37. ВОИНСТВУЮЩЕЕ БЕЗБОЖИЕ (ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ Н.И.БУХАРИНА) «Если я являюсь причиной несчастья других, то я и сам не менее несчастен». А если суждено стать причиной страданий и смерти неизвестного и незнакомого мне человека? А если близкого и родного? Ни один волос не упадёт с головы твоей без ведома Господа. Страшное, непоправимое… Всегда ли оно случается с ведома Бога? Что это – наказание? Попущение? И за какие грехи? * * * Большевиков нельзя назвать неверующими людьми. В борьбе с Богом их вела страстная ненависть. Не к религиозности как таковой, а именно и непосредственно ко Христу. Для большинства большевистских вождей, принадлежащих к иудейскому племени, эту ненависть можно понять. Но откуда происходила и чем питалась эта ненависть у грузина Сталина, поляка Дзержинского, русских Луначарского и Бухарина? Европейское свободомыслие, подразумевающее освобождение разума от оков суеверия и предрассудков, в смысловом пространстве русского языка приобретает негативный оттенок вольнодумства (согласно словарю Даля, «вольнодумствовать - давать полную волю, свободу превратным убеждениям, ложным или противным общему убеждению мыслям, по предметам важным, особенно говоря о вере; отвергать истины ея»). Европейская либеральная свобода на русской почве реализовывала себя как отрицание веры и Бога вплоть до богоборчества и богохульства. В жизни либеральное бунтарство выражало себя демонстративным пренебрежением моральными нормами. Супружеская неверность воспринималась как проявление свободы любви, освобождение чувства любви от ханжества и предрассудков. Обстоятельства рождения и воспитания А.В.Луначарского вполне соответствовали духу времени. Его мать родила сына не от мужа, а от возлюбленного.
У основания веры лежит страх Божий. Истребить в себе веру, значит, освободиться от страха. Проще всего это сделать кощунственным богохульством. Именно с него начинают путь богоборчества многие известные вожди большевизма.
Начало веры – страх Божий. Богохульника по жизни преследует не страх, а ужас. Безбожники ищут и находят подтверждение своей правоты в кажущейся безнаказанности своего богохульства и богоборчества. Публичное богохульство и, как им кажется, отсутствие небесной кары – главный аргумент в их богоборческой проповеди.
Вопреки сплетням и слухам, Сталин не убивал своей жены. Смерть Надежды Аллилуевой была личной трагедией его жизни. Мысль о своей причастности, виновности в её смерти жила в подсознании Сталина и преследовала его. * * * В детстве Ф.Э.Дзержинский был благочестивым и набожным ребёнком. Его мечтой было поступление в Римско-католическую духовную семинарию. Однако этого не случилось. В 1894 году юный Дзержинский познакомился с работами Карла Маркса. Неожиданно для всех выступил с яркой богоборческой проповедью. В том же году ему было суждено пережить личную трагедию. Вместе с братом, стреляя по мишеням из отцовского ружья, они убили собственную сестру. Связаны ли эти три события между собой, можно только предполагать. * * * Тень Каина преследовала Н.И.Бухарина с ранних лет. Детская шалость послужила причиной смерти его младшего брата. Мысль о том, виновен ли он в смерти брата, если да, то какова степень его вины, жила в подсознании любимца партии, одного из организаторов погрома церкви и организатора братоубийственной гражданской войны на протяжении всей его жизни. На протяжении всей своей сознательной жизни он считал свою безнаказанность высшим подтверждением того, что Бога нет. Он убеждал себя в собственной невиновности в смерти брата. Накануне казни в тюремной камере, в исповедальной форме описав обстоятельства гибели брата, он не пришёл к раскаянию и осознанию собственной вины ни в смерти брата, ни в миллионах жертв братоубийственной войны. На судебном процессе во имя высших интересов партии и революции он клевещет на себя и других. Юной жене предлагает заучить наизусть собственные обращения к будущему поколению руководителей партии и государства. Пишет покаянные письма Сталину. Бог поругаем не бывает. К богохульникам и богоборцам возмездие приходит неизбежно. Карой для них становятся сами совершаемые ими преступления.
Последние полгода своей жизни перед казнью Н. И. Бухарин, находясь в тюремной камере, писал… Среди написанного им сохранился автобиографический роман о его детстве. Приобщённый к делу сохранившийся текст свидетельствует о недюжинных литературных способностях Николая Ивановича Бухарина. В самом же романе прослеживается непрерывная тема взаимоотношений талантливого и доброго мальчика Коли с Богом, в которых неожиданно проступает инфернальное богоборчество. Человек не любит того, что его страшит. Общеизвестно, что страх Божий – начало Веры. Вместе с тем страх Божий лежит в основании всякого атеизма, неверия, богоборчества. Коля рано научился читать. В выборе того, что читать, он не был ограничен. Любимым чтением Коли стали творения Гейне. Гейне помог ему полюбить евреев и посеял семена неверия во Христа. С ранних детских лет борьба с церковными предрассудками и проповедь неверия стали стержнем убеждений Николая Ивановича Бухарина.
«Коля видит несчастных, закованных невольников-негров и гнусные морды капитана, и Ван-Койка, и тут уж закипает ненависть и сжимаются маленькие кулачки. Зато какая радость, когда сын учёного раввина, Габриэля из Сарагосы, натягивает нос прекрасной молодой дочери испанского алькальда! Ах, какая замечательная это вещь из «Еврейских мелодий» Гейне! Коле хочется читать это чудо всем дуракам, твердящим о «жидах», как твердила молодая красавица, которая так опростоволосилась со своим возлюбленным… А Вильям Ратклифф?.. Коля с замиранием сердца повторял: Зачем твой меч в крови, Эдвард, Эдвард! – шотландскую песенку безумной Маргареты… А Альманзор? А Вицли-Пуцли? Так им и надо, жадным испанским стервятникам! Целым открытием было для Коли то, что в «Вицли-Пуцли» христиане названы богоедами. В самом деле, ведь если в причастии действительно настоящее тело и настоящая кровь, то какая же это мерзость! Это же хуже людоедства… И как этого никто не замечает?.. И мысль мальчика напряжённо работает, точно катает тяжёлые валуны с места на место… А вот ещё у Гейне говорится, что учение о Троице противоречит таблице умножения. Разве это не так? Что же это за чушь такая? То-то мама никак не могла объяснить, как это Сын Божий привечно рождается от отца, а Дух Святый предвечно из него исходит… Ни черта они не рождаются и ни черта не исходят! Просто всё это чепуха на постном масле. Тоже обман, да ещё какой! Сказки-складки – больше ничего. И в Священной Истории: сперва Бог сотворил свет, а потом солнце, луну и звёзды. А откуда же свет был? Или вот ещё Иисус Навин упросил Бога остановить солнце. А в географии говорится, что Земля ходит вокруг Солнца. Значит, Писание врёт. Кит Иону проглотил, рыба-кит. А кит вовсе и не рыба, а млекопитающее животное, да и проглотить человека не может – такое у него узкое горло. Земля раньше была огненный шар. А в Священной Истории через неделю уже Адам с Евой появились: хорошо бы они поджарились, голубчики, в этом огненном раю! В научных книжках написано, что земля существует много миллионов лет, а в Священной Истории от сотворения мира до Рождества Христова прошло ровно 5508 лет… А есть раскопки жилья, которым больше десяти тысяч лет… всё чушь и чушь… Так Коля доходил своим умом до полнейшего безверия. Эти размышления были иногда наивны, но всё же имели прочную базу в естествознании, а лёгкой смазкой служили ирония и насмешка. Конечно, сюда присоединялись и мальчишеские аргументы, и озорные богохульства. - Ну а может твой г…ный бог сделать такой камень, который он не мог бы поднять?.. Мальчишки, замерев, молчат… - Ну а может твой бог меня наказать, если я скажу, что он – дурак, негодяй, дерьмо?.. У Колиных друзей глаза лезут уже на лоб… А богохульства растут и растут: все специфическое просвещение обрушивается теперь на несчастного поруганного бога, но он, очевидно, действительно бессилен, если допускает безнаказанно такие страшные вещи…»
Автору важен, очень важен вопрос безнаказанности, чтобы преодолеть страх. Для него важно убедить себя и окружающих, что Бога нет. Если Бога нет, то нет и не должно быть страха. Он пытается доказать это опытным путём. Он решается совершить страшное богохульство. Сомневающимся в его безбожии приятелям он предлагает заключить пари:
«Я с причастия притащу вам ваше тело Христово мы его здесь со всех сторон посмотрим. - Ну, уж это ты, Колька, брось! - Ничего не брошу. Что? Струсили? - Да как же ты его принесёшь? - Очень просто. За языком. Когда будет мне поп его на ложечке в рот пихать, я его цоп за язык и буду придерживать. А потом вам выложу, вот хоть на эту скамейку. И Коля указал на грязную скамейку в садике. - Ну что ж? Кто спорит? Все молчали, переминаясь с ноги на ногу. - А всё же, Колька, ты поосторожнее. Может, и всамделича-то рука отсохла у парня? - Не беспокойтесь, никакая рука у меня не отсохнет. А тело я вам притащу. В день причастия Коля пошёл в церковь к обедне. Служили торжественную службу. Церковь сияла золотом и серебром. Сквозь высокие окна наверху, под самым куполом, пробивались яркие солнечные лучи и стояли светло-синими столбами в воздухе, наполненном фимиамом кадильниц. Певчие пели звонкими радостными голосами. Победно трезвонили колокола. Толпы верующих ждали величайшего таинства христиан, когда хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Христову. Они уже облегчили свои души от тяжести греха, очистились от скверны и радостно ждут общения с Богом, воскресшим Спасителем человечеств… -…Горе имеем сердца! – призывает верующих жрец-священник, одетый в светлые золотые ризы… - Имимы ко Господу, - стройно отвечает многоголосый певческий хор; тонкие дискантовые звуки, звеня, забираются высоко-высоко, под самый купол храма, а басы замирают где-то внизу, дрожа сдерживаемым напряжением. - Приидите, ядите, сие есть тело мое…- торжественно провозглашает священник, обращаясь к верующим, как Христос, агнец, страдалец за людей, распятый и воскресший. « А что, если в самом деле рука отнимется?...Да что за вздор!...А вдруг?..» - думает Коля, чуть-чуть поддаваясь коллективному торжественному опьянению… - Пийти от нея вси, сия бо есть кровь моя нового завета, яже за вы и за мнози изливаемая во оставление грехов… - Ерунда! Только бы не проглотить, не растеряться…Или незаметно пальцем вытащить: увидят!» - Причащается раб Божий Фёдор… …Чёрт! Нужно с ложечки взять ртом тело и кровь…потом вытирают рот антиминсом…потом вытирают рот антиминсом…потом дают запивать «теплоты»…крест ещё целуют…как бы не поперхнуться…» - Причащается раба Божия Мария… «…Главное, крепко языком прижать и больше уж не двигать, пока не проделаю всего…» - Причащается раб Божий Дмитрий…Причащается раба Божия Варвара… «…Скоро и до меня дойдёт… - мелькает в голове у Коли, - вот только два человека осталось…» - Как зовут? – слышит он шёпот священника. - Николай… - Причащается раб Божий Николай… Коля крепко держит языком «тело Христово»…Нет, милое, не уйдёшь!.. «Теплотой» чуть-чуть из-под языка не смыло…Да удержал! И Коля бежит из церкви домой. За языком – крепко прижатый кусочек просфоры. «Вот я им покажу! «Рука отнимется!» Тоже! Вот дуралеи-то!» - проносится у Коли в голове… Он вихрем подбегает к подоконнику мастерской, мычит и пальцами показывает на рот: готово, мол; за языком обещанная добыча… Мастера выбегают на двор, кличут соседских. Коля, поблескивая весело глазами, ждёт, пока соберутся, - не поодиночке же он будет всем показывать! Наконец все в сборе. Коля выплёвывает на ладонь кусочек просфоры и кладёт его на скамейку. Все отскакивают, как от готовой взорваться бомбы… - Будет вам дурака валять…Ну что, съели? Выкусили? Сказал – принесу, и принёс. Да не бойтесь же! Видите, обе руки целы, и даже язык не отсох. Вот видите, просто кусочек просвирки, красноватый – от вина. Можете понюхать – пахнет вином, а не кровью. Видали? - А как это ты его?.. - Да так, как сказал: за языком. А знаете что? Давайте на церковном дворе индюка причастим! - Ну уж выдумал! - Ей-богу, будет здорово! И ребята побежали посмотреть на небывалое зрелище. Так, в лето от Рождества Христова 1900-е в первопрестольной столице Государства Российского вместо раба Божия Николая причастился тела Христова безымянный индейский петух на дворе церкви Иоанна Воина, что на Бабьем Городке…»
По прошествии некоторого времени в жизни Коли произошло событие, наложившее отпечаток на всю оставшуюся жизнь. В один из вечеров ребята шумно и весело играли в доме. «Андрюша надел себе на шею венский стул. А Коля, подбежав, с разлёту сел на него. И вдруг увидел, что глаза Андрюши наполнились слезами… В это время вошёл Иван Антоныч. - Ты что? – сказал он, заметив слёзы. - Колька сделал мне больно… - Я ведь не хотел… И больше ничего. Ночью, когда все спали мирным сном, раздался вдруг страшный, нечеловеческий крик… Андрюша корчился на своей кроватке без сознания, и кричал, кричал… Коля подбежал к нему одновременно с матерью… Андрюша кричал…Он обнял маленькое тело братца, теплое, маленькое тельце… Тот кричал, извиваясь… Все повскакали… Все были в суматохе… Без одежды бегали за льдом на улицу… А он всё кричал… И вдруг стих… Андрюши не стало. На утро он лежал на столе, восковой, с закрытыми глазами, с маленьким орлиным носиком, как мёртвая птичка; одна сторона лица была тёмно-синей к виску… Коля был близок к безумию… …А что, если это я виноват, если я его убил?..”
Никто не принуждал Бухарина накануне расстрела писать воспоминания о своём детстве. Как всякого богоборца всю жизнь его преследовал страх наказания Господня, подсознательно он чувствовал, что наказание преследует его, что плотью этого наказания становятся всё новые и новые преступления, совершаемые им. Потребность написания романа была жаждой исповеди, в которой, увы, Бухарин не пришёл к раскаянию.
2. В воспоминаниях Бухариной-Лариной, опубликованных в 1989 году, приведён текст письма, обращённого БУДУЩЕМУ ПОКОЛЕНИЮ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ, которое Николай Иванович попросил её заучить наизусть.
БУДУЩЕМУ ПОКОЛЕНИЮ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно. Не Дзержинского, постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми её действиями, оправдывала жестокость к врагам, охраняла государство от всяческой контрреволюции. Поэтому органы ЧК заслужили особое доверие, особый почёт, авторитет и уважение. В настоящее время в своём большинстве так называемые органы НКВД – это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя – история не терпит свидетелей грязных дел! Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно. Грозовые тучи нависли над партией. Одна моя ни в чём не повинная голова потянет ещё тысячи невиновных. Ведь нужно же создать организацию, «бухаринскую организацию», в действительности не существующую не только теперь, когда вот уже седьмой год у меня нет и тени разногласий с партией, но и не существовавшую тогда, в годы «правой» оппозиции. О тайных организациях Рютина и Угланова мне ничего известно не было. Я свои взгляды излагал вместе с Рыковым и Томским открыто. С восемнадцатилетнего возраста я в партии, и всегда целью моей жизни была борьба за интересы рабочего класса, за победу социализма. В эти дни газета со святым названием «Правда» печатает гнуснейшую ложь, что якобы я, Николай Бухарин, хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость. Это – ложь, адекватна которой по наглости, по безответственности перед народом была бы только такая: обнаружилось, что Николай Романов всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции. Если в методах построения социализма я не раз ошибался, пусть потомки не судят меня строже, чем это делал Владимир Ильич. Мы шли к единой цели впервые, ещё непроторенным путём. Другое было время, другие нравы. В «Правде» печатался дискуссионный листок, все спорили, искали пути, ссорились и мирились и шли дальше вперёд вместе. Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становятся всё грандиознее, разгорается как пламя и душит партию. Ко всем членам партии обращаюсь! В эти, быть может, последние дни моей жизни я уверен, что фильтр истории рано или поздно неизбежно смоет грязь с моей головы. Никогда я не был предателем, за жизнь Ленина без колебания заплатил бы собственной. Любил Кирова, ничего не затевал против Сталина. Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать моё письмо на Пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии. Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!
3. За время нахождения в тюремной камере Бухарин написал 43 письма лично Сталину. Вот текст 43-го, последнего письма. 1937. Предсмертное письмо Н.И.Бухарина И.В.Сталину
Н.И. БУХАРИН — И.В. СТАЛИНУ
(10 декабря 1937 г.) Весьма секретно
Лично Прошу никого другого без разрешения И. В. Сталина не читать
И. В. Сталину
7 стр. + 7 стр. приложения.
Иосиф Виссарионович!
Пишу это письмо, как, возможно, последнее, предсмертное, свое письмо. Поэтому прошу разрешить мне писать его, несмотря на то, что я арестант, без всякой официальщины, тем более, что я его пишу только тебе, и самый факт его существования или несуществования целиком лежит в твоих руках...
Сейчас переворачивается последняя страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни. Я мучительно думал, браться ли мне за перо или нет, — я весь дрожу сейчас от волнения и тысячи эмоций и едва владею собой. Но именно потому, что речь идет о пределе, я хочу проститься с тобой заранее, пока еще не поздно, и пока пишет еще рука, и пока открыты еще глаза мои, и пока так или иначе функционирует мой мозг.
Чтобы не было никаких недоразумений, я с самого начала говорю тебе, что для мира (общества) я 1) ничего не собираюсь брать назад из того, что я понаписал; 2) я ничего в этом смысле (и по связи с этим) не намерен у тебя ни просить, ни о чем не хочу умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится. Но для твоей личной информации я пишу. Я не могу уйти из жизни, не написав тебе этих последних строк, ибо меня обуревают мучения, о которых ты должен знать.
1. Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии.
2. Перебирая все в уме, насколько я способен, я могу, в дополнение к тому, что я говорил на пленуме, лишь отметить:
а) что когда-то я от кого-то слыхал о выкрике, кажется, Кузьмина, но никогда не придавал этому никакого серьезного значения — мне и в голову не приходило;
в) что о конференции, о которой я ничего не знал (как и о рютинской платформе), мне бегло, на улице, post factum, сказал Айхенвальд («ребята собирались, делали доклад»), — или что-то в таком роде, и я тогда это скрыл, пожалев «ребят»;
с) что в 1932 году я двурушничал и по отношению к «ученикам», искренне думая, что я их приведу целиком к партии, а иначе оттолкну. Вот и все. Тем я очищаю свою совесть до мелочей. Все остальное или не было или, если было, то я об этом не имел никакого представления.
Я на пленуме говорил таким образом сущую правду, только мне не верили. И тут я говорю абсолютную правду: все последние годы я честно и искренно проводил партийную линию и научился по-умному тебя ценить и любить.
3) Мне не было никакого «выхода», кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: либо иначе выходило бы, что я «не разоружаюсь».
4) Кроме внешних моментов и аргумента 3) (выше), я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую концепцию:
Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других — по-другому, третьих — по-третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие (сужу по себе: как я озлился на Радека, который на меня натрепал! а потом и сам пошел по этому пути...). Таким образом, у руководства создается полная гарантия.
Ради бога, не пойми так, что я здесь скрыто упрекаю, даже в размышлениях с самим собой. Я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах.
Но тут-то у меня и главная мука, и главный мучительный парадокс.
5) Если бы я был абсолютно уверен, что ты именно так и думаешь, то у меня на душе было бы много спокойнее. Ну, что же! Нужно, так нужно. Но поверь, у меня сердце обливается горячей струею крови, когда я подумаю, что ты можешь верить в мои преступления и в глубине души сам думаешь, что я во всех ужасах действительно виновен. Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишаться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло! Тогда это ничем не оправдано. И все путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головою о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?
6) Я ни на йоту не злобствую и не ожесточен. Я — не христианин. Но у меня есть свои странности. Я считаю, что несу расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу. И если хочешь уж знать, то больше всего меня угнетает один факт, который ты, может быть, и позабыл: однажды, вероятно, летом 1928 года, я был у тебя, и ты мне говоришь: знаешь, отчего я с тобой дружу: ты ведь неспособен на интригу? Я говорю: Да. А в это время я бегал к Каменеву («первое свидание»). Хочешь верь, хочешь не верь, но вот этот факт стоит у меня в голове, как какой-то первородный грех для иудея. Боже, какой я был мальчишка и дурак! А теперь плачу за это своей честью и всей жизнью. За это прости меня, Коба. Я пишу и плачу. Мне ничего уже не нужно, да ты и сам знаешь, что я скорее ухудшаю свое положение, что позволяю себе все это писать. Но не могу, не могу просто молчать, не сказав тебе последнего «прости». Вот поэтому я и не злоблюсь ни на кого, начиная с руководства и кончая следователями, и у тебя прошу прощенья, хотя я уже наказан так, что все померкло, и темнота пала на глаза мои.
7) Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну. Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с Вами, Н. И.? Я Иосифу скажу, чтобы он Вас взял на поруки». Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать тебе, чтоб... ты взял меня на поруки! Так у меня реальность была перетасована с бредом. Я знаю, что Н. С. не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя, и недаром подсознательное моего несчастного «я» вызвало этот бред. А с тобой я часами разговаривал... Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если б ты видел, как я внутренне к тебе привязан, совсем по-другому, чем Стецкие и Тали! Ну, да это «психология» — прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся!
8) Позволь, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:
а) мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс: я просто не знаю, как я совладаю сам с собой — ты знаешь мою природу; я не враг ни партии, ни СССР, и я все сделаю, что в моих силах, но силы эти в такой обстановке минимальны, и тяжкие чувства подымаются в душе; я бы, позабыв стыд и гордость, на коленях умолял бы, чтобы не было этого. Но это, вероятно, уже невозможно, я бы просил, если возможно, дать мне возможность умереть до суда, хотя я знаю, как ты сурово смотришь на такие вопросы;
в) если[1] меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтоб я заснул и не просыпался). Для меня этот пункт крайне важен, я не знаю, какие слова я должен найти, чтобы умолить об этом, как о милости: ведь политически это ничему не помешает, да никто этого и знать не будет. Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь! Ты, зная меня хорошо, поймешь. Я иногда смотрю ясными глазами в лицо смерти, точно так же, как — знаю хорошо — что способен на храбрые поступки. А иногда тот же я бываю так смятен, что ничего во мне не остается. Так если мне суждена смерть, прошу о морфийной чаше. Молю об этом...
с) прошу дать проститься с женой и сыном. Дочери не нужно: жаль ее слишком будет, тяжело, так же, как Наде и отцу. А Анюта — молодая, переживет, да и мне хочется сказать ей последние слова. Я просил бы дать мне с ней свидание до суда. Аргументы таковы: если мои домашние увидят, в чем я сознался, они могут покончить с собой от неожиданности. Я как-то должен подготовить к этому. Мне кажется, что это в интересах дела и в его официальной интерпретации;
д) если мне будет сохранена, паче чаяния, жизнь, то я бы просил (хотя мне нужно было бы поговорить с женой):
*) либо выслать меня в Америку на n лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по процессам, вел бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически Анти-Троцким, и вел бы это дело с большим размахом и прямо с энтузиазмом; можно было бы послать со мной квалифицированного чекиста и, в качестве добавочной гарантии, на полгода задержать здесь жену, пока я на деле не докажу, как я бью морду Троцкому и К0 и т. д.;
**) но если есть хоть атом сомнения, то выслать меня хоть на 25 лет в Печору или Колыму, в лагерь: я бы поставил там университет, краеведческий музей, технич. станции и т. д., институты, картинную галерею, этнограф-музей, зоо- и фито-музей, журнал лагерный, газету.
Словом, повел бы пионерскую зачинательскую культурную работу, поселившись там до конца дней своих с семьей.
Во всяком случае, я заявляю, что работал бы где угодно как сильная машина.
Однако, по правде сказать, я на это не надеюсь, ибо самый факт изменения директивы февральского пленума говорит за себя (а я ведь вижу, что дело идет к тому, что не сегодня-завтра процесс).
Вот, кажется, все мои последние просьбы (еще: философская работа, оставшаяся у меня, — я в ней сделал много полезного).
Иосиф Виссарионович! Ты потерял во мне одного из способнейших своих генералов, тебе действительно преданных. Но это уж прошлое. Мне вспоминается, как Маркс писал о Барклае-де-Толли, обвиненном в измене, что Александр I потерял в нем зря такого помощника. Горько думать обо всем этом. Но я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению ко всем вам и к партии, и ко всему делу — ничего, кроме великой, безграничной любви. Я делаю все человечески возможное и невозможное. Обо всем я тебе написал. Поставил все точки над i. Сделал это заранее, так как совсем не знаю, в каком буду состоянии завтра и послезавтра etc.
Может быть, что у меня, как у неврастеника, будет такая универсальная апатия, что и пальцем не смогу пошевельнуть.
А сейчас, хоть с головной болью и со слезами на глазах, все же пишу. Моя внутренняя совесть чиста перед тобой теперь, Коба. Прошу у тебя последнего прощенья (душевного, а не другого). Мысленно поэтому тебя обнимаю. Прощай навеки и не поминай лихом своего несчастного.
Н. Бухарин
10.ХП.37 г.
Остаётся добавить, что Сталин пустил это письмо по кругу. Члены высшего руководства оставили краткие отзывы о содержании письма и о своём отношении к его автору.
* * * Похожий сюжет мы находим и в биографии ещё одного пламенного революционера-богоборца Феликса Эдмундовича Дзержинского. С юных лет Феликс рост ребёнком набожным, мечтавшим об учёбе в Римско-католической духовной семинарии. Крутой поворот в его судьбе случился в 1894 году. Именно в этот год он познакомился с трудами Карла Маркса, в этом году случился поворот в его отношениях с Богом. Добрый ласковый мальчик неожиданно для окружающих выступил с проповедью воинственного богоборчества и богохульства. И в этот же год он пережил страшную трагедию. Феликс и его брат Станислав, стреляя из отцовского ружья по мишеням, непредумышленно попали в сестру, которая скончалась на месте. До конца своих дней Феликс гнал от себя мысль о неслучайности этой трагической случайности и со всё возрастающим остервенением вёл борьбу с церковью и Богом.
СМЫСЛ СЛОВ.
37. ВОИНСТВУЮЩЕЕ БЕЗБОЖИЕ
(ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ Н.И.БУХАРИНА)
«Если я являюсь причиной несчастья других, то я и сам не менее несчастен». А если суждено стать причиной страданий и смерти неизвестного и незнакомого мне человека? А если близкого и родного? Ни один волос не упадёт с головы твоей без ведома Господа. Страшное, непоправимое… Всегда ли оно случается с ведома Бога? Что это – наказание? Попущение? И за какие грехи?
* * *
Большевиков нельзя назвать неверующими людьми. В борьбе с Богом их вела страстная ненависть. Не к религиозности как таковой, а именно и непосредственно ко Христу. Для большинства большевистских вождей, принадлежащих к иудейскому племени, эту ненависть можно понять. Но откуда происходила и чем питалась эта ненависть у грузина Сталина, поляка Дзержинского, русских Луначарского и Бухарина?
Европейское свободомыслие, подразумевающее освобождение разума от оков суеверия и предрассудков, в смысловом пространстве русского языка приобретает негативный оттенок вольнодумства (согласно словарю Даля, «вольнодумствовать - давать полную волю, свободу превратным убеждениям, ложным или противным общему убеждению мыслям, по предметам важным, особенно говоря о вере; отвергать истины ея»).
Европейская либеральная свобода на русской почве реализовывала себя как отрицание веры и Бога вплоть до богоборчества и богохульства.
В жизни либеральное бунтарство выражало себя демонстративным пренебрежением моральными нормами. Супружеская неверность воспринималась как проявление свободы любви, освобождение чувства любви от ханжества и предрассудков.
Обстоятельства рождения и воспитания А.В.Луначарского вполне соответствовали духу времени. Его мать родила сына не от мужа, а от возлюбленного.
Начало веры – страх Божий. Богохульника по жизни преследует не страх, а ужас. Безбожники ищут и находят подтверждение своей правоты в кажущейся безнаказанности своего богохульства и богоборчества. Публичное богохульство и, как им кажется, отсутствие небесной кары – главный аргумент в их богоборческой проповеди.
Вопреки сплетням и слухам, Сталин не убивал своей жены. Смерть Надежды Аллилуевой была личной трагедией его жизни. Мысль о своей причастности, виновности в её смерти жила в подсознании Сталина и преследовала его.
* * *
В детстве Ф.Э.Дзержинский был благочестивым и набожным ребёнком. Его мечтой было поступление в Римско-католическую духовную семинарию. Однако этого не случилось. В 1894 году юный Дзержинский познакомился с работами Карла Маркса. Неожиданно для всех выступил с яркой богоборческой проповедью. В том же году ему было суждено пережить личную трагедию. Вместе с братом, стреляя по мишеням из отцовского ружья, они убили собственную сестру. Связаны ли эти три события между собой, можно только предполагать.
* * *
Тень Каина преследовала Н.И.Бухарина с ранних лет. Детская шалость послужила причиной смерти его младшего брата. Мысль о том, виновен ли он в смерти брата, если да, то какова степень его вины, жила в подсознании любимца партии, одного из организаторов погрома церкви и организатора братоубийственной гражданской войны на протяжении всей его жизни. На протяжении всей своей сознательной жизни он считал свою безнаказанность высшим подтверждением того, что Бога нет. Он убеждал себя в собственной невиновности в смерти брата.
Накануне казни в тюремной камере, в исповедальной форме описав обстоятельства гибели брата, он не пришёл к раскаянию и осознанию собственной вины ни в смерти брата, ни в миллионах жертв братоубийственной войны. На судебном процессе во имя высших интересов партии и революции он клевещет на себя и других. Юной жене предлагает заучить наизусть собственные обращения к будущему поколению руководителей партии и государства. Пишет покаянные письма Сталину.
Бог поругаем не бывает. К богохульникам и богоборцам возмездие приходит неизбежно. Карой для них становятся сами совершаемые ими преступления.
Последние полгода своей жизни перед казнью Н. И. Бухарин, находясь в тюремной камере, писал… Среди написанного им сохранился автобиографический роман о его детстве. Приобщённый к делу сохранившийся текст свидетельствует о недюжинных литературных способностях Николая Ивановича Бухарина. В самом же романе прослеживается непрерывная тема взаимоотношений талантливого и доброго мальчика Коли с Богом, в которых неожиданно проступает инфернальное богоборчество.
Человек не любит того, что его страшит. Общеизвестно, что страх Божий – начало Веры. Вместе с тем страх Божий лежит в основании всякого атеизма, неверия, богоборчества.
Коля рано научился читать. В выборе того, что читать, он не был ограничен. Любимым чтением Коли стали творения Гейне. Гейне помог ему полюбить евреев и посеял семена неверия во Христа. С ранних детских лет борьба с церковными предрассудками и проповедь неверия стали стержнем убеждений Николая Ивановича Бухарина.
«Коля видит несчастных, закованных невольников-негров и гнусные морды капитана, и Ван-Койка, и тут уж закипает ненависть и сжимаются маленькие кулачки. Зато какая радость, когда сын учёного раввина, Габриэля из Сарагосы, натягивает нос прекрасной молодой дочери испанского алькальда! Ах, какая замечательная это вещь из «Еврейских мелодий» Гейне! Коле хочется читать это чудо всем дуракам, твердящим о «жидах», как твердила молодая красавица, которая так опростоволосилась со своим возлюбленным…
А Вильям Ратклифф?.. Коля с замиранием сердца повторял:
Зачем твой меч в крови, Эдвард, Эдвард! –
шотландскую песенку безумной Маргареты… А Альманзор? А Вицли-Пуцли? Так им и надо, жадным испанским стервятникам! Целым открытием было для Коли то, что в «Вицли-Пуцли» христиане названы богоедами. В самом деле, ведь если в причастии действительно настоящее тело и настоящая кровь, то какая же это мерзость! Это же хуже людоедства… И как этого никто не замечает?.. И мысль мальчика напряжённо работает, точно катает тяжёлые валуны с места на место… А вот ещё у Гейне говорится, что учение о Троице противоречит таблице умножения. Разве это не так? Что же это за чушь такая? То-то мама никак не могла объяснить, как это Сын Божий привечно рождается от отца, а Дух Святый предвечно из него исходит… Ни черта они не рождаются и ни черта не исходят! Просто всё это чепуха на постном масле. Тоже обман, да ещё какой! Сказки-складки – больше ничего. И в Священной Истории: сперва Бог сотворил свет, а потом солнце, луну и звёзды. А откуда же свет был? Или вот ещё Иисус Навин упросил Бога остановить солнце. А в географии говорится, что Земля ходит вокруг Солнца. Значит, Писание врёт. Кит Иону проглотил, рыба-кит. А кит вовсе и не рыба, а млекопитающее животное, да и проглотить человека не может – такое у него узкое горло. Земля раньше была огненный шар. А в Священной Истории через неделю уже Адам с Евой появились: хорошо бы они поджарились, голубчики, в этом огненном раю! В научных книжках написано, что земля существует много миллионов лет, а в Священной Истории от сотворения мира до Рождества Христова прошло ровно 5508 лет… А есть раскопки жилья, которым больше десяти тысяч лет… всё чушь и чушь…
Так Коля доходил своим умом до полнейшего безверия. Эти размышления были иногда наивны, но всё же имели прочную базу в естествознании, а лёгкой смазкой служили ирония и насмешка. Конечно, сюда присоединялись и мальчишеские аргументы, и озорные богохульства.
- Ну а может твой г…ный бог сделать такой камень, который он не мог бы поднять?..
Мальчишки, замерев, молчат…
- Ну а может твой бог меня наказать, если я скажу, что он – дурак, негодяй, дерьмо?..
У Колиных друзей глаза лезут уже на лоб…
А богохульства растут и растут: все специфическое просвещение обрушивается теперь на несчастного поруганного бога, но он, очевидно, действительно бессилен, если допускает безнаказанно такие страшные вещи…»
Автору важен, очень важен вопрос безнаказанности, чтобы преодолеть страх. Для него важно убедить себя и окружающих, что Бога нет. Если Бога нет, то нет и не должно быть страха. Он пытается доказать это опытным путём. Он решается совершить страшное богохульство. Сомневающимся в его безбожии приятелям он предлагает заключить пари:
«Я с причастия притащу вам ваше тело Христово мы его здесь со всех сторон посмотрим.
- Ну, уж это ты, Колька, брось!
- Ничего не брошу. Что? Струсили?
- Да как же ты его принесёшь?
- Очень просто. За языком. Когда будет мне поп его на ложечке в рот пихать, я его цоп за язык и буду придерживать. А потом вам выложу, вот хоть на эту скамейку.
И Коля указал на грязную скамейку в садике.
- Ну что ж? Кто спорит?
Все молчали, переминаясь с ноги на ногу.
- А всё же, Колька, ты поосторожнее. Может, и всамделича-то рука отсохла у парня?
- Не беспокойтесь, никакая рука у меня не отсохнет. А тело я вам притащу.
В день причастия Коля пошёл в церковь к обедне. Служили торжественную службу. Церковь сияла золотом и серебром. Сквозь высокие окна наверху, под самым куполом, пробивались яркие солнечные лучи и стояли светло-синими столбами в воздухе, наполненном фимиамом кадильниц. Певчие пели звонкими радостными голосами. Победно трезвонили колокола. Толпы верующих ждали величайшего таинства христиан, когда хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Христову. Они уже облегчили свои души от тяжести греха, очистились от скверны и радостно ждут общения с Богом, воскресшим Спасителем человечеств…
-…Горе имеем сердца! – призывает верующих жрец-священник, одетый в светлые золотые ризы…
- Имимы ко Господу, - стройно отвечает многоголосый певческий хор; тонкие дискантовые звуки, звеня, забираются высоко-высоко, под самый купол храма, а басы замирают где-то внизу, дрожа сдерживаемым напряжением.
- Приидите, ядите, сие есть тело мое…- торжественно провозглашает священник, обращаясь к верующим, как Христос, агнец, страдалец за людей, распятый и воскресший.
« А что, если в самом деле рука отнимется?...Да что за вздор!...А вдруг?..» - думает Коля, чуть-чуть поддаваясь коллективному торжественному опьянению…
- Пийти от нея вси, сия бо есть кровь моя нового завета, яже за вы и за мнози изливаемая во оставление грехов…
- Ерунда! Только бы не проглотить, не растеряться…Или незаметно пальцем вытащить: увидят!»
- Причащается раб Божий Фёдор…
…Чёрт! Нужно с ложечки взять ртом тело и кровь…потом вытирают рот антиминсом…потом вытирают рот антиминсом…потом дают запивать «теплоты»…крест ещё целуют…как бы не поперхнуться…»
- Причащается раба Божия Мария…
«…Главное, крепко языком прижать и больше уж не двигать, пока не проделаю всего…»
- Причащается раб Божий Дмитрий…Причащается раба Божия Варвара…
«…Скоро и до меня дойдёт… - мелькает в голове у Коли, - вот только два человека осталось…»
- Как зовут? – слышит он шёпот священника.
- Николай…
- Причащается раб Божий Николай…
Коля крепко держит языком «тело Христово»…Нет, милое, не уйдёшь!.. «Теплотой» чуть-чуть из-под языка не смыло…Да удержал!
И Коля бежит из церкви домой. За языком – крепко прижатый кусочек просфоры. «Вот я им покажу! «Рука отнимется!» Тоже! Вот дуралеи-то!» - проносится у Коли в голове…
Он вихрем подбегает к подоконнику мастерской, мычит и пальцами показывает на рот: готово, мол; за языком обещанная добыча…
Мастера выбегают на двор, кличут соседских. Коля, поблескивая весело глазами, ждёт, пока соберутся, - не поодиночке же он будет всем показывать!
Наконец все в сборе. Коля выплёвывает на ладонь кусочек просфоры и кладёт его на скамейку. Все отскакивают, как от готовой взорваться бомбы…
- Будет вам дурака валять…Ну что, съели? Выкусили? Сказал – принесу, и принёс. Да не бойтесь же! Видите, обе руки целы, и даже язык не отсох. Вот видите, просто кусочек просвирки, красноватый – от вина. Можете понюхать – пахнет вином, а не кровью. Видали?
- А как это ты его?..
- Да так, как сказал: за языком. А знаете что? Давайте на церковном дворе индюка причастим!
- Ну уж выдумал!
- Ей-богу, будет здорово!
И ребята побежали посмотреть на небывалое зрелище.
Так, в лето от Рождества Христова 1900-е в первопрестольной столице Государства Российского вместо раба Божия Николая причастился тела Христова безымянный индейский петух на дворе церкви Иоанна Воина, что на Бабьем Городке…»
По прошествии некоторого времени в жизни Коли произошло событие, наложившее отпечаток на всю оставшуюся жизнь. В один из вечеров ребята шумно и весело играли в доме. «Андрюша надел себе на шею венский стул. А Коля, подбежав, с разлёту сел на него. И вдруг увидел, что глаза Андрюши наполнились слезами…
В это время вошёл Иван Антоныч.
- Ты что? – сказал он, заметив слёзы.
- Колька сделал мне больно…
- Я ведь не хотел…
И больше ничего.
Ночью, когда все спали мирным сном, раздался вдруг страшный, нечеловеческий крик… Андрюша корчился на своей кроватке без сознания, и кричал, кричал… Коля подбежал к нему одновременно с матерью… Андрюша кричал…Он обнял маленькое тело братца, теплое, маленькое тельце… Тот кричал, извиваясь… Все повскакали… Все были в суматохе… Без одежды бегали за льдом на улицу… А он всё кричал… И вдруг стих… Андрюши не стало.
На утро он лежал на столе, восковой, с закрытыми глазами, с маленьким орлиным носиком, как мёртвая птичка; одна сторона лица была тёмно-синей к виску…
Коля был близок к безумию…
…А что, если это я виноват, если я его убил?..”
Никто не принуждал Бухарина накануне расстрела писать воспоминания о своём детстве. Как всякого богоборца всю жизнь его преследовал страх наказания Господня, подсознательно он чувствовал, что наказание преследует его, что плотью этого наказания становятся всё новые и новые преступления, совершаемые им. Потребность написания романа была жаждой исповеди, в которой, увы, Бухарин не пришёл к раскаянию.
2. В воспоминаниях Бухариной-Лариной, опубликованных в 1989 году, приведён текст письма, обращённого БУДУЩЕМУ ПОКОЛЕНИЮ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ, которое Николай Иванович попросил её заучить наизусть.
БУДУЩЕМУ ПОКОЛЕНИЮ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ
Ухожу из жизни. Опускаю голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно.
Не Дзержинского, постепенно ушли в прошлое замечательные традиции ЧК, когда революционная идея руководила всеми её действиями, оправдывала жестокость к врагам, охраняла государство от всяческой контрреволюции. Поэтому органы ЧК заслужили особое доверие, особый почёт, авторитет и уважение. В настоящее время в своём большинстве так называемые органы НКВД – это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя – история не терпит свидетелей грязных дел!
Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно.
Грозовые тучи нависли над партией. Одна моя ни в чём не повинная голова потянет ещё тысячи невиновных. Ведь нужно же создать организацию, «бухаринскую организацию», в действительности не существующую не только теперь, когда вот уже седьмой год у меня нет и тени разногласий с партией, но и не существовавшую тогда, в годы «правой» оппозиции. О тайных организациях Рютина и Угланова мне ничего известно не было. Я свои взгляды излагал вместе с Рыковым и Томским открыто.
С восемнадцатилетнего возраста я в партии, и всегда целью моей жизни была борьба за интересы рабочего класса, за победу социализма. В эти дни газета со святым названием «Правда» печатает гнуснейшую ложь, что якобы я, Николай Бухарин, хотел уничтожить завоевания Октября, реставрировать капитализм. Это неслыханная наглость. Это – ложь, адекватна которой по наглости, по безответственности перед народом была бы только такая: обнаружилось, что Николай Романов всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции.
Если в методах построения социализма я не раз ошибался, пусть потомки не судят меня строже, чем это делал Владимир Ильич. Мы шли к единой цели впервые, ещё непроторенным путём. Другое было время, другие нравы. В «Правде» печатался дискуссионный листок, все спорили, искали пути, ссорились и мирились и шли дальше вперёд вместе.
Обращаюсь к вам, будущее поколение руководителей партии, на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, который в эти страшные дни становятся всё грандиознее, разгорается как пламя и душит партию.
Ко всем членам партии обращаюсь!
В эти, быть может, последние дни моей жизни я уверен, что фильтр истории рано или поздно неизбежно смоет грязь с моей головы.
Никогда я не был предателем, за жизнь Ленина без колебания заплатил бы собственной. Любил Кирова, ничего не затевал против Сталина.
Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать моё письмо на Пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии.
Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови!
3. За время нахождения в тюремной камере Бухарин написал 43 письма лично Сталину. Вот текст 43-го, последнего письма.
1937. Предсмертное письмо Н.И.Бухарина И.В.Сталину
Н.И. БУХАРИН — И.В. СТАЛИНУ
(10 декабря 1937 г.)
Весьма секретно
Лично
Прошу никого другого без разрешения И. В. Сталина не читать
И. В. Сталину
7 стр. + 7 стр. приложения.
Иосиф Виссарионович!
Пишу это письмо, как, возможно, последнее, предсмертное, свое письмо. Поэтому прошу разрешить мне писать его, несмотря на то, что я арестант, без всякой официальщины, тем более, что я его пишу только тебе, и самый факт его существования или несуществования целиком лежит в твоих руках...
Сейчас переворачивается последняя страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни. Я мучительно думал, браться ли мне за перо или нет, — я весь дрожу сейчас от волнения и тысячи эмоций и едва владею собой. Но именно потому, что речь идет о пределе, я хочу проститься с тобой заранее, пока еще не поздно, и пока пишет еще рука, и пока открыты еще глаза мои, и пока так или иначе функционирует мой мозг.
Чтобы не было никаких недоразумений, я с самого начала говорю тебе, что для мира (общества) я 1) ничего не собираюсь брать назад из того, что я понаписал; 2) я ничего в этом смысле (и по связи с этим) не намерен у тебя ни просить, ни о чем не хочу умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится. Но для твоей личной информации я пишу. Я не могу уйти из жизни, не написав тебе этих последних строк, ибо меня обуревают мучения, о которых ты должен знать.
1. Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии.
2. Перебирая все в уме, насколько я способен, я могу, в дополнение к тому, что я говорил на пленуме, лишь отметить:
а) что когда-то я от кого-то слыхал о выкрике, кажется, Кузьмина, но никогда не придавал этому никакого серьезного значения — мне и в голову не приходило;
в) что о конференции, о которой я ничего не знал (как и о рютинской платформе), мне бегло, на улице, post factum, сказал Айхенвальд («ребята собирались, делали доклад»), — или что-то в таком роде, и я тогда это скрыл, пожалев «ребят»;
с) что в 1932 году я двурушничал и по отношению к «ученикам», искренне думая, что я их приведу целиком к партии, а иначе оттолкну. Вот и все. Тем я очищаю свою совесть до мелочей. Все остальное или не было или, если было, то я об этом не имел никакого представления.
Я на пленуме говорил таким образом сущую правду, только мне не верили. И тут я говорю абсолютную правду: все последние годы я честно и искренно проводил партийную линию и научился по-умному тебя ценить и любить.
3) Мне не было никакого «выхода», кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: либо иначе выходило бы, что я «не разоружаюсь».
4) Кроме внешних моментов и аргумента 3) (выше), я, думая над тем, что происходит, соорудил примерно такую концепцию:
Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других — по-другому, третьих — по-третьему. Страховочным моментом является и то, что люди неизбежно говорят друг о друге и навсегда поселяют друг к другу недоверие (сужу по себе: как я озлился на Радека, который на меня натрепал! а потом и сам пошел по этому пути...). Таким образом, у руководства создается полная гарантия.
Ради бога, не пойми так, что я здесь скрыто упрекаю, даже в размышлениях с самим собой. Я настолько вырос из детских пеленок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают все, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах.
Но тут-то у меня и главная мука, и главный мучительный парадокс.
5) Если бы я был абсолютно уверен, что ты именно так и думаешь, то у меня на душе было бы много спокойнее. Ну, что же! Нужно, так нужно. Но поверь, у меня сердце обливается горячей струею крови, когда я подумаю, что ты можешь верить в мои преступления и в глубине души сам думаешь, что я во всех ужасах действительно виновен. Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишаться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло! Тогда это ничем не оправдано. И все путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головою о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?
6) Я ни на йоту не злобствую и не ожесточен. Я — не христианин. Но у меня есть свои странности. Я считаю, что несу расплату за те годы, когда я действительно вел борьбу. И если хочешь уж знать, то больше всего меня угнетает один факт, который ты, может быть, и позабыл: однажды, вероятно, летом 1928 года, я был у тебя, и ты мне говоришь: знаешь, отчего я с тобой дружу: ты ведь неспособен на интригу? Я говорю: Да. А в это время я бегал к Каменеву («первое свидание»). Хочешь верь, хочешь не верь, но вот этот факт стоит у меня в голове, как какой-то первородный грех для иудея. Боже, какой я был мальчишка и дурак! А теперь плачу за это своей честью и всей жизнью. За это прости меня, Коба. Я пишу и плачу. Мне ничего уже не нужно, да ты и сам знаешь, что я скорее ухудшаю свое положение, что позволяю себе все это писать. Но не могу, не могу просто молчать, не сказав тебе последнего «прости». Вот поэтому я и не злоблюсь ни на кого, начиная с руководства и кончая следователями, и у тебя прошу прощенья, хотя я уже наказан так, что все померкло, и темнота пала на глаза мои.
7) Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну. Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с Вами, Н. И.? Я Иосифу скажу, чтобы он Вас взял на поруки». Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать тебе, чтоб... ты взял меня на поруки! Так у меня реальность была перетасована с бредом. Я знаю, что Н. С. не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя, и недаром подсознательное моего несчастного «я» вызвало этот бред. А с тобой я часами разговаривал... Господи, если бы был такой инструмент, чтобы ты видел всю мою расклеванную и истерзанную душу! Если б ты видел, как я внутренне к тебе привязан, совсем по-другому, чем Стецкие и Тали! Ну, да это «психология» — прости. Теперь нет ангела, который отвел бы меч Аврамов, и роковые судьбы осуществятся!
8) Позволь, наконец, перейти к последним моим небольшим просьбам:
а) мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс: я просто не знаю, как я совладаю сам с собой — ты знаешь мою природу; я не враг ни партии, ни СССР, и я все сделаю, что в моих силах, но силы эти в такой обстановке минимальны, и тяжкие чувства подымаются в душе; я бы, позабыв стыд и гордость, на коленях умолял бы, чтобы не было этого. Но это, вероятно, уже невозможно, я бы просил, если возможно, дать мне возможность умереть до суда, хотя я знаю, как ты сурово смотришь на такие вопросы;
в) если[1] меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтоб я заснул и не просыпался). Для меня этот пункт крайне важен, я не знаю, какие слова я должен найти, чтобы умолить об этом, как о милости: ведь политически это ничему не помешает, да никто этого и знать не будет. Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь! Ты, зная меня хорошо, поймешь. Я иногда смотрю ясными глазами в лицо смерти, точно так же, как — знаю хорошо — что способен на храбрые поступки. А иногда тот же я бываю так смятен, что ничего во мне не остается. Так если мне суждена смерть, прошу о морфийной чаше. Молю об этом...
с) прошу дать проститься с женой и сыном. Дочери не нужно: жаль ее слишком будет, тяжело, так же, как Наде и отцу. А Анюта — молодая, переживет, да и мне хочется сказать ей последние слова. Я просил бы дать мне с ней свидание до суда. Аргументы таковы: если мои домашние увидят, в чем я сознался, они могут покончить с собой от неожиданности. Я как-то должен подготовить к этому. Мне кажется, что это в интересах дела и в его официальной интерпретации;
д) если мне будет сохранена, паче чаяния, жизнь, то я бы просил (хотя мне нужно было бы поговорить с женой):
*) либо выслать меня в Америку на n лет. Аргументы за: я провел бы кампанию по процессам, вел бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически Анти-Троцким, и вел бы это дело с большим размахом и прямо с энтузиазмом; можно было бы послать со мной квалифицированного чекиста и, в качестве добавочной гарантии, на полгода задержать здесь жену, пока я на деле не докажу, как я бью морду Троцкому и К0 и т. д.;
**) но если есть хоть атом сомнения, то выслать меня хоть на 25 лет в Печору или Колыму, в лагерь: я бы поставил там университет, краеведческий музей, технич. станции и т. д., институты, картинную галерею, этнограф-музей, зоо- и фито-музей, журнал лагерный, газету.
Словом, повел бы пионерскую зачинательскую культурную работу, поселившись там до конца дней своих с семьей.
Во всяком случае, я заявляю, что работал бы где угодно как сильная машина.
Однако, по правде сказать, я на это не надеюсь, ибо самый факт изменения директивы февральского пленума говорит за себя (а я ведь вижу, что дело идет к тому, что не сегодня-завтра процесс).
Вот, кажется, все мои последние просьбы (еще: философская работа, оставшаяся у меня, — я в ней сделал много полезного).
Иосиф Виссарионович! Ты потерял во мне одного из способнейших своих генералов, тебе действительно преданных. Но это уж прошлое. Мне вспоминается, как Маркс писал о Барклае-де-Толли, обвиненном в измене, что Александр I потерял в нем зря такого помощника. Горько думать обо всем этом. Но я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению ко всем вам и к партии, и ко всему делу — ничего, кроме великой, безграничной любви. Я делаю все человечески возможное и невозможное. Обо всем я тебе написал. Поставил все точки над i. Сделал это заранее, так как совсем не знаю, в каком буду состоянии завтра и послезавтра etc.
Может быть, что у меня, как у неврастеника, будет такая универсальная апатия, что и пальцем не смогу пошевельнуть.
А сейчас, хоть с головной болью и со слезами на глазах, все же пишу. Моя внутренняя совесть чиста перед тобой теперь, Коба. Прошу у тебя последнего прощенья (душевного, а не другого). Мысленно поэтому тебя обнимаю. Прощай навеки и не поминай лихом своего несчастного.
Н. Бухарин
10.ХП.37 г.
Остаётся добавить, что Сталин пустил это письмо по кругу. Члены высшего руководства оставили краткие отзывы о содержании письма и о своём отношении к его автору.
Похожий сюжет мы находим и в биографии ещё одного пламенного революционера-богоборца Феликса Эдмундовича Дзержинского. С юных лет Феликс рост ребёнком набожным, мечтавшим об учёбе в Римско-католической духовной семинарии.
Крутой поворот в его судьбе случился в 1894 году. Именно в этот год он познакомился с трудами Карла Маркса, в этом году случился поворот в его отношениях с Богом. Добрый ласковый мальчик неожиданно для окружающих выступил с проповедью воинственного богоборчества и богохульства. И в этот же год он пережил страшную трагедию. Феликс и его брат Станислав, стреляя из отцовского ружья по мишеням, непредумышленно попали в сестру, которая скончалась на месте. До конца своих дней Феликс гнал от себя мысль о неслучайности этой трагической случайности и со всё возрастающим остервенением вёл борьбу с церковью и Богом.