Ведьма (Хуторские сказы)

Вечер тогда стоял тихий и теплый. Ветер затих в кронах деревьев.На землю опустилась темнота и лишь на горизонте еле заметно алела полоса исчезающего заката. На темном небе ярко блистали звезды. На краю хутора, у большого амбара, собрались отпраздновать последний день летнего сенокоса парубки и девчата. В неровных отблесках костра кружили в танце пары, лились звуки бандуры и слышался веселый смех. Поодаль спал хутор... все дышало покоем.Из лесу, чуть слышно, доносилось пение соловья.И лишь шумное гулянье нарушало очарование ночного покоя.
- А не тебя ли, Агафон, я видел вчера поздно вечером у старого кладбища? - Спрашивал изрядно выпивший казак у молодого парня с лихо закрученным усом.
- Нет, не меня Василь. Я на заре со станицы вернулся, - рассеяно отвечал тот, дымя люлькой, и с интересом поглядывая в сторону собравшихся девчат.
- Вот ведь странное дело. Видимо почудилось мне. А ведь не даст Бог соврать, очень на тебя похож был тот парубок, которого я вчера видел. И свитка, как есть, твоя на нем была. Ааа, да ладно, пойдем–ка, лучше выпьем по чарке хорошей горилки.Оно самое время, выпить и сплясать.
Агафон его как будто и не слышал, все глядел он на дочку местного головы, Беляну, которая выгодно выделялась на фоне своих подруг. По гордой прямой спине змеей струилась черная коса. Округлые плечи были закинуты цветастым платком, а венок из полевых цветов украшал голову, словно корона.
- Э, хлопец, да ты, как будто, влюбился по уши.Ишь, как глазами Беляну ешь. - Заметил хмельной казак. - Не уж, не слыхал, что в народе о ней говорят? Ведьма она,как есть, ведьма. Говорят, что в полнолуние не раз видели, как летала она по небу на метле.
- Брешут в народе.Отмахнулся Агафон, устремляя свой взор на дивчину.
Вся она была прекрасна и манила молодого казака, как манят русалки заблудшего человека ночью у пруда. Будто оцепенение на него какое нашло,не сдвинуться.Стоит зачарованный.А Беляна, как почуяла...обернулась и на него посмотрела внимательно зелеными своими глазищами... он и совсем дышать перестал...посмотрела и улыбнулась.
Тут пьяный Василь, не удержавшись на ногах начал падать, потянув за собой товарища.И очнулся Агафон, потряс головой, как будто отходя от сна. Наклонился, подхватил не державшегося на ногах Василя и повел его в сторону к старому тополю, дабы уложить проспаться.
- А ведь, как есть, ты это был, - бормотал пьяный Василь, удобно устраиваясь среди сочной травы и пытаясь сделать понюшку табаку, - Как есть ты ...там, на кладбище, вчера… - Он еще порывался что-то сказать, но хмельной сон уже обуял его.Раскурил Агафон потухшую люльку. Скинул с себя свитку, укрыл спящего и оставшись в одной
рубахе, пошел к костру. Там кружком собрались уставшие от веселья хлопцы и девчата. Мало по малу общий шум и танцы угасли и захотелось всем неспешной беседы. Сначала, потянулись песни,
потом сыграли в "Перепелочку". А уже глубоко за полночь предложил казак Левко страшные байки травить. Расселись все поудобней. Женская половина поближе к парубкам...знать ведь, бабы
народ пугливый. И Левко начал.
- А знаете ли вы сказ, про казака Миколу?
- Нет. Что за казак такой? Что с ним стало? - Понеслось отовсюду.
- Ну, не знаете, тогда слушайте;
Жил казак, Миколой звали. В нашем хуторе жил много лет назад. Так вот, Микола,молодой хлопец, вернулся домой с войны, что с турками велась. Видный говорят был, красивый, да сильный. Чем-то на нашего Агафона похож. Вернулся, и через какое-то время женился на первой
красавице. Радой ее звали. До нее много парубков свататься стало быть ходили, но она всем отворот поворот давала, а за Миколу пошла. Все девки по нему тогда сохли, да вздыхали, ну, видимо и Рада не исключение. Сыграли свадьбу. У Рады никого уж тогда не осталось, сирота была,а у Миколы и матушка, и отец живы были. Приняли ее как родную дочь. Красивая пара. И хату ладную Микола исправил.
И все бы вроде хорошо. Да через сорок то дней, померли родители у казака, в одну ночь ушли на небеса. И ни кто не знал отчего. А Микола, балагур, да шутник стал людей сторониться. Совсем не разговорчивый стал. Все с женой своей в хате у леса сидел. Да, только, по хозяйству - то
все равно с людьми приходилось общаться, вот и стали селяне замечать, что Микола как больной выглядит. Худой стал и с лица осунулся совсем. Перешёптываться конечно стали, что де, привез Микола от турков болезнь какую то. От которой и мамка с батькой померли. Да только
удивлялись все,Рада жена парубка, все так же была хорошасобой...статная да румяная.
Среди народа тогда много баек ходило любопытство вишь. Ну и задумали хуторские хлопцы, те, что помоложе, ночью подсмотреть, что в доме у Миколы происходит. И до петухов в темноте подкрались, незаметно до хаты. В сарай заглянули, а там ни скотины, никого. Подивились. Все тогда скотину держали-кто коровёшку, а кто и не одну. А тут, ни одного куря даже. И запах какой-то странный,плесени и еще чего-то. А потом, до окон хаты пошли. Осторожно заглядывать стали. Ночь лунная была...светло почти. И как заглянули они в окно, так, с перепугу то, и бросились бежать, кто-куда. Потом уж, утром на селе рассказали, что увидать пришлось.
Светит луна в окно... хата-не хата...запустение кругом, да грязь. Лавка. На лавке Микола с женой. Только и не Рада это уже была, а старая баба и целовала она странно казака в шею, а потом, оторвалась от него и к окну обернулась, и увидали тогда хлопцы, как раздвинула она в
страшной ухмылке рот,из которого торчали окровавленные клыки. В страхе парубки оцепенели, а уж потом бежать пустились. На хуторе, конечно, подняли панику, и пока день стоял, решили
идти до хаты казака: ведьму ловить. Бабы охали, стали вспоминать, как Рада пропала девчушкой еще, заблудилась в лесу, а потом, уже когда ее мертвой сочли, вернулась. И родители ее тогда померли. Качали бабы головами, значит, как это не углядели сразу, что упырем она вернулась,
а не человеком. Взяли вилы, да топоры и пошли. Ну, горилки конечно, выпили для храбрости.
Дико все - таки на ведьму охоту вести. Только когда пришли туда, то застали одного Миколу. Лежал он на лавке мертвый и синий весь, с разорванным горлом. А Рады - то и след простыл. Побожились, конечно, пожалели Миколу девки, поплакали. Увела ведьма и сгубила. Да решили схоронить на третий день после литургии как водится. Только когда пропели петухи на утро третьего дня, пришли мужики за гробом в часовню а Миколы - то и нет. Только гроб пустой. Снова переполох устроили. Батюшка святил хаты, да читал молитвы от зла. Долго потом, говорят, люди на хуторе с опаской жили. Обереги всякие на окна, да на двери вешали, и хаты запирали. Да только не видел никто больше ни Миколы, ни Рады. Хотя поговаривали, что иногда, ночью, встречал запоздалый путник у леса красавицу,и пропадал потом. Может это байки были, а может и нет,никто не знает, куда делась ведьма.
Может она и сейчас бродит где - нибудь и ищет кому погибель принести. А еще судачили, что появляется иногда ночью у ограды кладбища Микола, как живой, только стоит неподвижно, как будто ждет кого-то.
На этих словах ухватил Левко за плечо сидевшую рядом девицу и она в страхе завизжала. Конечно, тут уж почти все девки испугались, а парубки покатились со смеху. Только Агафон сидел серьезный, устремивши глаза на Беляну, и чудилось ему, что зовет она его, рта не
раскрывая: "Агафонушка! Агафон, иди ко мне, сокол мой ясный".
Сидела дочь головы чуть в стороне и как другие девки, не испугалась рассказа Левко. Без улыбки смотрели ее зеленые очи на огонь костра. А потом стала и пошла в сторону пруда. Никто, кроме Агафона и не заметил. И он, как теленок, за ней хотел идти. Да только, тут
затеяли играть в "Колдуна ", да кто-то подал ему чарку горячительного и он отвлекся. Так, за шумом, гамом и весельем пришел рассвет. Линия горизонта стала светлеть, выпуская с неба робкие лучики. В воздухе совсем посвежело и уставшие казаки и девчата потянулись по
хатам. Пошел и Агафон. Лег дома на лавку, вновь, образ Беляны перед глазами. Ворочался с час наверно, потом плюнул, поднялся и, вон, из хаты. Ноги сами под окно дочки головы принесли. Глядь, а в окне образ милый, выглянула, протягивает белую ручку с изящными
пальцами, и манит его. Как одурманенный осторожно он прикоснулся к руке ее и почувствовал, как дрожь прошла по телу.
- Холодно мне Агафон, - подала голос Беляна. - Холодно и одиноко. Согрей меня.
- Все что угодно для тебя сделаю! - В сердечном порыве вскричал парубок.
- Все что угодно говоришь? - Засмеялась дивчина.
- Что ни попроси, сердечко мое.
- А своди меня сегодня ночью на погост?
Удивился завороженный Агафон, но она его, как околдовала.
- Свожу, - говорит, - свожу, голубка моя.
- Ну, тогда жду тебя в полночь у окна. - Сказала она, и, наклонившись, поцеловала его. А потом исчезла в горнице.
Ничего не соображающий Агафон пошел домой и тут же уснул. И снились ему разные диковинные вещи. Снилось, как идет он на гору, а вершина той горы - плоская поляна,и стоит посередине той поляны черный трон. Кругом горят костры и народа собралось, как на игрищах,
в большом селении. Все пьют, едят и веселье в самом разгаре, а на троне восседает Беляна, гордая, прекрасная и совершенно обнаженная. Глаза ее манят, губы улыбаются, и зовет она его. И он без ума падает ниц пред ней и начинает покрывать поцелуями ноги ее полные...и она смеется, смеется. И все вокруг начинают смеяться, а потом хлопать. Смеется и он, а потом, совсем уж собой не владея, подобно козлу в охоте, накрывает он крепкое тело Беляны своим и страсть затмевает все вокруг. И уже не видит он ничего кроме качающихся, зеленых ,бездонных глаз дочки головы, распластавшейся под ним, и улыбающиеся ее уста. В вдруг, как будто огонь его охватил, зажгло все тело, загорело ... и он проснулся.
Вечерело уже. Как чумной был Агафон. Голова тяжелая, мысли еле ворочаются. Одна мысль ясная.Ждет его Беляна в полночь. Еле заставил себя подняться. Через силу по хозяйству похлопотал. Воды принес, баню затопил. Помылся. И как ночь опустилась на хутор, так он уже у дома головы. В комнате Беляны, окно открыто, и лунные лучи освещают все вокруг. Вот и сама прелестница показалась. Улыбнулась ему. Подставил он руки и поймал ее в свои объятия.
Близко - близко яхонты губ ее, парубок приник к ним и Беляна ему ответила, но потом, высвободившись, сказала.
- Обещал ты меня, Агафон, на кладбище сводить?
- Обещал, свожу. - Ответил казак.Упиваясь красотой дивчины.
- Так веди меня, парубок. - Сказала она, не отводя от него завораживающих очей своих.
Ночь стояла тихая. Ни ветерка. С широко раскинувшегося темного неба светила луна. Лишь только временами брехали собаки, да доносился посвист ночной птицы. И чудно было Агафону на
душе. Очарованный Беляной, шел он к погосту, и маленькая нежная ручка ее покоилась в его широкой ладони. Он хотел говорить,но почему-то не мог, да и она молчала. Вот уж и ограда кладбища показалась. Лунный свет выхватил из темноты первые покосившиеся кресты и старую часовенку. За оградой кто - то стоял, или то было видение? Агафон так и не разглядел, так как резко налетевший порыв свежего ветра нагнал на лунный диск облако, и все скрылось в
темноте. Лишь нетерпеливо сжалась ручка Беляны, как бы призывая его поторопиться. И вот уже она ведет его за собой. Тихо скрипнули ворота.Где-то завыла собака. И страшно вдруг
сделалось парубку, ох, как страшно! Остановился он.Очнулся от наваждения. Глядь, стоят они среди могил. Налетел новый порыв ветра, снова выглянула луна. И понял Агафон о чем ему
твердил хмельной Василь. Стоял перед ним казак с лихо закрученным усом и свитка как у него на нем, и такой же кудрявый чуб, с упрямой прядью. Закричал Агафон. Перед ним, стоял он сам... Засмеялась ведьма и холодный смех ее пронесся в ночи над могилами. Улыбнулся и двойник. И почувствовал парубок, как тяжело и больно стало отбивать сердце удары у него груди. В лунном свете блеснули длинные зубы, горящие глаза стали приближаться, заполняя собой весь свет.Потом накатила боль, холод затопил сознание Агафона, темнота стала непроглядной и поглотила его.
Долго выли собаки в эту ночь.Под утро разразилась гроза, и молнией разрубило старый тополь у амбара. Ветер бушевал и стенал в кронах деревьев. Старики крестились. Давно земля не видела такой бури. Казалось сам лукавый на своей чертовой колеснице пронеся по селу. К
вечеру другого дня узнали люди, что умер их голова. А через месяц Беляна вышла замуж за Агафона. Пели и плясали всем хутором, только жених не притрагивался к чарке с горилкой, да к еде. Да еще пьяный Василь сидел, задумавшись, в стороне и не участвовал в общем разгулье. Чудилось ему, что при свете свечей недобро ухмыляется жених в его сторону, показывая длинные зубы. И дивно было ему, что ни кто из гуляющих не видит, что жених и не Агафон, вовсе. Так,
преодолевая и не показывая страха, просидел казак на свадьбе до рассвета. А как небо стало светлеть, сел на коня и уехал с хутора. Навсегда уехал. Далеко, за несколько волостей.
автор ©️ Виктория - Виолин Хидан
Деда Василия в селе называли колдуном. Когда я впервые услышал его прозвище, то не придал этому значения. Мало ли что могут наговорить местные жители, в основном – пенсионеры преклонного возраста. Я, молодой тогда еще парень, вернувшись из армии, устроился работать водителем на районную товарную базу. Жил я тогда с отцом – врачом районной больницы. На приданной ГАЗели - автолавке, мне приходилось ежедневно доставлять товары в отдаленные села. На моем попечении их было полтора десятка. В некоторых из сел были небольшие магазинчики, в совсем уж захудалых в качестве продавца выступал сам. Распродавал товар местным жителям, стоя в тентованном кузове автомобиля.
Товар разнообразием не отличался: хлеб, соль, сахар, чай, крупы и макароны, дешевая карамель, пряники кирпичной твердости и прочий полезный продукт с длительным сроком хранения. Из хозяйственных товаров популярностью пользовались ведра, навесные замки, топоры и всевозможный шанцевый инструмент, а также резиновые сапоги и глубокие калоши, которые были здесь самой популярной обувью. Если кто хотел приобрести еще что-то, чего не было в обычном ассортименте – заказывал отдельно и в следующий приезд получал требуемое.
Разумеется, за день я не мог объехать все точки и в каждое село наведывался лишь раз, в лучшем случае - два раза в неделю. Самым дальним поселением была деревушка с говорящим названием «Глухомань», в сорока километрах от райцентра. В этом селе и обитал дед Василий, о котором шла речь выше. Поначалу я решил, что прозвище ему дали за то, что он слыл знахарем, лечил болезни, мог вправлять вывихи, помогал при переломах. Но обращались к нему за помощью селяне в крайних случаях, хоть отказа никогда не слышали и претензий к врачеванию не было. Он держал пасеку в трех километрах от села и, как оказалось, пчеловодом был от Бога!
Приезжая в Глухомань, я вставал на пригорке и оповещал о своем прибытии, оглашая округу сигналом клаксона. Собирался народ. Стоя в очереди, слушали последние городские новости из моих уст, тут же обсуждали их. Последним, как правило, приезжал дед Василий на своем стареньком «Урале» с коляской. При его появлении разговоры смолкали, народ расступался, пропуская его вне очереди.
Высокий, широкоплечий, с могучей грудью под окладистой бородой, одетый в вечную брезентовую куртку и футболку военного образца, он воспринимал такое к себе отношение спокойно и не стесняясь, проходил к машине. Покупки его разнообразием не отличались – пара кирпичей хлеба, крупа, соль – пожалуй и все. Расплатившись, он укладывал все в плетеную корзину, ставил ее в коляску и отбывал восвояси, будоража местных псов тарахтеньем мотоцикла.
Возвращался я обычно с попутчиком. Обязательно кому-то из селян нужно было срочно попасть в город, и оказия в виде моей ГАЗели была очень кстати. Как-то напросилась со мной Татьяна Денисовна – бабушка лет семидесяти. Очень ей нужно было повидать дочь, живущую в городе. Загрузив баул с деревенскими гостинцами в кузов, она всю дорогу держала на коленях литровую банку с медом.
– Что-то ты, Денисовна, банку эту, как драгоценность какую бережешь. Неужто мед там особый? – поинтересовался я.
– Еще какой особый! – согласно кивнула бабушка. – Пчелки его с цветов одуванчика и мяты собрали, а Василий-колдун пыльцы особой намешал – тоже пчелки ему принесли. Зять у меня животом страдает, а как полечится этим медом – полгода про болезнь не вспоминает!
– Почему ж колдун – то? – удивлялся я. – Знахарь он, целитель, а вы его...
– Может оно и так. – Соглашалась бабушка, – только он ведь еще с нечистым знается. С пчелами умеет разговаривать – скажет, мол, летите туда соберите мед с таких-то цветов! И летят! Ни одна его не посмеет ужалить! Со зверьем лесным тоже разговаривает, и они ж его понимают! Дом стерегут, защищают, как свой! Пробовали мужики посмотреть тот дом, пока его там не было, так такого натерпелись... Не-е-ет, это он с нечистым сделку заключил, не иначе! – Денисовна перекрестилась, на всякий случай.
– А что ж вы тогда к нему идете? Пожалуй, не по-христиански – помощь от колдуна получать?
– Мы, сынок, с нечистым дел не имеем. Мы к Василию идем, когда прижмет, от него помощь получаем. А как он свои способности обрел – это его дела, мы их и знать не знаем! – ловко обошла острый угол бабушка.
В очередной мой приезд дед Василий у автолавки не появился. Глухоманцы закупив нужные товары, разбрелись. Времени у меня оставалось предостаточно и я, решив сделать доброе дело, поехал на пасеку сам.
Дорога пролегала меж березовых колков, призывно манящих путников ветвями с изумрудной листвой. Поля одаривали сказочным запахом разнотравья, густо настоянном на жарком июльском мареве. В низине блестела неширокая, быстрая речушка с чистейшей, прозрачной водой. Стоило мне заглушить двигатель, и кабина наполнилась мелодией природы – трелью жаворонка в небе, шелестом листьев, стрекотом кузнечиков и жужжанием пчелок. Царство Берендея, не иначе! А вот и его избушка, едва видимая в тени берез. Шагах в десяти - сруб колодца, рядом разбит небольшой огородик, а в отдалении – десятка два колод для пчел. Навершие их украшали камышовые крыши.
Я хлопнул дверцей ГАЗели и с восхищением осматривая окрестности, двинулся к избушке. Едва я приблизился к ней на расстояние нескольких метров, словно из ниоткуда передо мной возникла большая рыжая кошка. Рысь! Она внимательно рассматривала меня через прищур желтых глаз, шевелила кисточками на ушах и скалила довольно приличные клыки.
– Урма, пропусти! – донесся из открытого окна негромкий голос хозяина. – Это – добрый человек, он ко мне!
Урма, недовольно ворча, отошла в сторонку, но стоило мне войти в дверь - последовала за мной.
Дед Василий лежал на кровати опершись на локоть и смотрел на меня. Урма, бесшумно скользнув мимо, направилась в угол единственной в избе комнаты, где на постеленном в углу байковом одеяле мирно посапывали два ее котенка.
Мое появление, будто не удивило хозяина. Указав кивком на табурет, он пояснил, будто продолжая начатый разговор:
– Года три, как она народилась, тут же, в избе. Мамка ее – Варька, долго у меня жила, да пропала в позапрошлую зиму. Теперь Урма каждое лето здесь гостит, нынче – вот, решила окотиться. Да и другие навещают, но реже – те подальше обитают. На всех тут дичи не хватает.
– Она Вас понимает? То, что Вы говорите?
– Конечно! – Убежденно произнес дед Василий. – Ты ведь меня понимаешь? А она не глупей тебя будет.
Урма бросила на меня насмешливый взгляд и принялась вылизывать котят.
– Что случилось с Вами, дедушка? – Поинтересовался я. – Почему сегодня не подъехали? Заболели?
– Прихворнул немного, – кивнул он. – Сегодня уже легче, завтра – встану. Каждый год так – как солнце на убыль, так рана начинает беспокоить.
Он отвернул ворот рубахи, и я увидел застарелую рану на правой стороне груди – словно мелкие оспины покрыли участок тела.
– Дробью стреляли, четверкой заячьей, – пояснил он. – Если б не тулуп, да если б картечью... Я ведь здесь, в заповеднике, раньше егерем работал, схлестнулся как-то с браконьером местным. Вот и досталось.
– Так в больницу бы Вам, – посочувствовал я. – Там достанут дробины, заживет все.
– Сами выйдут. – Убежденно произнес дед Василий. – Их было там – с дюжину не больше, так я их выковырял. Осталась, может, одна - две, поглубже засели. Медом лечусь – первейшее средство от ран. И боль успокаивает. – Он помолчал, осторожно потирая раненную грудь, потом взглянул на меня: – Не ошибся я, когда признал в тебе доброго человека. Из наших – никто не навестил, побаиваются. Когда прижмет их, или детишек лихоманка закрутит – тогда бегут.
– Что так? – поинтересовался я.
– Браконьер тот – из Глухомани. Отморозок местный. Зимой это было. Я когда очнулся - добрался до дома, кровь остановил, дробины, какие смог – достал. В общем - взялся за леченье. А тот из леса так и не вышел. Как потом оказалось - воспитанники мои лесные настигли его, наказали. Нашли потом – на дереве, замерзшего насмерть, без ружья, а вокруг – следы звериные. И рысь, и волк отметились. Мишка уже в спячке был, не то и он бы лапу свою приложил. Разбираться не стали, списали на несчастный случай. Я своей раной не щеголял, но деревенские знают, что тот стрелял в меня. Решили, что меня заряд не берет. С той поры и обходят сельчане сторонкой, колдуном считают. Думают, что это я приказал зверям приморозить его. В крайней надобности только приходят. А мне их и не надо, со зверьем спокойней. Они лучше людей, честней, благородней и камня за пазухой не держат...
Оставив деду Василию продукты, я отбыл в райцентр. Следующий день был выходной, я уговорил отца, врача – хирурга и мы, оседлав отцовскую «Волгу», вновь направились в Глухомань.
Дед Василий встретил нас на ногах. С благодарностью принял от меня пару упаковок с банками концентрированного молока – для Урмы и котят. Позволил отцу осмотреть рану.
За всеми врачебными манипуляциями зорко следила Урма. Отец посчитал нужным наложить повязку, что и сделал с согласия пациента. Когда он закончил, Урма, громко урча, лизнула ему руку, чем растрогала отца.
Хозяин угостил нас наваристой шурпой из дикой утки: - «Урма не позволяет жить без дичи. – Пояснил он. – То зайца притащит, сегодня, вот – селезня...»
Потом мы пили ароматный чай из лесных трав с медом. Дед Василий выставил на стол несколько видов варенья из ягод в меду, лесные орехи – тоже с медом. Мы с отцом только мычали, наслаждаясь вкусом даров природы, умело заготовленных хозяином. На прощанье он вручил отцу четверть медовухи, настоянной на целебных травах.
В то лето я частенько навещал деда Василия, когда его не было у автолавки. Тот хитро щурил глаза и становилось понятно, что он просто хотел видеть меня в гостях, потому и не ехал в село.
С отцом они крепко сдружились. Когда выпадал свободный денек, отец запускал свою «Волгу» и отправлялся на пасеку. Никаких курортов и санаториев он больше не признавал. В отпуск ехал в Глухомань, чтобы побыть с другом, помочь тому с хозяйством, подышать чистейшим воздухом и насладиться красотой природы. Он познакомился со всеми подопечными деда Василия, Урма доверяет ему своих котят, когда уходит на охоту. Однажды, вместе с дедом Василием, они выручили из капкана волчонка и вылечили ему лапу. Отец рассказывает, что подросший волк теперь часто сопровождает его по лесу, но на глаза старается не показываться: - «Личная охрана!» – смеется он.
Сейчас, вместе с супругой и сыном, я живу в соседнем городе. При случае - навещаю отца и частенько общаюсь с ним по телефону. Он вышел на пенсию. Вместе с дедом Василием они срубили новую избу, попросторней. Отец увлекся пчеловодством и переселился на пасеку к другу. Дед Василий так – же бодр и крепок, рана его больше не беспокоит - отец приложил руки. Он всегда передает мне приветы и поклоны от себя и Урмы. А сегодня в телефонном разговоре, отец заявил, что приедет на неделе за внуком и заберет на все лето - пора ему приобщаться к живой природе. Супруга, хоть и беспокоится, но вижу – согласна. Отцу она всецело доверяет. Шестилетний сынишка визжит от радости и уже собирает дорожный рюкзак. А я немного ему завидую. Что может случиться с мальчишкой под бдительным присмотром двух мужчин и их лесных друзей? Тем более, что супруга тут же поменяла планы на отпуск и намерилась вместе со мной погостить во владениях колдуна из Глухомани. Что разочарована она не будет – я знаю точно!
автор Тагир Нурмухаметов
ПОСТОЯЛЕЦ
У портфеля оторвалась лямка. А ведь Димка в тот день даже им не дрался, не то что на портфеле с горки во дворе старого детского сада кататься. Она сама оторвалась. Этот портфель мама ему купила в прошлом году, когда он шел в первый класс. Красивый, с ракетой, будто настоящий, космонавтский. Димке было его так жалко, что слезы сами катились из глаз. Хорошо, что мама сегодня трезвая, может, зашьет. Ругаться она не будет, Димка знал, что мама его любит, даже если и выпьет. Он сам себя ругал за то, что не берег, ругал и плакал.
Димка шел по улице своего поселка и вдруг увидел на старой скамейке пожилого мужчину, хорошо одетого, с большой сумкой. Мужчина сидел, сжав ладонями голову и вздрагивал. Неужели он тоже плакал? Димка даже забыл о своем горе, он остановился возле мужчины и вдруг, сам не зная зачем, дотронулся до него:
- У меня лямка от портфеля оторвалась, а у Вас? - сказал мальчик, а мужчина поднял голову и посмотрел на него красными от слез глазами.
Он наморщил лоб, явно не понимая, о чем ему говорит Димка. Но потом разглядел, что мальчик тоже мокрый от слез и грустно сказал:
- А меня дочка из дома выгнала.
- Как так выгнала? – Димка вытаращил глаза, - Вы же не уличная собака, человека нельзя взять и выгнать. Тем более дочка. Она Вас что, не любит совсем или ее ведьма заколдовала?
Мужчина пожал плечами. Ему очень понравился это мальчишка, сразу было видно, что у него доброе сердце.
- И Вам некуда идти? – Дима с серьезным видом сжал губы и махнул рукой: - А пойдемте к нам. Я с мамой живу, а комнат у нас целых четыре. Мамка у меня хорошая, только пьет иногда. Но это только после того, как папка опять придет и поругается с ней. Он с нами уже давно не живет, но часто приходит, сначала напоит ее, а потом требует, чтобы мама наш дом продала и ему денег дала. А дом этот всегда мамин был, она в нем выросла, вот мама и не соглашается. Только потом она еще неделю плачет и пьет, даже на работу не ходит. Пойдемте, я с ней поговорю, я ж уже не маленький.
Мужчина колебался, видно было, что он хотел пойти с мальчиком, но боялся оказаться в нелепом положении. Хотя, в более нелепом, чем он оказался сегодня, уже точно не окажется.
Мужчину звали Павел Андреевич, ему было 52 года. В прошлом он был военным, теперь уже на пенсии. Первый раз женился Павел Андреевич рано, еще перед службой в Армии. Дочка родилась через полгода после того, как его призвали. Павел счастлив был, мечтал скорее на малышку посмотреть. Но жена его не дождалась, уехала в город с любовником и сразу подала на развод. Когда Павел узнал об этом, то остался на сверхсрочную. Поступил в военное училище, потом в Академию. Так и прослужил почти до пятидесяти лет. Был женат еще раз, но недолго. Думал, вторая жена отогреет его сердце, но она оказалась не лучше первой. Развелся он, узнав про первую же ее измену, и больше не женился. Выйдя на пенсию, купил квартиру в Подмосковье и зажил было скучной холостяцкой жизнью. Но два месяца назад ему неожиданно позвонила его дочь, Таня. Сказала, что долго его искала и только случайно узнала его номер телефона. Павел Андреевич был очень рад услышать голос дочки, ведь он так ее никогда и не видел. Узнал, что она замужем, живет в большом хорошем поселке под Владимиром, что у него есть внук и внучка. Дочка стала уговаривать его переехать к ним в поселок.
Говорила, что всегда по нему скучала, мечтала жить вместе. Расхваливала поселок, говорила, что рядом с ее домом продается другой, большой, добротный, со всеми удобствами. Предложила продать квартиру и купить его. Только нужно поторопиться, пока другие покупатели не нашлись. Павел Андреевич решил ехать. Очень уж ему хотелось рядом с дочкой и внуками жить. Продал он свою квартиру, переслал дочери деньги, чтобы она дом выкупила, отправил кое-какие вещи на адрес дочери и поехал к ней, в тот самый поселок под Владимиром.
Приехал, нашел ее дом, но дочь его даже на порог не пустила. Начала кричать, что он подлец, бросил ее. маленькую, променял на службу и других женщин. Павел Андреевич пытался объяснить Татьяне, что это мама увезла ее к другому мужчине, на что дочь даже завизжала от злости, мол, пусть не врет, мама ей все рассказала. Самой Анны уже не было в живых, поэтому ничего Павел Андреевич доказать дочери не смог. Когда он спросил о деньгах и новом доме, Татьяна фыркнула, что это его плата за ее бедное детство и захлопнула перед ним дверь, крикнув изнутри, что вызовет полицию, если он не уйдет.
Павел Андреевич не знал, что ему делать, он заплакал. Почему жизнь так к нему несправедлива? Он же мечтал о куче детей, о нежной, заботливой жене, о семье, дружной, большой. Где это все? Он шел куда-то, потом присел на лавочку, с силой сжал ладонями виски и застонал. Сколько он просидел так, неизвестно, но вдруг он почувствовал чье-то прикосновение, и кто-то что-то сказал про лямку от портфеля. Когда мужчина посмотрел на мальчика, стоявшего перед ним, то увидел, что тот тоже плакал. Павел Андреевич почувствовал в мальчишке родственную душу и поэтому честно ответил, что его выгнали.
И вот теперь он колебался, с одной стороны, больше ему некуда идти, а с другой, это было как-то нелепо, то что ребенок зовет его к себе жить. Но Димка решительно взял мужчину за руку и потянул за собой.
Димкин дом оказался довольно большим, но явно неухоженным. Видно было, что здесь не хватает мужской руки. Калитка перекосилась, в углу двора навалены какие-то камни. Входная деревянная дверь обита уже сильно потрепанным дерматином.
- Мама сейчас на работе, придет поздно, но Вы не бойтесь, она Вас точно не выгонит, я знаю. Она у меня хорошая. Пойдемте, я Вас покормлю, мама вчера борща наварила. Она всегда много готовит после того, как протрезвеет. А Вы мне все расскажете, ладно? Должен же я знать, что мамке говорить.
Дима открыл дверь, с грустью вздохнул, поставив свой порванный портфель в прихожей, и повел гостя на кухню. Павел Андреевич оглядел дом и как-то успокоился. Здесь было уютно и хорошо. Просто хорошо. Будто он вернулся домой из очень дальней и долгой поездки. Он даже представил маму Димы, худенькой, с короткой стрижкой и большими синими глазами. Он не знал, почему именно такой, может, ему так хотелось?
Через полчаса, поев вкусного борща, и коротко рассказав о своей беде, Павел Андреевич спросил у Димки какой-нибудь инструмент и пошел чинить калитку. А мальчик с важным видом давал советы и придерживал доски.
- Димка, ты где работника нашел? – вдруг услышали они звонкий смешливый голос.
Павел Андреевич резко обернулся и замер. Перед ним стояла женщина лет тридцати, именно такая, как он себе и представлял. Невысокая, примерно ему по плечо, худенькая, может, даже слишком, со светлыми короткими волосами, а главное, она смотрела на него большими синими глазами. Смотрела немного грустно и в тоже время с улыбкой.
- Мам, это Павел Андреевич, - затараторил Дима, - Представляешь, он квартиру продал и своей дочке деньги выслал, чтобы она ему здесь дом купила. Приехал, а она его выгнала. И деньги назад не отдала. Можно он у нас поживет, у нас же есть свободные комнаты?
- Как выгнала? Дочка? – ужаснулась женщина, всплеснув руками, - Конечно, можно, пойдемте, я Вас борщом накормлю.
- Да я уже накормил, - с довольной улыбкой до ушей сказал Димка и повернулся к Павлу Андреевичу: - Я же говорил, что у меня самая лучшая мама!
Марина, мама Димы, выделила гостю дальнюю комнату, чтобы ему никто не мешал. Павел Андреевич пообещал хорошо платить за постой, но Марина отмахнулась, мол, живите, сколько хотите, а поможете по дому и на том спасибо. Он с радостью согласился. И на следующий же день взялся за ремонт. Деньги у него кое-какие еще остались, да и пенсия была неплохая, так что на материалы он не поскупился. Отремонтировал забор, подлатал крышу, взялся за сарай. Марина сказала, что кур бы нужно завести, а посадить их некуда. Бывший муж умел обращаться только с ложкой да рюмкой.
Димка гордый ходил, конечно, это же он такого постояльца нашел! И портфель Павел Андреевич ему починил, и как помощника его все время нахваливает. Мама, вон, веселая стала, готовит все время что-то вкусное, про пирожки вспомнила, с капустой, она их уже года два не делала. Даже глаза подкрашивать начала, непонятно только зачем, она же в теплице у фермера местного работает.
А Марина, и правда, похорошела. Закинула подальше рваные потертые халаты, достала новый, отложенный на какой-нибудь праздник. Сходила в парикмахерскую, даже тушь с помадой купила. А причина-то в постояльце. Мужчина он хоть и старше на двадцать лет, но подтянутый, сильный, такого в поселке и среди молодых не сыскать. А главное, человек хороший, сразу же видно. И с Димкой друзья стали, не разлей вода. Марина даже завидовала сыну, ей тоже хотелось вот так, вместе с Павлом Андреевичем что-то делать. Но стеснялась очень, сама его сторонилась.
Пока не явился Сергей, бывший муж. Он пришел поздно вечером, когда Павел Андреевич уже прилег в своей комнате. Без стука зашел в дом, поставил на стол бутылку и крикнул:
- Тащи закуску, пить будем, женушка! Соскучился я!
- Я тебе не жена, - дрожащим голосом, сказала ему Марина, - И пить больше не буду. Уходи.
- Чего?! – удивился Сергей, и криво усмехнулся: - Уж не старик ли, нахлебник, тебя научил? Где он, я сейчас ему морду-то набью!
Он вскочил и побежал по дому, заглядывая во все комнаты. Последней забежал в дальнюю, и пропал. Марина обняла испуганного сына и замерла в ожидании. Она боялась заглянуть в комнату постояльца. Но через минуту громко расхохоталась: Павел Андреевич вывел оттуда ее бывшего мужа за ухо, как нашкодившего мальчишку. Сергей тихо стонал, а Павел Андреевич приговаривал:
- Скажи спасибо, что я сегодня добрый. Придешь еще раз с бутылкой, обидишь Марину, сниму штаны и ремнем отхожу. А потом всем соседям расскажу. Хочешь?
Сергей морщился от боли и мотал головой. Выскочив из дома, он погрозил в дверь кулаком, но увидев грозный взгляд Павла Андреевича, быстро развернулся и ушел, хлопнув калиткой. Марина отсмеялась, подошла к постояльцу и поцеловала его в щеку:
- Спасибо, всегда мечтала, чтобы за меня кто-то заступился. Думала, уж не встречу такого мужчину.
- Да и я уж не надеялся встретить такую милую красивую женщину, всю жизнь ждал, а встретил, наверно, уж поздно.
- Поздно? – испуганно охнула Марина, - Почему?
- Так, вроде, старик уже, - пожал плечами Павел Андреевич, - А ты такая молодая. Нужен ли я тебе такой?
- Нужен, очень нужен! – прошептала Марина и прижалась к его груди.
Павел Андреевич счастливо улыбнулся и мягко обнял ее, а Димка почесал затылок и сам себя спросил:
- Это я что, сам себе нового папку нашел? Здорово! Завтра Юрке расскажу, пусть по улицам поищет, может, и себе найдет.
Автор: Мария Скиба
Подснежник
Даже не представляю, насколько отчаянным человеком нужно быть и выбрать вместо тюрьмы перспективу скрываться в нашем безрадненском лесу, но именно такую участь и предпочел беглый заключенный, ориентировка на которого пришла нам с дядей Сашей неделю назад.
Смельчаком оказался какой-то маньяк-рецидивист с неправильными ценностями и сексуальной философией дворового пса. Дядя Саша был очень взволнован. Но не потому, что у нас тут объявился беглый насильник. Шеф боялся как раз за здоровье этого самого преступника, так как в душе наш участковый был настоящим гуманистом.
На дворе стоял декабрь, близились праздники. Снегу насыпало столько, что можно экспортировать в нуждающиеся страны. В таких сугробах хорошо прятать улики и людей до самого апреля. А тут еще синоптики наобещали аномально низких температур и, к собственному удивлению, не соврали. По словам дяди Саши, мы искали замороженный фарш в тюремной обертке, но… не находили.
Если бы мой начальник не разругался по осени вдрызг с Лешим, поиски заняли бы от силы дня два, но теперь мы шарились по лесу вслепую — и результат был околонулевой.
Утром ходили к старому колодцу, потом добрели до болот. Поспрашивали у нежить на заброшенном старообрядческом кладбище, но все лишь разводили руками, вернее, тем, что осталось от рук.
— Пятница. Вечер. Айда домой? Коньячком разотремся изнутри? Мне Егоров вчера по-братски морозилку забил строганиной за то, что я ему справку для работы сделал, — топчась на снегу и разминая замерзшие пальцы в перчатках, предложил я.
— Подождет строганина, — задумчиво произнес дядя Саша, стреляя во тьму лучом фонарика.
Понятия не имею, что он пытался разглядеть. Лично я не мог определить даже то, с какой стороны мы пришли три минуты назад.
— Околеем же. Не стоит этот хмырь нашей пневмонии и отмороженных ног. Я уже даже дышать не могу нормально, потому что сопли в носу замерзли.
— Отставить нытье! — рявкнул дядя Саша, продолжая размахивать фонариком. —Человеку, может, помощь нужна.
— Нужна. Табуретку из-под ног выбить, — продрожал я, потирая красный нос. — Всем вокруг только лучше будет, если он окочурится или шатун его какой сожрет. Так зачем мешать естественному правосудию?
— Я не знаю, как у вас там в столицах, а мы тут привыкли работать и добросовестно исполнять приказ, — дядя Саша резко перевел фонарик мне в лицо, отчего в глазах все побелело. — Ты, Денис Денисыч, сам виноват. Я тебе предлагал валенки надеть, но тебе в них, видите ли, немодно. Теперь не ной.
— При чем тут модно?! — взбесился я. — У тебя размер ноги как у Ленина на главной площади! Я же в этот валенок целиком могу залезть и еще гостей позвать. Дядь Саш, я не выдержу больше, пошли в участок, иначе тебе скоро придется еще одного человека от переохлаждения спасать.
— Если хочешь, можешь идти, я не держу. Дорога справа, — он подсветил еле заметную тропку фонариком, — предъявлять ничего не буду, зарплату получишь как положено...
— Да какая зарплата? Тебе что, жизнь беглого зэка важнее коллеги?!
— Есть задача…
— Да иди ты со своей задачей!
Я развернулся на пятках и, скрипя сапогами, побрел в сторону деревни, сыпля по дороге проклятиями и надеясь, что у начальника взыграет совесть и он пойдет следом. Не взыграла.
Шел быстро, почти бежал. Одной рукой держал фонарик, которым светил себе под ноги, другой сжимал рукоятку табельного в кармане. Правда, на таком морозе мне казалось, что ствол обязательно даст осечку, и для спасения придется драться. Но боксер из меня так себе, если честно.
Тропка извивалась точно живая и постоянно заводила меня в какой-нибудь тупик, где тут же исчезала. Но стоило мне вспомнить «такую-то мать» и перевести свет, как она снова появлялась из мрака и, словно дразня, вела дальше мимо серебристых сугробов и тощих елей.
«Неужто потерялся?» — мысль обожгла сильнее морозного воздуха.
Деревни было не видать и не слыхать. Обычно уже на выходе из леса доносится надрывный лай деревенских собак, а сейчас — тишина, как в гостях у покойника. Пальцы мне не принадлежали уже минут десять, сколько ни дыши на них. Я хотел было двинуть обратно к шефу, чтобы высказать еще раз все, что думаю о его принципах, а затем попросить вернуться в участок, но, обернувшись, понял, что тропка перешла от игр к реальным угрозам и исчезла окончательно.
«Елы-палы. Точно потерялся».
Понимая, что останавливаться ни в коем случае нельзя, я попытался сориентироваться по звездам, по снегу на ветках, найти следы животных или хотя бы свои собственные, но в Безрадном законы природы и навигации сильно отличаются от тех, что действуют в остальном мире. Бермудский треугольник сгорел бы от зависти, попади он к нам. Все, что мне оставалось, — это продолжать идти, чтобы попросту не замерзнуть. Рано или поздно тропка должна сжалиться и появиться снова.
«Хоть бы маньяк какой беглый выбежал, что ли, я бы у него дорогу спросил».
Наконец впереди за деревьями замаячил огонек, словно кто-то прикуривал сигаретку. Спустя минуту пламя никуда не делось. Не раздумывая, я бросился прямиком через сугробы. С каждым шагом огонь разрастался все сильнее, а силы покидали меня все быстрее. Ноги проваливались, снега набилось полные сапоги, но я продолжал бежать, чувствуя, что близок к спасению. Скоро стало понятно, что впереди костер. Уже было решив, что нашел логово беглого зэка, я вытащил окоченевшей рукой пистолет и рванул из последних сил, мечтая утереть нос начальнику.
Через несколько мгновений сугробы резко закончились и я выкатился на большую поляну, где мне тут же ударил в лицо жар высокого костра. Вокруг него сидели двенадцать неизвестных лиц разных возрастных категорий.
— Вечер добрый, граждане, — обратился я к незнакомцам, вежливо переводя пистолет с одного на другого. — По какому поводу собрание?
— Ты сам-то чьих будешь? — спросил меня тот, у которого в огромной седой бороде можно было организовать целый отстойник для угнанных машин.
— Младший сержант Денисов, помощник участкового! — попытался грозно отчеканить я, но из-за холода вышло: «Млшдш сржнт Дьнисв, пмшник учтского».
— Милиция, значится, — лениво вступил в разговор другой субъект пенсионного вида с посохом в руке. — Так и что вам угодно, товарищ младший сержант?
Я хотел было снова поинтересоваться тематикой этого несанкционированного собрания, но понял, что лучше зайти с другого бока.
— Провожу поиски беглого преступника. Не видели такого?
Дрожащими от холода пальцами я выудил из внутреннего кармана сложенную втрое ориентировку и передал одному из них, продолжая держать пистолет наготове. Бумажка сделала круг, передаваясь из рук в руки, а затем вернулась ко мне.
— Видать не видали, но помочь имеем возможность. Только не за спасибо, разумеется, — ответил мне какой-то зеленоволосый зумер. Манерами и хипстерским прикидом не по погоде этот тип напоминал мне туристов на Невском в марте месяце. Что самое забавное, этот крендель так и представился — Март — и протянул мне свою костлявую ручонку.
— Сокрытие информации о преступниках влечет за собой уголовную ответственность, — выстучал я зубами.
— Тебе же сказали, что мы не скрываем, а только можем помочь с поисками. Ты точно младший сержант, а не ефрейтор? — завелся эксгибиционист в одной набедренной повязке, которого называли Июлем.
«Какой-то календарь, ей-богу, собрался».
— Прошу прощения, господа — сказал я, уняв внутри себя злобу. — Думаю, мы подошли к лошади не с той стороны. Чем могу — помогу, разумеется.
— Можешь нам всем прописку сделать? А то надоело у костра круглый год сидеть, — выдал кто-то, но ему тут же велели заткнуться и дали звонкий подзатыльник.
— Не слушай Февраля, он у нас неполноценный. В общем, дело такое: есть тут одна девчушка малолетняя… — начал было самый седой, и у меня тут же закрались сомнения: «Малолетняя, значит... А не мало ли я взял с собой патронов?» Но надо было дослушать. — Живет она с мачехой и сводной сестрой. И эта самая мачеха, шельма неугомонная, каждую зиму свою падчерицу отправляет то в дальнюю «Пятерочку» за арбузами, то в лес за подснежниками. Мы раз ее выручили, другой, но всему должен же быть какой-то предел! Мы всю голову сломали, что с этой неадекватной семейкой делать. Хотели мачехе отморозить всё, да как-то не по-людски это. А тут ты — такой весь из себя младший сержант. Блюститель порядка, защитник слабых и обездоленных.
Все двенадцать «подозреваемых» согласно закивали.
— Хотите, чтобы я навестил неблагополучную семью и провел профилактическую беседу?
— Ба-а, видали, какой сообразительный? А вы парня в ефрейторы записали! — тявкнул тот, чей костюм напоминал осенний коллаж, а лицом он был точь-в-точь Шуфутинский.
— И что потом? Как вы мне поможете? — спросил я. Вместе с теплом от огня ко мне вернулась самоуверенность, писклявый голос снова приобрел металлические нотки.
— Ну подснежники же мы девочке как-то каждый год находим. Значит, и твоего друга тоже найдем, если он в лесу, — подмигнул мне Март, и мы ударили по рукам.
Один из этих хипарей ударил сучком по снегу, и под ногами у меня тотчас появилась земля. Ровная, метр в ширину, без единой кочки дорожка пролегла прямо через чащу.
— Слушай, а асфальт так возле дома положить мне сможешь? — спросил я, заглядевшись на чудо, но, когда повернулся, заметил, что у костра никого нет.
«Фокусники, блин. Только вас мне еще на участке не хватало».
Дорожка привела меня к небольшому поселению в десяток домов, окруженному нашим дремучим лесом. Я никогда здесь раньше не бывал, да и дядя Саша ни разу даже словом не обмолвился о том, что под нашей опекой еще один район.
«Надо бы уточнить о прибавке к зарплате» — мелькнула мысль.
Жилище моих новых подопечных оказалось на отшибе. Выудив из сумки тетрадь и карандаш, я начал наружный осмотр: «Обшивка дома сильно обветшалая, соломенная кровля требует ремонта, подъездные пути для служебных машин отсутствуют».
Достучаться до домочадцев удалось лишь с третьего раза.
«Женщина в сильно поношенной одежде, на вид лет пятидесяти. Лицо одутловатое, под глазами огромные синяки, губы неровно подкрашены (зачеркнуто), на губах красный винный осадок, что говорит о пристрастии к алкоголю. Вид слегка лихой и злобный», — так я начал описывать хозяйку дома — ту самую неадекватную мачеху, которая теперь отказывалась пускать меня внутрь. Но я был так вымотан этим холодом и ночными приключениями, что, не дожидаясь приглашения, шагнул на порог, плевав на частную собственность и прочие формальности, а также на крики и угрозы. Пусть хоть в Гаагу едут жаловаться.
Так или иначе, внутри дом выглядел вполне сносно. Не новая, но вполне живая мебель, минимальный набор бытовой техники. Имелся даже спутниковый интернет, вкусно пахло едой, а главное — было очень чисто. Скоро стало понятно почему. Девочка на вид лет девяти, вместо того чтобы спать носом к стенке в своей комнате, носилась по дому как угорелая. С веником, тряпками и целым набором моющих средств. Выглядел ребенок исхудавшим и явно вымотанным — как я после суточного дежурства. На руках и лице — ссадины и следы засохшего теста. Из детской комнаты доносилось сопение второго ребенка.
— Что вам нужно? — спросила женщина.
— Поступила жалоба, — моя рука сама записывала в блокнот: «Несовершеннолетняя эксплуатируется…»
— Какая еще жалоба?! — мачеха фыркнула, встав между мной и девочкой.
Вместо ответа я еще раз обвел взглядом дом и, заметив вазу с подснежниками, указал на них хозяйке.
— И что? — удивилась та. — У меня сестра флорист.
Разыгрывать карту идиота мне было лень, потому я сразу перешел к делу: привел показания свидетелей, поднял вопрос о нарушении комендантского часа несовершеннолетним, упомянул, что ребенок работает с опасной бытовой химией без защиты. Плавно перевел разговор на проблемы с образованием, обязанности опекуна и нецелевое использование пособий. В конце присыпал это все статьями из административного и уголовного кодекса и подсолил интересом соцслужб. Тут ее пыл заметно поутих, речь стала мягче, а взгляд приветливее. Дочку спешно лишили орудия труда и отправили спать, а мне предложили горячего чаю с пирожками.
Профилактическая беседа длилась несколько часов. Ее итогом стало мое обещание заходить с проверкой раз в две недели в течение года. При игнорировании моих замечаний обоих детей ждал приют, а мать — штрафы, принудительные работы и прочие санкции.
На улице потихоньку светало. Обратно в лес я шел сытый, отогревшийся и с чувством выполненного долга. Единственное, чего я боялся, что меня хватился шеф. Но он сам виноват. Пусть ему стыдно будет.
Клуб самодовольных хипстеров я нашел у того же костра, правда, не уверен, что поляна была та же. «Надо бы выписать им штраф за разведение огня в неположенном месте. А заодно заняться вопросом прописки».
— Дело сделано, — объявил я, а затем поведал, как прошли переговоры с девиантным опекуном.
— Молодец, младшой, мы в тебе не сомневались! — похлопал меня по плечу Шуфутинский, за что получил предупреждение. — Ладно, не кипятись ты. Слово сдержал. Уважение от нас и благодарность. А то, что мы так себя ведем надменно, так не обращай внимания. Просто год високосный. В общем, как и обещали, оказываем содействие. Апрель, айда!
С бревна поднялся один из самых молодых, достал свой деревянный посох и, ударив им о землю, провозгласил весну. Сугробы мгновенно растаяли, на деревьях набухли почки. Тут и там выросли ржавые мангалы и те самые подснежники.
— У вас час, тщ младший сержант, — объявил мо́лодец, и я, не теряя ни минуты, из последних сил бросился на поиски.
Нашелся мой «беглый подснежник» на исходе отведенного мне времени. Он оборудовал себе логово в одном из сугробов, прорыв тоннель, как мы с друзьями часто делали в детстве. Сейчас же сугроб представлял собой грязную лужу, в которой наш беглец громко храпел, не замечая перемен. Предупредительный выстрел в воздух сработал лучше любого будильника (я даже подумываю себе на звонок его поставить).
***
— Что, небось нашел поляну с двенадцатью месяцами? — спросил, улыбаясь, дядя Саша, когда я ему привел скрученного преступника. Невозмутимость шефа просто поражала.
— Еще скажи, что ты всё это предвидел! — насупился я, ожидая куда большего удивления.
— Так я все это и придумал, — продолжал ерничать лейтенант. — К ним на поляну может выйти только сильно отчаявшийся человек. А я был уверен, что ты весь изведешься, вот и взял с собой в лес. Я за двадцать пять лет службы в Безрадном так ни разу их и не видел. Решил вот на тебе испробовать метод.
— Значит, воспользовался мной… Знаешь, дядь Саш, не по-товарищески как-то.
— Работа такая, Денис Денисыч. Вот, держи, — протянул он мне шкатулку.
— Это что?
— Повышение.
Внутри коробки, обитой синим бархатом, я обнаружил лычки старшего сержанта.
— Ого! Сразу мимо сержанта?
— Позвгавляю, — промямлил беглец, улыбаясь почти беззубым ртом (по дороге к участку он вел себя крайне не по-джентельменски).
— Ну так за поимку такого кренделя тебе вообще звезда положена. Но ты у нас на офицера сам не пошел учиться, а мог бы, — напомнил шеф.
— Да я еще не решил до конца, хочу ли в органах служить, — признался я, загоняя беглеца в «обезьянник». — Да ты и сам, дядь Саш, двадцать пять лет лейтенантом трудишься, это нормально вообще?
— Лейтенант в обычном мире и лейтенант у нас в Безрадном — это две разные должности. Тут спрос в десять раз больше. Так что, может, ты и прав, что за повышением не гонишься, — он задумчиво почесал подбородок. — Ладно, доставай строганину, будем отмечать!
Александр Райн
Bчeра училa жизни мoлодую оcобу шecти с половиной лет.
— Научи, что сказать мальчику, если он утром хочет на тебе жениться, а после обеда целуется с другой?
— Зачем тебе за него замуж?
— Он придумывает игру и все хотят с ним играть.
— А ты? Ты можешь придумать свою игру?
— Я не умею.
— Давай попробуем. Я знаю одну игру, сейчас тебя научу. Поняла как? Это потеребит их эго. Приходишь в садик, завтракаешь и начинаешь свою игру. И посмотришь, что будет.
— А его не замечать?
— Игноpируй.
Что бы я хотела знать маленькой?
Hаучись всегда быть честной с собой. Научись задавать себе вопросы: «что я думаю? что я чувствую? что происходит с моим телом?». Не прятаться от ответов. Смотреть. Слушать. Говорить. Говорить себе где больно. Говорить где страшно. Признаваться себе чего ты хочешь на самом деле. Тебя никто и ничто не смогут сломить, если ты честна с собой.
Не предавай себя и свои ценности. Никогда. Какими бы маленькими они не казались другим. Kакой бы маленькой ты не казалась себе. Фиалки на подоконнике. Оладьи на завтрак. Болтовня с подругами. Смешные картинки. Все это имеет в твоей жизни такую же ценность, как и все твои грандиозные достижения.
Не бойся боли и не избегай боли. Бывает, что нам нужно подняться на вершину вулкана. Бывает, что нам нужно шагнуть вниз. Бывает, что нам нужно оторвать от себя кусок живой плоти. Но всегда лучше пройти через огонь, чем ждать пока огонь сожжет тебя изнутри. Это не так страшно, как кажется. Но из огня ты выйдешь другой.
Поверь в то, что ты красавица. Всегда. Даже, если не выспалась. Даже, если плачешь. Даже, если не причесывалась неделю. Даже, если у тебя горе. Даже, если зеркало говорит обратное. Не верь зеркалу, оно врет. Верь себе. Ты красива, пока уважаешь себя. Пока испытываешь к жизни интерес. Пока можешь любить и сострадать. Пока можешь верить в лучшее.
Гордись собой. Всегда гордись собой. Забудь это мерзкое: «Я — последняя буква в алфавите». Это придумали те, кому удобно жить с теми, кто считает себя ничтожным и последним. Ты не первая и не последняя. Ты у себя единственная. Гордись тем, что ты делаешь. Гордись тем, как ты это делаешь. Гордись каждым своим достижением. Самым крошечным. Признавай свои заслуги. Не слушай тех, кто говорит: «подумаешь, любой сможет лучше». Пусть они могут лучше, а так, как ты не сможет никто.
Всегда учись. Учись своей профессии. Учись дружить. Учись отстаивать свое. Не позволяй скуке превратить тебя в раба времени. Когда ты пережидаешь день, другой третий, вместо того, чтобы выйти подышать.
Не демпингуй. Ты стоишь того, чтобы на тебя тратили силы.
Не бойся своих чувств. Не бойся своей злости. Злость появляется тогда, когда тебя что-то не устраивает. Не бойся своей уязвимости. Только так ты сможешь доверять. Не бойся любить. В любви мы становимся лучше.
Никогда не отдавай себя до последнего. Не вычерпывай себя без остатка. Если у тебя нет того, чего от тебя требуют, не беги среди ночи на рынок, а ложись спать. Не отрезай свои ноги, если кто-то не успевает за тобой.
Не бойся своей силы. Единственный человек, который может тебе что-то запретить — это ты сама. Единственный человек, который может тебе что-то разрешить — это ты сама. Единственный человек, который всегда думает о тебе — это ты сама. Единственный человек, который обязан всегда играть на твоей стороне — это ты сама.
Уважай свое горе. Хочешь выть — вой. Хочешь бить посуду — бей. Купить новую посуду — не сложно. Вылечить язвы в душе от не пережитого горя — практически невозможно. Никогда не пей алкоголь, если ты несчастна. Алкоголь депрессант, будет еще хуже.
Никогда не осуждай себя за свой выбор. Относись к нему, как к попытке быть счастливой. Но разберись с тем, как выглядит твое счастье. Никогда не осуждай себя за ошибки. Относись к ним, как к опыту. Но разберись с тем, что ты хочешь получить в результате. Никогда не осуждай себя за любовь. Но разберись с тем, как ты хочешь любить и как ты хочешь, чтобы тебя любили.
Уходи от тех, с кем ты не становишься лучше. Не тащи то, что не твое. Не бери на себя чужую ответственность. Не убегай там где нужно драться. Ничего не доказывай, если, конечно, это не судебный процесс. Но за себя бейся до конца.
Не старайся быть лучше всех. От похмелья помогает витамин С. От разбитого сердца море. От всего остального — самоирония.
©️ Eлeна Пacтернaк