О том, как будут счастливы герои, если рука об руку преодолеют все испытания и вместе состарятся, можем прочитать у А. А. Блока: Прошли года, но ты — всё та же: Строга, прекрасна и ясна; Лишь волосы немного глаже, И в них сверкает седина. А я — склонён над грудой книжной, Высокий, сгорбленный старик,— С одною думой непостижной Смотрю на твой спокойный лик. Да. Нас года не изменили. Живём и дышим, как тогда, И, вспоминая, сохранили Те баснословные года… Их светлый пепел — в длинной урне. Наш светлый дух — в лазурной мгле. И всё чудесней, всё лазурней — Дышать прошедшим на земле. 1906 Кстати, эпитет «баснословные» — это ещё и отсылка. В некоторых изданиях стихотворение Блока публикуется с эпиграфом из Ф. И. Тютчева: «Я знал её ещё тогда, / В те баснословные года». Вот только у Тютчева картина складывается не особенно радужная: Я знал её ещё тогда, В те баснословные года, Как перед утренним лучом Первоначальных дней звезда Уж тонет в небе голубом… И всё ещё была она Той свежей прелести полна, Той дорассветной темноты, Когда незрима, неслышна, Роса ложится на цветы… Вся жизнь её тогда была Так совершенна, так цела, И так среде земной чужда, Что, мнится, и она ушла И скрылась в небе, как звезда. 1861 Лирический герой Тютчева вспоминает о девушке, которая была «свежей прелести полна» — а потом что-то случилось, и милое создание превратилось в свою полную противоположность; девушку будто бы покинула сама жизнь. Но что произошло? Что-то трагическое? или просто захватила, закружила рутина, которой никому не избежать? Скорее всего, второе. Но герой Блока спорит с распространённым мнением, что, мол, рутина убивает всё святое и высокое в человеке — и в том числе любовь. Нет, утверждает его лирический герой, «высокий, сгорбленный старик»: мало что может быть прекраснее, чем пройти вместе с близким человеком через все трудности. И любовь от этого только крепнет. Философская лирика «увлекается» эпитетами в меньшей степени, чем пейзажная или любовная. Это понятно: здесь важнее не произвести впечатление на читателя, не нарисовать характер героя или переосмыслить произведение другого автора, а донести, не расплескав, идею. Но и здесь кое-какие эпитеты оказываются уместны. Не будем надолго покидать Тютчева — и процитируем его стихотворение «Цицерон»: Оратор римский говорил Средь бурь гражданских и тревоги: «Я поздно встал — и на дороге Застигнут ночью Рима был!» Так!.. Но, прощаясь с римской славой, С Капитолийской высоты Во всём величье видел ты Закат звезды её кровавый!.. Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие, Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был — И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил! 1829 Идея стихотворения довольно необычна. Казалось бы, любой человек тяготеет к спокойствию, стабильности... в общем, к таким условиям, когда можно не опасаться за свои жизнь, здоровье, материальное благополучие. Но лирический герой Тютчева с этим не согласен: он утверждает, что лучше «посетить сей мир» «в его минуты роковые». И приводит в пример Цицерона, который из-за политических интриг потерял всё: будучи самым знаменитым римским оратором, он оказался жертвой заговора Марка Антония, который приказал казнить Цицерона, да ещё и выставить его отрубленную голову на всеобщее обозрение. И всё-таки закончим статью на оптимистичной ноте. Эпитеты — универсальный инструмент! — встречаются и в юмористической, и в сатирической лирике. Например, у Саши Чёрного: Умный слушал терпеливо Излиянья дурака: «Не затем ли жизнь тосклива, И бесцветна, и дика, Что вокруг, в конце концов, Слишком много дураков?» Но, скрывая желчный смех, Умный думал, свирепея: «Он считает только тех, Кто его ещё глупее, — „Слишком много“ для него… Ну а мне-то каково?» 1910 А спустя ещё полтора десятилетия в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова появится некто Ляпис-Трубецкой — поэт, чьё «мастерство» в употреблении эпитетов достигнет совершенства. «Гаврила шёл кудрявым лесом», «волны падали стремительным домкратом»... О. Лапенкова
Я люблю Русский язык
ЧТО ТАКОЕ ЭПИТЕТ — 2
О том, как будут счастливы герои, если рука об руку преодолеют все испытания и вместе состарятся, можем прочитать у А. А. Блока:
Прошли года, но ты — всё та же:
Строга, прекрасна и ясна;
Лишь волосы немного глаже,
И в них сверкает седина.
А я — склонён над грудой книжной,
Высокий, сгорбленный старик,—
С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
Да. Нас года не изменили.
Живём и дышим, как тогда,
И, вспоминая, сохранили
Те баснословные года…
Их светлый пепел — в длинной урне.
Наш светлый дух — в лазурной мгле.
И всё чудесней, всё лазурней —
Дышать прошедшим на земле.
1906
Кстати, эпитет «баснословные» — это ещё и отсылка. В некоторых изданиях стихотворение Блока публикуется с эпиграфом из Ф. И. Тютчева: «Я знал её ещё тогда, / В те баснословные года». Вот только у Тютчева картина складывается не особенно радужная:
Я знал её ещё тогда,
В те баснословные года,
Как перед утренним лучом
Первоначальных дней звезда
Уж тонет в небе голубом…
И всё ещё была она
Той свежей прелести полна,
Той дорассветной темноты,
Когда незрима, неслышна,
Роса ложится на цветы…
Вся жизнь её тогда была
Так совершенна, так цела,
И так среде земной чужда,
Что, мнится, и она ушла
И скрылась в небе, как звезда.
1861
Лирический герой Тютчева вспоминает о девушке, которая была «свежей прелести полна» — а потом что-то случилось, и милое создание превратилось в свою полную противоположность; девушку будто бы покинула сама жизнь. Но что произошло? Что-то трагическое? или просто захватила, закружила рутина, которой никому не избежать?
Скорее всего, второе. Но герой Блока спорит с распространённым мнением, что, мол, рутина убивает всё святое и высокое в человеке — и в том числе любовь. Нет, утверждает его лирический герой, «высокий, сгорбленный старик»: мало что может быть прекраснее, чем пройти вместе с близким человеком через все трудности. И любовь от этого только крепнет.
Философская лирика «увлекается» эпитетами в меньшей степени, чем пейзажная или любовная. Это понятно: здесь важнее не произвести впечатление на читателя, не нарисовать характер героя или переосмыслить произведение другого автора, а донести, не расплескав, идею. Но и здесь кое-какие эпитеты оказываются уместны.
Не будем надолго покидать Тютчева — и процитируем его стихотворение «Цицерон»:
Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал — и на дороге
Застигнут ночью Рима был!»
Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты
Во всём величье видел ты
Закат звезды её кровавый!..
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
1829
Идея стихотворения довольно необычна. Казалось бы, любой человек тяготеет к спокойствию, стабильности... в общем, к таким условиям, когда можно не опасаться за свои жизнь, здоровье, материальное благополучие. Но лирический герой Тютчева с этим не согласен: он утверждает, что лучше «посетить сей мир» «в его минуты роковые». И приводит в пример Цицерона, который из-за политических интриг потерял всё: будучи самым знаменитым римским оратором, он оказался жертвой заговора Марка Антония, который приказал казнить Цицерона, да ещё и выставить его отрубленную голову на всеобщее обозрение.
И всё-таки закончим статью на оптимистичной ноте. Эпитеты — универсальный инструмент! — встречаются и в юмористической, и в сатирической лирике. Например, у Саши Чёрного:
Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его ещё глупее, —
„Слишком много“ для него…
Ну а мне-то каково?»
1910
А спустя ещё полтора десятилетия в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова появится некто Ляпис-Трубецкой — поэт, чьё «мастерство» в употреблении эпитетов достигнет совершенства. «Гаврила шёл кудрявым лесом», «волны падали стремительным домкратом»...
О. Лапенкова