Врановые были символом многовековой мудрости и знаний, наряду с волками, они считались божественными созданиями и занимали наивысшую ступень в скандинавской мифологии. Однако, с началом Средневековья в Европе, воцарились жестокие нравы. Отношение к воронам разительно изменилось. Былое почитание сменилось суевериями и предубеждениями. Теперь их считали вестниками смерти и верили, что они пособники дьявола. Вследствие бесконечных опустошительных войн и вспышек чумы у воронов не было недостатка в пище. В этих черных птицах видели не только предзнаменование беды, но и источник самого зла. Неделями, а то и месяцами, тела погибших оставались лежать на поле боя, привлекая животных, питавшихся падалью - волков, грифов и, конечно же, воронов. Вдобавок, внесла свою лепту и бесчеловечная система правосудия, которая свирепствовала в Европе в то время. Птицы, почитаемые у германских племен, теперь впали в немилость. Их начали беспощадно уничтожать. Так, некогда божественная птица, стала изгоем, олицетворением греха и смерти. Говорили, что сам дьявол превращался в ворона и прилетал на место казни, чтобы поживиться трупами или забрать души повешенных. 🌹СТАРИК, ИСПОЛНЯЮЩИЙ МЕЧТЫ Посреди большого шумного города, на тротуаре сидел старик. Перед ним стояла картонная табличка с нацарапанными несколькими словами. Был старик ни на кого не похож, но в то же время, похож на древнего пророка, и на индийского йога, и на монаха, и на друида, и на мага, и просто на старика тоже он был похож - все зависело от того, кто на него смотрел. Но на него почти никто не смотрел - мало ли странных людей сидит на тротуарах! - и уж тем более, на его табличку. А на табличке было написано: исполняю мечты! Однажды рано утром напротив старика остановилась дорогая машина. Из нее вышел хорошо одетый молодой мужчина, и не совсем уверенно огляделся по сторонам, видимо, он искал нужный дом. В этот час на улице еще почти никого не было, а потому мужчина сразу же заметил старика и направился к нему. - Скажи-ка, уважаемый, а где здесь... - и тут взгляд его упал на табличку: исполняю мечты. Мужчина снисходительно усмехнулся: - Новый вид попрошайничества? Фокусник, что ли? Старик, который сейчас был похож на мага, поднял глаза, окруженные лукавыми морщинками: - А ты проверь! - Ладно! - хмыкнул мужчина. На несколько секунд он задумался, что-то прикидывая в уме, и наконец сказал, насмешливо уставившись на старика, - Мне нужно 250 тысяч. - 250 тысяч, - повторил старик, нисколько не удивившись, - Скажи мне только, для чего тебе эти деньги? - Мне нужно перевести их в один банк, а для этого я должен взять их из другого банка. Но если я это сделаю, то во втором банке... - Постой, постой... - чуть поморщился старик, - Мне все это непонятно. Скажи: у тебя большая семья и ты хочешь купить для нее дом? - Я живу один и у меня уже есть большая квартира! - гордо ответил мужчина. - Тогда, может быть, ты хочешь купить землю и разбить сад? - Зачем мне в городе сад? Старик подумал секунду: - Тогда ты хочешь купить дом своему другу, чтобы жить по соседству? - Купить дом? - рассмеялся мужчина, - Другу? Вот просто так? Чтобы только жить по соседству? И зачем мне такие друзья? - он рассмеялся еще громче, а потом отрезал с сухим смешком, - Понятно, денег у тебя нет. Он уже повернулся, чтобы уйти, но старик окликнул его: - Постой, не уходи! Денег у меня - это правда - нет, но мне нужно понять, что именно они дадут тебе. Тогда я смогу тебе помочь. - Я же объяснил, - с раздражением ответил мужчина, - мне нужно, чтобы в одном банке эти деньги были, а в другом... - Ты хочешь жить ради этих банков? - старик удивленно приподнял брови. - Тебе не нужен сад, не нужна семья, не нужен друг, зато твоим банкам всегда нужны твои деньги, и ты хочешь всю жизнь кормить их? Мужчина презрительно глянул на старика, сплюнул и ушел, кляня про себя сумасшедших нищих, наводнивших его чистый и красивый город. К полудню город уже гудел, как улей. Люди сновали туда-сюда пешком, на машинах, на автобусах, на странных дощечках на колесиках. Старик сидел, прижавшись к стене, чтобы кто-нибудь ненароком не споткнулся об него, но люди так спешили, что не замечали ничего вокруг. Иногда кто-то на ходу, не оборачиваясь, кидал старику мелкие монеты. Старик молча собирал их и складывал в сторонку. Наконец, молодая ухоженная - даже слишком ухоженная - женщина остановилась возле старика. Она уже достала из сумочки деньги, но прочитав табличку, замешкалась. - Мечты, значит?.. - проговорила она, комкая в руках купюры. Старик, который сейчас стал похож на друида, ласково кивнул в ответ. Красивая женщина все-таки положила перед ним деньги, и как-то воровато оглянувшись по сторонам, быстро сказала: - Я хочу замуж! - Это добрый помысел! - обрадовался старик, - У тебя есть любимый человек? - В каком смысле? - удивилась женщина. - В том смысле, - терпеливо повторил старик, - что твой любимый далеко и ты хочешь с ним воссоединиться? Или же ты любишь человека, который тебя не замечает? Ты ведь кого-то любишь? - Какой-то сумасшедший!.. - нервно засмеялась женщина, - При чем тут эта ваша любовь? - Но ведь ты же хочешь создать семью, разве нет? Любить мужа, заботиться о детях, быть счастливой в своем доме? - А почему я должна о ком-то заботиться? Да и потом - это муж должен обеспечивать меня! А дети? Я не хочу детей! Да было бы мне нужно все это, я бы вышла замуж за... этого... не важно, за кого! - Мне трудно понять тебя, - сокрушенно вздохнул старик, - Ты хочешь замуж, но без любви, заботы и счастья? Зачем тебе это? - Старый дурак! - с неожиданной злобой прошипела красивая женщина, и пнув ногой табличку, заспешила прочь, зарекаясь еще хоть раз заговорить с бездомными на улице. Старик снова вздохнул и поправил свою картонку. До самого вечера никто больше не подходил к нему. Только одна маленькая девочка, видимо, едва научившаяся читать, вдруг остановилась и расширенными от удивления глазами уставилась на старика. Она попыталась что-то сказать маме, но та говорила по телефону и тянула дочку за руку. Девочка в отчаянии оглянулась, и старик, что-то прочтя в ее глазах, улыбнулся и кивнул ей головой. Когда совсем стемнело и улицы почти опустели, к старику подошел бездомный человек. Он молча кивнул в знак приветствия и устало присел рядом. Достал из сумки термос с горячим кофе, заботливо завернутые в газету бутерброды, пачку печенья, и подвинул все это старику: - Угощайся, приятель. Это хорошая еда. Мне дала ее хозяйка с той улицы. Старая уже. Я помог ей очистить двор. Да... Значит, подкрепимся, и надо искать ночлег. Тебе есть, где переночевать? А то я знаю одно место. Старик, который теперь был похож на самого обычного старика, так же молча молча кивнул. - Это хорошо, - отозвался бездомный, - Всегда хорошо, когда на ночь есть крыша над головой. - Ты мечтаешь о доме? - тихо спросил старик. Бездомный допил свой кофе и долго молчал. - Нет, - наконец сказал он, - Давно не мечтаю. Я привык. - он помолчал еще немного, и вдруг сказал, - А вот, знаешь, о чем я мечтаю, приятель? Найти друга! Чтобы было, с кем бродить по улицам, с кем устраиваться на ночлег, с кем поговорить, да и помолчать тоже, или вот бутерброд разделить, как с тобой! Ведь, понимаешь, нельзя жить, чтобы никого не любить. Был бы у меня друг, я бы и не просил большего... Ну, я пойду, приятель. Спокойной ночи! - Спасибо тебе. - сказал старик. - За что? - обернулся бездомный, и подумав, что старик говорит о бутербродах, махнул рукой, - Это хозяйка мне дала, я ей помог немного, ну, и... - он зашагал по улице. Старик сидел еще некоторое время на своем месте, глядя вслед бездомному. Он увидел, как на перекрестке к нему вышел из-за кустов лохматый пес, и как бездомный присел, чтобы приласкать его, как пес радостно запрыгал вокруг человека, и как за угол они свернули уже вдвоем. 🌷Завещание Соломон Маркович Кац, православный еврей – пожилой, лысый, худой, в жёлто-коричневой полосатой пижаме и в стоптанных шлёпанцах на босу ногу, с тяжёлыми очками, съехавшими на самый кончик хрящеватого, похожего на акулий плавник, носа, – сидел в зале, за круглым, покрытым белой крахмальной скатертью столом и, потея ладонями от усердия, сосредоточенно писал. Он не отвлекался ни на шумную воробьиную возню за раскрытым окном, ни на озабоченно бормочущий за стеной телевизор, ни на визгливый голос своей жены Цили, доносящийся из кухни, из-за двух плотно притворенных дверей. Соломон Маркович был предельно внимателен и собран – он составлял завещание. Нет, Соломон Маркович вовсе не собирался умирать. Во всяком случае, в обозримый промежуток времени. Наоборот, в это солнечное летнее утро он чувствовал себя, как никогда, здоровым и полным жизненных сил. Просто нынче Соломону исполнялось шестьдесят два года восемь месяцев. А согласно последним данным Всемирной организации здравоохранения (за которыми Соломон Маркович очень внимательно следил), именно такова была на текущий момент средняя продолжительность жизни мужчин в России. То есть сегодня он переходил через некую умозрительную черту, вступал, если можно так выразиться, в зону повышенного риска. А поскольку Соломон был по жизни человеком предусмотрительным и к тому же крайне пунктуальным (сорок лет работы бухгалтером крупного гастронома к тому обязывали), то он и решил, не откладывая де;ла ни на один день, составить своё завещание, выразить, так сказать, свою последнюю волю на случай событий печальных и необратимых. Событий, как вы сами понимаете, непредсказуемых и, увы, неизбежных, о чём нас на самом деле и предупреждает бесстрастно-неумолимая статистика. «...Горячо любимой жене Цилечке – 50% от суммы указанных выше денежных сбережений, – ровным ученическим почерком писал Соломон. – Детям, Марику и Софочке, – по 20%. Брату Михаилу – 10%, а также всю мою коллекцию марок». Он остановился. Перед его мысленным взором встали печальные, но исполненные своеобразной красоты и неподдельной душевности сцены прощания и похорон. Похороны будут обязательно скромными. Без всяких этих новомодных лакированных гробов-сервантов и глянцево-чёрных неповоротливых лимузинов. И не надо никакого оркестра! К чёрту оркестр! Ни к чему нам эти циничные полупьяные лабухи-неудачники, лениво отрабатывающие свой гонорар... И никаких надгробных речей! Соломон поморщился. Вот ещё! Митинговать на похоронах!.. Только сдержанность и скромность. И достоинство. Да-да! Сдержанная скорбь и печальное достоинство... Глаза Соломона Марковича увлажнились. Он представил себе, как гроб с его телом выносят из подъезда и осторожно ставят на заранее приготовленные табуретки. Вокруг небольшая, но достаточно плотная толпа родственников и соседей. Тихие слёзы женщин. Желваки на скулах мужчин. Заплаканная Циля в скромном траурном платье. Марик. Софочка. Внуки. И он сам, лежащий в обтянутом голубым глазетом гробу: с покойно сложенными на животе руками и с отрешённым и немного загадочным лицом. Сквозь печально шелестящую листву пробиваются тонкие лучи яркого полдневного солнца. Они размытыми пятнами ложатся на тротуар и зажигают мелкие звёзды на прислонённой к стене дома крышке гроба. Лето. Вольно. Тепло... Хотя, почему, собственно, лето? Почему бы этому не произойти весной? К примеру, на Пасху! Соломон оживился. Да-да! Это будет именно весной и именно на Пасху! В ярко-синем весеннем небе будут проноситься быстрые тени только что вернувшихся с юга ласточек, а над полупрозрачными верхушками клёнов – с молодыми, ещё клейкими, трепещущими на ветру листочками – будет плыть отдалённый малиновый радостный пасхальный звон. Души будут до краёв наполняться этим звоном, а сердца – трепетать в унисон, мироточа бесконечной нежностью. Благость!.. Благость!.. «Ой-вэй! – остановил поток своих сладких похоронных грёз Соломон Маркович и горестно пожевал губами. – Какая Пасха?! Какая весна?! О чём вы говорите?! Это ведь, наверняка, будет зимой. И это будет не просто зимой – это будет в феврале! Я-то уж знаю!..» Февраль был самым нелюбимым месяцем Соломона. В феврале он непрестанно и обычно тяжело болел, и, несмотря на краткость самого месяца, давался этот зимний недомерок Соломону всегда очень тяжело. «Ай, цорес, цорес!.. – печально покачал головой Соломон. – Умирать-то, пожалуй, действительно придётся зимой...» Картинка переменилась. От тепла и благости не осталось ни следа. Был лишь обжигающий, пробирающий до костей холод. Только холод, скорбь и неизбывное вековое терпение. По заснеженной, обледенелой улице мело злой низкой позёмкой. Верхушки голых кустов торчали над плоскими сугробами, как неопрятная щетина тифозного больного. В мутно-белёсом небе тусклым размытым пятном светилось зимнее негреющее солнце. Ряды провожающих значительно поредели. Соседей не было вовсе, а из родственников куда-то запропастились все двоюродные племянники и – что было особенно неприятно – невестка Людмила. «Чёртова курица! – раздражённо подумал Соломон. – Говорил я Мареку, что на пустышке женится, – пустышка и есть! Дрек мит фефер! Только и знает, что из мужа деньги тянуть на тряпки да на цацки!..» Гроб тем временем накрыли крышкой и, подняв с табуреток, осторожно понесли к стоящему у въезда во двор заиндевевшему «зилку». Идти было тяжело: несущие то и дело оскальзывались на занесённых сухим колючим снежком бутылочных наледях. С протяжным визгом и грохотом отвалили задний борт. Гроб, перехватывая руками, стали поднимать в кузов, и тут... Осторожней!.. Ай!!.. Соломон не заметил, кто поскользнулся первым. Да и какая, по сути, разница – кто! Падающий подсёк своего соседа, тот – своего, и вот уже все шестеро, как сбитые кегли, валятся на обледенелую мостовую, из последних сил пытаясь удержать, но, конечно, в результате так и не сумев удержать свою скорбную ношу. Шлимазл!!.. Упущенный гроб почти вертикально грянулся на лёд. Крышка отлетела. Покойник выпал из него, как куль, и рухнул на мостовую ничком, поджав под себя руки и несообразно длинно вытянув... голые ноги. У Соломона перехватило дыхание – покойник (то есть он сам!) был без штанов! Между торчащей из-под задравшихся фалд пиджака белой сорочкой и короткими чёрными носками, переходящими в чёрные же лакированные туфли, неприлично желтели его, Соломона, худые волосатые ноги. Соломон торопливо схватил лежащий перед ним на столе лист бумаги и зашарил по нему глазами. Где это?! Было же!.. А, вот: «...Одежда для погребения: 1. Костюм чёрный, габардиновый (новый)...» Костюм! Это значит – пиджак и брюки! Какого ж тогда рожна?!.. Соломон замер. Ах, Циля, Циля! Ах, жёнушка! Соломон поцокал языком. Да, конечно, ничего не скажешь – костюм совсем новый. Да, надевался только два раза – на банкет по случаю ухода на пенсию и на свадьбу внучки Голдочки. Да, бережливость – мать богатства. Но, Циля моя, но! Бережливость – бережливостью, но ведь во всём же надо знать меру! Вейз мир! Так подставить собственного мужа! Так опозорить перед людьми! Эх, Циля-Цилечка, дура ты моя ненаглядная! Соломон прислушался. Голос жены, доносящийся из кухни, кажется стал ещё громче и ещё визгливей. «С кем она там говорит? – раздражённо подумал Соломон. – Нет же там никого!.. Телефон! – догадался он. – Вот ведь, тоже мне, взяла моду – часами по телефону болтать! А потом счета приходят километровые! – Соломон громко засопел носом. – Экономит, понимаешь, на спичках, а потом просаживает на свою телефонную болтовню сотни! И ведь говоришь ей, говоришь – всё бесполезно! Только посмотрит, как на пустое место, – и опять за своё! – раздражение перешло в злость; Соломон почувствовал, как у него заполыхали щёки. – Ну нет, зараза, я тебе это так не оставлю!..» Он решительно, крест-накрест, перечеркнул последний абзац и начал торопливо писать ниже: «Жене Циле – 30% от суммы указанных выше денежных сбережений. Детям, Марику и Софочке, – по 25%. Брату Михаилу – 20%, а также мою коллекцию марок». С минуту он задумчиво смотрел в написанное. Потом рука его скользнула выше – к разделу «Одежда для погребения», и рядом со словами «костюм чёрный» появилась приписка мелкими буквами: «(пиджак + брюки)». «Вот так-то, Цилечка! – злорадно подумал Соломон. – Теперь не отвертишься!..» – А я тебе говорю – осенью это было! – отчётливо донесся до него из кухни голос жены. – Я отлично помню – это было в октябре! Что?!.. «С кем это она там? Что у нас было в октябре? – озадачился Соломон. – Голдочку замуж выдавали? Нет, это было в сентябре, шестнадцатого... – впрочем, вскоре его мысли приняли прежнее печальное направление. – Зима, между прочим, – это ещё не самое страшное время для похорон, – думалось ему. – Вот не приведи бог осенью помереть! В дождь, в грязь, в распутицу... Бр-р!..» Соломон поёжился. Воображение тут же услужливо подбросило ему грустную неаппетитную картинку: низкие тёмно-свинцовый тучи, беспощадно гонимые ветром и бессильно цепляющиеся своими лохматыми животами за голые чёрные ветви деревьев; напитанное влагой, размокшее от многодневной непогоды кладбище; раскрытые траурными кляксами, чёрные зонты, ничуть не спасающие от косого секущего дождя; рыжая раскисшая глина вокруг неровной, неряшливо вырытой, оплывшей ямы и два красноруких и сизолицых кладбищенских амбала, месящие сапогами грязь возле стоящего на краю могилы гроба. – Гвозди где-на? – сипло шепчет один из амбалов, утирая рукавом промокшего ватника висящую под носом мутную каплю. – Гвозди давай! – Какие, ля, гвозди? – так же шёпотом возражает второй. – У тебя ж, ля, гвозди были! Ты ж их, ля, из сторожки забирал! – Тихо ты! – сипит первый, опасливо косясь на мокнущих под дождём родственников. – Тихо-на!.. Ладно! Хрен с ними, с гвоздями! Давай-на, так стучи! И они, загораживаясь спинами, в два молотка начинают торопливо обстукивать гроб. Фантазия Соломона разыгралась. Он понимал, что сейчас произойдёт что-то плохое, постыдное, что надо бы остановиться, обуздать своё воображение, но какое-то болезненное любопытство, какой-то голый гаденький мазохизм толкали его досмотреть всё действо до конца. Закончив имитировать заколачивание гроба, амбалы торопливо взялись за пропущенные под домовиной верёвки. – Взяли-на!.. Гроб, обтянутый мокрым, потемневшим глазетом, приподнялся и повис над землёй, амбалы, напрягая жилы на шеях, боком шагнули к могиле, и тут!.. – Куда-на?!.. – Держи!.. – Эх!.. – М-мать твою!.. Ноги у одного из амбалов разъехались, мокрая глинистая верёвка выскользнула из рук, гроб накренился, неприбитая крышка сдвинулась вбок, из-под неё стремительно выехал труп и, не размыкая сложенных на груди рук, рыбкой, головой вниз, нырнул прямо в могилу. Всё произошло буквально в секунду. Вокруг ахнули. Кто-то, кажется, это был брат Михаил, отбросив зонт, рванулся на помощь, но было уже поздно: один из амбалов всё ещё держал на весу свой конец гроба, второй – с обалделыми глазами – стоял на коленях прямо в рыжей грязи, а из могилы – двумя худыми жёлтыми палками – торчали обутые в лакированные туфли... голые ноги покойника. «Как?! Опять?! – Соломона прям-таки затрясло; рука с зажатой в ней ручкой заходила ходуном. – Да она ж попросту издевается надо мной! Брюки где?! Стерва! Кухарка! Где мои брюки?!!.. Ну, я тебе покажу! Ты у меня, зараза, попляшешь! Тридцать процентов захотела?! На-ка, выкуси! Киш мир ин тухес! Хрен тебе, а не тридцать процентов, корова толстозадая! Дырку тебе от бублика! Макес тебе на живот!..» С трудом совладав со своим руками, Соломон вновь склонился над завещанием. В этот момент дверь распахнулась и в комнату стремительно вошла Циля. – Шлёма, как тебе это понравится?! – прямо с порога закричала она. – Этот поц, Голдочкин муж, вчера опять припёрся на рогах! У них, видите ли, опять был корпоратив! Нет, Шлёма, что ты ни говори, но так дальше продолжаться не может! Я понимаю, он – молодой человек и ему хочется погулять, но всему же есть предел! Мы тоже были молодыми, но мы себе такого не позволяли! Шлёма, что ты молчишь?! Уже таки надо что-то решать!.. – Кажется, я кому-то говорил, что я занят! – медленно, сдерживаясь из последних сил, сипло выдавил из себя Соломон; он побледнел так, что на его щеках отчётливо проступили крупные старческие веснушки; взгляд поверх очков был полон яростной злобы. – Я, кажется, просил кого-то мне не мешать! – голос его на последнем слове всё-таки сорвался и дал петуха. – Ой, Шлёма, перестань! – отмахнулась жена, она была на своей волне и всё ещё ничего не понимала. – Какие могут быть дела – у девочки такое горе! Шлёма, я ей говорю: скажи своему Эдику, что, если он хотя б ещё один единственный раз… – Во-он!! – заорал Соломон и, вскочив, со всей дури грохнул кулаком по столу – осколки ручки брызнули во все стороны. – Вон!! Никогда не смей мне мешать, когда я работаю! Ты поняла?! Никогда не смей отвлекать меня, когда я занят! И!.. И!.. – его длинный указательный палец извивался и плясал вслед испуганно пятящейся из комнаты супруге. – И не смей! Слышишь?! Не смей снимать с меня бруки! Дура!!.. 🌷Судьба Эту историю мне поведал на рыбалке мой товарищ ,Анатолий. Человек он серьезный, обстоятельный, как никак подполковник милиции в отставке, так что оснований ему не верить у меня нет. Далее для удобства рассказ буду вести от первого лица. Родом я с деревеньки, на украинском Полесье (это сейчас в тех местах идут янтарные войны, кто в курсе). Кто бывал в Полесье, тот его никогда не забудет! Бескрайние леса с могучими соснами, бесчисленные гиблые болота, множество хитросплетенных речушек и ручейков, сходящихся в бездонные озера. Леса кишат зверьем, озера полны рыбой. Грибов — косой коси, не выкосишь. Деревенька наша располагалась в лесу, в округе было еще около десятка подобных. До ближайшего городка- километров сто по лесной дороге. Летом из города ходил автобус, раз в два дня. Зимой же в город было попасть проблематично. Нужно было сначала добраться до делянки, где велись лесозаготовки, потом подсесть на лесовоз, и тогда по дороге, накатанной трелевщиком, можно было добраться до трассы. Далее попуткой до города, в общем, путь нелегкий и небезопасный — так что зимой в город выбирались лишь в случае крайней нужды. Продукты в сельпо забрасывали на гусеничных вездеходах раз в две недели. А лечились… Рядом с нами жила знахарка, вот к ней со всех окружных деревень и приходили лечиться. Звали ее все баба Вера. Хотя почему баба, непонятно. Она была миловидной женщиной лет сорока, образованной и приветливой. Всю жизнь жила одна, без мужа и без детей. Моя бабушка рассказывала, что ее прабабка была сильной ведьмой, но, понятно, все эти россказни я серьезно не воспринимал. Был у меня в ту пору закадычный дружок Василий. Его дом стоял по соседству с нашим. Вот, кстати, эта знахарка была его крестной. Его родители дружили с моими, и, естественно, мы тоже были не разлей вода. После школы я год проработал на лесозаготовках, потом срочка — три года на флоте. Пока служил, родители с младшей сестренкой перебрались в город. После дембеля закончил институт, стал служить в милиции совсем в другом конце нашей необъятной Родины. К родителям приезжал нечасто, расстояния все-таки большие. Но вот наступили девяностые, Союз рушился, как карточный домик, и решил я перебраться поближе к родным местам. Сестренка к тому времени подросла, родители к городу так и не привыкли, и вернулись обратно в деревню. Естественно, сразу я к родителям не поехал. Встречи со старыми друзьями — несколько дней я провел в городе. Очень хотелось увидеть Ваську, я знал, что он тоже перебрался в город, но общие знакомые сказали, что Василий стал большим человеком, живет в областном центре и на малую родину наведывается очень редко — приезжает раз в год проведать мать в деревне на ее день рождения. Это меня обрадовало, ведь я помнил, что день рождения Анны Семеновны был через несколько дней, и я рассчитывал увидеться с Васей уже в деревне. Еще по дороге меня поразили запустение и упадок. То там, то сям мелькали ржавеющие остовы некогда могучих трелевщиков и лесовозов. В деревне осталось всего около десятка жилых домов, клуба и магазина уже не было и в помине. Через два дня, вдоволь наобнимавшись и наговорившись со своими старенькими родителями, решил я сходить к Анне Семеновне. Соседский дом, кажется, совсем не изменился — все та же покосившаяся дверь с деревянной резной ручкой. Для приличия постучав, я вошел в дом. До меня донеслись голоса из комнаты. Один принадлежал Анне Семеновне, во втором же я с удивлением узнал голос бабы Веры. Я прислушался, не то чтобы я был любопытный, но отпечаток профессии, что ж поделаешь. — Переживаю я очень сильно за Васеньку, — говорила Анна Семеновна, — недоброе чует материнское сердце. Несколько секунд была тишина, затем послышался голос бабы Веры: — Беда ходит вокруг Василия, причем сам же сам он на себя беду и накликает. Расплачиваться, Семеновна, еще и правнуки твои будут. Большая беда. Тут тетя Аня тихонько заплакала. «Что за чушь,» — подумал я и уже хотел войти в комнату, как вновь раздался вздох, а затем голос знахарки. — Ладно, помогу, если смогу. Судьбу, как говорят, не обманешь, но попробовать поменять можно. Крестник все-таки. Эх, раньше надо было думать, раньше! Тут я уже не выдержал странного разговора, и вошел к ним в комнату. Васька приехал вечером. И тут я понял, что значит “большой человек”. Он был самым настоящим “быком” со всеми атрибутами 90-х. Короткая стрижка, малиновый пиджак, трубка сотового, торчащая из нагрудного кармана. Приехал Васька на черном внедорожнике с тремя такими же “близнецами”. В общем, типичный бандюк 90-х, я то уж за время своей службы повидал немало. Вечером собирались у них на ужин, идти не хотелось, но все же пошел, давно не виделись, да и Васька не отставал. Вели себя братки по-хамски. Матерились за столом, курили, громко ржали, никого не стесняясь, обсуждали свои “стрелки”, “терки”, “барыг” и “телок”. Анну Семеновну Васька называл “маман”, меня то “корефаном”, то “братаном”. Бедная Васина мама сидела вообще в ступоре. Наконец, когда время близилось к полуночи, Анна Семеновна сказала: — Васенька, гости уже устали, по домам пора. А вам с друзьями я баньку истопила, попариться с дороги. А банька у них была знатная, ее срубил еще дед Васьки, большой любитель этого дела. — Ништяк, маман, — захохотал он, — а телки будут? Братан, айда костяшки погреем, — это он уже обращался ко мне. Внутренне содрогаясь от омерзения, я отказался, попрощался ,и пошел домой спать. Спал я в своей детской комнате, окна ее как раз выходили на участок Анны Семеновны и злополучную баню. Заснул я быстро, сказалось позднее время да и несколько выпитых стопок. Проснулся я ночью с чувством какой тревоги, напряженности, внутреннего предчувствия опасности. За годы службы это чувство меня не раз выручало, тут я выглянул в окно, и волосы зашевелились у меня на голове. Соседская баня находилась в какой-то сизой дымке, нет, не так. Не могу точно описать увиденное, это как будто бы облако с неба опустили прямо на баню. И тут я услышал надсадный крик, чередующийся с всхлипами и стонами. Я в чем был выбежал из дома, перемахнул через невысокий заборчик и оторопел. Передо мною стояла баба Вера. — Тихонько, маленький, тихонько, это всего лишь сон — приговаривала она и погладила меня по голове. Как ни странно, я ей поверил, мной овладело какое-то безвольное сонное состояние, я вернулся в дом и сразу уснул. Проснувшись утром, я попытался проанализировать, что ж это было, все-таки сон, решил я и пошел на улицу умыться перед завтраком. Первую странность я заметил еще с крыльца — не было Васькиного джипа. Умывальник был за домом, куда я и пошел умываться. И тут я увидел Васю. Вначале я ничего не заметил и машинально поздоровался. И тут я похолодел, Вася был абсолютно седой. Даже брови,- и те- поседели. Посмотрев на меня каким-то странным взглядом, он скрылся в доме. Решив, что на сытый желудок думается легче, я поспешил к оставленному мамой завтраку. Когда я уже почти поел, пришли мои родители. — Умерла баба Вера, — сказала мать и заплакала. Вася в город не вернулся. Поправил порядком обветшавший отчий дом, завел скотину, обзавелся землей,набрал живности,занялся фермерством, в общем, остался жить в деревне. Женился на сельской девушке, у них родилось трое детей. Приезжая к родителям, я неоднократно пытался расспросить его, что случилось той ночью. Но едва заслышав разговор, Вася менялся в лице, и с него нельзя было вытянуть больше ни слова. И лишь однажды в гостях, в моем родительском доме, выпив лишку, Вася повернулся ко мне, посмотрел мне в глаза и сказал: — Судьбу свою я увидел, да не только земную, брат, — развернулся и молча побрел домой. Девочка из леса Комья земли падали на крышку гроба с глухим стуком. Погода под стать событиям – похороны молодой женщины. Кучка провожающих в последний путь собрались тесным кружком под черными зонтами, отчего напоминали стаю ворон. В стороне стоял мужчина, держа за руку девочку лет семи. Ребенок спокойно смотрел на могилу, в которой стоял гроб, как его быстро закапывают. Может быть, не понимала сути происходящего в силу возраста. Так или иначе, на лице девочки так и не появилось слез. Она выглядела равнодушной. На поминках, которые организовали в небольшом кафе, вскоре многие перебрали с алкоголем и забыли зачем, собрались. Имя покойной звучало все реже. В конце вечера трезвыми оставался тот мужчина и пара гостей. Девочка спала в гостиничном номере, куда после поминок отправился и мужчина. Открывая дверь номера, он старался не шуметь, как вдруг услышал голоса. Один принадлежал девочке, другой грубый, жутковатый тембр. Слов не разобрать, какой-то бубнеж. Он резко открыл дверь в комнату и застыл на месте. В комнате никого не было, а ребенок спал. Только от приоткрытого окна тянуло холодом. Неужели ему привиделось? ** — Юля, мы дома! —крикнул Петр, войдя в дом. За руку он держал племянницу, которая осталась сиротой. — О, Кирюша, привет! — молодая хрупкая девушка спустилась со второго этажа и крепко обняла девочку. – я так рада. Я подготовила ту комнату, которая тебе понравилась в прошлый раз. А на обед твое любимое – жареная картошка и котлеты. Кира угрюмо смотрела на Юлю, молчала и не отвечала. Юля приняла это за стресс. Она отвела девочку в ее комнату, а сама отправилась искать мужа. Петр был в кухне, смешивал коктейль. Юля быстро поставила разогреваться обед, накрывать на стол. Первые дни Кира дичилась и вела себя так, словно никогда не была в их доме и не знакома с Петром и Юлей. Петр не обращал внимания, списывая на стресс. Юля поначалу тоже не обращала внимания, пока не столкнулась со странным поведением. Проводить время вместе девочка категорически не хотела, но вот гуляла с явным удовольствием. Они часами бродили в сквере недалеко от дома, Кира могла просто сидеть в их саду. О чем она думала, что чувствовала – оставалось загадкой. К тому же девочка не шла на контакт. Однажды, Юля, готовила на кухне, когда произошел первый неприятный случай. Кира налила себе кипяток в кружку, при этом не бросила пакетик в чашку. Кира, проходя мимо Юли наклонилась и кипяток вылился на ноги женщине. Юля закричала от боли и неожиданности. В этот момент Кира засмеялась. От этого смеха у Юли волосы зашевелились. Это был не смех ребенка. Юля заперлась в спальне до прихода мужа. На ноге вздулись волдыри, ей было больно. Она все рассказала мужу, и тот пообещал поговорить с племянницей. — Как дела с опекой? – спросила как то за ужином Юлия. — Тяжко, столько документов надо собрать, как будто Кира не моя племянница. – посетовал Петр. – ничего, подключил юриста. — Слушай, мне кажется ее нужно показать врачу. – начала разговор Юля — Зачем? – не понял Петр. — Ей нужна помощь. — Она нормальная. – чуть ли не заорал Петр на жену. Юля съежилась от этих воплей. Зато Кира была довольна, кривая ухмылка проскользнула на ее лице. Следующие дни пролетели в гнетущей атмосфере, которая, как ни странно, понравилась Кире. Петр с Юлей ругались и не разговаривали между собой. В тот день они наконец помирились. Втроем они отправились гулять в небольшой лес, который начинался сразу за их домом. Лесом это место трудно назвать, скорее лесополоса, но для прогулок пойдет. Кира ушла куда вперед и скрылась из вида. Юля шла с мужем, они обсуждали свои отношения. Раньше они никогда не ругались, не повышали голос в доме. Вечерело, пора идти домой. — Где Кира? —спросил Петр. — Она вперед ушла, — ответила Юля. – Кира! Кира! Домой пора! В два голоса они звали девочку, но она не вышла. Вдруг, Юля увидела ее среди деревьев. Девочка сидела на корточках к ним спиной и что-то делала. Сначала Петр заметил странные знаки, начерченные на земле, потом в нос ударил резкий запах крови. Сердце у обоих сжималось от дурных предчувствий. — Кира? Петр обошел девочку и едва не закричал. — Звони в скорую! – крикнул он жене, хватая ребенка на руки. Юля в первый момент ничего не поняла и только в машине скорой рассмотреть. Кира поймала котенка и сотворила с ним жуткие вещи. А потом взяла стеклянную бутылку и засунула стекло в рот, при этом растерзав трупик. Петр смотрел в смотровое окошко и его била дрожь. Кира упорно молчала, не говорила даже с опытным психологом. На ночь девочку оставили в больнице для наблюдения. — Петь, это не нормально, нужно, что-то делать. — Что ты предлагаешь? Поместить ее в дурку? —зло огрызнулся мужчина. На самом деле он не знал, что делать и был в смятении. —Нет, что ты. У меня есть телефон одной женщины. Она ведающая, цыганка. – Юля предостерегающе подняла руку, — только не ори. Помнишь Верку? Ну мою двоюродную сестру. Так вот эта женина ее спасла от гибели. Там такой ужас творился, что волосы дыбом. — И что она сделает? — Посмотрит Киру. Если там чисто психические проблемы будем лечить. В любом случае нужно, что-то делать. Петр согласился с доводами жены. На следующий день они хотели созвониться с ведьмой и договорится о встрече. Мужчина уехал в город по делам, а Юля осталась с Кирой, которую привезли из больницы. Они весь день провели вместе в доме. Огни скорой помощи Петр увидел издалека. Машина стояла у его дома, чем очень напугала мужчину. Он выскочил из машины и подбежал к машине скорой. — Что случилось? – он подумал о Кире, но тут увидел, как выносят носилки, на которых лежала его жена. Юля была жива, но без сознания. Петр набрал номер ведающей без промедления. *** — Этот не ваш ребенок. В смысле я знаю, что это ваша племянница. Я говорю о том, что девочка не та, за кого себя выдает. Она даже не человек. Это подменыш. Есть кое-какие признаки, по которому можно увидеть нечисть. – проговорила Лачи. — Вы несете бред! – вспылил Петр. – какой подменыш? Вы ее три минуты видели! — Мне хватило одного взгляда, чтобы увидеть. Вы сами пришли ко мне. Почему? – Лачи пристально смотрела на Петра. — Чертовщина какая-то творится в доме, да и в семье не ладно. Как племянница появилась, так началось, как будто мир разваливается на части. Моя жена ее бояться стала. А потом несчастный случай с ней произошло, Юля выпала из окна нашего дома. В больнице лежит и категорически отказывается возвращаться. Завтра ее выписывают, а я не знаю, что и делать. Юля, жена моя, говорит, что Кира как зверек, затаилась и ждет. А по мне, она просто ребенок, оставшийся сиротой. Она переживает стресс, который не каждый взрослый вынесет. – рассказывал Петр. — А что случилось с родителями девочки? – спросила цыганка. — Отец ушел в заказ, когда Кире было три, она его не помнит. Ее мать Лика, моя родная сестра. Она погибла два месяца назад в аварии. Кира была с ней в этот момент. – угрюмо ответил Петр — Уже интереснее. Расскажи, что знаете. — Они ехали из гостей. Друзья живут за городом, в коттеджном поселке. В районе Волчьей балки Лика не справилась с управлением, и они слетели в дороги. Удар был такой силы, что сестра погибла на месте, а Киру вышвырнуло из машины. Когда приехала полиция и скорая, сестре уже было не помочь. Ребенка сразу в машине не обнаружили, да и не знали они в тот момент, что Кира в машине была. Когда друзей опросили, тогда искать начали. Киру, нашли спустя сутки в лесу, далековато от трассы. Она была грязная и напуганная, почти не разговаривала. Да и сейчас с речью проблемы. В школу она пойдет на следующий год, пусть в себя приходит дома. — Почему ваша жена стала ее боятся? Раньше у них нормальные отношения были? — Да, это то и странно. Раньше Юля любила оставаться с Кирой. Кира замыкается в себе, больше молчит. Она справится с этим. Лачи задумчиво покачала головой. Картина стала проясняться. Такой случай в ее практике второй, и это сложно и опасно. Вернуть ребенка шансов практически нет. У них осталось совсем мало времени. После сорокового дня настоящего ребенка не вернуть, в нашем мире останется подменыш. — Нужно поговорить с вашей женой. – сказала Лачи. — Ладно. — Вы меня отвезите в больницу, а сами поезжайте домой. Ведите себя нормально, не выдайте себя. — Вы правда думаете, что Кира подмены? – спросил Петр. — Уверенная в этом. Она и молчит не потому, что травмирована смертью матери, а потому, что нет у нее словарного запаса. Эти твари правда быстро учатся. Они наблюдают, учатся быть человеком. Ваша настоящая племянница где-то там, в лесу. В яме. — Что? — Все, поехали. Петр привез Лачи в больницу, хотел пойти с ней, но женщина его отправила. В больничных коридорах на цыганку никто не обращал особого внимания. В отделении было чисто и витал легкий аромат моющих средств. Никакого резкого больничного запаха к облегчению Лачи не было. Палата Юли была в конце коридора. Одиночная вип палата, с личным санузлом, телевизором, холодильником и меню из ресторана. Лачи остановилась перед дверью, собралась с мыслями и вошла в палату. Юля читала полулежа в кровати. Едва дверь открылась, она испуганно встрепенулась. Она явно кого то опасалась. — Кто вы? – удивленно спросила девушка — Нам нужно поговорить, — спокойно проговорила Лачи, запирая дверь. *** — Это ведь она меня вытолкнула, точнее вышвырнула. – вздохнула Юля. – Петя не верит мне, конечно. А может верит уже, раз к вам обратился. — Как это случилось? — Раньше Кира была веселой, любила рисовать и раскрашивать. У нее хорошо получалось, а главное она разбиралась в цвете. Девочка быстро находила общий язык с другими детьми. Когда Петр ее привез к нам после похорон, я думала, девочка в шоке. Только она изменилась, это уже не та Кира. Рисовать она не хотела, рвала альбомы и ломала карандаши. Причем все молча. Она почти не говорит, изредка что-то невнятное пробубнит. — Ну это может действительно стресс. – не уверенно протянула Лачи, — все таки мать потеряла. — Я стала замечать, что Кира наблюдает за нами. Что мы делаем, как мы едим, какие продукты. Даже как спим. Она словно зверь затаилась и ждет. Ах, да, она почти ничего не ест, по крайне мере при нас. Самое жуткое случилось недели через две после ее переезда. У нас большой холодильник в кухне. Спальня Киры на втором этаже. В тот вечер я достала говяжью вырезку размораживаться. Она лежала в чашке на нижней полке. Проснулась среди ночи от какой-то не понятной тревоги, вот когда говорят на сердце камень. Так и у меня. Решила пойти воды попить. Смотрю, от холодильника свет идет. Думала муж втихую ест, подкралась и буквально остолбенела. Кира сидела возле открытого холодильника и ела полу мёрзлую говядину. Сырую! Понимаешь? Меня чуть не стошнило от отвращения. Она сначала меня не заметила, так была занята мясом. Она даже урчала от удовольствия. Жуть! Я хотела тихонько уйти, да за что-то зацепилась. Кира услышала и вскочила. Смотрю на нее, а у нее все лицо в крови, руки и пижама перепачканы. Глаза страшные, черные, звериные. Мне в тот момент было так страшно, как никогда в жизни. Я от страха дышать забыла, боялась пошевелиться. Девчонка вдруг с места вскочила на стол. Он довольно высокий даже для меня. Сидит, рычит. Я не выдержала, убежала. Петьку разбудила, он пока спустился, ее не было. Муж меня пытался убедить, что мне все приснилось. С той ночи она меня так не хорошо стала смотреть, прям мороз по коже. Ну а потом мы с ней остались одни в доме, муж уехал по делам. Я пыталась наладить с ней контакт. Что было дальше не помню, провал. Помню ее рычание и сильный удар в грудь. Звон стекол. Эта детка вышвырнула меня как пушинку. Я вообще сомневаюсь, что она человек. – Юля замолчала, переводя дыхание. – и честно, я боюсь возвращаться. Лачи молча переваривала информацию. Ее версия полностью подтверждалась, девочка – подменыш. — Ты должна будешь мне помочь. – проговорила Лачи. – иначе скоро вы с мужем погибнете. Подменыши быстро учатся и адаптируются. Обернуться не успеешь, как вы на том свете, а оно спокойно живет дальше. — Что нужно делать? Я готова. Договорились на то, что Юля ночевать будет у Лачи, но прежде нужно переговорить с Петром. Когда они подъехали к дому уже темнело. Петр вышел во дворе, где они втроём устроились в беседке. Лачи бросила взгляд на окно второго этажа – девочка наблюдала за ними не спуская глаз. Перед тем как ехать к Петру, женщины заехали домой к Лачи. Пока Юля пила чай на кухне, цыганка заглянула в прошлое. Такие сеансы сильно выматывали, но она получала ответы на свои вопросы. Вот и сейчас, сидя в беседке во дворе, Лачи вспомнила свое видение. Ей стало не по себе, страшно от увиденного. А ведь она сталкивалась и с другими ужасами. — Когда случилась авария, Киру выбросило из машины. В шоковом состоянии девочка забрела в ту часть леса, где проходит граница миров. Кира ведь не крещенная? Она с легкостью прошла и на этом ее везение кончилось. Лесные духи оставили ее в лесу, а вместо нее отправили подменыша. Это, по сути, не человек, а лесной бес. Чем дольше он среди людей, тем хуже. Для людей. Это нежить! Настоящая Кира где-то в лесу и мы постараемся ее найти. Ее время почти вышло, и тогда подменыш останется здесь. – говорила Лачи. – главное, чтобы оно не догадалось. Выиграть немного времени. *** Машина подъехала к лесу, где нашли Киру, в темноте. Лачи выключила фары и достала из багажника керосиновую лампу и электрический фонарь. На капоте расстелила большую карту, на которой был отмечен этот лес. Из сумки появился шелковый мешочек, в котором был продолговатый кристалл. Маятник. Лачи очень надеялась с его помощью найти настоящую Киру. Юля светила на карту, пытаясь понять, что делает Лачи. Цыганка держала кристалл над картой, мысленно призывая Киру, ее дух. Поначалу кристалл не шевелился, просто висел. Минуты быстро летели, Лачи теряла терпение. Вдруг, маятник медленно описал круг по карте, второй. Кристалл двигался все быстрее и быстрее, он словно крутился в адской воронке. Внезапно кристалл вонзился в точку на карте и засветился голубоватым светом. В это же мгновение, цыганке пришло видение. — Нашли! – чуть не закричала Лачи. Женщины пробирались через лес, смутно представляя куда идти. Тропинок не было, густые заросли папоротника и огромные валуны, покрытые мхом, затрудняли движение. Первой шла Лачи, она видела то место. Три больших камня, яма посередине между ними. Место удаленное, глухое, тут много лет не ступала нога человека. Недаром нежить устроилась тут жить. В рюкзаке цыганки лежала бутылка с отваром трав, так называемое противоядие и пачка обычной соли. — Лачи, мне кажется, мы тут уже проходили, — вдруг сказала Юля, приваливаясь к камню, — вон то бревно я видела. Да и место знакомое. —Водят значит. – пробормотала Лачи. Она то и сама знала, что неправильно поступила. Как говорится припереться со своим уставом в чужой монастырь. Она нашла в рюкзаке конфеты и мелкие монеты. Отойдя чуть в сторону, Лачи присела на корточки и попросила прощения у Хозяина леса. И помощи. Конфеты и монеты оставила на камне и развернувшись ушла, не оборачиваясь. За спиной она слышала хруст веток и листьев. Дальнейший путь прошел быстро и спокойно. Буквально через двадцать минут они вышли к этим камням. Лачи так нервничала, что у не тряслись руки. Обе женщины опустились на колени, они искали яму. Вдвоем они разожгли костер, Лачи по периметру поляны создала соляной защитный круг. — Это чтоб не ломилась сюда нечисть всякая, — пояснила она. После этого, Лачи провела ритуал обратной замены. Человеческого ребенка на лесную нежить. Обряд подходил к концу, когда земля посередине поляны вдруг зашевелилась. Как будто огромный крот пробирался наружу. Юля в ужасе наблюдала за этой картиной. Лачи продолжала читать заговор, когда в яме появилось тело, оно словно из недр земли поднималось. Это была Кира. Вся в жидкой грязи, с закрытыми глазами, она походила на мертвую. Цыганка достала бутыль с отваром и с помощью Юли вытащила тело девочки из ямы. — Помоги мне! Вдвоем они стали лить в рот Кире отвар. Юля не знала, что ждать, а Лачи надеялась, что они не опоздали. Кира вдруг выгнулась дугой, тело сотрясалось в конвульсиях, ее вырвало черной жижей. Спустя десять минут девочка открыла глаза и непонимающе уставилась на женщин. Тем временем, Петр был в доме, когда услышал приглушенный крик. Он поспешил в комнату Киры и ...не нашел ее там. Только на кровати грязные пятна, как от земли и травы. Он обыскал весь дом, девочки не нашел. Телефон Юли так же был не доступен. На рассвете уставшие женщины вместе с Кирой приехали домой. Петр места себе не находил от страха и беспокойства. Когда он увидел Киру, неожиданно расплакался. *** Звон колоколов делал настроение приподнятым и торжественным. Лачи вышла из церкви вслед за своей крестницей – Кирой. Девочка сама попросила стать ее крестной, все таки Лачи спасла ей жизнь. — Самая уязвимая категория людей – это не крещеные дети, истерички, кликуши и зависимые. Психика не стабильно, сопротивляться не могут. А дети так вообще беззащитны. И вообще, в лесу будьте осторожны, ведите себя прилично и просите разрешения на посещение. Обязательно оставьте подношение. – напутствовала на будущее Лачи. – так вы заручитесь поддержкой Хозяина леса. — А куда делась та Кира? – спросил Петр. — Вернулась, в теневой мир. Эти твари всегда пытаются прорваться в наш мир. – ответила цыганка В дальнейшем Лачи подружилась с Юлей и Петром, Кира много времени проводила с крестной. Со временем, Кира стала изучать магию и травы. Кто знает, может тот, кто побывал в теневом мире, наделен особым даром? Время покажет.
Мир
Почему вороны считаются символом смерти?
Врановые были символом многовековой мудрости и знаний, наряду с волками, они считались божественными созданиями и занимали наивысшую ступень в скандинавской мифологии.
Однако, с началом Средневековья в Европе, воцарились жестокие нравы. Отношение к воронам разительно изменилось. Былое почитание сменилось суевериями и предубеждениями. Теперь их считали вестниками смерти и верили, что они пособники дьявола.
Вследствие бесконечных опустошительных войн и вспышек чумы у воронов не было недостатка в пище.
В этих черных птицах видели не только предзнаменование беды, но и источник самого зла. Неделями, а то и месяцами, тела погибших оставались лежать на поле боя, привлекая животных, питавшихся падалью - волков, грифов и, конечно же, воронов.
Вдобавок, внесла свою лепту и бесчеловечная система правосудия, которая свирепствовала в Европе в то время.
Птицы, почитаемые у германских племен, теперь впали в немилость. Их начали беспощадно уничтожать. Так, некогда божественная птица, стала изгоем, олицетворением греха и смерти. Говорили, что сам дьявол превращался в ворона и прилетал на место казни, чтобы поживиться трупами или забрать души повешенных.
🌹СТАРИК, ИСПОЛНЯЮЩИЙ МЕЧТЫ
Посреди большого шумного города, на тротуаре сидел старик. Перед ним стояла картонная табличка с нацарапанными несколькими словами. Был старик ни на кого не похож, но в то же время, похож на древнего пророка, и на индийского йога, и на монаха, и на друида, и на мага, и просто на старика тоже он был похож - все зависело от того, кто на него смотрел. Но на него почти никто не смотрел - мало ли странных людей сидит на тротуарах! - и уж тем более, на его табличку. А на табличке было написано: исполняю мечты!
Однажды рано утром напротив старика остановилась дорогая машина. Из нее вышел хорошо одетый молодой мужчина, и не совсем уверенно огляделся по сторонам, видимо, он искал нужный дом. В этот час на улице еще почти никого не было, а потому мужчина сразу же заметил старика и направился к нему.
- Скажи-ка, уважаемый, а где здесь... - и тут взгляд его упал на табличку: исполняю мечты.
Мужчина снисходительно усмехнулся:
- Новый вид попрошайничества? Фокусник, что ли?
Старик, который сейчас был похож на мага, поднял глаза, окруженные лукавыми морщинками:
- А ты проверь!
- Ладно! - хмыкнул мужчина. На несколько секунд он задумался, что-то прикидывая в уме, и наконец сказал, насмешливо уставившись на старика, - Мне нужно 250 тысяч.
- 250 тысяч, - повторил старик, нисколько не удивившись, - Скажи мне только, для чего тебе эти деньги?
- Мне нужно перевести их в один банк, а для этого я должен взять их из другого банка. Но если я это сделаю, то во втором банке...
- Постой, постой... - чуть поморщился старик, - Мне все это непонятно. Скажи: у тебя большая семья и ты хочешь купить для нее дом?
- Я живу один и у меня уже есть большая квартира! - гордо ответил мужчина.
- Тогда, может быть, ты хочешь купить землю и разбить сад?
- Зачем мне в городе сад?
Старик подумал секунду:
- Тогда ты хочешь купить дом своему другу, чтобы жить по соседству?
- Купить дом? - рассмеялся мужчина, - Другу? Вот просто так? Чтобы только жить по соседству? И зачем мне такие друзья? - он рассмеялся еще громче, а потом отрезал с сухим смешком, - Понятно, денег у тебя нет.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но старик окликнул его:
- Постой, не уходи! Денег у меня - это правда - нет, но мне нужно понять, что именно они дадут тебе. Тогда я смогу тебе помочь.
- Я же объяснил, - с раздражением ответил мужчина, - мне нужно, чтобы в одном банке эти деньги были, а в другом...
- Ты хочешь жить ради этих банков? - старик удивленно приподнял брови. - Тебе не нужен сад, не нужна семья, не нужен друг, зато твоим банкам всегда нужны твои деньги, и ты хочешь всю жизнь кормить их?
Мужчина презрительно глянул на старика, сплюнул и ушел, кляня про себя сумасшедших нищих, наводнивших его чистый и красивый город.
К полудню город уже гудел, как улей. Люди сновали туда-сюда пешком, на машинах, на автобусах, на странных дощечках на колесиках. Старик сидел, прижавшись к стене, чтобы кто-нибудь ненароком не споткнулся об него, но люди так спешили, что не замечали ничего вокруг. Иногда кто-то на ходу, не оборачиваясь, кидал старику мелкие монеты. Старик молча собирал их и складывал в сторонку.
Наконец, молодая ухоженная - даже слишком ухоженная - женщина остановилась возле старика. Она уже достала из сумочки деньги, но прочитав табличку, замешкалась.
- Мечты, значит?.. - проговорила она, комкая в руках купюры.
Старик, который сейчас стал похож на друида, ласково кивнул в ответ. Красивая женщина все-таки положила перед ним деньги, и как-то воровато оглянувшись по сторонам, быстро сказала:
- Я хочу замуж!
- Это добрый помысел! - обрадовался старик, - У тебя есть любимый человек?
- В каком смысле? - удивилась женщина.
- В том смысле, - терпеливо повторил старик, - что твой любимый далеко и ты хочешь с ним воссоединиться? Или же ты любишь человека, который тебя не замечает? Ты ведь кого-то любишь?
- Какой-то сумасшедший!.. - нервно засмеялась женщина, - При чем тут эта ваша любовь?
- Но ведь ты же хочешь создать семью, разве нет? Любить мужа, заботиться о детях, быть счастливой в своем доме?
- А почему я должна о ком-то заботиться? Да и потом - это муж должен обеспечивать меня! А дети? Я не хочу детей! Да было бы мне нужно все это, я бы вышла замуж за... этого... не важно, за кого!
- Мне трудно понять тебя, - сокрушенно вздохнул старик, - Ты хочешь замуж, но без любви, заботы и счастья? Зачем тебе это?
- Старый дурак! - с неожиданной злобой прошипела красивая женщина, и пнув ногой табличку, заспешила прочь, зарекаясь еще хоть раз заговорить с бездомными на улице.
Старик снова вздохнул и поправил свою картонку.
До самого вечера никто больше не подходил к нему. Только одна маленькая девочка, видимо, едва научившаяся читать, вдруг остановилась и расширенными от удивления глазами уставилась на старика. Она попыталась что-то сказать маме, но та говорила по телефону и тянула дочку за руку. Девочка в отчаянии оглянулась, и старик, что-то прочтя в ее глазах, улыбнулся и кивнул ей головой.
Когда совсем стемнело и улицы почти опустели, к старику подошел бездомный человек. Он молча кивнул в знак приветствия и устало присел рядом. Достал из сумки термос с горячим кофе, заботливо завернутые в газету бутерброды, пачку печенья, и подвинул все это старику:
- Угощайся, приятель. Это хорошая еда. Мне дала ее хозяйка с той улицы. Старая уже. Я помог ей очистить двор. Да... Значит, подкрепимся, и надо искать ночлег. Тебе есть, где переночевать? А то я знаю одно место.
Старик, который теперь был похож на самого обычного старика, так же молча молча кивнул.
- Это хорошо, - отозвался бездомный, - Всегда хорошо, когда на ночь есть крыша над головой.
- Ты мечтаешь о доме? - тихо спросил старик.
Бездомный допил свой кофе и долго молчал.
- Нет, - наконец сказал он, - Давно не мечтаю. Я привык. - он помолчал еще немного, и вдруг сказал, - А вот, знаешь, о чем я мечтаю, приятель? Найти друга! Чтобы было, с кем бродить по улицам, с кем устраиваться на ночлег, с кем поговорить, да и помолчать тоже, или вот бутерброд разделить, как с тобой! Ведь, понимаешь, нельзя жить, чтобы никого не любить. Был бы у меня друг, я бы и не просил большего... Ну, я пойду, приятель. Спокойной ночи!
- Спасибо тебе. - сказал старик.
- За что? - обернулся бездомный, и подумав, что старик говорит о бутербродах, махнул рукой, - Это хозяйка мне дала, я ей помог немного, ну, и... - он зашагал по улице.
Старик сидел еще некоторое время на своем месте, глядя вслед бездомному. Он увидел, как на перекрестке к нему вышел из-за кустов лохматый пес, и как бездомный присел, чтобы приласкать его, как пес радостно запрыгал вокруг человека, и как за угол они свернули уже вдвоем.
🌷Завещание
Соломон Маркович Кац, православный еврей – пожилой, лысый, худой, в жёлто-коричневой полосатой пижаме и в стоптанных шлёпанцах на босу ногу, с тяжёлыми очками, съехавшими на самый кончик хрящеватого, похожего на акулий плавник, носа, – сидел в зале, за круглым, покрытым белой крахмальной скатертью столом и, потея ладонями от усердия, сосредоточенно писал. Он не отвлекался ни на шумную воробьиную возню за раскрытым окном, ни на озабоченно бормочущий за стеной телевизор, ни на визгливый голос своей жены Цили, доносящийся из кухни, из-за двух плотно притворенных дверей. Соломон Маркович был предельно внимателен и собран – он составлял завещание.
Нет, Соломон Маркович вовсе не собирался умирать. Во всяком случае, в обозримый промежуток времени. Наоборот, в это солнечное летнее утро он чувствовал себя, как никогда, здоровым и полным жизненных сил. Просто нынче Соломону исполнялось шестьдесят два года восемь месяцев. А согласно последним данным Всемирной организации здравоохранения (за которыми Соломон Маркович очень внимательно следил), именно такова была на текущий момент средняя продолжительность жизни мужчин в России. То есть сегодня он переходил через некую умозрительную черту, вступал, если можно так выразиться, в зону повышенного риска. А поскольку Соломон был по жизни человеком предусмотрительным и к тому же крайне пунктуальным (сорок лет работы бухгалтером крупного гастронома к тому обязывали), то он и решил, не откладывая де;ла ни на один день, составить своё завещание, выразить, так сказать, свою последнюю волю на случай событий печальных и необратимых. Событий, как вы сами понимаете, непредсказуемых и, увы, неизбежных, о чём нас на самом деле и предупреждает бесстрастно-неумолимая статистика.
«...Горячо любимой жене Цилечке – 50% от суммы указанных выше денежных сбережений, – ровным ученическим почерком писал Соломон. – Детям, Марику и Софочке, – по 20%. Брату Михаилу – 10%, а также всю мою коллекцию марок».
Он остановился. Перед его мысленным взором встали печальные, но исполненные своеобразной красоты и неподдельной душевности сцены прощания и похорон. Похороны будут обязательно скромными. Без всяких этих новомодных лакированных гробов-сервантов и глянцево-чёрных неповоротливых лимузинов. И не надо никакого оркестра! К чёрту оркестр! Ни к чему нам эти циничные полупьяные лабухи-неудачники, лениво отрабатывающие свой гонорар... И никаких надгробных речей! Соломон поморщился. Вот ещё! Митинговать на похоронах!.. Только сдержанность и скромность. И достоинство. Да-да! Сдержанная скорбь и печальное достоинство... Глаза Соломона Марковича увлажнились. Он представил себе, как гроб с его телом выносят из подъезда и осторожно ставят на заранее приготовленные табуретки. Вокруг небольшая, но достаточно плотная толпа родственников и соседей. Тихие слёзы женщин. Желваки на скулах мужчин. Заплаканная Циля в скромном траурном платье. Марик. Софочка. Внуки. И он сам, лежащий в обтянутом голубым глазетом гробу: с покойно сложенными на животе руками и с отрешённым и немного загадочным лицом. Сквозь печально шелестящую листву пробиваются тонкие лучи яркого полдневного солнца. Они размытыми пятнами ложатся на тротуар и зажигают мелкие звёзды на прислонённой к стене дома крышке гроба. Лето. Вольно. Тепло... Хотя, почему, собственно, лето? Почему бы этому не произойти весной? К примеру, на Пасху! Соломон оживился. Да-да! Это будет именно весной и именно на Пасху! В ярко-синем весеннем небе будут проноситься быстрые тени только что вернувшихся с юга ласточек, а над полупрозрачными верхушками клёнов – с молодыми, ещё клейкими, трепещущими на ветру листочками – будет плыть отдалённый малиновый радостный пасхальный звон. Души будут до краёв наполняться этим звоном, а сердца – трепетать в унисон, мироточа бесконечной нежностью. Благость!.. Благость!..
«Ой-вэй! – остановил поток своих сладких похоронных грёз Соломон Маркович и горестно пожевал губами. – Какая Пасха?! Какая весна?! О чём вы говорите?! Это ведь, наверняка, будет зимой. И это будет не просто зимой – это будет в феврале! Я-то уж знаю!..»
Февраль был самым нелюбимым месяцем Соломона. В феврале он непрестанно и обычно тяжело болел, и, несмотря на краткость самого месяца, давался этот зимний недомерок Соломону всегда очень тяжело.
«Ай, цорес, цорес!.. – печально покачал головой Соломон. – Умирать-то, пожалуй, действительно придётся зимой...»
Картинка переменилась. От тепла и благости не осталось ни следа. Был лишь обжигающий, пробирающий до костей холод. Только холод, скорбь и неизбывное вековое терпение. По заснеженной, обледенелой улице мело злой низкой позёмкой. Верхушки голых кустов торчали над плоскими сугробами, как неопрятная щетина тифозного больного. В мутно-белёсом небе тусклым размытым пятном светилось зимнее негреющее солнце.
Ряды провожающих значительно поредели. Соседей не было вовсе, а из родственников куда-то запропастились все двоюродные племянники и – что было особенно неприятно – невестка Людмила.
«Чёртова курица! – раздражённо подумал Соломон. – Говорил я Мареку, что на пустышке женится, – пустышка и есть! Дрек мит фефер! Только и знает, что из мужа деньги тянуть на тряпки да на цацки!..»
Гроб тем временем накрыли крышкой и, подняв с табуреток, осторожно понесли к стоящему у въезда во двор заиндевевшему «зилку». Идти было тяжело: несущие то и дело оскальзывались на занесённых сухим колючим снежком бутылочных наледях. С протяжным визгом и грохотом отвалили задний борт. Гроб, перехватывая руками, стали поднимать в кузов, и тут... Осторожней!.. Ай!!.. Соломон не заметил, кто поскользнулся первым. Да и какая, по сути, разница – кто! Падающий подсёк своего соседа, тот – своего, и вот уже все шестеро, как сбитые кегли, валятся на обледенелую мостовую, из последних сил пытаясь удержать, но, конечно, в результате так и не сумев удержать свою скорбную ношу. Шлимазл!!.. Упущенный гроб почти вертикально грянулся на лёд. Крышка отлетела. Покойник выпал из него, как куль, и рухнул на мостовую ничком, поджав под себя руки и несообразно длинно вытянув... голые ноги. У Соломона перехватило дыхание – покойник (то есть он сам!) был без штанов! Между торчащей из-под задравшихся фалд пиджака белой сорочкой и короткими чёрными носками, переходящими в чёрные же лакированные туфли, неприлично желтели его, Соломона, худые волосатые ноги.
Соломон торопливо схватил лежащий перед ним на столе лист бумаги и зашарил по нему глазами. Где это?! Было же!.. А, вот: «...Одежда для погребения: 1. Костюм чёрный, габардиновый (новый)...» Костюм! Это значит – пиджак и брюки! Какого ж тогда рожна?!.. Соломон замер. Ах, Циля, Циля! Ах, жёнушка! Соломон поцокал языком. Да, конечно, ничего не скажешь – костюм совсем новый. Да, надевался только два раза – на банкет по случаю ухода на пенсию и на свадьбу внучки Голдочки. Да, бережливость – мать богатства. Но, Циля моя, но! Бережливость – бережливостью, но ведь во всём же надо знать меру! Вейз мир! Так подставить собственного мужа! Так опозорить перед людьми! Эх, Циля-Цилечка, дура ты моя ненаглядная!
Соломон прислушался. Голос жены, доносящийся из кухни, кажется стал ещё громче и ещё визгливей. «С кем она там говорит? – раздражённо подумал Соломон. – Нет же там никого!.. Телефон! – догадался он. – Вот ведь, тоже мне, взяла моду – часами по телефону болтать! А потом счета приходят километровые! – Соломон громко засопел носом. – Экономит, понимаешь, на спичках, а потом просаживает на свою телефонную болтовню сотни! И ведь говоришь ей, говоришь – всё бесполезно! Только посмотрит, как на пустое место, – и опять за своё! – раздражение перешло в злость; Соломон почувствовал, как у него заполыхали щёки. – Ну нет, зараза, я тебе это так не оставлю!..»
Он решительно, крест-накрест, перечеркнул последний абзац и начал торопливо писать ниже:
«Жене Циле – 30% от суммы указанных выше денежных сбережений. Детям, Марику и Софочке, – по 25%. Брату Михаилу – 20%, а также мою коллекцию марок».
С минуту он задумчиво смотрел в написанное. Потом рука его скользнула выше – к разделу «Одежда для погребения», и рядом со словами «костюм чёрный» появилась приписка мелкими буквами: «(пиджак + брюки)».
«Вот так-то, Цилечка! – злорадно подумал Соломон. – Теперь не отвертишься!..»
– А я тебе говорю – осенью это было! – отчётливо донесся до него из кухни голос жены. – Я отлично помню – это было в октябре! Что?!..
«С кем это она там? Что у нас было в октябре? – озадачился Соломон. – Голдочку замуж выдавали? Нет, это было в сентябре, шестнадцатого... – впрочем, вскоре его мысли приняли прежнее печальное направление. – Зима, между прочим, – это ещё не самое страшное время для похорон, – думалось ему. – Вот не приведи бог осенью помереть! В дождь, в грязь, в распутицу... Бр-р!..»
Соломон поёжился. Воображение тут же услужливо подбросило ему грустную неаппетитную картинку: низкие тёмно-свинцовый тучи, беспощадно гонимые ветром и бессильно цепляющиеся своими лохматыми животами за голые чёрные ветви деревьев; напитанное влагой, размокшее от многодневной непогоды кладбище; раскрытые траурными кляксами, чёрные зонты, ничуть не спасающие от косого секущего дождя; рыжая раскисшая глина вокруг неровной, неряшливо вырытой, оплывшей ямы и два красноруких и сизолицых кладбищенских амбала, месящие сапогами грязь возле стоящего на краю могилы гроба.
– Гвозди где-на? – сипло шепчет один из амбалов, утирая рукавом промокшего ватника висящую под носом мутную каплю. – Гвозди давай!
– Какие, ля, гвозди? – так же шёпотом возражает второй. – У тебя ж, ля, гвозди были! Ты ж их, ля, из сторожки забирал!
– Тихо ты! – сипит первый, опасливо косясь на мокнущих под дождём родственников. – Тихо-на!.. Ладно! Хрен с ними, с гвоздями! Давай-на, так стучи!
И они, загораживаясь спинами, в два молотка начинают торопливо обстукивать гроб.
Фантазия Соломона разыгралась. Он понимал, что сейчас произойдёт что-то плохое, постыдное, что надо бы остановиться, обуздать своё воображение, но какое-то болезненное любопытство, какой-то голый гаденький мазохизм толкали его досмотреть всё действо до конца.
Закончив имитировать заколачивание гроба, амбалы торопливо взялись за пропущенные под домовиной верёвки.
– Взяли-на!..
Гроб, обтянутый мокрым, потемневшим глазетом, приподнялся и повис над землёй, амбалы, напрягая жилы на шеях, боком шагнули к могиле, и тут!..
– Куда-на?!..
– Держи!..
– Эх!..
– М-мать твою!..
Ноги у одного из амбалов разъехались, мокрая глинистая верёвка выскользнула из рук, гроб накренился, неприбитая крышка сдвинулась вбок, из-под неё стремительно выехал труп и, не размыкая сложенных на груди рук, рыбкой, головой вниз, нырнул прямо в могилу. Всё произошло буквально в секунду. Вокруг ахнули. Кто-то, кажется, это был брат Михаил, отбросив зонт, рванулся на помощь, но было уже поздно: один из амбалов всё ещё держал на весу свой конец гроба, второй – с обалделыми глазами – стоял на коленях прямо в рыжей грязи, а из могилы – двумя худыми жёлтыми палками – торчали обутые в лакированные туфли... голые ноги покойника.
«Как?! Опять?! – Соломона прям-таки затрясло; рука с зажатой в ней ручкой заходила ходуном. – Да она ж попросту издевается надо мной! Брюки где?! Стерва! Кухарка! Где мои брюки?!!.. Ну, я тебе покажу! Ты у меня, зараза, попляшешь! Тридцать процентов захотела?! На-ка, выкуси! Киш мир ин тухес! Хрен тебе, а не тридцать процентов, корова толстозадая! Дырку тебе от бублика! Макес тебе на живот!..»
С трудом совладав со своим руками, Соломон вновь склонился над завещанием.
В этот момент дверь распахнулась и в комнату стремительно вошла Циля.
– Шлёма, как тебе это понравится?! – прямо с порога закричала она. – Этот поц, Голдочкин муж, вчера опять припёрся на рогах! У них, видите ли, опять был корпоратив! Нет, Шлёма, что ты ни говори, но так дальше продолжаться не может! Я понимаю, он – молодой человек и ему хочется погулять, но всему же есть предел! Мы тоже были молодыми, но мы себе такого не позволяли! Шлёма, что ты молчишь?! Уже таки надо что-то решать!..
– Кажется, я кому-то говорил, что я занят! – медленно, сдерживаясь из последних сил, сипло выдавил из себя Соломон; он побледнел так, что на его щеках отчётливо проступили крупные старческие веснушки; взгляд поверх очков был полон яростной злобы. – Я, кажется, просил кого-то мне не мешать! – голос его на последнем слове всё-таки сорвался и дал петуха.
– Ой, Шлёма, перестань! – отмахнулась жена, она была на своей волне и всё ещё ничего не понимала. – Какие могут быть дела – у девочки такое горе! Шлёма, я ей говорю: скажи своему Эдику, что, если он хотя б ещё один единственный раз…
– Во-он!! – заорал Соломон и, вскочив, со всей дури грохнул кулаком по столу – осколки ручки брызнули во все стороны. – Вон!! Никогда не смей мне мешать, когда я работаю! Ты поняла?! Никогда не смей отвлекать меня, когда я занят! И!.. И!.. – его длинный указательный палец извивался и плясал вслед испуганно пятящейся из комнаты супруге. – И не смей! Слышишь?! Не смей снимать с меня бруки! Дура!!..
🌷Судьба
Эту историю мне поведал на рыбалке мой товарищ ,Анатолий. Человек он серьезный, обстоятельный, как никак подполковник милиции в отставке, так что оснований ему не верить у меня нет. Далее для удобства рассказ буду вести от первого лица.
Родом я с деревеньки, на украинском Полесье (это сейчас в тех местах идут янтарные войны, кто в курсе). Кто бывал в Полесье, тот его никогда не забудет! Бескрайние леса с могучими соснами, бесчисленные гиблые болота, множество хитросплетенных речушек и ручейков, сходящихся в бездонные озера. Леса кишат зверьем, озера полны рыбой. Грибов — косой коси, не выкосишь. Деревенька наша располагалась в лесу, в округе было еще около десятка подобных. До ближайшего городка- километров сто по лесной дороге. Летом из города ходил автобус, раз в два дня. Зимой же в город было попасть проблематично. Нужно было сначала добраться до делянки, где велись лесозаготовки, потом подсесть на лесовоз, и тогда по дороге, накатанной трелевщиком, можно было добраться до трассы. Далее попуткой до города, в общем, путь нелегкий и небезопасный — так что зимой в город выбирались лишь в случае крайней нужды. Продукты в сельпо забрасывали на гусеничных вездеходах раз в две недели. А лечились…
Рядом с нами жила знахарка, вот к ней со всех окружных деревень и приходили лечиться. Звали ее все баба Вера. Хотя почему баба, непонятно. Она была миловидной женщиной лет сорока, образованной и приветливой. Всю жизнь жила одна, без мужа и без детей. Моя бабушка рассказывала, что ее прабабка была сильной ведьмой, но, понятно, все эти россказни я серьезно не воспринимал.
Был у меня в ту пору закадычный дружок Василий. Его дом стоял по соседству с нашим. Вот, кстати, эта знахарка была его крестной.
Его родители дружили с моими, и, естественно, мы тоже были не разлей вода.
После школы я год проработал на лесозаготовках, потом срочка — три года на флоте. Пока служил, родители с младшей сестренкой перебрались в город. После дембеля закончил институт, стал служить в милиции совсем в другом конце нашей необъятной Родины. К родителям приезжал нечасто, расстояния все-таки большие.
Но вот наступили девяностые, Союз рушился, как карточный домик, и решил я перебраться поближе к родным местам. Сестренка к тому времени подросла, родители к городу так и не привыкли, и вернулись обратно в деревню. Естественно, сразу я к родителям не поехал. Встречи со старыми друзьями — несколько дней я провел в городе. Очень хотелось увидеть Ваську, я знал, что он тоже перебрался в город, но общие знакомые сказали, что Василий стал большим человеком, живет в областном центре и на малую родину наведывается очень редко — приезжает раз в год проведать мать в деревне на ее день рождения. Это меня обрадовало, ведь я помнил, что день рождения Анны Семеновны был через несколько дней, и я рассчитывал увидеться с Васей уже в деревне.
Еще по дороге меня поразили запустение и упадок. То там, то сям мелькали ржавеющие остовы некогда могучих трелевщиков и лесовозов. В деревне осталось всего около десятка жилых домов, клуба и магазина уже не было и в помине.
Через два дня, вдоволь наобнимавшись и наговорившись со своими старенькими родителями, решил я сходить к Анне Семеновне. Соседский дом, кажется, совсем не изменился — все та же покосившаяся дверь с деревянной резной ручкой. Для приличия постучав, я вошел в дом.
До меня донеслись голоса из комнаты. Один принадлежал Анне Семеновне, во втором же я с удивлением узнал голос бабы Веры. Я прислушался, не то чтобы я был любопытный, но отпечаток профессии, что ж поделаешь.
— Переживаю я очень сильно за Васеньку, — говорила Анна Семеновна, — недоброе чует материнское сердце.
Несколько секунд была тишина, затем послышался голос бабы Веры:
— Беда ходит вокруг Василия, причем сам же сам он на себя беду и накликает. Расплачиваться, Семеновна, еще и правнуки твои будут. Большая беда.
Тут тетя Аня тихонько заплакала. «Что за чушь,» — подумал я и уже хотел войти в комнату, как вновь раздался вздох, а затем голос знахарки.
— Ладно, помогу, если смогу. Судьбу, как говорят, не обманешь, но попробовать поменять можно. Крестник все-таки. Эх, раньше надо было думать, раньше!
Тут я уже не выдержал странного разговора, и вошел к ним в комнату.
Васька приехал вечером. И тут я понял, что значит “большой человек”. Он был самым настоящим “быком” со всеми атрибутами 90-х. Короткая стрижка, малиновый пиджак, трубка сотового, торчащая из нагрудного кармана. Приехал Васька на черном внедорожнике с тремя такими же “близнецами”. В общем, типичный бандюк 90-х, я то уж за время своей службы повидал немало. Вечером собирались у них на ужин, идти не хотелось, но все же пошел, давно не виделись, да и Васька не отставал.
Вели себя братки по-хамски. Матерились за столом, курили, громко ржали, никого не стесняясь, обсуждали свои “стрелки”, “терки”, “барыг” и “телок”. Анну Семеновну Васька называл “маман”, меня то “корефаном”, то “братаном”. Бедная Васина мама сидела вообще в ступоре. Наконец, когда время близилось к полуночи, Анна Семеновна сказала:
— Васенька, гости уже устали, по домам пора. А вам с друзьями я баньку истопила, попариться с дороги.
А банька у них была знатная, ее срубил еще дед Васьки, большой любитель этого дела.
— Ништяк, маман, — захохотал он, — а телки будут? Братан, айда костяшки погреем, — это он уже обращался ко мне.
Внутренне содрогаясь от омерзения, я отказался, попрощался ,и пошел домой спать.
Спал я в своей детской комнате, окна ее как раз выходили на участок Анны Семеновны и злополучную баню. Заснул я быстро, сказалось позднее время да и несколько выпитых стопок.
Проснулся я ночью с чувством какой тревоги, напряженности, внутреннего предчувствия опасности. За годы службы это чувство меня не раз выручало, тут я выглянул в окно, и волосы зашевелились у меня на голове.
Соседская баня находилась в какой-то сизой дымке, нет, не так. Не могу точно описать увиденное, это как будто бы облако с неба опустили прямо на баню. И тут я услышал надсадный крик, чередующийся с всхлипами и стонами. Я в чем был выбежал из дома, перемахнул через невысокий заборчик и оторопел. Передо мною стояла баба Вера.
— Тихонько, маленький, тихонько, это всего лишь сон — приговаривала она и погладила меня по голове.
Как ни странно, я ей поверил, мной овладело какое-то безвольное сонное состояние, я вернулся в дом и сразу уснул.
Проснувшись утром, я попытался проанализировать, что ж это было, все-таки сон, решил я и пошел на улицу умыться перед завтраком. Первую странность я заметил еще с крыльца — не было Васькиного джипа. Умывальник был за домом, куда я и пошел умываться. И тут я увидел Васю. Вначале я ничего не заметил и машинально поздоровался. И тут я похолодел, Вася был абсолютно седой. Даже брови,- и те- поседели. Посмотрев на меня каким-то странным взглядом, он скрылся в доме.
Решив, что на сытый желудок думается легче, я поспешил к оставленному мамой завтраку. Когда я уже почти поел, пришли мои родители.
— Умерла баба Вера, — сказала мать и заплакала.
Вася в город не вернулся. Поправил порядком обветшавший отчий дом, завел скотину, обзавелся землей,набрал живности,занялся фермерством, в общем, остался жить в деревне. Женился на сельской девушке, у них родилось трое детей.
Приезжая к родителям, я неоднократно пытался расспросить его, что случилось той ночью. Но едва заслышав разговор, Вася менялся в лице, и с него нельзя было вытянуть больше ни слова. И лишь однажды в гостях, в моем родительском доме, выпив лишку, Вася повернулся ко мне, посмотрел мне в глаза и сказал:
— Судьбу свою я увидел, да не только земную, брат, — развернулся и молча побрел домой.
Девочка из леса
Комья земли падали на крышку гроба с глухим стуком. Погода под стать событиям – похороны молодой женщины. Кучка провожающих в последний путь собрались тесным кружком под черными зонтами, отчего напоминали стаю ворон.
В стороне стоял мужчина, держа за руку девочку лет семи. Ребенок спокойно смотрел на могилу, в которой стоял гроб, как его быстро закапывают. Может быть, не понимала сути происходящего в силу возраста. Так или иначе, на лице девочки так и не появилось слез. Она выглядела равнодушной.
На поминках, которые организовали в небольшом кафе, вскоре многие перебрали с алкоголем и забыли зачем, собрались. Имя покойной звучало все реже. В конце вечера трезвыми оставался тот мужчина и пара гостей. Девочка спала в гостиничном номере, куда после поминок отправился и мужчина.
Открывая дверь номера, он старался не шуметь, как вдруг услышал голоса. Один принадлежал девочке, другой грубый, жутковатый тембр. Слов не разобрать, какой-то бубнеж. Он резко открыл дверь в комнату и застыл на месте. В комнате никого не было, а ребенок спал. Только от приоткрытого окна тянуло холодом. Неужели ему привиделось?
**
— Юля, мы дома! —крикнул Петр, войдя в дом. За руку он держал племянницу, которая осталась сиротой.
— О, Кирюша, привет! — молодая хрупкая девушка спустилась со второго этажа и крепко обняла девочку. – я так рада. Я подготовила ту комнату, которая тебе понравилась в прошлый раз. А на обед твое любимое – жареная картошка и котлеты.
Кира угрюмо смотрела на Юлю, молчала и не отвечала. Юля приняла это за стресс. Она отвела девочку в ее комнату, а сама отправилась искать мужа. Петр был в кухне, смешивал коктейль. Юля быстро поставила разогреваться обед, накрывать на стол.
Первые дни Кира дичилась и вела себя так, словно никогда не была в их доме и не знакома с Петром и Юлей. Петр не обращал внимания, списывая на стресс. Юля поначалу тоже не обращала внимания, пока не столкнулась со странным поведением.
Проводить время вместе девочка категорически не хотела, но вот гуляла с явным удовольствием. Они часами бродили в сквере недалеко от дома, Кира могла просто сидеть в их саду. О чем она думала, что чувствовала – оставалось загадкой. К тому же девочка не шла на контакт.
Однажды, Юля, готовила на кухне, когда произошел первый неприятный случай. Кира налила себе кипяток в кружку, при этом не бросила пакетик в чашку. Кира, проходя мимо Юли наклонилась и кипяток вылился на ноги женщине. Юля закричала от боли и неожиданности. В этот момент Кира засмеялась. От этого смеха у Юли волосы зашевелились. Это был не смех ребенка.
Юля заперлась в спальне до прихода мужа. На ноге вздулись волдыри, ей было больно. Она все рассказала мужу, и тот пообещал поговорить с племянницей.
— Как дела с опекой? – спросила как то за ужином Юлия.
— Тяжко, столько документов надо собрать, как будто Кира не моя племянница. – посетовал Петр. – ничего, подключил юриста.
— Слушай, мне кажется ее нужно показать врачу. – начала разговор Юля
— Зачем? – не понял Петр.
— Ей нужна помощь.
— Она нормальная. – чуть ли не заорал Петр на жену.
Юля съежилась от этих воплей. Зато Кира была довольна, кривая ухмылка проскользнула на ее лице.
Следующие дни пролетели в гнетущей атмосфере, которая, как ни странно, понравилась Кире. Петр с Юлей ругались и не разговаривали между собой. В тот день они наконец помирились. Втроем они отправились гулять в небольшой лес, который начинался сразу за их домом.
Лесом это место трудно назвать, скорее лесополоса, но для прогулок пойдет. Кира ушла куда вперед и скрылась из вида. Юля шла с мужем, они обсуждали свои отношения. Раньше они никогда не ругались, не повышали голос в доме.
Вечерело, пора идти домой.
— Где Кира? —спросил Петр.
— Она вперед ушла, — ответила Юля. – Кира! Кира! Домой пора!
В два голоса они звали девочку, но она не вышла. Вдруг, Юля увидела ее среди деревьев. Девочка сидела на корточках к ним спиной и что-то делала. Сначала Петр заметил странные знаки, начерченные на земле, потом в нос ударил резкий запах крови. Сердце у обоих сжималось от дурных предчувствий.
— Кира?
Петр обошел девочку и едва не закричал.
— Звони в скорую! – крикнул он жене, хватая ребенка на руки.
Юля в первый момент ничего не поняла и только в машине скорой рассмотреть. Кира поймала котенка и сотворила с ним жуткие вещи. А потом взяла стеклянную бутылку и засунула стекло в рот, при этом растерзав трупик.
Петр смотрел в смотровое окошко и его била дрожь. Кира упорно молчала, не говорила даже с опытным психологом. На ночь девочку оставили в больнице для наблюдения.
— Петь, это не нормально, нужно, что-то делать.
— Что ты предлагаешь? Поместить ее в дурку? —зло огрызнулся мужчина. На самом деле он не знал, что делать и был в смятении.
—Нет, что ты. У меня есть телефон одной женщины. Она ведающая, цыганка. – Юля предостерегающе подняла руку, — только не ори. Помнишь Верку? Ну мою двоюродную сестру. Так вот эта женина ее спасла от гибели. Там такой ужас творился, что волосы дыбом.
— И что она сделает?
— Посмотрит Киру. Если там чисто психические проблемы будем лечить. В любом случае нужно, что-то делать.
Петр согласился с доводами жены. На следующий день они хотели созвониться с ведьмой и договорится о встрече. Мужчина уехал в город по делам, а Юля осталась с Кирой, которую привезли из больницы. Они весь день провели вместе в доме.
Огни скорой помощи Петр увидел издалека. Машина стояла у его дома, чем очень напугала мужчину. Он выскочил из машины и подбежал к машине скорой.
— Что случилось? – он подумал о Кире, но тут увидел, как выносят носилки, на которых лежала его жена.
Юля была жива, но без сознания. Петр набрал номер ведающей без промедления.
***
— Этот не ваш ребенок. В смысле я знаю, что это ваша племянница. Я говорю о том, что девочка не та, за кого себя выдает. Она даже не человек. Это подменыш. Есть кое-какие признаки, по которому можно увидеть нечисть. – проговорила Лачи.
— Вы несете бред! – вспылил Петр. – какой подменыш? Вы ее три минуты видели!
— Мне хватило одного взгляда, чтобы увидеть. Вы сами пришли ко мне. Почему? – Лачи пристально смотрела на Петра.
— Чертовщина какая-то творится в доме, да и в семье не ладно. Как племянница появилась, так началось, как будто мир разваливается на части. Моя жена ее бояться стала. А потом несчастный случай с ней произошло, Юля выпала из окна нашего дома. В больнице лежит и категорически отказывается возвращаться. Завтра ее выписывают, а я не знаю, что и делать. Юля, жена моя, говорит, что Кира как зверек, затаилась и ждет. А по мне, она просто ребенок, оставшийся сиротой. Она переживает стресс, который не каждый взрослый вынесет. – рассказывал Петр.
— А что случилось с родителями девочки? – спросила цыганка.
— Отец ушел в заказ, когда Кире было три, она его не помнит. Ее мать Лика, моя родная сестра. Она погибла два месяца назад в аварии. Кира была с ней в этот момент. – угрюмо ответил Петр
— Уже интереснее. Расскажи, что знаете.
— Они ехали из гостей. Друзья живут за городом, в коттеджном поселке. В районе Волчьей балки Лика не справилась с управлением, и они слетели в дороги. Удар был такой силы, что сестра погибла на месте, а Киру вышвырнуло из машины. Когда приехала полиция и скорая, сестре уже было не помочь. Ребенка сразу в машине не обнаружили, да и не знали они в тот момент, что Кира в машине была. Когда друзей опросили, тогда искать начали. Киру, нашли спустя сутки в лесу, далековато от трассы. Она была грязная и напуганная, почти не разговаривала. Да и сейчас с речью проблемы. В школу она пойдет на следующий год, пусть в себя приходит дома.
— Почему ваша жена стала ее боятся? Раньше у них нормальные отношения были?
— Да, это то и странно. Раньше Юля любила оставаться с Кирой. Кира замыкается в себе, больше молчит. Она справится с этим.
Лачи задумчиво покачала головой. Картина стала проясняться. Такой случай в ее практике второй, и это сложно и опасно. Вернуть ребенка шансов практически нет. У них осталось совсем мало времени. После сорокового дня настоящего ребенка не вернуть, в нашем мире останется подменыш.
— Нужно поговорить с вашей женой. – сказала Лачи.
— Ладно.
— Вы меня отвезите в больницу, а сами поезжайте домой. Ведите себя нормально, не выдайте себя.
— Вы правда думаете, что Кира подмены? – спросил Петр.
— Уверенная в этом. Она и молчит не потому, что травмирована смертью матери, а потому, что нет у нее словарного запаса. Эти твари правда быстро учатся. Они наблюдают, учатся быть человеком. Ваша настоящая племянница где-то там, в лесу. В яме.
— Что?
— Все, поехали.
Петр привез Лачи в больницу, хотел пойти с ней, но женщина его отправила. В больничных коридорах на цыганку никто не обращал особого внимания. В отделении было чисто и витал легкий аромат моющих средств. Никакого резкого больничного запаха к облегчению Лачи не было. Палата Юли была в конце коридора. Одиночная вип палата, с личным санузлом, телевизором, холодильником и меню из ресторана. Лачи остановилась перед дверью, собралась с мыслями и вошла в палату. Юля читала полулежа в кровати. Едва дверь открылась, она испуганно встрепенулась. Она явно кого то опасалась.
— Кто вы? – удивленно спросила девушка
— Нам нужно поговорить, — спокойно проговорила Лачи, запирая дверь.
***
— Это ведь она меня вытолкнула, точнее вышвырнула. – вздохнула Юля. – Петя не верит мне, конечно. А может верит уже, раз к вам обратился.
— Как это случилось?
— Раньше Кира была веселой, любила рисовать и раскрашивать. У нее хорошо получалось, а главное она разбиралась в цвете. Девочка быстро находила общий язык с другими детьми. Когда Петр ее привез к нам после похорон, я думала, девочка в шоке. Только она изменилась, это уже не та Кира. Рисовать она не хотела, рвала альбомы и ломала карандаши. Причем все молча. Она почти не говорит, изредка что-то невнятное пробубнит.
— Ну это может действительно стресс. – не уверенно протянула Лачи, — все таки мать потеряла.
— Я стала замечать, что Кира наблюдает за нами. Что мы делаем, как мы едим, какие продукты. Даже как спим. Она словно зверь затаилась и ждет. Ах, да, она почти ничего не ест, по крайне мере при нас. Самое жуткое случилось недели через две после ее переезда. У нас большой холодильник в кухне. Спальня Киры на втором этаже. В тот вечер я достала говяжью вырезку размораживаться. Она лежала в чашке на нижней полке. Проснулась среди ночи от какой-то не понятной тревоги, вот когда говорят на сердце камень. Так и у меня. Решила пойти воды попить.
Смотрю, от холодильника свет идет. Думала муж втихую ест, подкралась и буквально остолбенела. Кира сидела возле открытого холодильника и ела полу мёрзлую говядину. Сырую! Понимаешь? Меня чуть не стошнило от отвращения. Она сначала меня не заметила, так была занята мясом. Она даже урчала от удовольствия. Жуть!
Я хотела тихонько уйти, да за что-то зацепилась. Кира услышала и вскочила. Смотрю на нее, а у нее все лицо в крови, руки и пижама перепачканы. Глаза страшные, черные, звериные. Мне в тот момент было так страшно, как никогда в жизни. Я от страха дышать забыла, боялась пошевелиться. Девчонка вдруг с места вскочила на стол. Он довольно высокий даже для меня. Сидит, рычит. Я не выдержала, убежала. Петьку разбудила, он пока спустился, ее не было. Муж меня пытался убедить, что мне все приснилось. С той ночи она меня так не хорошо стала смотреть, прям мороз по коже.
Ну а потом мы с ней остались одни в доме, муж уехал по делам. Я пыталась наладить с ней контакт. Что было дальше не помню, провал. Помню ее рычание и сильный удар в грудь. Звон стекол. Эта детка вышвырнула меня как пушинку. Я вообще сомневаюсь, что она человек. – Юля замолчала, переводя дыхание. – и честно, я боюсь возвращаться.
Лачи молча переваривала информацию. Ее версия полностью подтверждалась, девочка – подменыш.
— Ты должна будешь мне помочь. – проговорила Лачи. – иначе скоро вы с мужем погибнете. Подменыши быстро учатся и адаптируются. Обернуться не успеешь, как вы на том свете, а оно спокойно живет дальше.
— Что нужно делать? Я готова.
Договорились на то, что Юля ночевать будет у Лачи, но прежде нужно переговорить с Петром. Когда они подъехали к дому уже темнело. Петр вышел во дворе, где они втроём устроились в беседке. Лачи бросила взгляд на окно второго этажа – девочка наблюдала за ними не спуская глаз.
Перед тем как ехать к Петру, женщины заехали домой к Лачи. Пока Юля пила чай на кухне, цыганка заглянула в прошлое. Такие сеансы сильно выматывали, но она получала ответы на свои вопросы.
Вот и сейчас, сидя в беседке во дворе, Лачи вспомнила свое видение. Ей стало не по себе, страшно от увиденного. А ведь она сталкивалась и с другими ужасами.
— Когда случилась авария, Киру выбросило из машины. В шоковом состоянии девочка забрела в ту часть леса, где проходит граница миров. Кира ведь не крещенная? Она с легкостью прошла и на этом ее везение кончилось. Лесные духи оставили ее в лесу, а вместо нее отправили подменыша. Это, по сути, не человек, а лесной бес. Чем дольше он среди людей, тем хуже. Для людей. Это нежить! Настоящая Кира где-то в лесу и мы постараемся ее найти. Ее время почти вышло, и тогда подменыш останется здесь. – говорила Лачи. – главное, чтобы оно не догадалось. Выиграть немного времени.
***
Машина подъехала к лесу, где нашли Киру, в темноте. Лачи выключила фары и достала из багажника керосиновую лампу и электрический фонарь. На капоте расстелила большую карту, на которой был отмечен этот лес. Из сумки появился шелковый мешочек, в котором был продолговатый кристалл. Маятник. Лачи очень надеялась с его помощью найти настоящую Киру.
Юля светила на карту, пытаясь понять, что делает Лачи. Цыганка держала кристалл над картой, мысленно призывая Киру, ее дух. Поначалу кристалл не шевелился, просто висел. Минуты быстро летели, Лачи теряла терпение.
Вдруг, маятник медленно описал круг по карте, второй. Кристалл двигался все быстрее и быстрее, он словно крутился в адской воронке. Внезапно кристалл вонзился в точку на карте и засветился голубоватым светом. В это же мгновение, цыганке пришло видение.
— Нашли! – чуть не закричала Лачи.
Женщины пробирались через лес, смутно представляя куда идти. Тропинок не было, густые заросли папоротника и огромные валуны, покрытые мхом, затрудняли движение. Первой шла Лачи, она видела то место. Три больших камня, яма посередине между ними. Место удаленное, глухое, тут много лет не ступала нога человека. Недаром нежить устроилась тут жить. В рюкзаке цыганки лежала бутылка с отваром трав, так называемое противоядие и пачка обычной соли.
— Лачи, мне кажется, мы тут уже проходили, — вдруг сказала Юля, приваливаясь к камню, — вон то бревно я видела. Да и место знакомое.
—Водят значит. – пробормотала Лачи. Она то и сама знала, что неправильно поступила. Как говорится припереться со своим уставом в чужой монастырь.
Она нашла в рюкзаке конфеты и мелкие монеты. Отойдя чуть в сторону, Лачи присела на корточки и попросила прощения у Хозяина леса. И помощи. Конфеты и монеты оставила на камне и развернувшись ушла, не оборачиваясь. За спиной она слышала хруст веток и листьев.
Дальнейший путь прошел быстро и спокойно. Буквально через двадцать минут они вышли к этим камням. Лачи так нервничала, что у не тряслись руки. Обе женщины опустились на колени, они искали яму. Вдвоем они разожгли костер, Лачи по периметру поляны создала соляной защитный круг.
— Это чтоб не ломилась сюда нечисть всякая, — пояснила она.
После этого, Лачи провела ритуал обратной замены. Человеческого ребенка на лесную нежить. Обряд подходил к концу, когда земля посередине поляны вдруг зашевелилась. Как будто огромный крот пробирался наружу.
Юля в ужасе наблюдала за этой картиной. Лачи продолжала читать заговор, когда в яме появилось тело, оно словно из недр земли поднималось. Это была Кира. Вся в жидкой грязи, с закрытыми глазами, она походила на мертвую.
Цыганка достала бутыль с отваром и с помощью Юли вытащила тело девочки из ямы.
— Помоги мне!
Вдвоем они стали лить в рот Кире отвар. Юля не знала, что ждать, а Лачи надеялась, что они не опоздали.
Кира вдруг выгнулась дугой, тело сотрясалось в конвульсиях, ее вырвало черной жижей. Спустя десять минут девочка открыла глаза и непонимающе уставилась на женщин.
Тем временем, Петр был в доме, когда услышал приглушенный крик. Он поспешил в комнату Киры и ...не нашел ее там. Только на кровати грязные пятна, как от земли и травы. Он обыскал весь дом, девочки не нашел. Телефон Юли так же был не доступен.
На рассвете уставшие женщины вместе с Кирой приехали домой. Петр места себе не находил от страха и беспокойства. Когда он увидел Киру, неожиданно расплакался.
***
Звон колоколов делал настроение приподнятым и торжественным. Лачи вышла из церкви вслед за своей крестницей – Кирой. Девочка сама попросила стать ее крестной, все таки Лачи спасла ей жизнь.
— Самая уязвимая категория людей – это не крещеные дети, истерички, кликуши и зависимые. Психика не стабильно, сопротивляться не могут. А дети так вообще беззащитны. И вообще, в лесу будьте осторожны, ведите себя прилично и просите разрешения на посещение. Обязательно оставьте подношение. – напутствовала на будущее Лачи. – так вы заручитесь поддержкой Хозяина леса.
— А куда делась та Кира? – спросил Петр.
— Вернулась, в теневой мир. Эти твари всегда пытаются прорваться в наш мир. – ответила цыганка
В дальнейшем Лачи подружилась с Юлей и Петром, Кира много времени проводила с крестной. Со временем, Кира стала изучать магию и травы. Кто знает, может тот, кто побывал в теневом мире, наделен особым даром? Время покажет.