У полевых первозданных цветов – светлота, Лес, наклоняясь к подлеску, – и добр, и уютен. Ждите меня, кто бы ни был. Умру в городах, в ваших селеньях воскресну. Под пение лютен.
Кто это, чьи это пальцы на струнах легки? Кто воскрешает в неверьи умерших страдальцев кротким деяньем искусных, натруженных пальцев? Кто он – идущий по берегу синей реки?
Всё – для меня: купол неба и эхо под ним, щебет поющих и шорох ползущих навстречу, труд озабоченных, праздность блаженно беспечных, радость торчащих и грусть, кто завял и поник.
Вечная жизнь – это здесь, даже осень – не в счёт. Укорениться и вширь разрастись, как лещина. Кто это там – под дубами – счастливый цветёт? Юбка на ней чесучовая, плат – из сатина...
Вечная жизнь – под дубами. А вера – слаба. Дай же уверовать, Отче, чтоб крестная сила – вечно со мной, чтоб однажды земная тропа не обрывалась навек пред земною могилой.
День осеннего равноденствия 2021
Каштаны – голыши, и лужицы хрустящи, и теплится едва, едва-едва-едва заря. Благословен, кто первый луч обрящет, – кончаются с лучом и ночь, и ночева.
О, бедные стволы и ветви, также – строки. Изгибы – неспроста, изгибы – боль и плен. О, чистые поля – далёки, волооки. Во чисто поле выдь, нечистого взамен.
Там тянутся на юг перо, листва и звуки. Уставших отпусти, отцветших и чужих. Сам воротись назад, сам воротись на круги своя и продолжай кружить, кружить, кружить.
Дождь по приезде
Без церкви, захудалый – город тих. Безлюдно. И хочу уже додомку – к тебе. Но затянув шнурком котомку – порожнюю – иду. И мямлю стих.
О чём-то дождь, не слушая меня, мулит докучно. Хочется ругаться. Но я терплю, меж строк прошу, чтоб вкратце. Не в праве я не злиться, не пенять.
Штакетник чёрен, скользкие межи, пустые слёзы на лице у дома, в котором жил когда-то незнакомый, но, верю, что хороший кто-то жил.
Дверной проём. Где ж дверь? Ах, вот и дверь. Висит, цепляя ручкой занавеску. Быть нараспашку дому – повод веский: он ждал меня. Я здесь, и что теперь?
Прокловы росы
Как в прокловы росы – целебные росы – ступала несмело я, ноженьки босы. Как пели негромко невидные птицы, и кто-то под слоем рябеющих ситцев травы пробирался со мной к ленной речке, и билися наши тревожно сердечки.
Давалось так много, что больше не надо. По глупости я не взяла, но так рада, что память мудра, что брала без разбора в мешки – спелой дички, духмяные горы иссохшего сена – в тюки, на перины. И жадность была просветлённой, невинной.
Бесстрашие
Май. В воздухе – жуки, нежнейший «тук» звучит, когда препятствует им что-то. В какую лужу – в эту или в ту – шагнуть без страха – только и забота.
Не страшно жить, а споро и легко, когда на тротуарах сохнут лужи и крылышки раздавленных жуков, и шесть нестрашных месяцев – до стужи.
Провидение
В дни седеющих одуванчиков пели птицы в лесах заманчиво. Заходили дожди на ужины, ночевали в ложбинках лужами.
Был июнь. Но леса – далёкие, не добраться. И чахнут лёгкие. А сырые, смурные ужины?.. Не едали довеку хуже мы!
Вишь?.. ропщу. А оно управится, за кистень не берясь и палицу, с одуванчиками и птицами. И управа как есть сгодится им.
Следом каюсь да благодарствую. На земное венчая царствие, нам намерено ровно столечко, чтобы жизни курчаво полечко перейти. И в конце – пред кромкою – оглянуться, ладошки комкая.
Да покаяться, да расплакаться... Скинуть бренное здесь, как платьице, птичкой – в небушко, с птичкой певчею. Не летела б... Да делать нечего.
Снежок
Переспелый январский снежок так и просится в поздний стишок, и фонарь, и ступеньки в снегу: «Напиши – помолись...» Не могу. Белокурые кроны кустов, дворик выбелен – светло-пустой. «Не могу, – говорю им, – кусты. Пали руки, и голос застыл. Я молюсь, а оно – ни гу-гу. Не могу...» «Помолись!» «Не могу».
Домой
Влажно, морозно, темно. Строчку ветер сдул. Я поспешала домой. И как раз тогда в кухне болтали посуда, огонь, вода, грозно на сына прискрипнул убитый стул, сипло вздохнула собака. Весь этот гам слышала я и, не слыша иных шумов, всё пробиралась тропинками меж домов, будто слепая – на звук... И назло врагам делала это искусно и скоро, чтоб, двери захлопнув в родной и постылый храм, там оставаться и жить, и скончаться там, стол и постель обрести, и покой, и гроб.
..
https://webkamerton.ru/2023/08/proklovy-rosy
Наталья ПОДЛУЖНАЯ.
Прокловы росы
У полевых первозданных цветов – светлота,
Лес, наклоняясь к подлеску, – и добр, и уютен.
Ждите меня, кто бы ни был. Умру в городах,
в ваших селеньях воскресну. Под пение лютен.
Кто это, чьи это пальцы на струнах легки?
Кто воскрешает в неверьи умерших страдальцев
кротким деяньем искусных, натруженных пальцев?
Кто он – идущий по берегу синей реки?
Всё – для меня: купол неба и эхо под ним,
щебет поющих и шорох ползущих навстречу,
труд озабоченных, праздность блаженно беспечных,
радость торчащих и грусть, кто завял и поник.
Вечная жизнь – это здесь, даже осень – не в счёт.
Укорениться и вширь разрастись, как лещина.
Кто это там – под дубами – счастливый цветёт?
Юбка на ней чесучовая, плат – из сатина...
Вечная жизнь – под дубами. А вера – слаба.
Дай же уверовать, Отче, чтоб крестная сила –
вечно со мной, чтоб однажды земная тропа
не обрывалась навек пред земною могилой.
День осеннего равноденствия 2021
Каштаны – голыши, и лужицы хрустящи,
и теплится едва, едва-едва-едва
заря. Благословен, кто первый луч обрящет, –
кончаются с лучом и ночь, и ночева.
О, бедные стволы и ветви, также – строки.
Изгибы – неспроста, изгибы – боль и плен.
О, чистые поля – далёки, волооки.
Во чисто поле выдь, нечистого взамен.
Там тянутся на юг перо, листва и звуки.
Уставших отпусти, отцветших и чужих.
Сам воротись назад, сам воротись на круги
своя и продолжай кружить, кружить, кружить.
Дождь по приезде
Без церкви, захудалый – город тих.
Безлюдно. И хочу уже додомку –
к тебе. Но затянув шнурком котомку –
порожнюю – иду. И мямлю стих.
О чём-то дождь, не слушая меня,
мулит докучно. Хочется ругаться.
Но я терплю, меж строк прошу, чтоб вкратце.
Не в праве я не злиться, не пенять.
Штакетник чёрен, скользкие межи,
пустые слёзы на лице у дома,
в котором жил когда-то незнакомый,
но, верю, что хороший кто-то жил.
Дверной проём. Где ж дверь? Ах, вот и дверь.
Висит, цепляя ручкой занавеску.
Быть нараспашку дому – повод веский:
он ждал меня. Я здесь, и что теперь?
Прокловы росы
Как в прокловы росы – целебные росы –
ступала несмело я, ноженьки босы.
Как пели негромко невидные птицы,
и кто-то под слоем рябеющих ситцев
травы пробирался со мной к ленной речке,
и билися наши тревожно сердечки.
Давалось так много, что больше не надо.
По глупости я не взяла, но так рада,
что память мудра, что брала без разбора
в мешки – спелой дички, духмяные горы
иссохшего сена – в тюки, на перины.
И жадность была просветлённой, невинной.
Бесстрашие
Май. В воздухе – жуки, нежнейший «тук»
звучит, когда препятствует им что-то.
В какую лужу – в эту или в ту –
шагнуть без страха – только и забота.
Не страшно жить, а споро и легко,
когда на тротуарах сохнут лужи
и крылышки раздавленных жуков,
и шесть нестрашных месяцев – до стужи.
Провидение
В дни седеющих одуванчиков
пели птицы в лесах заманчиво.
Заходили дожди на ужины,
ночевали в ложбинках лужами.
Был июнь. Но леса – далёкие,
не добраться. И чахнут лёгкие.
А сырые, смурные ужины?..
Не едали довеку хуже мы!
Вишь?.. ропщу. А оно управится,
за кистень не берясь и палицу,
с одуванчиками и птицами.
И управа как есть сгодится им.
Следом каюсь
да благодарствую.
На земное венчая царствие,
нам намерено ровно столечко,
чтобы жизни курчаво полечко
перейти. И в конце – пред кромкою –
оглянуться, ладошки комкая.
Да покаяться, да расплакаться...
Скинуть бренное здесь, как платьице,
птичкой – в небушко, с птичкой певчею.
Не летела б... Да делать нечего.
Снежок
Переспелый январский снежок
так и просится в поздний стишок,
и фонарь, и ступеньки в снегу:
«Напиши – помолись...» Не могу.
Белокурые кроны кустов,
дворик выбелен – светло-пустой.
«Не могу, – говорю им, – кусты.
Пали руки, и голос застыл.
Я молюсь, а оно – ни гу-гу.
Не могу...»
«Помолись!»
«Не могу».
Домой
Влажно, морозно, темно.
Строчку ветер сдул.
Я поспешала домой. И как раз тогда
в кухне болтали посуда, огонь, вода,
грозно на сына прискрипнул убитый стул,
сипло вздохнула собака. Весь этот гам
слышала я и, не слыша иных шумов,
всё пробиралась тропинками меж домов,
будто слепая – на звук... И назло врагам
делала это искусно и скоро, чтоб,
двери захлопнув в родной и постылый храм,
там оставаться и жить, и скончаться там,
стол и постель обрести, и покой, и гроб.