина простояла недолго. Вдруг снова по крыше простучали не шаги, а скорее громкие удары, от которых, казалось, она вот-вот проломится внутрь.
Мы оба машинально присели, боясь даже дышать. Шаги снова смолкли, и наступила такая же гробовая тишина.
Не выдержав напряжения, Тима с криком бросился к двери, а я побежал за ним следом. Обе створки открывались наружу и Тима, не останавливаясь, толкнул их на ходу и со всего маха впечатался. А я, с разбегу, придавил его еще сильнее. Двери были заперты. На них не было никакого замка, даже ручек не осталось. Но, дрожа под нашими ударами, они стояли на месте и не желали открываться. Тогда я бросился к окну и выбил толстую деревянную раму с квадратными стеклами. Она выбилась целиком, одним ударом. Дерево основательно прогнило. Стекла со звоном брызнули осколками куда-то наружу. Я на миг остановился и прислушался, боясь услышать что-то с той стороны окна. Но на улице царила полнейшая тишина. По очереди мы протиснулись и выпали на траву под стеной, чудом не порезавшись осколками от окна. Убегая, я оглянулся и увидел, что двери подперты двумя толстыми бревнами, а на крыше никого нет.
Мы тогда пришли в себя, только добежав до поселка, в неверном лунном свете.
До утра просидев на лавочке у памятника погибшим красноармейцам, потому, что там горел фонарь, едва дождавшись утра, мы пошли на остановку. А пока ждали автобуса, рассказывали сельчанам, прибывавшим туда же, чтобы поехать в город, о том, что с нами случилось ночью. К нашему удивлению, о покинутом ауле никто в поселке не знал, хотя он совсем рядом.
А когда мы вернулись туда однажды ясным днем, мы его не нашли, сколько не искали. Мы прочесали всю местность от тропы с перевала и до самых скал. А потом, забравшись повыше, посмотрели сверху. Только камни и трава.
ДЕРЕВЕНСКИЕ СЕКРЕТЫ
Как-то нежились мы с невестой своей, она эту историю и рассказала.
Извините за обрывистость речи. Она так колоритно говорит, что не
передать ее манеру изложения не имею права. Далее с ее слов. Она у меня
из дремучей глубинки. Есть у них в деревне мужик — крепкий
хозяйственник. Имя ну очень оригинальное для тех мест — Иван. Это вам не
Фердинанд вшивый, не Вильгельм какой-нибудь, а целый Иван! Не пьющий, с
большим хозяйством, добротной хатой, коровой, поросятами и прочей
живностью. Сам срубил лучшую в деревне баньку на речке, статный и ладный
собой. Но вот как заколдовали его от женщин! Женился рано, да молодая
жена быстро в гроб слягла. Погоревал, да не может один мужчина большое
хозяйство тянуть. Женился на красавице местной — да и через время та
утопла в речке. После этого молва пошла, что на роду ему холостым быть.
Бабы за ним бегали толпой, да все взамуж отказывали и жить с ним в одной
избе решительно говорили свое «нет». Да, странность у него одна была:
только стемнело — напрочь на улицу носа не казывал. Было дело, бычок
заплутал в лесу, мужики решили по-быстрому поиск организовать, дабы
волки не задрали, и к Ивану пришли. А темно уже было, все с фонариками. А
он не то что не согласился, даже двери не открыл, чтобы с ними
по-человечески поговорить. Ну да ладно, у всех свои тараканы. И вот
однажды загуляли мы, молодые да красивые, дотемна, хихикали, щебетали да
парней местных обсуждали. Возвращаюсь я домой уже в потемках, да смотрю
— женщина какая-то возле Ивановой избы круги наматывает. То в окно
заглянет, то дверь ладонью погладит. У самой длинные черные волосы,
пушистые такие, что самой завидно стало. В ночнушке какой-то белесой аль
голубой — в темноте-то оно цвета не шибко различимы. Ну ладно, думаю,
пригласил к себе бабенку да на ночь глядя выгнал. А она и обиделась —
вон опять к нему просится. А он — по своей привычке — не открывает.
Потом я услыхала, как соседи пересуживали между собой, что к нему по
ночам какие-то женщины пытаются в хату войти, а он их не пущает. Притом
каждый раз другая. То кто Клавдию-швею видел, кто Вальку-студентку,
которая в городе учиться. Кто, в общем, кого видал, и все по-разному. Но
вот как-то прекрасной звездной ночью я возвращаюсь домой и опять вижу
какую-то бабенку возле Ивановой хаты. Только пригляделась в звездном
свете — и обомлела! Батюшки — это же я! Вот не знаю, что на меня
накатило, но я как заверещу! Как кинусь на эту… ну меня, которая не я!
Как вцеплюсь ей в патлы и давай тягать за космы, мол, самозванка! Ты чье
лицо украла, сволочь? Да тебе глаза повыцарапывать надо б! Да я руки
поломаю и ноги выкорчеваю, чтобы не смела мной оборачиваться! И так ее
тягаю, что не помню себя от злости. Тут прямо над ухом как бахнет, как
сверкнет красно-белая вспышка! Я тут же отскочила ни жива ни мертва —
перепугалась крепко! А то Иван выскочил на крыльцо и с обоих стволов в
мою копию в упор стрельнул. Она стоит, смотрит на него пустыми
глазищами, и как засмеется… диким таким, нечеловеческим смехом… как сова
умирая аль гиена бешеная какая! Иван меня в охапку — да в сени. Дверь
подпер, и сам за шторку в окошко поглядывает. А та — другая я — все
круги наматывает. А у меня истерика. Сижу, реву белугой, себя от злости
кулаками по бедрам шлепаю. Успокоилась. Да не сразу, но все же смогла
хоть внятно разговаривать, а не мычать сквозь зубы. — Дядь Вань, —
говорю, — а почему ты в нее стрельнул? Он посмотрел на меня как вот
обреченный перед казнью на исповеди у батюшки: — А что, в тебя палить,
что ли? Ты же вон живой человек, а она — нечисть. Я оторопела, но разум
не потеряла. Задаю: — А как ты различил? Ты же и меня мог в упор
расстрелять! — А что вас различать? Ты одета-обута, ухожена-причесана, в
глазах огоньки молодые бегают — а она босая, в саване, растрепана и
холодом веет. Она каждую ночь ко мне приходит под разными личинами, все
соблазнить намеревается. То одной красавицей прикинется, то другой. Вот
тебя сегодня сделала. — Кто ОНА? — Нявка, кто же! — Какая нявка? — Ну
русалка, только лесная. Понравился я ей очень еще в молодости, и она
всех моих женщин сгубила, чтобы со мной быть. Только есть одно условие —
она меня сначала убить должна лютой смертью, чтобы дух мой в мире этом
остался. Вот так они и размножаются — мужиков со свету сводят, чтобы
удерживать призраком их возле себя. Тебе что, бабка ничего не
рассказывала? — Бабка у меня в Компартии активистом числится, так что
фольклор и поверья она ненавидит. Но чую, что тут вы правы — нечисто это
все. Мы молчали. Такая тишина тяжелая наступила, так оно все неприятно
стало. Только за окном шаги босых ног слышатся, да поглаживание «моих»
ладошек на бревнах. И тут началось. С той стороны как закричит та,
которая меня копирует: — Ты с полюбовницей там кувыркаешься! Я знаю! Я
убью вас обоих, что мою невинную любовь попрали! Кости ваши огнем
испепелю, да ветром иссушу! Жилы в воде вымочу да тетиву на лук создам!
Душу прокляну на веки вечные, да из пустого черепа кубок сотворю! Тут
меня как переклинит, и я как подскочу к двери, как заору той нявке: —
Что ты? Что ты там сделать хочешь? Я сейчас как выскочу, как волосню
тебе повыскубываю, коза драная, будешь лысая как коленка, плешкой
сверкать ярче солнца! Да я тебе все руки повыдергиваю, да уши пообрываю!
Ноги мельничными жерновами перемолю, да на хлеб намажу и без соли
сожру! В общем, несло меня по полной. То ли от злости, что какая-то,
прости Господи, лахудра меня копировать решила, то ли действительно
испуг вытворяет с людьми всяко, но орала я такими словооборотами, что ни
один лингвист отродясь такого не слыхивал! Первым обалдел дядя Ваня.
Вторым все-таки я — от дерзости такой. Но больше всего, по-моему, нявка.
За порогом явно притихли. Тут началось по новой, но уже шёпотом: —
Ваня, Ванечка, Ванюша… А помнишь, как мы с тобой в лесу кувыркались да
ласкали друг друга до утра? Я рот открыла да на Дядю Ваню поглядела. А
он красный как рак стал, глаза воротит. И тут как крикнет: — Да ты сама
меня соблазнила телом своим! Лежал, спал, тут ты меня обнимать и
целовать начала! А я что? Я же взрослый мужик, не выдержал ласки
женской! А потом добавил: Сходил, блин, на охоту, называется… Иди прочь,
не люба ты мне! — Как не люба? А кто меня взамуж звал? Не ты ли? Кто
меня ласточкой да звездочкой называл? Не ты ли? Кто грудь мою девичью
поцелуями покрывал, не ты ли? Кто мне… — Замолчи, нечисть, тут дети!
Потом сплюнул так горько на пол: — Вот же ж женщины! Сама соблазнила,
сама виновной сделала! Птьху! И прекратилось тут все. Выяснили
отношения, называется. А я стою с открытым ртом и не верю себе, что в
мире бывает и такое — живой мужик, да с русалкой переспал! И тут меня
как током ударило: — Эй, нечисть, — ору за дверь, — а у тебя потомство
от Ивана появилось? Он аж подскочил, как ужаленный. — Штыыыоооооооо??? —
и морда так вытянулась, а глаза на лоб полезли. Тут за дверью
послышался не то стон, не то протяжный всхлип, и я услышала, как босые
ноги побежали прочь от Ивановой избы. До утра больше ничего не было.
Дядя Ваня налил мне домашнего пива, и я заснула на печке. Утром мне
была, конечно, нервотрепка от мамаши: шутка ли — дочь невзамужняя с
взрослым мужиком ночь проводит. Мол, ты хоть с половиной села в сеновале
переспи, но так, чтобы никто не видел и не слыхивал, а тут у всей
деревни на глазах довольная с Ивановой Избы утром выходит! Не выдержала я
и все рассказала. Я такой реакции не ожидала. Мать тут же рухнула на
стул и горько зарыдала. Как оказалось, Ваня еще до армии с моей матерью
гулял, и однажды он после охоты ей рассказал то же самое, что и мне, и
сказал ей, что расстаться надоб — ибо опасно с ним рядом быть. Мать
подумала, что это наврал он ей, чтобы расстаться, и прокляла его на то,
чтобы вдовцом быть до конца дней своих. Так и случилось — мужик он и
есть мужик. Не выдержал натиска иной девахи — женился. Овдовел. Потом
еще одна на себе женить красавца решила — женила. Утопла. И вот мать,
сколько себя ни помнит, столько укоряет, что это она наслала на него
порчу такую. А тут и нявка подтянулась. Мужики рассказывали, что видели
возле болота нявку, которая трупик младенца на руках колыхала, да
горькими слезами мертворожденного поливала. То Ванькин, оказывается.
Прав был дядя Ваня — чтобы живое потомство у нечисти было, человек
должен сначала помереть насильственно и зачинать детей призраком. Вот
так сидели мы с матерью и горькие думы думали. Потом она сказала: — Я
поеду в монастырь, грех проклятия перед Ликами Святыми замаливать. А ты
уболтай Ивана, чтобы сходил на то место, где с нявкой кувыркался, да
поговорил по душам. Так и порешили. Через пару дней встретил меня дядя
Ваня на базаре, схватил под локоток, да в сторонку от людей отвел: —
Слушай, не ходит ко мне нявка больше. Я тут покумекал, может, и
взаправду она от меня понесла? Тут я все и выложила — и про мамино
проклятие, и про то, что охотники поговаривают. Дядя Ваня же дальше
деревни многие годы никуда не ходит и с мужиками не особо языки точит.
Так что не знал новостей таких, которые я ему выложила. — Вот оно как! —
сказал он. — Ты права. Я давно подумывал сходить при свете дня на ту
опушку, да попробовать словом с нявкой перемолвится. Да боязно мне,
помирать-то не охота. — А пошли вместе! — ляпнула я, а сама похолодела.
Во дура ж дурой, думаю, на такое подвязаться. Он посмотрел на меня, как
умом убогую, но подумавши, сказал: — А пошли! Ты бесстрашная, так что,
может, и сгодишься… Труп мой назад к людям вынести… — тихо так добавил,
но я расслышала. Я ничего не стала говорить родне, а матери не было. Она
ж в монастырь поехала, грех замаливать. Тихо унесла ружье батино с
патронами и с дядей Ваней возле леса повстречались. Пошли в лес.
Далековато в чащу зашли, уже солнце начало к закату спускаться. А еще
назад воротится надо, а ночевать не планировали. Я так прикинула, что мы
или быстро поговорим с нявкой, или перенесем разговор на следующий раз.
Только я хотела это вслух сказать, как дядя Ваня скомандовал — стой
сдеся. Стою. «Отче наш» в голове прокручиваю, да ружжо наперевес держу.
Дядя Ваня ушел. Долго не было. Через некоторое время возвращается, в
руках сверток из старого лоскута шкуры волчиной. Разворачивает и
говорит: — Гляди. Вот он, отпрыск нявкин. Я как глянула — чуть в обморок
не бабахнулась! Там у него скелет такой маленький, скрюченный, такой
небывало нежный… как мне тяжко на душе от этого зрелища стало… как я
нявку поняла, с ее горем! Ни взамуж не выскочила, ни живого ребеночка не
родила. Я сама бы при таком раскладе мужика возненавидела! — Она придет
за ним сюда. Тут у ней мало силы, чтобы причинить нам вред. Дальше — ее
болото. Там она и морок навести может, и дерево на нас повалить.
Погубит ни за что. А тут и света больше, и сил у ней поменьше. Положил
он трупик на пень и сам отошел в сторонку. Курить начал. Много и сильно.
Не курил никогда, а тут папироса за папиросой. Я посмотрела на него, а
он, видимо, понял и отвечает: — Нечисть ненавидит человеческие запахи.
Дым учует быстро. Хитрец эдакий, оказалось! Ускорить процесс решил. Тут
слышим, чу! — действительно ломится сквозь чащу кто-то. Только сзади —
со стороны деревни. Я ружжом туда тычу, а дядя Ваня даже голову не
поднял. Курит себе да курит. Тут выскакивает на поляну мать моя — рукава
о ветви изодраны, вся запыхавшаяся. — Что ты удумал, злыдень?! —
накинулась она на дядю Ваню. — Сам на тот свет собрался, и дочь свою за
собой утянуть решил? Вот тут у дяди Вани цыгарка и выпала, а у меня
ружжо из рук. Мы с Дядей Ваней рты раззявили, да на мать мою смотрим. А
она криком кричит: — Да-да, Ваня, она — дочь твоя! От семени твого, да
кровинушка родная! Ты ж как меня кинул, я уже зачала, вот почему так
быстро взамуж за Ваську (папка мой) выскочила, и обиду на тебя затаила.
Поматросил, мол, и бросил! Вот я тебя на вдовство и прокляла! Потом на
меня посмотрела: — А я как только приехала, пошла сразу к Ване, чтобы
узнать, что да как. Изба заперта. Я — к дочери, чтобы узнать, что да
как. А ее нет. Ружья тоже нет. Вот-то я и смекнула, куда вы могли пойти.
Хорошо, что насилу догнала. Вот тут-то нявка и вышла из-за кустов. Как
она раньше там была — я и не заметила. Она молча подошла к своему
мертвому ребеночку, нежно обернула его в шкуру, подняла на руках, прижав
к груди. Повернулась к дяде Ване. — Извини меня, Вань. Я поняла, что
своего счастья на несчастье других не построишь. Не буду больше к тебе
ходить. Прощевай. Повернулась к матери моей: — А ты — дура, что мужиков
проклинать удумала! Вон сколько неприятностей только из-за тебя одной!
На меня поглядела мельком и, сделав шаг в сторону леса, как-то сразу
растворилась в чащобе. Постояли мы молча некоторое время, да взад пошли.
Молчали всю дорогу, так молча и вернулись. Что было дальше? А ничего!
Дядь Ваня только повеселел, дружбу с мужиками завел, недавно узнала, что
женился. Папке моему строго-настрого мать запретила говорить, что не
его я дитя. Да что я — дура, что сама не понимаю, что можно говорить, а
что нет? Все равно я его за родного отца считаю и люблю крепко. А я вот
учиться приехала сюда, да по-моему, счастье свое надыбала… И прижалась
она ко мне пуще прежнего. Вот такая деревенско-мистическая
Санта-Барбара.
Дурища
Работала я уже второй год в школе - семилетке. Учителя, кроме меня, местные жители. Семьи у них, хозяйство. Живут по таёжному укладу, как веками их предки-сибиряки.
Дома из кедровых брёвен, огорожены высоким и прочным забором из толстенного байдака, образующим территорию придомовую - завозню (двор, куда заезжают и завозят).
Здесь всё, что при суровой зиме доброму хозяину нужно: хлев, амбары, сараи, туалет. Отгорожен он, но без крыши, зато дрова под крышей, от непогоды защищены – Сибирь, здесь знают, что важнее. Воров нет, но в каждом дворе здоровенная злющая лайка, перекусит – зубы не сломает.
Деревня на высоком берегу Лены, в те годы без электричества, и радио. Были: медпункт, почта, магазин с морем спирта и консервами щуки в томате. Районный центр – Киренск в пятидесяти километрах вверх по Лене.
Там цивилизация: деревянные тротуары, речной порт, аэропорт, откуда летали самолёты в Якутск, Иркутск, Осетрово, Маму, Бодайбо. Из больших городов самый ближний к деревне - Якутск. До него пароходом речным - меньше суток.
Широка, глубока и величава Лена, с одного берега до другого в разлив поболее двух километров. Высокие скалистые берега покрыты лесом, тянется тайга, без дорог и сёл, на сотни километров.
Плотность населения - полтора человека на квадратный километр, медведей никто не считал, но поменьше. Местные летом чаще с ними встречались, чем с человеком. Сбылась моя мечта о романтическом рае, самое подходящее здесь для него место.
Получил директор телефонным звонком приглашение в школу Алексеевского затона на открытые уроки для обмена опытом, но у местных другие проблемы, хозяйство на двое суток не оставишь.
Да и ехать в сорокаградусный мороз за двадцать c лишним вёрст - удовольствие не из приятных, у всех нашлась уважительная причина отказаться. Кому необходимо поехать - угадай с первого раза. Намекнули мне коллеги, что в затоне зимой, когда пароходы не ходят, холостых речников - нетронутые залежи, а девок нет, а тут – вот она, новенькая, всё при ней, обязательно жених найдётся.
Надо сказать, что выдать меня замуж было у всех мечтой. На свадьбе можно погулять, а то непорядок, когда коллеге хорошо и беззаботно живётся, дурью она мучается, стихи пишет. Надо девку спасать!
Одну молодую девчонку в такую дорогу и мороз отправить – никому бы на ум не пришло. Ехал со мной сопровождающим и за опытом Михаил Степаныч, учитель труда. Дома от жены частенько за любовь к спиртному трёпку получал.
У него не только профессиональный интерес: давно не видел брата двоюродного, тоже большого любителя выпить. Когда впереди два дня, брат рядом, жена далеко, а спирта – сколько душе угодно, ну, какой мужик от своего счастья откажется?
Зимний день короткий, поздно рассветало, рано темнело. Договорились, что Степаныч заедет. Сложила в чемоданчик туфли и платье нарядное. Хозяйка дорожную зимнюю справу из кладовки вытащила, она в каждом сибирском доме припасена.
Собрала в дорогу, как родную дочь. Меня вместе с моей шубёнкой кроличьей завернули в огромный медвежий тулуп, на ноги – тяжеленные, тоже медвежьего меха унты. Хозяйка, довольна:- В такой справе до Москвы доедешь, не замёрзнешь, перекрестила: - Ну, с Богом! Замёрзнешь – пробегись!
Удобно сидим, возок колхозный праздничный, для свадеб и гостей, лошадь проворная молодая, хорошая будет дорога! Светало. Cтепаныч знает, когда лошадь понукать, а когда придержать.
Из-за высокого берега за ёлками под снежной шубой, солнце встаёт, снег всеми цветами на морозе играет, под полозьями возка поскрипывает. Чувствую себя среди этой красоты снежной королевой. Морозу тоже интересно, что за цаца в холодину средь тайги в праздничном возке разъезжает, навестил.
Холод стал под тулуп забираться, ноги и нос пощипывать. Трусит лошадка, мы по очереди греемся, идём. Хорошо, когда в такой дороге рядом надёжный местный мужик. Трудно дышать, воздух кажется жёстким и колючим, быстро согреваешься, когда на тебе тяжеленный тулуп, унты пудовые.
Зимняя дорога(зимник) от Якутска до Осетрова по льду Лены – другой нет. Толщина льда больше двух метров. Зимой едут по ней трактора и машины с грузами. Хорошая надёжная дорога, любой груз выдержит. Это теперь хвалёная президентская трасса после первого дождя разъехалась, как г… по лопате, а эту дорогу мороз ладил - надёжная. Доехали засветло без приключений.
Остановилась у знакомой. Быстро за уроками и вечерним застольем с коллегами время прошло, наряды мне не потребовались, залежи с речниками не попались, при таком морозе - нет женихов, все по домам сидят.
Стёпаныч, похоже, не скучал – ни разу его не видала. На третий день собралась в обратный путь, жду напарника. Пришёл его брат:- В крепком загуле Михаил, хворает с перепою. Через три дня выздоровеет, как раз будет оказия, с почтой он и приедет, не впервой.
- А мне-то что делать? Ладно, не маленькая, сама доберусь.
Молодая и дурная была, отговаривали учителя, но решила, что одна доеду. Только пусть лошадь запрягут, да на реку выведут – дорога вниз крутая, с поворотами, перевернешься – костей не соберёшь.
Пока меня отговаривали и увещевали, да свезли с кручи берега на лёд, время шло.
Опять сидела я в тулупе и унтах, себя, храбрую, хвалила. За временем не следила, дорога дальняя, торопиться некуда.
Лошадь понимала, что дорога домой, споро шла, пар над нею, мне же становилось всё холоднее под медвежьим тулупом, чувствовали холод ноги в медвежьих унтах. Морозиться в мои планы не входило, а мороз донимал, надо пройти, или пробежать.
Останавливаю лошадь, вылезаю из возка, еле ноги тяжёлые переставляю, иду, согреваюсь, лошадь тоже пошла, наверное, знала пословицу: » Баба с возу- кобыле легче». А когда легко, то и поторопиться можно.
Вот уж согреваться я начала, можно в возок сесть, только лошадь всё ускоряет шаг, я отстаю. «Тпру!» - кричу, но лошадь и ухом не повела, знала, что она теперь главная. Ну, что я могу ей сделать, если кнут в руки не брала, а вожжи, сдуру, в возке оставила. Кобыла теперь сама себе хозяйка, никто ей не указ.
Медленно, но увеличивалось между нами расстояние. Лошадь уже не торопилась, наверное, понимала, что мне её не догнать, я тоже это понимала. Стало страшно, одна я, на пустынной дороге среди тайги, на десятки километров вдали от жилья и людей, даже лошадь от меня сбежала.
Устала, еле передвигала ноги. На белое заснеженное безмолвие опускались сумерки, торжественно и ярко разгоралось северное сияние, может, я в последний раз эту красоту вижу.
Загадала: «Сейчас сложу тулуп, посижу, немного отдохну, полюбуюсь на сияние, потом пойду дальше, пока сил хватит». Медленно сняла тяжёлый тулуп, положила на снег. Так жалко себя стало, я, тогдашняя атеистка, шептала: «Господи, помоги мне, я так мало пожила и сделала. Зачем жила, если мужчину не полюбила, не родила детей. Много чего я не сделала, да и сделаю ли?»
Чтобы не замёрзнуть, не стать ледяной скульптурой среди тайги, был только один вариант: догнать лошадь, сесть в возок. А мечта моя так далека, до лошади больше ста метров. Часто приходилось, студенткой, бегать эту дистанцию на стадионе.
Ведь могу бегать, только не в унтах, их нужно снять при морозе за сорок. На ногах толстые шерстяные носки, что вместе с мамой связали. Лучше поморозить ноги, чем самой стать ледышкой, с лицом, обгрызанным черно-бурыми лисами.
Сбросила унты, осталась в носках. « Помоги мне, Боже!» Не знаю, сколько времени бежала не жалея сил, не чувствовала мороза, не обращала внимание на скакавшее в трудном ритме сердце.
Вот так, из последних сил, бежит спортсмен к финишной ленточке за медалью и славой, у меня же наградой была жизнь, я это хорошо понимала. Последний рывок, поравнялась возком, прыгнула, спасена!
Перехватило дыхание, на волосах корка ледяная, влажное бельё прилипло к телу, это опасно, нужно срочно одеваться, вернуться за унтами и тулупом. Теперь я умная. Если не смогу вожжи в руках держать – возьму в зубы, но не выроню. Так, с намотанными на руку вожжами, повернула лошадь.
Вот унты, сунула в них промёрзшие ноги, вот и тулуп, подышал мороз на него, покрыл густым слоем инея. В возке сижу, отдышалась, на мне унты и тулуп. Блаженное состояние усталости и безразличия овладело мною, сон одолевал, чувствовала, что становилось холодно, ну, и пусть!
Кому станет плохо, если чуток вздремну? А кто-то, невидимый, надоедливо твердил: «Вставай, иди!». Не хотелось невидимого слушать, но встала и пошла. Cпала на ходу, закоченели руки, но вожжи крепко держали.
Окончательно помогли очнуться ноги. Носки высыхали в унтах, а ноги скручивала невыносимая судорога. Идти, идти, не давать мышцам лениться! Я и шла, вот показались вдали огоньки, это деревня, вот завозня хозяйки. Накинула вожжи на столбик, шатаясь, вошла в тепло дома: - Тётя Тёна, отведите в конюшню лошадь, я не могу, окоченела.
- А где Степаныч?
- Остался в затоне
Хозяйка ахнула: - Господи! Ты что, одна ехала?
Я медленно раздевалась: - Одна!
- Вот дурища! С морозом не шутят! Это тайга, а не город. Видно, Бог тебя хранил.
Она незлобиво что-то говорила, ругая меня, но я уже не слышала. Дурища спала, стоя на коленях, положив голову на кровать.
Остальное забылось, а эта поездка запомнилась на всю жизнь, хотя прошло много лет.
🌹🌹🌹Эта история произошла очень давно, где-то лет 50-60 назад, сразу после окончания отечественной войны в Беларуси, в одной из деревень Малоритского района г. Бреста. Мне ее рассказала бабушка, которая на тот момент была еще молодой девушкой...
Была зима, начало января 1946 года, бабушка с подружками, как обычно, сидели дома в хате, из освещения была только лучина, да и то, ее старались много не жечь. На улице сугробы по пояс, темно, воет вьюга и вдруг стук в дверь: на пороге два молодых парня, просят разрешения посидеть немного в хате, в тепле, говорят, ходили по деревням, товар продавали.
Девушки разрешили, все сидели, смеялись. И тут бабушка заметила, что у одного из парнем все зубы железные, как такое может быть? Но промолчала, ничего никому не сказала. Тут парни засобирались, прося их провести до калитки и одна из девушек соглашается, уходит и... пропадает.
Через час девушки выходят ее искать и видят, следы трех человек доходят только до калитки, а дальше-пропадают, хотя вьюга давно стихла. С тех пор девушку никто не видел, а когда девушки все рассказали одной бабке, она только посмеялась и сказала: сам черт приходило к вам погреться, тут-то бабушка и вспомнила про железные зубы...
Урванская ведьма
История эта случилась почти тридцать лет назад, но я помню все, как будто это было только вчера. Это страшная история. Страшная и невероятная. В то, что мы рассказали, не поверили тогда даже наши родители. Они просто были счастливы, что мы нашлись живыми и здоровыми. Нас тогда сразу же увезли в город, и мы больше там никогда не были. Видимо, после этого случая, они эту дачу быстро продали. Никто нам не поверил, ни многочисленные соседи по даче, помогавшие нас искать, ни участковый.
Но не сомневайся, то что я расскажу, было на самом деле и я видел все собственными глазами.
Еще. Я следил все эти годы и могу тебе кое-что рассказать. В две тысячи третьем, спустя пять лет, там пропала маленькая девочка, заблудилась в лесу. В две тысячи седьмом пожилой мужчина, отправился собирать грибы и исчез. В две тысячи семнадцатом еще двое дачников пропали без вести. И вот теперь этот, вчерашний случай. Почему никто не обращает внимания на то, что там происходит? Знаю, ты скажешь потому, что там не происходит ничего необычного. На каждом озере, каждый год тонут люди. На каждой дороге, время от времени, кто-то попадает в аварию. И если люди ходят в лес, нет ничего удивительного в том, что время от времени кто-то их них там может заблудиться. Да, все так. Но все же, кое-какая странная закономерность есть. Никого из тех, кто там пропал, так и не нашли. Я уверен, подними милицейскую хронику тех лет, найдется еще не один такой же случай. И вот вчерашний случай. Уверен, их никогда не найдут, раз не нашли сегодня утром. И так все и будет продолжаться.
С нами это случилось в девяносто восьмом. Родители оставили нас с братом одних на даче. Ненадолго, всего на несколько часов. Им нужно было куда-то уехать. Мне тогда было тринадцать, а брату только стукнуло одиннадцать, накануне мы отмечали его день рождения. Были гости, ребята со двора, одноклассники. Мама испекла торт. А утром мы собрались и поехали на дачу. На выходные. Весна тогда была очень теплая, я помню, как мы бегали по участку в одних футболках и шортах и солнце уже хорошо грело.
Дача у нас находилась в дачном посёлке «Труд», что за Нальчиком в лесистых предгорьях. За больничным городком и троллейбусным депо. Там и сейчас дачный поселок, я приезжал посмотреть пару лет назад. Мы с братом приезжали, когда он прилетал в гости. Нам обоим хотелось там побывать, увидеть. Мы даже не смогли найти, где тогда стояла наша дача. Просто побродили по поселку. Теперь в центре круг и автобусная остановка и из города ходит автобус. А некоторые дачи больше похожи на графские особняки. А в то время, там, в основном были просто прямоугольные участки, огороженные чем попало. У кого-то частоколом, и кого-то просто столбиками и натянутой проволокой. У нашего соседа, деда Игната, помню, весь участок был огорожен железными матрасами. Ржавыми. К таким матрасам, сетке из стальной проволоки с железным каркасом, приделывались железные же ножки, и получалась кровать. Вот такими матрасами были огорожены все двадцать соток. Мне всегда было интересно, где он их столько взял…
Домики были далеко не у всех, а у кого были, они, в основном, больше напоминали бытовки или сараи. У нас тоже был. Маленький такой, с деревянным фасадом из досок, выкрашенных в голубой цвет. Краска на них, помню, была страшно облупившейся от солнца и зимних морозов. А внутри его совсем не помню, только яркая картинка снаружи. Но я там и бывал всего несколько раз. Дачу эту отец купил у кого-то за копейки, по случаю. Она нам была не шибко нужна, но мы стали иногда туда ездить. Родители чего-то там сажали и обкапывали, временами переругиваясь. Еще у нас около домика росла разлапистая яблоня. Мы все любили сидеть под ней летом, в тени от кроны в удобных складных стульях с алюминиевым каркасом и брезентовой тканью.
Ну так вот, в тот день мы приехали рано. Стояла теплая весна, яблоня вся была в цвету и мы с братом бегали по участку в одних шортах и футболках. Родители еще до обеда куда-то уехали, велев сидеть на даче и никуда не отходить. Они должны были вернуться через несколько часов. Мы обрадовались и, едва за ними закрылась калитка, вытащили свои биты, сделанные из ножек стола. Вернее. Не сделанные, а просто открученные конусообразные деревянные ножки от старого стола. Которые служили нам битами. И пошли к яблоне, охотится на пчел. У дерева стоял гул от тысяч насекомых, пчелы с пасеки кото-то из дачников обрабатывали цветы. А у нас была такая игра. Мы сбивали пчел своими битами там, где разлапистые ветви свисали низко. Родители настрого запрещали нам бить пчел, отец даже проводил с нами целые беседы. Но мы, два дурня, все равно, когда никто не видел, махали своими палками, убивая и калеча насекомых и заодно отбивая от веток дерева цветки. Иногда рассерженная пчела бросалась на одного из нас и тогда мы с гиканьем и улюлюканьем бегали от нее по участку и отмахивались своими битами.
Побегав так некоторое время, мы устали и присели отдохнуть на свои стулья под кроной. И вот тогда-то, мне и пришла в голову идея, сходить в лес. Я сидел, смотрел на опушку, находящуюся всего через три участка, и чувствовал просто непреодолимую тягу. Не пойди со мной брат, я точно отправился бы туда один. Но он, как и всегда, не раздумывая, пошел со мной.
Участки были разделены между собой проездами поперек, и вдоль. Но вдоль, проезды проходили только через каждые пять участков. Эта же пятерка, отделялась друг от друга только заборами. Мы, чтобы сократить путь, вышли со своего участка не там, где были ворота, а перелезли через забор с противоположной стороны, попав сразу не следующую поперечную улицу. А там, пройдя вправо два участка, вышли на продольную и пошли прямо. До леса было метров триста, но дорога поднималась в гору. Особенно круто забирала вверх сразу после заднего забора крайнего участка. Но мы пробежали это расстояние за пару минут, ни разу не остановившись передохнуть.
В лесу было прохладно и очень приятно, мы все шли и шли вперед. Мы не боялись заблудиться, лес вокруг был редким, светлым. Он поднимался все выше и выше, на этом склоне часто попадались просторные полянки, с которых был хорошо виден весь дачный поселок и наш участок. Лес тоже был в цвету, там у поселка, он низкорослый и наполовину, не меньше, плодовый. Алыча, слива, дикие яблони и груши, кизил и абрикос. И все это цвело и пахло. Мы все шли и шли. Как зачарованные. Все дальше и дальше. Пока, наконец не зашли куда-то в глушь. Я очнулся, когда вокруг нас возвышались высокие платаны и дубы, с толстыми, необъятными стволами. Было темно, под ногами толстый слой гниющих, прошлогодних листьев. Пахло сыростью и какой-то затхлостью. Я вообще не помню, как мы оказались в том страшном лесу, где была та граница, которую мы перешли. Но я к этому еще вернусь позже, тогда будет понятнее.
Мы с братом вдруг оба перепугались и сразу же решили идти обратно. Мы развернулись в противоположную сторону и пошли. Все ускоряя и ускоряя шаг. Вокруг, отовсюду, со всех сторон сразу мы стали слышать какой-то не то свист, не то шипение. Но это был голос и в нем различались слова. Женский голос. Он то произносил какие фразы, на непонятном языке, звучавшие грубо и жестоко, то велел нам не бояться и стоять смирно. Нам не могло казаться, мы слышали его одинаково хорошо, и он напугал нас до смерти. Мы оба рыдали в голос и все бежали и бежали куда-то. Но темный лес не заканчивался, наоборот, он становился все темнее и мрачнее. Я понял, что мы бежим не туда, откуда пришли, но не знал, как определить правильное направление. И в панике я просто вел брата куда-то. Боясь останавливаться. И вдруг мы набрели на дорогу. Или, вернее, колею, петляющую среди деревьев. Она вела куда-то дальше, но правее от того направления по которому мы шли, и тянулась практически оттуда же, откуда мы пришли. Обрадовавшись, я, не раздумывая, свернул на нее и мы двинулись дальше, забирая, вместе с ней, немного вправо. Голос сразу же зашипел яростнее, он потребовал, чтобы мы остановились. И мне показалось, нечто приближается к нам сзади. Я снова побежал, таща за руку за собой брата. Здесь бежать стало легче, мы больше не скользили на гниющей подстилке из листвы и мы двигались быстро, виляя вместе со следами, огибая толстые стволы деревьев. Бежать пришлось совсем недолго, мы даже не успели запыхаться, как выбежали на поляну, на которой стоял домик из сруба и машина. Они еле различались в темноте, а над поляной в темном, вечернем небе, зажигались первые звезды. Наступала ночь! А мы бродили по лесу никак не больше часа! Я оторопел, пытаясь осознать, что нас уже давным-давно ищут и как нам сильно попадет, когда родители нас найдут. Не останавливаясь, мы подбежали к дому и стали барабанить в дверь. Она распахнулась и на пороге возник крепкий пожилой мужчина, глядящий на нас удивленно, из под поднятых над глазами очков.
- Вы кто, ребята? Как здесь оказались? – Спросил он нас.
- Мы Митя и Рома, мы с дачи. За нами кто-то гонится!
- Гонится? – Он перевел взгляд выше и посмотрел на лес, позади нас. – Давайте, заходите, и расскажите что случилось. Он впустил нас внутрь и закрыл дверь на засов.
Внутри было очень тепло и пахло жареным мясом. На столе, в комнате, куда мы попали, стоял ночник и лежала открытая книга. А рядом с ней грязная тарелка, с остатками еды.
- Я лесник, меня зовут Алим, — Сказал нам мужчина, открывая шкаф, стоявший у входной двери. В нем стояли две пары высоких сапог, на вешалке толстая ватная телогрейка и на крючке, висело на ремне ружье. Он достал его, переломил стволы, глянул в них и защелкнул обратно. Потом положил ружье на стол, убирая книгу и тарелку и жестом показав нам садится напротив. С той стороны стола стоял продавленный диван, и мы с Ромой, перелезая деревянный подлокотник, забрались и уселись на него. Ружье лежало прямо передо мной, и я чувствовал исходивший от него запах металла, пороха и засаленной кожи. Я еще никогда не видел так близко настоящего оружия, и оно поглотило все мое внимание. А заодно пришло ощущение полной безопасности, рядом с этим человеком и его ружьем.
Лесник сел напротив.
- Кто за вами гнался?
- Мы не знаем, мы ее не видели. – Затараторили мы, перебивая друг друга – Но она точно гналась! Ее голос со всех сторон! Приказывала нам остановиться!
- Погодите-ка, ребята! Я запутался. Где ваши родители? Как вы оказались в лесу?
- Мы на даче были и пошли в лес. Родители уехали ненадолго. Мы только немного погуляли по лесу и уже ночь! – Ответил я, показав брату не мешать.
- Вы с дач пришли? А где у вас дача?
- В поселке «Труд»
- О! Далековато. И давно вы пошли в лес?
- Наверное час назад.
- Уже на закате?
- Нет, утро было!
- Что-то я ребята, еще больше запутался. Если вы утром пошли в лес с дачи, то значит бродили целый день. Сейчас уже почти восемь вечера.
- Нет, честно, мы не ходили целый день! Мы рано утром приехали на дачу, потом родители уехали, а мы немного поиграли и пошли в лес. Совсем недавно.
- Так, я понял, что вы пришли с дачи, которая в дачном поселке «Труд», это с той стороны горы. Вы сможете показать, где там ваша дача, и где вы живете в городе?
- Сможем! – Ответили мы хором. Отец еще давно заставил нас обоих выучить наизусть наш домашний адрес.
Он встал и взял с полки большую толстую тетрадь и карандаш. Аккуратно вырвал из середины двойной лист и положил на стол.
- Тогда сейчас мы оставим записку на столе, если вас ищут и придут сюда, чтобы ваши родители знали, что вы нашлись и поехали домой. И поедем их искать, сначала на вашу дачу, а если там никого нет, то домой.
В этот момент в дверь с силой ударили.
Лесник вскочил, едва успев сесть, схватил ружье и подскочил к двери.
- Кто там? – Спросил он грозным голосом.
Вместо ответа в дверь ударили еще сильнее.
Он обернулся к нам, и я увидел на его лице испуг. Он жестом показал нам спрятаться, а сам, сделав два шага назад от двери, прицелился из ружья.
Мы с братом не успели даже вскочить как железный засов, на который была заперта дверь изнутри, на наших глазах, сам собой вдруг с силой отодвинулся, жалобно взвизгнув и дверь рывком отворилась внутрь. На пороге стояла молодая девушка. Черные, растрепанные волосы неаккуратно свисали на плечи и грудь. Черная, грязная ночная рубашка, лежала на плечах, и бесформенной хламидой спускалась вниз до пола. Лицо девушки было испачкано. То ли грязью, то ли запекшейся кровью. Разбитая губа была совсем черной вверху. А глаза были как два раскаленных уголька. Злые, пронзительные, она с невыразимой ненавистью смотрела ими на лесника. Тот опустил ружье. А девушка подняв руку резко сжала кулак и хищно оскалилась. Лесник закричал и уронив ружье, схватился за грудь. Он рухнул сначала на колени, потом медленно изогнулся, с мучительным стоном, и ударился головой о пол. Потом медленно выпрямился, распластавшись, и затих...Это была ведьма, самая настоящая ведьма. Поверь, я видел ее вот также точно, как вижу тебя.
Она убила лесника одним движением руки, даже не касаясь его.
Он погиб, да. Когда он замер, распластавшись на полу, я закричал. Ромка, брат тоже. Так мы и кричали на два детских голоса, от страха и отчаяния, предчувствуя неминуемую и страшную смерть. Мы забыли, что нужно прятаться. Да это, наверное, было бы и бесполезно.
Она перевела свой жуткий, горящий взгляд на нас. И я, точно посмотрел в глаза самой смерти. Она не была человеком в полном смысле этого слова, скорее диким злобным зверем. Во взгляде я не видел ничего, кроме лютой злобы.
Она раскрыла рот и заговорила с нами. Этот шипящий голос, который мы уже слышали, приказал нам идти к ней. Я вжался всем телом в спинку дивана, за которым сидел, чувствуя в нем как будто якорь привычного, нормального мира. Руками вцепился в обивку до белых ногтей. Я ждал, что она сейчас сделает этот десяток шагов, которые нас разделяют, и вытащит меня за шкирку. Но она не могла войти в дом, как я понял потом. Она оставалась за порогом. Но краем глаза уловив движение, я резко повернулся и увидел то, что молнией успело пронестись в моей голове. Ромка вставал и, с перекошенным от боли лицом, собирался идти к ней. Она его как-то заставила. Моему страху и отчаянию не было предела, но увидев, что она уводит брата, во мне вскипела ярость и злость. На миг я перестал ее бояться. Вскочив на ноги, я бросил в нее первое, что попалось мне под руку. Стоявшую на столе, деревянную солонку. Солонка, переворачиваясь в воздухе и разбрасывая в разные стороны соль, попала ей точно в грудь. Ведьма страшно взвыла и болезненно дернувшись, мгновенно исчезла с порога. Ромка, ошарашенный, забился обратно за диван, прильнув к самому полу и затравленно, с мольбой глядя на меня.
Прошли несколько секунд, прежде чем я сообразил, что ее нет, и пока, нам ничего не угрожает. Я выскочил из своего укрытия и, подскочив к леснику, схватил ружье. Оно оказалось тяжелым, намного тяжелее, чем я думал. Я снова юркнул за диван, выставив стволы над спинкой и взяв проем двери на прицел. Пусть теперь только сунется!
Наличие ружья вселяло уверенность, хотя я даже не знал, как из него стрелять. Лесник как-то переламывал его и смотрел в стволы, значит проверял, заряжено ли. Так что, там точно есть два патрона. Нужно задержать дыхание и нажимать на курок. Сидя так, и немного успокоившись, я начал соображать. И как-то вдруг понял, что ведьме причинила боль, да еще такую, что ее как ветром сдуло, не солонка, а соль. Вспомнил еще, что не раз слышал о том, что нужно насыпать вокруг себя круг из соли, чтобы защититься от нечистой силы. Нечисть не сможет ее переступить.
Темный дверной проем стоял пустым, мне было страшно отводить от него взгляд, но я чувствовал, что нельзя терять времени. Оставив ружье на спинке, я бросился шарить по комнате, ежесекундно оглядываясь на дверь. Где-то у лесника должна быть еще соль, он же ее в солонку откуда-то насыпал. Соль не продается в солонках. Вокруг, на полках, ничего не было. У стены стоял небольшой шкафчик и рядом с ним умывальник. Бросившись к нему, я отворил дверцу. На меня пахнуло застарелым запахом каких-то специй. На полочках стояли пачки с крупами и макаронами. Рядом открытый, надорванный сверху, пакетик черного перца. И за ним, в глубине, почти полная килограммовая, картонная упаковка соли. О чудо! Бело-голубая коробка, похожая на кирпич, показалась мне чем-то очень родным и близким. Я поскорее вытащил ее и бросился к дивану. Но по пути свернул и, пересиливая страх, насыпал полосу перед порогом. Потом побежал обратно и обсыпал полукругом наш диван, вместе со столом, от стены до стены.
И после этого залез на свое место и снова взялся за ружье.
Ромка, немного успокоившись, смотрел на меня с надеждой, переползая ближе и прижимаясь ко мне слева. Мы ждали недолго, вскоре в дверях снова возникла она. К этому времени стемнело окончательно и ее силуэт в черной накидке, сливался с чернотой ночи позади. Различалось только бледное лицо в рассеянном свете ночника, стоявшего на столе, и руки. Я, ощутив ледяной ужас, все же нашел в себе силы прицелиться и нажать на один курок. Раздался сухой щелчок, выстрела не последовало. Я сразу понял, почему, и как же я сразу не догадался? Взявшись рукой, я взвел курки, отведя назад и чувствуя боль в ладони. Снова прицелился и получил ужасающий удар в плечо. Меня припечатало к стене и от вывиха, похоже, спасла только ее близость. Не будь сзади стены, плечо дернуло бы гораздо сильнее.
Ведьма вскрикнула и завалилась назад. Но быстро поднялась и, утирая кровь с лица, страшно оскалилась и зашипела. У лесника была заряжена дробь. Будь там пуля, может быть эффект был бы другим. Но я совсем в этом не уверен. И не был уверен тогда. Она просто вытерла кровь и снова встала. Не тратя попусту второй заряд, я молча наблюдал за ней. Она протянула обе руки к нам и тут же отдернула, злобно и страшно зашипев.
Размахивая руками и тряся головой, с черной копной грязных и спутанных волос, она бесновалась несколько секунд. Потом отступила на шаг и замерла. Она стояла в дверях, глядя на нас. В темном проеме, еще дальше от света ночника, виднелось только ее лицо. Я не видел ее глаз, но чувствовал на себе этот взгляд. Так тянулись минуты. Ромка сидел у моих ног, уперев спину в диван и обняв поджатые ноги. Его била крупная дрожь. Мне тоже хотелось сесть рядом с ним и закрыть глаза, но я боялся отвести от нее взгляд. Мне было страшно смотреть на ведьму, но еще страшнее выпустить ее из вида. Как будто она сумеет проникнуть в дом и добраться до нас, только если я не буду смотреть. Моя рука все время нащупывала и сжимала коробку соли, стоявшую на полу. Единственное оружие, на которое я мог надеяться.
Вскоре она пропала. В открытой двери виднелась только чернота.
Это напугало меня еще больше. Я сказал об этом Ромке, и предупредил, чтобы был начеку. Коробку с солью поставил между нами, чтобы он тоже мог до нее дотянуться. Мы не надеялись, что она оставит нас в покое и понимали, что она просто ищет способа до нас добраться. Я поглядывал в окно, боясь увидеть ее там. И вдруг молнией пронзила мысль. А вдруг она сможет пробраться в окно? Нужно скорее насыпать там соли!
Я выбрался из-за дивана, и, зачерпнув пригоршню соли из коробки, крадучись стал пробираться к окну. Когда я сыпал соль на подоконник. Стараясь сделать ровную и непрерывную дорожку от стены до стены, я поднял взгляд и встретился с ней глазами.
Из темных глазниц на меня смотрели лихорадочно блестевшие глаза. Из под красивых, тонких губ, изогнутых в хищной улыбке, торчали ровные белые зубы. На верхней губе, порядком распухшей, виднелась запекшаяся кровь. Бледное лицо, с правильными чертами, тонкий красивый нос, выпачканный чем-то черным, как и глазницы, и рана на подбородке.
Заорав от страха, я взмахнул руками и, потеряв равновесие, упал на задницу. Брат с криком выскочил из-за дивана и вцепился в меня. А я продолжал смотреть на это страшное лицо с пола. А она смотрела на меня. Потом она исчезла.
Так мы и сидели с братом до утра. Она больше не появлялась, но, уверен, была где-то поблизости и ждала, что мы хоть на минуту высунемся наружу.
Когда наступил день, нас нашли. Вначале мы услышали лай, который все приближался. Потом появились люди. Их было много. Они накрыли тело лесника, а нас вывели на улицу, где были мама и папа. Они рыдали, обнимая нас.
Причиной смерти лесника Алима, был обширный инфаркт. У него просто остановилось сердце. Это установили на вскрытии. Наш рассказ ни на кого не произвел впечатления, даже на наших родителей. Нас сразу же увезли в город и больше мы никогда не были ни на той даче, ни в том лесу. Хоть он и совсем рядом.
Я знаю, где стояла сторожка лесника, совсем близко от поселка Урвань. И участок этот называется Урванским лесничеством. Так я и зову с тех пор ту ведьму – Урванской. И я знаю, что время от времени в Урванском лесничестве пропадают люди. Не часто, бывает раз в десятилетие.
Не погибают, а именно пропадают без вести. Погиб, насколько мне известно, только лесник Алим. Она забирает людей куда-то, откуда они не возвращаются. Также она позвала в лес и нас с братом. Я помню тот участок, от дач и до опушки. Я и знаю, что не смог бы его пройти без пары передышек. Но я помню, что мы ни разу не остановились и не чувствовали усталости. А еще я знаю, что мы шли всего час, а оказались с другой стороны горного массива у поселка Урвань, и уже наступала ночь. Лесник пытался нас спасти, за это и был убит. Он был ей не нужен, нужны были мы.
Я не знаю, кто она такая, но я знаю, что она там есть. Я видел ее собственными глазами и никогда не забуду.
Мы были детьми, и на наш рассказ никто не обратил внимания. Если я сейчас расскажу, то же самое, меня просто объявят сумасшедшим. А люди продолжают пропадать. И пока никто не придает значения тому, что творится в Урванском лесу, все так и будет продолжаться.
Легкое чтение: рассказы
ЗЛЕЙШИЙ ВРАГ
— Наташенька, я тебе тут огурчиков с дачи привезла и кабачков, — в дверях стояла свекровь с двумя объемистыми сумками и вполне дружелюбно улыбалась.
Но Наташка немедленно напряглась, ища подвох. Ведь быть такого не может, чтобы Нина Петровна просто так решила поделиться своим урожаем. Если верить Ленке — в любом добром жесте свекрови обязан крыться подвох. Вот Лена бы его сразу обнаружила, а у Наташи пока просто не было опыта. Поэтому она натянуто улыбнулась в ответ и пробормотала:
— Проходите, пожалуйста.
***
Наташа и Лена дружили сто лет. Только Ленка всегда опережала подругу на жизненном пути. Даже замуж успела сходить раньше Наташки. И развестись тоже успела.
— Вовка мой, конечно, неплохим был мужиком! И жить бы мы могли долго и счастливо, как в сказке. Если бы не его мамаша. Вот уж всем змеям змея! — рассказывала Лена после развода. — Жаль, сразу я ее не раскусила. Такой милой теткой сначала мне показалась! «Леночка, девочка, я вам только добра желаю!» — передразнила Ленка свекровь. — А потом я уже не знала, куда от этого ее добра деваться! Ведь везде влезет! И все это с улыбочкой. Типа, вот она какая замечательная — все на благо молодой семьи, а неблагодарная невестка ничего не ценит!
Наташка слушала Ленкины откровения и надеялась только на то, что ей повезет со свекровью. Ведь у Сереги такая мировая мама! Ну не может она оказаться хитрой змеей.
— Лена, ну не все же свекрови такие, — попыталась она возразить подруге.
— Абсолютно все! — безапелляционно заявила Ленка. — Свекровь невестке злейший враг по определению. У всех моих теток на работе так! Даже если тебе сначала она покажется ангелом во плоти — не ведись! Я не знаю, что происходит в мозгу у мамаш, после того как они становятся свекровями, но это явно что-то страшное и необратимое! Ну я не знаю... Вот кошкам положено мяукать, собакам — лаять, а свекровям — изводить невесток!
Наташе крыть было нечем. Она никогда раньше, в отличие от Ленки, не примеряла на себя роль невестки.
***
Поэтому она начала присматриваться к Серегиной маме. Искала тайные знаки, говорящие о том, что ее, Наташу, ждет, когда она станет невесткой Нине Петровне. Но ничего пугающего в поведении Нины Петровны не было!
— Наташ, ты в чем замуж выходить решила? — однажды поинтересовалась та.
— В прямом кремовом платье. Без всяких там кружавчиков, воланчиков и прочей дребедени. Не хочу выглядеть как баба на чайник со всеми этими пышными юбками! — ответила Наташка и тут же напряглась.
«Ага, вот оно! Началось! Сейчас послушаем, что нам Нина Петровна ответит! Наверняка будет гнуть свою линию, про то, что невеста должна быть в белом и пышном!» — подумала она.
— Ну почему сразу баба на чайник... Мне вот казалось, что я выгляжу во всех этих кружевах, как принцесса! — улыбнулась Нина Петровна. — Впрочем, свадьба твоя. Я считаю, что прямое платье без изысков тебе очень пойдет!
«Может, неправа Ленка. И мне в виде исключения достанется замечательная свекровь!» — решила Наташа.
И на этом этапе Наталья решила наплевать на предостережения подруги. Они с Ниной Петровной самозабвенно погрузились в подготовку к свадьбе. Наташкина мама, Ольга Дмитриевна, жила далеко и давала дочке советы только по телефону. Серега, как истинный мужчина, от подготовки к торжеству самоустранился. «Я вам с мамой полностью доверяю!» — сказал он. Поэтому выбирали цветы, сочиняли приглашения и примеряли туфли они вместе с Ниной Петровной.
Впрочем, иногда подключалась Ленка.
— Тебе что, это платье свекруха будущая посоветовала? — разглядывала она Наташин лаконичный наряд. — Наверняка такое простецкое выбрала, чтобы сэкономить!
— Да ну тебя! Я сама решила, что хочу строгое платье! К тому же не слишком-то я и сэкономила, стоит оно ничуть не дешевле, чем все эти тюли-кружева! — Наташка даже обиделась. — Нина Петровна как раз была за традиционный образ невесты, но навязывать не стала.
— Ага! — неизвестно чему обрадовалась Лена. — Значит, не стала навязывать! Ну держись, Наташка! Она потом тебе это припомнит обязательно! Помяни мое слово!
— Ну что ты наговариваешь на человека, — не очень уверенно сказала Наташа.
— Не на человека, а на свекровь! — Ленка многозначительно подняла указательный палец.
Наташка только вздохнула, но разубеждать подругу не стала.
***
Свадьба прошла восхитительно! Нина Петровна, глядя на сына и невестку, даже всплакнула.
— Ну до чего же красивая пара!
— Да ну вас, Нина Петровна! — Наташкина мама недовольно глянула на растроганную сватью. — Я уже жалею, что сама не приехала, чтобы руководить подготовкой! Вот объясните мне: почему моя дочь в этом платье? Оно какое-то непраздничное! Не для невесты.
— Наташа хотела именно такое! Главное, что ей самой оно нравится. И Сережке тоже нравится! А наше дело десятое, вы не находите? — Нина Петровна улыбнулась, стараясь быть дружелюбной.
Но Ольга Дмитриевна ее усилий не оценила. Фыркнула и отошла от неразумной родственницы, всем своим видом излучая неодобрение.
В общем, общего языка сватьи не нашли. Зато между невесткой и свекровью отношения были самые добрые.
До поры до времени...
***
Сегодня в гости к Наташке нагрянула Лена. Плюхнулась за кухонный стол, потребовала кофе и огляделась.
— Слушай, твоя свекровка часом не сумасшедшая? — выдала она наконец. — Квартиру их с сыночкой разменять согласилась. С вами жить и давать советы не рвется! Что-то здесь не так! Может, ключи от вашего гнездышка потребовала «на всякий случай»? Нет?! Ох, не к добру это!
— Лена, ну что ты нагнетаешь?! Попробуй хотя бы предположить, что и среди свекровей встречаются совершенно нормальные люди! — Наташа поставила пред Леной чашку с кофе.
— Не бывает такого! — Ленка сделала большой глоток, обожгла язык и на минуту замолкла, хватая ртом воздух.
Это было и к лучшему. Спорить с подругой Наташке совершенно не хотелось. Она была уверена в том, что Нина Петровна прекрасный человек, и гордое звание свекрови ее ни капельки не испортило.
***
Но Ленка каждый раз, приходя к Наталье в гости, потихоньку капала подружке на мозги. А как известно, вода камень точит.
— Шторки у тебя, гляжу, новые. Симпатичные. За сколько брала? — Ленка потрогала материал.
— Ни за сколько. Нина Петровна подарила.
— Подарила?! И ты сразу вот так их и повесила? Добровольно?
— Ну да... А почему нет-то?! Они мне нравятся.
— Ой, ну ты наивная... Это она тихой сапой в твою семью просачивается! Сначала шторки, потом кастрюльки. А дальше что будет, знаешь?! — Лена прищурившись смотрела на Наташу и ждала ответа.
Та замотала головой.
— А я тебе сейчас расскажу, — Ленка театрально закатила глаза, встала в третью позицию и заговорила противным, манерным голоском: — «Ой, а что это ты в моих кастрюльках готовишь? Ну нет, моего сыночку нельзя таким кормить! И моешь ты мой прекрасный подарок не тем моющим средством! Мои золотые кастрюли облезут от такого мытья!»
Наташа отмахнулась: ну не могла она представить, чтобы ее разумная свекровь себя так вела.
Впрочем, Лену это ни капли не смутило.
— О, а что это у тебя в холодильнике? Ух, какой тортик! Можно я кусочек отгрызу? Ты печь научилась?
— Бери, конечно! — беспечно ответила Наташа. — Это Нина Петровна с Серегой передала. Она такой кулинар, пальчики оближешь! Надо бы у нее пару уроков взять.
Ленка, забыв про торт, захлопнула дверцу холодильника и посмотрела на подругу, как на ненормальную.
— Свекровь передала?! Пару уроков взять?! Да ты, мать, совсем?! Даже не думай. Это же верный способ потерять контроль над своей жизнью. Начнет она тебя учить тому, о чем ты попросишь, но вот только остановиться вовремя не сможет! Не встроен тормоз в головы свекровок. Так и будет учить всему не останавливаясь: как жить, что есть, в чем на работу ходить, чем в спальне заниматься!
Наташка попыталась представить себе эту картину. Не получилось!
— Лена, отстань ты от Нины Петровны. Давай поговорим о чем-нибудь другом!
— Давай! — легко согласилась подруга. — Слушай, а Сережка твой как к матери относится? Слушается? Ты смотри... Как бы она тебя из его жизни вообще не вытеснила!
Наташа бессильно молчала. Ну вот как отвлечь Лену от разговоров о свекрови?
***
Правда, со временем, Наташа стала замечать, что не все разглагольствования подруги о свекровях кажутся ей бредом сумасшедшего.
— Сергей, сегодня твоя мама опять звонила и хотела зайти! Не слишком ли она к нам зачастила? — однажды вечером спросила она у мужа.
Сегодня в гости забегала Лена и, как всегда, пугала.
— Моя свекруха, знаешь, какая хитрая была? Сначала в гости зачастила под разными благими предлогами, потом начала «добрые советы» давать, как мне лучше хозяйство вести. Позже советы превратились в приказы. А если я сопротивлялась, эта змея тут же ползла к мужу и жаловалась, роняя слезы. Так что будь внимательна!
Ленка ушла, а сомнения в душе Наташи на этот раз остались, настроение к приходу мужа испортилось, вот она и полезла с вопросами. Серега, конечно, удивился.
— Мама зачастила? Да она у нас была, по-моему, месяц назад! Хотя, не хочешь, не приглашай. Мама — человек разумный. Поймет, что у тебя могут быть свои дела.
Наташе стало немного стыдно: нормальная у нее свекровь и нечего обиженку-Ленку слушать!
***
Когда наступил дачный сезон и Нина Петровна с энтузиазмом бросилась бороться за урожай на своих шести сотках, Ленка как сцепи сорвалась.
— У нее есть дача?! Ну все, подруга, тебе каюк! Будешь стоять буквой зю все лето, дергать сорняки, сажать картошку-маркошку, а осенью закатывать этот чертов урожай в банки!
— Да Нина Петровна ни разу не заикнулась даже, чтобы я ей с огородом помогла! Она сама любит там возиться. Сажает что-то в свое удовольствие. За промышленными масштабами не гонится! — возмутилась Наташа.
— Это пока!
Но лето шло, свекровь все также в одиночку копалась на своей даче. Сережку с Наташей приглашала, конечно, погостить, но пахать не заставляла. Они помогали исключительно в свое удовольствие.
Ленка же не переставала зудеть.
— Подожди-подожди! Это она пока к тебе присматривается, а вот на следующий год возьмет в рабство!
Некоторые слова подруги волей неволей западали Наташе в душу.
Когда Нина Петровна первый раз привезла сыну с невесткой плоды своего труда, Ленка тут же отметила:
— Кабачки? Знаешь, почему она тебе их приперла? Потому что всех соседей уже одарила, девать эту траву некуда, а выбросить жалко! Возьми боже, что нам негоже.
— Да ну зачем ты так? Может, просто угостить хотела! — Наташа беспомощно посмотрела на подругу.
— Не может! — отрезала Лена. — Моя свекруха точно такая же была! Всякую гадость нам сплавляла: консервы просроченные, масло прогорклое, кабачки те же самые. У нее на даче прямо кабачковые джунгли были!
Наташка поникла.
***
Нина Петровна замечала, что как-то изменилась Наташа в последнее время. Если раньше они могли с невесткой болтать часами за чаем, вместе с удовольствием стряпали, да и вообще дружили, то сейчас Наташка встречает свекровь в ее редкие визиты без радости. Натягивает вежливую улыбку, а глаза настороженные.
«Может, мать на Наташу как-то влияет. Ведь еще в день свадьбы было понятно, что я ей не понравилась», — гадала Нина Петровна.
Вот и сегодня она привезла Наташке очередные дары своей любимой дачи, а та ее встретила так, словно не знала, как выгнать. Нина Петровна решила поговорить с Наташей.
— Наташ, я чувствую, что наши отношения испортились. Только вот понять не могу почему. Ты уж меня не держи в неведении — расскажи, что случилось.
Наташка молчала. Ну как ей расскажешь, что такому поведению и разумной причины-то нет. Нина Петровна молчание Наташи поняла по-своему.
— Может, мама твоя против, чтобы мы дружили? Не понравилась я ей на свадьбе.
Наташа удивленно посмотрела на свекровь: она даже не знала об их разногласиях.
— Да нет, Нина Петровна, с мамой у меня отношения так себе. Каждая своей жизнью живет. Не близки мы с ней. Поэтому она мне редко что-то рассказывает. Здесь дело в другом.
И потихоньку Наташка рассказала Нине Петровне о своей подруге Ленке, о ее неудачном замужестве и о вредной змеюке-свекрови.
— Вот она мне уже почти год на мозги и капает. Я сначала не слушала ее страшные сказки о свекровской подлости и хитрости. Но кое-что в мозг просачивалось, пока не отравило нашу с вами дружбу! Глупо, конечно... — закончила Наташа свое повествование.
Нина Петровна смотрела на нее и не знала, плакать или смеяться. С одной стороны, хорошо, что все так разрешилось, а с другой стороны, лучшая подруга ее любимой невестки — сама форменная змея!
— Наташ, я не буду тебя учить уму-разуму. Просто предлагаю подумать, — осторожно сказала Нина Петровна. — Я не знаю твою Лену, поэтому могу только предположить. И вот что я думаю: женщина, которая сама несчастна, всячески рушит счастье своей лучшей подруги! Так себе ситуация. Ты уверена, что она для тебя старается? Может, ей одиноко оттого, что раньше ты все время уделяла ей, а теперь у тебя семья, может, она просто завидует... Я не знаю. Одно могу сказать тебе точно: лезть в вашу с Сережкой жизнь со своими правилами я не собираюсь. Именно потому, что это ваша жизнь! А вот дружить с тобой мне нравится. И очень жаль терять эту дружбу!
Нина Петровна ушла, а Наташа задумалась. Зато когда заявилась Ленка и снова завела свою песню об ужасной свекрови, Наталья была готова.
— Лена, я тут поняла, что ты не хочешь иметь счастливую подругу. Тебе удобнее, чтобы под боком была несчастная единомышленница. Которая будет вместе с тобой ругать бывшего мужа и его маму. Так вот, хочу тебя разочаровать — меня это не устраивает. Я ценю свою семью! Целиком, включая свекровь! Так что давай лучше расстанемся! Это не дружба!
Ленка даже не сразу нашла что ответить:
— Ничего, ты еще пожалеешь. На брюхе ко мне через год приползешь, — процедила она и хлопнула дверью.
***
Но Наташа не приползла ни через год, ни через три года. Она живет счастливо: любит мужа, дружит со свекровью, а скоро у нее родится ребенок.
Ленка же завела себе новую подругу. Такую же разведенную и озлобленную, как она сама. Они частенько сидят в кафе у окна за рюмкой чая и изливают злобу на спешащие мимо счастливые семьи. Но те их не слышат.
Автор: Алена С.