РОМАНТИКА И БУНТАРСТВО ЕЁ ГЕРОИНЬ ПРИШЛИСЬ ПО ВКУСУ — 2
После того как Франция столь долго была околдована могучей фигурой Наполеона, вновь обрела популярность идея, что историю делают выдающиеся личности, а законы создаются ими и под них. Жорж Санд, хотя и в более частном масштабе, стала в своей стране той особенной личностью, ради которой неумолимое общественное мнение готово было сделать исключение. Осенью 1836 года суд провинции Ла Шартр одобрил ее требование о разделе имущества с мужем Казимиром Дюдеваном и официальном раздельном проживании с ним. Жорж сумела очаровать самого блестящего адвоката провинции Луи Кризостома Мишеля. По случаю суда Жорж неожиданно нарядилась в белое платье с кружевным воротником и накинула на плечи цветастую шаль — словом, сама невинность… На открытом процессе, где собралось множество ее друзей, Мишель своим низким красивым голосом повествовал душераздирающую историю о том, как Казимир Дюдеван обесчестил семейный кров, наплевал в душу своей молодой жене и толкнул ее к бегству в Париж. Казимир, заранее убедив себя в том, что не ему тягаться с бывшей супругой, даже рта не открыл в свою защиту, хотя вполне мог много чего рассказать и о ее неоднозначном поведении. Самое же поразительное заключалось в том, что всем присутствующим в зале, включая судей, ее свободный образ жизни был хорошо известен, благо, что сама Санд ни от кого этого не скрывала. И если в отношении любой другой истицы суд почти однозначно был неумолим и согласно законодательству должен был бы лишить такую мать права воспитывать детей, то магия Жорж Санд и ее непоколебимая уверенность в собственной правоте сделали происходящее беспрецедентным — Жорж получила обратно в безраздельное пользование и Ноан, и детей. Впоследствии Жорж Санд часто называли первой феминисткой. Так ли это? Если иметь в виду то значение, которое приобрело это слово в XIX веке, — не так. Она никогда не требовала для женщин равных политических прав, считая это абсолютной нелепостью. Она требовала для женщин лишь одного права: не быть связанной принудительным браком с нелюбимым мужчиной. При этом долг материнства Санд полагала святым. Как посмеется собственная дочь Санд над убеждениями матери! На смену первому возлюбленному Санд, Жюлю Сандо, давным-давно пришли другие. Ее роман с Проспером Мериме, например, длился несколько суток и активно обсуждался всем литературным Парижем. Знаменитый критик Сент-Бев уделил ему в письмах к друзьям внимание не меньшее, чем иным выдающимся литературным произведениям. Большая страсть пришла к Жорж в лице 23-летнего поэта-романтика Альфреда де Мюссе. Он был на 6 лет моложе Санд и необыкновенно красив. Мюссе посвятил ей множество стихов, воспевавших «андалузку со смуглой грудью». В 1833 году они отправились в Италию. Там, среди романтических пейзажей созданной для любви Венеции, Жорж потрясла Мюссе неожиданным, но вполне безапелляционным заявлением: «Мне требуется ежедневно шесть часов работы», — и заперла перед его носом дверь, усевшись заполнять своим крупным спокойным почерком тетрадку нового романа. 20 страниц в день — такова была ее незыблемая норма, от которой ее не заставят отступить ни измена, ни болезнь, ни какой бы то ни был гром среди ясного неба. С Мюссе Санд потом сходилась и расходилась, пока не последовал окончательный и, надо сказать, очень болезненный для обоих разрыв. В течение тех дней 1834 года Санд вела «Дневник» — одну из лучших своих вещей, гораздо более сильную, чем многие ее романы. «Прощайте, мои любимые белокурые волосы, прощайте, мои любимые белые плечи, прощай все то, что было моим! Теперь в мои безумные ночи я буду целовать в лесах стволы елей и скалы, громко крича ваше имя…» Примечательно, что практически все возлюбленные Санд были значительно моложе ее. Фридерик Шопен, с которым она познакомилась в Париже в октябре 1837 года, был младше ее на шесть лет. Нежный, чувствительный, аристократичный композитор поляк, к тому же больной чахоткой, нуждался скорее в нежной матери, нежели в возлюбленной. И ее это вполне устраивало. «Мои три ребенка», — с удовлетворением говорила Жорж про Мориса, Соланж и Шопена. Осенью 1839 года она увезла свою «семью» на Майорку, надеясь, что в более теплом климате Шопен поправится. Поселились они в экзотическом месте — заброшенной Вальдемозской обители, обрамленной зелеными горами, скалами и одиноко стоящими пальмами. Санд сама ходила по лавкам за продуктами, готовила обед и при этом писала очередной роман и занималась с детьми. Увы, здешний климат Шопену не помог, у него участились приступы кровохарканья, и вскоре им пришлось уехать. Последующие 6 лет, с 1841 по 1846 год, эта странная семья провела в Ноане. Шопен много сочинял и импровизировал, Санд писала свой очередной и лучший роман «Консуэло» и неустанно заботилась о его здоровье. Можно ли считать те годы счастьем? Ее близкие друзья утверждали, что Шопен был «злым гением Санд, ее вампиром, ее крестом». И, видимо, не без основания — он нередко бывал пасмурным, обидчивым, ревнивым, дразня и обижая ее. Что же касается ее самой, то она свои переживания выразила в романе «Лукреция Флориани». …Последний удар их и без того непростым отношениям нанесла дочь Санд, Соланж, которой в 1844 году исполнилось 16 лет. Выросшая в странной, беспорядочной обстановке, девушка не уважала ничего и никого, и в первую очередь собственную мать. Она вовсю кокетничала с Шопеном, и в конце концов однажды под цветущим кустом ноанских роз нашептала композитору, что ее мать ему изменяет. Впавший в неистовство Шопен не пожелал разбираться и навсегда покинул Ноан. …Спустя какое-то время разодетый и надушенный Шопен, прогуливаясь по парижским улицам, увидел такую картину. Толпа странно одетых, засаленных мужчин, затягиваясь табаком и брызгая слюной, объяснялась Санд в любви. Какой-то рабочий, обнимая ее, говорил ей «ты», другой, в разорванном картузе набекрень, бросался к ее ногам, называя «возвышенной». Она же невозмутимо и вполне благосклонно внимала всем этим диким проявлениям. Разглядев в подробностях эту сцену, Шопен в ужасе бросился прочь от бывшей возлюбленной… Социальные разногласия всегда оставались существенной причиной их ссор и противоречий. Аристократически утонченного Шопена до глубины души возмущал недопустимый, по его мнению, либерализм Санд. Но Жорж была, что называется, врожденной, инстинктивной демократкой. Недаром Сент-Бев назвал ее «музой и душой своего века». Она никогда не забывала злоключений своей простолюдинки-матери и всегда стыдилась того, что богата. Одним из проявлений ее демократизма было покровительство пролетарским поэтам — тем самым странным мужчинам, которые стояли перед ней на коленях. Они вечно толклись в ее доме, она их принимала, прикармливала, порой пристраивая их рукописи лучшим издателям и критикам, давала взаймы денег, позволяла вульгарно, по-мужицки себя обожать. Неожиданно развернувшиеся в новую революцию февральские события 1848 года, когда парижские рабочие, поддержанные средними и мелкими буржуа, смели ненавистное правительство Гизо, снова стали для Санд источником невиданной энергии и вдохновения. Все личное, женское немедленно отступило на второй план. Когда Санд примчалась в Париж, баррикады еще не были разобраны, но она пропустила главный спектакль — восставший народ вынес из дворца Тюильри трон предавшего демократию и бежавшего Луи Филиппа и сжег его на огромном костре. Зато во Временное правительство вошли ее друзья, в том числе социалист Луи Блан, возглавил же его давнишний знакомый Санд — Ламартин. Разбиралась ли Санд в политических тонкостях происходящего? Не вполне. Ее «учителем» был очень популярный тогда философ Пьер Леру, сын продавца прохладительных напитков с площади Вож. Санд считала его новым Платоном, если не новым Христом. И именно ему суждено было окончательно утвердить ее в христианском социализме, в том, что только общество могло распределять блага, лишь коллектив мог решать, достоин ли его член быть богатым или нет. «Вы готовы отказаться от своего любимого Ноана?» — язвительно вопрошал ее при встрече Бальзак. На этот щекотливый вопрос Санд ответить не умела… Как бы то ни было, но вихрь революционных событий, возбужденные лица толпы, временное ликование народа — все это вновь опьянило Санд. Она вдруг вообразила себя мозгом и центром нового режима. В письме сыну в марте 1848 года она писала: «Вот я уже и государственный человек. Сегодня я написала два правительственных циркуляра: один для Министерства народного просвещения, другой для Министерства внутренних дел. …Меня зовут справа, слева. Я лучшего и не желаю». Но Санд заигралась… В преддверии всеобщих выборов она старалась употребить все свое влияние, чтобы склонить народ и сочувствующую буржуазию поддержать революцию. В «Бюллетене республики» под №16 Санд опубликовала неосторожные строки, продиктованные душевным порывом, а вовсе не политическим благоразумием, — если революция не будет поддержана, то «для народа останется один путь к спасению: во второй раз продемонстрировать свою волю и отменить решения псевдонародного правительства. Захочет ли Франция заставить Париж прибегнуть к этому крайнему, достойному сожаления средству?» По сути это был призыв к мятежу. И 15 мая мятеж разразился — социалисты Бланки и Луи Блан, пользуясь нерешительностью «вялого и слишком буржуазного» Ламартина, отказавшегося вести войска на защиту «распятой Польши», подняли народ на штурм Национального собрания и объявили демократическую республику. В это время Жорж Санд с горящими глазами и сжатыми кулаками, готовая голыми руками защищать мятеж, стояла в толпе на улице де Бургонь. В окне нижнего этажа она увидела даму, которая обратилась с пламенной речью к народу. «Кто эта дама?» — поинтересовалась восхищенная Жорж. И ей ответили: «Жорж Санд». Однако Национальная гвардия уже спешила на помощь Собранию. Мятежников арестовали. Ходили упорные слухи, что и Жорж Санд собираются упрятать в тюрьму. Два дня — чтобы не попасть под подозрение в трусливом бегстве — она не уезжала из Парижа, дожидаясь ареста. За это время Санд сожгла все свои бумаги, и в том числе «Интимный дневник». Однако никто за ней не пришел… Ее не принимают всерьез? Санд это огорчало и разочаровывало. В декабре 1848 года президентом республики избрали племянника Наполеона — Луи Наполеона. Магия великого имени не потеряла власти над французами. Санд встречалась с Луи Наполеоном Бонапартом несколько лет назад в одном из салонов: он не был неприятен ей. В молодости Луи Наполеон был либералом и карбонарием. Кроме того, тогда их объединяла ненависть к Луи Филиппу. Санд, как, впрочем, и многие другие, наивно полагала, что этот сильный, с орлиным взглядом человек будет защищать интересы республики. Как бы не так! В декабре 1851 года Париж был оповещен о том, что «именем французского народа президент распускает Национальное собрание». По сути, в стране воцарилась диктатура одного человека и последовали жесточайший террор и кровавые расправы над республиканцами. Одна половина Франции доносила на другую. Обвиненных арестовывали, бросали в тюрьмы, вывозили в Африку, ссылали в Кайенну. Когда-то Луи Наполеон писал Санд: «Мадам, поверьте, что лучший титул, который вы можете мне дать, — титул друга. Вы, обладающая достоинствами мужчин и лишенная их недостатков!» 25 января 1852 года Санд, пользуясь личным знакомством с президентом, потребовала у него аудиенции. Тот собственноручно ответил ей на бланке Елисейского дворца: «Буду счастлив принять Вас в любой день на будущей неделе в три часа дня». Опасаясь, что не успеет высказать всего, Жорж принесла с собой еще и письмо, в котором были такие строки: «Принц, я взываю к вам с глазами, полными слез: „Остановись, победитель! Остановись! Пощади сильных так же, как пощадил слабых!“ Амнистию, скорее амнистию, принц!»… Когда Жорж Санд повторяла все это в беседе с ним, в ее огромных черных глазах действительно стояли слезы. Луи Наполеон взял ее руки в свои, почтительно поцеловал их и пообещал сделать «для лучшей женщины Франции» все, что она желает. Принц, сам бунтарь в душе, всегда восхищался смелостью и независимостью своей соотечественницы, равно как и ее дарованием. Любопытно, что Луи Наполеон в самом деле рекомендовал Жорж Санд министру внутренних дел Персиньи. С помощью этой высочайшей протекции ей удалось задержать целые партии политических ссыльных, а однажды даже вырвать помилование для четырех молодых людей, которых уже везли на эшафот. В какой-то момент Санд прозвали «святой из Берри», и она очень гордилась этим прозвищем… А в ноябре 1852 года Луи Наполеон был провозглашен императором Франции под именем Наполеона III. Республика почила бесповоротно. Жорж Санд вычеркнула Луи из своего сердца и вернулась в Ноан — писать. Как ни спорила Жорж Санд с природой, но в зрелом возрасте с ней случилось то, что почти всегда случается с самыми обыкновенными женщинами — ей захотелось покоя и умиротворенности. Великая бунтарка устала бунтовать. Свои последние годы она мирно провела в Ноане в кругу семьи и близких. Вместе с ней жил ее давний любовник, гравер Мансо, как обычно, много ее моложе, но это была уже спокойная, почти семейная, связь. Многие поклонницы творчества Санд, в особенности молодые, упрекали ее за то, что она предала свои прежние идеалы. И для этого у них были все основания — к концу жизни у Жорж Санд изменился взгляд на брак, который она на протяжении долгих лет так убежденно порицала. Неожиданно для всех она примирилась с этим «институтом» и даже признала его необходимость. Это признание нашло свое отражение и на страницах ее произведений. Героиня одного из ее романов «Констанс Веррье» призывает убить в себе «демона желания», не искать счастья на стороне, а ближе узнать того мужчину, с которым связана узами брака. Ее дочь, Соланж, с которой они стали почти врагами, в открытую издевалась над новой моралью матери, призывая ее вернуться к несчастному Казимиру Дюдевану. Санд писала про дочь: «Для меня она брусок холодного железа, существо незнакомое, непонятное…» — явно предпочитая ей покладистого и послушного сына Мориса. Теперь бывшая бунтарка больше всего на свете была озабочена его женитьбой и всячески внушала сыну, что брак его должен быть верным, прочным и пожизненным. Вот как меняются убеждения… В 1862 году 39-летний Морис Дюдеван наконец исполнил желание матери и женился на 20-летней итальянке Лине Каламатте. Счастливая Санд приняла Лину как дочь и жила с ней в Ноане душа в душу. А когда пришло время, стала замечательной бабушкой двум своим внучкам. В 1870 году Жорж Санд исполнилось 66 лет. Разразившаяся в то время война между Францией и Германией представлялась ей постыдной, ибо защищала только интересы империи. После того как прусско-германские войска заставили бежать 100-тысячную армию Луи Наполеона, французский народ не выдержал… «Морис разбудил меня и рассказал, что в Париже без сопротивления объявлена республика», — записала Санд, но в ее тоне уже сквозило некоторое равнодушие к происходящему. В марте 1870 года, когда вспыхнула Парижская коммуна, Жорж не была практически уже ни на чьей стороне. В глубине души ей больше всего хотелось, чтобы все эти революционные катаклизмы поскорее закончились, хотя в некоторых ее письмах еще проскальзывала слабая тень былого демократического энтузиазма. Писать книги Санд продолжала до конца жизни, но к своему позднему творчеству она относилась равнодушно — как к необходимой работе. И хотя многие из ее романов сегодня забыты, лучшие вещи, такие как «Консуэло» и «Письма путешественника», равно как и интереснейшее эпистолярное наследие, обессмертили ее литературное имя. Под ним же прошла свой тернистый путь и вся женская эмансипация… Но этого Жорж Санд уже не узнает. 8 июня 1876 года в возрасте 72 лет она умерла в Ноане на руках сына и невестки. А. Всеволжский
Образование в радость
РОМАНТИКА И БУНТАРСТВО ЕЁ ГЕРОИНЬ ПРИШЛИСЬ ПО ВКУСУ — 2
После того как Франция столь долго была околдована могучей фигурой Наполеона, вновь обрела популярность идея, что историю делают выдающиеся личности, а законы создаются ими и под них. Жорж Санд, хотя и в более частном масштабе, стала в своей стране той особенной личностью, ради которой неумолимое общественное мнение готово было сделать исключение.
Осенью 1836 года суд провинции Ла Шартр одобрил ее требование о разделе имущества с мужем Казимиром Дюдеваном и официальном раздельном проживании с ним. Жорж сумела очаровать самого блестящего адвоката провинции Луи Кризостома Мишеля. По случаю суда Жорж неожиданно нарядилась в белое платье с кружевным воротником и накинула на плечи цветастую шаль — словом, сама невинность…
На открытом процессе, где собралось множество ее друзей, Мишель своим низким красивым голосом повествовал душераздирающую историю о том, как Казимир Дюдеван обесчестил семейный кров, наплевал в душу своей молодой жене и толкнул ее к бегству в Париж.
Казимир, заранее убедив себя в том, что не ему тягаться с бывшей супругой, даже рта не открыл в свою защиту, хотя вполне мог много чего рассказать и о ее неоднозначном поведении. Самое же поразительное заключалось в том, что всем присутствующим в зале, включая судей, ее свободный образ жизни был хорошо известен, благо, что сама Санд ни от кого этого не скрывала.
И если в отношении любой другой истицы суд почти однозначно был неумолим и согласно законодательству должен был бы лишить такую мать права воспитывать детей, то магия Жорж Санд и ее непоколебимая уверенность в собственной правоте сделали происходящее беспрецедентным — Жорж получила обратно в безраздельное пользование и Ноан, и детей.
Впоследствии Жорж Санд часто называли первой феминисткой. Так ли это? Если иметь в виду то значение, которое приобрело это слово в XIX веке, — не так. Она никогда не требовала для женщин равных политических прав, считая это абсолютной нелепостью. Она требовала для женщин лишь одного права: не быть связанной принудительным браком с нелюбимым мужчиной. При этом долг материнства Санд полагала святым. Как посмеется собственная дочь Санд над убеждениями матери!
На смену первому возлюбленному Санд, Жюлю Сандо, давным-давно пришли другие. Ее роман с Проспером Мериме, например, длился несколько суток и активно обсуждался всем литературным Парижем. Знаменитый критик Сент-Бев уделил ему в письмах к друзьям внимание не меньшее, чем иным выдающимся литературным произведениям.
Большая страсть пришла к Жорж в лице 23-летнего поэта-романтика Альфреда де Мюссе. Он был на 6 лет моложе Санд и необыкновенно красив. Мюссе посвятил ей множество стихов, воспевавших «андалузку со смуглой грудью». В 1833 году они отправились в Италию. Там, среди романтических пейзажей созданной для любви Венеции, Жорж потрясла Мюссе неожиданным, но вполне безапелляционным заявлением: «Мне требуется ежедневно шесть часов работы», — и заперла перед его носом дверь, усевшись заполнять своим крупным спокойным почерком тетрадку нового романа. 20 страниц в день — такова была ее незыблемая норма, от которой ее не заставят отступить ни измена, ни болезнь, ни какой бы то ни был гром среди ясного неба.
С Мюссе Санд потом сходилась и расходилась, пока не последовал окончательный и, надо сказать, очень болезненный для обоих разрыв. В течение тех дней 1834 года Санд вела «Дневник» — одну из лучших своих вещей, гораздо более сильную, чем многие ее романы. «Прощайте, мои любимые белокурые волосы, прощайте, мои любимые белые плечи, прощай все то, что было моим! Теперь в мои безумные ночи я буду целовать в лесах стволы елей и скалы, громко крича ваше имя…»
Примечательно, что практически все возлюбленные Санд были значительно моложе ее. Фридерик Шопен, с которым она познакомилась в Париже в октябре 1837 года, был младше ее на шесть лет. Нежный, чувствительный, аристократичный композитор поляк, к тому же больной чахоткой, нуждался скорее в нежной матери, нежели в возлюбленной. И ее это вполне устраивало. «Мои три ребенка», — с удовлетворением говорила Жорж про Мориса, Соланж и Шопена.
Осенью 1839 года она увезла свою «семью» на Майорку, надеясь, что в более теплом климате Шопен поправится. Поселились они в экзотическом месте — заброшенной Вальдемозской обители, обрамленной зелеными горами, скалами и одиноко стоящими пальмами. Санд сама ходила по лавкам за продуктами, готовила обед и при этом писала очередной роман и занималась с детьми. Увы, здешний климат Шопену не помог, у него участились приступы кровохарканья, и вскоре им пришлось уехать. Последующие 6 лет, с 1841 по 1846 год, эта странная семья провела в Ноане. Шопен много сочинял и импровизировал, Санд писала свой очередной и лучший роман «Консуэло» и неустанно заботилась о его здоровье.
Можно ли считать те годы счастьем? Ее близкие друзья утверждали, что Шопен был «злым гением Санд, ее вампиром, ее крестом». И, видимо, не без основания — он нередко бывал пасмурным, обидчивым, ревнивым, дразня и обижая ее. Что же касается ее самой, то она свои переживания выразила в романе «Лукреция Флориани».
…Последний удар их и без того непростым отношениям нанесла дочь Санд, Соланж, которой в 1844 году исполнилось 16 лет. Выросшая в странной, беспорядочной обстановке, девушка не уважала ничего и никого, и в первую очередь собственную мать. Она вовсю кокетничала с Шопеном, и в конце концов однажды под цветущим кустом ноанских роз нашептала композитору, что ее мать ему изменяет. Впавший в неистовство Шопен не пожелал разбираться и навсегда покинул Ноан.
…Спустя какое-то время разодетый и надушенный Шопен, прогуливаясь по парижским улицам, увидел такую картину. Толпа странно одетых, засаленных мужчин, затягиваясь табаком и брызгая слюной, объяснялась Санд в любви. Какой-то рабочий, обнимая ее, говорил ей «ты», другой, в разорванном картузе набекрень, бросался к ее ногам, называя «возвышенной». Она же невозмутимо и вполне благосклонно внимала всем этим диким проявлениям. Разглядев в подробностях эту сцену, Шопен в ужасе бросился прочь от бывшей возлюбленной…
Социальные разногласия всегда оставались существенной причиной их ссор и противоречий. Аристократически утонченного Шопена до глубины души возмущал недопустимый, по его мнению, либерализм Санд. Но Жорж была, что называется, врожденной, инстинктивной демократкой. Недаром Сент-Бев назвал ее «музой и душой своего века».
Она никогда не забывала злоключений своей простолюдинки-матери и всегда стыдилась того, что богата. Одним из проявлений ее демократизма было покровительство пролетарским поэтам — тем самым странным мужчинам, которые стояли перед ней на коленях. Они вечно толклись в ее доме, она их принимала, прикармливала, порой пристраивая их рукописи лучшим издателям и критикам, давала взаймы денег, позволяла вульгарно, по-мужицки себя обожать.
Неожиданно развернувшиеся в новую революцию февральские события 1848 года, когда парижские рабочие, поддержанные средними и мелкими буржуа, смели ненавистное правительство Гизо, снова стали для Санд источником невиданной энергии и вдохновения. Все личное, женское немедленно отступило на второй план.
Когда Санд примчалась в Париж, баррикады еще не были разобраны, но она пропустила главный спектакль — восставший народ вынес из дворца Тюильри трон предавшего демократию и бежавшего Луи Филиппа и сжег его на огромном костре. Зато во Временное правительство вошли ее друзья, в том числе социалист Луи Блан, возглавил же его давнишний знакомый Санд — Ламартин.
Разбиралась ли Санд в политических тонкостях происходящего? Не вполне. Ее «учителем» был очень популярный тогда философ Пьер Леру, сын продавца прохладительных напитков с площади Вож. Санд считала его новым Платоном, если не новым Христом. И именно ему суждено было окончательно утвердить ее в христианском социализме, в том, что только общество могло распределять блага, лишь коллектив мог решать, достоин ли его член быть богатым или нет. «Вы готовы отказаться от своего любимого Ноана?» — язвительно вопрошал ее при встрече Бальзак. На этот щекотливый вопрос Санд ответить не умела…
Как бы то ни было, но вихрь революционных событий, возбужденные лица толпы, временное ликование народа — все это вновь опьянило Санд. Она вдруг вообразила себя мозгом и центром нового режима. В письме сыну в марте 1848 года она писала: «Вот я уже и государственный человек. Сегодня я написала два правительственных циркуляра: один для Министерства народного просвещения, другой для Министерства внутренних дел. …Меня зовут справа, слева. Я лучшего и не желаю».
Но Санд заигралась… В преддверии всеобщих выборов она старалась употребить все свое влияние, чтобы склонить народ и сочувствующую буржуазию поддержать революцию. В «Бюллетене республики» под №16 Санд опубликовала неосторожные строки, продиктованные душевным порывом, а вовсе не политическим благоразумием, — если революция не будет поддержана, то «для народа останется один путь к спасению: во второй раз продемонстрировать свою волю и отменить решения псевдонародного правительства. Захочет ли Франция заставить Париж прибегнуть к этому крайнему, достойному сожаления средству?»
По сути это был призыв к мятежу. И 15 мая мятеж разразился — социалисты Бланки и Луи Блан, пользуясь нерешительностью «вялого и слишком буржуазного» Ламартина, отказавшегося вести войска на защиту «распятой Польши», подняли народ на штурм Национального собрания и объявили демократическую республику.
В это время Жорж Санд с горящими глазами и сжатыми кулаками, готовая голыми руками защищать мятеж, стояла в толпе на улице де Бургонь. В окне нижнего этажа она увидела даму, которая обратилась с пламенной речью к народу. «Кто эта дама?» — поинтересовалась восхищенная Жорж. И ей ответили: «Жорж Санд».
Однако Национальная гвардия уже спешила на помощь Собранию. Мятежников арестовали. Ходили упорные слухи, что и Жорж Санд собираются упрятать в тюрьму. Два дня — чтобы не попасть под подозрение в трусливом бегстве — она не уезжала из Парижа, дожидаясь ареста. За это время Санд сожгла все свои бумаги, и в том числе «Интимный дневник». Однако никто за ней не пришел…
Ее не принимают всерьез? Санд это огорчало и разочаровывало.
В декабре 1848 года президентом республики избрали племянника Наполеона — Луи Наполеона. Магия великого имени не потеряла власти над французами. Санд встречалась с Луи Наполеоном Бонапартом несколько лет назад в одном из салонов: он не был неприятен ей.
В молодости Луи Наполеон был либералом и карбонарием. Кроме того, тогда их объединяла ненависть к Луи Филиппу. Санд, как, впрочем, и многие другие, наивно полагала, что этот сильный, с орлиным взглядом человек будет защищать интересы республики.
Как бы не так! В декабре 1851 года Париж был оповещен о том, что «именем французского народа президент распускает Национальное собрание». По сути, в стране воцарилась диктатура одного человека и последовали жесточайший террор и кровавые расправы над республиканцами. Одна половина Франции доносила на другую. Обвиненных арестовывали, бросали в тюрьмы, вывозили в Африку, ссылали в Кайенну.
Когда-то Луи Наполеон писал Санд: «Мадам, поверьте, что лучший титул, который вы можете мне дать, — титул друга. Вы, обладающая достоинствами мужчин и лишенная их недостатков!» 25 января 1852 года Санд, пользуясь личным знакомством с президентом, потребовала у него аудиенции. Тот собственноручно ответил ей на бланке Елисейского дворца: «Буду счастлив принять Вас в любой день на будущей неделе в три часа дня».
Опасаясь, что не успеет высказать всего, Жорж принесла с собой еще и письмо, в котором были такие строки: «Принц, я взываю к вам с глазами, полными слез: „Остановись, победитель! Остановись! Пощади сильных так же, как пощадил слабых!“ Амнистию, скорее амнистию, принц!»… Когда Жорж Санд повторяла все это в беседе с ним, в ее огромных черных глазах действительно стояли слезы. Луи Наполеон взял ее руки в свои, почтительно поцеловал их и пообещал сделать «для лучшей женщины Франции» все, что она желает.
Принц, сам бунтарь в душе, всегда восхищался смелостью и независимостью своей соотечественницы, равно как и ее дарованием. Любопытно, что Луи Наполеон в самом деле рекомендовал Жорж Санд министру внутренних дел Персиньи. С помощью этой высочайшей протекции ей удалось задержать целые партии политических ссыльных, а однажды даже вырвать помилование для четырех молодых людей, которых уже везли на эшафот. В какой-то момент Санд прозвали «святой из Берри», и она очень гордилась этим прозвищем…
А в ноябре 1852 года Луи Наполеон был провозглашен императором Франции под именем Наполеона III. Республика почила бесповоротно. Жорж Санд вычеркнула Луи из своего сердца и вернулась в Ноан — писать.
Как ни спорила Жорж Санд с природой, но в зрелом возрасте с ней случилось то, что почти всегда случается с самыми обыкновенными женщинами — ей захотелось покоя и умиротворенности. Великая бунтарка устала бунтовать.
Свои последние годы она мирно провела в Ноане в кругу семьи и близких. Вместе с ней жил ее давний любовник, гравер Мансо, как обычно, много ее моложе, но это была уже спокойная, почти семейная, связь. Многие поклонницы творчества Санд, в особенности молодые, упрекали ее за то, что она предала свои прежние идеалы. И для этого у них были все основания — к концу жизни у Жорж Санд изменился взгляд на брак, который она на протяжении долгих лет так убежденно порицала.
Неожиданно для всех она примирилась с этим «институтом» и даже признала его необходимость. Это признание нашло свое отражение и на страницах ее произведений. Героиня одного из ее романов «Констанс Веррье» призывает убить в себе «демона желания», не искать счастья на стороне, а ближе узнать того мужчину, с которым связана узами брака.
Ее дочь, Соланж, с которой они стали почти врагами, в открытую издевалась над новой моралью матери, призывая ее вернуться к несчастному Казимиру Дюдевану. Санд писала про дочь: «Для меня она брусок холодного железа, существо незнакомое, непонятное…» — явно предпочитая ей покладистого и послушного сына Мориса. Теперь бывшая бунтарка больше всего на свете была озабочена его женитьбой и всячески внушала сыну, что брак его должен быть верным, прочным и пожизненным. Вот как меняются убеждения…
В 1862 году 39-летний Морис Дюдеван наконец исполнил желание матери и женился на 20-летней итальянке Лине Каламатте. Счастливая Санд приняла Лину как дочь и жила с ней в Ноане душа в душу. А когда пришло время, стала замечательной бабушкой двум своим внучкам.
В 1870 году Жорж Санд исполнилось 66 лет. Разразившаяся в то время война между Францией и Германией представлялась ей постыдной, ибо защищала только интересы империи. После того как прусско-германские войска заставили бежать 100-тысячную армию Луи Наполеона, французский народ не выдержал… «Морис разбудил меня и рассказал, что в Париже без сопротивления объявлена республика», — записала Санд, но в ее тоне уже сквозило некоторое равнодушие к происходящему.
В марте 1870 года, когда вспыхнула Парижская коммуна, Жорж не была практически уже ни на чьей стороне. В глубине души ей больше всего хотелось, чтобы все эти революционные катаклизмы поскорее закончились, хотя в некоторых ее письмах еще проскальзывала слабая тень былого демократического энтузиазма.
Писать книги Санд продолжала до конца жизни, но к своему позднему творчеству она относилась равнодушно — как к необходимой работе. И хотя многие из ее романов сегодня забыты, лучшие вещи, такие как «Консуэло» и «Письма путешественника», равно как и интереснейшее эпистолярное наследие, обессмертили ее литературное имя. Под ним же прошла свой тернистый путь и вся женская эмансипация…
Но этого Жорж Санд уже не узнает. 8 июня 1876 года в возрасте 72 лет она умерла в Ноане на руках сына и невестки.
А. Всеволжский