Медное чтиво — Анна Медь

12 апр

Дом на краю деревни

Деревня Соколово притаилась между двух холмов, словно спрятавшись от ветров и суровых зим. Тридцать изб жались друг к другу, будто ища защиты в этом единстве. И только один дом стоял особняком на самом краю, где деревенская дорога переходила в заросшую травой тропу, уводящую в сторону болот.

Этот дом всегда пустовал. Даже летом, когда приезжали дачники, никто не хотел селиться в нём. Добротный, крепкий сруб, крытый новым шифером, с резными наличниками и большим палисадником, он, казалось, должен был привлекать жильцов. Но люди предпочитали тесниться в полуразвалившихся избушках в центре деревни, чем жить в этом доме. И причина была всем известна, по ночам оттуда доносились голоса.
Дом на краю деревни - 956498553410
Пётр Никитич, недавно назначенный участковым, впервые услышал об этом от местной почтальонши Зинаиды Петровны.

— А что за дом такой на отшибе стоит? — поинтересовался он, привыкая к своему участку.

— Тот-то? — Зинаида Петровна махнула рукой. — Пустой он. Всегда пустой.

— Почему? На вид крепкий.

— Да кто ж туда поедет? — усмехнулась женщина. — Ночью там говорят.

— Кто говорит?

— Да никто, — пожала плечами почтальонша. — Просто говорят. Голоса. Бабка Матрёна как-то мимо шла, слышала. С тех пор никто туда не суётся.

Пётр Никитич только хмыкнул. В свои тридцать два года он считал себя человеком рациональным и не верил ни в призраков, ни в домовых, ни в прочую чертовщину. Однако любопытство взяло верх, и в тот же вечер он решил проверить загадочный дом.

Дверь была не заперта. Внутри пахло сыростью и запустением, но каких-то явных признаков разрушения не наблюдалось. Обычный деревенский дом: печь, лавки, стол. На стенах — потемневшие от времени фотографии в рамках.

Пётр подошёл ближе. С одной из фотографий на него смотрела молодая женщина с младенцем на руках. На другой — пожилая пара, вероятно, хозяева дома. Снимки были старые, чёрно-белые, выцветшие.

Внезапно его внимание привлекла странная деталь, на одной из стен висела почерневшая от времени иконка, а под ней — какой-то свёрток, обмотанный красной нитью.

Участковый наклонился, чтобы рассмотреть находку поближе. Это был небольшой мешочек из грубой ткани, и от него исходил странный запах — смесь трав и чего-то ещё, неопределимого.

— Не трогай, сынок, — раздался за спиной скрипучий голос.

Пётр резко обернулся. В дверях стояла древняя старуха, опираясь на клюку. Её морщинистое лицо напоминало печёное яблоко, а глаза были удивительно ясными и живыми.

— Вы кто? — спросил участковый, нащупывая кобуру.

— Ефимия я, — просто ответила старуха. — А ты, видать, новый участковый. Молодой совсем.

— Что это за свёрток? — Пётр кивнул на свою находку.

— Оберег, — старуха шагнула в дом, опираясь на клюку. — От нечисти всякой. Да только не помог он хозяевам.

— А что с ними случилось?

Ефимия вздохнула и села на лавку, словно ноги её вдруг отказались держать.

— Беда с ними случилась, сынок. Большая беда. Жила тут семья, Антон да Прасковья, дочка их Глаша. Жили-не тужили, да только Глаша в город подалась учиться. А там и замуж вышла. Родители радовались, когда внука им показывать привезла. Только недолго та радость длилась.

Старуха замолчала, будто собираясь с мыслями.

— Прасковья в тот день в райцентр уехала по делам каким-то. А Антон в поле был. Глаша одна с младенцем осталась. А тут Никодим заявился, соседский сын. С войны он вернулся без руки, угрюмый, злой. Все знали, сватался он к Глаше раньше, да получил от ворот поворот.

Ефимия перекрестилась.

— Что было в доме — никто не знает. Только когда Антон вернулся, застал дочь мёртвой. Задушена она была. И младенец рядом — тоже. А в углу Никодим повесился. С тех пор в доме этом никто не живёт.

— И сколько лет прошло? — спросил Пётр.

— Да уж лет тридцать будет.

— А почему дом не снесли?

— Антон с Прасковьей не дали. Сказали, пусть стоит как памятник дочери и внуку. Сами уехали куда-то, да так и не вернулись. А дом всё стоит. Крепкий он, добротный. Только никто в нём жить не хочет.

— Из-за этих... Голосов? — Пётр не удержался от скептической улыбки.

— Не смейся, сынок, — серьёзно сказала старуха. — Есть вещи, которые твоя наука объяснить не может. В ночь, когда луна полная, слышно, как плачет младенец в этом доме. А потом женский голос поёт колыбельную. И всё стихает.

Пётр Никитич был не из тех, кто верит в привидения. Он решил остаться на ночь в загадочном доме и доказать всей деревне, что никаких голосов нет, а есть только старые половицы, скрипящие на ветру.

Вечером он расположился на лавке, расстелив спальный мешок. Ночь была тихой, безветренной. Луна, почти полная, заглядывала в окна, освещая внутренность дома призрачным светом.

Пётр долго не мог заснуть. Деревенская тишина, непривычная после городского шума, казалась ему оглушительной. Каждый звук, стрекот сверчка, далёкий лай собаки, отчётливо слышался в ночной тиши.

Ближе к полуночи он всё-таки задремал. И сквозь дрёму услышал тихий плач. Сначала подумал, что это ему снится, но плач становился всё отчётливее. Он открыл глаза и сел. Плач доносился откуда-то из угла комнаты, где стояла старая деревянная колыбель.

И вдруг женский голос запел колыбельную. Тихо, нежно, с какой-то невыразимой тоской:

"Баю-баюшки-баю, Не ложися на краю. Придёт серенький волчок, Тебя схватит за бочок..."

Пётр вскочил, схватил фонарик и направил луч в угол комнаты. Колыбель была пуста. В доме никого кроме него не было. Но колыбельная продолжала звучать, такая близкая, что казалось — певица стоит прямо рядом с ним.

Внезапно пение оборвалось. И наступила тишина, такая глубокая, что звенело в ушах.

Пётр Никитич не считал себя трусом. Но в ту ночь он не остался в доме до утра. Схватив спальный мешок, он выбежал на улицу и простоял под звёздами до рассвета, не решаясь вернуться.

На следующий день он зашёл к бабке Ефимии. Старуха встретила его понимающим взглядом.

— Слышал? — только и спросила она.

Пётр кивнул.

— Что мне делать? — спросил он. — Должен же быть какой-то выход.

— Есть один, — вздохнула старуха. — Но не каждый на такое решится.

Она достала из сундука небольшой свёрток, очень похожий на тот, что висел в доме на стене.

— Это оберег, — сказала она. — Такой же, как там, только посильнее будет. В полнолуние надо в доме том переночевать. Когда услышишь плач и пение, зажги свечу восковую и прочти молитву. Потом скажи: "Упокой, Господи, души усопших рабов твоих Глафиры и младенца Николая и прости им все согрешения вольные и невольные, и даруй им Царствие Небесное".

— И всё? — не поверил Пётр.

— Не всё, — покачала головой Ефимия. — Потом возьми этот оберег и положи в колыбель. И скажи: "Вот, дитятко, возьми свою защиту и упокойся с миром".

Пётр Никитич был рациональным человеком. Он не верил ни в призраков, ни в обереги. Но голос он слышал сам. И, возможно, рассудил он, есть вещи, которые его рациональность объяснить не в силах.

В ночь полнолуния он вернулся в дом. Всё повторилось: детский плач, колыбельная. Но на этот раз Пётр не убежал. Он сделал всё, как велела старуха, зажёг свечу, прочёл молитву, положил оберег в колыбель.

В тот же миг всё стихло. И больше никогда никто не слышал голосов из дома на краю деревни.

Через год в нём поселилась молодая семья из города. И зажили они счастливо, не зная, что каждую ночь полнолуния бабка Ефимия приходит к дому и тихо шепчет слова заговора, отгоняющего беду от новых хозяев.

Комментарии