Читаем и мечтаем с Ниной Смолянской

:

Нина Обшарина Автор Смолянская

21 янв 2024

Театр покойного актёра. Катерина Терешкевич. гл.16-18

Глава шестнадцатая. «Релакс»

Я не люблю зеркала и лестницы.
Зеркала умеют обманывать,
Показывая чистую правду.
Мама, я закрою зеркала твоим платком.
Я не хочу видеть того, что они показывают.

Джонни из Бруклина (подстрочный перевод)

Заведение называлось «Релакс» и названию соответствовало. Даже взвинченная до предела, Верлена не могла не оценить мягкости освещения и уюта интерьера. Официанты тоже держались прекрасно – без фамильярностей, но и не заискивая. Просто в меру подуставшие к вечеру молодые люди, которые искренне рады гостям. Жуткий китайский пуховик «немаркого» болотного цвета у Верлены приняли, как песцовую шубу. В ресторанном бизнесе Верлена прокрутилась всего несколько месяцев и довольно давно, но вполне представляла, каких адских трудов стоит подобная выучка. И музыка была отличной – тот самый лаунж, о котором все любят поговорить, но большинство почему-то считает им неразборчиво вопящие колонки.
– Здесь хорошее место, – негромко сказал Николай Азриэльевич, расслабленно вытягиваясь в кресле напротив Верлены. – О нём не все знают, да и не всем оно по карману, но кто знает – тот ценит.
На стене висели часы-ходики вида настолько антикварного, если не сказать, анахроничного, что Верлена невольно поискала глазами ступу Бабы-Яги. Ступы не было, зато ходики показывали точное время, в чём Верлена убедилась, взглянув на экран смартфона.
– Неважный тут приём мобильной связи, – рассеянно заметила она. – Всего одна полоска.
Николай Азриэльевич хмыкнул.
– И одной нет, если по-честному. Взгляните ещё раз.
Она взглянула. Да, действительно, последняя полоска индикатора приёма успела исчезнуть. Верлена вопросительно приподняла бровь.
– Здесь, Верлена Дмитриевна, нет никакой связи с внешним миром, – охотно пояснил её визави. – Глухая зона, своего рода городской феномен. Не пробивается ни мобильная, ни интернет. Даже спутниковая барахлит. Выкупивший это место человек сперва расстроился, но потом, умница, обернул в свою пользу. Только здесь деловой народ может по-настоящему расслабиться, только здесь его не потревожат звонком или сообщением какого-нибудь дурацкого мессенджера. И как приятный бонус – не работают никакие подслушивающие и записывающие устройства. Идеально для сделок и переговоров. Нет, я не думаю, что вы собираетесь записывать нашу беседу, просто люблю это место. Здесь уютно и прекрасная кухня.
– Мне бесполезно что-то записывать, – кивнула Верлена. – Мне нужно знать. Лично. Для себя. Сугубо шкурный интерес, Николай Азриэльевич. Чем в действительности я буду расплачиваться за обещанные мне блага? Я не связана с покойным Кириллом Ивановичем сентиментальными воспоминаниями. И даже не считаю жизнью ту форму существования белковых тел, которую он вёл последние годы.

Немного пьяные, красивые, уже почти дипломированные врачи. Доучился ли Кирюша-гитарист?

Верлена видела десятки подобных фотографий. У неё и своя такая была – и со всем курсом, и с группой, и со Светкой и Машкой отдельно. Ступени в политехе выше, чем в медицинском, а колонн нет.
Принесли кофе и фирменный десерт для Верлены.
– Я отвечу на ваши вопросы, Верлена Дмитриевна. Я прикинул, что это самый эргономичный вариант. Но вы ещё спрашивали, почему я не поменял бутылки сразу, помните?
– Да, спрашивала. Однако это не так и важно.
– Я привык отвечать на вопросы в порядке поступления. – Николай Азриэльевич пригубил свой кофе и одобрительно прижмурился. – Поэтому начну с него, если позволите. Торопиться нам некуда, поэтому с предысторией. Вы ведь уже догадались, как я вытащил Павла Дормидонтовича из-под носа у нашего общего знакомого студента?
– Пожалуй. Вы его не вытаскивали. Вы его втащили внутрь больницы. Наверняка же морг сообщается с основным зданием каким-нибудь коридором. А рисковать, пронося голый труп по улице – глупо.
– Всё верно. – Николай Азриэльевич был чрезвычайно доволен. – Наличие практиканта в запертом отделении стало для меня неприятнейшим сюрпризом. Я уже думал, что придётся разыгрывать внезапное возвращение гиперответственного начальника, тогда как я бы предпочёл, чтобы меня вообще никто не видел. Но играть спектакль не пришлось. Парнишка очень удачно сбежал в подсобку. Я видел – со стороны чёрного хода окна просматриваются замечательно.
Верлена почти как наяву видела гибкую чёрную фигуру, беззвучно перемещающуюся по неосвещённым коридорам морга. Ещё бы, здесь Коле Азриэльевичу знакома каждая морщинка на линолеуме, каждый выступ на стенах. Наверняка он изрядно силён, несмотря на небольшой рост: тихо переложить большое тело Павла Дормидонтовича на каталку и тихо же вывезти из секционной – нужна не только сноровка, но и сила.
– С Кириллом мы столкнулись как раз в переходе между корпусами, если моё отделение можно назвать корпусом. Он, по его словам, шёл выпустить мальчишку. Но я так думаю, что предварительно он планировал Ваню ещё как следует напугать. Кирилл ещё со студенческой скамьи обожал такие шутки. Просто выпустить можно было и зайдя непосредственно в морг, а не подобравшись кружным путём. Практиканты про галерейку не знают, оттуда бы Иван никого не ждал.
– Гнилая душонка, – поморщилась Верлена, не удержавшись.
Равнодушие на лице патанатома на миг сменилось настоящим сожалением.
– Он… не всегда таким был, Верлена Дмитриевна. Мы с Серёжей пытались его удержать на плаву, но он целенаправленно стремился на дно. Всегда был упрям. Мне действительно жаль. Если бы не личная трагедия…
– Вы дали ему денег, – утвердительно сказала Верлена, прерывая вечер воспоминаний. У всех свои трагедии, а быть скотиной или нет – тоже каждый решает сам. – Двенадцатого числа от получки уже и след простывает, а аванс обычно пятнадцатого. Ваня говорил, что Кивалыч на следующий день, тринадцатого, был с жестокого похмелья.
– У нас аванс восемнадцатого. В остальном вы правы. Дал. Я ещё не знал тогда, что практикант, чуть не зарезавший Копырнацкого – сын Ани Олкоцкой.
– И что, вы велели Кивалычу свалить исчезновение тела на студента? – Верлена удивилась по-настоящему.
– Нет, что вы, это глупо. То была личная инициатива Кирилла, которую я не могу объяснить ничем, кроме того самого пресловутого похмельного синдрома.
– Или тем фактом, что он уже знал, кто тут сын Ани Олкоцкой, – снова не удержалась Верлена.
Рука Николая Азриэльевича дрогнула почти незаметно. Если бы не заплясавшие блики на поверхности кофе в его чашке, то и вовсе бы незаметно.
– Не шутите с тем, о чём ничего не знаете, – сказал он холодно.
– Простите, – быстро пошла на попятный Верлена. Должно быть, Аня Олкоцкая двадцать с чем-то лет назад была невероятно хороша. – Это не моё дело. Продолжайте, пожалуйста.
– Принято. – Сухой кивок. – Денег на бутылку я Кирюхе дал совершенно напрасно. До восемнадцатого было слишком долго ждать. Он позвонил вечером следующего дня. Требовал ещё. Пытался бездарно шантажировать. Раньше я считал, что дружбу пропить нельзя… Ан нет, можно.
– Вы разозлились?
– Пожалуй. Наорал, оборвал разговор. Фу, до сих пор стыдно. Но потом, уже успокоившись и проанализировав его слова, я пришёл к выводу, что Кирилл знает больше, чем должен бы. И не только про Копырнацкого. Оказывается, я был неосторожен не единожды. Недопустимо расслабился. Раньше я бы просто попросил его молчать. Как друга. Но после угроз… И даже если бы я его снабжал выпивкой, это ничего бы не гарантировало. Пьяные болтливы.
– Слишком серьёзные люди в деле. Слишком большие деньги, – подсказала Верлена.
– Именно.
– Так почему вы не остались, чтобы забрать бутылку из-под слишком дорогой для опустившегося алкаша водки?
Николай Азриэльевич вдруг побледнел и подался вперёд:
– А думаете, это легко? Я-то дружбы не пропивал…
– Бедненький, – прошипела Верлена издевательски, тоже подаваясь вперёд. Вторая стадия злости была где-то очень близко, и это было хорошо и плохо одновременно. – Как же нечеловечески трудно прикрывать собственную задницу! Приехать к другу среди ночи пить мировую, чтобы отравить и оставить умирать в одиночестве!
Какое-то время они сверлили друг друга глазами через стол, сдвинув носы почти вплотную. Николай Азриэльевич сдался первым. Откинулся в кресле, глубоко и медленно вдохнул.
– Через месяц, – сказал он вместе с выдохом, – после того, как вы вступите в должность, мы встретимся здесь же. Я снова приглашаю. Возможно, вы измените своё мнение, Верлена Дмитриевна.
Верлена аккуратно поставила на стол кофейную чашку. Она ещё довольно долго потом гордилась, что не метнула её в кремовую стену «Релакса». А как хотелось.
– В шесть часов вечера после войны, – проворчала она, невероятным усилием воли проглатывая скандал. – Вы собирались отвечать на мои вопросы, Николай Азриэльевич. А вместо этого рассказываете истории про одноногих собачек. Какого хрена вы не забрали бутылку сразу?
– По специальности, – тускло сказал патологоанатом. – Мне нельзя с ней встречаться. Потом – сколько угодно, а встречаться нельзя.
Несмотря на боевой запал, Верлена почувствовала, как на затылке шевелятся волосы. Кто такая она, сомнений не вызывало. А он? Он безумен? Или… всё-таки… Слишком часто в последнее время Верлене приходилось сталкиваться с обыденностью сверхъестественного.
И она ходит совсем рядом. Иногда обдавая ледяным дыханием.
– А потом мне надо было вернуться в Хлыновск, – всё в том же непонятном тоне продолжил Николай Азриэльевич. – И уехать в субботу утром, попрощавшись со всеми участниками конференции. Сразу выехать не получилось, по скользкой дороге и с недосыпу еле плёлся… В общем, слегка опоздал. Неважно. Ваши фотографии, даже если они есть, ничего не стоят. Фотошоп творит чудеса. А Иван… Он Олкоцкий, понимаете? Наш. Из тех, кто стоит между людьми и ней. И он ничего не подтвердит.
Вялый и уставший, Николай Азриэльевич сейчас совсем не походил на ангела смерти. Но он и вправду не боялся фальшивых угроз, даже не зная, что они фальшивые. Нет, всё-таки что-то от этого, потустороннего, есть.
– Тогда зачем вы сделали вид, что поддались на шантаж? – с любопытством спросила Верлена.
– Хотел поговорить. Посидеть в кафе с интересной женщиной. Этого мало? Я знаю, кто вы. И знаю, что через месяц мы будем сидеть здесь же, за моим любимым столиком, пить коньяк и смеяться над сегодняшним вечером.
Верлена суеверно скрестила под столом пальцы. Всё-таки жуткий он тип. И… если все будут живы через месяц, может, сходить в «Релакс» на коньячок? Верлена торопливо ущипнула себя за ляжку, чтобы разогнать наваждение. Пить с убийцами – дурной тон.
– Но у Копырнацкого компромат был посерьёзнее, верно? – сощурилась она как можно паскуднее. – Иначе чёрта лысого вы бы сорвались с риском для репутации вытаскивать официального покойника с того света. Пал Дормидонтыч вам точно не друг. Он просто тоже вас вычислил до вступления в должность. И подстраховался. Наверняка же есть – чем.
– О да, – судя по не скрываемому больше блеску глаз за тонированными стёклами очков, Николаю Азриэльевичу безумно нравилась игра. – Он профессионал, в отличие от вас. И, в отличие же от вас, невероятно боится её. Доставил он мне хлопот со своей аневризмой, доложу вам. Зато теперь мы в прекрасных отношениях. И все нехорошие бумажки он уничтожил у меня на глазах. Так что не сомневайтесь, Верлена Дмитриевна, принимайте условия фирмы. Никакого обмана, полные десять лет. А со своей стороны я позабочусь, чтобы мы ещё не раз встретились. Приложу все усилия, обещаю.
Ах ты ж боже ж мой, какой галантерейный жентельмун! Волна ядовитых слов снова двинулась из глубин души к речевому аппарату, но в последний момент Верлена трансформировала её в последний из необходимых вопросов:
– А после, когда десять лет истекут… Как насчёт сюрпризов?
Николай Азриэльевич улыбнулся широко и искренне.
– Через десять лет, Верлена Дмитриевна, вас не будут волновать никакие сюрпризы. Абсолютно.
Он не сказал – никаких сюрпризов. Он сказал – не будут волновать. Сукин сын знает, что через десять лет всё не так просто, и вряд ли удивится обломку пальца Нэллы Генриховны. Но выцедить из него детали у Верлены не получится.
– Ну что же, – Верлена кокетливо склонила голову к плечу. – Вы меня успокоили, Николай Азриэльевич. Благодарю. Но, к сожалению, мне пора. Завтра на работу как-никак.
Он не стал задерживать. Поднялся, учтиво склонил голову. Всё-таки хорошие манеры даже у сукин сына это… Да нафиг.
– До встречи, Верлена Дмитриевна. Был рад знакомству.
– Взаимно, – прощебетала она. Щебет вышел так себе, примерно как у вороны, случись той задаться столь дурацкой целью. – И знаете, насчёт нехороших бумажек и Паши… то есть Павла Дормидонтовича, я бы не была настолько уверена. Мало ли что он уничтожил. Всё-таки служба у него сложная. И он действительно профи.
Верлена промаршировала к выходу не оборачиваясь, поскольку так и не смогла стереть с лица злорадную ухмылку. Приятный парень в униформе уже держал наготове пожилой китайский пуховик. Отличное заведение. Надо будет ещё прийти. Только обязательно в другой компании.

***

Телефон заголосил дурным голосом, как только Верлена отошла от «Релакса» на десять шагов. Вагон пропущенных звонков и сообщений.
Мама дорогая, да кому она сдалась в таких количествах? Всего сорок с чем-то минут вне зоны доступа. Неужели она так часто говорит по телефону, сама того не замечая?
Светка звонила, Ваня три раза, Стёпа дважды. Ещё незнакомый номер… а нет, знакомый, такой же, как в седьмом часу утра. Сергей свет Петрович проснуться изволил. Ух ты, сам Павел Дормидонтович набирал! Почуял, волчара, что его поминали всуе. Что ему глухая зона, у него чутьё. Ну, блин.
Пока Верлена соображала, с кого начинать разгребание завала, решили за неё.
– Ну слава перцу, Верлена Дмитриевна! – проорал Ваня так, что пришлось отодвинуть телефон от уха. Запасные барабанные перепонки, знаете ли, в комплект не входят.
– Ваня, убавь громкость. Что за паника, хотела бы я знать?
– Мы тут с дядей типа кое-что придумали интересное, хотели сказать, а вы вне зоны.
– И что? Культурно провела время в ресторане «Релакс», там покрытия нет.
Смущённое молчание. Ну правда же, взрослый человек вышел из зоны мобильного приёма на сорок с небольшим минут. Верлена хотела разразиться длинной прочувствованной речью на тему «а вот раньше не было мобильников, а люди как-то жили», но инициативу перехватил дядюшка Сергей Петрович, несомненно, подслушивавший.
– Верлена Дмитриевна, – холодно сказал он, отобрав телефон у Вани, – если бы вы не попросили моего племянника узнать, на работе ли сегодня некий общий знакомый начальник морга, мы бы волновались куда меньше.
– Ага! – восторжествовала Верлена. – Значит, вы признаёте, что Коля Азриэльевич не просто ваш одногруппник и коллега по сомнительным исследованиям, но и укокошить может?
Она представила, как багровеет широкая рожа Сергея Петровича, и ей понравилось. А нечего всяким там «кандидатам в доктора» изображать страуса. Тем более доказано наукой: при опасности страусы голову в песок не прячут!
– Верлена! – рявкнул Сергей Петрович. – Кроме Кольки есть люди, заинтересованные в «составе Федуля»! И вот их лучше лишний раз не дразнить!
– Например, кладбищенский сторож с высшим филологическим образованием, – хладнокровно предположила Верлена. И, не давая противнику опомниться, быстро переменила тему: – Так что вы там такого с Ваней гениального надумали? И да, Стёпа дома?
В трубке раздался звук, которым обычно сопровождается всплывание кита из морских глубин. Во всяком случае, в передаче «Мир живой природы» Верлена определённо слышала что-то очень похожее.
– Дома, – сдавленным голосом выговорил Сергей Петрович. – И все дома. В отличие от вас. А придумали мы вот что.
Речь шла всего лишь о злополучном пальце Нэллы Генриховны. Не то Сергея Петровича во сне осенило, как Менделеева, не то Ванька что-то такое триггерное ляпнул, Верлена так и не поняла. Ну как понять, если господа Олкоцкие выдёргивают друг у друга телефон, друг друга перебивают, а иногда говорят одновременно? В общем, они выстроили теорию. Сергей Петрович передал основные выкладки на смеси медицинского языка и латыни, но Верлена на доступном матерном попросила перевести. Раза с третьего она начала что-то воспринимать. Согласно теории, после окончания действия состава Федуля тело пациента возвращается в то состояние, которое было бы ему положено без лечения волшебным средством. Если человеку перед втыканием булавки оставалось жить год, то по истечении десяти лет он становился трупом девятилетней давности. После этого Сергея Петровича окончательно понесло в дебри фармакокинетики и физиологии, понятные слова кончились, а Верлена перестала слушать. Память и так богато иллюстрировала докторскую белиберду.

Челюсть Нэллы Генриховны плавно пошла вниз, но не затормозила на пределе, установленном природой, а поползла к вырезу блузы, причём кожа щёк натянулась до прозрачности и как бы смялась продольными волнами, обнажая белые зубы и ярко-красный язык.

Что она чувствовала, зная, что мертва уже семь или восемь лет? Вычёркивая дни из календаря, ведя обратный отсчёт? На что надеялась, выбирая изысканный маникюр у мастерицы в найл-салоне за месяц-два-три до окончательной смерти и нехорошего посмертия? В том, что Нэлле Генриховне оставалось недолго, Верлена не сомневалась: никто не удивился, даже завкадрами Борис Орестович. Ждали. Не сегодня – так завтра. Метастабильность тканей. Обычная же тётка, тринадцать таких на дюжину, откуда столько самообладания? Верлена бы выдрала чёртову булавку через неделю – от ужаса перед неизбежным.
Или они всё-таки ничего не понимают, не помнят, не страдают? А как же тогда Павел Дормидонтович, уничтоживший компромат после возрождения? Он ничего не забыл, так получается?
Или все всем врут?..

– Подождите, – перебила Верлена поток ненормируемой лексики. – Коля Азриэльевич не удивился, когда я ему сказала, что неизлечимо больна. И потом заявил, что всё про меня знает. Как же так?
Сергей Петрович подавился очередной фразой. Повисла неловкая пауза.
– Ладно, – Верлене уже было стыдно за сорвавшиеся слова. Подумаешь, какая цаца. Ну сказал и сказал, он ещё много какого бреда нёс. – Сейчас приеду, разберёмся.
Она быстро нажала отбой и открыла телефонную книгу, чтобы вызвать такси.
– Да ну их, шкуродёров этих, – сказал мужской голос прямо над плечом. От неожиданности Верлена взвизгнула и уронила телефон на асфальт раньше, чем поняла, что голос знакомый. А Павел Дормидонтович мягко взял её под локоть. – Извини, если напугал. Я на колёсах, Верленочка. Подвезу без ветерка, извини, лихачей терпеть ненавижу, но тише едешь – дальше будешь.
Обмирая от нахлынувшего страха, Верлена медленно обернулась. Подняла взгляд. Павел Дормидонтович улыбался. Можно было давать любую руку на отсечение, что так он улыбался очень редко: морщины на его щеках – крупные, уютные, как у папы, – не совпадали с этой улыбкой. Казалось, что на лицо наложена плохо прилегающая полупрозрачная маска. И глаза были какие-то неправильные, но вычислять, что не так, некогда.
– Напугал… Паша, – призналась Верлена честно. – Фух. Район здесь не самый приличный.
– Это точно. Бандитский райончик. – Павел Дормидонтович усилил хватку и потянул Верлену к дороге. – Володька Равличкин, ну, главмент по нашему городу, вот такенными слезищами плакал, когда Северный вспоминал. Одной здесь потемну бродить нечего, Верленочка.
– А ты как здесь очутился? – осмелилась спросить Верлена. Она старалась идти к дороге помедленнее, собраться с мыслями, но получалось всё равно слишком быстро. У бордюра стояло солидное авто с распахнутой дверцей. Как оно так тихо подъехало?
– Считай что случайно, – махнул свободной рукой Копырнацкий. Его улыбка наконец-то утратила тёплую искренность, совпав с основным абрисом лицевых мышц. – А тут смотрю – кое-кто знакомый. Дай, думаю, подвезу.
Он засмеялся и подтолкнул Верлену в салон. Да так ловко, что она и сама не поняла, как очутилась на переднем пассажирском сидении. Хлопнула дверца.
– Подожди, телефон! – опомнилась Верлена, но мотор уже уркнул и авто покатилось в неизвестном направлении. Копырнацкий сделал вид, что ничего не услышал.
А Верлена наконец-то поняла, что не так с глазами. Зеркала души Павла Дормидонтовича не отражали свет фонарей и фар встречных машин. Тусклые они были. Мёртвые, как он сам.
– Верленочка, да ты не переживай, – усмехнулся Копырнацкий, не поворачивая головы. – Расслабься. Релакс, как говорит мой оболтус Ромка.
Глава семнадцатая. Да кому оно надо? (Часть первая)

Мой Бруклин похож на море.
Мой Бруклин шумит тысячами голосов,
Но ни одного слова не разобрать.
Я люблю говорить с ним. Он отвечает ровно то,
Что я хотел бы услышать. Он читает мои мысли.
Мой Бруклин – это просто я.

Джонни из Бруклина (подстрочный перевод)

Николай Азриэльевич опоздал, хотя и успел. Лучше бы он не мчался мозглым вечером двенадцатого декабря из Хлыновска, чтобы воткнуть в подбородок бывшего гэбэшника Копырнацкого булавку-родинку. Тогда бы не пришлось Коле убивать бывшего друга, лгать, изворачиваться, увязая всё глубже. Неужели настолько страшными вещами его шантажировали? Но лучше бы Коля не испугался компромата, не пёр буром против неё. На неё нельзя буром, она всё равно сильнее. Возьмёт своё. Такого Коля натворил… Лучше бы…

Копырнацкий привёз Верлену в офис. На тот самый минус первый этаж, где тремя днями раньше демонстрировали удаль его подчинённые. Сегодня в тайных помещениях тоже что-то происходило, но слышны были только невнятные звуки, да скользнула смутная тень от лифта к дежурке. Сумрачные коридоры напомнили Верлене городскую библиотеку в ночь, когда горели доллары в жестянке. Ночь, когда она неслась по неосвещённым улицам, прижимая к животу тяжеленную кадушку с фикусом. Ночь, когда умер невезучий рыжий Серапион. Возможно, она пробегала тогда мимо дома, в котором он умирал. Хотя вряд ли, город большой.
В своём кабинете Павел Дормидонтович без спроса налил ей кофе из кофеварки, щедро сдобрив коньяком. Верлену от кофе уже мутило, она только тронула чашку, машинально отметив, что вымыта она кое-как. Ох уж эти мужики, хоть живые, хоть мёртвые. Разок сполоснул и думает, что всё чисто.

– О чём задумалась? – Павел Дормидонтович участливо тронул Верлену за локоть. Тусклые тёмные глаза смотрели почти в упор. Вокруг них уже скапливались лиловые тени. И усталость не имела к этому процессу никакого отношения.
– Вот пытаюсь вспомнить, выключила я дома утюг или нет? – хмуро ответила Верлена, разгоняя бегущие по кругу мысли.
Копырнацкий какое-то время переваривал, потом захохотал. Верлена без улыбки смотрела, как он смеётся. Страх ушёл ещё в машине. И не потому, что такая она храбрая, просто определённость не пугает. Её принимают, поскольку она неизбежна.
– Умеешь ты, Верленочка, настроение поднимать, – сказал Павел Дормидонтович, успокоившись. – Ребята вовсю твои шуточки цитируют. Это хорошо, нам ещё вместе работать и работать. А бог даст – и не только работать. – Он подмигнул со значением. – Я-то тебя сразу приметил. Пятнадцать лет вдовствую, и за пятнадцать лет ни одна баба так, как ты, не нравилась.
– И этих, гниленьких, ты в понедельник послал, чтобы они мне рассказали о твоих чувствах? – предположила Верлена, рискуя нарваться на ещё один сеанс смеха. Но обошлось.
– Того требовали интересы Фирмы, – пожал плечами Копырнацкий. – Но когда ты из тралика позвонила, я знаешь как рад был – ого-го!
Сегодняшним утром Сергею Олкоцкому удалось посеять в Верлениной душе семена сомнений в существовании эликсира верности. Сейчас сомнения исчезли. Эликсир существует. Интересы фирмы… Нет, Фирмы. Точно с большой буквы.
– Высокая живучесть сотрудников обеспечивает престиж заведения? – машинально съязвила она.
– И не только. – Копырнацкий по-хозяйски отхлебнул из её чашки.
– А что ещё?
– А то, что я сразу сообразил, почему тебя обратные не смогли взять, – сказал он и снова подмигнул. На этот раз откровенно похабно.
Верлену почему-то так поразил термин «обратные», что она не сумела сложить общий смысл фразы. Обратные. Обернувшиеся, вывернутые и вернувшиеся одновременно. Обратный путь. Обратный отсчёт к нулю.
Чтобы не таращить бессмысленно глаза, Верлена вопросительно задрала брови. Пусть сам решает, чего ей надо. А Павел Дормидонтович, кажется, того и ждал.
– Сейчас, Верленочка, сейчас я тебе покажу, как обратные обычных людей делают.
Он уселся за рабочий стол, включил моноблок служебного компьютера и медленно защёлкал мышью, напряжённо всматриваясь в монитор. Видно, с современной техникой у господина Копырнацкого сердечные отношения не сложились. Но так или иначе он добился взаимности, облегчённо выдохнул и развернул экран к Верлене.
Показывали пустую улицу. Ночь или поздний вечер, ровный ряд фонарей. Верлена, несмотря на охватившую её апатию, поёжилась. Очень уж напоминал антураж недавнее приключение, из которого они с Ванькой вывернулись неизвестно чьими молитвами и Стёпиными кулаками. Разве что не зима была на застывшем кадре, а вроде бы осень: тротуар сухой, присыпанный палой листвой. Хотя, может, то был размётанный ветром мусор из перевёрнутого где-то за кадром контейнера. Качество разрешения камеры средненькое, к тому же темно.
Копырнацкий ещё раз щёлкнул мышью, и картинка зашевелилась. Первые несколько секунд ничего не происходило, только покачивались под слабым ветром ветки деревьев да иногда подползал по асфальту особо непоседливый лист. Потом появился человек. Мужчина в коротком тёмном пальто. Лица, конечно, не разобрать, не то что выражения на нём, но понятно, что человек нервничает. Походка дёрганная. За несколько секунд в поле зрения камеры он дважды обернулся: через левое плечо и через правое. Во второй раз что-то увидел, перешёл сперва на быстрый шаг, потом побежал. Обратные появились совершенно неожиданно, хотя Верлена знала, что появятся. Трое. Или три. Смотря по тому, считать их одушевлёнными или нет. Они двигались знакомо – очень быстро, но словно бы скованно. Будто бы не до конца разгибались закостеневшие в смерти руки и ноги, будто бы нечто невидимое подталкивало их в спины. Верлена надеялась, что все они – преследуемый и преследователи – успеют отбежать подальше, куда-нибудь к пределам видимости камеры. А лучше – за пределы. Но Копырнацкий не зря выбрал именно этот ролик. Преследуемый споткнулся. Точнее, нога поехала на палой листве. Обратные набросились одновременно.
Верлена заставила себя досмотреть.
– Хорошая работа, – с удовольствием сказал Павел Дормидонтович. Он остановил показ. – Не жалей его, Верленочка. Не он первый, не он последний, кто решил, что «Dollина» ему по зубам. Ещё один жадный дурак надумал, понимаешь ли, что раскопал немного землицы и бога за бороду сцапал. В последнее время их уже мало, поняли наконец-то, что себе дороже лезть, но всё равно находятся. – Он комично развёл руками. Дескать, не идиоты ли. – А иногда наглеют ну просто сверх меры.
– А я где обнаглела? – Верлена старалась не стучать зубами. Её трясло.
– Ну что ты! – Копырнацкий даже руками всплеснул. Жаль, в сочетании с тусклыми неподвижными глазами любое выражение лица выглядело как кошмар. – Ты умница и всецело предана Фирме! Просто ты крепко зацепила «пупперов» в последнем вашем этом тендерном, как его… Хорошо зацепила, многие знали. Лучше не придумать для дела. Но не взяли тебя обратные. Им почему-то трудно нетронутых брать, замечали не раз. А я как это понял… Эх, Верленочка… нецелованная моя… Я всё сделаю, чтобы ты на меня ласково взглянула…
Что?!
Он серьёзно?! Да кому она…
К нервной дрожи добавился истерический смешок. Чудны дела твои, господи. Свою девственность Верлена считала чем-то вроде новых корявых сапог в недрах шкафа: носить никто не может, но выкинуть грех, новые же. Кому нужен этот клочок плоти, если даже хозяйке не нужен?!
А потом она сообразила, что девственников на заснеженной остановке было, скорее всего, трое, и слегка посочувствовала обратным. Трудно им, бедненьким, пришлось. Это было смешно, действительно смешно.
– Какая же ты, – хрипло сказал Копырнацкий, и Верлена сообразила, что сейчас он полезет целоваться.
– Стоп, Паша, – скомандовала она, выставляя вперёд ладонь. – Я именно что не такая.
Он отшатнулся. Губы у него уже высохли и начали истончаться. Холодные, наверное.
– Я понимаю, – понурился он. – И уважаю. Хоть не только за это.
Он послал за ней обратных, потому что она подставилась, как идеальный объект для провокации во благо фирмы. Во благо Фирмы. И не смел прикоснуться по своей инициативе.
Раздрай.

*

Чёрное откровение на проводах Единственного сильно изменило Верлену. Она это понимала, хотя и не вполне осознавала – насколько сильно.
За ту долю секунды, на которую она выпала из привычного мира, она увидела бесконечную вселенную. Вселенная оказалась плоской и свёрнутой в петлю Мёбиуса. Её полотно состояло из миллиардов, триллионов крошечных точек. Все объекты мира: живые, мёртвые и неживые; бывшие, настоящие и будущие; материальные, мнимые и воображаемые. Где-то среди них барахталась и сама Верлена, слишком маленькая, чтобы можно было рассмотреть. В каждой из точек можно было указать центр вселенной, не погрешив против истины. И ни одной не удавалось вырваться за рамки тесного своего окружения.
Конечно, Верлена не могла с уверенностью сказать, действительно ли всё видела или просто придумала потом, чтобы объяснить нахлынувшее понимание: в основном люди друг другу не нужны. Только тот самый тесный круг, с которым соприкасаешься в плоскости вселенной. Главное, не пускать в него случайных людей.
Понимание не раз помогало Верлене. Если почему-нибудь казалось, что окружающие презирают, ненавидят, обожают или преследуют её, в памяти всегда всплывала бесконечная живая-неживая лента. Слишком сложно испытывать сильные чувства к тому, кто не нужен. Свой ближний круг Верлена знала, а дальние просто нейтральны.
Им нет до тебя дела.
Кому-то из них комфортно провести с тобой пару часиков, болтая о пустяках, кто-то куснёт походя, сугубо для поднятия самооценки. Но всерьёз воспринимать не стоит. Дальним плевать на тебя. Именно из этого надо исходить, не поддаваясь эмоциям, и плевать в ответ. Совсем не поддаваться и плевать, конечно, не получалось, но жить становилось гораздо проще.
Скажешь про себя: «Да кому ты, на фиг, сдалась?!» – и всё проясняется.
Только не сейчас.

*

– Ты умер, Паша. Ты понимаешь это? – слова сами слетели с губ, и Верлена не успела их остановить.
– Да, конечно, – согласился Копырнацкий без лишнего пафоса. – Азриэльич рассказал. До того, признаюсь только тебе и Чёрному морю, я слегка ссыковал, как мой оболтус Ромка выражается. Мало ли, что там. А оно вовсе не страшно. Сперва был холод, но потом как всегда. Все там будем. А такие как я или ты вернёмся обратными, чтобы служить Фирме вечно.
– И много вас… нас таких? – сглотнула Верлена пересохшим горлом.
– Хватает, – загадочно усмехнулся Копырнацкий. – Точно узнаешь в понедельник, прости. Такая информация только для посвящённых, не пойми меня неправильно. Под гриф, так сказать. Вот перейдёшь на завотдела, тогда всё тебе будет. В понедельник директора соберутся, подпишут, всё решено вчера.
– Тайны Полишинеля, – фыркнула Верлена, твердя мысленно мантру про «кому ты сдалась». – Хотя про то, что «пупперы» никогда не выходили из подчинения «Dollины», я узнала чисто случайно, сама бы не догадалась.
Копырнацкий вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Промолчал, тогда как Верлена ожидала допроса с пристрастием.
– Я так понимаю, – продолжила она слегка разочарованно, – что слухи про карательные акции в их адрес – просто прикрытие для чего-то другого, да?
– Какая ты умная, – мечтательно, без тени издёвки, сказал Павел Дормидонтович. – Чувствую, мы с тобой поднимем Фирму, куда Основателю и не снилось. Конечно, прикрытие. Расскажу, пожалуй, чего там. Свои люди. До вступления в должность ты побудешь здесь, от греха подальше, а потом… Потом сама расскажешь, какие-такие случайности болтливые бывают. Эх, Верленочка…

История оказалась банальной до оскомины. Возможно, если бы не откровенность Сергея Петровича, она прозвучала бы более загадочно, но со знанием подоплёки – банально.
Серьёзные люди, с которыми связались «доллеры» после смерти старшего Олкоцкого и Федуля, продержались в рамках деловых отношений довольно долго. Делали свою работу, получали свои немалые деньги. Синтез препарата на основе «состава Федуля» шёл бесперебойно, обеспечивая Фирму образцовыми офицерами и не менее преданными обратными. Исследования по улучшению полезных свойств препарата тоже двигались с удовлетворительным прогрессом, спасибо Коле Азриэльевичу и Серёже Петровичу. Конечно, про суть деловых отношений с серьёзными людьми Копырнацкий рассказывал с многочисленными пробелами и напусканием тумана, но Верлене не стоило труда достроить недостающее.
Все участники соглашения вроде бы были довольны, но рано или поздно жадность человеческая берёт верх над разумом. Со временем серьёзные люди захотели всё и сразу. И богатейшую «Dollину», и источник чудесного лекарства. Последний год шла не то чтобы война, но подготовка к ней. Мелкие провокации, проверки на вшивость, попытки ввести своих людей в состав Совета директоров или хотя бы просто в состав служащих и, что особенно смешило Копырнацкого, помощь «пупперам».
Верлена поняла, что зря сболтнула про «случайно узнала». Тайну общего руководства фирм-конкурентов охраняли куда более тщательно, чем ей казалось. Сергей Петрович получил эту информацию от самого Федуля, можно сказать, уникальный случай, а что выдал ей небрежно, со смехом… Ну да, он врач, а не бизнесмен. Думал, все давно знают. Слава богу, не обсуждал, медведище, на всех углах, иначе одним хорошим реаниматологом в городе стало бы меньше. А всё же интересно, знает ли Сергей Петрович об обратных?..
За год серьёзные и жадные люди сообразили, что мытьём «Dollину» не взять. И надо переходить к катанью. В начале осени провалились попытка рейдерского захвата. Копырнацкий тогда в замах ходил, был полностью в курсе. Понятное дело, с такими бойцами, которыми располагает Фирма, не пройдёт никакой силовой вариант. Дело закончилось, толком не начавшись. До Верлены, всегда державшей ушки на макушке, а нос по ветру, не докатилось даже отзвуков, значит, действительно задавили тихо, ещё на подступах.
Осталось последнее…

– Мы всегда гордились тем, что не имеем конфликтов с законом, – раздувшись от гордости заявил Копырнацкий. – Не буду врать, что вообще не нарушали, но конфликтов не было.
Ещё бы он врал, предъявивши Верлене жуткий ролик. Его послушать, так «хорошая работа» обратных – штука целиком и полностью законная. А хотя… Нет же такого закона, который бы запрещал использование зомби в бизнесе. Зомби не существует – и закона нет. Доказать, что обратные действовали по приказу департамента охраны «Dollины», практически невозможно. Любой мало-мальски грамотный адвокат раскатает такое обвинение на слоёное тесто. А сами исполнители… Даже если поймать – что с ними делать?
Пока Верлена, взывая к зачаткам юридических знаний, пыталась представить обвинение для ходячего мертвеца, Павел Дормидонтович успел сказать несколько фраз. Верлена встряхнулась, заставив себя слушать.
– … так и подталкивают, чтобы мы скатились в уголовщину! Подстава на подставе, понимаешь ли. Себе в убыток, лишь бы на «Dollину» можно было завести уголовное дело! А уж там они смогут развернуться. Уроды, б…! Прости, Верленочка, других слов нет.
– И вы решили действовать на опережение, – сказала Верлена, пропустив предмет извинений мимо ушей. Подумаешь, она и сама умеет не хуже.
– Точно! Сделать так, чтобы от нас ожидали, а не мы ожидали! Чтобы готовились, но не к тому, что будет, понимаешь?
На миг показалось, что его глаза обрели живость и блеск, но только показалось.
– Паша, так что будет в пятницу ночью?
– Мы просто решим проблему, Верленочка. Те уроды сгинут без следа, а мы пойдём дальше. Учтём, так сказать, ошибки. На будущее.
Он внезапно засуетился, засобирался, сбивчиво объяснил Верлене, где здесь что («холодильничек вот, смотри, есть и колбаска, и сырок… санузел маленький, но мы с тобой и не таким можем обойтись… коечка… не волнуйся, бельишко я поменял вот только в обед… книжки, чтоб не скучно, телек включай…»), торопливо попрощался и умчался.
Верлена осталась стоять посреди кабинета главы департамента охраны фирмы «Dollина», и от напускного равнодушия с каждой секундой оставалось всё меньше и меньше, пока не исчезло последнее. Тогда она разревелась в голос – негромко, но безнадёжно. А потом её вырвало фирменным десертом престижного ресторана «Релакс» – еле успела добежать до маленького чистого санузла.
Верлена всю жизнь считала, что больше всего на свете боится неопределённости. Сейчас определённость пугала её куда сильнее.
Глава восемнадцатая. Снаружи

Мне было семь лет в тот Хеллоуин,
Когда мне подарили яблоко с бритвой.
Я ходил по домам своих соседей и как все
Вопил: «Сладости или гадости!»,
А взрослые смеялись и бросали в мой мешок
Конфеты и фрукты.
Я не знаю, кто бросил яблоко с бритвой,
Но впервые в жизни ощутил настоящую боль.

Джонни из Бруклина (подстрочный перевод)*

Снег пошёл… нет, пошёл – это слишком медленно. Он рухнул, за пятнадцать минут высыпался из какой-то небесной бочки, навалился слоем толстым, как Верленин пуховик. Снег приглушил звуки большого города, сделав их уютными и таинственно-праздничными. И небо вдруг стало прозрачным, как чёрное стекло с редкими искрами. Начищенный до ярчайшего блеска диск Луны выкатился из-за шлакоблочной девятиэтажки, будто золотой червонец из дырявого кармана.
Три человека стояли в угрюмом молчании посреди всей этой красоты. Старший из них – крупный немолодой мужчина – держал на широкой ладони телефон с разбитым стеклом. На паутине трещин медленно оплывал налипший снег.
– Повезло, что снегом засыпало, – сказал он, нарушая молчание. – А то бы уже и спёрли.
– Да ладно, дядь Серёжа, – тряхнул крашеной в белые клочья головой худощавый парень. – Кто бы его пёр, никого, блин, нет. Как повымерли, типа.
– А ещё ведь только начало десятого, – сказала хорошенькая девушка, чьи длинные светлые локоны каскадом выбивались из-под вязанной шапки. – Нам повезло, что телефон под снегом звонил, иначе бы ни за что не нашли.
И действительно, снег на короткой прямой улице, соединявшей жилой массив с многолюдным проспектом, оставался девственно чистым, если не считать следов, оставленных самими говорившими.
Старший мужчина решительно всунул битый аппарат в руки молодому человеку.
– Спрячь. – сказал он. – Вряд ли Николай ещё сидит в «Респекте». Проверить надо, но вряд ли. И трубку, зараза, не берёт…
– А вы знаете, где его ещё можно найти? – поинтересовалась девушка.
– Знаю. Поехали, ребята. Кабак рядом, но я не хочу здесь машину бросать.
И они по своим следам вернулись к видавшей виды, но крепенькой «Эйдже», которая ворчала мотором в ожидании хозяина.
Разумеется, они не могли знать, что точно на этом же месте чуть больше часа назад стоял лоснящийся «Хайнеке» начальника охраны фирмы «Dollина» Павла Дормидонтовича Копырнацкого.

***
– Врод-де и в город-дской черте, – простучал зубами Ваня, – а кажется, что капец как холод-днее.
– Шапку носи, – посоветовал Сергей Петрович без тени сочувствия к племяннику. – Реально помогает, я проверял.
– Хоть капюшон накинь, – добавила более мягкосердечная Стёпа.
Но Ваня зыркнул на советчиков вызывающе, демонстративно сцепил зубы, чтоб не стучали, и выпрямил спину.
– А вообще-то да, – сжалился Сергей Петрович. – Домов нет, площадь большая, есть, где ветерку разгуляться.
Луна решила, что покрасовалась – и хватит. Ушла с небосклона, лишь изредка кокетливо выглядывала из-за набежавших невесть откуда туч.
Здесь, сразу за воротами кладбища, ещё были какие-никакие фонари. Редкие, неяркие, но были. А дальше тонули во мраке утыканные могилами просторы, казавшиеся отсюда безбрежными.
– В прошлом году нас всем классом возили в столицу на экскурсию, – сказала Стёпа, пытаясь что-то рассмотреть на сумрачных просторах, где действительно разгулялся ветерок. – И на знаменитое Лынское кладбище тоже водили. Там здорово было. Скульптуры красивые, парк такой… Мы с девчонками нафоткались…
– Ты не показывала! – ревниво вскинулся Ваня.
– Цыц, – приказал Сергей Петрович. – Потом фоточки посмотрите. Мы уже пришли.
Сторожка Василия Александровича встретила их тишиной и тёмными окнами.
– Может, спать завалился? – предположил Ваня.
– Александрыч вообще-то ночной житель, – протянул Сергей Петрович, – но, может, сегодня лёг пораньше. В любом случае мы можем уходить. Если бы Коля к нему заявился, то точно бы не спали. Сидели бы, как всегда, точили лясы.
– Ага, – шмыгнул вечно сопливым носом Ваня. – Тема обсуждения – зомби и их применение в быту и на производстве.
– Горе, малый я не сильный, съест упырь меня совсем, – с выражением продекламировала Стёпа.
– Молодец, начитанная девочка, – одобрил Сергей Петрович, до знакомства со Стёпой пребывавший в уверенности, что выпускники спортивных школ и читать-то толком не умеют.
– Если у нас снижалась успеваемость, – сказала Стёпа, верно истолковав восторги Ваниного дядюшки, – то тренер нас в зал не допускал. Особенно строго по математике и литературе. Не меньше восьмёрки.
Они всё ещё нерешительно топтались под пустой и тёмной сторожкой, не зная, куда идти дальше. Адреса Николая Азриэльевича Сергей Петрович не помнил. То есть старый, со студенческих времён, мог и спросонья выдать, но Коля пару лет назад переехал. Вроде бы теперь он обитал где-то в районе кинотеатра «Спутник», но это не точно. Да и не факт, что патологоанатом имеет какое-то отношение к исчезновению Верлены. Она сама сказала, что из «Респекта» идёт одна.
– Утром выловлю его на работе, – без особого энтузиазма пообещал Сергей Петрович. – А сегодня всё равно ничего уже не сделаем.
– Может, Верлену сейчас в зомби превращают, – проворчал Ваня, засовывая руки в карманы почти до локтей. Он не шутил.
– Иван, не мели ерунду.
– А вы уверены, что он ерунду мелет, Сергей Петрович?
Врач раздражённо передёрнул плечами. Он уже не был уверен ни в чём.
– Здесь точно ловить нечего, – уклончиво ответил он. – Идёмте, пока у Ваньки нос не отвалился.
– Нет, – неожиданно заартачился племянник. – Раз уже приехали, то сфотографируем могилу этой, блин, Генриховны девятипалой. В прошлый раз забыли.
– На кой? – поморщился Сергей Петрович.
– Верлена велела. Отсюда недалеко, дядь Серёжа. Мне страшно до усрачки, вот честно, но это наверняка зачем-нибудь очень надо. Верлена просто так ничего не говорит.
Стёпа истово закивала. Ради Верлены готова и не на такое.
За долгую свою практику Сергей Петрович часто сталкивался с подобным явлением. С магией Последней Воли.
«Пока Стасик у вас лежал, – говорила, размазывая слёзы по морщинистому лицу, пожилая уставшая женщина, – я его часы не заводила… Он сказал – не трогай, а через пять минут инсульт. Я не трогала, не заводила, думала почему-то, если не буду трогать, как он велел, всё обойдётся… Помогло, видите…»
«До сих пор не могу Любашины вышивки не то что выбросить, но и в шкаф убрать, хотя они меня всегда бесили, – каялся седой полковник в отставке, которому повезло меньше, чем Стасиковой супруге. – Нитки валяются, иголки везде понатыканы, обрезки какие-то. Полгода уже прошло, а никак не поднимается рука. Когда её в больницу увозили, она просила не трогать. Говорила, что вернётся и сама уберёт, а я ей только перепутаю всё. Полгода прошло, а так и валяется. Кажется, вот-вот Любаша войдёт и начнёт разбирать…»
Сам Сергей Петрович не бросил работу над «составом Федуля» только потому, что это, по сути, было Последней Волей глубоко почитаемого им Сергея Юрьевича Олкоцкого.
Похоже, юные борцы с зомби попались на ту же удочку. Они верили, что, если точно выполнить всё по инструкции, то с Верленой ничего не случится. Вера всегда иррациональна, и к логике взывать бессмысленно.
– Мне не страшно, но фотографии будут плохие в темноте, – сделал последнюю попытку избежать блуждания по ночному могильнику дядя. Он уже понял, что переубедить безмозглый молодняк не выйдет, но попытка не пытка.
– У меня в телефоне камера – зверь, – уверил Ваня. – Вспышкой можно, блин, зайцев на скаку сшибать. Мы быстро-быстро. Я план кладбища по гуглу смотрел, участок точно найду даже в темноте.
Он не соврал. Буквально со второй попытки вывел свою маленькую команду на нужный участок слева от главной аллеи. Под бухтение Сергея Петровича они легко отсчитали ряд, место и нашли могилу – белоснежного мрамора плиту с плачущей девой. Действительно недалеко. Стёпа сгребла снег, чтобы прочитать золотые буквы надписи. Ошибки нет. Нэлла Генриховна Пряжина, пятидесяти шести лет. Могила выглядела очень солидно, но… что-то с ней было не так.
– Стёпа, посвети, – скомандовал воодушевлённый успехом Ваня. – Две минуты, дядь Серёжа.
Стёпа послушно включила фонарик телефона. Телефон был самый что ни на есть дешёвый, но она держала его с королевским достоинством. Ванька прицелился объективом своей навороченной камеры. Захлопала вспышка. В их магниевом сиянии Ванино лицо казалось белым, бескровным. Всё-таки он здорово трусил.
– Странно, – пробормотал Сергей Петрович себе под нос. – Земля рыхлая совсем. Даже, кажется, не подмёрзла. И плита за полгода должна просесть гораздо сильнее…
Он наклонился и размял в пальцах комок земли из-под края белой плиты. Земля рассыпалась мелкой крошкой.
– Стёпа, посвети пониже, – попросил он громче. Чёртовы очки запотели, пришлось снять.
Узкий конус света опустился. Наверное, Стёпа присела, но Сергей Петрович не обернулся, чтобы проверить. Ванькина зверь-вспышка работала в режиме дискотечного оборудования.
Плита держалась на железных арматуринах. Прочные штыри не давали ей просесть. Это объясняло одну несуразность, но тут же возникала следующая. Зачем так делать? Никто у нас так не делает. Разве что…
Между плитой и могильной насыпью был заметен зазор. Сергей Петрович, кряхтя, раскорячился на корточках и просунул пальцы под ровный край мрамора. Пошарил. Охнула Стёпа.
– Может, ну его, Сергей Петрович?.. Днём, потом, при солнышке…
Сергей Петрович небезосновательно считал себя вполне циничным, лишённым суеверий (если не считать сугубо врачебных заморочек), видавшим всякие виды человеком. И мертвецов не боялся совершенно. Но когда рука провалилась в пустоту, он отскочил назад, как огромная жаба. Он ожидал этого, но всё равно не сдержался.
– Ванька, – тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе, проговорил он, – хватит клацать. Идём отсюда.
– Что? – Ваня оббежал надгробие и притормозил рядом с дядей.
– Похоже, мы нашли чей-то тайник. Старый приём, но довольно надёжный. Под плитой яма не засыпана. Только по периметру земляной валик. Чем быстрее мы отсюда смоемся…
Скребущий звук снизу в кладбищенской тишине прозвучал оглушительно громко.
– … тем будет лучше, – прошептал Сергей Петрович, не двигаясь с места. Он всё понимал, только оцепенел.
Он заворожённо следил, как маленький «бруствер» осыпается внутрь могилы прямо напротив него. О случайностях речь не шла: кто-то деловито подкапывал землю изнутри. Стёпа продолжала светить телефонным фонариком.
– А ты не верил, – пробормотал Ваня. – Дядь Серёжа, погнали отсюда, правда.
И потянул Сергея Петровича за плечо. Наконец-то волевым усилием тот отогнал оцепенение. Ноги разгибались мучительно медленно. Им было тяжело поднимать с корточек большое, сильно огрузневшее за последние годы тело. Скрипнули коленные суставы.
Это выметнулось из-под надгробия так стремительно, что форму и размер не удалось определить. Просто сгусток тьмы, который почему-то не рассеивался в свете фонарика. Наоборот, сгусток оттолкнул желтоватый луч, заставил его крутнуться винтом и уйти куда-то вверх. То, что это просто Стёпа отшвырнула телефон, Сергей Петрович сообразил с опозданием, когда жуткое, воняющее землёй и тленом нечто столкнулось с неким препятствием и отлетело обратно к могиле. Препятствием была, конечно, та же Стёпа. Любопытная Луна на секунду высветила стройный девичий силуэт, полюбовалась своим отражением в полированном металле кастета и шмыгнула обратно за тучу. Наверное, кроме Стёпы рассмотрела это.
А оно неестественно изогнулось и вдруг завыло. Низкий, отвратительно вибрирующий звук пополз по земле, вызывая в её недрах ответный гул.
– Погнали! – заорал Ваня во весь голос, но гнать уже было некуда.
Теперь скреблось и шуршало со всех сторон. Сергей Петрович впервые в жизни ощутил, как волосы могут шевелиться на голове. Различал он только смутно шевелящиеся абрисы, и их казалось так много... И, что хуже, они были со всех сторон. Это завыло громче, и теперь в вое можно было различить некое подобие слов. Хотя нет, показалось. Но интонации точно торжествующие.
– Спина к спине, – скомандовала Стёпа, и жгучий стыд кольнул Сергея Петровича под лопатку. – Главное – держитесь на ногах, не дайте себя повалить. Прорываемся к воротам.
Стало светлее. Наверное, тучи слегка рассеялись под крепчающим ветром. Но лучше бы всё оставалось, как было. Одно дело – догадываться, что этих много, а другое – увидеть своими глазами. И только решимость юной спортсменки помешала Сергею Петровичу с визгом повалиться на землю, закрыв голову руками.
– Они в тот раз были медленные, – сказал Ваня, становясь к правому дядиному локтю. – Если быстро и слаженно…
Они не были медленными. Они хороводили между могил со скоростью сменяющих друг друга кадров киноплёнки, сжимая кольцо всё туже. Вой не прекращался. Безнадёжно.
– Двинулись, – сказала Стёпа.
– Иэр-р-р-р! – рявкнуло откуда-то слева, накрыв мощным раскатом расшумевшееся кладбище.
И стало тихо.
Сергей Петрович рискнул обернуться на крик.
К ним шёл человек. Шёл строго по прямой, переступая оградки и наступая на могильные камни, бесцеремонно распинывая этих. Прямая спина и развевающиеся полы пижонского пальто…
– Коля?.. – вырвалось само.
Недовольное ворчание этих. Но они по-прежнему послушно не двигались.
– Нет, …, призрак доктора Пирогова, – по инерции рыкнул Николай Азриэльевич, раздражённо сгоняя с дороги очередного покойника. – Какого хрена, Серёга?!
– Это ты мне объясни, какого, – пережитый и ещё не отпустивший страх помалу трансформировался в агрессию, которую всё труднее было сдерживать.
– Я тебе говорил, что её нельзя обманывать? – строго спросил Николай Азриэльевич, демонстративно не глядя на ребят. Взрослый разговор. – Говорил, что ей надо платить?
– Это беллетристика, Коля. – Сергей Петрович, конечно, знал, о ком говорит однокашник. У патанатомов свои отношения со смертью, доводилось встречать и более крутые варианты.
– Это цена. – Николай Азриэльевич несколько картинно обвёл затянутой в перчатку рукой. – За все наши волшебные лекарства, Серёжа. Ты всегда был немного не от мира сего, но я тебя за это даже люблю. И грязную работу взял на себя. Иэр! Свои! – громыхнул он на шевельнувшуюся тень. – Чем вы их раздразнили? Они без приказа абсолютно инертны.
Потрясение было настолько сильным, что Сергей Петрович не смог выдавить ни слова. Зато отозвался Ваня.
– У них был приказ, Николай Азриэльевич, – хрипло сказал он. – И они его не выполнили. Верлена Дмитриевна и я. А потом, наверное, и Стёпа. Они нас не достали в понедельник, мы на тралике смылись.
Глаза Николая Азриэльевича расширились.
– Плохо, – пробормотал он. – Устранения – по части Копырнацкого. Приказ главы департамента охраны для них в приоритете. Я не перекрою, только Совет директоров… Ах, как погано… Я был лучшего мнения о ваших умственных способностях, Кравчук. Надо же было додуматься прийти сюда, де ещё и ночью.
– Николай Азриэльевич, Верлена Дмитриевна пропала, – сказал Ваня, словно бы не услышав, насколько всё плохо. – Сразу после встречи с вами.
– Здесь её нет, – покачал головой Николай. – Но я здесь из-за неё. Мне надо было подумать, а лучше, чем на кладбище, мне не думается нигде. Александрыч под это дело смотался по делам, спихнул на меня обход… Всё не слава богу. Чтоб его всё…
– И чем же Верлена свет Дмитриевна тебя так смутила? – отклеил язык от нёба Сергей Петрович. – Она, конечно, язва, но чтобы так…
– Здорова она, как лошадь призовая, – задумчиво ответил Николай Азриэльевич. – Бывали сомнительные случаи, но этот слишком очевиден. То, что написано в её медкарте, никак нельзя соотнести с тем, что я увидел. Какая, к чертям, саркома Юинга? Какие, к чертям, полгода? В оглоблю – и пахать. Она сама заявила, что больна, но когда я сказал, что знаю это – испугалась. В сроках путаница… А потом я стал вспоминать сомнительные случаи активации и сомневаться ещё больше… Ты знаешь, Серёжа, как я обожаю, когда меня держат за дурака.
Если бы он сказал: «Мне так жаль тех, кто мог бы нормально жить до сих пор». Или: «Мне так жаль, надо было лучше проверять истории болезней тех, кого мне приводили для введения препарата, раньше начать сомневаться». Хоть что-нибудь в этом духе – и Сергей Петрович с лёгким сердцем простил бы старому приятелю игры за своей спиной. Сам-то тоже, получается, вёл себя в этом деле как редкостный лопух. Но Колю беспокоило только то, что его держат за дурака.
– Они ничего не чувствуют, Серёжа, – сказал Николай Азриэльевич, который всегда неплохо читал по лицам. – Ни боли, ни холода, ни голода, ни прежних привязанностей. Ни-че-го. Только служебный долг. Они обратные, не больше, но и не меньше. Когда первая партия вернулась с кладбища прямо в офис… – Он хмыкнул. – Я сам, конечно, не видел, но мне рассказывали. Паника была не меньше вашей. Что с ними делать? Чего они хотят? Случайно догадались, что их просто не уволили, вот они и вернулись на работу. Зато потом научились. Это поразительно, Серёжа. Служебные распоряжения, заверенные через Совет директоров, они узнают непосредственно в момент подписания. И выполняют без промедления, с полной отдачей. Как это происходит, я честно не знаю. Хотел бы разобраться, но не судьба. Я никогда не работаю с теми, кто использует меня вслепую, как болванчика.
Сергей Петрович мог поклясться, что глаза приятеля Коли в этот миг блеснули собственным светом – неприятные болотные гнилушки. Кирилл, наверное, тоже попробовал держать его за дурака. Нет, этого знать совершенно не хочется.
Обратные. Он называет этих обратными. Ну, знаете ли…
– И что, подашь на увольнение? – ехидный тон не задался, потому что во рту сухо, как в пустыне.
– Если доживу до понедельника – да, – без обычной рисовки ответил Николай Азриэльевич и поправил очки на носу.
– А сейчас?..
– Сейчас вы пойдёте… нет, побежите отсюда со всех ног, а я останусь. – Он говорил нарочито монотонно. – Не знаю, насколько хватит моих полномочий и какова на данный момент приоритетность полученного ими в понедельник приказа, но я задержу их как можно дольше.
Обратные беспокойно заворчали, чувствуя измену в рядах.
– Но…
– Ты никогда не держал меня за дурака, Серёжа. Иван, кланяйтесь от меня Анне Петровне и не бросайте медицину, у вас высокий потенциал. – Николай Азриэльевич ссутулился и вдруг заорал на них троих, как только что на обратных: – Вон отсюда!!!
Окрик подействовал, как удар кнута. Вышиб из головы все мысли до единой, зато тело сорвалось с места автоматически.
Как они бежали. Сергей Петрович никогда в жизни так не бегал. Столбы, надгробия, столики для пьющих родственников и прочие кладбищенские атрибуты мелькали слева и справа, сливаясь в тошнотворную карусель. Сзади был какой-то шум, но он не оглядывался.

Мотор не успел остыть. «Эйдже» вылетела на трассу ласточкой.
– Надо было остаться и помочь, – сказала Стёпа. Глаза у неё были на мокром месте, в зеркале заднего вида прекрасно заметен характерный блеск.
Если действительно поддаться рефлексии… Не сейчас. Нет.
– Нет. – Сергей Петрович заговорил тем категоричным тоном, который использовал для самых упрямых и косных пациентов. Особенно если сам был не до конца уверен в том, что говорил. – Мы бы не помогли, только помешали. Эти ведь не приползли за вами по следу троллейбуса. Значит, у них есть что-то вроде радиуса действия, что ли. И чем быстрее и дальше мы оттуда уберёмся, тем больше у Кольки шансов, что он останется главным. – И тут же сменил тему: – Ты подобрала свой телефон? Не хотелось бы оставлять координат.
Стёпа приглушённо ахнула. Разумеется, не…
– Я подобрал, – вмешался необычно серьёзный Ваня. – Но тут легче добить, чем починить. Вот, гляньте, типа сплошное крошево.
– Ничего, лишь бы симка была. Стёп, возьмёшь пока мой рабочий, а потом выберем что-нибудь более подходящее.
Стёпа, слава богу, выпендриваться на стала, молча кивнула.
– Какой-то день битых телефонов, блин. – Судя по блинам, племянник потихоньку приходил в дееспособное состояние. – Но в Верленином только экран сменить, а этот вообще в кашу.
Он достал из кармана второй битый за сегодня телефон. Поелозил пальцами по стеклу. Под сетью трещин засветилось.
– Ну что за люди, – снова заворчал Ваня, сосредоточенно копаясь в чужом телефоне. – Сколько раз я ей говорил – поставьте, блин, пароль, ну кто хочет, тот и зайдёт же. И всю переписку увидит, хоть в почте, хоть в вайбере.
Сергей Петрович уже формулировал вопрос (как можно деликатнее) насчёт обстоятельств знакомства своего племянника со столь колоритной особой, как Верлена, но Ваня вдруг подпрыгнул и завопил:
– Да она же сама себе написала! На свой же ящик! Десять минут назад! Ну блин!
__________________________________
* – до сих пор не выяснено, Джонни из Бруклина прочёл Вознесенского раньше или наоборот.

Продолжение завтра...

фото от Пинтерест
https://i.pinimg.com/564x/6c/11/3b/6c113b606f15f1b467a12834199ff83d.jpg
Театр покойного актёра. - 968343978549

Комментарии

  • 21 янв 2024 17:19
    Чтение постоянно держит в напряжении, но для чего же интересно! Уф... с нетерпением жду продолжения!
  • 21 янв 2024 19:09
    Вот Обратные обрадовались! Сколько им внимания! А с фото загадка получилась. Не могу определить растение Листья похожи на табак или баклажаны. Но что за круглые завязи? Подскажите, что это?
  • 25 янв 2024 11:21
    Предисловия к главам- потрясающие!