ОН ПРИШЕЛ ТРУДНИКОМ, ЧТОБ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ СТРАСТИ РИСОВАТЬ КАРИКАТУРЫ, НО ЧТО С НИМ СТАЛО, КОГДА ЕГО ЭСКИЗЫ УВИДЕЛ НАСТОЯТЕЛЬ?

Часть 1: Художник против себя
В монастырь трудником пришел молодой человек по имени Филипп, и принес он с собой один-единственный, но очень зловредный, как ему казалось, грех. Грех этот сидел не в сердце и не в мыслях. Он сидел в его глазах и пальцах. Филипп был художником. Но не иконописцем. Его талант был острым, как скальпель, и быстрым, как молния. Он умел мгновенно, в одном росчерке, подмечать в людях самое смешное, самое характерное, самое человеческое — и выплескивать это на бумагу в виде шаржей и карикатур.
Он пришел в обитель, чтобы излечиться. Чтобы вытравить из себя этот «дар», который, как он был уверен, рос из самого корня гордыни и осуждения.
Он хотел научиться смирению, кротости, хотел видеть в людях образ Божий. А его грешные глаза видели, что добрейший отец-эконом, когда раздает послушания, похож на деловитого бобра, строящего плотину.
Что игумен, отец настоятель, в моменты глубокой задумчивости становится вылитым мудрым филином из детской сказки. Что вечно ворчащий и самый старый монах монастыря, отец Иона, передвигается по территории, как сердитый, но очень симпатичный ежик.
Он считал свой талант не даром, а болезнью, духовной проказой. И он пришел сюда за исцелением.
Филипп с отчаянием бойца ринулся в битву с самим собой. Он брался за самую тяжелую, самую грязную, самую монотонную работу. Чистил до блеска огромные котлы на кухне, часами колол дрова, до боли в спине полол бескрайние монастырские грядки. Он делал все, лишь бы довести себя до такого физического изнеможения, чтобы у его руки не осталось сил даже на то, чтобы поднять карандаш.
Но дар, как вода, всегда находил себе щелочку. Однажды, во время короткого перерыва после трапезы, сидя на лавочке, он увидел на земле обрывок старой газеты. Пальцы сами собой подобрали уголек, выпавший из кадила. И рука, будто живя своей, отдельной от его смиренных намерений жизнью, за несколько секунд набросала на газетном поле портрет.
Это был отец Иона. Старый монах, которого все в монастыре и любили, и побаивались за его старческое ворчание. Он вечно был чем-то недоволен: то молодежь шумит, то суп пересолен, то солнце светит слишком ярко. На рисунке он был изображен в виде того самого сердитого ежика. Ежик тащил на своих иголках огромный гриб-боровик и смотрел на мир с таким вселенским, таким праведным неодобрением, что было одновременно и смешно, и бесконечно трогательно. В этом рисунке не было ни капли злобы. Была только острая, точная, почти детская любовь.
Филипп, ужаснувшись своему «падению», скомкал газету и сунул ее в карман, чтобы потом сжечь. Но, видимо, Промыслу Божию было угодно иначе. Газетный комок выпал из его кармана.
Часть 2: Подпольное путешествие сердитого ежика
Нашел его молодой, рыжий и любопытный, как воробей, послушник Арсений. Развернув комок, он сначала удивленно моргнул, а потом, зажав рот рукой, беззвучно затрясся от хохота. Это был он! Их отец Иона! Точь-в-точь!
Вечером, в своей келье, он показал рисунок соседу, иноку Ферапонту. Инок Ферапонт, человек серьезный и склонный к унынию, посмотрел на рисунок, долго молчал, а потом его плечи мелко-мелко задрожали, и он, отвернувшись, вытирал глаза. То ли от смеха, то ли от слез.
Рисунок, втайне от Филиппа, начал свое подпольное путешествие по братским кельям. Он стал маленьким монастырским «самиздатом», передаваемым из рук в руки. Это было похоже на глоток свежего воздуха. Братия, уставшая от тяжелых трудов, длинных служб и строгого устава, вдруг получила маленькую, невинную отдушину. Они, измотанные борьбой с собственными страстями, вдруг увидели, что быть смешным — не грешно. Они узнавали в этом сердитом ежике не карикатуру, а невероятно точный и, главное, любящий портрет их старого брата.
Дар Филиппа, от которого он так хотел избавиться, начал свою тихую, нечаянную работу. Он не разрушал, а утешал. Не осуждал, а вызывал улыбку. Не делил, а объединял.
Кульминация, как и положено, была громкой. Вернее, тихой, но страшной. Послушник Арсений, в своей простоте, решил, что такая красота не должна пропадать, и принес рисунок в трапезную, чтобы украсить стену. И в этот момент в трапезную вошел сам отец Иона.
Он подошел к стене, нацепил на кончик носа старенькие очки в треснутой оправе и уставился на рисунок. Вся братия замерла, ожидая грозы. Сейчас грянет гром. Сейчас ворчливый старец разнесет и художника, и всех, кто смеялся. Отец Иона смотрел на себя, на ежика, несущего гриб. Смотрел долго. Минуту. Две. А потом, к всеобщему изумлению, его суровые, тонкие губы дрогнули и расползлись в морщинистой, беззубой, но такой широкой и такой счастливой улыбке, какой в монастыре не видели уже лет двадцать.
— Ишь ты, — прошамкал он, ткнув пальцем в рисунок. — Похож ведь, ирод. Особенно нос.
А потом он аккуратно снял рисунок со стены, бережно сложил его и, ни на кого не глядя, пошаркал прямо к игумену.
Для Филиппа это был конец. Его «преступление» раскрыли. Он сидел в своей келье, ожидая вызова «на ковер», и готовился к худшему. К епитимье. К изгнанию. «Ну вот и дорисовался», — горько думал он. — «Пришел лечиться, а в итоге заразил своей гордыней весь монастырь».
Когда послушник тихо позвал его к игумену, Филипп пошел, как на эшафот. Он вошел в простую, светлую келью настоятеля и замер у порога, не смея поднять глаз. Игумен, отец Варсонофий, сидел за своим старым дубовым столом. На столе, прямо рядом с Евангелием, лежал злополучный рисунок.
Часть 3: Епитимья улыбкой
— Подойди, чадо Филипп, — сказал игумен ровным, спокойным голосом.
Филипп подошел, внутренне сжавшись. Он готовился услышать грозные слова об осуждении, о карикатурах как о бесовском наваждении.
Игумен долго молчал, глядя то на него, то на рисунок. А потом поднял на Филиппа свои глаза — глаза того самого мудрого филина, — и Филипп увидел, что в их глубине, за всей внешней строгостью, пляшут маленькие, живые, озорные смешинки.
— Я, грешным делом, думал, ты пришел к нам со страстями бороться, смиряться, — начал настоятель. — А ты, оказывается, принес нам дар. Да еще какой. Мы тут все такие серьезные, такие правильные… Подвиги несем, поклоны кладем, с помыслами боремся… А про радость-то иногда и забываем. Забываем, что радость о Господе — это тоже плод Духа Святого. А ты нам всем, и даже отцу Ионе, напомнил. Заставил улыбнуться. А это, знаешь ли, иногда труднее, чем тысячу поклонов положить.
Он помолчал, а потом, не меняя тона, строго сказал:
— За гордыню твою, за то, что дар свой Божий хотел в земле закопать, как ленивый раб из притчи, назначаю тебе послушание.
Он протянул Филиппу большой, чистый лист ватмана и пачку новых карандашей.
— У нас скоро престольный праздник. А доска объявлений, как видишь, унылая, казенная. Люди смотрят и вздыхают. Иди, трудись. Нарисуй нам объявление. Да только так нарисуй, чтобы каждый, кто посмотрит, от мирского и до монаха, улыбнулся и всем сердцем захотел на наш праздник прийти. Это тебе моя епитимья. Ступай, и да поможет тебе Господь.
Филипп стоял, ошеломленный, держа в руках этот ватман, как прощение. Он смотрел на игумена, на сердитого, но такого родного ежика на газетном обрывке, и вдруг понял. Понял, что Бог дал ему талант не для осуждения, а для утешения. Что можно нести свет не только через строгий лик на иконе, но и через добрую, любящую улыбку. Что его «проклятие» было на самом деле благословением, которого он просто не сумел разглядеть.
Он не просто нарисовал доску объявлений. Он создал целое произведение искусства, которое братия тут же окрестили «Житие нашего братства в картинках». Это была не карикатура, а поэма в рисунках. Вот отец-эконом, похожий на деловитого бобра, с отеческой строгостью дирижирует вениками, и веники в его руках кажутся симфоническим оркестром. Вот отец Иона-ежик несет из леса корзину, полную грибов, и с подозрением смотрит на бабочку, севшую ему на нос. Вот рыжий послушник Арсений пытается завести старенький монастырский трактор, который упрямится, как ветхозаветный осел. А над всем этим, с ветки старого дуба, мудро и с любовью взирает игумен-филин.
Эта доска объявлений вызвала настоящую волну тихой, светлой радости в монастыре, а потом и среди прихожан. Люди приходили в храм после службы не только помолиться, но и просто постоять у «жития», посмотреть и улыбнуться. Улыбнуться той самой теплой, любящей, всепрощающей улыбкой, которой так часто не хватает в нашей правильной, серьезной и очень взрослой жизни.
Филипп не «избавился» от своего дара. Он нашел ему правильное место. Он освятил его служением. Он понял, что его неуместный, странный, нечаянный дар был нужен этому строгому, древнему монастырю, как соль нужна для хлеба, чтобы не дать ему стать пресным. Он нашел свой, совершенно особенный путь, даря людям то, без чего немыслима и самая высокая праведность — теплую, очищающую и такую угодную Богу улыбку.
От автора:
Эта история — художественное воплощение. Она соткана из множества подлинных человеческих судеб, из радостей и печалей, свидетелем которых был автор. Герои здесь — собирательные образы, но их вера, боль и надежда — абсолютно реальны. Поэтому, хотя описанных здесь фактов могло и не быть, запечатленная в них Истина — случается каждый день.
Автор рассказа - © Группа «Моя вера православная»