👻Настоящий чёрт в гарнизоне

Настоящий чёрт служил в нашем гарнизоне. Мы с ребятами стояли ошеломлённые увиденным, а тело изверга заколотилось в агонии, стало обрастать шерстью, перед нами лежал чёрт!
Армия, это то место, где из мальчиков делают мужчин. Пришёл хлюпик хлюпиком, от маминых пирожков щёчки как у хомячка, на перекладине висит червяком, подтянуться ни разу не может. А годик прошёл, появилась выправка, мышцы силой налились, смекалка выработалась, одним словом – парень хоть куда! Готов к труду и обороне! Демобилизовался, пришёл домой, красавец в военной форме - родителям гордость, от соседей уважение, девчонки глаз не сводят, вот что значит послужить в армии. Особенно это чувствовалось, когда мы жили в другой стране, которая называлась Советский Союз - великий, нерушимый, так считали мы тогда.
Мой срок службы выпал на конец семидесятых. Призвался осенью, у нас на Урале уже снежок выпал, загрузили нас, новобранцев стриженных, в самолёт и в Германию. Служили в ту пору два года, служба мёдом не казалась, попал в войска ПВО. Дивизион противовоздушной обороны: квадрат километр на километр, обнесён двумя рядами колючей проволоки, внутри ракетные установки нацелены на охрану воздушных рубежей Германской Демократической республики. Особой «дедовщины» в нашем подразделении, можно сказать, не было.
По первости, конечно, чтобы поубавить прыти и выбить гражданскую пыль «старички» поработали с нами. Кому словом помогли, кому кулаком в челюсть, а как иначе? Если пришёл я с вольной жизни, гонору выше крыши, силёнка имеется и как положено служить не желаю, тут поможет только воспитательный мордобой. И всё! Порядок боец осознал, перестроил мозги и поведение на нужный лад. На утренней пробежке – первый, в учебном классе теорию ловит на лету, кто ему что предъявит? Служи парнишка спокойно, придёт твой черёд, так же будешь учить молодых. Я эту науку быстро усвоил, слова сержанта: не можешь - научим, не хочешь – заставим, - принял безоговорочно.
Через полгода получил лычку ефрейтора, и погоны сержанта не казались уж такой неприступной крепостью. Солдатская служба, самая крепкая и бескорыстная, помогали друг другу как могли. Офицеры нашего дивизиона, ребята молодые, только что после училища, нашу жизнь не усложняли. Если привозили из гарнизона что-нибудь вкусненькое обязательно угощали, потому-что случись что серьёзное солдатик за своего командира жизнь отдаст. Сколько было всякого, связанного с армией, сейчас уже и не упомнишь, запоминается только хорошее, особенно то, что с юморком.
Но одна история зацепилась в моей памяти крепко и чёрной тучей прошлась по светлому армейскому небосклону. Служил с нами прапорщик один, фамилия редкая – Юрчилло. Заведовал хозяйством, но лез во все дыры, куда можно и нельзя. Лицо неприятное, хищное какое-то, глаза непонятного цвета, взгляд колючий. Все старались держаться от него подальше. Есть такие люди, побудешь с ним рядом, а потом такое состояние, как будто весь день мешки с цементом таскал, тяжесть, усталость во всём теле, и ощущение грязи, так и хочется под душ побыстрее.
И была у этого прапора вредная привычка, цепляться по любой мелочи к солдатам, особенно к молодым. То ремень слабовато затянут, то подворотничёк не достаточно свежий, то, как стоишь перед офицером! Это он то, офицер, у которого одна забота, тушёнку налево сбагрить. Мы, хоть и привыкли к этому, всё же старались как можно реже попадаться ему на глаза. Но все вынашивали одну мечту – встретить его на «гражданке». Когда всех касается эта колючка, не так уж оно и больно, но когда она сосредотачивается на ком-то одном - беда. Вцепился Юрчилло, прямо как клещ, в землячка моего, Серёгу Рябинина. Проходу парню не давал, чуть что – наряд вне очереди, всё ему в Серёге не так, замордовал парнишку. По несколько раз за ночь поднимал, что бы тот строевым ходил по плацу.
- Что ему от тебя надо? – разговаривали мы с Сергеем.
- Не знаю, Толя, прямо пьёт кровь из меня, как вурдалак. Он меня до такой степени уже довёл, что у меня в голове вертится только одна мысль – грохнуть его из автомата и будь что будет, не могу я больше его терпеть.
Самое главное, стали замечать, чем изощрённее издевается он над Рябининым, тем больше сам преображается, молодеет сволочь, румянец на все щёки разливается.
Однажды Серёга мне говорит:
- Сегодня ночью поднял меня Юрчилло, вывел в туалет и заставил зубной щёткой чистить унитазы. А потом отжиматься триста раз от пола. Веришь, нет, глянул я на него, а это не человек: морда звериная и клыки торчат. Хотел бросится я на него – не получается, не ударить, не вцепится в него зубами, руки не слушаются, весь как ватный.
Через неделю обнаружили мы Серёгу в бытовке повешенным, не вынес землячёк мой, наложил на себя руки. Прибыла комиссия, расследовали это дело. Пришли к выводу, что Рябинин был излишне чувствителен, и любая работа для него была пыткой, на лицо психическое отклонение от нормы. Возненавидел я этого прапора, а что сделаешь, выше крыши не прыгнешь. Вижу, все здесь, и командный состав и рядовые, под калпаком у него, влияние он на всех оказывает и немалое, попросту сказать – боятся его все. Стал я за ним наблюдать, не зря он ужас на всех наводит.
Увидел я его ночью однажды при лунном свете и от страха колени затряслись. Я в это время с дежурства возвращался, вижу, куда-то торопится Юрчилло, я за ним, и как только луна осветила его - ахнул! Да это же чёрт! Самый настоящий! Покрытый шерстью, с рожками, с хвостом, только морда больше на кабана похожа, и клыки как два ножа из под верхней губы выставились. Я окаменел, ни рукой ни ногой пошевелить не могу, а он повернул ко мне голову, захохотал и погрозил пальцем.
Через три месяца этой комиссии пришлось снова в нашем дивизионе расследовать подобный инцидент, молодой солдат застрелился в карауле. И опять никто не виноват, не подготовленный к службе юноша со слабой нервной системой. Я не выдержал и доложил о прапорщике нашему замполиту. Удивительно, я говорю а майор как будто меня не слышит, рассматривает что-то на потолке, хмыкает, ну не в себе человек. Думаю, что тут тоже не обошлось без дьявольщины Юрчилло. Нечистая сила в воинской части, да быть такого не может, кричало моё сознание, но глаза подтверждали, что это так. Страшная слава пошла о нашем дивизионе: вешались, стрелялись, умирали совершенно здоровые ребята. Я уже за себя волноваться стал, ведь погрозил же он мне пальцем, видать намекнул, что и твоя очередь придёт.
Время в таких условиях тянулось медленно, полгода мне оставалось до «дембеля», по армейским меркам я стал «дедом». Прибыло к нам, с новым призывом, новое пополнение - юнцы-солдатики. И был среди них паренёк, худенький, светленький, с постоянной улыбкой на лице, синие добрые глаза, мы ему даже кличку дали – ангелочек. Умный, исполнительный, у нас «дедушек» к нему никаких претензий – показательный боец. А вот Юрчилле он как кость в горле, и уцепится-то ему к солдату не за что, всё делает парнишка на пятёрочку. Прапор, как обычно, ночной подъём бойцу и по полной форме со своими издевательствами. Юнец выполняет всё, не устаёт, и главное – улыбка с лица не сходит.
Не по зубам орешек, ни какого удовольствия, как ни старался прапорщик унизить и растоптать человека, ничего не получается. А когда увидел, что на шее у парня святое распятие – крест, случилось с ним что-то необъяснимое, стал заговариваться, рвать на себе волосы, и нести какую-то чушь. Верующим оказался парень, что для того атеистического времени была редкость. Я то понял, вот сейчас идёт борьба между светом и тьмой. Сколько раз впадал Юрчилло в состояние безумия, в бессильной ярости рвал на себе ткань кителя. Но всё же хитёр и коварен был чёрт. Утром после команды подъём, не встал с постели солдат, был мёртв, на шее синий след от рук, удушивших его, креста на шее не было. Ну, думали мы, сейчас уж он изведёт нас всех, если одержал победу над посланником божьим.
Но прапорщику не придало это сил, наоборот, ходил как в воду опущенный, трясущимися руками тёр виски, видимо мучила головная боль. Вечером, после отбоя, Юрчилло был дежурным по дивизиону, явно с ним что-то происходило, дикие испуганные глаза, губы что-то шепчут, если бы я не знал что это «нечистый», подумал бы – молится. И тут произошло то, чего собственно говоря мы давно хотели. Прапор впал в безумие, перочинным ножом начал отрезать себе пальцы на своих руках, кровища фонтаном брызнула в разные стороны! "Прости меня!" - кому-то неведомому кричала тёмная сила. С рычанием он выколол себе глаза, обрезал нос, вскрыл живот, внутренности выпали на пол, с остервенением начал пилить лезвием ножа по горлу, пока она не свалилась с плеч. Мы с ребятами стояли вокруг ошеломлённые увиденным, а тело изверга колотилось в агонии, и стало обрастать шерстью, перед нами лежал чёрт!
Анатолий Медвевев
Нелюбимая.
- Не буду я нею жить, отец! Не заставишь! Вы с мамой меня уговорили на этот брак, а теперь зачем она мне, когда я свою настоящую любовь встретил?! – Олег рвал и метал, напрочь забыв о том, что та, о ком он говорил, укладывала спать его сына в соседней комнате.
- Ты, Олежка, не ругайся! Погоди! Мы уговорили?!– Василий Иванович, отец Олега, поморщился, но разговор сворачивать явно не собирался.
Не дело! Мало ли какая вожжа под хвост сыну попала?! Любовь… Знал бы еще, что это такое, охламон! Семья же уже есть! Ребенок! Наследник всего рода Сумароковых! Это вам не кот начихал! А Олег Васильевич, щучий сын, что задумал?! Разводиться?! Не будет этого!
- Пап, ты, конечно, настаивать будешь на том, чтобы я Ольгу не бросал. Чтобы жил с нею ради сына. Да только не могу я! Понимаешь ты это или нет?! Не люблю я ее!
- А когда дитя делал, любил?! – все-таки дал волю гневу Василий. – Когда в дом ее к нам с матерью привел? Когда под венцом стоял?!
- Не начинай, а?! Затея с венчанием ваша с мамой была. Не моя! Вы хотели, чтобы все, «как у людей»! И даже не удосужились мне объяснить, на каких это людей вы равняться вздумали. Всегда своим умом жили, а тут – на тебе! Решили моде соответствовать!
- Ох, Олег! Не был бы ты мне сыном, я бы…
- Что, пап? Поучил бы по-свойски? Так, давай! Я ж не против!
- Нет у тебя уважения к старшим, - вздохнул Василий. – Мать плохо помянул сейчас. Венчаться она тебя уговорила, а ты согласие дал. И в беседах с батюшкой не раз говорил, что милее Ольги для тебя никого нет. А теперь что?
- Была мила, да перестала! – отрезал Олег. – Так тоже бывает!
- И что же ты теперь делать думаешь? – Василий решил прощупать почву.
- Разведусь. Женюсь на Даше. И буду жить счастливо!
- А Сережка как же? Сын твой?
- Со мной будет жить!
- Это как же?
- Ольге идти некуда. У нее ни родни, ни дома своего. Разве позволю я ей своего сына по свету таскать за собой? Нет уж! Пусть свою жизнь устраивает, как знает, а ребенку лучше будет со мной. Я с Дашей уж говорил об этом. Она не против. Сказала, что примет, как родного…
Договорить Олег не успел. Дверь в соседнюю комнату открылась, и на пороге встала Ольга с сыном на руках. Бледная, словно полотно, она прижимала к себе ребенка, и шептала беззвучно: «Не отдам…» На большее сил ее не хватило, ведь весь разговор мужа со свекром она слышала.
- Нет, Оля! Нет! – кинулся к ней Василий. – Не тревожь душу! Не будет этого! Иди! Укладывай Сережу. Мы сами разберемся!
Не приученная перечить Ольга послушалась. Перехватила поудобнее захныкавшего было сына, и вскинула глаза на мужа. Синь безбрежная, ставшая вмиг грозовой, напомнила ему о той девушке, за которой он бегал украдкой в школе, мечтая хоть на минутку поймать ее взгляд или улыбку.
Но дернуло лишь на мгновение. Словно разделяя его с Ольгой и сыном, встала перед глазами Даша – чернобровая, хохочущая, дразнящая и игриво манящая куда-то.
Ольга никогда так себя не вела. Не было в ней этого огонька и задоринки, которую углядел Олег в своей коллеге Дарье. Они с Олей не похожи были, как небо и земля. От одной жаром пышет, а другая… Льдинка. Звенящая, красивая, но холодная, не наученная, как мужчине угодить и понравиться.
С Ольгой Олег учился с одной школе. Был на год старше, и поначалу даже не смотрел в сторону девчонок помладше. Зачем они нужны, если в классе такой цветник, что только выбирай! И, главное, все хорошо знакомы, не нужно думать, какие капризы в голову придут и что померещится зазнобе.
Но раз-другой по школьному коридору мелькнула мимо мечта синеглазая, и пропал Олег. Вроде и не было ничего в Оле особенного. Ростом – невеличка, неприметная среди других девчат. А поди ж ты! Зацепила! То ли смехом, который колокольчиком звенел, радуя сердце, то ли застенчивостью, которой Оленьке было не занимать. Не умела она принимать знаки внимания от парней. Краснела, бледнела, заикалась, и старалась поскорее избавиться от галантного кавалера, просящего разрешения проводить ее до дома. Никого к себе близко не подпускала.
Для Олега такое поведение было в новинку. В его классе девчата были бойкие. Любого парня могли одним словечком за пояс заткнуть, стоило тому неправильно себя повести. Может быть, поэтому он обратил внимание на Ольгу, и постарался завоевать ее доверие.
Задачка была интересной, но без неизвестных. Красивее и успешнее парня в школе попросту не было. Внешность Олегу досталась по наследству от родителей, а успехов своих он добивался сам – упорным трудом и настойчивостью. Получая золотую медаль на выпускном, он невольно искал глазами Олю в толпе. Вдруг пришла на него посмотреть?!
Она пришла. Но стояла тихонько в уголке, и Олег ее просто не заметил.
Ухаживать за собой Оля позволила далеко не сразу. Олег успел в армию сходить, поступить в институт, а по ночам ему все снились синие глаза Оленьки.
А она, между тем, росла. Окончила школу, поступила в тот же институт, где учился Олег, и однажды нос к носу столкнувшись с ним в коридоре, впервые не отвела глаз, здороваясь.
Так и начался их роман.
Он был коротким и каким-то непутевым. Олегу хотелось страстей и жизни, а у Оли не было сил дарить ему все это. Жизнь, которой так требовал от нее возлюбленный, тихо уходила из единственного человека, которого Оля любила без всяких условий и всем сердцем. Мама Оли болела, и таяла день ото дня, мечтая только об одном – успеть выдать дочь замуж.
Мечта ее осуществилась. Свадьбу играли впопыхах, конечно, но Оле не было до этого никакого дела. А Олегу и подавно.
Ольга еще успела сообщить матери, что ждет ребенка, а потом горько плакала, обнимая мужа, и прощаясь с единственным родным человеком. Больше родни у Оли не было. Отца ее не стало, когда она была маленькой, а мама Ольги была сиротой.
Родители Олега Олю приняли сразу и без оговорок. Уважительная, добрая, всегда готовая помочь, она покорила их сердца своей непосредственностью.
- Мама, какие у вас пирожки вкусные! А я такие не умею делать. Тесто меня не слушается!
- Ничего, Оленька! Это мы поправим!
- Да? Ой, спасибочки! А еще, научите меня белье крахмалить? Мама так не делала, а вы умеете. А я вам наволочки вышью гладью. Хотите? Меня мама научила! Какие цветы вы любите?
Уходила Оленькина свекровь на тех самых наволочках с вышитыми незабудками. Тяжело уходила, плача по ночам от боли. Но рядом была та, что уносила ее печали.
- Не плачь, мамочка! Потерпи, милая! Все пройдет…
И становилось легче. Оля умела договариваться с болью. Дар ли это был, или она просто очень хотела хоть немного облегчить страдания той, что постаралась заменить ей маму, но матери Олега и впрямь становилось легче дышать.
- Ангел ты мой… Олюшка… Сколько же радости ты в наш дом принесла! Внука подарила… Дай Бог, чтобы ты была счастлива!
Пожелание свекрови почему-то не сбылось. Не успела Оля оплакать ее, как узнала новость, которая подкосила, лишила последних сил, и заставила подумать о страшном. У Олега появилась любовница…
Прижимая к себе хнычущего сынишку, у которого резались зубки, Оля по ночам часами сидела на краешке кровати, ожидая мужа, и глядя в одну точку. В голове было пусто, мысли текли медленно и вяло, а где-то на краешке сознания тихонько тикал странный счетчик, отмеряя минуты. И Оля нет-нет, да и шептала себе под нос:
- Сто восемьдесят семь… Четыреста двадцать три… Пятьсот…
Она всегда любила математику. И произнесенное вслух число будто на мгновение возвращало ее в реальность, где все было просто и понятно. Вот она, вот сын, а есть еще муж…
Но тут же Оля вспоминала, что мужа у нее больше нет, и снова скатывалась в ту бездну отчаяния и непонимания, из которой ее могли вытащить только двое – сын и свекор.
Василий Иванович понимал, что творится в семье у сына. Даже попытался по-отцовски поучить Олега, призывая к порядку. Но из этого ровным счетом ничего не вышло. У Олега будто пелена перед глазами стояла. Даша, Даша, Даша… Только она! Об Оле ему думать не хотелось.
А Василий старался помочь Ольге. Нянчился с внуком, который мгновенно успокаивался на руках у деда и только похныкивал, жалуясь на вредный зуб, который никак не хотел прорезываться. Готовил еду, стараясь подкормить ставшую почти прозрачной от переживаний Олю. И ждал. Понимал, что сделать ничего не может, и это терзало его душу. Если бы он мог, то сделал бы все, что угодно, чтобы эта девочка, которую он принял в семью дочерью, перестала плакать! Но это было не в его силах. Единственное, что доставалось ему изредка, это бледное подобие Олиной улыбки и ее тихое: «Спасибо, папа!», когда она забирала из рук Василия сына, чтобы покормить или искупать.
И Василий злился.
Ох, как же он злился! Он готов был пойти к разлучнице и высказать все, что о ней думает, или разыскать в комоде старенький ремешок, которым когда-то учил сына уму-разуму. А оставалось лишь одно – жаловаться тихо жене, подняв глаза к небесам и надеясь на то, что она его слышит, и поддерживать Олю по мере возможности.
Последней же каплей, переполнившей чашу терпения Василия, стало заявление сына о том, что он собирается забрать у Ольги ребенка.
- Ну вот что, дорогой ты мой сынок! – Василий, едва сдерживая ярость, старался говорить как можно тише, чтобы не услышала Ольга. – Собирай-ка свои вещички, и шуруй туда, где ждет тебя полюбовница! А Ольгу я тебе тронуть не дам! И ребенка у нее забирать не позволю! Я пока еще в этом доме хозяин! Думал я за матерью поспешать, да, видать, рано! Пока Сережу на ноги не поставлю, нельзя мне к моей голубушке… Где мы тебя упустили, сын? Как проморгали тот момент, когда ты перестал быть человеком?! Как же это?!
- Ты, отец, брось меня виноватить! Сердцу не прикажешь! Ольгу я когда-то любил! И все для того, чтобы она была счастлива, сделал! А теперь я хочу быть счастливым с той, кого люблю! Разве это грех, отец?!
- Грех, сын! - припечатал Василий, качая головой. – Грех бросать первую любовь свою со злостью в сердце! Ты себя-то послушай! Ребенка у матери родной отобрать и отдать чужой тетке?! Где совесть у тебя? Где заснула, и не добудиться ее?! Не позволю! Надо будет – дом на Ольгу с внуком перепишу! И тогда у нее будет, чем крыть! Ишь, удумал! Над сиротой измываться! Вон отсюда! И чтобы глаза мои тебя не видели, пока не поумнеешь! Вон!
Василий сам не заметил, как загремел, перейдя с шепота на крик, и лишь когда Олег махнул рукой и выскочил за дверь, а рядом оказалась Оля, которая обняла свекра, успокаивая, он опомнился.
- Прости меня! Прости, дочка! Кажется, я весь лес под топор пустил… Одни щепки остались… А ведь хотел помирить вас…
- Не волнуйтесь так, папа! Не надо! Не дай Бог с сердцем плохо станет! – зачастила Ольга, вытирая слезы Василию. – Все пройдет! Вы же сами мне так говорили! Я помню!
- Эх, ты… - Василий всхлипнул, и совсем по-детски вытер нос рукавом рубашки. – Добрая душа… У самой сердце плачет, а она меня успокаивает! Ох, Олюшка, как же жить мы теперь будем?
- А, хорошо будем жить! – разозлилась вдруг Ольга. – Лучше всех! Думаете, я забуду, что вы только что для меня сделали?! Я ведь вам чужая…
- А, ну! – рассердился уже Василий, и не на шутку. – Что это за разговорчики?! Какая ты мне чужая?! Дочь ты мне! А Сережка – внук! И точка! А кому что не нравится – попросим выйти и жить нам не мешать! Ты, дочка, накапай мне там чего-нибудь, хорошо? Сердце что-то… А я прилягу…
Оля метнулась было в кухню, но передумала. Вызвала скорую, укрыла Василия одеялом, и побежала за водой.
Все обошлось. Василий пробыл в больнице неделю, а потом просто сбежал.
- Ну чего я там бока пролеживаю, пока вы тут одни маетесь?! – расцеловал он в обе щеки Ольгу, и подхватил на руки внука.
Сережка радостно загукал, признав деда, и продемонстрировал ему сразу два новых зуба. Эти беленькие предвестники взросления, едва видные, но такие долгожданные, оказали на Василия самое благотворное воздействие. Он успокоился.
- Как ты, Олюшка?
- Терпимо, пап. Все пройдет. Так?
- А то! Все у нас хорошо будет, девонька! Вот увидишь!
Замуж Ольгу Василий выдаст девять лет спустя честь по чести. Как родную дочь. Отведет под руку к будущему мужу, и утрет скупую слезу:
- Будь счастлива, Олюшка!
А после свадьбы позвонит Олегу, с которым Ольга его все-таки помирит, и скажет:
- Лопух, ты Олежка! Такое счастье упустил!
- Пап, ты думаешь, я не знаю? Но теперь-то чего уж…
Олег к тому времени уже успеет стать отцом снова, развестись с Дашей и жениться снова, и поймет, наконец, что синеглазая девчонка, которая досталась ему когда-то в жены, была лучшим, что случалось с ним. Но локоток не укусишь, а время на месте не стоит. И возвращая Ольге сына после очередных «папиных» выходных, он тоже пожелает ей счастья и, не сдержавшись, скажет:
- Вернуть бы все…
- Эх, Олег! – улыбнется в ответ Ольга. – поздно спохватился ты! А ведь я ждала тебя. Долго ждала. Думала, что одумаешься. Вернешься ко мне и к сыну. Но ты выбрал другой путь. А теперь-то что?
- Знал бы, где упадешь, Оль…
А Василий с радостью примет приглашение Ольги жить в ее доме. И до последнего дня будет по утрам поднимать глаза на лик Спасителя, оставленный ему женой, благодаря за то, что у него есть дочь.
Сережка станет старшим братом двум сестричкам-близняшкам через год после того, как у него появится отчим, который станет ему вторым отцом.
Всего у Оли будет пятеро детей. И всем она сможет дать то, чем до краев, с избытком была наполнена ее душа – любовь. И ее, когда-то названную нелюбимой, в день пятидесятилетия окружат дети и внуки, наперебой поздравляя и желая счастья, а она рассмеется так, что синева ее глаз станет прозрачной и светлой, словно море ранним утром, и спросит:
- Какое же мне еще счастье нужно? Вон его сколько! Не пересчитаешь! Вы – мое счастье!
Леший
Раз мне леший на велосипеде показал дорогу. Я гуляла с маленьким ребенком в коляске возле дач в знакомом с детства лесу. И почему-то никак не могла выйти к домам, а всё выходила на полянку. И уже начала волноваться: я знаю и этот лес, и поляну, а никак не могу попасть на тропинку, которая ведет к поселку!
Смотрю, едет мужик на велосипеде в камуфляже и с корзиной. У нас многие приезжали на велике, бросали его на поляне, ходили, собирали грибы — и обратно. Я подошла, вообще не боясь, и спросила: «Не знаете тут тропинка такую, к дачам должна идти?» А, говорит, вы глубоко забираете, она в эту сторону и правее держитесь, и сразу та тропинка будет, вот на то дерево ориентируйтесь. И рукой показал.
И рука вся в шерсти. Именно в шерсти. И ногти — когти, как у животного. Это было днем, я была не пьяная — здоровая, молодая женщина. Отвечаю: «Спасибо!» Спокойно, вежливо сказала, и ходу, ходу на то дерево! Вышла через 15 минут прямо на дачи. А руку я до сих пор помню в деталях. Мне не показалось, была рука.
🤶Странная хозяйка🤶
Во времена веселой и безденежной юности я снимала комнату. Хозяйка квартиры была очень милой, по вечерам она сидела в холле, смотрела телевизор и вязала, квартиранты рядом с ней пристраивались, болтали. Весной она стала уезжать на дачу на субботу и воскресенье, и мы начали замечать, что без нее всё в порядке, а как она вернется, то вечером после сидения у телевизора сил никаких не остается, доползаешь до комнаты и валишься спать.
Ну и одна соседка возьми и воткни две булавки над входом в холл и над диваном еще две. Острием вниз. «На всякий случай. Вдруг она энергетический вампир». И всё. Хозяйка по приезду перенесла вязальную к себе в комнату со словами: «Что-то тут дует», — и больше не сидела в холле. Мы там иногда телевизор смотрели всем квартиранским составом, а вскоре она всех жильцов попросила съехать.©️
Свекровь хочет моего развода
Анна открыла дверь в квартиру. Внутри царил знакомый запах свежесваренного кофе. Сергей, ее муж, был на кухне. Из-за двери доносился глухой стук ложки о чашку. Анна поставила сумку на пол, сняла пальто и позвала:
– Сережа, я дома!
Сергей выглянул из-за двери и улыбнулся.
– Аня, как день прошел?
Анна подошла к столу, села напротив Сергея и посмотрела на мужа.
– Нормально, только устала немного. Как ты? Мама звонила?
Сергей вздохнул, отложил чашку и посмотрел в окно.
– Звонила. Сказала, что зайдет сегодня.
Анна нахмурилась, но старалась сохранить спокойствие.
– Ты ей сказал, что мы заняты?
Сергей поморщился, как будто не ожидал такого вопроса.
– Аня, это же мама. Разве я могу ей запретить?
Анна посмотрела на мужа, затем перевела взгляд на часы.
– Хорошо, но у нас же были планы. Или ты забыл?
Сергей покраснел и начал что-то искать в телефоне.
– Не забыл. Просто мама сказала, что ненадолго.
Анна вздохнула, встала из-за стола и начала доставать продукты из пакета.
– Ладно, ненадолго так ненадолго. Но только не затягивай разговор.
Через час раздался звонок в дверь. Муж впустил в квартиру свекровь. Людмила Васильевна блистала. Женщина крепко обняла сына.
– Здравствуй, Сережа.
Людмила Васильевна сбросила пальто. Надменно прошла на кухню.
– Анна, как твои дела?
Анна улыбнулась, хотя внутри все кипело.
– Спасибо, Людмила Васильевна. Все в порядке.
Свекровь села за стол и огляделась, словно искала что-то. Затем заметила вазу с фруктами и кивнула.
– Фрукты, конечно, красивые, но лучше было бы пирог испечь. Мужчины любят домашнюю выпечку, – сказала Людмила Васильевна с легкой улыбкой.
Анна молча поставила перед свекровью чашку чая. Сергей, заметив напряжение, попытался разрядить обстановку.
– Мама, а ты пробовала тот новый пирог, который Анна приготовила? Очень вкусный был.
Людмила Васильевна изогнула бровь.
– Да, Сережа? А ты уверен, что она сама его пекла?
Анна улыбнулась, но в голосе зазвучала сталь.
– Конечно, сама. Мы с Сергеем решили, что это станет традицией.
Людмила Васильевна отпила глоток чая и ответила.
– Традиции – это хорошо. Только в нашей семье женщины всегда ставили мужей на первое место. А современные девушки все больше думают о себе.
Сергей закашлялся, Анна сжала губы. Молчание заполнило кухню. Потом Людмила Васильевна посмотрела на сына.
– Сережа, ты давно говорил с братом? Ему нужна помощь с ремонтом. Может, зайдешь к нему на выходных?
Сергей кивнул, но не успел ответить, потому что Анна поднялась из-за стола.
– Простите, Людмила Васильевна, но у нас другие планы на выходные. Мы договорились поехать к моим родителям.
Свекровь прищурилась и наклонилась к сыну.
– Сережа, ты, как всегда, ничего не решаешь?
Анна резко повернулась.
– Людмила Васильевна, мы обсуждаем все вместе. Как семья.
Людмила Васильевна усмехнулась.
– Семья? Не временные попутчики?
Сергей вскочил.
– Мама, хватит!
Людмила Васильевна поджала губы, встала и накинула пальто.
– Ладно, Сережа. Но помни, что я всегда буду на твоей стороне.
Свекровь вышла, хлопнув дверью. Анна опустилась на стул и закрыла лицо руками.
– Сережа, ты хоть понимаешь, что происходит?
Сергей выглядел растерянным.
– Аня, мама просто переживает. Она не привыкла, что я сам принимаю решения.
Анна покачала головой.
– Не привыкла? Она только что сказала, что я чужая!
Сергей подошел, сел рядом и взял ее за руку.
– Аня, она изменится. Ей просто нужно время.
Анна подняла на мужа глаза.
– Сережа, сколько времени? Я должна каждый раз это терпеть?
Сергей вздохнул и посмотрел в сторону.
– Аня, я постараюсь поговорить с мамой.
Анна встала, убрала чашки со стола и тихо сказала.
– Надеюсь, Сережа, потому что я больше не могу молчать.
Анна сидела на кухне и смотрела в окно. За окном вечерний свет растворялся в сумерках, и где-то вдалеке гудел поезд. Чай в ее чашке давно остыл, но Анна не замечала. Мысли путались, как старые кассеты, которые давно пора выбросить. Сергей еще не пришел с работы. Анна знала, что его задержала Людмила Васильевна.
Дверь хлопнула. Сергей вошел в прихожую.
– Ань, ты здесь?
Анна поднялась, подошла к двери и выглянула из кухни.
– Сережа, ужин готов. Как дела?
Сергей поставил портфель, снял куртку и даже не посмотрел на жену.
– Нормально. Мама звонила. Сказала, что хочет серьезно поговорить.
Анна замерла на месте.
– И о чем же?
Сергей сел за стол, уткнувшись в телефон.
– О жизни. О семье. Сказала, что мне нужно подумать.
Анна замерла.
– О чем именно подумать, Сереж?
Сергей поднял голову и посмотрел прямо на жену.
– Мама говорит, что ты совсем не стараешься ради семьи. Что тебе все равно.
Анна сделала глубокий вдох.
– Сережа, это твои слова или слова твоей мамы?
Сергей пожал плечами.
– Мама права. Ты вечно на работе. Ты не уделяешь мне внимания.
Анна не верила своим ушам. Словно холодная вода окатила ее с ног до головы.
– Ты это серьезно?
Сергей откинулся на спинку стула.
– Да. Серьезно. Тебе важнее твои дела, чем семья.
Гнев бурлил внутри, грозился вырваться наружу.
– Сережа, ты же знаешь, я работаю ради нас! Ты забыл, кто открыл этот бизнес? Кто дал деньги на нашу квартиру?
Сергей поднялся из-за стола.
– Аня, ты все время напоминаешь об этом. Тебе так важно, чтобы все знали, кто главный?
Анна закрыла глаза, чтобы успокоиться.
– Сережа, ты это не сам придумал. Это твоя мама тебе внушает.
Сергей нахмурился.
– Аня, не надо. Мама так заботится. Желает для нас лучшего.
Анна заглянула мужу в глаза.
– Хорошо? Она настраивает тебя против меня. Ты разве этого не видишь?
Сергей отвернулся.
– Аня, ты всегда все усложняешь.
Ком сдавил горло.
– Сережа, что ты хочешь сказать? Ты хочешь, чтобы я ушла?
Сергей обернулся.
– Мама считает, что нам нужно развестись.
Эти слова задели за живое. Анна сделала шаг назад.
– Что? Развод?
Сергей сел обратно на стул, потер лицо руками.
– Аня, я запутался. Мама говорит, что ты меня не любишь. Что все это показное.
Анна рассмеялась, но в ее голосе звучала горечь.
– Показное? Твоя мама это сказала? И ты ей веришь?
Сергей поднял голову.
– А ты любишь меня, Аня? Ты точно уверена?
Ноги у Анны стали ватными.
– Сережа, я тебе не узнаю. Ты стал другим. Твоя мама заполняет все пространство между нами.
Сергей опустил глаза.
– Может, мама права. Может, нам действительно пора закончить эти отношения.
Анна не могла поверить. Слова мужа звучали резко.
– Сережа, этого ты хочешь или твоя мама?
Сергей молчал. Анна поняла, что ответа не будет.
– Ладно, Сережа. Если ты этого хочешь, я подпишу бумаги.
Сергей поднялся, подошел к двери.
– Я не хотел, чтобы все так закончилось.
Анна отвернулась к окну.
– К этому давно шло, Сережа. Просто ты не заметил.
Сергей вышел из комнаты. Дверь в спальню хлопнула. Анна осталась одна.
Она не могла уснуть. В голове звучали слова мужа и свекрови. Людмила Васильевна планировала этот разговор давно. Анна это знала. Свекровь ее невзлюбила с первого взгляда.
На следующий день Сергей уехал рано. Анна осталась дома. Ей нужно было принять решение. Она позвонила подруге.
– Катя, мне нужно поговорить.
Катя всегда знала, как поддержать. Они встретились в кафе.
– Ань, ты правда думаешь, что это конец?
Анна кивнула, глядя в чашку.
– Да, Катя. Сергей даже не пытается бороться.
Катя вздохнула.
– Ань, может, он просто боится Людмилу Васильевну?
Анна покачала головой.
– Катя, дело не только в ней. Сергей больше не тот, кого я любила.
Катя посмотрела на подругу с грустью.
– Ань, ты уверена, что все безнадежно?
Анна задумалась, глядя на свои руки.
– Катя, я долго пыталась. Я закрывала глаза на многое. Но теперь все кончено.
Катя сжала руку Анны, будто хотела дать силы.
– Ань, может, ты права. Иногда лучше остановиться. Но как ты себя чувствуешь?
Анна отвела взгляд.
– Знаешь, сначала было страшно. А теперь… Мне стало легче.
Катя кивнула, пытаясь поддержать.
– Это главное, Ань. Ты сильная. Ты справишься.
Анна грустно улыбнулась.
– Катя, спасибо, что ты рядом.
Вечером Анна вернулась домой. Квартира казалась пустой, но внутри было спокойно. Анна зажгла свет, прошлась по комнатам и задержалась у окна. За стеклом вечерняя Москва мерцала огнями. Анна смотрела вдаль и думала о будущем.
Вскоре развод был официально завершен. Анна подписала последние бумаги в суде. Сергей избегал ее взгляда. Людмила Васильевна сидела рядом с сыном и сжала губы. Взгляд свекрови был тяжелым, но Анна держалась спокойно.
Когда судья объявил решение, Людмила Васильевна резко встала.
– Это несправедливо! Мой сын остался ни с чем!
Анна посмотрела на свекровь, не поднимая голоса.
– Людмила Васильевна, все документы были прозрачны. Квартира и бизнес всегда были на мне.
Людмила Васильевна нахмурилась.
– Ты все подстроила, Анна. Ты просто использовала моего сына.
Анна сделала шаг ближе.
– Людмила Васильевна, я никого не использовала. Все знали, на чьи деньги это куплено.
Сергей пытался вмешаться.
– Мама, хватит. Не надо сейчас.
Но Людмила Васильевна резко обернулась к сыну.
– Сергей, как ты мог допустить это? Она отняла у тебя все!
Анна не удержалась.
– Людмила Васильевна, у Сергея никогда ничего не было. Квартира – подарок моих родителей. Бизнес я построила сама.
Людмила Васильевна посмотрела на Анну с яростью.
– Ты еще пожалеешь. Я добьюсь справедливости.
Анна покачала головой.
– Вы можете пытаться, но правда на моей стороне.
Людмила Васильевна хотела что-то добавить, но судья прервал спор, попросив всех покинуть зал. Анна вышла первой. Сергей догнал ее у дверей.
– Ань, можем поговорить?
Анна остановилась, но не обернулась.
– Говори, Сережа.
Сергей немного замялся.
– Ань, я не знал, что так получится. Я не хотел, чтобы все разрушилось.
Анна повернулась к нему.
– Сережа, все разрушила не я. Ты сам позволил своей маме управлять твоей жизнью.
Сергей тяжело вздохнул.
– Ань, ты права. Но я все равно сожалею.
Анна посмотрела на бывшего мужа.
– Сережа, я тоже. Но нам обоим нужно двигаться дальше.
Анна ушла, оставив Сергея стоять в коридоре.
Прошел месяц. Анна сосредоточилась на работе. Она вложила все силы в развитие бизнеса. Кафе, которое казалось маленьким сторонним проектом, стало успешным. Постоянные клиенты приходили все чаще. Анна наконец-то обрела покой.
Однажды в кафе, проверяя отчеты, Анна услышала знакомый голос.
– Анна, здравствуй.
Анна подняла глаза. Перед ней стоял Сергей. Муж выглядел уставшим, но не пытался прятать взгляд.
– Сергей, что ты здесь делаешь?
Сергей немного смутился.
– Ань, я хотел извиниться. Я хотел все исправить, но опоздал.
Анна сложила бумаги и посмотрела на бывшего мужа.
– Сережа, спасибо за слова. Но нам не вернуть прошлого.
Сергей кивнул, потом посмотрел на витрину кафе.
– Ань, я рад, что у тебя все получилось. Ты всегда была сильной.
Анна сдержала улыбку.
– Сережа, тебе нужно найти себя. Перестать слушать других и начать жить своей жизнью.
Сергей опустил голову.
– Спасибо, Ань. Я постараюсь.
Сергей ушел, а Анна вздохнула с облегчением.
Через год Анна сидела на террасе своего кафе. Клиенты разговаривали, звенели чашки, пахло свежей выпечкой. Анна смотрела на закат и улыбалась. Она прошла через многое, но теперь знала главное – жизнь в ее руках.
Была в моей жизни такая история.
Человек, с которым мы случайно разговорились на отдыхе, вдруг сказал фразу,
после которой за столом воцарилась тишина:
"Вы, русские, самые весёлые среди грустных.
И самые грустные среди весёлых."
Я переспросила:
— Это комплимент или упрёк?
Он допил свой напиток и ответил спокойно:
"Это - боль.
Которую вы прячете под тосты, иронию и
"да нормально всё".
И он начал объяснять:
"С вами весело.
Вы лёгкие, смешные, умеете поднять настроение даже в хреновую погоду.
Но когда разговор доходит до настоящего — у вас в глазах становится пусто.
Как будто дальше — нельзя.
Как будто кто-то внутри сказал "Стоп".
Он продолжил:
"Вы щедрые — но не умеете принимать.
Вы дружите - но не всегда доверяете.
Вы можете делиться последним - но никогда не расскажете, что вам плохо, пока не прижмёт совсем".
И всё это — не про характер.
Это — про травму.
И мы, сидящие рядом, замолчали.
Потому что в этих словах было слишком много правды.
Слишком много узнавания.
Мы действительно любим шумные компании.
Но редко говорим, что чувствуем себя одиноко.
Мы можем шутить до слёз - но в глубине носим тишину, в которой не просим помощи.
Только справляемся.
Его финальная фраза меня срезала.
"Вы живёте, как будто всегда ждёте, что хорошее скоро закончится.
И поэтому не расслабляетесь.
Даже когда смеётесь".
С тех пор я иначе слышу русское.
"Да нормально всё".
И понимаю, что иногда за ним - не мир.
А просто человек, который решил не утяжелять собой других.
Я спросила:
"Чем, по-твоему, русские отличаются от всех остальных?"
Он замолчал.
На 3 секунды.
Вздохнул.
И сказал одно слово:
"Выживаемость".
Я удивилась.
Не "душа"?
Не "глубина"?
Не "интеллект"?
Он покачал головой:
Это всё есть.
Но главное - вы умеете выживать там, где другие сдаются.
Это видно во всём: в глазах, в голосе, в том, как вы держите паузу, когда больно".
Я попросила объяснить.
«Американцы ищут решение.
Европейцы - баланс.
А русские - просто проходят сквозь.
Без правил.
Без гарантии.
Без страховки.
Но — проходят".
Он сказал:
"Вы не привыкли надеяться.
Вы привыкли - держаться.
Даже если страшно.
Даже если нет выхода.
Вы берёте - и делаете.
Не потому что верите.
А потому что уже привыкли, что по-другому не получится".
И это не комплимент.
Это правда.
Правда народа, который больше умеет терпеть, чем выбирать.
Больше умеет спасать других, чем себя.
Больше умеет молчать, чем просить.
Его финальная фраза была такой:
"Вы не выглядите сильными.
Вы выглядите как те, кто пережил.
А значит — могут пережить всё".
С тех пор я иначе слышу слово "выживаемость".
Потому что поняла: это не про боль.
Это про то, что русские не умеют сдаваться -
даже тогда, когда уже никто не просит держаться.
Инoгда хочетcя быть тaкой жeнщиной-жeнщиной. Звенеть бpаслетами. Поправлять вoлосы, а oни чтoб вce равно пaдали. Благоуxaть «Герленом», теpебить кольцo, пищать: «Кaкая пpелесть!». Малo есть в ресторaне: «Мнe тoлько салат».
Не стесняться декольтe, напpотив, расстегивать совcем не случaйно верхнюю пуговочку. Пpивыкнуть к доpогим чулкам и бюстгальтеры покупать толькo «Лежaби». Иметь двух любoвников, легко тянуть деньги. «Ты же знaешь — я не xoжу пешком». «Эта шубкa бы мне подошла»… Не любить ни oдного из ниx. «И потом, в гpобу, вспоминaть — Ланcкого».
А иногда хочeтся быть интеллигентной дaмой. Сшить длинное черное платье. Купить черную водолaзку, про котоpую Татьяна Тoлстая сказала, что их носят те, кто внутренне свободeн. Если куpить, то непременно с мундштуком, и чтоб этo не выглядeло нелeпо. Иногда пoдходить к шкафу, снимать с полки cловарь, чтоб толькo УТОЧНИТЬ слово. Говоpить в трубку: «Мне надо закoнчить статью, сегодня звонил peдактор».
Расcуждать об умном на фуршeтах, а на гpуди и в ушах чтоб — старинноe серебрo с розовыми кораллами или бирюзoй. Чтоб в дальнем кабинете, по коpидору нaлево, сидел за компьютером муж-ученый, любoвь с которым продолжалась бы вечно. Чтоб вcе говорили: «Высокие отношения». Чтoб, положив книжку на прикроватный столик, перед тем как выключить свет в спaльне, он замечал: «Доpогая, ты выглядишь бледной, сходи завтра к професcору Мурмуленcкому. Непременно».
А иногда хoчется быть такой cвоей для всех в доску. С короткой стрижкой. И красить волoсы, губы и ногти opaнжевым. И ходить в больших зеленых ботинкaх, с индийской сумкoй-тоpбой, с наушниками в ушах, с веревочками на запяcтье. Все вpeмя везде опаздывать, вопить в курилке: «Я такую кофейню oткрыла!.. Вы прoбовали холотропное дыхание? — отвaл башки!». И чтоб аж дым из ушей.
Захлебываться от впечатлений. Не успевать спать. Собираться на Гоа в февpале. Сидеть в офисе за «мaком». Вокруг чтоб все увешанo разноцветными стикерами с напоминaниями: «придумать подарок Машке», «напомнить Витьке про ужин в cреду», «купить новые лыжи». На рабочем столе чтоб фотографии детeй в бассейне и в океане, портреты собаки лабpaдор (почившей) и бородатого мужчины в странной желтой шапoчке.
Быть вcю жизнь замужем за одноклaссником, котoрый за двадцать лет, предстaвьте, так и не выкинул ни oдного фopтеля. Да еще и мирится co всеми этими дpузьями, вечеринками, транжирством и немытoй посудой. «Ты заедешь зa мнoй в вoсемь?» — «Конечно, зая».
А иногда хoчется побритьcя на лыcку и повязать плaточек. Вымыться в бане хозяйственным мылoм, но пaхнуть какими-нибудь травками, полынью там или мятoй. Научиться молиться, читать жития святых, соблюдать посты. Назвaть cына Серафимом, подстaвлять, хотя бы мыcленно, другую щеку. «Ты этoго xoтел. Так. Аллилуйя. Я руку, бьющую меня, — целую».
Излучать дoброжелательность и чтоб ненатужно так сиять от внутpeнней гаpмонии. Принести из цеpкви святую вoду в баллоне, поставить ее в холодильник. И кoгда мутоpно на душе, умываться ею. И советовать мамашам, что если у ребенка тeмпература, достаточно просто сбрызнуть. И чтоб этo действительнo помoгало.
А еще ужасно хочeтся пoйти в официaнтки. Купить нaкладные ресницы и полное собрание coчинений Даpьи Донцовой. Научиться ходить на каблуках, флиртoвать с посeтителями, чтоб они больше оставляли на чай, говорить: «А вoт попpoбуйте еще «карпаччo», уж очень оно у нас замечательное».
Хoдить в кинo, кoпить на машину. Бросить баpмена, закрутить с поваром-итальянцeм. Виcеть на доcке почета как работник, рaскрутивший макcимальное числo лоxoв на дорогое фpaнцузское винo, которое они сроду не отличат от кpымского. Пить cколько хочешь гоpячего шоколада из кoфе-машины. И уже paзлюбить греческий сaлат.
А что мы имeeм на делe? Пoка только чеpную водолазку.
Aвтор: Пoлина Cанaeвa
@REALCEASE 📱