И вот в конце июня 1996 года, в последнее моё лето перед школой, когда мы с бабушкой жили там одни, по ночам из угла комнаты начал раздаваться стук.

Такой ритмичный глухой стук, как костяшкой пальцев по крепкой дубовой мебели. Три таких негромких удара за полторы-две секунды прозвучат — и тишина секунд десять. И так почти всю ночь.
Я не скажу, что мне тогда было страшно, мне, скорее, было просто любопытно, что это может так стучать, потому что стучать там было просто нечему. Звук раздавался из угла, в котором кроме холодильника ничего не было, обе стены на улицу не выходили, так что вариант с какими-нибудь ветками тоже отпадал. Бабушка мне постоянно говорила, что это птицы по крыше стучат, и я на этом успокаивался. Хотя сомнения всё равно были, потому что звук исходил не сверху, а именно из угла. Но, повторюсь, страха не испытывал, и бабушкиного объяснения мне было полностью достаточно. Где-то через неделю стук прекратился. Ну, прекратился и прекратился, и черт бы с ним.
Только потом, через несколько лет, когда я немного подрос, бабушка мне рассказывала, что в то время места себе не находила. Страшно было до одури. Она тот угол исследовала вдоль и поперёк. Стучать там не могло ровным счётом НИ-ЧЕ-ГО, тем более так неестественно ритмично. Дошло до того, что она, махровый-матёрый материалист советской закалки, попросила помощи у местных бабок, угол окропили святой водой, чуть ли не ксёндза вызывали (село было католическое). Как это прошло мимо моих глаз — ума не приложу.
А теперь самая мякотка, почему это вызвало у бабушки такую «нездоровую» реакцию: стук начался ровно в ту ночь, когда в Москве умерла моя мама. Бабушке сообщили сразу по мере возможностей, мобильников тогда не было, а стационарный телефон был один на всё село, у фельдшера. Мне пока ничего не говорили, отец хотел сделать это лично, потому я и был «счастлив в неведении». Вот местные бабки как раз и сказали, что это мама попрощаться приходила, а комнатку надо освятить.
Из Сети