🌹Старый новый родственник

Кручинин Евгений Иванович присел на диван и щелкнул пультом. У него в кабинете было прохладно, работала сплит-система, а солнечный свет не проникал через римские шторы. Ему было здесь уютно. Лучше, чем в пустом доме.
Здесь хотя бы были люди, а дома кто? Собака, да кот. Им чего... Гулять выпусти, да покорми, вот и всех делов.
На экране футболисты гоняли мяч, пытаясь забить голы, а мужчина смотрел телевизор, но думал о своём. Например, о том, почему же так вышло, что вот дом у него есть, бизнес небольшой, работает, старается, а жены нет, и сын непутевый, которму он в жизни не оставит наследство!
Была у него супруга, Тамара, да вот еще пять лет назад на курорт уехала, там и нашла свою новую любовь. Курортный роман перетек в развод супругов Кручининых.
- Ты постоянно в своей работе, на меня у тебя времени нет, - говорила супруга, оправдывая свои похождения.
- Когда я мало зарабатывал, то ты жаловалась, что тебе денег не хватает на лишнюю пару сапог. Теперь, когда у тебя шкафы от вещей ломятся, да икра с маслом в холодильнике заветриваются, внимания тебе подавай! Ты выбери что-то одно! Я мог бы проодать всё к чертовой матери, жить на то, что выручим, а потом пойти работать. Но ты же опять будешь ныть, что денег не хватает.
- Сейчас я любовь я выбираю и внимание, Женя, но уже не с тобой. Охладела я к тебе... Сережа вырос, он поймет. Только вот, Жень, имущество как делить будем? Нажито всё в браке. Я имею права на половину.
- В бизнесе ты ничего не понимаешь, только транжирить умеешь. Поэтому вряд ли потянешь...
- Я могу научиться.
- Тамара, давай так договоримся. - Евгений не собирался отдавать ей то, что с нуля поднимал, потому что знал, какая участь ждет кафе и магазин с пекарней. - Я возьму кредит и выплачу тебе половину стоимости магазина с пекарней. А вместо половины кафе заберешь нашу квартиру всю, целиком, я не буду на неё претендовать.
- А ты где жить станешь? - поинтересовалась женщина.
- В дом матери уйду, что по наследству мне достался. Ничего, отремонтирую, приведу в порядок, да поживу в нем.
Тамара не стала спорить, потому что муж предложил лучший вариант. Она и в самом деле ничего не смыслила ни в работе в кафе, ни в пекарне или торговле.
Евгений не сломался после развода. Он как-то легко отпустил жену. В последнее время они отдалились друг от друга. Раньше, когда Сережа маленьким был, то будто был у них общий интерес - поликлиники, детский сад, утренники. Потом школа началась, оба родителя активно принимали участие в общественной жизни. Оба работали, приходили домой уставшие и, выполнив домашние дела, садились вечером и смотрели фильм, а по выходным гуляли в парке или ходили в кино. Обычная такая жизнь большинства людей.
Но когда в семье стали появляться деньги, Тамара уволилась с работы и села дома. Начались походы по салонам, по магазинам, подружки постоянно засиживались у неё. Евгений понимал, что ему больше не о чем говорить с супругой - обсуждение очередной тряпки или маникюра набило уже оскомину.
И сын будто бы потерял интерес к учебе, ничего его не интересовало, кроме отцовских денег. Сколько не пытался Евгений внушить ему, что надо учиться в институте, тот только отнекивался, да переводил тему. Когда повестка в армию пришла, Евгений не стал его "отмазывать", как просили Тамара и Сергей.
- Учиться не захотел, пусть родине служит.
Обиделся на него тогда крепко сын. Но когда вернулся после службы, решил, что надо с отцом мириться - денег хотелось. Только вот Евгений ему предложил работать пойти. А хотя бы на пекарню или в магазин за кассу. Обиделся сын еще сильнее, понял, что отец ему больше просто так рублики подкидывать не станет, да прекратил общение с Евгением.
А с матери тоже много не возьмешь - Тамара с новым мужем промотала всё, что после развода осталось, сама была вынуждена идти работать.
****
А три года назад Евгений сидел в зале суда и смотрел с тоской на своего сына. Сергея судили за распространение веществ. Дали ему приличный срок, и даже адвокат не смог ничего сделать.
- Это ты виноват! - кричала Тамара, когда они вышли из здания суда. - Ты! Если бы ты не жадничал, то и Серёжа бы не пошел на преступление.
- Ты себя слышишь? - спросил он. - Сергей наш лоб здоровый, что мешало ему работать? Пошел бы учиться, я бы содержал в это время. Но ему же в жизни ничего не нужно, кроме денег. А сам он зарабатывать их не захотел. Он сам себя довел до тюрьмы!
Вот и вышло так, что были у Евгения деньги, пусть и не миллионы, но бизнес приносил стабильный доход. Был дом, была работа, да вот только счастлив ли он? Женщины появлялись в его жизни, но ни к кому он не чувствовал любви.
****
Евгений закрыл глаза, решив подремать в прохладном кабинете. Но вдруг услышал знакомый рёв мотора.
- Опять... - простонал он. - Надеюсь, просто за хлебом заехала. Хотя отчего бы в такую даль?
Встав, мужчина увидел на парковке перед магазином мотоцикл. Молодая девушка, сняв шлем, со вздохом посмотрела на окна.
Его уже раздирал смех, он понял, что не за покупками она приехала. Выключив телевизор, Евгений вышел из кабинета и направился к выходу.
- Ну что, Волкова, за хлебом приехала на своём железном коне? А чего в такую даль? Ларек рядом с домом прикрыли?
- На работу проситься приехала, - смущенно произнесла девушка.
- Да на черта ты мне нужна, а?
- Евгений Иванович, миленький, ну возьмите обратно на работу, пожалуйста.
- Волкова, тошно мне уж от тебя. Давай посчитаем, сколько раз ты устраивалась? Первый раз, - он загнул палец, - ты пришла работать за кассу, когда училась в колледже на технолога. Проработав несколько месяцев, ты уволилась, потому что надо было готовиться к экзаменам. Ладно, я понял. Второй раз ты пришла работать спустя полгода, я принял тебя на пекарню. Но потом у тебя любовь случилась, ты купила этот чертов мотоцикл в кредит и, вместо того, чтобы этот кредит отрабатывать, укатила со своим любимым в путешествие на двухколесных конях.
Третий раз ты пришла, когда долг в банке начал расти. Но едва спустя несколько месяцев ты получила от бабушки наследство, то тут же уволилась, ибо деньги уже были.
А сейчас что за причина? Что заставляет тебя идти работать? Да и вообще, надо ли это тебе?
- Надо, Евгений Иванович, - девушка всхлипнула. - У меня мама умерла недавно. Деньги кончились еще при её жизни. Я же кредит погасила, ремонт в нашей квартире хороший сделала, мы забор и крышу поменяли. А потом мама заболела, много денег на лекарства уходили.
Евгений почувствовал жалость, таким отчаянным был её голос.
- Даша, я тебе сочувствую, прими мои соболезнования. Но, понимаешь, у меня сейчас только место кассира свободно.
- Мне пойдет, - она закивала и вытерла слёзы из глаз.
- В кабинет пошли, поговорить надо.
Она последовала за ним и Евгений, тяжело вздыхая, попросил её присесть напротив.
- Послушай меня, Волкова - в последний раз я принимаю тебя на работу. Я всё понимаю, есть такое понятие, как жизненные обстоятельства. Но ни разу я не видел, чтобы человек устраивался на одно и то же место четыре раза. Если ты пришла работать, то работай. Как только освободится место технолога, перейдешь в цех. Если с умом к работе подойдешь, может и какую другую вакансию подберу. Девчонка ты смышленая, только ветренная. Но, надеюсь, что ты взрослеешь и набираешься ума. Знаешь, ты мне напоминаешь одну женщину...
- Какую?
- Сестра у меня есть троюродная. Правда, не знаю я сейчас где она живет, и вообще жива ли. Последний раз я видел её, когда мне было лет двадцать. Мы ровесниками были. Она тоже бегала с работы на работу, всё искала себя. А потом замуж вышла и уехала. Мы дальние родственники, поэтому связь потерялась. Как-то с годами стали общаться лишь с ближними родственниками, да и таких мало. Я вот весь в работе... Но вы вот даже чем-то похожа на неё. И внешне, и поведением. Всё себя ищешь. Но это молодость, а по молодости всё простительно. Главное, чтобы честно жить и работать, а не как мой сын... - Евгений поморщился, а Даша опустила глаза. Она знала о том, что случилось в Сергеем три года назад, как раз она второй раз устраивалась на работу в магазин.
- Я вам обещаю, что в этот раз я здесь надолго.
- Дай-то Бог. И еще, Дашка, завязывай уже на этой колымаге ездить. Аж уши режет от звука мотора. Кабы беды не произошло с тобой.
- А на чем же мне ездить? Маршрутки через раз ходят, а тут чувство свободы...Вот накоплю себе на машину и тогда продам мотоцикл. Хотя кто его купит, поизносился же он. - Даша улыбнулась.
Евгений Иванович вздохнул тяжело. Разве свои мозги вставишь?
****
Через три недели Евгений Иванович велел утреннюю партию хлеба бесплатно людям отпускать.
- А зачем? - спросила Даша.
- Пусть люди поминают отца моего, Ивана Федоровича. Давненько он умер, двадцать лет уж прошло, но каждый год я его поминаю. Хорошим был человеком.
- Царствие Небесное, - произнесла девушка и пошла расставлять хлеб на стеллаже. - Евгений Иванович, а можно тогда я оплачу дневную партию хлеба? Сегодня по маме сорок дней.
- Хорошо, - кивнул он. - Я скажу бухгалтеру, чтобы провели по половине цены.
- И еще, - она решила набраться наглости и попросить: - Можно я сегодня после обеда отлучусь на часок, на кладбище съезжу.
- А давай вместе. Я как раз через полчаса собирался сам туда. Сегодня будний день, народу мало, один кассир справится.
***
У входа на кладбище они разошлись. Евгений Иванович пошел ко второму кварталу, а Даша к шестнадцатому. Там, где ранее был похоронен отец, теперь лежит и мать рядом с ним.
Положив цветы, она какое-то время постояла, молча глотая слёзы и думая о том, что в свои двадцать четыре года она осталась одна. Ни отца у неё нет, ни мамы теперь. Да и в личной жизни ничего не выходит.
Развернувшись, она пошла обратно. Евгений Иванович еще был там, возле памятника своего отца. Она подошла к нему тихо, стоя позади и вдруг удивленно вскрикнула:
- До чего же похож!
Евгений Иванович вздрогнул:
- Кто похож? На кого?
- Ваш папа похож на двоюродного брата моего деда. У меня и фото есть дома.
- Мало ли кто на кого похож?
- Нет, правда, - она подошла ближе. - Очень похож. И вот это родимое пятно на щеке. Я почему запомнила - оно прям бросается в глаза.
- Как мать твою звали? - после минутного молчания спросил Евгений.
- Лида.
- В девичестве Зайцева.
- Ага, - кивнула Даша. - Она всегда говорила, что была зайцем, стала волком.
- Этого не может быть. - Евгений Иванович провел рукой по лицу. - Скажи, как же так? Если твоя мама моя троюродная сестра, то как вышло, что вы жили в этом городе? Она же в Калининград уезжала!
- Вернулись, когда деда по отцу не стало, да и бабушка со стороны матери приболела, надо было приглядывать за ней. В Калининграде квартира за долги ушла, они ведь бизнес хотели свой открыть, да прогорели.. Отец тогда запил, вот и лежит теперь здесь...
- Почему же твоя мама не стала родственников искать?
- Сколько лет прошло... Не знаю, почему. Может, навязываться не хотела, может, другая причина была. Да она здесь и не жила особо - работала по вахтам после того, как отца не стало. Это последние полгода она дома была, когда стала чувствовать себя плохо и к врачу пошла. Да поздно уж было...
- И всё же, Дарья, покажешь мне альбом с фотографиями?
****
В альбоме были старые фотографии. Но они сохранились достаточно хорошо, чтобы Евгений смог убедиться - перед ним сидит троюродная племянница. Он же чувствовал что-то, когда видел жесты, мимику, схожесть с его троюродной сестрой. Но он и подумать не мог, что она могла быть здесь, а не в Калининграде.
И с двоюродным братом своего отца особо они не общались, как-то у каждого своя жизнь была, да и нет их обоих в живых.
- Ну что, Дашка, теперь ты не одна, - он улыбнулся. - Теперь у тебя есть новый родственник. Нет, не правильно... Старый новый родственник.
ЭПИЛОГ
Теперь он обращался с ней по-родственному, а девушка прислушивалась к словам дяди, пусть и троюродного. Она продала свой мотоцикл, купив старенькую девятку. По настоянию Евгения Ивановича поступила в институт на заочное отделение.
Мужчина понимал, что у него появилась единственная наследница его бизнеса. Та, которая может быть и не спустит всё по ветру. Сыну он не собирался передавать то, что честным трудом нажил. Сергей писал ему из колонии, просил передачки, в этом Евгений не отказывал, но на что-то большое ему не приходилось надеяться.
Конечно, Евгений боялся, что через полгода-год она вновь уволится, до Даша скорее всего и правда повзрослела. Она стала серьезнее относится к работе, со всей душой. В ней проснулась предпринимательская жилка, хотя она всё же иногда думала о том, что Сергей вернется и будет против новой родственницы.
Но вскоре, на седьмом году отбывания срока, Сергей подрался в камере и его забили.
Именно Даша и была рядом, стала поддержкой для Евгения Ивановича. А он глядел на девушку и думал, что судьба будто сама подталкивала её к нему. Два одиночества, два родственных сердца нашли друг друга.
Иногда он видел в ней самого себя - она жила этим делом. Единственное, чего он боялся - как бы её жизнь личная от этого не пострадала.
Но в 2017 году, когда ей исполнилось тридцать, она вышла замуж за администратора кафе.
Ребенка, которого она родила в 2019 году, Евгений Иванович назвал своим внуком.
🌹Тишина деревенского дома
Январь 1942 год.
Каждый шаг Дарьи был словно в пустоту. Ничего не было там, впереди. Только непроглядная боль, тоска и слёзы. Снег хрустел под ногами, но будто бы через этот хруст слышала она шепелявые слова младшенького брата "Даска, Даска, я с тобой!"
Но нет, ей это кажется, потому что Петруша больше не позовёт её, не побежит за ней со слезами, прося взять с собой. Больше не будет ласковой мамной просьбы, чтобы она прихватила мальчишку с собой. Больше не будет отца, который, несмотря на свою хромоту, ловко управлялся с домашней работой и плотничал, сбивая доски для лавочек, столов и стульев, коими снабжал односельчан. Никого больше нет у неё. Ни родителей, ни подруг, ни тёти с дядей. Немцы, оступая из села, людей не жалели. Вот и её изба сгорела, как и вон те два соседних дома.
По селу так же неспешно проходили те, кто смог уцелеть, кто сбежал, или кого чудо спасло. Да и дома не все успели пожечь, всё же кто-то и смог вернуться в свои избы. Самой Дарьи не было в селе, она еще летом в столицу уехала на учебу. Как лучшая ученица школы, была послана учиться на животновода. И, когда немец в конце октября вошел в село, она узнала об этом по радио. Два месяца слёз, отчаяния и страха за родных обернулись горем для неё. И только лишь недавно ей позволили приехать сюда.
- Ведерникова, ты, что ли? - ей навстречу шёл пастух Илья.
- Я, дядя Илья. Вот, как только разрешили сюда приехать, так и прибыла.
- Дашка, твоих это... Того... Как и других на погост снесли. Не обессудь, без тебя схоронили. Работы тут тем, кто выжил, хватило. Пойдем, милая, покажу тебе, где твои упокоены.
Даша думала, что она сможет, что выдержит. Но едва пришла она на погост, как тут же разрыдалась. Вот её любимые и родные тут лежат, вот чуть поодаль, со слов дяди Ильи лежит председатель села. Неподалеку секретарь партийной ячейки, работающий в их селе. А вот чуть подальше подружки её Люба и Зина.
Опустившись на снег и не чувствуя холода, Даша закричала. Это был такой крик, что даже вороны, испугавшись, взметнулись ввысь.
- А-а-а! Почему они, а не я? - вопила она, что есть мочи. - Почему?
- Девонька, ты это брось, - мужчина вздрогнул от этого вскрика и поспешил успокоить ласковым словом: - Знать, судьба твоя такая. Значит, Боженька для чего-то оставил тебя жить на этой земле, - дядя Илья подошел, чтобы поднять её, но Даша вдруг сама подскочила и зло спросила:
- Боженька? А где он был, ваш Боженька, когда такое творилось? Отчего невинные дети здесь лежат, в сырой замерзшей земле? Нет его!
- Дашка, ты чего? - дядя Илья перекрестился. - Да ты чего же такое говоришь? есть Он, есть! А ежели Он такое допустил, знать, грешны мы. Разве же мы от Него не отказались, когда храмы рушить стали, да священников по тюрьмам и ссылкам отправлять? Что у нас теперь вместо церкви, а? Изба-читальня, а до этого временный амбар был. Теперь вот расплачиваемся.
У него было такое лицо, что Даша расстерялась. Неужели он так покорно принял всё? Будто прочитав её мысли, дядя Илья кивнул:
- Их не вернешь, а мы на земле для чего-то нужны.
- Тетя Дуня... Она жива? - Даша поспешила перевести разговор. Она комсомолкой была и все эти слова не любила. Не верила она шибко, хотя и знала, что крещеная была, бабушка постаралась.
- Хворая лежит, но ничего, отойдет. Сашка наш возвращается домой, после госпиталя на службе больше не годен. Но, главное, на своих ногах, а там уж справимся. Лишь бы сын рядом был живой, более ничего не надо. А ты, Дашутка, пойдем к нам. Пойдем, милая.
Она пробыла у них всего два дня. Больше оставаться не могла - дядя Илья и тётя Дуня перебирались с воды на хлебные крошки, было им очень туго, так что Даша понимала, что она у них лишний рот, хоть и не говорили ей об этом, но не глупой девушка была, всё понимала.. Здесь ей больше делать нечего. Как бы не пригрелась она в тишине этого деревенского дома, только вот надо двигаться дальше. И она уже приняла решение о своём будущем...
- Дашка, не смей, не вздумай! - всплеснула руками тётя Дуня. - Ты чего удумала, девочка? Война - мужчицкое занятие, а не девчачье. Тебе всего же восемнадцать!
- Я за своих мстить пойду, - тихо произнесла она.
- Да ты чего, Дашутка? Ты чего? Без тебя мстители найдутся! А ежели не вернешься?
- И пусть. Всё равно впереди мрак и пустота. Не отговаривайте, я уже всё решила.
Как не уговаривали её дядя Илья и тётя Дуня, но Дарью было не остановить.
****
Записавшись на курсы радисток и окончив их, она отправилась в самое пекло. Командиры видели её решимость и боевой дух. Порой им страшно даже становилось, когда они видели, какими глазами смотрит на захватчиков эта юная девушка. Юная и сильная. Она успешно справлялась со всеми поставленными задачами. Никогда не жаловалась, терпела все неудобства и лишения. Несмотря на её хрупкость, девушка была сильной физически, ведь помимо тяжелой шинели, что была на её плечах, Дарья таскала с собой рацию, автомат, вещмешок.
15 апреля 1944 при переброске роты они прибыли в небольшое село под Курском. Мрачными стояли дома, ведь не так много времени прошло с тех пор, как освободили землю от немцев. Кое-где Дарья наблюдала такую же картину, как и в родной деревне - попадались сожженые дома, разоренные амбары и колхозные фермы. В одном из сёл, где более менее еще выстояли дома, где всё-таки кипела жизнь, остановилась рота, в которой несла свою службу Дарья. Командованием было решено остановиться здесь на двое суток.
На её груди к тому времени уже висело три медали, а за плечами опыт двух ранений. Дважды отлежав в госпитале, она возвращалась на службу, чтобы мстить тем, кто лишил её родных. Такой отваге многие мужики завидовали.
Её и еще двух девушек-радисток Катю и Соню, а так же медсестричек Люду и Варю поселили в дом к Марии Михайловне. Это была женщина лет шестидесяти с печальным лицом и уж очень сильно поседевшими волосами. Глядя на неё, Даша поняла, что хозяйке дома пришлось много пережить.
Вечером, когда Люда и Варя отправились к раненым, чтобы сделать им перевязки, а Катя и Соня уснули, свернувшись калачиком на печи, Даша уселась на крылечко. Отчего-то стояла тишина, замолкли все голоса и звуки, лишь стрекот сверчков был слегка слышен. И вдруг на неё накатило знакомое чувство. Она почувствовала себя уютно, сидя здесь, во дворе простенького деревенского дома.
- Дашенька, отчего вы не спите? - тишину нарушил голос хозяйки. - Ваши все, кто не на патруле, уже десятый сон видят. Давно идёте, небось?
- Двое суток почти без отдыха шли, - вздохнула она.
- Так и поспите. Надобно вам подремать. Вы ступайте, ступайте. Я вам, и двум сестричкам на чердаке всё устроила. Там сено, тепло будет спать. А утречком кашку из ячки сварю.
Хозяйка дома будто очень хотела, чтобы Дарья ушла. Девушка это поняла по тому, как маялась, переминаясь с ноги на ногу Мария Михайловна.
Кивнув, Даша полезла на чердак. Но сон отчего-то не шел. На неё нахлынули воспоминания - вот она у бабушки на чердаке прячется, пока отец с лозиной ходит и ищет её за то, что поросенка из загона выпустила. И сеном пахло точно так же, и тепло от него такое шло, что Даша зажмурила глаза, удерживая слёзы. Как калейдоскоп менялись картинки, перед глазами появлялись лица мамы, отца, бабушки, которой уже пять лет как не было. И слышался голос маленького братишки, шепелявый, немного с ноткой капризности. И тётя с дядей перед глазами стояли, добрые и ласковые люди... Голос брата в ушах сменился на смех подружек и Даша, вцепившись зубами в рукав, чтобы не закричать, заплакала. Она не очень часто позволяла себе такие слабости, но в этот раз, в деревенской тишине, на неё накатило...
Вдруг она услышала скрип. Поднявшись, Даша подошла к небольшому окошку на чердаке и увидела хозяйку дома. Она прошмыгнула в сарай, озираясь по сторонам. Интересно... За два года службы Дарье пришлось многое повидать. А вдруг она там кого-то прячет? Мало ли? Может, дезертир какой? Или полицай, который теперь от правосудия прячется. Неизвестно, какой была жизнь Марии Михайловны во время захвата села. Говорили, что фрицы здесь три месяца жили, пока в августе не прогнали их. Всё лето здесь обитали.
Взяв в руки винтовку, Даша тихонько вышла из чердака, тихонько спустилась и подошла к сараю. Открыв резко дверь, она увидела испуганные глаза Марии Михайловны.
- Что вы здесь прячете? Вернее, кого.
- Господь с тобой, деточка. Никого я не прячу. Тут просто...
Даша не стала дослушивать, закинув винтовку за спину, она подошла к столу, на котором горела свеча и стояла иконка, а рядом лежала тряпица. Откинув краешек, Дарья усмехнулась - в неё были завернуты пять ярко-коричневых яиц, да небольшая булка.
- Что это?
- Так Пасха... В ночь мы ранее всегда в церковь на службу ходили. А теперь вот, в сараюшке...
- Отчего вы прячете? - недовольно спросила Дарья. - Разве вам кто-то запрещает? Сам товарищ Сталин разрешил вести службы еще осенью. Или вы боялись, что мы вас объедим?
- Нет, - покачала головой Мария Михайловна и виновато посмотрела на Дашу. - Не хотела быть обсмеянной.
- Но кем?
- Катей и Соней. Я услышала, как они бранились и сказала, что грешно это, что Великая Суббота сегодня, на что они рассмеялись и сказали, что Бога не существует, а те, кто в него верят, не далекого ума. А я незадолго до вашего прихода яички покрасила в луковой шелухе, да вот булку испекла. Муку наскребла, да сушенных ягод добавила. Конечно, далек от того кулича, к которому мы привыкли, но и это за радость.
Дарья смягчилась, увидев печальные глаза женщины, затем вздохнула и произнесла:
- Вы не должны прятаться, ведь вы хозяйка в этом доме. А Соня и Катя, к вашему сведению, в момент, когда над нами летали немецкие самолеты, сами молились. Так что забирайте своё добро из сарая и несите в дом. А если они посмеют смеяться, я им мигом рты закрою! - Тут Даша усмехнулась: - А если не секрет - как вы курочек сохранить умудрились?
Мария Михайловна улыбнулась:
- В лесу я пряталась все эти три месяца, когда эти нелюди здесь были. Партизанили мы. Кто-то корову смог увести, кто лошадь, а я вот кур перетаскала. Правда, осталось всего три, да петух один, но и то радость.
- Понятно. Несите всё в дом, не стоит переживать. Не будут они смеяться.
Даша была уверена в своих словах, потому что Соня и Катя, хоть и были с ней на равных, девушку слушались. Она дольше них уже воевала, и смелости в ней было больше, чем у Кати и Сони вместе взятых.
Вскоре вернулись медсестрички и под их тихие голоса Даша уснула на чердаке. Утром, как она и думала, Катя и Соня подняли на смех женщину, которая встала с утра и подошла к иконе, возле которой уже стоял "кулич" и яйца. Услышав её бормотание, Соня и Катя нарочно стали громко разговаривать и смеяться, обсуждать, что религия - это сказки и выдумки.
- Перестаньте! - громко заявила Даша. - Как вам не стыдно? Вы в чужом доме! Вчера вас тут приютили, покормили, в баню пустили помыться, а вы тут на смех поднимаете то, что так дорого сердцу хозяйки этого дома. И смею вас заверить - я слышала ваши слова, когда месяц назад над нашими головами самолеты немецкие летали.
Катя и Соня замолчали. Потом извинились перед хозяйкой поняв, что Даша права.
- Не держу я на вас зла, девочки. Садитесь лучше к столу. Батюшки, чтобы освятить трапезу, нет, но главное, что в душе у каждого из нас. Берите по яйцу, а булку я сейчас разрежу на всех. Держи, деточка, раздели на всех. - она протянула миску Дарье.
Та обвела глазами девчат, к ним присоединились и молчаливые медсестрички. Раздав каждому по яйцу, она поставила соль на стол.
- Тебе не хватило, возьми моё, - произнесла Мария Михайловна.
- Не нужно, - улыбнулась Даша. - Мы и так вас объедаем.
- Тогда поделим пополам.
Так же женщина успела и кашу сварить на воде, вот девушки с утра и подкрепились завтраком, после чего пошли к командиру. После обеда, когда радистки вернулись, Катя и Соня пошли таскать воду для бани.
- Вчера помылись, сегодня еще хочется, - заявили они. - Сколько не мойся, кажется, что не отмоешь всю дорожную пыль.
Даша осталась в доме с Марией Михайловной. Женщина сидела на стуле, а в руках у неё порхали спицы.
- Скажи, деточка, отчего ты тут? - вдруг спросила она. - Юная такая, молодая. Сколько тебе годков?
- Двадцать, - тихо ответила Даша и хозяйка дома вздрогнула.
- Двадцать...Что же заставило тебя, деточка, выбрать такую жизнь? Сама ведь пришла, доброврольцем?
- Жизнь заставила, - Даша вдруг заплакала. Голос Марии Михайловным был таким мягким, нежным. Хотелось прижаться к ней и почувствовать ту доброту, которая переполняла женщину.
- Расскажи мне, поделись тем, что у тебя на душе.
Даша и рассказала. Рыдая, размазывая слёзы, она поведала о том, что потеряла всех, кого любила. Слушая её, Мария Михайловна плакала вместе с ней. Затем подошла и обняла девушку..
- А у вас есть кто из близких? - наконец успокоившись, спросила Даша.
- Теперь уже нет, - тихо ответила хозяйка. - Два сына были и дочка. Муж и двое сыновей ушли еще в сорок первом. А дочка в партизанском отряде была. Да недолго, в июле её поймали...На мужа в конце сорок первого похоронка пришла, на Степана, старшего сына, в июле сорок второго, а на младшенького нашего, Захара, в январе сорок третьего извещение прислали...
Теперь настала очередь Дарьи вздрогнуть. Она смотрела на себя и Марию Михайловну со стороны и думала о том, что обе они теперь одиноки. Обе потеряли близких и чувствуют одинаковую боль.
Мария Михайловна подошла к шкафчику, достала из него веревочку с крестиком и произнесла:
- Надень на себя, деточка. Надень. Как бы ты не отрицала веру, а в душе ты всё же понимаешь, что он есть. Будь иначе, ты бы присоединилась к своим подружкам.
- Не надо, Мария Михайловна.
- Нет, надень. Сынки мои партийными были, крестики поснимали, как в партию вступили. И на фронт без них ушли, как бы не просилаих взять с собой. И дочка моя такой же была, как и сыновья. Комсомолкой... - Мария Михайловна помрачнела от воспоминаний. - Надень, а мне будет легче жить, молясь за тебя, думая, что это тебя оберегает. Завтра вы уйдете и не свидимся мы больше. Но мне и правда так будет легче.
Даша с сомнением взяла крестик с веревочкой, которые протянула ей Мария Михайловна, затем надела на себя и поблагодарила.
На следующий день, когда рота покидала село, женщина вышла их провожать. Вдруг Даша подбежала к ней, обняла и спросила:
- А можно я вам напишу? Пожалуйста!
- Пиши, конечно, девочка. Пиши! Адресок запомни и пиши. А я ждать буду, - Мария Михайловна поцеловала её в щеку и перекрестила: - Храни тебя, Господь.
Даша пошла по дороге вместе с сослуживцами и на душе у неё было хорошо. Теперь ей было кому писать письма. А это тоже очень важно.
****
Она отослала три письма, посылая весточки Марии Михайловне по возможности, два послания смогла получить в ответ. Женщина писала теплые слова, вместе с которыми она прислала и две посылки с варежками и носками для неё, что очень выручило зимой.
В мае 1945 года года, в Берлине, поняв, что всё закончено, Даша разрыдалась. Она плакала по родным, по своим товарищам, по тем, кто не дожил до этого дня.
Не было уже в живых медсестрички Люды и радистки Сони. Сидя рядом с ней, заплакали по подружкам и Варя с Катей.
- Хватит рыдать, девочки, - первой вскочила Варюша и вытерла слёзы. - Хватит. Впереди у нас теперь только радость. Мы скоро все вернемся домой.
- Домой... - горько усмехнулась Даша. - А мне ведь и возвращаться некуда. Нет у меня дома, и не ждет меня никто.
- Как же никто? - удивилась Катя. - А как же Мария Михайловна?
- Знаешь, одно дело писать письма, а другое дело ждать. Кто я ей? Я даже не знаю, чем буду заниматься теперь и куда мне податься.
- Даша.. - Катя укоризненно посмотрела на неё. - Почему ты за других решаешь? Ты не подумала о том, что может быть ты для Марии Михайловны единственный человек, которого она ждет? Помнишь её второе письмо, в котором она тебя доченькой назвала?
- Помню.
- Вот и подумай...
***
Через месяц, подходя к небольшому деревенскому домишке, возле которого буйно цвела поздняя сирень, Даша нерешительно встала у калитки. Она стояла и думала, нужна ли она здесь. И вдруг она услышала позади себя голос:
- Дашенька. Вернулась...
Слёзы застилали её глаза, когда она повернулась и увидела Марию Михайловну. Бросившись в её раскрытые объятия, она почувствовала тепло и доброту, которые излучала эта женщина.
- Мария Михайловна... Мне больше некуда было идти.
- Ты правильно всё сделала, девочка. Всё правильно. Пойдем в дом, я ведь заждалась тебя...
ЭПИЛОГ
Они стали вместе жить. Две одинокие души нашли друг в друге поддержку и утешение. Мария Михайловна называла её дочкой, а вскоре и Даша стала называть её ласково "мамочка". Но обе помнили своих близких и никогда не забывали, ведь такое из сердца не сотрешь и рана эта никогда не затянется.
По настоянию Марии Михайловны Даша вновь поступила учиться на животновода, а через год она расписалась с механизатором Алексеем, который жил по-соседству. Их детей Мария Михайловна внуками называла, а те её бабушкой. Лишь когда подросли, узнали они правду, но ничего для них не изменилось.
А еще, благодаря названной матери, Даша поверила в Бога и вместе с ней тепреь готовилась к каждому большому празднику.
🌹🌹🌹Соседка протянула вперёд небольшую серую кошечку. Худую, с печальными глазами. Женщина взяла ее и поставила на пол. Кошка сделала несколько шагов и легла...
Она всего на минуту не успела. На одну минуту...
Сперва завела машину и поехала, а потом собралась пристегнуть ремень безопасности. Да, вот это и определило всю её дальнейшую судьбу.
Отвлеклась на какую-то долю секунды и...
И удар страшной силы! Руль предательски вильнул в руке. Вылетев из сидения, она пробила головой лобовое стекло и упала на тротуар...
В больнице сделали всё, что смогли. Перелома шейных позвонков не было, но было страшное сотрясение мозга и скопление жидкости.
Ей делали операцию за операцией, пытаясь привести в чувство. И в конце концов она таки пришла в себя, чему обрадовалась вся семья: муж, мать с отцом и две почти взрослых дочери.
Вот только одно – она никого не узнавала...
Мало того, она будто бы потеряла всю свою прошлую жизнь и понятия не имела ни какой сейчас год, ни как её зовут.
Да. Вот такие вот дела...
Перевели её в специализированную клинику, где принялись изучать и пытаться помочь, а потом, однажды, когда с головы сняли бинты, она просто вышла во двор больницы...
А была весна – птички пели, трава пахла... Муж вёл её под руку. Он уже привык к тому, что надо напоминать ей, как его зовут.
Ну, так вот. Она вдруг услышала, будто кто-то явственно произнёс, а если точнее, то услышала и увидела:
— Покушать бы... Живот болит. Котята толкаются...
Может, эта добрая женщина с кухни вынесет мне объедков?
Страшно мне... Это первые мои роды…
С изумлением женщина стала оглядываться, не понимая, что происходит. Не шутка ли это? Откуда голос и эти картинки в голове?
Тут ей в ноги ткнулась беременная кошка, и её захлестнули эмоции: боль, надежда и страх...
Женщина потеряла сознание, и муж на руках отнёс её обратно в палату, где внимательный врач и медсёстры привели её в чувство и выслушали.
Никто не обратил сперва внимания на её странный рассказ, но чем дальше, тем больше, как говорится.
Она слышала птиц и понимала их щебет. Она научилась постепенно различать, откуда доносятся звуки и кто является автором возникающих в её голове изображений.
Она уже помогла беременной кошке – устроила ей домик и носила поесть.
Врач-психиатр, который сперва не верил ей, справился у своего коллеги и почитал литературу.
— Синдром Саванта, — объяснял он мужу и девочкам. — Не изучен совершенно. Но, судя по всему, мы имеем дело именно с этим...
Приобретённый синдром, являющийся следствием аварии и перенесённой травмы.
Так сказать, некоторые способности, которые раньше дремали, проявились в связи с тем, что в мозгу включились компенсаторные опции.
Мозг пытается компенсировать потерю памяти.
В общем, её выписали домой. Не могли же они держать женщину вечно. Даже возможность изучить редкий синдром не означала, что койко-место не надо освободить для новых пациентов.
Просто врач просил мужа звонить каждый день, держать его в курсе, привозить её на обследования и продолжать приём лекарств.
Так и пошло...
В доме все приходили и высказывали сочувствие. Предлагали любую помощь.
— Хорошие у нас соседи, — говорил муж, а она...
Она улыбалась всем этим незнакомым ей людям и пыталась вспомнить. Вспомнить... Но ничего не вспоминалось.
Зато, выходя во двор, она начинала рассказывать соседям о том, что думают и хотят их домашние питомцы. И могла сказать, что у них болит.
Через некоторое время соседи убедились, что она не сочиняет – после того, как несколько питомцев было спасено только благодаря тому, что она определила их боли.
К ним в дом пошли волны людей...
Шли все. Начиная с детей с маленькими попугайчиками и заканчивая владельцем беговой лошади, который валялся у женщины в ногах – в буквальном смысле слова!
Он умолял её поехать с ним и поговорить с его питомицей:
— Она уже не выступает, — говори он. — Но перестала есть и пить. Может, заболела? Она – мой единственный друг…
Я слышал про вас. Никакие ветеринары помочь не могут, только деньги гребут, а ей всё хуже и хуже... Я вас умоляю! — и он упал на колени.
Дочки расчувствовались, а муж поддержал жокея:
— Дорогая, давай съездим, посмотрим. Может, ты сможешь помочь?
И она помогла.
У лошади ничего не болело. Она была совершенно здорова, но... Хотела, чтобы её наездник ездил на ней. И чтобы они неслись, как и раньше, быстрее ветра.
Жокей не поверил сперва. Даже обиделся. Но через неделю приехал с огромным букетом цветов и приличной суммой денег:
— Вы меня спасли! Вы удивительная женщина!! Дай вам бог всего того, что вы хотите! — сказал он, галантно целуя ей руку и передавая её мужу левой рукой плотный пакет с купюрами.
В общем, так...
У неё больше не было времени думать о своих проблемах – о потере памяти и о том, что она не помнит своих собственных детей.
Её время теперь было расписано по минутам. Пришлось открыть свой кабинет, арендовав небольшое помещение внизу дома, прямо сбоку от продовольственного магазина.
А кроме этого, она ездила на экстренные вызовы. Иногда по вечерам... Да что уж там, и по ночам тоже – её вызывали, и она поднималась и ехала.
Денег стало предостаточно, но мужа и дочек радовало не столько это, сколько то, что она больше не впадает в депрессию.
Психиатр писал работу по этому случаю и уже опубликовал статью в одном научном журнале, когда однажды к ним в квартиру позвонила соседка из другого подъезда.
Она была в слезах:
— Помогите, пожалуйста, — просила она. — Я отдала все деньги ветеринарам, а результата нет… И у меня нет больше денег. А ей всё хуже и хуже...
Говорят, вы понимаете их язык или ещё что, я не знаю... Но, может, вы сможете нам помочь?
И она протянула вперёд небольшую серую кошечку. Худую, с печальными глазами .
Женщина взяла Мушку – так звали питомицу соседки, и поставила ее на пол. Кошка сделала несколько шагов и легла.
И тогда женщина стала разговаривать с ней и пытаться отвлечь. Но тут…
Тут вдруг у неё в голове промелькнули мысли и одно видение. Она побледнела и замолчала.
— Что? Что такое?! — спросила соседка. — Вы поняли, в чём проблема?
— Посидите минутку, — ответила женщина. — Мне надо выйти и поговорить с мужем...
— Что случилось? — спросил муж, встревоженный бледным лицом жены и страхом в её глазах. — Что тебя так напугало?
Она помолчала и отошла подальше от двери в комнату:
— Ты понимаешь, — начала она, — это не кошка больна... Совсем нет. Кошка совершенно здорова.
Это сама соседка смертельно больна и не знает об этом. А её Мушка... Её кошка берёт эту болезнь на себя.
И жизни ей осталось ровно на неделю. Или – её хозяйка умрёт через месяц...
Вот и весь выбор. Что мне делать? Сказать соседке или нет?...
А как бы вы поступили, дамы и господа? Муж присел на стул:
— О господи! — сказал он. — Я не знаю... И то, и другое плохо. И я не могу определить, что хуже.
Она вышла в комнату к соседке, гладившей свою Мушку и уверяющей её, что добрая тётя обязательно поможет.
— Я возьму вашу кошечку на пять минут в другую комнату? — спросила женщина соседку.
— Ну, разумеется! — обрадовалась та. — Лишь бы помогло...
Выйдя оттуда, женщина сказала соседке, что её кошка обязательно поправится, а потом, когда соседка ушла, она закрылась одна в комнате и долго рыдала.
Муж стоял под дверью и ждал.
— Ну? — спросил он её.
— Она просила меня дать ей умереть и ничего не говорить хозяйке... Она сказала, что ей всё равно нет жизни без её любимого человека. И попросила ничего не говорить... Она уверила меня в том, что сможет забрать с собой её болезнь.
Муж сел на стул и молчал. Две её дочки плакали.
Через неделю, как женщина и говорила, Мушка умерла, а соседка сказала женщине, что это она не смогла помочь её любимице. И что это она виновата в смерти её Мушки – если бы не её уверения, то она одолжила бы ещё денег и точно спасла её.
Женщина молча выслушала соседку и ответила:
— Простите меня. Да, это моя вина...
Ночью ей почему-то приснилась Мушка. Она стояла и улыбалась. Потом подошла поближе и погладила женщину по голове:
— Всё будет в порядке, — сказала Мушка.
— Но ведь я не помню ничего, — ответила ей женщина.
— Нет, возразила Мушка. — Ты всё помнишь. Просто не хочешь это признать...
— Что?! — закричала женщина и проснулась. — Дени... Дени! Дени!!! — позвала она мужа. — Мне сейчас такой сон приснился...
— Как ты меня назвала?! — вскочил муж.
И она стала вспоминать. Вспомнила всё – имена детей и всю их жизнь.
Всю ночь до утра они плакали, сидя на кровати. И вспоминали, а утром она звонила в двери той самой соседки:
— Дайте мне войти, — сказала она. — Я хочу рассказать вам всю правду о вашей кошке Мушке...
Соседка слушала её и вытирала слёзы, катившиеся сами собой по её щекам.
Память вернулась к женщине, но её странный дар не пропал. Наоборот, теперь она может и сама разговаривать с животными, и те понимают всё.
Психиатр защитил какую-то научную работу и получил степень. Но в остальном...
А в остальном, так никто и не может сказать, что такое приобретённый синдром Саванта...
Вот и всё.
🌹🌹🌹Первый муж, за которого выдали когда-то Ефросинию, смешливую и задорную девку, Никон Осечкин — пропал в тайге на третьем году после свадьбы. осталась от Никона память — дочь Анна, рослая да пышнотелая, в мать.
Второго — ухаря и гуляку Василия — присушила Евфросинья не могучим своим телом, а тем добром, что сумела нажить.
Вдовый, серьезный, пожилой плотник Семен Кулагин стал третьим. Добрую пятистенку срубил он на пасеке, рядом со старой Евфросииьиной халупой. В халупе были поселены куры и поросенок. Но, жадный не по годам на работу, надорвался Семен Петрович, ворочая в одиночку тяжелые бревна. А Евфросинья выла, обижаясь на вечное свое вдовство.
В утешение остался Евфросинье дом, просторный и светлый.
Мимо пасеки через выгары убегала на север просторная дорога — трасса. Трасса кормила Евфросинью. Приисковое Управление облюбовало чистенькую пятистенку, под «заезжее» для трактористов и экспедиторов.
За крышу и за тепло под крышей платило деньги Управление.
Иннокентий Пятнов пришел на пасеку в потемках. Не помнил, как одолевал последние километры дороги, превратившейся в липкое месиво из глины, мокрого снега и воды. Впереди, далеко видимый с косогора, замерцал драгоценный огонек. Замерцал и потух— это Евфросинья, ложась спать, погасила лампу. И тогда, Иннокентий заставил себя идти дальше.
Иннокентий прижался горячим лбом к закрытой двери, постучал плохо слушающейся рукой.
— Не ко времени тебя бог дает! — негостеприимно объявила Евфросииья, отмыкая заложку.— Я уже спать собираюсь. Обожди, сейчас лампу зажгу
Зашлепав босыми ногами по полу, пошла к печке — пошарить на шестке спичек.
— В самое бездорожье угадал ты, парень! Нешто погодить нельзя было?
Он тут же, возле двери, опустился на пол. Евфросинья, зажгла фитиль, лампу поставила повыше — на перевернутую крынку.
— Ты чего? — оторопев, спросила она.
Иннокентий сидел на полу, бессильно уронив голову, дышал тяжело.
— Простыл я, видать, хозяйка... Трактор застрял на Светлой, я груз выручал. Простыл... В реке провозился долго. Грязи вот принес в дом...—Он медленно ворочал глазами, видя только огромные босые ноги Евфросиньи.
— Грязи принес... Не серчай...— повторил он и закрыл глаза.
И Евфросииья всплеснула руками, точно наседка крыльями, захлопотала:
— Не знаю, как тебя звать, скидавай одежонку-то свою, мокрая она совсем. Я тебе на нарах сейчас постелю. Как на грех, в самоваре углей не осталось, а тебе чаю с медом и с малиной надо.
До нар, прикрытых широким сенником, Иннокентий добрался сам. Неподатливую, тяжелую от влаги одежду стаскивала Евфросииья.
Двое суток не отходила Евфросииья от Иннокентия.
На третий день он впервые заснул спокойно.
Проснулся Иннокентий вечером.
— Хозяюшка! — позвал робко.
Она заспешила к нему со стаканом темного брусничного сока.
— Опамятовал, слава богу! Пить хочешь, поди?
— Нет... Обеспокоил я тебя...
— Так ты... Три дня около меня ходила? Как же это, а? Ведь у меня и денег теперь нет, расплатиться за хлопоты твои...
Евфросинья сурово поджала только что улыбавшиеся губы, пошла прочь от постели. Не оглядываясь, бросила:
— Ладно тебе, лежи... Нужны мне, поди-ко, твои деньги...
Утром, преодолевая слабость, он перетащился к окну и, радостно вздохнув, положил локти на подоконник.
— Эва он где! — удивилась вернувшаяся в дом Евфросинья. — Скорый ты шибко. Тебе еще лежать надо. Ложись-ко, я тебе шанег испекла свежих.
Пятьдесят лет без малого бобылем прожил на свете Иннокентий. Не замечая времени прожитых лет, он забывал, что годы все-таки летят, уходят, чтобы не возвратиться. Охотничья избушка в тайге была для него домом.
Первый раз в жизни Иннокентий подумал, что мог бы и у него быть — пусть даже не дом, а теплый угол, куда хотелось бы ему вернуться, где ожидали бы его возвращения.
Евфросинья — огромная, сырая, неуклюжая в сшитом мешком домотканом платье — хлопотала возле стола. А Иннокентий не видел ни тяжести походки ее, ни покрасневших на утреннем приморозке босых с косолапиной ног, ни широкоскулого мужского лица. Он видел и ощущал тепло, которым светились ее глаза.
Он уже забыл, каковы они, шаньги с творогом и молотой черемухой. Лепешки на сохатином сале, испеченные в охотничьей избушке, тоже похрустывали на зубах, были не менее вкусными.
На другой день, при помощи Евфросиньи, он выбрался на улицу и уселся на солнцепеке, щурясь от резавшего глаза гнета. Евфросинья вынесла доху и закутала застеснявшегося ее заботливости Иннокентия.
Его все больше завлекал мир, незнакомый доселе, в котором цветут герани на окнах, а заботливые руки бережно укрывают теплой дохой.
По зыбким мосткам через ключ перебрался Андриан и, закряхтев, сел рядом. В сивой его бороде запутались обломки соломинок.
— Пригревает!— сказал дед и мотнул головой, показывая на солнце.— Запоздала нынче весна, зато взялась дружно. Эдак, смотри, скоро и картошку сажать... Поспешать надо будет тебе домой, баба одна не управится, поди? . .
Иннокентий посмотрел мимо собеседника погрустневшими глазами. С натугой роняя слова, точно сам не хотел верить в них, признался:
— Некуда мне... торопиться. Нету у меня дома... Нету...
— Ну-у? — не поверил ему Андриан.— Худо эдак-то, парень! Худо! Должон у человека дом быть, какой ни на есть, а дом! Пущай в дороге человек, а душа у него завсегда дома жить должна. Тогда человеку веселее и по земле ходить.
— Ноги, парень, не век по свету носить будут! — не унимался дед.— Надо было тебе загодя подумать об этом. Годов уже тебе немало...
Плотнее запахиваясь в доху, словно желая укрыться в ней от колючих слов, Иннокентий спросил, помолчав:
— Поздно ведь теперь, а?
Дед скорбно затряс бородой:
— Пожалуй, теперь поздно, парень. Кому ты нужон теперь, лядащий да и в годах? Старик ушел.
Иннокентий никогда не тяготился одиночеством, но гулкому, басовитому голосу Евфросиньи обрадовался.
— Замерз ай нет еще? Ну-ка ступай домой. Доху-то мне давай, я унесу...
Отсчитывал последние дни апрель. Иннокентий окреп настолько, что бродил теперь по двору, высматривая, к чему надобно приложить руки, зудившиеся по работе, но Евфросннья не верила в их силу, то и дело отнимала у него топор.
— Иди-ка отдохни. Нечего тебе. Сама управлюсь.
И все-таки Иннокентий выбрал время пересадить лопаты, починил обеззубевшие грабли, перекрыл двухметровой дранкой крышу сеновала над стайкой, повыкидал из стайки навоз.
— Вот спасибочко-то тебе, Иннокентий Павлович! — сказала Евфросинья, радостно оглядывая новую, розовую в лучах солнца крышу.
Он выздоровел, пора было уходить. Уходить не хотелось. Хотелось остаться.
Остаться, чтобы уходить и возвращаться сюда опять и опять, в теплый угол, где будут его ждать. Он знал, чувствовал, что нужен здесь. Что ему нужно и можно быть здесь.
Но как мог он заговорить об этом — прохожий, попросившийся только переночевать?
Почему-то робела заговорить первой и Евфросинья. Последние дни она стала приглядывать за собой, обновила и уже не прятала в сундук коричневое фланелевое платье. Сменила на сапоги старые, латаные опорки, в которых доила корову и работала во дворе. По вечерам набрасывала на плечи цветастый шерстяной платок. Рассказывала, искоса поглядывая на Иннокентия:
— Конечно, жизнь у нас не то, что в поселке. Дочка со своим, в Енисейск уехала. Тоскливо. От людей на отшибе зато в достатке.
Он слушал, потирая ладонью шибко защетинившийся подбородок, изредка вставляя несколько слов.
Перевернув кверху дном опорожненный стакан, сказал хмуро:
— Спасибо. За все спасибо тебе, Евфросенья Васильевна. За хлеб, за соль. Век помнить буду твою ласку. Однако, пора мне и в путь собираться. Завтра думаю по холодку выйти...
Евфросинья молчала, разглаживая на коленях платье, не отрывая глаз от больших, все умеющих своих рук. Широкие скулы ее медленно заливал густой румянец.
Иннокентий думал о том, что завтра он, может быть, уйдет навсегда отсюда. И он уйдет, если Евфросинья будет молчать.
Его разбудил дождь, барабанивший по стеклу. Евфросинья возилась у печки, пахло закисающим тестом, жареным мясом.
«Худо! — подумал Иннокентий.— Худо уходить в такую погоду».
Но тут Евфросинья разогнула спину, повернулась к свету, и он понял, что уходить никуда не нужно.
Некрасивое лицо Евфросиньи светилось смущенной улыбкой. На праздничном платье из коричневой фланели красовалась эмалированная брошка, изображавшая голубя с письмом в клюве. Аккуратно зачесанные волосы покрывал синий шелковый платок с белыми горошинами.
Уходить было не нужно. Иннокентий знал, что она скажет.
Теперь у него есть место, куда он будет возвращаться, усталый и промерзший, куда будет он торопиться из своих охотничьих странствий. Он всегда будет торопиться, не забывающий, что его ждут здесь.
И Евфросинья понимала, что он знает об этом. Оттого и не торопилась сказать.
Затискав руки в узкие рукава старой телогрейки, перекинул котомку за спину.
— Уходишь? — сердце Евфросиньи сжал холод.
Разве не его звала она, томясь по ночам? Ждала его, чтобы, радостными слезами выплакав, позабыть навсегда горести и печали бабьего сиротства, чтобы опора и заступа были у нее в жизни. Дождалась, а он уходит теперь? Неужто каменный совсем человек, а для нее нет у судьбы счастья?
Иннокентий, отворотясь к окошку, разбирал пачку каких-то бумажек. Найдя нужную, аккуратно сложил вчетверо и спрятал.
— Деньги у меня за конторой, получить надо! — Муку-то какую в райпо брать? И сколь? Куля три по теперешней дороге привезть можно, я думаю, а коня в конторе дадут.
Она еще не поняла, не успела понять, почему заторопился он в контору. Зато поняла самое важное: это муж и хозяин торопится по делам! Спросила робко, отворачиваясь, чтобы не увидел слез:
— Ты бы поел чего, Кеша? Путь дальний.
— Хлеба возьму в дорогу.
Ему следовало спешить. Он хотел, чтобы в теплом углу, который обретен им, хватило тепла на всех...