Непобедимый. 1829 г. Русско-турецкая война. Бои на Саганлугских горах. Расследование действий генерала Остен-Сакена
Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам. ... В 8 часов вечера, когда уже совсем стемнело, во всех полках вдруг заиграла музыка, забили барабаны, и весь русский корпус разом выдвинулся из лощины. Свернувшись в плотные колонны, восемь конных полков – с Нижегородцами на правом фланге (Непобедимый 44-й Нижегородский драгунский полк. 200 лет боевой истории (https://ok.me/P6951))– шли прямо на центр неприятеля, имея впереди себя 18 конных орудий, вытянутых в линию; а пехота двумя колоннами обходила неприятельскую позицию справа и слева. Войска сераскира дрогнули, и победа досталась русским несравненно легче, чем этого можно было ожидать. После нескольких пушечных выстрелов турки оставили окопы и стали отступать. А как только на них пошла наша кавалерия, отступление превратилось в беспорядочное бегство. Тогда началась бешеная погоня, и наша конница гнала неприятеля до самого Зевина, где стоял 18-тысячный турецкий корпус. Многочисленное и свежее войско сераскира, казалось, должно было положить конец бегству и начало сопротивлению, но произошло прямо обратное: беглецы с каинлыкского поля принесли с собой весь ужас поражения, и в бегство обратилась вся армия. Лагерь был захвачен, преследование продолжалось. Паскевич, лично командовавший кавалерией, остановился в Зевине и послал приказание прекратить преследование. Было уже сделано много, надо было поберечь силы на завтра. Пока кавалерия возвращалась, Паскевич со своей «свитой» расположился на плоской кровле земляной сакли, стоявшей вплотную со старым Зевинским замком.
П.О.Ковалевский. Отдых кавалеристов Оказалось, что в этой самой сакле сложено большое количество пороха, и турки, отступая, успели бросить зажженный фитиль. К счастью, драгуны, разыскивающие фураж, оказались поблизости и заметили это – так судьба решила спасти жизнь главнокомандующего руками Нижегородцев. Паскевич тотчас покинул Зевин. И не успел он отъехать и полверсты, как прогремел мощный взрыв: та самая сакля взлетела на воздух, несколько татар и казаков были убиты разлетевшимися камнями. Но взрыв произошел не от фитиля, который драгуны успели потушить, а от неосторожности татар, искавших добычу с зажженным огнем. Так закончился достопамятный день 19 июня, когда войска рассчитывали, что они будут брать миллидюзский лагерь, а назавтра пойдут на сераскира, а вышло, что они сегодня разбили сераскира, а миллидюзский лагерь будут брать завтра. * Между тем пехота русского корпуса, двигавшаяся от Каинлы вслед за кавалерией, дошла только до Кара-Кургана, и там остановилась. Отсюда большая дорога поворачивала на Миллидюз и выходила в тыл Гагки-пашинского лагеря. Было далеко за полночь, когда наша измученная кавалерия вернулась в Кара-Курган, чтобы сделать короткий привал: окончив одну битву, через несколько часов она должна была вступить в другую. В Кара-Кургане «все уже спало». Войска были утомлены; место ночлега было тесным и усеянным камнями; обозы остались далеко, ни у кого не было ни палатки, ни водки, ни хлеба, и офицеры бивуачили вместе с солдатами на голой земле, завернувшись в старые походные шинели. Не спал один главнокомандующий; ему тоже не было где «приютиться», и он должен был провести свежую ночь на открытом воздухе. К счастью, у одного из батарейных командиров нашлась маленькая палатка, в которую надо было входить, сгибаясь. Ее предложили Паскевичу – он лег, завернувшись в шинель, и тотчас заснул. Два карабинера, ростом в два раза выше палатки, встали на часах и сторожили покой графа Эриванского. С рассветом 20-го числа бивуаки поднялись, зашевелились, и русский корпус тронулся к Миллидюзу. В 9 часов утра колонны поднялись на последние высоты – и перед ними открылся лагерь Гагки-паши, уже приготовившийся к бою. Турки стояли с твердой, казалось, уверенностью отразить нападение. После уничтожения накануне целого турецкого корпуса такая самоуверенность для всех казалась несколько непонятной. Но вскоре выяснилось, что в Миллидюзе ничего не знали о полном поражении сераскира. Бой, который видели войска Гагки-паши, представлялся им только стычкой передовых отрядов, а то, что происходило дальше, после пяти часов пополудни, им было неизвестно. Поэтому в миллидюзском лагере могли даже желать русской атаки в надежде, что гром канонады привлечет к себе сераскира, и Паскевич, оказавшись между двумя неприятельскими корпусами, найдет себе здесь бесславный конец, который турки предрекали ему с самого начала кампании. Но картина изменилась быстро, как только Паскевич отправил к Гагки-паше нескольких пленных, которые – очевидцы ночного боя – передали ему подробности всей «катастрофы». В турецком лагере началось смятение, и не прошло и часа, как оттуда выехал парламентарий с белым платком на пике. «Турецкому корпусу положить оружие без всяких условий» – ответил главнокомандующий и отправил парламентера назад. Но вскоре турки открыли огонь со своих батарей. Тогда Паскевич послал Эриванский полк штурмовать окопы, а остальной пехоте приказал захватить Ханское ущелье, чтобы не дать неприятелю возможности броситься на Зевин, где преследовать его было бы затруднительно. Вся кавалерия под командой начальника корпусного штаба генерал-майора барона Остен-Сакена осталась на тех же самых высотах, у подошвы которых пролегала меджингертская дорога. И теперь, когда неприятель бросился именно по этой дороге, нашей кавалерии стоило только спуститься вниз, чтобы заставить неприятеля или положить оружие, или быть истребленным, так как никаких других путей к выходу из Миллидюза не было. Но этот расчет не удался: кавалерия опоздала, и турки, хотя и с большой потерей, но успели скрыться. Оправдывало Сакена то, что возвышенность, на которой стояла наша кавалерия, заканчивалась таким крутым и обрывистым спуском к стороне Меджингерта, что Сакен не решился спустить по нему свою конницу, и пошел по обходной дороге. Только две сотни донских казаков полковника Карпова, сломя голову, ринулись вниз, и одни перерезали путь неприятелю. Много сделать они, конечно, не могли, но появление и этой горсти всадников сослужило свою службу. Сакен же повел свою кавалерию по пологому спуску, и в результате он не только не успел встретить бегущих, но вышел на дорогу гораздо позже их, когда вся масса турок уже была далеко впереди. Сакену оставалось одно – пустить кавалерию по их следам; но и здесь его распоряжения были «не совсем удачны». В результате всего этого Паскевич позже, уже после взятия Меджингерта, не только сделал резкое замечание Сакену, но и приказал провести расследование его действий. Но как бы то ни было, преследование шло и татары, проскакав несколько верст, успели настигнуть бегущих турок – последние практически не защищались. Только один раз, когда мусульманский полк настиг кавалерийскую группу, среди которой развивались знамена, произошла упорная схватка. Но когда сюда подоспел еще дивизион Нижегородцев с майором Марковым, они обратились в бегство, и знамена остались в наших руках. Преследование опять продолжилось. Дорога раздвоилась, и большая часть бегущих бросилась по ней. Карабахский полк врезался в турецкую пехоту, и взял одно за другим девять знамен. Драгунский дивизион непосредственно поддерживал татар, а уланы шли сзади и забирали пленных. Пока все это происходило по дороге к Араксу, Эссен тем временем доскакал до Меджингерта, но его полк был слишком слаб, чтобы одному пойти на атаку города. Как раз в это время на помощь к нему прискакал 2-й дивизион Нижегородцев, сдавший, наконец, свою артиллерию на руки пехоте. И как только полк вместе со спешившимися драгунами, поддержанные еще и конным Нижегородским полуэскадроном поручика Коцебу, начали наступление – неприятель бежал, и местечко было занято. В нем нашли большие запасы хлеба и пороха. Преследование и в этом пункте, и по дороге к Араксу закончилось. Сакен остановился над крутым спуском к реке и приказал трубить сбор. Но пока драгуны, уланы и татары, рассыпавшиеся по лесу, стягивались к своему бивуаку, прискакал разъезд с новым известием, что невдалеке целый турецкий батальон засел в каком-то старом укреплении и стреляет по нашим патрулям. Сакен послал туда два эскадрона улан. Два десятка драгун из 3-го дивизиона, с ними майор Семичев, прапорщики Лев Пушкин, Долинский и Масленников поскакали вместе с уланами. Укрепление было взято приступом, и уланы овладели знаменем – в бою 20 июня это было единственным трофеем регулярной кавалерии.
Медаль за "Совершенное разбитие двух корпусов турецкой армии на Саганлуге". Фото из Истории 44-го Нижегородского драгунского полка Победа была решительная. Турецкого корпуса более не существовало, и сам его главнокомандующий Гагки-паша был взят в плен. 18 знамен, множество орудий и 1200 пленных свидетельствовали о его поражении. Однако, это не удовлетворяло Паскевича. Он сделал резкое замечание Сакену и приказал провести расследование: почему кавалерия взяла так мало знамен и пленных, где она находилась, и до какого места гналась за неприятелем?
Генерал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Фото из Википедии Преследование разбитого неприятеля Паскевич считал верхом военного искусства: только такое преследование, при самоотверженности и крайнем напряжении сил, и может довершить победу, деморализовать врага, разрушить его армию, и сделать ее надолго неспособной к военным действиям, считал он. Такое именно преследование было 9 августа под Ахалцыхом, и накануне, при поражении сераскира, но тогда кавалерией командовал Раевский (Непобедимый. 1826-1827 гг. После Елизаветпольского сражения. Командир Нижегородского драгунского полка Н.Н.Раевский-младший (https://ok.me/Q6951)). Проведенное расследование закончилось не в пользу Сакена. «Из представленного ко мне следственного дела, из ваших объяснений и моих личных замечаний, – писал ему Паскевич – я нахожу следующее: неприятель бежал из укрепленного лагеря, отдавая вам свой фланг более, чем на 10 верст, а потому по вашей просьбе я поручил вам резервную кавалерию с тем, чтобы атаковать неприятеля на всем десятиверстном протяжении. Мы стояли гораздо ближе к дороге, которую неприятель должен был взять для своего отступления – и, не смотря на то, вы опоздали. В оправдание свое вы ссылаетесь на крутизну спуска и глубокий скалистый овраг. Но если мог спуститься Карпов с двумя казачьими сотнями, то нет сомнения, что могла пройти и вся кавалерия. Вы не поняли, что неприятель бежит параллельно вашему движению, подставляя вам фланг, и потому распоряжения ваши были ошибочны. Вы начали преследовать одной общей колонной, в голове которой у вас был только один мусульманский полк, оставшийся напоследок в числе 12 человек. Один этот полк и взял у неприятеля превосходное число знамен; прочие войска за ним только следовали, вовсе не участвуя в поражении неприятеля. Вам следовало разделить кавалерию на несколько колонн, составив каждую из одного или двух дивизионов регулярной кавалерии, с конными сотнями мусульман во главе. В таком положении, раскинувшись лесом по обе стороны дороги, вы атаковали бы неприятеля разом на протяжении всей его линии и брали бы в плен на 10 верст.
Дж. Доу. Портрет И.Ф.Паскевича. Государственный эрмитаж Густота леса не могла служить препятствием к преследованию, ибо если могла уходить по нему неприятельская кавалерия, то с тем большим успехом могла преследовать ее наша. Если бы неприятель стал защищаться в лесу, вы должны были спешить драгун и удерживать его, пока подоспела бы пехота, высланная вслед за вами, о чем вам было известно. Впрочем, опасаться сопротивления со стороны испуганного, разбитого и преследуемого неприятеля вам не было основания. Сборный линейный казачий полк, посланный 20-ю минутами позже, опередил вас, изрубил до 200 человек, взял Гагки-пашу и до ста пленных, потеряв со своей стороны только двух ранеными. Я уверен, что войска, вам порученные, то же бы сделали, если бы получили подобное направление». Обиженный Сакен требовал суда, но Пакевич отказал ему в этом. «Суд, – писал он ему – наряжается только против умышленно виноватых, а за неумение распорядиться делаются замечания, которые должны служить наставлением и предостережением впредь от ошибок в подобных случаях». Раевскому, который по каким-то причинам хотел помочь оправдаться Сакену, также был сделан строгий выговор. На его донесении Паскевич начертал резолюцию: «Напрасно генерал-майор повествует о 19 числе, о котором его не спрашивают, и мог бы все получше описать, за что делается замечание». Так требовательно, несмотря на блестящие успехи, относились в те времена к действиям кавалерии на полях сражений. Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.
Исторические ретроспективы
Непобедимый. 1829 г. Русско-турецкая война. Бои на Саганлугских горах. Расследование действий генерала Остен-Сакена
Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам.... В 8 часов вечера, когда уже совсем стемнело, во всех полках вдруг заиграла музыка, забили барабаны, и весь русский корпус разом выдвинулся из лощины. Свернувшись в плотные колонны, восемь конных полков – с Нижегородцами на правом фланге (Непобедимый 44-й Нижегородский драгунский полк. 200 лет боевой истории (https://ok.me/P6951))– шли прямо на центр неприятеля, имея впереди себя 18 конных орудий, вытянутых в линию; а пехота двумя колоннами обходила неприятельскую позицию справа и слева. Войска сераскира дрогнули, и победа досталась русским несравненно легче, чем этого можно было ожидать. После нескольких пушечных выстрелов турки оставили окопы и стали отступать. А как только на них пошла наша кавалерия, отступление превратилось в беспорядочное бегство.
Тогда началась бешеная погоня, и наша конница гнала неприятеля до самого Зевина, где стоял 18-тысячный турецкий корпус. Многочисленное и свежее войско сераскира, казалось, должно было положить конец бегству и начало сопротивлению, но произошло прямо обратное: беглецы с каинлыкского поля принесли с собой весь ужас поражения, и в бегство обратилась вся армия. Лагерь был захвачен, преследование продолжалось. Паскевич, лично командовавший кавалерией, остановился в Зевине и послал приказание прекратить преследование. Было уже сделано много, надо было поберечь силы на завтра.
Пока кавалерия возвращалась, Паскевич со своей «свитой» расположился на плоской кровле земляной сакли, стоявшей вплотную со старым Зевинским замком.
Оказалось, что в этой самой сакле сложено большое количество пороха, и турки, отступая, успели бросить зажженный фитиль. К счастью, драгуны, разыскивающие фураж, оказались поблизости и заметили это – так судьба решила спасти жизнь главнокомандующего руками Нижегородцев.
Паскевич тотчас покинул Зевин. И не успел он отъехать и полверсты, как прогремел мощный взрыв: та самая сакля взлетела на воздух, несколько татар и казаков были убиты разлетевшимися камнями. Но взрыв произошел не от фитиля, который драгуны успели потушить, а от неосторожности татар, искавших добычу с зажженным огнем.
Так закончился достопамятный день 19 июня, когда войска рассчитывали, что они будут брать миллидюзский лагерь, а назавтра пойдут на сераскира, а вышло, что они сегодня разбили сераскира, а миллидюзский лагерь будут брать завтра.
*
Между тем пехота русского корпуса, двигавшаяся от Каинлы вслед за кавалерией, дошла только до Кара-Кургана, и там остановилась. Отсюда большая дорога поворачивала на Миллидюз и выходила в тыл Гагки-пашинского лагеря. Было далеко за полночь, когда наша измученная кавалерия вернулась в Кара-Курган, чтобы сделать короткий привал: окончив одну битву, через несколько часов она должна была вступить в другую.
В Кара-Кургане «все уже спало». Войска были утомлены; место ночлега было тесным и усеянным камнями; обозы остались далеко, ни у кого не было ни палатки, ни водки, ни хлеба, и офицеры бивуачили вместе с солдатами на голой земле, завернувшись в старые походные шинели. Не спал один главнокомандующий; ему тоже не было где «приютиться», и он должен был провести свежую ночь на открытом воздухе. К счастью, у одного из батарейных командиров нашлась маленькая палатка, в которую надо было входить, сгибаясь. Ее предложили Паскевичу – он лег, завернувшись в шинель, и тотчас заснул. Два карабинера, ростом в два раза выше палатки, встали на часах и сторожили покой графа Эриванского.
С рассветом 20-го числа бивуаки поднялись, зашевелились, и русский корпус тронулся к Миллидюзу. В 9 часов утра колонны поднялись на последние высоты – и перед ними открылся лагерь Гагки-паши, уже приготовившийся к бою.
Турки стояли с твердой, казалось, уверенностью отразить нападение. После уничтожения накануне целого турецкого корпуса такая самоуверенность для всех казалась несколько непонятной. Но вскоре выяснилось, что в Миллидюзе ничего не знали о полном поражении сераскира. Бой, который видели войска Гагки-паши, представлялся им только стычкой передовых отрядов, а то, что происходило дальше, после пяти часов пополудни, им было неизвестно. Поэтому в миллидюзском лагере могли даже желать русской атаки в надежде, что гром канонады привлечет к себе сераскира, и Паскевич, оказавшись между двумя неприятельскими корпусами, найдет себе здесь бесславный конец, который турки предрекали ему с самого начала кампании.
Но картина изменилась быстро, как только Паскевич отправил к Гагки-паше нескольких пленных, которые – очевидцы ночного боя – передали ему подробности всей «катастрофы».
В турецком лагере началось смятение, и не прошло и часа, как оттуда выехал парламентарий с белым платком на пике. «Турецкому корпусу положить оружие без всяких условий» – ответил главнокомандующий и отправил парламентера назад. Но вскоре турки открыли огонь со своих батарей. Тогда Паскевич послал Эриванский полк штурмовать окопы, а остальной пехоте приказал захватить Ханское ущелье, чтобы не дать неприятелю возможности броситься на Зевин, где преследовать его было бы затруднительно.
Вся кавалерия под командой начальника корпусного штаба генерал-майора барона Остен-Сакена осталась на тех же самых высотах, у подошвы которых пролегала меджингертская дорога. И теперь, когда неприятель бросился именно по этой дороге, нашей кавалерии стоило только спуститься вниз, чтобы заставить неприятеля или положить оружие, или быть истребленным, так как никаких других путей к выходу из Миллидюза не было. Но этот расчет не удался: кавалерия опоздала, и турки, хотя и с большой потерей, но успели скрыться.
Оправдывало Сакена то, что возвышенность, на которой стояла наша кавалерия, заканчивалась таким крутым и обрывистым спуском к стороне Меджингерта, что Сакен не решился спустить по нему свою конницу, и пошел по обходной дороге. Только две сотни донских казаков полковника Карпова, сломя голову, ринулись вниз, и одни перерезали путь неприятелю. Много сделать они, конечно, не могли, но появление и этой горсти всадников сослужило свою службу.
Сакен же повел свою кавалерию по пологому спуску, и в результате он не только не успел встретить бегущих, но вышел на дорогу гораздо позже их, когда вся масса турок уже была далеко впереди. Сакену оставалось одно – пустить кавалерию по их следам; но и здесь его распоряжения были «не совсем удачны». В результате всего этого Паскевич позже, уже после взятия Меджингерта, не только сделал резкое замечание Сакену, но и приказал провести расследование его действий.
Но как бы то ни было, преследование шло и татары, проскакав несколько верст, успели настигнуть бегущих турок – последние практически не защищались. Только один раз, когда мусульманский полк настиг кавалерийскую группу, среди которой развивались знамена, произошла упорная схватка. Но когда сюда подоспел еще дивизион Нижегородцев с майором Марковым, они обратились в бегство, и знамена остались в наших руках.
Преследование опять продолжилось. Дорога раздвоилась, и большая часть бегущих бросилась по ней. Карабахский полк врезался в турецкую пехоту, и взял одно за другим девять знамен. Драгунский дивизион непосредственно поддерживал татар, а уланы шли сзади и забирали пленных.
Пока все это происходило по дороге к Араксу, Эссен тем временем доскакал до Меджингерта, но его полк был слишком слаб, чтобы одному пойти на атаку города. Как раз в это время на помощь к нему прискакал 2-й дивизион Нижегородцев, сдавший, наконец, свою артиллерию на руки пехоте. И как только полк вместе со спешившимися драгунами, поддержанные еще и конным Нижегородским полуэскадроном поручика Коцебу, начали наступление – неприятель бежал, и местечко было занято. В нем нашли большие запасы хлеба и пороха.
Преследование и в этом пункте, и по дороге к Араксу закончилось. Сакен остановился над крутым спуском к реке и приказал трубить сбор. Но пока драгуны, уланы и татары, рассыпавшиеся по лесу, стягивались к своему бивуаку, прискакал разъезд с новым известием, что невдалеке целый турецкий батальон засел в каком-то старом укреплении и стреляет по нашим патрулям. Сакен послал туда два эскадрона улан.
Два десятка драгун из 3-го дивизиона, с ними майор Семичев, прапорщики Лев Пушкин, Долинский и Масленников поскакали вместе с уланами. Укрепление было взято приступом, и уланы овладели знаменем – в бою 20 июня это было единственным трофеем регулярной кавалерии.
Победа была решительная. Турецкого корпуса более не существовало, и сам его главнокомандующий Гагки-паша был взят в плен. 18 знамен, множество орудий и 1200 пленных свидетельствовали о его поражении.
Однако, это не удовлетворяло Паскевича. Он сделал резкое замечание Сакену и приказал провести расследование: почему кавалерия взяла так мало знамен и пленных, где она находилась, и до какого места гналась за неприятелем?
Преследование разбитого неприятеля Паскевич считал верхом военного искусства: только такое преследование, при самоотверженности и крайнем напряжении сил, и может довершить победу, деморализовать врага, разрушить его армию, и сделать ее надолго неспособной к военным действиям, считал он. Такое именно преследование было 9 августа под Ахалцыхом, и накануне, при поражении сераскира, но тогда кавалерией командовал Раевский (Непобедимый. 1826-1827 гг. После Елизаветпольского сражения. Командир Нижегородского драгунского полка Н.Н.Раевский-младший (https://ok.me/Q6951)). Проведенное расследование закончилось не в пользу Сакена.
«Из представленного ко мне следственного дела, из ваших объяснений и моих личных замечаний, – писал ему Паскевич – я нахожу следующее: неприятель бежал из укрепленного лагеря, отдавая вам свой фланг более, чем на 10 верст, а потому по вашей просьбе я поручил вам резервную кавалерию с тем, чтобы атаковать неприятеля на всем десятиверстном протяжении. Мы стояли гораздо ближе к дороге, которую неприятель должен был взять для своего отступления – и, не смотря на то, вы опоздали. В оправдание свое вы ссылаетесь на крутизну спуска и глубокий скалистый овраг. Но если мог спуститься Карпов с двумя казачьими сотнями, то нет сомнения, что могла пройти и вся кавалерия.
Вы не поняли, что неприятель бежит параллельно вашему движению, подставляя вам фланг, и потому распоряжения ваши были ошибочны. Вы начали преследовать одной общей колонной, в голове которой у вас был только один мусульманский полк, оставшийся напоследок в числе 12 человек. Один этот полк и взял у неприятеля превосходное число знамен; прочие войска за ним только следовали, вовсе не участвуя в поражении неприятеля. Вам следовало разделить кавалерию на несколько колонн, составив каждую из одного или двух дивизионов регулярной кавалерии, с конными сотнями мусульман во главе. В таком положении, раскинувшись лесом по обе стороны дороги, вы атаковали бы неприятеля разом на протяжении всей его линии и брали бы в плен на 10 верст.
Густота леса не могла служить препятствием к преследованию, ибо если могла уходить по нему неприятельская кавалерия, то с тем большим успехом могла преследовать ее наша. Если бы неприятель стал защищаться в лесу, вы должны были спешить драгун и удерживать его, пока подоспела бы пехота, высланная вслед за вами, о чем вам было известно. Впрочем, опасаться сопротивления со стороны испуганного, разбитого и преследуемого неприятеля вам не было основания. Сборный линейный казачий полк, посланный 20-ю минутами позже, опередил вас, изрубил до 200 человек, взял Гагки-пашу и до ста пленных, потеряв со своей стороны только двух ранеными. Я уверен, что войска, вам порученные, то же бы сделали, если бы получили подобное направление».
Обиженный Сакен требовал суда, но Пакевич отказал ему в этом. «Суд, – писал он ему – наряжается только против умышленно виноватых, а за неумение распорядиться делаются замечания, которые должны служить наставлением и предостережением впредь от ошибок в подобных случаях».
Раевскому, который по каким-то причинам хотел помочь оправдаться Сакену, также был сделан строгий выговор. На его донесении Паскевич начертал резолюцию: «Напрасно генерал-майор повествует о 19 числе, о котором его не спрашивают, и мог бы все получше описать, за что делается замечание».
Так требовательно, несмотря на блестящие успехи, относились в те времена к действиям кавалерии на полях сражений.
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.